Смертельная белизна Гэлбрейт Роберт
– Куда? – Робин подумала, что ослышалась.
– Явишься под видом крестницы Чизуэлла, которая спит и видит, как бы связать свою жизнь с парламентом, и обратишься к Герайнту – в аппарате Делии он возглавляет офис по работе с избирателями. Сидит на одном этаже с Чизуэллом, только в другом конце коридора. Поболтай с ним…
Отхлебнув пива, Страйк хмуро посмотрел на Робин поверх стакана.
– А дальше? – Робин не могла представить, что ее ждет.
– Как ты отнесешься к тому, – он заговорил так тихо, что ей пришлось податься вперед, – чтобы нарушить закон?
– Вообще-то, я против этого, – сказала Робин, не зная, смеяться или плакать. – Потому и выбрала для себя следственную работу.
– А что, если закон в некоторой части весьма туманен и препятствует получению информации? Тем более что Уинн, со своей стороны, определенно преступает закон, если вознамерился шантажом лишить человека министерского кресла.
– Ты имеешь в виду прослушку кабинета Уинна?
– Точно. – Заметив, что она колеблется, Страйк продолжал: – Слушай, на взгляд Чизуэлла, Уинн – безалаберное трепло; по этой причине он застрял в офисе по работе с избирателями и даже близко не допускается к делам своей жены в министерстве спорта. Дверь его кабинета вечно стоит нараспашку, он в полный голос разглагольствует на конфиденциальные темы и забывает документы личного характера на общей кухне. Есть большая вероятность, что ты вытянешь у него неосторожные признания сама, не прибегая к прослушке, но, мне кажется, полагаться на это нельзя.
Робин поболтала в стакане остатки апельсинового сока, помедлила, а потом сказала:
– Хорошо, сделаю.
– Уверена? – спросил Страйк. – Тогда слушай: пронести аппаратуру в здание не получится – там нужно проходить через металлоискатель. Я пообещал передать Чизуэллу пригоршню жучков прямо завтра. А он передаст их тебе уже внутри. Для прикрытия тебе понадобится псевдоним. Когда придумаешь – скинь его мне на телефон, а я сообщу Чизуэллу. На самом-то деле можешь снова взять имя «Венеция Холл». Чизуэлл как раз из тех, чью крестницу вполне могут звать Венецией.
Венеция было средним именем Робин, но от настороженности и волнения она даже не заметила ухмылки Страйка, которого до сих пор забавляло это имя.
– Кроме всего прочего, тебе понадобится легенда, – добавил Страйк. – Особо не усердствуй, но Чизуэлл еще по газетным фото в связи с делом Потрошителя запомнил, как ты выглядишь, а значит, необходимо допустить, что Уинн тоже имеет представление о твоей внешности.
– В такую жару даже парик не наденешь, – посетовала Робин. – Надо будет хотя бы обзавестись цветными контактными линзами. Прямо сейчас куплю. И наверное, очки без диоптрий. – Ее губы тронула улыбка. – Палата общин! – восторженно повторила она.
Эта восторженная улыбка погасла с новым появлением Сары Шедлок – ее голова с высветленными до белизны волосами замаячила у дальнего конца стойки. Сара только что заняла более удобную позицию, чтобы не выпускать из поля зрения Робин и Страйка.
– Пойдем отсюда, – сказала Робин.
По пути к станции метро Страйк объяснил, что слежка за Джимми Найтом теперь перепоручается Барклаю.
– Мне продолжать нельзя, – с сожалением сказал он. – Я раскрылся на той сходке, где присутствовал он сам и его дружки по ОТПОРу.
– И на что теперь переключишься? – спросила Робин.
– Буду затыкать дыры, проверять версии, а если потребуется – вести ночную слежку, – ответил Страйк.
– Бедняжка Лорелея, – сказала Робин.
Эти слова сами собой слетели у нее с языка. Поток транспорта усиливался с каждой минутой, и молчание Страйка позволяло ей надеяться, что он не расслышал.
– А Чизуэлл упоминал того сына, который погиб в Ираке? – Сходную тактику применяют те, кто поспешно заходится кашлем, не сумев сдержать смешок.
– А как же, – ответил Страйк. – Фредди явно был его любимчиком, но родительскому сердцу не прикажешь.
– Что ты имеешь в виду?
– Фредди Чизуэлл был редкостным подонком. Я расследовал немало подобных дел, но никогда столько народу не интересовалось, отчего наступила смерть и не получил ли офицер пулю в спину от своих.
Робин это потрясло.
– «De mortuis nil nisi bonum»?[14] – спросил ее Страйк.
За время их совместной работы Робин нахваталась от него латинских изречений.
– Ну, знаешь, – тихо проговорила она, впервые найдя у себя в душе крупицу жалости к Джасперу Чизуэллу, – от отца нельзя ждать осуждения сына.
Расстались они в конце улицы. Робин отправилась покупать контактные линзы, а Страйк пошел к метро.
После разговора с Робин на него нахлынула непривычная радость: при обсуждении этого непростого дела на поверхности вдруг показались знакомые контуры их дружбы. Ему было приятно, что она с энтузиазмом отнеслась к перспективе проникнуть в палату общин; радовало и то, что этот план исходил от него. Даже настороженное отношение Робин к его предположениям насчет истории Чизуэлла грело Страйку душу.
Перед входом в вестибюль станции метро Страйк резко повернул в сторону, чем вызвал гнев раздражительного делового человека, следовавшего за ним почти вплотную. Тот едва избежал столкновения, злобно поцокал языком и вошел в вестибюль, а Страйк невозмутимо прислонился к нагретой солнцем стене и, чувствуя, как тепло проникает сквозь пиджак, стал звонить инспектору уголовной полиции Эрику Уордлу.
Вводя Робин в курс дела, Страйк не покривил душой. Он действительно не верил, что Чизуэлл задушил какого-то ребенка, но все же на содержание рассказа Билли тот отреагировал как-то странно. Благодаря откровениям министра о семье Найт, проживавшей вблизи его фамильного особняка, Страйк теперь удостоверился, что детство Билли прошло в Оксфордшире. В качестве первого логического шага к прояснению будоражившей его истории с розовым одеялом требовалось установить, не было ли зафиксировано в том районе случаев бесследного исчезновения детей два десятилетия назад.
11
И давай заглушим все воспоминания свободой, радостью, страстью!
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Лорелея Бивен проживала в эклектично обставленной квартире над своим процветающим магазином винтажной одежды в Кэмдене. Страйк объявился у нее в половине седьмого вечера с бутылкой пино-нуар в одной руке и с прижатым к уху мобильником в другой. Открыв дверь, Лорелея добродушно улыбнулась при виде знакомой картины его телефонных переговоров, поцеловала в губы, забрала вино и вернулась на кухню, откуда доносился вожделенный аромат пад-тая[15].
– …ну или попробуй внедриться в ОТПОР. – Дав указания Барклаю, Страйк закрыл за собой входную дверь и прошел в гостиную, где висела внушительная репродукция с картины Уорхола – многократно повторенное изображение Элизабет Тейлор. – Я пришлю тебе все, что удалось накопать на Джимми. Он трется в нескольких компашках. Работает или нет – понятия не имею. Ошивается в «Белой лошади», это в Ист-Хэме[16]. Фанат «Хэммеров», судя по всему.
– Это еще не самое страшное. – Барклай говорил шепотом, поскольку только что уложил ребенка, у которого резались зубки. – Ведь мог бы гонять и за «Челси».
– Не вздумай скрывать, что ты прошел армию, – напомнил ему Страйк, опускаясь в кресло и закидывая ногу на удобный квадратный пуф. – У тебя стройбат на лбу написан.
– Не вопрос, – отозвался Барклай. – Прикинусь типа дурачком, который не втыкает, куда вписался. Левацкие группировки всегда на такую хрень ведутся. Вот и пускай возьмут меня под крыло.
Ухмыльнувшись, Страйк достал из кармана сигареты. Если на первых порах его и одолевали сомнения, то теперь он склонялся к тому, что сделал правильный выбор, когда привлек к работе Барклая.
– Лады, только не гони лошадей, пока я не дам отмашку. Скорее всего, обозначусь в воскресенье.
Не успел он положить трубку, как Лорелея принесла ему бокал красного вина.
– Помочь там? – спросил Страйк, не шелохнувшись.
– Не надо, отдыхай. Почти все готово, – с улыбкой ответила она.
Ему нравился ее фартук в стиле пятидесятых годов.
Когда она поспешила обратно на кухню, он зажег сигарету – как всегда, «Бенсон энд Хеджес». Лорелея сама не курила, но привычке Страйка не противилась, тем более что он не отказывался от купленной специально для него аляповатой пепельницы с танцующими пудельками.
С каждой затяжкой он все отчетливее ощущал зависть к Барклаю, которому предстояло войти в доверие к Найту и его отморозкам-левакам. В бытность свою офицером военной полиции Страйк не знал себе равных в подобных делах. Ему вспомнился случай в Германии, когда четверо солдат стали проявлять нездоровый интерес к одной местной группировке крайне правого толка. Страйк добился их расположения, уверив, что разделяет идею белого этно-националистического сверхгосударства, и проник на их сходку, которая, к удовлетворению детектива, обернулась четырьмя арестами и приговором трибунала.
В приятном ожидании пад-тая и других плотских удовольствий он включил телевизор и немного посмотрел новости по Четвертому каналу, то прихлебывая вино, то затягиваясь сигаретой, и в кои-то веки позволил себе редкое (хотя для многих его коллег совершенно привычное) удовольствие: расслабленный и беззаботный вечер пятницы.
Страйк и Лорелея познакомились на дне рождения Эрика Уордла. В тот вечер не обошлось без эксцессов, поскольку среди приглашенных была Коко, которую Страйк не видел с тех пор, как отшил ее по телефону. Коко, разумеется, напилась; около часа ночи, когда он и Лорелея ворковали на диване, она, чинно прошагав по комнате, выплеснула на них бокал вина и была такова. О том, что Коко и Лорелея – давние подруги, Страйк узнал только утром, когда проснулся в одной постели с Лорелеей. Детектив умыл руки, предоставив разбираться с этой ситуацией своей новой пассии. А та, по-видимому, сочла, что, порвав с Коко, совершила более чем равноценный обмен.
– Как только тебе это удается? – спросил сыщика при встрече Уордл, не веря своим ушам. – Хотел бы я, черт возьми, знать твой…
Страйк вздернул тяжелые брови, и Уордл прикусил язык, чтобы не показаться льстецом.
– Какие могут быть секреты? – сказал Страйк. – Я же не виноват, что некоторым женщинам нравятся одноногие толстяки с лобковыми волосами на башке и сломанными носами.
– Да уж, если кто и виноват, что такие дамочки все еще разгуливают по улицам, так это наши психиатры, – подхватил Уордл, и Страйк рассмеялся.
Ее и в самом деле звали Лорелеей – впрочем, нарекли ее так не в честь легендарной русалки Рейна, а в честь героини Мерилин Монро из фильма «Джентльмены предпочитают блондинок»[17], который обожала ее мать. На улице мужчины оборачивались ей вслед, но у Страйка она, в отличие от Шарлотты, не вызывала ни страстного желания, ни жгучей боли. А почему – он и сам не знал: то ли оттого, что Шарлотта до предела обостряла все его чувства, то ли оттого, что Лорелее просто-напросто не хватало какой-то магии. В самом деле, ни Страйк, ни Лорелея ни разу не произнесли: «Я тебя люблю». С его стороны это было бы нечестно: да, соблазнительная, да, веселая, ну и что? Ему удобно было считать, что и Лорелея относится к нему сходным образом. В тот вечер, когда Страйк в полутемной гостиной Уордла решил поболтать с незнакомой девушкой, предварительно изучив ее со всех сторон, у той недавно закончились пятилетние, почти супружеские отношения. Сперва ему хотелось верить, будто она, по ее собственным словам, счастлива, что теперь никто не будет посягать на ее свободу и личное пространство, но в последнее время он улавливал легкое недовольство, подобное дождевым каплям перед грозой, когда сообщал, что на выходных опять будет работать. Впрочем, в ответ на его прямые вопросы она твердила обратное: «конечно, конечно», «о чем разговор», «нужно – значит нужно»…
В самом начале их романа Страйк без обиняков заявил: работа у него непредсказуемая, с финансами напряженно. Бегать на сторону он не собирается, но если для Лорелеи важны стабильность и уверенность в завтрашнем дне, то лучше ей поискать кого-нибудь другого. Судя по всему, ее устроил такой расклад, но, если бы сейчас, по прошествии десяти месяцев, она переменила свои взгляды, Страйк готов был испариться без лишних слов. Видимо, она это чувствовала, поскольку никогда не спорила. Он ценил это качество, и не только потому, что избегал лишних сложностей. Лорелея ему нравилась, она полностью устраивала его в постели, а он сам, предпочитая не вдаваться в причины и трезво глядя на вещи, сейчас, как никогда, желал сохранить постоянные отношения.
Пад-тай удался как нельзя лучше, беседа текла легко и весело. Не посвящая Лорелею в суть нового расследования, Страйк лишь упомянул, что оно обещает быть и прибыльным, и увлекательным. Они сообща вымыли и убрали посуду, а затем перешли в леденцово-розовую спальню, где со штор смотрели пони и мультяшные девочки в ковбойских шляпах.
Лорелея знала толк в эротическом белье. Этой ночью она выбрала чулочки с черным поясом. У нее был талант – достаточно редкий – разыгрывать эротические сцены, не скатываясь до пародии. Наверное, кто-нибудь другой на месте Страйка, безногого, со сломанным носом, приуныл бы в этом фривольно-вычурном будуаре, но Лорелея так искусно преображалась в Афродиту рядом со своим Гефестом, что Страйк почти забывал о Робин и Мэтью.
В конце-то концов, что за радость сравнивать с кем-то женщину, которая реально тебя хочет, говорил он себе на следующий день, выдыхая табачный дым, когда они сидели – каждый со своей газетой – за столиком кафе под открытым небом и руку его ненавязчиво ласкали безукоризненные женские ноготки. Кто его тянул за язык говорить, что во второй половине дня он будет занят? То есть у него действительно был план забросить подслушивающие устройства в роскошный особняк Чизуэлла, но после этого никто не мешал ему вернуться в ту же спальню, к чулочкам и корсету. Заманчивая перспектива, спору нет. Но что-то у него внутри неумолимо противилось такой затее. Две ночи подряд – это нарушение заведенного порядка, а отсюда один шаг до подлинной близости. Положа руку на сердце, Страйк не мог даже вообразить, что в будущем съедется с какой-нибудь женщиной, чтобы оформить брак и завести детей. Нечто подобное когда-то виделось ему для них с Шарлоттой – в ту пору он приспосабливался к жизни без половины ноги. Взрыв самодельной бомбы на пыльной афганской дороге отшвырнул Страйка от выбранной им судьбы, а затем погрузил в незнакомое тело и незнакомую реальность. Сделанное Шарлотте предложение руки и сердца теперь выглядело в его глазах вопиющим проявлением временного помутнения рассудка в результате ампутации. Ему предстояло заново учиться ходить и – что ничуть не легче – как-то существовать в отрыве от армии. С расстояния длиной в два года он понимал, что тогда просто цеплялся за частицу своего прошлого, поскольку настоящее утекало сквозь пальцы. Свою преданность воинскому долгу он перенес на преданность Шарлотте.
– Верное решение, – не моргнув глазом, сказал его старый приятель Дейв Полворт, когда Страйк сообщил ему о помолвке. – Чтобы не утратить боевые навыки. Правда, и риск сложить голову несколько возрастает, дружище.
Неужели он всерьез полагал, что свадьба не за горами? Неужели всерьез рассчитывал, что Шарлотта согласится на тот образ жизни, какой он сможет ей обеспечить? Неужели после всех перипетий он всерьез надеялся, что искупление возможно для них обоих, коль скоро каждый был изломан по-своему, дико, неприглядно, глубоко? Страйку нынешнему, сидевшему на солнце рядом с Лорелеей, теперь казалось, что где-то с полгода он всем сердцем верил в такие возможности и вместе с тем понимал их иллюзорность, а потому, не загадывая дальше чем на месяц вперед, обнимал по ночам Шарлотту так, словно она – единственная оставшаяся на Земле женщина и разлучить их способен разве что Армагеддон.
– Еще кофе? – негромко предложила Лорелея.
– Да нет, мне пора, – ответил Страйк.
– Когда увидимся? – спросила она, после того как Страйк расплатился с официантом.
– Говорю же: у меня намечается большая работа, – сказал он. – Сориентироваться по времени практически невозможно. Завтра позвоню. Когда образуется свободный вечер, непременно куда-нибудь сходим.
– Ладно, – улыбнулась она и шепнула: – Поцелуй меня.
Страйк не спорил. Лорелея накрыла его рот своими сочными губами, недвусмысленно напомнив о некоторых эпизодах минувшего утра. Потом они отстранились друг от друга, Страйк ухмыльнулся, сказал «счастливо» и оставил ее сидеть с газетой.
Отворив дверь своего особняка на Эбери-стрит, министр культуры не предложил Страйку войти. Наоборот, создалось впечатление, что ему не терпится спровадить детектива как можно скорее. Забрав коробку с жучками, он пробубнил:
– Так, хорошо, я ей все передам. – И уже взялся за дверную ручку, но внезапно задал вопрос в спину посетителю: – Как ее зовут?
– Венеция Холл, – ответил Страйк.
Чизуэлл запер дверь изнутри, и Страйк тяжело зашагал назад, мимо спокойных золотистых таунхаусов, к станции метро, чтобы ехать на Денмарк-стрит. После квартиры Лорелеи офис казался мрачно-голым. Страйк распахнул окно, чтобы впустить в помещение шум Денмарк-стрит. Внизу меломаны, как всегда, тянулись в магазины музыкальных инструментов и лавчонки подержанных грампластинок. Страйк опасался, что эти торговые точки будут сметены грядущей застройкой. Рокот двигателей и пронзительные гудки, обрывки разговоров и стук шагов, гитарные переборы, извлекаемые вероятными покупателями, и отдаленное соло на барабанах какого-то уличного музыканта – все это ласкало слух Страйка и создавало тот фон, под который он мог часами работать за компьютером, чтобы вызнать всю подноготную своих объектов.
Если знаешь, где искать, располагаешь временем и мало-мальски набил руку, то на просторах интернета сумеешь раскопать все необходимое: призрачные экзоскелеты – одни фрагментарные, другие нестерпимо полные – тех судеб, которые выпали на долю их прототипов из плоти и крови. Страйк, усвоив разные приемы и секреты, наловчился вылавливать информацию в темных омутах киберпространства, а зачастую даже самые невинные и доступные социальные сети таили в себе несметные богатства, так что небольшого числа перекрестных ссылок вполне хватало для составления подробных досье, коими их беспечные фигуранты вовсе не планировали делиться со всем миром.
Для начала Страйк зашел в Google Maps, чтобы прочесать тот район, где выросли Джимми и Билли. Стеда-коттедж был, очевидно, слишком мал и незначителен, чтобы заслужить место на карте, зато вблизи пригородного поселка Вулстон отчетливо просматривался Чизуэлл-Хаус. Минут пять Страйк безуспешно разглядывал пятна лесных массивов близ Чизуэлл-Хауса и отметил для себя пару крошечных квадратиков, которые в принципе могли обозначать небольшие дома с участками («закопали… в ложбине, у папиного дома»), а потом возобновил сбор материалов на старшего, более вменяемого из братьев.
На сайте движения ОТПОР, между затяжными дискуссиями на темы капитализма и неолиберализма, нашлось полезное расписание пикетов, где собирался присутствовать или выступать Джимми. Сыщик тут же распечатал этот листок и вложил в соответствующую папку. Затем он прошел по ссылке на сайт Реальной социалистической партии, где жизнь бурлила еще хлеще, чем в ОТПОРе. Нашлась здесь и статья Джимми, призывающая к разгону Израиля – «гнезда апартеида» – и к разгрому «сионистского лобби» – «оплота западного капиталистического истеблишмента». Страйк заметил, что в конце этой статьи Джаспер Чизуэлл упоминается среди представителей «западной политической элиты» как «общеизвестный сионист».
На паре фотографий сайта реал-социалистов Страйк узнал Флик, подругу Джимми, запечатленную в облике брюнетки с развевающимися волосами на марше против ракет «Трайдент» и в облике блондинки с розовым отливом – среди группы поддержки Джимми, выступающего с открытой трибуны на митинге Реальной социалистической партии. По ссылке на учетную запись Флик в «Твиттере» Страйк вышел на ее ленту сообщений – странную мешанину из слащавости и нецензурщины. «Чтоб тебе, сучка, подстилка тори, сгнить от рака жопы» – а ниже видеоклип: расчихавшийся котенок выпадает из корзины. Насколько понимал Страйк, ни Джимми, ни Флик не владели недвижимостью – хоть что-то объединяло его с этой парочкой. Как они добывали средства к существованию, осталось неясным; едва ли гонорары за статейки для крайне левых сайтов достигали невообразимых сумм. Свою убогую конуру на Шарлемонт-роуд Джимми снимал у квартирного хозяина по имени Кацури Кумар; Флик между делом упоминала в социальных сетях, что живет в Хэкни, но адрес ее нигде не значился. Копнув поглубже, Страйк отыскал некоего Джеймса Найта, подходящего возраста, проживавшего ранее лет пять совместно с женщиной по имени Дон Клэнси, а знакомство с ее необыкновенно познавательной, усеянной смайликами страницей в «Фейсбуке» показало, что пара когда-то состояла в законном браке. В свое время Дон владела процветающей парикмахерской в Лондоне, а затем вернулась в родной Манчестер. Старше Джимми на тринадцать лет, она, похоже, была бездетна и не поддерживала контактов с бывшим мужем. Впрочем, Страйк отметил, что в ответ на пост обманутой подруги «все мужики сволочи» Дон написала: «Да, говнюк редкостный, но он хотя бы на тебя не подал в суд! Ай да я (опять же)!»
Это уже было любопытно. Страйк пошарил в судебных архивах и нашел кое-какие ценные сведения. Во-первых, Джимми дважды привлекался к суду за нарушение общественного порядка: сначала во время антикапиталистического марша, затем в связи с акцией против ракет «Трайдент»; впрочем, этого следовало ожидать. А во-вторых – и это куда интереснее, – Джимми значился в черном списке «истцов-сутяжников» на сайте Службы судов и трибуналов Ее Величества. Из-за многократных обращений в суд с необоснованными исками Найту теперь запрещалось «возбуждать гражданско-правовые споры без особого разрешения судебных органов».
На свои (или государственные) средства Джимми оттянулся по полной. В течение последних десяти лет он то и дело подавал в суд на физических лиц и различные организации. И лишь однажды закон принял его сторону: в 2007 году, когда Джимми добился компенсации от «Зэнет индастриз» за нарушение процедуры увольнения. В деле против «Зэнет» Джимми обошелся без адвоката, а потом, вдохновленный, как видно, таким успехом, стал и дальше представлять свои интересы самостоятельно: в тяжбах против владельца автосервиса, двух соседей, журналиста, якобы опорочившего его имя; против двух офицеров Центрального полицейского управления, превысивших, с его слов, свои полномочия; против еще двух работодателей, а под занавес – против бывшей жены, которая позволила себе рукоприкладство, вследствие чего он лишился обеих серег. Как показывал опыт Страйка, от услуг адвоката отказываются две категории граждан: либо психически неуравновешенные, либо самонадеянные до такой степени, что сближаются с первыми. История сутяжничества Джимми выдавала его алчность и беспринципность, а также сметливость, не отягощенную большим умом. Чтобы выведать чужие тайны, полезно сыграть на человеческих слабостях. Страйк взял на заметку имена всех, кого пытался засудить Джимми, а также зафиксировал нынешний адрес его бывшей супруги.
Ближе к полуночи Страйк, пошатываясь от недосыпа, поднялся к себе в квартиру, а в воскресенье встал пораньше, переключил свое внимание на Герайнта Уинна и до сумерек просидел за компьютером, опять же не напрасно: на стол легла новая картонная папка с надписью «Чизуэлл», толстая от множества распечаток со всевозможными, не раз проверенными сведениями о двух шантажистах, которые преследовали Чизуэлла.
Потянувшись и зевнув, Страйк только сейчас прислушался к уличному шуму. Музыкальные магазины уже закрылись, барабанный бой прекратился, но на Черинг-Кросс-роуд не умолкал грохот и свист городского транспорта. Страйк с усилием поднялся, опираясь на рабочий стол, – единственная щиколотка затекла от многочасового сидения в компьютерном кресле, выглянул из распахнутого окна приемной и увидел распростертое над крышами мандариновое небо.
В этот воскресный вечер, два часа спустя, Англии предстояла встреча с Италией в четвертьфинале чемпионата Европы по футболу в Киеве. Страйк, который не особенно себе потакал, все же решил подписаться на платный канал «Скай», чтобы смотреть футбол. В его каморку над офисом помещался только маленький портативный телевизор – пусть не идеальный для просмотра такого важного матча, но позволяющий не мчаться прямо сейчас в паб: назавтра с раннего утра опять предстояла слежка за Ловкачом – безрадостная перспектива.
Он посмотрел на часы. Времени до начала матча оставалось ровно столько, чтобы дойти до китайского ресторана и взять там еду навынос, но нужно было еще сделать два звонка, Барклаю и Робин, – дать инструкции на следующий день. Не успел он взяться за свой мобильный, как музыкальный сигнал известил, что пришло письмо по электронной почте.
В теме сообщения читалось: «Дети, пропавшие в Оксфордшире». Страйк, опустив на письменный стол мобильник и ключи, вернулся к компьютеру и открыл почту.
Страйк,
Результаты быстрого поиска. Жаль, не задан точный временной интервал.
В Оксфордшире/Уилтшире – 2 нераскрытых (по моим сведениям) дела о пропаже детей с нач./сер. 90-х. Сьюки Льюис, 12 лет, пропала из приюта в окт. 1992. Тж. Иммаму Ибрагим, 5 лет, пропал в 1996. Отец пропал тогда же, в наст. время, по нек. сведениям, находится в Алжире.
Без доп. информации вряд ли нарою что-нибудь еще.
Пока,
Э.
12
Настало время бурь…
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Когда Робин сидела перед туалетным столиком в их с Мэтью просторной новой спальне, красноватый свет заката падал на пододеяльник перины у нее за спиной. Из соседнего гриль-бара плыл тяжелый мясной дух, притом что совсем недавно здесь пахло только цветущей жимолостью. Мэтью оставался внизу: лежа на диване с бутылкой холодного пива «Перони» в руке, он смотрел разминку команд перед матчем Англия – Италия.
Выдвинув ящик туалетного столика, Робин достала спрятанные там цветные контактные линзы. Вчера методом проб и ошибок она выбрала для себя карие – наиболее подходящие к ее светлым, землянично-рыжеватым волосам. Она бережно извлекла сначала одну, потом другую и поочередно приложила к слезящейся серо-голубой радужке. К ним еще надо было привыкнуть, в идеале – походить с ними на выходных. Однако реакция Мэтью отбила у нее всякую охоту это делать.
– Что у тебя с глазами?! – выпалил он, приглядевшись. – Ну и видок, просто жесть! Немедленно сними эту хрень!
Поскольку вчерашняя суббота была вконец отравлена жесткой перепалкой по поводу ее работы, Робин отказалась от мысли походить с линзами: не хотела лишний раз напоминать Мэтью, какое задание ждет ее на ближайшей неделе. Он, похоже, считал нелегальное проникновение в палату общин равносильным государственной измене, а отказ Робин назвать имена заказчика и объекта довел мужа до белого каления.
Робин внушала себе, что Мэтью печется о ее безопасности, а значит, винить его нельзя. Этот мыслительный тренинг она повторяла, как заклинание: он волнуется, его нельзя винить, в прошлом году тебя чуть не убили, а он хочет видеть тебя живой и здоровой. Впрочем, тот факт, что в пятницу Робин ходила со Страйком выпивать, тревожил Мэтью куда сильнее, чем любой потенциальный убийца.
– Неужели ты сама не видишь своего гнусного двуличия? – негодовал он.
Когда Мэтью злился, у него натягивалась кожа вокруг носа и на верхней губе. Робин заметила это много лет назад, но в последнее время такая особенность вызывала у нее ощущение, близкое к дурноте. Своему психотерапевту она в этом не призналась. Ей было совестно за свою патологическую неприязнь.
– В чем же мое двуличие?
– Да в том, что ты с ним втихую поддаешь…
– Мэтт, я работаю с…
– …а потом точишь меня, когда я хожу поесть с Сарой.
– Да хоть заешься! – вспылила Робин. – Давай! Между прочим, я видела ее в «Красном льве» в компании мужчин с работы. Не хочешь ли позвонить Тому и настучать, что его невеста втихую поддает с коллегами? Или ходить в паб запрещено только мне?
Натянувшаяся кожа вокруг носа и рта выглядит как намордник, отметила про себя Робин: бледный намордник, под которым скрыт собачий оскал.
– А если бы Сара вас не засекла, ты бы призналась, что ходила с ним выпивать?
– Естественно! – в сердцах бросила Робин. – Хотя могу себе представить, как бы ты разорался!
Напряженные последствия этой ссоры, отнюдь не самой серьезной за прошлый месяц, чувствовались до вечера воскресенья. Мэтью потеплел лишь за пару часов до футбольного матча с участием англичан. А Робин вызвалась принести ему из холодильника бутылочку «Перони» и даже поцеловала в лоб, перед тем как отправиться на кухню, чувствуя, что у нее развязаны руки для ношения цветных контактных линз и для приготовлений к завтрашнему рабочему дню.
Робин несколько раз моргнула, чтобы восстановить зрение, и подошла к кровати – там лежал ее ноутбук. Притянув его поближе, она увидела новое письмо от Страйка.
Робин,
Нарыл кое-что на Уиннов, прикрепляю. Скоро наберу тебя и дам вводную на завтра.
К. С.
Робин прочла это с раздражением. Пусть бы «затыкал дыры» и работал по ночам, как обещал. Неужели он думает, что за выходные она сама не навела никаких справок? Робин кликнула на первый из прикрепленных файлов – документ, в котором Страйк подытожил результаты своих онлайн-трудов.
Герайнт Уинн
Герайнт Ифон Уинн, 15.07.1950 г. р. Родился в Кардиффе. Отец – шахтер. Окончил гимназию, поступил в Университет Кардиффа, во время учебы подвизался «консультантом по недвижимости».
В университете познакомился с Делией. Во время избирательной кампании стал ее доверенным лицом, а после возглавил офис по работе с избирателями. Чем занимался до этого – неизвестно.
За ним никогда не числилось ни одной фирмы. Живет с Делией в Бермондси[18], на Саутварк-Парк-роуд.
Страйк прикрепил пару размытых фотографий Герайнта и его знаменитой жены. Эти снимки Робин уже нашла и сохранила на своем ноутбуке. Страйку – она прекрасно понимала – пришлось попотеть, чтобы отыскать фото Герайнта, ведь минувшей ночью, пока Мэтью спал, она и сама убила на эти поиски не один час. Складывалось впечатление, будто Герайнт видится пресс-фотографам не более чем бесплатным приложением к супруге. Худой, лысеющий мужчина в очках с толстой оправой, вместо рта – щель, круглый подбородок, неправильный прикус – в совокупности эти черты вызвали в воображении Робин портрет геккона-переростка.
Прилагались и данные на министра спорта.
Делия Уинн
08.08.1947 г. р. Девичья фамилия – Джонс. Родилась и выросла в Долине Гламорган, Уэльс. Родители – учителя. Незрячая от рождения из-за двусторонней микрофтальмии. С 5 до 18 лет посещала учебное заведение для слепых – Королевскую школу Св. Енодоха. В подростковом возрасте неоднократно побеждала на соревнованиях по плаванию. (Доп. сведения см. в прикрепленных статьях, в т. ч. о благотворительном фонде «Равные правила игры».)
За выходные Робин перелопатила уйму материалов, но все равно внимательно изучила обе статьи, хотя и не узнала для себя почти ничего нового. Одно время Делия работала в известной правозащитной благотворительной организации, затем успешно баллотировалась на выборах от того избирательного округа в Уэльсе, где родилась. Чемпионка среди спортсменов с ограниченными возможностями, она давно поддерживала развитие спорта в бедных районах и программы реабилитации ветеранов-инвалидов. В прессе широко освещалось создание ею благотворительного фонда «Равные правила игры», который оказывает поддержку юниорам и взрослым спортсменам, живущим за чертой бедности или имеющим физические недостатки. Тогда в сборе средств приняли участие многие титулованные атлеты.
В обеих прикрепленных статьях содержались уже известные Робин сведения: Уинны, как и Чизуэллы, потеряли ребенка. Единственная дочь Делии и Герайнта покончила с собой в возрасте шестнадцати лет, за год до того, как Делия баллотировалась в парламент. Эта трагедия красной нитью проходила через все проштудированные Робин статьи о Делии Уинн, даже те, в которых пелись дифирамбы ее достижениям. В своей парламентской речи она поддержала предложение о создании «горячей линии» для людей, подвергшихся травле, но самоубийство дочери не упомянула ни разу.
У Робин зазвонил мобильный. Убедившись, что дверь спальни заперта, Робин ответила.
– Набросал на скорую руку, – выговорил Страйк с набитым ртом. – Извини… замотался… вот пожрать заказал – только что привезли.
– Ознакомилась с твоим письмом, – сказала Робин. До ее уха донесся металлический щелчок – не иначе как Страйк открыл банку пива. – Немало любопытного, спасибо.
– Маскировку себе обеспечила? – спросил Страйк.
– Обеспечила.
Робин обернулась к зеркалу. Так странно: измени цвет глаз – и ты совсем другой человек. Карие линзы она собиралась прикрыть очками с простыми стеклами.
– И про Чизуэлла все вызубрила, чтобы прикинуться его крестницей?
– Само собой, – ответила Робин.
– Ну, излагай, – продолжал Страйк, – удиви меня.
– Родился в сорок четвертом, – забарабанила Робин, не глядя в свои записи. – Учился в оксфордском Мертон-колледже, на отделении классической филологии, затем поступил в Собственный гусарский полк ее величества, действительную службу проходил в Адене и Сингапуре. Первая жена – леди Патрисия Флитвуд, в браке трое детей: София, Изабелла и Фредди. София замужем, проживает в Нортумберленде, Изабелла возглавляет отцовский офис по работе с избирателями…
– Да ну? – В голосе Страйка послышалось удивление, лестное для Робин, которая оказалась на шаг впереди.
– Это та из дочерей, с которой ты был знаком? – уточнила Робин, припомнив их разговор в офисе.
– «Знаком» – это громко сказано. Пересекались пару раз, через Шарлотту. Все звали ее Иззи Чиззи. Такие у нашей элиты прозвища.
– Леди Патрисия развелась с Чизуэллом, узнав, что он сделал живот какой-то политической журналисточке…
– …в результате чего на свет появился беспутный сын, впоследствии пристроенный в арт-галерею.
– Точно…
Двигая мышкой, Робин открыла сохраненную фотографию: эффектный молодой брюнет в темно-сером костюме поднимается по ступеням здания суда в сопровождении стильной черноволосой женщины в солнцезащитных очках; сходство этих двоих было несомненно, хотя для его матери та выглядела чересчур моложаво.
– Впрочем, с журналисткой Чизуэлл порвал вскоре после рождения Рафаэля, – продолжала Робин.
– Домашние зовут его Рафф, – снова вклинился Страйк. – Мачеха относится к нему неприязненно и считает, что после той автокатастрофы Чизуэллу следовало лишить его наследства.
Робин сделала у себя пометку.
– Отлично, спасибо. Нынешняя жена Чизуэлла, Кинвара, весь прошлый год болела, – продолжала Робин, открывая фотографию Кинвары, соблазнительной рыжеволосой дамочки в облегающем черном платье и массивном бриллиантовом колье. Лет на тридцать моложе Чизуэлла, она смотрела в камеру, надув губки. Не знай Робин, что это супружеская пара, она бы приняла их за отца и дочь.
– Страдала нервным истощением, – опередил ее Страйк. – Ага, конечно. Как думаешь, алкоголь или наркота?
Уловив на том конце короткий лязг, Робин догадалась, что Страйк швырнул в мусорное ведро пустую банку из-под «Теннентс». Значит, он сейчас один. Лорелея никогда не приходила к нему в каморку над офисом.
– Откуда я знаю? – Робин изучала фотографию Кинвары Чизуэлл.
– И последнее, – сказал Страйк. – Только что получил. Как раз в тот период, который совпадает с рассказом Билли, в Оксфордшире пропали двое детей.
В разговоре наступила короткая пауза.
– Ты еще здесь? – прервал молчание Страйк.
– Здесь… Мне казалось, ты считаешь, что Чизуэлл не мог задушить ребенка?
– Да, это так, – подтвердил Страйк. – Все сроки давности прошли, а если бы Джимми разнюхал, что министр, член правительства тори задушил ребенка, он не стал бы тянуть двадцать лет, чтобы на этом погреть руки. Но я все-таки хочу понять, не привиделась ли Билли та сцена удушения. В ближайшее время пробью имена, полученные от Уордла, и, если хоть какие-нибудь сведения подтвердятся, попрошу тебя разговорить Иззи. Возможно, она вспомнит, как вблизи Чизуэлл-Хауса исчез ребенок.
Робин промолчала.
– Билли, как я уже говорил в пабе, серьезно болен. Да, у него могут быть пустые фантазии. – Страйк будто бы занял оборонительную позицию. И он сам, и Робин прекрасно знали, что ему случалось отказываться от прибыльных дел и состоятельных клиентов, чтобы распутать уму непостижимые происшествия, от которых кто-нибудь другой мог бы попросту отмахнуться. – Но у меня не получится…
– …выбросить его из головы, пока в этой истории не поставлена точка, – подхватила Робин. – Все нормально. Я же понимаю.
Она не могла видеть, как Страйк усмехнулся и потер усталые глаза.
– Ну ладно, удачи тебе на завтра, – сказал он. – Если что – звони.
– А сам чем займешься?
– Бумаги нужно разгрести. По понедельникам бывшая подруга жизни Джимми Найта не работает. Во вторник наведаюсь к ней в Манчестер.
Внезапно Робин захлестнула ностальгия по прошлому году, когда они вместе со Страйком проделали неблизкий путь, чтобы опросить женщин, брошенных опасными типами. Интересно, подумал ли он о том же, планируя нынешнюю поездку.
– Смотришь Англию – Италию? – спросила Робин.
– Ну да, – ответил Страйк. – Больше ведь ничего стоящего не показывают?
– Ничего, – торопливо подтвердила Робин, чтобы он не подумал, будто она затягивает разговор. – Ну, до связи тогда.
С его ответом она дала отбой и бросила мобильник на кровать.
13
Я не дам свалить себя, сбить себя с ног какими-то жуткими предположениями.
Генрик Ибсен. Росмерсхольм
Утром Робин проснулась от удушья, собственными руками держа себя за горло и пытаясь ослабить несуществующую чужую хватку. Когда Мэтью, еще ничего не понимающий спросонья, открыл глаза, она была уже на пороге.
– Лежи-лежи, все в порядке, – проговорила она, опередив его вопрос, а сама нащупывала дверную ручку, чтобы выскользнуть из комнаты.
Странно, но эти приступы не участились после того, как она узнала про случай с задушенным ребенком. Робин хорошо представляла, когда пальцы плотно сжимают твою шею, когда твой мозг погружается во тьму, когда ты в нескольких секундах от того, чтобы завершить свое существование. Ей пришлось пройти курс психотерапии, дабы стряхнуть острые осколки воспоминаний, способные внезапно вытащить ее из собственного тела и перенести в прошлое, где она вдыхала вонь пропахших никотином пальцев маньяка и спиной ощущала его обтянутый свитером дряблый живот.
Запершись в ванной, Робин уселась на пол в растянутой футболке, которую носила вместо пижамы; впитывая босыми ногами прохладу кафельного пола, она концентрировалась на своем дыхании, улавливала, как ее учили, учащенное сердцебиение и прилив адреналина в венах, контролируя свою паническую атаку, но не пытаясь ее подавить. Спустя некоторое время Робин – уже осознанно – вдохнула едва уловимый аромат лаванды, сохранившийся на ее теле после вечернего душа, и различила отдаленный гул самолета.
Угрозы нет. Это сон. Просто сон.
Сквозь закрытые двери ванной и спальни она услышала, как сработал будильник Мэтью. Через несколько минут он сам постучал в дверь.
– Ты как там?
– Нормально. – Струя воды заглушала ее голос.
Она открыла дверь.
– Все в порядке? – спросил он, не сводя с нее глаз.
– В туалет уже нельзя сходить? – бросила Робин, возвращаясь в спальню за цветными контактными линзами.
Прежде чем устроиться на работу к Страйку, Робин подвизалась в кадровом агентстве под названием «Временные решения». Конторы, куда ее отправляли на замену, теперь смешались у нее в памяти: уцелел только сумбур чудаковатых персонажей и курьезных обстоятельств. Она помнила, как босс-алкоголик надиктовывал ей письма, которые она по доброте душевной потом доводила до ума; как однажды открыла ящик стола, до отказа набитый зубными протезами и несвежими трусами; как жизнерадостный паренек, который называл ее Бобби, неумело флиртовал с ней, выглядывая из-за монитора напротив; как одна женщина обвесила перегородки своей офисной ячейки фотографиями актера Иэна Макшейна; и как девушка, чье рабочее место было в центре опен-спейса, по телефону разрывала отношения со своим бойфрендом, игнорируя глухой ропот, доносившийся со всех концов офиса. Впрочем, Робин допускала, что она сама вряд ли оставила глубокий отпечаток в памяти несмелого романтика, прозвавшего ее Бобби, не говоря уже о тех, кого ей удалось узнать лишь по касательной.
И все-таки, оказавшись в Вестминстерском дворце, Робин нутром чуяла: что бы здесь ни случилось, она запомнит это навсегда. Ее распирало от удовольствия, когда, минуя толпу туристов, она прошла через ворота с караульным на посту. Приближаясь ко дворцу с его замысловатой позолоченной лепниной, резко очерченной в лучах раннего солнца, и знаменитой часовой башней, прорисованной на фоне неба, Робин чувствовала нарастающее волнение.
Страйк проинструктировал, через какой служебный вход она должна попасть внутрь здания. За дверью был длинный, слабо освещенный каменный вестибюль, на пороге которого Робин ожидал металлодетектор и рентгеновский сканер вроде тех, что установлены в аэропортах. Предъявив для досмотра свою сумку, она заметила высокую натуральную блондинку лет тридцати с несвежей укладкой, стоявшую на небольшом расстоянии со свертком в крафтовой бумаге. Та дождалась, пока Робин сфотографируется на разовый пропуск и повесит его на шею, а потом, когда охранник дал отмашку, двинулась навстречу:
– Венеция?
– Да, – ответила Робин.
– Иззи, – представилась ее визави, протягивая руку. На Иззи была пестрая блузка свободного кроя с крупными цветами и широкие брюки. – Это папа передал. – Она буквально вдавила в Робин пакет, который только что держала в руках. – Извини, дорогая, времени в обрез, хорошо, что ты не опоздала…
Иззи шла бодрым шагом; Робин поспевала следом.
– …Столько бумаг еще нужно распечатать для папиного министерства – кручусь как белка в колесе. Папа ведь министр культуры, а с этой Олимпиадой просто сумасшедший дом…
Она едва не бежала по вестибюлю, в конце которого пестрели витражи, и дальше по лабиринту коридоров, поддерживая при этом беседу с Робин, отметившей для себя не только уверенный аристократический выговор Иззи, но и мощность ее голосовых связок.
– Ой, летом ухожу отсюда… открываем с Джеком – это мой бойфренд – дизайнерское бюро… пять лет тут отпахала… папа все время ворчит… ему нужен всесторонне подкованный референт, но единственный кандидат, кого он одобрил, даже слышать не хотел об этой работе.
Она тараторила через плечо, хотя Робин старалась не сбавлять ходу.
– Нет ли у тебя на примете какого-нибудь сказочно талантливого референта?
– Вроде нет. – Робин, долго кочевавшая из одной конторы в другую, не успела обрасти друзьями.
– Почти пришли.
Иззи вела свою гостью многочисленными узкими коридорами, по коврам такого же зеленого оттенка, что и кожаные скамьи в палате общин, которые Робин не раз видела в телетрансляциях. Наконец они попали в боковое крыло здания и пошли вдоль тяжелых сводчатых дверей в готическом стиле.
– Вот здесь, – сказала Иззи вполголоса, указывая на первую дверь справа, – приемная Уинна. А там, – продолжала она, шагая к последней двери по левую сторону, – наша.
Пропуская Робин вперед, она остановилась на пороге.
Тесный кабинет был завален всяким хламом. За каменными сводами окон, занавешенных тюлем, виднелось открытое кафе, где на фоне слепящих вод Темзы сновали темные силуэты. В помещении стояли два стола, бастионы книжных стеллажей и продавленное зеленое кресло. Зеленые портьеры, свисавшие с переполненных книжных полок вдоль одной из стен, лишь отчасти прикрывали навалом сложенные папки. На каталожном шкафу стоял монитор с заставкой из пустующих зеленых скамей в зале заседаний палаты общин. Внизу на полке пестрели разномастные кружки и электрический чайник, оставивший следы на обоях. В углу кабинета хрипло жужжал настольный принтер. Последние выдавленные им страницы скользнули на изношенный ковер.
– Ну что за чертовщина, – буркнула Иззи, ринувшись их подбирать, пока Робин закрывала дверь.
Постучав упавшими бумагами о стол, Иззи сложила их в аккуратную стопку и сказала:
– Супер, конечно, что папа привлек тебя к работе. У него сейчас масса проблем, а решить их без квалифицированной помощи не представляется возможным, но вы-то со Страйком все уладите, правда? Уинн – мерзкий гаденыш, – выпалила Иззи, потянувшись за кожаной папкой. – Просто неадекват, одним словом. Давно ты со Страйком работаешь?
– Пару лет, – ответила Робин, вскрывая сверток, который передала ей Иззи.
– Мы ведь с ним пересекались, он упоминал? Я училась вместе с его бывшей, Шарли Кэмпбелл. Невыносимая красотка Шарли. Слышала про нее?
– Нет, – сказала Робин.
Как-то после работы она мимоходом столкнулась с Шарлоттой, да и то сто лет назад.
Читать бесплатно другие книги:
