Маршал Жуков Карпов Владимир
— Ватутин мне будет нужен, — возразил Сталин и продолжал: — Вы что же предлагаете, ослабить направление на Москву?
— Нет, не предлагаю. Противник здесь, по нашему мнению, пока вперед не двинется. А через 12-15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую.
— А Дальний Восток отдадим японцам? — съязвил Мехлис.
Жуков не ответил на эту ироническую реплику и продолжал:
— Юго-Западный фронт, необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.
— А как же Киев? — спросил Сталин.
— Киев придется оставить, — помолчав, ответил Жуков. Он понимал всю тяжесть подобного решения Для города и для страны, но в то же время видел, что другой возможности спасти войска, необходимые для дальнейшей борьбы, нет. — А на западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации Ельнинского выступа, так как этот плацдарм противник может использовать в удобное для него время для удара на Москву… — Сталин прервал Жукова и с возмущением воскликнул:
— Какие там еще контрудары! Что за чепуха? Опыт показал, что наши войска не могут наступать… И как вы могли додуматься сдать врагу Киев?
Немало ходило разговоров о том, что Жуков стал возражать Сталину только в конце войны, когда у него уже был большой полководческий авторитет. Можно с этим согласиться, добавив, что Жуков в последний год войны высказывал свои аргументы более твердо, однако до прямой полемики маршал доводить разговор все же опасался. Что же, трусил? Нет, не в жуковском это характере! Он знал, что Сталин может закусить удила, наломать дров, и это повредит делу. Но о том, что Жуков ради общей пользы не считался с опасностью лично для себя, свидетельствует эпизод, который я прервал для этого «примечания. А суть в том, что перед этим разговором Сталин послал очень грозную телеграмму командованию Юго-Западного фронта. Вот ее текст:
11 июля 1941 г.
Киев, т. Хрущеву
Получены достоверные сведения, что вы все, от командующего Юго-Западным фронтом до членов Военного Совета, настроены панически и намерены произвести отвод войск на левый берег Днепра.
Предупреждаю вас, что, если вы сделаете хоть один шаг в сторону отвода войск на левый берег Днепра, не будете до последней возможности защищать районы УРов на правом берегу Днепра, вас всех постигнет жестокая кара как трусов и дезертиров.
Председатель Государственного Комитета Обороны И. Сталин».
Жуков конечно же знал об этой телеграмме: она шла через узел связи Генерального штаба. И вот, зная о таком строжайшем предупреждении и обещанной «жестокой каре», Жуков тем не менее однозначно заявляет «Киев придется сдать». Не трудно представить, какое душевное волнение пережил Георгий Константинович, чтобы решиться на такое заявление. И он решился: твердо и убежденно сказал свое мнение, потому что от этого зависела судьба фронта и дальнейший ход оборонительных операций.
Я думаю, Жуков предвидел последствия такого неприятного для Сталина высказывания. Об этом свидетельствует дальнейший ход разговора. После гневной вспышки Сталина и его обидных слов Жуков покраснел, некоторое время пытался себя сдержать, но не смог и ответил:
— Если вы считаете, что я как начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт, там я, видимо, принесу больше пользы Родине.
— Вы не горячитесь. Мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся… Идите работайте, мы тут посоветуемся и тогда вызовем вас.
Жуков вышел из кабинета; кровь тяжело била в виски, обида сжимала сердце. Через сорок минут Жукова снова вызвали к Сталину. Войдя в кабинет, Жуков увидел, что к ранее присутствовавшим Мехлису и Маленкову прибавился еще и Берия. Это был плохой признак. Появление Берии не предвещало ничего хорошего.
Сталин сказал сухо, не глядя в глаза Жукову:
— Вот что, мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем.
— Куда прикажете мне отправиться?
— Куда бы вы хотели?
— Могу выполнять любую работу — могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.
— Не горячитесь, не горячитесь. Вы говорили об организации контрудара под Ельней, ну вот и возьмитесь за это дело. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?
— Через час.
— Сейчас в Генштаб прибудет Шапошников, сдайте ему дела и уезжайте. Имейте в виду, вы остаетесь членом Ставки Верховного Командования.
— Разрешите отбыть?
— Садитесь и выпейте с нами чаю, — пытаясь немного смягчить ситуацию, сказал Сталин. — Да еще кое о чем поговорим.
Жуков сел за стол, ему налили чай, но его состояние понять можно, да и все присутствующие тоже чувствовали неловкость после того, что произошло в этом кабинете. Разговор не получился.
Последний бой Юго-Западного фронта
Восьмого августа 1941 года Ставка Верховного Командования была преобразована в Ставку Верховного Главнокомандования Вооруженных Сил СССР:
Сталин назначен Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР, ее членами — В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, С. К. Тимошенко, Г. К. Жуков, Б. М. Шапошников, С. М. Буденный. Как видим, несмотря на недавнюю размолвку, Сталин, который, несомненно, лично определил состав Ставки, включил Жукова в Верховное Главнокомандование.
Давайте посмотрим объективно на этот верховный Орган командования вооруженными силами. Представляет ли он тот мозговой центр, который был необходим, который можно и нужно было создать в ходе такой большой войны? На мой взгляд, Ставка не была таким мозговым центром, и вот почему. Сталин и Молотов — люди сугубо штатские, не имеющие военной подготовки. Ворошилов, Тимошенко и Буденный, военачальники, хорошо проявившие себя в годы гражданской войны, однако в период между гражданской и Отечественной войнами фундаментального образования себе они не прибавили и не раз обнаруживали невысокий уровень теоретических знаний да и практических действий. Достаточно напомнить не-. удачные бои в ходе финской кампании, на Халхин-Голе до приезда Жукова и другие мероприятия по организации и укреплению боеспособности Красной Армии. Впрочем, Тимошенко несколько отличается от двух других названных здесь людей: первыми боями 41-го года он руководил более уверенно, Жуков ценил его. В целом же из всего этого состава, как видим, только Жуков и Шапошников по-настоящему могли оценивать и делать выводы из складывающейся сложной обстановки. Причем Шапошников был прирожденный генштабист, да и по опыту всей своей службы он был именно штабной работник высокого класса. Жуков в составе этой Ставки явно выделяется как самая активная и яркая фигура со стратегическим мышлением. Он был просто необходим в руководстве войной, но из-за раздражительности Сталина был отстранен от должности начальника Генерального штаба. Удаление его от непосредственного руководства боевыми действиями в масштабе всех Вооруженных Сил, безусловно, отрицательно сказалось на ходе сражений.
