Маршал Жуков Карпов Владимир

Вот так все просто, будто вчера расстались! А прошло с июня по сентябрь почти три месяца (и каких — вспомните показания Шварцмана!).

В своей книге Мерецков не написал о том, был ли разговор о его аресте. Но вполне возможно, что именно тогда произнес Сталин одну из своих «крылатых» фраз, которая среди военных ходила как издевательская шутка. В ней не упоминалась фамилия Мерецкова, но якобы на слова о том, что «сидел это время в тюрьме», Сталин, усмехаясь, сказал:

— Нашел время, когда сидеть, — такая война идет!.

Возвращаясь к неопубликованному абзацу о советниках Ставки, можно привести еще несколько фактов, почему этот абзац не публиковался и после освобождения из тюрьмы Мерецкова. Дело в том, что позднее, в разное время некоторые советники тоже попадали на Лубянку.

В феврале 1942 года был арестован, судим, лишен званий маршала. Героя Советского Союза и всех наград зам. наркома обороны и советник Ставки Кулик Г. И. В январе 1947 года Кулика еще раз арестовали, и (через три года следственных пыток) 24 августа 1950 года — он был расстрелян. Такая же судьба постигла еще одного советника Ставки, председателя Госплана СССР и члена Государственного Комитета Обороны Николая Алексеевича Вознесенского (в 1950 году). Прошел через пыточные подвалы, но вышел живым «советник Ставки» зам. наркома вооружения СССР Борис Львович Ванников. По многу лет находились в опале Главный маршал авиации Жигарев Павел Федорович, Главный маршал артиллерии Воронов Николай Николаевич.

В общем, в разные годы появлялись причины нецелесообразности публикации списка «советников Ставки», так как некоторые фамилии наводили на нежелательные размышления.

В 12 часов дня 22 июня выступил по радио. Молотов.

В одной из моих бесед с ним Молотов рассказал мне, как готовилось это выступление:

— В тот страшный, тревожный день в горячке разговоров, распоряжений, телефонных звонков кто-то сказал, что надо бы выступить по радио, сказать народу о случившемся, призвать к отпору врагу. Высказав это, все притихли, смотрели на Сталина. Я сказал, что выступать перед народом и страной конечно же нужно Сталину. Члены Политбюро молчали, ждали — что скажет на это Иосиф Виссарионович? Он довольно долго не отвечал, прохаживался, как обычно, по кабинету, а потом ответил на это предложение отрицательно. Он считал, что рано ему выступать в первый день, будут еще другие возможности, а сегодня пусть выступит Молотов. После этих слов Сталин опять стал ходить по кабинету и, как бы ни к кому не обращаясь, рассуждал о том, что стряслось.

Молотов сказал дальше, что он стал делать пометки на бумаге, намереваясь при подготовке выступления использовать то, что говорил Сталин. А Сталин говорил о том, что все вроде бы делали мы правильно, взвешивали, оценивали и всячески показывали и свое стремление к миру, и доброжелательное отношение к Германии и договор соблюдали неотступно, во всех деталях! Никакого повода не давали немцам для сомнения в нашей искренности в политике и в дипломатии. Потом он сказал: не хватило нам времени, просчитались мы именно в подсчете времени, не успел осуществить все необходимое для отражения врага. После паузы, пройдясь по кабинету, добавил: вот мы-то договор соблюдали и поставки по договору осуществляли полностью и своевременно, а они, немцы, Гитлер, так вероломно с нами обошлись, нарушили договор. Ну что же от них ждать? У них свои понятия о порядочности и честности. Мы их считали честными, вот еще и поэтому просчитались, а они оказались коварными. Ну, ничего, Гитлер за это жестоко поплатится! Мы ему докажем, что он просчитался, мы уничтожим его!

Затем, после некоторой паузы, Сталин сказал о том, что Гесс перелетел в Англию несомненно для сговора с Черчиллем, и если он добился каких-то гарантий со стороны англичан, то те не откроют второго фронта на западе, чем, развяжут Гитлеру руки для действии на востоке. Но если даже такой сговор и состоялся, все равно найдутся у нас и другие союзники на западе. Англия — это еще не все. И потом, опять помолчав, Сталин сказал: нелегко нам придется, очень нелегко,, но выстоять надо, другого выхода у нас нет.

Молотов сказал, что свое выступление он подготовил здесь же, в кабинете Сталина, причем в подготовке его участвовали и другие члены Политбюро и Сталин вставил несколько фраз, Молотов же формулировал окончательный текст с учетом этих отдельных замечаний и того, что Сталин говорил перед этим, прохаживаясь по кабинету.

В этом первом официальном выступлении Советского правительства прозвучали слова, которые стали своеобразным девизом всей Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Молотов еще вспомнил:

— После моего выступления по радио, когда я вернулся в кабинет Сталина, он сказал: вот видишь, как хорошо получилось, правильно, что выступал сегодня ты. Я звонил сейчас командующим фронтами, они не знают даже точной обстановки, поэтому мне просто нельзя было сегодня выступать, будет еще время и повод, и мне придется выступать не раз. А эти наши командующие, там, впереди, видно, растерялись… Просто удивительно, что такие крупные военачальники — и вдруг растерялись, не знают, что им делать. У них есть свои определенные обязанности, и они должны их выполнять, не дожидаясь каких-то наших распоряжений. Даже если бы не было никаких наших директив, все равно они должны были бы сами отражать врага, на то они и армия.

Около полудня 22 июня Жукову позвонил Сталин:

— Наши командующие фронтами не имеют достаточного опыта в руководстве боевыми действиями войск и, видимо, несколько растерялись. Политбюро решило послать вас на Юго-Западный фронт в качестве представителя Ставки Главного Командования. На Западный фронт пошлем Шапошникова и Кулика. Я их вызывал к себе и дал соответствующие указания. Вам надо вылетать немедленно в Киев и оттуда вместе с Хрущевым выехать в штаб фронта в Тернополь.

Жуков был обескуражен таким неожиданным приказом, он как начальник Генерального штаба был, как ему казалось, необходим сейчас здесь, в центре руководства боевыми действиями всех армии, и вдруг такое неожиданное распоряжение! Он спросил:

— А кто же будет осуществлять руководство Генеральным штабом в такой сложной обстановке?

Сталин ответил:

— Оставьте за себя Ватутина. — И несколько раздраженно добавил: — Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся.

Жуков действительно не терял времени и, даже не заехав домой, а только позвонив по телефону, через сорок минут был в воздухе, а к исходу первого дня войны, 22 июня, был уже в Киеве, где встретился с секретарем ЦК Украины Н. С. Хрущевым.

Поздоровавшись с Жуковым, Хрущев сказал:

— Дальше лететь на самолете нельзя, немецкие летчики гоняются за каждым нашим самолетом. Надо ехать на машинах.

В этот же день поздно вечером Хрущев и Жуков добрались до командного пункта Юго-Западного фронта генерал-полковника М. П. Кирпоноса…

Так начался и так завершился этот роковой день 22 июня 1941 года для высшего военного и политического руководства нашей страны.

Первые бои

В первые дни Великой Отечественной войны руководство Советской страной, как уже говорилось, не владело ситуацией, командование Красной Армии не всегда знало обстановку и не держало в руках управление армиями. В этом отношении поход гитлеровской армий на Восток, когда начинался, был похож на молниеносные удары в Западной Европе, где руководство стран, парализованное внезапным и мощным ударом, оказывалось не в состоянии организовать отпор, хотя располагало силами, порой достаточными для довольно длительного сопротивления, как, например, во Франции.

И вот на советской земле вроде бы повторялся такой же шок у руководства страны из-за отсутствия связи, информации, нарушения управления войсками. Но вдруг обнаружилась какая-то сила, которая не позволила полностью рухнуть нашей обороне и не дала возможности гитлеровцам беспрепятственно двигаться в глубь страны. Что же это была за сила? Кто же сдерживал гитлеровские армии?

Здесь и проявились стойкость и мужество советского народа. Народ спас свою Родину — советские люди в военной форме и не успевшие надеть ее! Не имея конкретных указаний от высших руководителей, командиры, сержанты и красноармейцы в частях и соединениях, по своей инициативе, стойко и мужественно встретили врага. И еще, конечно, была могучая сила, которая сдерживала и не позволяла всем обратиться в бегство, — это коммунисты на местах. Партийные организации в ротах, батальонах, полках, дивизиях, горкомы и обкомы партии тоже были той силой, которая являлась организующим костяком. Бойцы и командиры были воспитаны в духе стойкости, необходимости драться до последнего, что тоже было подготовлено и партией, и командирами Красной Армии еще до войны. Немаловажную роль играло в этот период и имя Сталина. С его именем тогда связывались все успехи и надежды в Советской стране, это было внедрено в сознание солдат и командиров. И когда звучали призывы:

«За Родину! За Сталина!», — они произносились искренне, так как народ в своем большинстве не знал тех его страшных дел, которые стали известны позже.

В своих воспоминаниях Жуков говорит:

«Наша историческая литература как-то лишь в общих чертах касается этого величайшего приграничного сражения начального периода войны с фашистской Германией. Следовало бы детально разобрать оперативную целесообразность применения здесь контрудара механизированных корпусов по прорвавшейся главной группировке врага и организацию самого контрудара. Ведь в результате именно этих действий наших войск на Украине был сорван в самом начале вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Противник понес тяжелые потери и убедился в стойкости советских воинов, готовых драться до последней капли крови».

В наши дни пожелание Жукова о детальной разработке оперативной целесообразности контрударов механизированных корпусов широко и достаточно полно осуществлено в специальной военной литературе. Но мне бы хотелось и здесь хотя бы частично реализовать пожелание маршала о более детальном разборе причин срыва вражеского плана стремительного прорыва к Киеву, тем более что сам Жуков в общих словах указывает эту причину — «стойкость советских воинов, готовых драться до последней капли крови».

Разумеется, невозможно охватить все боевые эпизоды и ситуации даже на том участке, о котором говорит Жуков. Возьмем только одно направление удара, который наносила первая танковая группа Клейста: в полосе его действий оказались города Владимир-Волынский, Перемышль, Броды, Луцк, Дубно, Житомир, Винница и далее — Киев.

Здесь же в первые дни войны был и Жуков.

Кто же они, эти славные герои, первыми отражавшие нападение? Жуков не мог в те дни знать их имена. Мне кажется, будет правильным, если мы найдем и вспомним хотя бы некоторых из них.

Как и на других направлениях, здесь первыми приняли и пытались отразить удар гитлеровцев пограничники. Вот только один Эпизод из сотен похожих.

Я стараюсь, где только возможно, посмотреть, послушать, прикоснуться самому к тому, о чем я рассказываю. Решил и на этот раз поехать в те места, где был Г. К. Жуков в первые дни войны. Начал я от границы. Искал, может быть, кто-то уцелел из местных жителей и мог бы рассказать о тогдашних боях. В этом районе находилась известная своим подвигом застава А. В. Лопатина. В райкоме партии мне дали сопровождающего, и мы поехали на заставу, которая сегодня носит имя своего командира незабываемых дней.

Было прохладное утро, машина катила по чистым улицам города. Справа и слева стояли добротные двухэтажные кирпичные дома. Здесь такая мода — все строят дома с мезонинами. Окруженные садами и множеством цветов, они больше похожи на дачи, чем на жилые дома колхозников. Вскоре подъехали к поселку.

— Это колхоз имени героя-пограничника Лопатина. Сейчас на окраине будет хата, обратите на нее внимание, — сказал мой спутник.

За окошком машины мелькнула темная изба с подслеповатыми окошечками и почерневшей от времени соломенной крышей.

— Единственная довоенная хата, уцелевшая здесь…

Машина остановилась на зеленом травянистом берегу широкого Буга. Неподалеку от реки, на взгорке, возвышался обелиск, рядом — аккуратный домик под шиферной крышей.

На крыльце, приветливо улыбаясь, ждала немолодая женщина невысокого роста.

— Знакомьтесь! Анфиса Алексеевна Лопатина. Все, что в моем представлении связано с этой фамилией, было где-то далеко, по ту сторону войны, поэтому я подумал, что Анфиса Алексеевна— просто однофамилица легендарного Лопатина. Сопровождающий, заметив, что я не совсем понимаю, кто стоит передо мной, представил:

— Анфиса Алексеевна, жена начальника заставы лейтенанта Лопатина. Во время боя двадцать второго июня сорок первого она была здесь, рядом с мужем.

Не буду описывать волнение, охватившее меня от сознания того, что я вижу, могу говорить с человеком, который был здесь в первые часы и дни войны!

Мы осмотрели этот своеобразный музей, хранящий память о подвиге бойцов заставы. Много уникальных экспонатов: оружие героев, фотографии, документы, письма. Потом пошли с Анфисой Алексеевной к могильным плитам. «Начальник заставы лейтенант Лопатин А. В.», «Младший политрук Гласов П. И. — зам. нач. заставы по политчасти»,» «Клищенко П. П. — старшина заставы», «Рядовой Никитин И. И. — секретарь комсомольской организации». Всего пятьдесят восемь могил. Из шестидесяти защитников заставы уцелели двое.

Я смотрел на противоположный берег Буга, откуда пришла война. Тихо звучал голос Анфисы Алексеевны Лопатиной.

— В ночь на двадцать второе июня муж, как обычно, пошел на границу проверять службу нарядов. Вернулся он в три часа ночи. Я ждала его с ужином. Есть он не стал, сказал:

«Очень неспокойно, тревожно и на душе, и на границе». Прилег отдохнуть и только заснул — вдруг ударила по дому артиллерия. Очень неожиданно это было, то была тишина — и вдруг, как обвал, как гром и молния, ударило по заставе. Муж вскочил и крикнул: «Бери детей, беги в укрытие». У нас тогда двое сыновей подрастали. Я побежала с детьми к подвалу заставы и увидела, что гитлеровцы переправляются через Буг. Жены командиров оставили детей в подвале с одной бабушкой, а сами пошли помогать мужьям, стали перевязывать раненых, подносить патроны, гранаты. Первые четыре попытки фашистов переправиться были 5 отбиты, тогда они перебрались правее и левее заставы и вскоре окружили нас и стали обстреливать со всех сторон. Пограничники держались стойко, все были уверены — скоро придут наши и выбьют нарушителей границы. Но бои гремели повсюду, и мы поняли — это не провокация, а война. На четвертый день Лопатин послал Галченкова и Герасимова в разведку — узнать, где наши. Они не вернулись, и мы не знали, что. с ними случилось. На седьмые сутки немецкий офицер кричал в рупор: «Сдавайтесь, вам никто не поможет! Наши войска взяли Минск!» Мы этому, конечно, не верили, но и держаться становилось все труднее. Многие пограничники были убиты, остальные ранены, но оставались в траншее. Фашисты перестали нас атаковать, наверное, решили взять измором.

А с Западного берега Буга все шли и шли войска на нашу территорию. И вот из этих новых частей, видимо не зная; что застава еще жива, на девятый день боя к нам подъехали две машины и мотоциклисты. Пограничники воспользовались этим, забросали машины гранатами, уничтожили гитлеровцев, а одного офицера захватили в плен. Попала в наши руки и рация. Пытались мы по этой рации связаться со своими, но гитлеровцы, взбешенные гибелью своих офицеров, решили, видно, стереть заставу с лица земли, они открыли ураганный артиллерийский огонь и буквально смешали все с землей. Но все же пока были живы несколько пограничников, жила и застава. На десятый день осталось всего восемь бойцов. Я умоляла мужа уйти в лес, пробиться к своим или к партизанам, но он непреклонно отвечал: «Я заставу не оставлю, буду стоять насмерть, а ты и другие женщины должны спасать детей». Ночью мы с детьми поползли.

Лопатина идет по крутому берегу и показывает на скат:

— Вот здесь и ползли берегом, прикрывая своими телами детишек от возможного обстрела.

Мне приходилось бывать на местах боев, в которых я участвовал. Обычно те, кто бывал в это время рядом, не расспрашивали меня ни о чем. Они понимали, что мне надо побыть в тишине, собраться с мыслями, вспомнить все, как было. А для меня та тишина грохотала боем, я слышал выкрики людей, видел лица своих однополчан. Так и для Лопатиной, наверное, в эти минуты гремели выстрелы, пули летели со всех сторон. Я тоже ни о чем не спрашивал Анфису Алексеевну, понимая, как далеко сейчас она от нас.

— Трава была холодной и скользкой, мы ползли вон к тому сараю. Немцы нас обнаружили. Они ведь были повсюду. Схватили. Стали допрашивать. Били. Издевались. Требовали от меня: «Иди к своим, скажи — сопротивление бесполезно!» Я не пошла. Опять били. Потом нас повезли куда-то и, наверно, расстреляли бы. Но в селе, куда нас привезли, мы смешались с другими беженцами, а местная охрана не знала, что мы жены пограничников. Мы же, понимая, что скоро они это узнают, постарались сбежать. Укрыли нас жители деревни Скоморохи, много там было добрых людей, они-то и помогли нам в черные дни гитлеровской оккупации…

Пограничники погибли все, кроме Галченкова и Герасимова, которые ушли тогда на разведку. Герасимов попал в плен к гитлеровцам и прошел через долгие муки, а Галченков пробрался к партизанам. Оба они после войны приезжали не раз на родную заставу. Когда немцы ушли с границы дальше на восток, житель ближнего к заставе дома Иван Васильевич Онищенко захоронил погибших пограничников в траншее. А после войны помог найти их останки. В музее мы Видели оружие, ремень, знаки различия Лопатина. Все это нашли благодаря тому, что Онищенко показал, где надо искать.

— А как сложилась судьба ваших сыновей? — спросил я Лопатину.

Она не без гордости сказала:

— Я вырастила своих сыновей. Оба они пошли по стопам отца — стали пограничниками. Анатолий — подполковник, одно время был начальником заставы, которая носит имя отца. Вячеслав тоже пограничник — сейчас майор.

…Прочитаем еще один абзац из книги Жукова:

«В связи с выходом передовых частей противника в район Дубно генерал Д. И. Рябышев получил приказ повернуть туда свой 8-й корпус, 15-й механизированный корпус (командир генерал-майор И. И. Кар-пезо.-В. К.) нацеливал основные силы в общем направлении на Берестечко и далее тоже на Дубно…

Нашим войскам не удалось полностью разгромить противника и приостановить его наступление, но главное было сделано: вражеская ударная группировка, рвавшаяся к столице Украины, была задержана в районе Броды — Дубно и обессилена».

Теперь я, пользуясь воспоминаниями участников тех боев (особенно — К. С. Москаленко), коротко расскажу, что стоит за этими сжатыми фразами, что именно там происходило.

За месяц до начала войны — в мае 1941 года. согласно решению Наркомата обороны, начали формироваться артиллерийские противотанковые бригады резерва Главного командования. Их решено было создать десять. Недалеко от Луцка, где находился штаб 5-й армии, которой командовал М. И. Потапов, в лесу начала свое формирование 1-я артиллерийская противотанковая бригада. Ее командиром был назначен полковник К. С. Москаленко (будущий маршал). Энергичный и хорошо подготовленный командир, он в короткое время сумел принять вооружение и обучить артиллеристов — истребителей танков. Времени, конечно, у него было недостаточно, но к 22 июня бригада уже была в боевой готовности, о чем свидетельствует первый же бой, в который она вступила.

Как только произошло нападение гитлеровцев, Москаленко вскрыл мобилизационный пакет, в котором ему была поставлена задача: форсированным маршем направиться по маршруту от Луцка на львовское направление в район развертывания 6-й армии. Москаленко немедленно об этом доложил командующему 5-й армией, но тот ему сказал:

— Обстановка на фронте 5-й армии резко обострилась: немецкие войска форсировали реку Западный Буг и продвигаются на Владимир-Волынский. Поэтому прошу вас, наконец, требую выступить на Владимир-Волынский и совместно с 22-м механизированным корпусом генерал-майора Кондрусева уничтожить противника, перешедшего границу, и восстановить положение.

Москаленко ему ответил:

— Бригада является резервом Главного Командования. Выполнить ваше требование, противоречащее мобилизационному плану, не могу.

Потапов попросил подождать у телефона, пока он созвонится с Москвой. Но связи не было, ничего согласовать ему не удалось. Через некоторое время он позвонил и сказал:

— Связь с Москвой и Киевом прервана, противник ведет наступление по всему фронту армии. 41-я танковая дивизия подверглась удару с воздуха и артиллерийскому обстрелу и почти полностью погибла. Город Владимир-Волынский с минуты на минуту будет захвачен врагом. Учитывая сложившуюся обстановку, приказываю: бригаде следовать, как я уже ранее сказал, на Владимир-Волынский, и во взаимодействии с 22-м механизированным корпусом разбить противника, перешедшего границу, восстановить положение. Границу не переходить. Всю ответственность за нарушение бригадой задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя.

Москаленко, трезво оценивая обстановку и помня положение устава о том, что выполняется последнее приказание старшего начальника, принял решение выполнять этот приказ. В 10 часов утра 22 июня бригада выдвинулась навстречу противнику к границе. Сразу же по выходе из города Луцка бригада подверглась неоднократным авиационным налетам, бомбардировщики гитлеровцев по двадцать — тридцать штук, под прикрытием истребителей, безнаказанно (наших самолетов не было) бомбили выдвигающуюся к фронту противотанковую бригаду. Москаленко при налетах приказывал подразделениям рассредоточиться и затем, продолжать движение в сторону границы.

На половине пути к Владимир-Волынскому Москаленко встретил небольшую колонну, это оказался штаб 22-го механизированного корпуса, с которым ему предстояло взаимодействовать. Но, как сказал С. М— Кондрусев, две его дивизии, 19-я танковая и 215-я механизированная, выдвигались из Ровно и находились еще в 140 километрах от государственной границы, а 41-я танковая, которая была близко от границы (о ней как раз и сказал командующий армией), возможно, уничтожена. В действительности, как выяснилось позднее, дело обстояло не так, но во всяком случае Кондрусев еще не знал, где 41-я танковая дивизия и в каком она состоянии.

Таким образом, реальной силой на этом направлении оказалась только 1-я противотанковая бригада Москаленко. Не доходя до Владимир-Волынского, передовой отряд бригады заметил идущие навстречу танки. Сначала генерал Кондрусев думал, что это отходят на восток танки его 41-й дивизии, но Москаленко отчетливо увидел кресты на броне и приказал развернуться двум дивизионам на достигнутом рубеже, а передовой отряд уже открыл огонь по гитлеровским машинам.

Бригада Москаленко оказалась в очень тяжелых условиях: разгорался встречный бой, вести который без прикрытия пехоты артиллерийская часть, сформированная к тому же только полтора месяца назад, еще не умела. После короткой артиллерийско-авиационной подготовки немцы бросили в атаку около 200 танков. Они приближались к рубежу, на котором развернулись дивизионы бригады. За танками двигались мотопехота и артиллерия. Одновременно над полем боя кружили бомбардировщики и истребители противника. Танки противника на большой скорости, ведя интенсивный огонь, атаковали позиции артиллеристов. Хорошо обученные и опытные немецкие танкисты расстреливали расчеты и давили орудия гусеницами. Но наши артиллеристы показали высокую стойкость, не растерялись, они подбили немало танков противника, черные дымные столбы поднялись над полем боя.

С первого раза уничтожить батареи артиллеристов противнику не удалось. Враг повторил атаку, но был отбит и на этот раз. Враг пошел в третью атаку. На поле боя все прибавлялись и прибавлялись — дымящиеся танки противника. Бригада удержала занимаемый рубеж до вечера. В этом первом бою артиллеристы подбили семьдесят танков и бронемашин и много мотоциклов противника. Немалый урон понесла и бригада, она потеряла четыре батареи — почти весь их личный состав и всю материальную часть. В этой жаркой схватке осколком снаряда был смертельно ранен командир корпуса генерал-майор Кондрусев.

До войны считалось, что артиллерия самостоятельно, без прикрытия пехоты и танков, не может вести боя, а бригаде Москаленко пришлось вести именно такой бой. Причем бригада встретилась с противником внезапно, на марше, развертывалась очень быстро, под непрерывными бомбежками с воздуха и под обстрелом артиллерии противника. То, что она сумела занять рубеж и отбить много танковых атак, свидетельствует о высоком боевом духе личного состава, Который показал огромное мужество, смелость, да и немалое умение.

Встретив упорное сопротивление вдоль шоссе, противник стал обходить этот рубеж и обтекать бригаду. Обнаружив это, Москаленко немедленно выбрал новый рубеж в районе западной окраины селения Затурцы. Он предполагал: противник, обойдя первый рубеж, на котором получил отпор, все равно вернется на шоссе и будет рваться на Луцк. В течение ночи наши войска совершили этот маневр и окопались на новых огневых позициях. Москаленко создал три позиции, последовательно расположенных одна за другой. Эти позиции были расположены так, что огнем прямой наводки они полностью перекрывали шоссе на Луцк в на 4-5 километров подступы к нему с обеих сторон. Кроме того, еще два дивизиона было оставлено в резерве. Москаленко приказал расчетам подпускать танки на 300-400 метров и вести огонь наверняка, потому что с боеприпасами было не так уж хорошо. Здесь наши войска получили некоторые преимущества: успели подготовить огневые позиции. Орудия были закопаны и замаскированы, боеприпасы разложены в нишах, командиры хорошо организовали наблюдение за приближающимся противником.

С рассветом гитлеровцы двинулись вперед, танки шли по шоссе и справа и слева от шоссе по полю, это был знаменитый танковый клин, идущий на рассечение фронта обороны. Танков и мотопехоты на этот раз было больше, чем вчера, противник явно ввел свежие силы.

Как вспоминает Москаленко, увидев эту армаду, он невольно подумал: «Выдержим ли мы на этот раз?» Как только передовые танки подошли на указанную дистанцию 300-400 метров, тут же был открыт прицельный огонь. Сразу же запылало много танков и бронемашин — на поле и на шоссе. Пытаясь выйти из зоны огня, танки стали обтекать батареи, ведущие по ним огонь, и тут как раз и попали под фланговый огонь, орудий, которые были умело расположены командиром бригады на флангах, и еще многие танки противника загорелись.

Гитлеровцы вызвали на помощь авиацию. Появились пикирующие бомбардировщики и стали остервенело бомбить боевые порядки артиллеристов. И тем не менее на поле перед фронтом бригады пылало уже 50 сожженных танков и бронемашин!

Вот так умело, самоотверженно бились бойцы и командиры кадровых частей, если можно назвать кадровой бригаду, которая просуществовала всего два месяца. И еще следует отметить энергичные, инициативные и умелые действия командира бригады. Хочется напомнить, что тысячи таких умелых, хорошо подготовленных командиров Красной Армии перед самой войной были уничтожены в период сталинских репрессий. Как бы они пригодились и сколько бы принесли пользы в этих приграничных и других сражениях!

Но не будем ограничиваться описанием умелых и находчивых действий командира бригады. Посмотрим, как действовали те, кто в пекле боя непосредственно жег танки врага.

В то время, когда в первые дни войны в штабах соединений, вплоть до Генерального штаба, командование не могло еще разобраться в обстановке и наладить управление боевыми действиями, бойцы и командиры на поле боя сражались беззаветно.

У местечка Затурцы, о котором шла речь выше, первой в боевом построении стояла батарея младшего лейтенанта А. И. Логвиненко. Обращаю внимание питателей на то, что батареей командовал младший лейтенант, а не более старший по званию командир, как это полагалось по штату. Но несмотря на свое небольшое звание и, разумеется, небольшой опыт, Логвиненко умело расположил орудия, замаскировал их и изготовился к встрече с противником. Батарея первой встретила танковую волну, громыхавшую вдоль шоссе, ведущего от границы к городам Луцк, Дубно, Житомир.

Командир бригады Москаленко, наблюдавший за приближающимся противником, пишет в воспоминаниях следующее:

«С моего наблюдательного пункта он (противник. — В. К.) был виден как на ладони. Танков и мотопехоты было гораздо больше, чем вчера. Их было так много, что казалось — вся Германия движется на нас».

Вот такую армаду видели перед собой,и молодые пареньки, сержанты И. М. Панфиленбк, Н. А. Москалев, Г. К. Москвин и младший сержант В. П. Лазарев. Именно они со своими орудиями занимали самый первый рубеж, и им, наверное, казалось, что только они, эти четыре расчета, и противостоят надвигающейся армаде. Нужно быть не просто смелым, надо обладать очень твердой волей, чтобы видеть эту надвигающуюся танковую лавину, эту неминуемую смерть, и не только устоять, не только не оцепенеть от страха, — но вступить с ней в борьбу, встретить огнем. Спокойно и хладнокровно бойцы подпустили приближающиеся танки на 300-400 метров. Кстати, орудия могли открыть прицельный огонь с расстояния 1000 метров, это уже был бы действенный и меткий огонь, но командир бригады, памятуя о том, что боеприпасов не так много и что наиболее эффектен огонь именно почти в упор, приказал подпустить как можно ближе, и расчеты этот приказ выполнили, несмотря ни на что.

Когда танки были уже совсем близко, сразу прозвучали три выстрела из трех орудий (Панфиленок открыл огонь несколько позднее), и сразу же с одного танка слетела башня, а два других загорелись! Понимая, что их преимущество именно в неожиданности, батарейцы немедленно перезарядили орудия и дали еще один залп, и еще три танка тут же загорелись! Ну, а дальше уже пошла дуэль. Начали вести огонь по орудиям и танки, обнаружившие наши пушки. Гитлеровцы были достаточно опытны, чтобы понять: чем больше будет скорость танков, тем быстрее они раз— давят наши орудия, поэтому они неслись на наших артиллеристов на предельной скорости.

Триста — четыреста метров, о которых я сказал выше, можно преодолеть за несколько десятков секунд, и вот за эти секунды артиллеристы успели произвести по нескольку выстрелов и подбить больше десяти танков. Расчет сержанта Москвина успел уничтожить пять фашистских танков, прежде чем его орудие было уничтожено, а сам Москвин был ранен. Было повреждено орудие Лазарева, и сам он тоже был ранен. Дольше всех продержался расчет сержанта Москалева, он бил танки в упор до тех пор, пока они не раздавили его орудие. Расчет Москалева погиб, но успел уничтожить двенадцать фашистских танков.

Разбив первые орудия, танки продвигались дальше. И вот тут настал черед расчета сержанта Панфиленка. Его огневая позиция была выбрана в глубине, позади первых орудий. Причем, когда младший лейтенант Логвиненко указал ему эту позицию. Панфиленок даже засомневался: его орудие находилось в лощине, а перед ним была высотка, за которой ничего не было видно, и сержанту показалось, что он расположен очень невыгодно. Однако младший лейтенант Логвиненко объяснил сержанту:

— Когда танки будут появляться оттуда, из-за этого бугра, их пушки будут задраны вверх, и танки подставят брюхо.

Так и произошло. Как только первый танк выполз на вершину высотки, Панфиленок тут же всадил ему снаряд под гусеницы, и танк загорелся. Таким образом расчет сжег три танка. Фашисты поняли, что выскакивать на этот бугор опасно, и стали обходить высоту справа и слева. Наводчик Г. И. Гречин перенес огонь на машины, обходящие высоту, он успел подбить еще одну, но в это время разорвавшиеся поблизости ответные снаряды срезали почти весь расчет. Тогда, когда был подбит уже шестой танк, свалился и наводчик Гречин. Его место занял командир орудия сержант Панфиленок. Теперь он работал за весь расчет. Несмотря на то что был у орудия один и его осыпали осколки снарядов, он продолжал вести огонь. Один за другим Загорались фашистские танки. Озверев от злости и желая во что бы то ни стало уничтожить это дерзкое орудие, два танка прошли вглубь и стали приближаться к пушке с тыльной стороны. И вот сержант Панфиленок нашел в себе силы — он один развернул орудие против приближающихся с тыла танков и поджег оба!

В этом неравном и, прямо скажем, поразительном бою сержант Панфиленок. лично подбил одиннадцать фашистских танков, а всего расчет его орудия уничтожил семнадцать танков. Панфиленок остался жив, потому что бригада отбила атаку. Уничтожив на этом рубеже более пятидесяти немецких танков, бригада подобрала своих раненых и отправила их в госпиталь.

Очень хотелось бы назвать имена и других героев первых дней, они того достойны, но наш разговор об ином. Скажем только одно: вот эти, первыми встретившие фашистскую армию, когда она еще была в полной силе, и не пропустившие ее в глубь нашей земли, были и первыми воинами, начавшими победный поход, который привел нашу армию в Берлин.

Рейхсканцлер Германии Бисмарк за свою долгую жизнь познал цену мечу— и крови, он создал милитаристскую Германию в 1870-1871 годах. На основе своего военного опыта он в мемуарах сказал — русского солдата мало убить, его надо еще и повалить! В первые же дни Великой Отечественной войны наши воины внесли дополнение в эту оценку достоинств русского солдата. Одним из корпусов командовал уже упоминавшийся генерал-майор Игнат Иванович Карпезо. Его 15-й механизированный корпус участвовал в контрударе, которым руководил генерал армии Жуков. Корпус, не имея полного вооружения и техники, под непрерывными бомбежками вражеской авиации, с трудом отражал натиск противника, но Карпезо не растерялся», уверенно руководил боем. Во время одного из налетов авиации осколком бомбы Карпезо был сражен. Бойцы и офицеры любили своего комкора. Хоть и в спешке боя, но все же похоронили его с прощальным салютом, возложили на могилу венки из полевых цветов.

Вскоре после, похорон возвратился из штаба армии, куда его вызывали по какому-то неотложному делу, полковой комиссар И. В. Лутай, заместитель комкора по политчасти. Крепкая дружба связывала его с Карпезо. Узнав о беде, которая произошла во время его отсутствия, комиссар, на некоторое время потеряв самообладание, стал кричать:

— Карпезо погиб?! Не может быть! Не верю! Разройте могилу!

Уговаривали, успокаивали комиссара, но он настаивал на своем. Пришлось раскопать могилу. И надо же случиться такому чуду: прощаясь с боевым другом, обнимая его, Лутай уловил тепло в его теле, а потом и слабое биение сердца! Видно, неопытный врач поспешил, констатировав смерть комкора. Немедленно была оказана медицинская помощь. Карпезо ожил! И потом свершил еще немало добрых дел, защищая Родину. Так что оказалось, что русского воина мало «убить и повалить», его даже и закопать недостаточно, защитник Отечества и из могилы встанет и будет бить врагов.

Я понимаю, этот случай чрезвычайный, больше подходит для легенды, но все же он произошел в действительности и мне кажется символическим. Он как бы завершает собой те замечательные подвиги первых дней войны, о которых рассказано выше.

А дальше я приведу другие примеры из той самой «неизвестной войны», которая по сей день остается в секретных донесениях, в архивах. Я Процитирую выдержки из донесений политуправления Юго-Западного фронта, где находился Жуков.

К сожалению, не только мужество и стойкость сказались в тех первых боях. Да, героизм был массовый, об этом свидетельствуют факты, приводимые в донесениях, но было в них и такое, что не подлежало огласке и в печать тогда не попадало. Сегодня, на мой взгляд, это необходимо сделать, чтобы показать более полно обстановку тех дней, иначе не понять, как же могло случиться, что при таком массовом героизме наши армии сдавали город за городом и отступали в глубь страны.

Из донесений начальнику Главного политического управления РККА армейскому комиссару 1 ранга Мехлису от замначальника политуправления Западного фронта:

«..7-я противотанковая бригада к началу военных действий находилась в стадии формирования. Только 18-20 июня прибыло молодое пополнение. Материально бригада не была обеспечена. Полк, которым командует подполковник тов. Зайцев, имел только 28 орудий (положено 80), причем многие орудия не имели прицельных приборов, и совершенно не было тракторов. На 1835 красноармейцев и командиров в полку имелось 350 винтовок, 80 карабинов и 5 наганов. Такое положение и в других полках. Личный состав бригады дрался с врагом мужественно, бойцы и командиры на руках вытаскивали пушки на огневые позиции (2-3 километра)… Из-за отсутствия боеприпасов и горючего бригаде приказано отступить. Во время отходов бригада подверглась сильной бомбежке и пулеметному обстрелу с самолетов, она понесла большие потери и рассредоточилась по полкам. Только через 4 дня бригада собралась… Она не имела связи с 10-й армией, не имела базы для пополнения боеприпасов. Командиры полков и командование бригады… организовали сбор снарядов, брошенных отходящими частями, и этим вели бой с врагом».

Я прошу читателей представить себе все это наглядно, представить и восхититься нашими бойцами и командирами: не имея руководства вышестоящего командования, — без тягачей (волокут пушки своими руками!), без боеприпасов (собирают снаряды, брошенные другими!) — и бьют врагов! И все это под пулеметным обстрелом и под бомбами гитлеровской авиации, которая обладала высокой выучкой и вершила свое кровавое дело с профессиональным мастерством.

А вот строки из того же донесения, показывающие, какими были некоторые наши механизированные и танковые части, когда их бросали против опытных, прекрасно сколоченных в предыдущих боях немецких бронечастей:

«27-ю танковую дивизию военные действия застали неподготовленной, т.к. формирование не было закончено. Матчасти не было, личный состав был вооружен винтовками на 30-35%. Небоеспособной и невооруженной дивизии было приказано занять оборону в районе Барановичей. На линию обороны вышло всего 3000 человек, а остальные, до 6000 человек, были сконцентрированы в лесу в 18 километрах от Барановичей, все 6000 бойцов не имели оружия…

Дивизия натиска мехчастей противника не выдержала и начала отступать. Невооруженные толпы красноармейцев подвергались нападению со стороны мотомехчастей противника, В результате часть была уничтожена, а большая часть красноармейцев была рассеяна по лесу… Аналогичное положение было и в других механизированных и артсоединениях…»

С первых дней войны стали сказываться последствия массовых репрессий и других предвоенных акций — и не только в том, что остро не хватало опытных командиров, но и в ряде чрезвычайных происшествий, имеющих политический характер. Так, например, в донесениях сообщается о массовом дезертирстве из наших частей призывников из западных областей Украины и Белоруссии. Сообщается не только об их бегстве, но и о том, что они, организуясь в банды, нападают на тылы, штабы и подразделения Красной Армии.

«В городе Львове членами украинской националистической организации (ОУН. — В. К.) поднята паника — организовано нападение на тюрьму, откуда выпущены политические заключенные. Этими же оуновцами повреждена связь между частями 6-й армии и управлением фронта…»

«Со стороны ряда работников местных партийных и советских,организаций, а также милиции и НКВД вместо помощи частям в борьбе с диверсантами и националистическими группами отмечаются факты панического бегства с оставлением до эвакуации районов, сел и предприятий на произвол судьбы…»

В некоторых воинских частях положение сложилось не лучше, чем у гражданских властей.

«В результате неорганизованности, потери управления и слабости партийно-политической работы в отдельных частях отход превратился в паническое бегство…

В частях 6-го стрелкового корпуса за время военных действий (за три дня) задержано дезертиров и возвращено на фронт 5 тысяч человек, 3-м отделом расстреляно по корпусу 100 человек дезертиров.

За период с 29 июня по 1 июля (тоже за три дня) 3-м отделом Юго-Западного фронта задержано дезертиров 697 человек, в том числе б человек начсостава. Из числа бежавших с фронта командованием частей расстрелян за дезертирство 101 человек.

В 99-й дивизии (помните — лучшая, под командованием Власова? Правда, в эти дни ею командовал другой командир. — В. К.) из числа приписников западных областей УССР во время боя 80 человек отказались стрелять. Все они командованием расстреляны перед строем».

Было немало и одиночных, активных, как называли тогда, антисоветских проявлений, приведу лишь один пример, он показателен тем, что совершен секретарем партбюро роты!

«28.6.41 г. старший политрук Григоренко в составе роты был выделен на охрану моста через реку Березина. Григоренко зашел под мост, откуда продолжительное время (пока его не обнаружили) вел стрельбу из автомата по нашим зенитным установкам и работникам НКВД (очевидно, он стрелял одиночными выстрелами во время налетов авиации, как говорится, под шумок. — В. К.). Его обнаружили замаскированным, стоящим по пояс в воде, с венком на голове. При аресте Григоренко оказал сопротивление… Органами НКВД старший политрук Григоренко расстрелян».

Как итог за первый месяц боев начальник политуправления Юго-Западного фронта докладывал Мехлису:

«С 22 июня по 20 июля задержано 75 тысяч 771 человек военнослужащих, в том числе много командиров… (целая армия! — В. К.) Осуждено военным трибуналом 627 военнослужащих, в том числе начсостав— 48, младшего начсостава-60, рядовых-519. Из 627 осужденных военнослужащих приговорены к расстрелу 411 человек…»

Разумеется, приведенные мною выше примеры расстрела на месте в это число не входят, здесь указаны расстрелянные только по приговору военных трибуналов.

Несмотря на неудачи в боях и отступление по всему фронту, руководство политических управлении фронтов, да и Главное политическое управление не теряли надежды, что «братья по классу» в тылу противника помогут нам в борьбе с агрессором. Мехлис требовал регулярно забрасывать пропагандистскую литературу в тыл гитлеровцев, а политуправления и отделы, выполняя этот приказ, в каждом донесении докладывали конкретные дела и цифры. Приведу для краткости только одну выдержку из донесения политуправления Юго-3ападного фронта:

«7-й отдел политуправления Юго-Западного фронта за период военных действии по 3 июля 1941 года издал воззваний, листовок и газет на немецком, румынском, польском и венгерском языках около 11 миллионов экземпляров, из которых 10,5 миллиона отправлены на аэродромы».

Не знаю результатов воздействия этой пропаганды, но по своему опыту знаю, что переходили на нашу сторону, особенно в первый период войны, очень немногие. А те пленные, которых мне доводилось брать с моими боевыми друзьями-разведчиками как «языков», да и те, кто попадал в плен в результате боев, — все были «братья по классу», рабочие и крестьяне, ни одного буржуя или капиталиста я на фронте не встречал. Так что эта часть нашей политической доктрины на практике не оправдалась. Сдаваться в плен гитлеровцы стали только в последние годы, когда поражение было неотвратимо.

В наших штабах

Получив представление, что происходило в войсках и непосредственно в районе боев, переместимся выше — в штаб фронта, а затем еще выше — в Генеральный штаб.

В середине дня 22 июня в штабе Юго-Западного фронта было уже ясно, что происходящее на границе не провокация, как об этом предостерегали из Москвы, а настоящее крупное наступление, то есть война. Под непрерывным воздействием вражеской авиации, когда все вокруг горело и рушилось, части собрались по боевой тревоге и вскрыли хранившиеся в каждом штабе пакеты особой секретности на случай ВОЙНЫ. В этих пакетах был приказ — кто, что и в какие сроки должен делать. Выполняя эти указания, части двинулись к границе или в район, определенный,, для сосредоточения.

На пути они подвергались частым бомбардировкам, рассредоточивались, уходя с дорог, а потом опять собирались, строясь в колонны и продолжая» двигаться в сторону границы, при этом части несли большие потери и тратили много времени.

6, 5 и 26-я армии Юго-Западного фронта прилагали все силы, чтобы остановить противника, продвигающегося по нашей территории, но силы его были так велики, напор так стремителен, что, несмотря на самоотверженность и героизм бойцов и командиров, остановить врага не удавалось. В одиннадцатом часу вечера 22 июня штаб Юго-Западного фронта получил новую директиву. В ней приказывалось:

«Прочно удерживая государственную границу с Венгрией, концентрическими ударами в общем направлении на Люблин, силами 5-й и 6-й армий, не менее пяти механизированных корпусов и всей авиации фронта окружить и уничтожить группировку противника, наступающую на фронте Владимир Влынский, Крыстынополь, и к исходу 24.6. овладеть районом Люблин…»

В Москве, в Генштабе, не имея достоверной информации, явно не представляли, что делается на западной границе — указывают номера армий и корпусов, не зная, что происходит с этими соединениями в действительности, ставятся задачи по овладению Люблином, который находится за нашей границей (!), идет разговор о «всей авиации фронта», а ее уже нет, этой «всей авиации», она понесла колоссальные потери.

Как позже написал маршал Баграмян в своих воспоминаниях, командование Юго-Западного фронта, получив такую директиву, глазам не поверило! Но приказ есть приказ, и его полагается выполнять. В кабинете командующего фронтом генерал-полковника Кирпоноса произошел следующий разговор.

— Что будем делать, Михаил Петрович? — спросил Кирпоноса начальник штаба фронта генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. — Нам бы, дай бог, остановить противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас требуют уже послезавтра захватить Люблин!

Кирпонос ничего ему не ответил, молча поднял трубку телефона и позвонил члену Военного совета Н. Н. Вашугину.

Когда пришел Вашугин, Кирпонос молча подал ему директиву. Член Военного совета прочитал ее и, довольно-таки оптимистически глядя на присутствующих, бодрым голосом сказал:

— Ну и что же, товарищи, приказ получен, нужно выполнять.

— Но мы сейчас не готовы к этому, Николай Николаевич, — с еле скрываемым волнением сказал Пуркаев. — Нам пока приходится думать об обороне, а не о наступлении. — И начштаба изложил имеющиеся в штабе сведения об огромных силах противника, наступающих на нескольких направлениях. — К тому же следует учесть, — продолжал он, — что враг сегодня ввел в сражение лишь первый эшелон своих сил и в последующие дни, безусловно, Судет — и значительно быстрее, чем мы, — наращивать силы… Нам, товарищ командующий, — заключил Пуркаев, — остается только доложить в Москву о сложившейся обстановке и настоятельно просить об изменении задачи. Мы сейчас можем только упорными боями сдерживать продвижение противника, а тем временем организовать силами стрелковых и механизированных корпусов, составляющих наш второй эшелон, прочную оборону в глубине полосы действий фронта. Остановив противника на этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления… Именно такое, единственно разумное решение я вижу в создавшейся обстановке.

Наступила долгая тягостная тишина. Кирпонос молчал. Первым заговорил корпусной комиссар Вашугин.

— Все, что вы говорите. Максим Алексеевич, с военной точки зрения, может быть, и правильно. Но политически, по-моему, совершенно неверно! Вы мыслите, как сугубый военспец: расстановка сил, их соотношение и так далее. А моральный фактор вы учитываете? Нет, не учитываете! А вы подумали, какой моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора! Вы еще предлагаете допустить фашистов в глубь советской земли! Знаете, Максим Алексеевич, друг вы наш боевой, если бы я вас не знал как испытанного большевика, я подумал бы, что вы запаниковали.

Молчание стало еще тягостнее, на этот раз его прервал Кирпонос. Видимо желая снять накал в происшедшем разговоре, он медленно заговорил:

— Думаю, что вы оба правы. Против оперативной целесообразности ваших предложений, Максим Алексеевич, возразить нечего. У них одна уязвимая сторона: старые укрепленные районы не готовы принять войска и обеспечить им условия для успешной обороны. Но не лишены логики и соображения Николая Николаевича. Приказ есть приказ: его нужно выполнять. А если каждый командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения будет Вносить свои контрпредложения, то к хорошему это не приведет. Конечно, взять к концу двадцать четвертого июня Люблин мы вряд ли сумеем. Но попытаться нанести мощный контрудар по вторгшимся силам противника мы обязаны. Для этого мы сможем привлечь до пяти механизированных корпусов.

Далее Кирпонос стал излагать, как наиболее целесообразно, с его точки зрения, следует сосредоточить механизированные корпуса для нанесения контрудара. Закончив, он поглядел на собеседников и, не дожидаясь их мнения, сам сказал:

— Молчание-знак согласия. Вижу, что мое решение вам по душе.

Корпусной комиссар Вашугин бурно выразил свое одобрение. Пуркаев молча кивнул головой.

Именно в этот час в штаб Юго-Западного фронта прибыли генерал армии Жуков и назначенный членом Военного совета фронта Хрущев.

Наверное, у читателей, даже не военных, возникло сомнение, когда Сталин приказал Жукову немедленно выехать на фронт: целесообразно ли начальнику Генерального штаба в такое напряженнейшее время покидать центр руководства армией? Нелепость этого приказа, как и многих других, отданных в тот день, очевидна. Однако в данном случае можно предположите объяснение (хоть и не очень убедительное) решения Сталина: он все еще верил в договор, подписанный с Германией, и принимал, (вернее, ему очень хотелось, чтобы это так было) начавшиеся бои за провокацию, затеянную воинственными немецкими генералами, вроде событий на Хасане или на Халхин-Голе. Вот Жуков туда поедет и наведет порядок.

Мое предположение, что Сталин не поверил в начало большой войны, пожалуй, подтверждают и аресты крупных военачальников именно в этот начальный период войны. В дни, когда Жуков организовывал первый контрудар, был арестован генерал армии Мерецков, заместитель наркома обороны.

В мемуарах Мерецкова ни слова не сказано об этом, хотя они и опубликованы после XX съезда. Много позже все это выплыло на свет. В 1988 году писатель-юрист А. Ваксберг предал гласности рассказ следователя Шварцмана, ведшего дело Мерецкова.

«Физические методы воздействия, — заявил Шварцман уже в качестве подсудимого (1955 год), — применяли к Мерецкову сначала высокие должностные лица (имеются в виду ближайшие сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский. — А. В.), а затем и я со следователями Зименковым и Сорокиным. Его били резиновыми палками. На Мерецкова до ареста имелись показания свыше 40 свидетелей о том, что он являлся участником военного заговора. В частности, были показания, что он сговаривался с Корком и Уборевичем… дать бой Сталину».

Член суда полковник юстиции Лихачев спросил. Шварцмана:

«Вы отдавали себе отчет в том, что избиваете крупнейшего военачальника, заслуженного человека?»

Ответ:

«Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается».

По высокому указанию перед самой войной и в первые дни после ее начала арестантами стали те, кто еще уцелел после почти поголовного уничтожения высших командных кадров Красной Армии на исходе тридцатых годов. Затевался новый грандиозный «процесс военных».

Кроме Мерецкова в состав «заговорщиков» входили: нарком вооружения Б. Л. Ванников; помощник начальника Генерального штаба, дважды Герой Советского Союза — генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич; начальник управления ПВО, Герой Советского Союза генерал-полковник Г. М. Штерн; заместитель наркома обороны. Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов; командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковник А. Д. Локтионов; заместитель начальника Главного артиллерийского управления НКО СССР Г. К. Савченко; начальник отдела этого управления С. О. Склизков, начальник Военно-воздушной академии генерал-лейтенант Ф. К. Арженухин; заместитель начальника управления вооружений Главного управления ВВС И. Ф. Сакриер; Герой Советского Союза генерал-майор авиации И. И. Проскуров; виднейший артиллерийский конструктор Я. Г. Таубин и многие другие.

Их место в эти судьбоносные дни оказалось не на фронте — в тюрьме!..

…Прибыв в штаб Юго-Западного фронта, Жуков попросил Кирпоноса доложить обстановку. Командующий фронтом изложил только что принятое во исполнение полученного из Москвы приказа — решение о нанесении контрудара.

Жуков одобрил это решение и предложил, не теряя времени, отдать приказы войскам о подготовке контрудара. Затем Жуков коротко ознакомил всех присутствующих с теми сведениями, которые ему были известны. Начал он с юга, где наши части, а именно 9-я армия, удерживали государственную границу. Может быть, этим Жуков хотел создать хорошее настроение у тех, кто его слушает. Но на Западном фронте обстановка складывалась совсем по-другому. Жуков предположил, что противник там наносит главный удар. В направлении Брест-Литовска противник глубоко вклинился на нашу территорию, но и там сейчас наши соединения тоже готовят контрудар.

Попросил командующего фронтом и штаб приложить все силы для скорейшего сосредоточения механизированных корпусов для нанесения контрудара по основной группировке, прорвавшейся в районе Сокаля.

Затем Жуков связался по ВЧ с Генеральным штабом и спросил у оставшегося за него Ватутина, какова обстановка. Ватутин доложил:

— К исходу 22 июня, несмотря на предпринятые энергичные меры. Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые… Генштаб и нарком не могут связаться с командующими фронтами генерал-полковником Кузнецовым и генералом армии Павловым, которые, не доложив наркому, уехали куда-то в войска. Штабы этих фронтов не знают, где в данный момент находятся их командующие… Попытка штабов фронтов связаться непосредственно с войсками успеха не имела, так как с большинством армий и отдельных корпусов не было ни проводной, ни радиосвязи.

Несколько помолчав, Ватутин сказал:

— Товарищ Сталин одобрил проект директивы № 3 наркома и приказал поставить под этой директивой вашу подпись.

— Что за директива?

— Директива предусматривает переход наших войск в контрнаступление с задачей разгрома противника на главнейших направлениях, притом с выходом на территорию противника.

— Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары. Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уж тогда принять нужное решение.

— Я разделяю вашу точку зрения, но дело это решенное.

— Хорошо, — сказал Жуков. — Ставьте мою подпись.

Таким образом Жуков, находясь в войсках на Юго-Западном фронте, организовывал выполнение подписанной его именем директивы, к разработке которой он не имел отношения.

Не отдохнув с дороги, Жуков выехал в расположение 8-го механизированного корпуса. В 9 часов утра 23 июня он встретился с командиром этого корпуса генерал-лейтенантом Д. И. Рябышевым. Они были давно знакомы еще по совместной работе в Киевском Особом военном округе. Жуков похвалил Рябышева за то, что он быстро совершил марш из Дрогобыча в район Броды. Несмотря на длительный марш и бомбардировки немецкой авиации, народ в мехкорпусе выглядел собранно и бодро. Жуков пишет об этом в своих воспоминаниях: «Да, эти люди будут драться до последнего… С такими войну не проигрывают…»

Показав на карте местонахождение своих частей, Рябышев сказал:

— Корпусу требуются сутки для полного сосредоточения, приведения в порядок материальной части и пополнения запасов. За эти же сутки будет произведена боевая разведка и организовано управление. Следовательно, корпус может вступить в бой всеми силами утром 24-го.

Жуков понимал, что наносить контрудар надо бы немедленно, но, не имея для этого собранного кулака, действовать сейчас же, только отдельными прибывшими частями было, конечно, нецелесообразно, поэтому он разрешил Рябышеву осуществить то, что он предлагал. В это время раздалось предупреждающее оповещение «Воздух!» — налетела гитлеровская авиация.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — спокойно заметил Рябышев, — а мы еще и окопаться не успели. Может быть, товарищ генерал армии, учитывая, что сейчас все равно мы ничего делать не сможем, давайте перекусим?

— Неплохая мысль, — согласился Жуков, который действительно был голоден, да и спокойствие генерала Рябышева, его хладнокровие ему очень понравилось.

Но перекусить им все же не удалось, потому что бомбардировка была не просто по району сосредоточения частей, бомбы стали ложиться в непосредственной близости от палатки, в которой находились генералы.

После бомбардировки, договорившись с командиром корпуса о деталях сосредоточения его частей и подготовки их к контрудару, Жуков вернулся в штаб фронта. Здесь Кирпонос доложил ему последнюю обстановку:

— На всех участках фронта идут бои. Главное, предельно ожесточенное сражение разыгрывается в районе Броды — Дубно — Владимир-Волынский, 9-й и 19-й механизированные корпуса 25 июня выходят в леса в районе Ровно. Мы решили: 24 июня, не ожидая полного сосредоточения корпусов, начать контрудар на Клевань и Дубно. Командующий 5-й армией кроме 22-го мехкорпуса должен объединить действия 9-го и 19-го механизированных корпусов и оказать им необходимую помощь.

Жуков опять видел, что корпуса не успеют сосредоточиться в единый кулак, но и ожидать здесь было нельзя: с каждым часом противник продвигался все глубже и силы его нарастали, поэтому надо было наносить контрудар теми силами, которые были для этого готовы. Жуков согласился с решением командующего фронтом, посоветовав только как можно лучше обеспечить взаимодействие между корпусами, которые будут участвовать в контрударе, и авиацией фронта.

Утром 25 июня контрудар, организованный штабом фронта и Жуковым, нанесли 8-й и 15-й механизированные корпуса. Удар этот для противника был неожиданным. Он считал, что после его стремительного наступления части Красной Армии, прикрывающие границу, будут деморализованы, 3-й механизированный корпус, хорошо укомплектованный, обученный, в короткое время смял части 57-й пехотной дивизии, которая прикрывала фланг 48-го механизированного корпуса группы Клейста. Положение здесь у танковой группы Клейста оказалось настолько угрожающим, что он был вынужден перебрасывать сюда свои резервы. Этот контрудар произвел такое впечатление, что резонанс его дошел даже до верховного командования Германии. Вот что записал в своем служебном дневнике начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер:

«На фронте противника, действующего против группы армий „Юг“, отмечается твердое руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина… Как и ожидалось, значительными силами танков он перешел в наступление на южный фланг 1-й танковой группы. На отдельных участках отмечено продвижение».

Отметим для себя слова начальника немецкого генштаба, записанные в первый день войны: «… против группы армий „Юг“… отмечается твердое руководство», — и, вспомнив, что именно руководства не хватало на всех других фронтах ив вооруженных силах в целом, мне кажется, мы имеем право отнести эту высокую оценку врага на счет Жукова, который руководил боями на этом участке.

Жуков прекрасно понимал, что после контрудара надо было бы развить этот успех, и тогда можно, если даже и не срезать клин, вбитый танковой группой Клейста, то, во всяком случае, задержать его надолго на этом рубеже. Но не было в его распоряжении нужных сил для развития успеха. Противник сосредоточил против контратакующих корпусов значительные силы авиации, нанес нашим частям большие потери, тем самым ослабил, а потом и остановил наш контрудар.

Жуков с сожалением пишет в своих мемуарах о том, что успех контрудара мог бы быть еще большим, «если бы в руках командования фронта была более мощная авиация для взаимодействия с механизированными корпусами и хотя бы еще один-два стрелковых корпуса».

Для того чтобы все же использовать наметившийся успех и сконцентрировать усилия находящихся в этом районе частей, Жуков приказал корпусу Рябышева повернуть и наносить удар в направлении Дубно. Туда же подходили и тоже нацеливались ударить в этом направлении наши 15-й механизированный, 63-й стрелковый и 19-й механизированный корпуса,

27 июня эти соединения нанесли гитлеровцам такой ощутимый удар, что командующий группой армий «Юг» Рундштедт вынужден был сосредоточить для его отражения силы всей своей авиации и перебросить сюда свой резерв — 55-й армейский корпус, что, собственно, и спасло танковый клин Клейста от разгрома.

Завязавшееся сражение продолжалось и 28 июня. Очень упорно поработала здесь и наша авиация, которой после того, прямо скажем, шокового состояния, в котором она находилась в первый день воины, непросто было малыми силами драться в воздухе с превосходящей авиацией противника.

С обеих сторон были большие потери. 29 июня противник уже был вынужден снимать войска с других направлений и перебрасывать их в район Дубно, для того чтобы спасать положение.

Это был первый крупный контрудар по вторгшимся частям гитлеровцев. Он показал, что если бы и на других участках фронта были организованы хотя бы такие же контрудары, то продвижение противника не было бы таким стремительным.

Я хочу обратить внимание читателей на то, что этот контрудар наносился в самые первые дни войны, когда успех внезапного нападения противника, казалось бы, должен был полностью — хотя бы на время — деморализовать наши части, парализовать возможность их сопротивления. Но именно в этот самый опасный период они, как видим, на этом участке фронта не поддались панике, и благодаря волевому влиянию Жукова, находившегося здесь, контрудар состоялся. Непросто было под воздействием господствующей авиации противника собрать несколько корпусов для нанесения контрудара под Дубно, но это все же было осуществлено.

Вот что писал командующий 3-й немецкой танковой группой генерал Гот:

«Тяжелее всех пришлось группе армий „Юг“. Войска противника… были отброшены от границы, но они быстро оправились от неожиданного удара и контратаками своих резервов и располагавшихся в глубине танковых частей остановили продвижение немецких войск. Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».

Приведя в своей книге эти слова Гота, Жуков отмечает, что гитлеровский генерал правильно оценил тяжелое положение группы армий «Юг», из-за чего на Украине в самом начале войны был сорван вражеский план стремительного прорыва к Киеву. Напомню при этом, что на севере, там, где наступал, со своей группой Гот, гитлеровские войска, не получившие такого противодействия, к 28 июня, овладев Минском, уже замкнули первое кольцо окружения, и в то кольцо попало очень много наших войск. Успешный контрудар, организованный Кирпоносом и Жуковым, по сути дела, спас в эти дни Киев и не дал возможности гитлеровцам окружить наши армии до рубежа Днепра — они еще долго сражались здесь и задерживали дальнейшее продвижение противника.

Наряду с положительной оценкой этого контрудара Жуков написал и о недостатках и ошибках, которые тогда были допущены. Однако в книгу вошел только один абзац:

«…действия 8-го механизированного корпуса могли дать больший эффект, если бы комкор не разделил корпус на две группы и вдобавок не поручил командование одной из групп бригадному комиссару Н. К. Попелю, не имевшему достаточной оперативно-тактической подготовки для руководства большим сражением».

В рукописи же Георгий Константинович, подводя итоги этого контрудара, дает более широкую оценку действиям этих корпусов и их командиров. Вот что было в рукописи:

«В этих сражениях хорошо действовали 23-й мехкорпус под командованием генерал-майора Кондрусева С. М., 8-й мехкорпус Рябыщева Д. И., 27-й стрелковый корпус 5-й армии, 15-й мехкорпус, несмотря на свою полную укомплектованность, действовал неудачно. Действия 8-го мехкорпуса могли бы быть еще лучшими, если бы комкор Рябышев не разделил корпус на две группы, над одной из коих он поручил командование заместителю по политической части генералу Попелю, который не имел соответствующих знаний и навыков, чтобы умело организовать бой и руководить частями в сложной обстановке. Попель мотался в бою как боец и по существу не влиял на ход сражения, а это в конце концов привело к тому, что Попель загубил всю порученную ему группу и, оказавшись в окружении, вынужден был выходить из него, неся большие потери в людях, а материальную часть пришлось бросить из-за отсутствия горючего».

Один из рецензентов рукописи, о которых я говорил раньше, написал на полях, что надо бы убрать оценку действий командиров. Здесь же на полях, выше этой пометки, Жуков ответил: «Это оценка действий корпусов, и ее надо оставить, участникам будет приятно слышать. Жуков». То же, что относилось к действиям лично Попеля, он отчеркнул скобочкой и написал против этого абзаца: «Это можно исключить».

То, что пишет Жуков о разделении корпуса Рябышева и действиях Попеля, произошло 27 июня, то есть после отъезда Жукова из района контрудара. Он не знал того, что здесь произошло в действительности, и поэтому о действиях Попеля отзывается несправедливо.

Страницы: «« ... 56789101112 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

«Приказ, отданный по Консультации, был лаконичен: «Инженеру Д.К. Берримену предоставлен внеочередной...
Мастер детективной интриги, король неожиданных сюжетных поворотов, потрясающий знаток человеческих д...
Мастер детективной интриги, король неожиданных сюжетных поворотов, потрясающий знаток человеческих д...
Олег Зайончковский – автор романов «Петрович», «Сергеев и городок», «Счастье возможно», «Загул»; фин...
«Надломленная, пожелтевшая ветка вяза, широко раскинувшего крону над скучной почти трехметровой бето...