Юго-Западный фронт сыграл свою роль не только в спасении Москвы от удара группы армий «Центр», ни и сломал график «молниеносной войны», что в конце концов определило окончательное крушение этой теории, которое произошло в конце 1941 года под Москвой.
Жуков, несмотря на конфликт со Сталиным и не боясь его гнева, продолжал искать пути спасения войск Юго-Западного фронта. Он постоянно следил за событиями, которые там происходили. И поскольку он был на этом фронте в первые дни войны, когда с его помощью там завязывался сложнейший стратегический узел сопротивления на юге, и поскольку ему же затем пришлось ликвидировать последствия происшедшей катастрофы, мне кажется необходимым познакомить читателей с тем, что там случилось.
19 августа, будучи уже командующим Резервным фронтом (о его деятельности на этом посту я расскажу в следующей главе), он послал Сталину такую телеграмму:
«Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов — Конотоп — Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс…
Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта считаю своим долгом доложить свои соображения…»
Далее Жуков дает рекомендации по созданию группировки наших войск в районе Брянска.
Ответ последовал незамедлительно:
«Ваши соображения насчет вероятного продвижения немцев в сторону Чернигова — Конотопа — Прилук считаем правильным. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход нашей киевской группы с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. Как известно, одна колонна противника уже пересекла Унечу и вышла на Стародуб. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Еременко. Принимаются другие меры, о которых сообщим особо. Надеемся пресечь продвижение немцев.Сталин. Шапошников».
Для постановки задачи вновь созданному фронту Сталин вызвал генерал-полковника Еременко в Москву. Он хорошо относился к Андрею Ивановичу. Принимая его, разговаривал с ним тепло, расспросил о здоровье. Еременко, чувствуя эту симпатию, держался уверенно, что тоже импонировало Верховному: дела на фронтах шли плохо, все рушилось, нужна была фигура прочная, на которую хотелось опереться; вот Еременко в те дни и показался Сталину такой волевой и прочной личностью.
Сталин обрисовал общую обстановку на советско-германском фронте и поставил Еременко задачу прикрыть направление на Москву с юга — через Брянск и Орел. Он охарактеризовал 2-ю танковую группу Гудериана как главную ударную группировку на этом направлении, сказал, что и сила это грозная, и направление очень важное. Упомянул Сталин и о возможном ударе группы Гудериана по правому флангу Юго-Западного фронта (то, о чем все время предупреждал Жуков), но все же сказал, что основная задача войск Брянского фронта в том, чтобы надежно прикрыть брянское, направление от удара по Москве и во что бы то ни стало разбить силы Гудериана.
Выслушав Сталина, А. И. Еременко очень уверенно заявил о том, что он в ближайшие дни безусловно разгромит Гудериана.
Такая уверенность Еременко очень понравилась Верховному, и, когда тот ушел, Сталин сказал оставшимся в его кабинете:
— Вот тот человек, который нам нужен в этих сложных условиях.
После ухода Еременко Сталин продиктовал Шапошникову директиву Юго-Западному фронту, в которой приказывалось: во что бы то ни стало удерживать Киев.
В своих воспоминаниях маршал А. М. Василевский пишет:
«Все последующие дни Ставка и Генеральный штаб занимались вопросом ликвидации опасности, нависшей с севера над Юго-Западным фронтом. Они укрепили это направление и прежде всего Брянский фронт своими резервами — танками, артиллерией, людьми, вооружением, привлекли сюда авиацию соседних фронтов, Резерва Главного Командования, а также части дальнебомбардировочной авиации».
Сталин настолько уверился в силах и возможностях генерала Еременко, что, даже решил отдать под его командование соединения Центрального фронта (3-ю и 21-ю армии), ликвидировав этот фронт. Он спросил по телеграфу у Еременко его мнение по этому поводу. Еременко ответил:
— Мое мнение о расформировании Центрального фронта таково: в связи с тем что я хочу разбить Гудериана и, безусловно, разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечить. Поэтому прошу 21-ю армию, соединенную с 3-й, подчинить мне… Я очень. благодарен вам, товарищ Сталин, за то, что вы укрепляете меня танками и самолетами. Прошу только ускорить их отправку, они нам очень и очень нужны. А насчет этого подлеца Гудериана, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его…
29-31 августа была проведена большая воздушная операция против 2-й танковой группы Гудериана на брянском направлении. Для осуществления этого удара привлекалась вся авиация Брянского и Резервного фронтов и авиации резерва Верховного Главнокомандования. В боевых вылетах участвовало около пятисот самолетов. В ночь на 30 августа Еременко было приказано использовать этот мощный удар, перейти в наступление и уничтожить группу Гудериана. Это означало бы крах правого фланга немецкой группы армий «Центр».
Однако, несмотря на столь уверенные обещания Еременко, войска Брянского фронта не смогли этого выполнить и оказать эффективную помощь Юго-Западному фронту. В течение 16 суток они не добились ощутимых успехов, а Гудериан за эти 16 суток проник глубоко в тыл войск Юго-Западного фронта.
Второго сентября от Верховного Главнокомандующего генералу Еременко была послана телеграмма:
«Ставка все же недовольна вашей работой. Несмотря на работу авиации и наземных частей, Почеп и Стародуб остаются в руках противника. Это значит, что вы противника чуть-чуть пощипали, но с места сдвинуть его не сумели. Ставка требует, чтобы наземные войска действовали во взаимодействии с авиацией, вышибли противника из района Стародуб, Почеп и разгромили его по-настоящему. Пока это не сделано, все разговоры о выполнении задания остаются пустыми словами. Ставка приказывает… всеми соединенными силами авиации способствовать решительным успехам наземных войск. Гудериан и вся его группа должны быть разбиты вдребезги. Пока это не сделано, все ваши заверения об успехах не имеют никакой цены».
Прикрывшись частью сил от не очень инициативных действий Брянского фронта, Гудериан главными силами продолжал углубляться в тыл войскам Юго-Западного фронта. 10 сентября его передовые части ворвались в город Ромны.
В это время ниже, на юге, сложилась такая обстановка, которая благоприятствовала фашистам для нанесения удара по тому же Юго-Западному фронту: наши войска Южного фронта были оттеснены за Днепр, Прикрываясь этой широкой водной преградой, командование немецкой группы армий «Юг» оставило там лишь небольшой заслон, а основную массу войск 17-й полевой армии и 1-й танковой группы Клейста собрало в мощный кулак и бросило на соединение с группой Гудериана.
Самоотверженно сражалась 38-я армия генерала Фекленко, остатками своих сил она нанесла контрудар во фланг Клейсту, но силы были неравны, и Клейст, обогнув 38-ю армию, пошел вперед на соединение с Гудерианом.
Командование Юго-Западного фронта обратилось в Ставку с предложением об отводе войск на восточный берег Днепра, чтобы избежать их полного окружения.
Ночью, в 1 час. 15 мин. 11 сентября, состоялся разговор с Военным советом Юго-Западного фронта. Вел переговоры с М. П. Кирпоносом непосредственно Сталин. Он сказал:
— Ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псел и поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут создать катастрофу.
И как вывод, обидный для героически сражающихся войск:
«Перестать, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления…»
И еще:
«Киева не оставлять и мостов не взрывать без разрешения Ставки…»
Шапошников как начальник Генерального штаба пытался убедить Сталина в необходимости отвода войск Юго-Западного фронта и основной группировки 5-й армии за Днепр, чтобы они не остались в окружении. Шапошников Понимал, что если такое решение не будет принято немедленно, та оно опоздает. Но -Сталин был непреклонен, он упрекал и Шапошникова, и Буденного, командующего Юго-Западным направлением, что они, вместо того чтобы биться с врагом, продолжают отходить и пятиться.
А. М. Василевский пишет в своих воспоминаниях:
«При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание».
Но обстановка на фронте не считалась с желаниями или нежеланиями Сталина, она неумолимо складывалась так, к чему приводил ход боевых действий.
14 сентября в 3 часа 25 мин. начальник штаба Юго-Западного фронта генерал-майор В. И. Тупиков по собственной инициативе обратился к начальнику Генштаба и начальнику штаба главкома Юго-Западного направления с телеграммой, в которой, охарактеризовав тяжелое положение войск фронта, закончил изложение своей точки зрения следующей фразой: «Начало понятной вам катастрофы — дело пары дней».
Это была горькая правда. На другой день в районе Лохвицы соединились немецкие части 2-й танковой группы, наступавшей с севера, и 1-й танковой группы, прорвавшейся с кременчугского плацдарма, КОЛЬЦО вокруг 5, 21, 26, 37-й и части сил 38-й армии замкнулось.
Обстановка, как мы видим, была тяжелая, но, несмотря на это, начальник Генерального штаба был вынужден на телеграмму Туликова отправить следующий ответ, продиктованный ему Сталиным:
«Командующему ЮЗФ, копия Главкому ЮЗН. Генерал-майор Тупиков представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения, исключительного хладнокровия и выдержки. командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы удержать занимаемое положение и особенно прочно удерживать фланги. Надо заставить Кузнецова (21 А) и Потапова (5А) прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнить указания тов. Сталина, данные вам 11.9.
14 IX 1941 г. 5 ч. 00 м.
Б. Шапошников».
Вот что писал Гудериан в своих мемуарах об этих днях:
«16 сентября мы перевели наш передовой командный пункт в Ромны. Окружение русских войск успешно, продолжалось. Мы соединились с танковой группой Клейста… С того времени, как были начаты бои за Киев, 1-я танковая группа захватила 43 000 пленных, 6-я армия — 63 000. Общее количество пленных, захваченных в районе Киева, превысило 290 000 человек».
А в окружении оставались еще четыре наши армии!
Кирпонос доложил в Генштаб:
«Фронт перешел к боям в условиях окружения и полного пересечения коммуникаций. Переношу командный пункт в Киев, как единственный пункт, откуда имеется возможность управлять войсками. Прошу подготовить необходимые мероприятия по снабжению армий фронта огнеприпасами при помощи авиатранспорта».
16 сентября новый (назначенный вместо Буденного) командующий Юго-Западным направлением Тимошенко вызвал к себе в кабинет прилетевшего от Кирпоноса заместителя начальника штаба Юго-Западного фронта Баграмяна. В кабинете находился и член Военного совета Н. С. Хрущев. Тимошенко, размышляя, сказал Баграмяну:
— Сейчас мы делаем все, чтобы помочь фронту: стягиваем на Ромны и Лубны все силы, которые смогли собрать, в том числе усиленный танками корпус Белова и три отдельные танковые бригады. Через несколько дней к нам подойдут дивизии Руссиянова и Лизюкова. Этими силами мы попытаемся пробиться навстречу окруженным войскам фронта. Мы отдаем себе отчет, что разгромить две прорвавшиеся фашистские танковые армии мы не сможем, но создадим бреши, через которые смогут выйти окруженные войска. Вот цель наших ударов. Мы уверены, что в создавшейся обстановке Верховный Главнокомандующий разрешит Юго-Западному фронту отойти к реке Псел, поэтому и решили отдать сейчас приказ на организацию выхода из окружения. Сегодня же мы снова попытаемся поговорить с Москвой. Я надеюсь, что нам удастся убедить Ставку. А пока мы будем вести переговоры, Кирпонос и его штаб должны воспользоваться тем, что у противника еще нет сплошного? фронта окружения.
Как пишет Баграмян в своих воспоминаниях, ему казалось, что маршал Тимошенко, говоря эти слова, внутренне все-таки еще не был готов на отдачу более категоричного приказа об отходе войск, но уже в ходе этого распоряжения он, понимая всю сложность положения и предстоящие неминуемые колоссальные потери, вроде бы решился и уже твердо сказал:
— Доложите, товарищ Баграмян, генералу Кирпоносу, что в создавшейся обстановке Военный совет Юго-Западного направления единственно целесообразным решением для войск Юго-Западного фронта считает организованный отход. Передайте командующему фронтом мое устное приказание: оставив Киевский укрепленный район и прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил на тыловой оборонительный рубеж. Основная задача — при содействии наших резервов разгромить противника, вышедшего на тылы войск фронта, и в последующем перейти к обороне по реке Псел. Пусть Кирпонос проявит максимум активности, решительнее наносит удары в направлении на Ромны и Лубны, а не ждет, пока мы его вытащим из кольца.
Из-за непогоды Баграмяну не удалось вылететь в штаб фронта Кирпоноса в тот же день, он добрался туда с большим трудом только на следующий. В присутствии членов Военного совета «Баграмян передал распоряжение главкома Кирпоносу. Кирпонос так долго сидел задумавшись, что начальник штаба фронта Тупиков не выдержал и сказал:
— Михаил Петрович, это приказание настолько соответствует обстановке, что нет никакого основания для колебания. Разрешите заготовить распоряжение войскам?
— Вы привезли письменное распоряжение на отход? — не отвечая начальнику штаба, спросил, командующий у Баграмяна.
— Нет, маршал приказал передать устно. Кирпонос долго молча шагал по комнате, потом сказал:
— Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьезный. Все, на этом закончим.
Наступило тяжелое молчание. Начальник штаба попытался что-то сказать, но Кирпонос перебил его:
— Василий Иванович! Подготовьте радиограмму в Ставку. Сообщите о распоряжении главкома и запросите, как поступить нам.
Из этого короткого эпизода видно, насколько были непросты взаимоотношения даже на уровне очень высоких военачальников, как велика боязнь ответственности за действия, которые могут не совпасть с мнением и желанием Сталина, за что могут спросить со всей строгостью, — таково уж было то время. Это вынуждало Кирпоноса не предпринимать решительных действий и не выполнить даже прямой приказ, переданный, как говорится, из уст в уста, от маршала Тимошенко через генерала Баграмяна.
Вечером 17 сентября в Москву была отправлена радиограмма следующего содержания:
«Главком Тимошенко через заместителя начальника штаба фронта передал устное указание: основная задача — вывод армий фронта на реку Псел с разгромом подвижных групп противника в направлениях на Ромны, Лубны. Оставить минимум сил для прикрытия Днепра и Киева. Письменные директивы главкома совершенно не дают указаний об отходе на реку Псел и разрешают взять из Киевского УРа только часть сил. Налицо противоречие. Что выполнять? Считаю, что вывод войск фронта на реку, Псел правилен. При этом условии необходимо оставить полностью Киевский укрепленный район, Киев и реку Днепр. Срочно просим ваших указаний».
На следующий день, 18 сентября, пришла радиограмма за подписью начальника Генерального штаба, она коротко сообщала: Ставка разрешает оставить Киевский укрепленный район и переправить войска 37-й армии на левый берег Днепра. Но как быть с главными силами фронта и разрешается ли общий отход на тот рубеж, который запрашивал Кирпонос, — ответа на это в телеграмме не было. Тут уж, размышляя логически, Военный совет фронта решил, что если разрешают оставить Киевский укрепленный район, то на необорудованных рубежах восточнее города войскам и вовсе не удержаться. Было принято решение выполнять устное распоряжение главкома Тимошенко.
Непросто и нелегко было осуществить выход войск из окружения, все армии, корпуса и дивизии вели напряженные бои с обступившим их противником. Кирпонос принял решение, не теряя времени, немедленно, с утра 18 сентября, нанести удар в нескольких направлениях созданными для этого ударными группами и вывести войска фронта из окружения.
Большой героизм проявили воины и командиры 37-й армии, защищавшей Киев. Постоянными контрударами они не давали противнику возможности вступить в город. Баграмян в своих воспоминаниях пишет:
«Защитников Киева не в чем было упрекнуть. Они выполнили свой долг. Киев оставался непокоренным. Враг так и не смог взять его в открытом бою. Только в силу неблагоприятно сложившейся для войск Юго-Западного фронта обстановки по приказу Ставки наши воины покидали дорогой им город и твердо верили, что обязательно вернутся». Не случайно за эту самоотверженную оборону Киеву присвоено звание «Город-герой».
Взорвав мосты через реку Днепр, 37-я армия отходила с тяжелыми боями и медленно, но упорно продвигалась к своим. Многие погибли во время этого отхода, но все же большая часть бойцов и командиров пробилась сквозь вражеские войска.
В послевоенной литературе, в том числе и в воспоминаниях И. X. Баграмяна, которые я цитирую, читатели не найдут имени руководителя героической обороны Киева, командующего 37-й армией. Почему? Наверное, потому, что это был генерал Власов, который позднее перешел к гитлеровцам. Я снова упоминаю о нем потому, что нам еще предстоит разобраться в том парадоксальном явлении, которое представляет собой «власовщина». Дело это шире личной измены генерала Власова. Обратимся к этому позднее, когда по ходу событий приблизимся к тем дням.
С боями, постоянно отбиваясь от наседающего со всех сторон и пересекающего пути отхода противника, отходил штаб Юго-Западного фронта. Но в конце концов гитлеровцы окружили управление фронта, и заключительный бой выглядит, по рассказу И. X. Баграмяна, так:
«Враг атаковал рощу с трех сторон. Танки вели огонь из пушек и пулеметов, за ними шли автоматчики. В гром и треск вплетались редкие выстрелы наших пушек — их было мало, да и приходилось беречь каждый снаряд. Танки прорвались к восточной опушке рощи. С ними вступили в схватку офицеры, вооруженные гранатами и бутылками с бензином. Две вражеские машины загорелись, остальные откатились.
Командующий, члены Военного совета фронта генералы Тупцов и Потапов стали совещаться, как быть дальше: сидеть в роще до вечера или прорваться сейчас же. Но тут началась новая атака. Подъехавшая на машинах немецкая пехота с ходу развернулась в цепь и двинулась в рощу под прикрытием огня танков. Когда она достигла опушки, окруженные во главе с Кирпоно-сом, Вурмистенко, Рыковым, Тупиковым, Потаповым и Писаревским бросились в контратаку. Гитлеровцы не выдержали рукопашной и отступили.
В контратаке генерал Кирпонос был ранен в ногу. Его на руках перенесли на дно оврага, к роднику. Сюда же доставили раненого и тяжело контуженного командарма Потапова. Его боевой начальник штаба генерал Писаревский геройски пал на поле боя.
Дивизионный комиссар Рыков и генерал Тупиков вместе с подполковником Глебовым обошли опушку, беседовали с людьми, ободряли их.
Примерно в половине седьмого вечера Кирпонос, Бурмистенко и Тупиков в кругу командиров обсуждали варианты прорыва, который намечалось осуществить с наступлением темноты. В это время противник начал интенсивный минометный обстрел. Одна мина разорвалась возле командующего. Кирпонос без стона приник к земле. Товарищи кинулись к нему. Генерал был ранен в грудь и голову. Через две минуты он скончался. Адъютант командующего майор Гненный со слезами на глазах сиял с кителя генерала Золотую Звезду и ордена…».
После окончания войны у родника, в овраге, была установлена мраморная плита с надписью: «На этом месте 20 сентября 194.1 года погиб командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос М. П.». В 1943 году останки генералов Кирпоноса и Туликова были перевезены в Киев. Они покоятся в парке Вечной славы, у обелиска возле могилы Неизвестного солдата.
В бессознательном состоянии попал к фашистам дивизионный комиссар Рыков, его подвергли зверским пыткам и казнили. Схватили раненого генерала М. И. Потапова. Его долгое время считали погибшим. Но крепкий организм помог ему выздороветь, преодолеть свои раны и контузию. Почти всю войну он находился в фашистских лагерях, а после освобождения из гитлеровского плена продолжал служить в Советской Армии. В последние годы жизни был первым заместителем командующего Одесским военным округом, умер в 1965 году. Но одному из славных защитников Отечества в труднейших боях 1941 года не нашлось места в восьмитомной Советской Военной энциклопедии, изданной в 1978 году, через 25 лет после смерти Сталина. Вот как еще гнетет сила репрессивной инерции!
Гудериан так рассказал о своей встрече с Потаповым:
«Командующий 5-й армией попал к нам, в плен. Я беседовал с ним и задал ему несколько вопросов.
1. Когда они заметили у себя в тылу приближение моих танков?
Ответ: Приблизительно 8 сентября.
2. Почему они после этого не оставили Киев?
Ответ: Мы получили приказ фронта оставить Киев и отойти на восток и уже были готовы к отходу, но затем последовал другой приказ, отменивший предыдущий и требовавший оборонять Киев до конца.
Выполнение этого контрприказа и привело к уничтожению всей киевской группы русских войск. В то время мы были чрезвычайно удивлены такими действиями русского командования».
Как известно читателям, контрприказ «Киева не оставлять…» был отдан лично Сталиным вопреки советам Жукова, Шапошникова и других военачальников, так что 290 000 пленных, о которых пишет Гудериан, плюс еще сотни тысяч погибших — жертвы этого контрприказа. И это лишь малая часть наших потерь при замыкании гитлеровцами клещей под Киевом. Четыре армии, которые остались в окружении — 5, 21, 26, 37-я и часть 38-й, — значительно увеличили число погибших и пленных только в этом сражении.
Упрямство Сталина, его самонадеянность, привычка к тому, что все должно вершиться по его желаниям, были одной из причин и этой катастрофы на завершающем этапе приграничных сражений.
Немалая доля вины ложится и на генерала Еременко. Ему были отданы большие силы, которыми он не сумел распорядиться должным образом. Кстати, Еременко в своих мемуарах задним числом так оправдывает свои действия:
«…отдельные историки считают, что Брянский фронт 16 августа был создан Ставкой якобы в предвидении возможного развития наступления врага в направлении Чернигов, Конотоп, Прилуки. Это толкование искажает реальные исторические факты. Общеизвестно, что по плану „Барбаросса“ гитлеровцы стремились как можно быстрее овладеть Москвой, нанося удар на смоленском направлении. Но упорное сопротивление и контрудары наших войск в районе Смоленска, Ярцева, Ельни заставили врага оттянуть танковую группу Гудериана несколько южнее с целью захватить Брянск. Ставка своевременно поняла этот замысел и весьма обоснованно решила создать Брянский фронт с задачей прикрыть с юга Московский стратегический район, не дать гитлеровцам возможности прорваться через Брянск на Москву и нанести им поражение. Эта задача была поставлена мне устно Верховным Главнокомандующим при моем назначении командующим Брянским фронтом. Именно эта задача подчеркивалась Ставкой и в последующих ее директивах. Таким образом, приведенное выше мнение об иной задаче фронта совершенно не соответствует действительности. К сожалению, на основании этого домысла, хотя и намеком, командование Брянского фронта упрекается в том, что оно допустило поворот и удар вражеской группы армий „Центр“ на юг».
Вот так после войны по-разному объясняются одни и те же действия войск. Уже забыты обещания разбить «подлеца Гудериана», уже забыто, что войска Гудериана именно тогда двинулись на юг и окружали войска Юго-Западного фронта, а Брянский фронт не воспрепятствовал этому. Теперь маршал Еременко пытается убедить всех, что он успешно выполнил задачу, поставленную ему лично Сталиным: «Мы можем сказать, что войска Брянского фронта добросовестно выполнили основную задачу, поставленную перед нами Ставкой, не допустить прорыва, группы Гудериана через Брянск на Москву». Но Гудериан и не шел в то время на Москву, а двигался вдоль реки Днепр для соединения с Клейстом, окружая войска Юго-Западного фронта. Недостоверность утверждения Еременко сегодня очевидна, так как он «защитил» Москву от удара, который по ней в то время не наносился.
Свершилось то, чего так опасался Жуков, — войска нескольких армий оказались отрезанными. Чтобы понять тяжесть этой беды, напомню, сколько радостей принесло нам окружение только одной гитлеровской 6-й армии под Сталинградом, сколько цифр с многими нулями мы приводили, подсчитывая пленных и трофеи, захваченные в результате того окружения остатков одной армии. Но мы всегда «скромно» умалчивали о наших армиях, оставшихся в котлах еще в ходе приграничных сражений до рубежа реки Днепр.
В своем докладе на торжественном собрании в Москве 6 ноября 1941 года Сталин сказал:
«За 4 месяца войны мы потеряли убитыми 350 тысяч и пропавшими без вести 378 тысяч человек… За тот же период враг потерял убитыми, ранеными и пленными более 4-х с половиной миллионов человек».
Сегодня мы с горечью можем воскликнуть: «Если бы так было!..» Теперь, когда открылись архивы, можно с великим сожалением сказать, что цифры, приведенные Сталиным, очень далеки от реальности. К тому времени не немецкая, а наша армия только пленными потеряла более трех миллионов!
Ельнинская операция
Вернемся немного назад, к последним дням июля.
30-го числа, в середине дня, генерал Жуков выехал на машине из Москвы и по Минскому шоссе направился в штаб Резервного фронта, который находился в Гжатске.
Не нужно быть особенно проницательным, чтобы представить себе состояние Жукова после той стычки, которая произошла у него вчера со Сталиным. Он был хмур, неразговорчив, ежеминутно готов взорваться, но явно сдерживался.
Мне кажется, тяжелое настроение Жукова объяснялось не только изменением отношения Сталина лично к нему, но главным образом теми неудачами на фронте, которые могут последовать из-за отказа Верховного посчитаться с оценкой обстановки и предложениями, которые сделал Жуков. Именно это особенно угнетало его.
Сразу же по прибытии в штаб, пока оборудовалась комната для отдыха нового командующего, начальник штаба фронта доложил Жукову обстановку.
На следующий день генерал Жуков выехал в 24-ю армию, которой командовал генерал К. И. Ракутин. Штаб его армии размещался в небольшой деревне Волочек, недалеко от Ельни.
Прибыв к генералу Ракутину, Жуков, верный своей привычке, не стал долго засиживаться в штабе, а вместе с командующим отправился в части поближе к противнику, чтобы самому увидеть и оценить обстановку. Весь день они ездили по наблюдательным пунктам командиров частей, и Жуков убедился, что здесь против 24-й армии — хорошо организованная, прочная оборона противника.
Ельнинский выступ образовался в ходе Смоленского сражения, которое все еще продолжалось. Сильным рывком своего танкового кулака Гудериан выдвинулся здесь вперед и захватил Ельню. Конфигурация фронта этого клина, собственно, и породила название «ельнинский выступ». Именно эта конфигурация наводила Жукова на мысль о том, что хорошо бы с двух сторон ударить под основание клина и окружить находящиеся в нем войска противника. Однако, взвесив силы своих войск, находившихся на этом направлении, Жуков понял, что осуществить такое окружение не так-то просто, нужно было подтянуть сюда еще несколько дивизий и, самое главное, побольше артиллерийских частей, так как прорвать оборону противника, очень мощную, да еще с закопанными в землю танками и бронетранспортерами, наступающим будет очень трудно.
По указанию Жукова была организована тщательнейшая разведка обороны и огневой системы противника. Особенно большую помощь оказал здесь Жукову и в разведке, и в подавлении огневой системы генерал-майор Л. А. Говоров, большой мастер артиллерийского дела. Пока шла подготовка операции, пока подвозились боеприпасы и перегруппировывались войска, Жуков занимался изучением противника, допрашивал пленных. В те дни гитлеровские солдаты еще были полны энтузиазма, вели себя нагло, были уверены, что они скоро захватят Москву, которая была уже так близко.
Однажды взяли в плен немецкого танкиста. Его допрашивал сам Жуков.
— Кто вы?
— Механик-водитель такой-то роты, такого-то батальона, такой-то дивизии.
— Какая задача вашей дивизии? Пленный не отвечает.
— Почему вы не отвечаете?
— Вы военный человек и должны понимать, что я, как военный человек, ответил на все то, на что должен был вам ответить, — кто я и к какой части принадлежу. А ни на какие другие вопросы я отвечать не могу, потому что дал присягу. И вы не вправе, меня спрашивать, зная, что я военный человек, и не вправе от меня требовать, чтобы я нарушил свой долг и лишился чести…
— Если не будете отвечать, расстреляем вас — и все. Пленный побледнел, но не сломился:
— Ну что ж, расстреливайте, если вы хотите совершить бесчестный поступок по отношению к беззащитному пленному. Расстреливайте. Я надеюсь, что вы этого не сделаете. Но все равно я отвечать ничего сверх того, что уже ответил, нс буду.
Жуков не стал дальше допрашивать и, обратившись к окружающим, сказал:
— Молодец! Держится таким наглецом, просто на редкость. Ну как его не уважать? Нельзя не уважать!
После таких допросов Жуков уходил, не столько получив необходимые ему сведения, сколько расстроенный этой крепостью и уверенностью солдат противника. Но он был убежден: надо знать, что представляет собой Противник, каково моральное состояние, уровень выучки и дисциплины солдат. Недооценка этого может привести к ошибкам и просчетам.
Однажды он допрашивал пленного, который оказался более разговорчивым и так запомнился Жукову, что он передает разговор с ним в своих воспоминаниях, и даже не забыл его фамилию — Миттерман.
Этот допрос происходил 12 августа, и ради характеристики боевого духа войск врага в то время я приведу его почти полностью.
Пленный был молод, ему было 19 лет, и, как он сказал, большинство солдат в этой дивизии в таком же возрасте — 19-20 лет. Это была дивизия СС, и сам он был эсэсовец. Его дивизия пришла сюда вслед за 10-й танковой дивизией, которая прорвалась к Ельне. Миттерман сказал, что на этой позиции они долго не засидятся, сейчас идет подтягивание сил и необходимых средств, и он понимает, что такая временная пауза необходима для того, чтобы продолжить наступление на Москву. Именно так разъясняют офицеры солдатам причины этой остановки. (Интересен, мне кажется, комментарий Жукова по поводу такого заявления пленного: «Любопытный вариант разъяснительной работы среди немецких солдат и объяснение задержки и перехода к обороне! Что называется, выдали нужду за добродетель…») Дальше пленный сказал: «Наш полк „Дойчланд“ понес большие потери, и в стрелковые подразделения переведены многие из тех, кто находился раньше в тыловых подразделениях. Особенно много неприятностей нам причиняет ваша артиллерия, она бьет сильно и прицельно и морально подавляет наших солдат».
Пленный сказал еще, что из-за больших потерь, из-за того, что остановились и перешли к обороне, некоторые командиры, были сняты со своих должностей.
Жуков всегда уделял большое внимание разведке, он, повторю, хотел знать 6 противнике как можно больше, Как можно подробнее. Но приведенные выше личные допросы пленных гитлеровцев имеют, на мой взгляд, и определенный подтекст. Мне кажется, Жуков не только хотел получить от них необходимые сведения (это могли выяснить и изложить ему специалисты-разведчики). Думаю, что в данном случае пленные интересовали Жукова и в более широком, человеческом смысле. Дело в том, что именно в первых числах августа 1941 года немецкие самолеты сбрасывали листовки, в одной из которых была напечатана фотография пленного, беседующего с двумя немецкими офицерами. Подпись под снимком такая:
«Это Яков Джугашвили, старший сын Сталина, командир батареи 14-го гаубично-артиллерийского полка, 14-й бронетанковой дивизии, который 16 июля сдался в плен под Витебском вместе с тысячами других командиров и бойцов…»
Как выяснилось позднее, 16 июля 1941 года Яков, будучи контуженным, попал в плен вместе с другими сослуживцами под городом Лиозно, недалеко от Витебска. На сборном пункте Якова выдали, сказав, чей он сын. На первом допросе 18 июля (текст был позднее найден и публиковался не раз, я приведу лишь часть его. — В. К.) Яков держался с достоинством, отвечал смело.
— Вы сдались в плен добровольно или вас захватили силой?
— Меня взяли силой.
— Каким образом?
— 12 июля наша часть была окружена. Началась сильнейшая бомбежка. Я решил пробиваться к своим, но тут меня оглушило. Я бы застрелился, если бы смог.
— Вы считаете плен позором?
— Да, считаю.
— Считаете ли вы, что советские войска еще имеют шанс добиться поворота в воине?
— Война еще далеко не закончена.
— А что произойдет, если мы вскоре займем Москву?
— Я такого себе представить не могу.
— А ведь мы уже недалеко от Москвы.
— Москвы вам никогда не взять.
— Для чего в Красной Армии комиссары?
— Обеспечивать боевой дух и политическое руководство.
— Вы считаете, что новая власть в России больше соответствует интересам рабочих и крестьян, чем в царские времена?
— Без всякого сомнения.
— Когда вы последний раз разговаривали с отцом?
— 22 июня, по телефону. Узнав, что я ухожу на фронт, он сказал: «Иди и воюй!»
Якову предложили послать письма семье, отцу. Он отказался, понимая, что эти письма могут использовать не по назначению. Его обещали хорошо устроить и содержать, но за это просили написать обращение к красноармейцам, чтобы они сдавались в плен. Яков на это лишь презрительно усмехнулся.
Но гитлеровцам и не нужно было согласие Джугашвили, они все равно напечатали листовку, в которой была его фотография и говорилось:
«В июле 1941 года старший лейтенант и командир батареи Яков Джугашвили писал своему отцу Иосифу Сталину:
«Дорогой отец, я нахожусь в плену. Я здоров. Скоро меня переведут в офицерский лагерь в Германии. Обращение хорошее. Желаю тебе здоровья.
Привет всем, Яша».
Следуйте примеру сына Сталина! Он сдался в плен. Он жив и чувствует себя прекрасно. Зачем же вы хотите идти на смерть, когда даже сын вашего высшего начальника сдался в плен? Мир измученной Родине. Штык в землю!»
Были сброшены и другие листовки, их конечно же показывали Жукову. Размышляя о таком исключительном случае — шутка ли, сын вождя! — и о пленных вообще, Георгий Константинович, наверное, и пожелал сам побеседовать с несколькими гитлеровцами, проверить их стойкость.
Дальнейшая судьба Якова Джугашвили известна, об этом писали много раз. Он прошел через психологически тяжелые испытания, его долго пытались сломить, в конце концов он не выдержал своего положения и 14 апреля 1943 года бросился на колючую лагерную ограду, крикнув: «Застрелите меня!», и часовой его убил…
Ходили разговоры, будто бы через посольство нейтральной страны Сталину предлагали обменять Якова на фельдмаршала Паулюса, попавшего в плен под Сталинградом, а Сталин якобы ответил: «Я солдата на маршала не меняю».
Я думаю, большое количество пленных в первых же сражениях плюс к этому личная беда — пленение Якова, — все это еще больше озлобило Сталина, подтолкнуло его к изданию одного из самых беспощадных приказов, от изуверских последствии которого и по сей день страдают многие тысячи защитников Родины, побывавших в плену. В соответствии с этим приказом сотни тысяч и даже миллионы солдат и офицеров; попавших в плен, объявлялись «предавшими свою Родину дезертирами». По мнению Сталина, все они должны были не сдаваться живыми — стреляться, вешаться, топиться!
А по отношению к тем, кто этого не сделал и уцелел, обезумевший от жестокости вождь требовал:
«Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения уничтожать их (сдающихся в плен. — В. К.) всеми средствами, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишить государственного пособия и помощи».
Весь командный и рядовой состав нашей армии в годы войны жил под постоянной угрозой расстрела. В прочитанных мною тысячах политдонесениях, почты в каждом с первого до последнего дня войны, сообщалось о расстрелах или предании суду военного трибунала, что лишь оттягивало расстрел. Была еще и такая формулировка: «Расстрелян в несудебном порядке».
Десятки тысяч побывавших в плену после освобождения перекочевали в наши советские лагеря. Многие из них вели себя героически на поле боя и в немецких застенках, но приказ был одинаково беспощаден ко всем: пленный — значит предатель. Напомню только один широкоизвестный пример, подтверждающий это. Майор Гаврилов Петр Михайлович, командир 44-го стрелкового полка, руководил обороной Восточного форта Брестской крепости с 22 июня 1941 года; 23 июля 1941 года был ранен и контужен взрывом снаряда, попал в плен в бессознательном состоянии. Освобожден советскими войсками в мае 1945 года. После этого 10 лет отсидел в советском лагере и только благодаря усилиям писателя С. С. Смирнова, написавшего правду о героических делах Петра Михайловича Гаврилова, ему в 1957 году было присвоено звание Героя Советского Союза. И таких тысячи! И сотни тысяч не доживших до снятия позорного клейма и не получивших достойной оценки за свои мужественные дела только потому, что угодили в плен. Причем очень многие попали в плен по вине Сталина: немало таких сражений, завершенных массовым пленением наших бойцов, которыми он или неумело руководил, или мешал руководить военачальникам.
А сколько было невинно пострадавших семей — стариков, жен, детей, родственников тех, кто попал в плен! Их — в соответствии с приказом № 270 — подвергали репрессиям. Сталин не пощадил даже жену Якова Юлию Мельцер, ее арестовали в 1941 году и два года держали в одиночке, пока не стало известно, что муж ее умер не сломившись. Выполнил приказ вождя![14]
Жуков по поводу этих приказов сказал в мае 1957 года:
— Зачем понадобилось Сталину издавать приказы, позорящие нашу армию? Я считаю, что это сделано с целью отвести от себя вину и недовольство народа за неподготовленность страны к обороне, за допущенные лично им ошибки в руководстве войсками и те неудачи, которые явились их следствием… В отношении бывших военнопленных была создана обстановка недоверия и подозрительности, им предъявлялись необоснованные обвинения в тяжких преступлениях и применялись массовые репрессии, включая высшую меру наказания, вследствие чего наши солдаты, сержанты и офицеры, попавшие в плен к врагу, из-за боязни расправы над ними не стремились бежать из плена на Родину, чтобы вновь встать в ряды Советской Армии…
Только 29 июня 1956 года было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Но надо сказать, что вопиющая несправедливость в отношении бывших военнопленных и до сих пор не ликвидирована в полной мере.
Однако вернемся к Ельнинской операции. Руководя подготовкой, а затем и проведением такой сложной, напряженной операции под Ельней, когда, казалось бы, он был весь в делах и заботах этого сражения, Жуков не забывал и общее состояние дел на всех фронтах. Вот одна только фраза из его воспоминаний, относящаяся к этому периоду:
«Несмотря на всю остроту боевых событии и успех этой операции, из памяти не выходил разговор в Ставке 29 июля. Правильный ли стратегический прогноз мы сделали в Генштабе?»
Думая об этом, Жуков 19 августа, не боясь вызвать гнев Сталина своей настойчивостью и строптивостью, послал ему ту самую телеграмму, о которой говорилось в предыдущей главе — о возможном замысле противника: разгромить армии Юго-Западного фронта. Кроме того, Жуков не раз говорил по телефону с. Генеральным штабом, с Шапошниковым, все время обращая внимание на опасность окружения войск этого фронта и Центрального и подсказывая меры, какими можно было бы не допустить такую беду.
Готовя наступление под Ельней, Жуков в течение недели провел подготовку и перегруппировку стоящих там войск. Всего для осуществления этой операции переходило в наступление десять дивизий. Главный удар наносила 24-я армия, шедшая с северо-востока. Навстречу ей, с юго-востока, двигалось несколько соединений 43-й армии. 30 августа наступление началось. После артиллерийской подготовки войска успешно прорвали, оборону противника. К 4 сентября, постоянно отражая сильные контратаки, северная и южная обходящие группировки приблизились друг к другу, — над гитлеровцами нависла явная угроза окружения. Под этой угрозой противник начал быстрый отход из района Ельни, 4 сентября позвонил Сталин. Вот запись его разговора с Жуковым:
У аппарата Жуков.
У аппарата Сталин, Шапошников. Здравствуйте. Вы, оказывается, проектируете о ликвидации Ельни, направить силы в сторону Смоленска, оставив Рославль в нынешнем неприятном положении. Я думаю, что эту операцию, которую Вы думаете проделать в районе Смоленска, следует осуществить лишь после ликвидации Рославля. А еще лучше было бы подождать пока со Смоленском, ликвидировать вместе с Еременко Рославль и потом сесть на хвост Гудериану, двигая некоторое количество дивизий на юг. Главное — разбить Гудериана, а Смоленск от нас не уйдет. Все.
Жуков. Здравия желаю, тов. Сталин. Тов. Сталин, об операции в направлении на Смоленск я не замышляю и считаю, этим делом должен заниматься Тимошенко. Удар 109, 149 и 104 я хотел бы нанести сейчас в интересах быстрейшего разгрома Ельнинской группы противника, с ликвидацией которой я получу дополнительно 7-8 дивизий для выхода в район Починок, и, заслонившись в районе Починок в стороне Смоленска, я мощной группой мог бы нанести удар в направлении Рославля и западнее, т. е. в тыл Гудериану. Как показывает опыт, наносить глубокий удар в 3-4 дивизии — приводит К неприятностям, ибо противник такие небольшие группы быстро охватывает своими подвижными частями. Вот почему я просил Вашего согласия на такой маневр. Если прикажете бить на Рославльском направлении, это дело я могу организовать, но больше было бы пользы, если бы я вначале ликвидировал Ельню. Сегодня к исходу дня правым флангом нашей Ельнинской группировки занята Софиевка. У противника горловина осталась всего 6 км. Я думаю, [на] завтрашний день будет закончено полностью тактическое окружение. Все.
Сталин. Я опасаюсь, что местность в направлении на Починок лесисто-болотистая и танки у Вас застрянут там?
Жуков. Докладываю. Удар намечается через Погу-ляевку южнее р. Хмара по хорошей местности с выходом в район Сторено-Васьково, 30 км с[еверо] -западнее] Рославля, км 10 южнее Починок. Кроме того, наносить удар по старому направлению не следует. На нашу сторону сегодня перешел немецкий солдат, который показал, что сегодня в ночь разбитая 23 пехотная дивизия сменена 267 пехотной дивизией, и тут же он наблюдал части СС. Удар севернее выгоден еще и потому, что он придется по стыку двух дивизий. Все.
Сталин. Вы в военнопленных не очень верьте, спросите его с пристрастием, а потом расстреляйте. Мы не возражаем против предлагаемого Вами маневра за 10 километров южнее Починок. Можете действовать, особенно сосредоточьте авиационный удар, используйте также РС. Когда Вы думаете начать?
Жуков. Перегруппировки произведу к 7-му. 7 подготовка, 8 на рассвете удар. Очень прошу подкрепить меня снарядами РС-76, да и 152 мм [1]930 года, минами 120 мм. Кроме того, если можно, один полк ИЛов и один полк Пе-2 и танков шт[ук] 10 КВ и шт[ук] 15 Т-34. Вот все мои просьбы. Все.
Сталин. К сожалению, у нас нет пока резервов РС. Когда будут — дадим. РСы получите, жалко только, что Еременко придется действовать одному против Рославля. Не можете ли организовать нажим на Рославль с северо-востока?
Читать бесплатно другие книги:
