Счастливая Россия Чхартишвили Григорий

– Я тут не все вемя спал, – важно поднял палец Мика. – Я изучал истоию киминалистики и думал о нашей головоломке. Собиаюсь почесть тебе небольшую лекцию.

И стал говорить, что исторически существовало три типа уголовных преступников. Во-первых, социогенные, то есть продукты ненормального общественного устройства. Во-вторых, жертвы дурного воспитания. В-третьих, личности с психологической или психической патологией. Первая и вторая категории в ЕФ невозможны. Остается только третья. Это люди, по своей природе склонные к нарушению установленных правил; с садистскими инстинктами; с болезненной жаждой риска – и наконец, маньяки. Поскольку в Первой статье Конституции написано: «Всякая личность драгоценна и незаменима», СПАС находит место в обществе для каждого, даже для моральных и умственных инвалидов. Из садистов, например, получаются отличные хирурги. Из разрушителей – деструкторы (специалисты по разрушению вышедших из употребления построек). Из бунтарей и ниспровергателей – люди искусства и изобретатели. Из мизантропов – летчики для одиночных космических полетов. И так далее. А что касается психиатрических, то те, кто может быть опасен и на кого не действуют медикаменты, все под наблюдением и в период обострения сразу изолируются.

– Ты давай, к делу переходи, – поторопил лектора Ветер. – Уезжая, я оставил тебе техзадание: еще раз проверить твоих «клиентов» по четырем параметрам. Первое: тот, кого мы ищем, имеет профессиональные навыки конспирации и уничтожения следов. Второе: он мог совершить аналогичное преступление тринадцать лет назад. Третье: у него патологический интерес к заслуженным сеньорам. Четвертое: он испытывает какую-то странную ненависть к человеческому телу – может его сжечь, расчленить…

Мика кивал, после каждого пункта выкладывая на стол из карманов всякую чепуху: на первый пункт – ключ от дома, потом расческу, конфетный фантик и, наконец, с некоторым удивлением, детскую соску.

– Хм. Как она сюда попала? Маленькие дети такое счастье. Тебе этого не понять, – буркнул он, поймав красноречивый взгляд начальника. – Я, конечно, всех еще аз попустил чеез машину. Выловил двоих.

Карл оживился:

– Так-так.

– Есть у меня один пиоманьяк…

– Кто?

– Любитель огня.

– Ага, пироманьяк.

– А я что сказал? Жжет всё подъяд. Аботал фокусником в цике…

– Где? А, в цирке.

– Да. Значит, ловок. Уволился, потому что не пизнавал над собой никакого начальства. Говоил, что все автоитеты дутые. Тъинадцать лет назад находился здесь, в столице.

Четыре предмета один за другим выстроились в ровную линию.

– А где твой пироманьяк был 20 сентября, во время убийства Старицкого?

– Сейчас посмотъю…. – Дельфин включил экран, поколдовал над кнопками. – «Липучка» показывает, что в это вемя он нахоился в Язани. СПАС напавил его на аботу по склонности: на завод по сжиганию мусоа.

– Тогда на кой ты мне морочишь голову своим пироманьяком? – свирепея, спросил Ветер. – У него же алиби.

– Это что такое?

– В словаре потом посмотришь. Второй у тебя кто?

Надувшись, Мика что-то проверил по системе и буркнул:

– Никто.

Должно быть, второй подозреваемый был такой же – с железным алиби.

– Ясно. Слушай, ты можешь проверить, нет ли у тебя среди «клиентов» людей с монголоидным разрезом глаз?

– Сейчас… Есть. Двенадцать человек. Два калмыка, один якут, один буят, два коейца, кигиз…

– Показывай всех! – перебил Ветер.

Жадно придвинулся к экрану, но скоро сник.

Никого похожего на Ван Мыня.

Он объяснил про исчезнувшего китайца и задал следующий вопрос:

– Как найти человека-невидимку, который существует или во всяком случае существовал тринадцать лет назад, но неизвестен Системе? Не понимаю, как можно жить в ЕФ, не имея личного номера? Ничего не купишь, никуда не поедешь, не воспользуешься ни одной услугой…

– Так же, как делали шпионы Импеии, пока мы их всех не пееловили, – предположил Мика. – С помощью фальшивых «пальцев».

Восемь лет назад Дельфин и ребята из АЦ запустили в Систему новую проверку, способную сопоставить все денежные выплаты с зарегистрированными отпечатками пальцев, и оказалось, что по стране разгуливает восемнадцать «призраков», которые пользуются кассаторами, хотя на самом деле никогда не появлялись на свет. Оказалось, что инженеры Империи научились фальсифицировать коды и дактилоскопию. После этого всех шпионов, разумеется, очень быстро выловили и выслали домой – безо всякой контрразведки, к тому времени уже упраздненной.

– Знаешь что… – Ветер задумчиво потер переносицу. – Сделай-ка тотальную проверку на «призраков» еще раз. Сколько тебе понадобится времени?

– А когда надо?

– Завтра в десять утра я докладываю на Совете Старейшин о ходе расследования. Успеешь?

– Успею. Заночую на аботе, – с готовностью заявил Дельфин. – Ты только сам Нине позвони. Скажи: сочное задание, поизводственная необходимость. А Мика, скажи, посидит с близнецами потом. Завта.

Карл ехидно ухмыльнулся:

– Говоришь, маленькие дети – счастье?

В повестке заседания отчет с туманным названием «О некоторых вопросах деятельности ФСБ. Докладчик К.Ветер» значился последним пунктом. У Совета Старейшин имелись дела помасштабнее.

Этот орган вообще мелочами не занимался. Он состоял из пятнадцати членов: по одному представителю от каждой из десяти республик, и еще пятеро старейшин избирались всей Федерацией. Люди штучные, заслуженные, прославленные. Девять – бывшие регуляторы, два деятеля культуры и четверо ученых (после смерти Максима Львовича осталось трое). Всем, кроме одного, писателя Аврелия Бесконечного, уже за сто двадцать. Членство пожизненное, но на практике, готовясь к эвтаназии, утомившийся от лет старейшина добровольно уходил в отставку. Ну, или кто-нибудь скоропостижно умирал, как Старицкий, – но, конечно, не настолько экзотическим образом.

Совет не вмешивался в повседневную работу государственных органов и ничем не руководил, но, согласно Конституции, мог наложить вето на любое правительственное постановление, даже если таковое одобрено Парламентом. В истории подобное, правда, случалось только однажды – девяносто лет назад, когда депутаты захотели внести поправку в Основной закон, чтобы великий реформатор Щупов смог избраться регулятором на третий срок. Вся страна тогда ужасно разозлилась на упрямых ретроградов, потому что не представляла, как будет жить без Садовника. Но старейшины не поддались. Государством должны управлять не великие люди, а великие принципы, заявили они. И, конечно, были правы – для своей эпохи. С появлением СПАСа вопрос об ограничении полномочий регулятора отпал сам собой. Система бесстрастно и математически выбирала из ста миллионов сотрудников самого подходящего, и спорить с этой рекомендацией никому не приходило в голову.

Нынешний регулятор Степан Ножик, например, занимал свой пост уже в третий раз. Это был человек незаурядный. Первый раз Система назвала его имя, когда Ножику едва исполнилось семьдесят – он стал самым молодым регулятором в истории Евразии. Удивляться, впрочем, нечему. Ножик и в детстве был вундеркиндом. Он окончил лицей в двадцать лет; к совершеннолетию имел два университетских диплома. Тогда же, в канун тридцатилетия, сделал себе гормональную блокаду, чтобы не отвлекаться от работы на романтические связи и семью. Отработав первый срок, долгое время директорствовал в СПАСе, введя в работу Системы множество усовершенствований – он был не только блестящим администратором, но и выдающимся ученым. Девять лет назад Ножик снова попал в регуляторы, а пятилетие спустя, небывалый случай, Система назначила его снова, второй срок подряд – по общему счету третий. Притом всего девяносто два года человеку, даже зубы у него, судя по желтоватости, еще собственные.

Мало кто сомневался, что потомки назовут Ножика, подобно Садовнику, великим. Новшество, которое Степан разработал и сегодня в очередной раз пытался провести через СС, было не столь громоздким, как идея Оранжереи, но, пожалуй, не менее грандиозным. Речь шла о деле не просто дорогостоящем и технически сложном, а о новой национальной идее. Осторожные старейшины сомневались, раз за разом возвращали проект на доработку. Настойчивый регулятор исполнял все требования и понемногу увеличивал число сторонников. Скептичнее всех к проекту «Ангел» относился покойный Старицкий, но сегодня обсуждение проходило уже без него…

Карл скромно сидел у стенки, рядом с министром иностранных дел, который собирался убеждать старейшин принять в Федерацию скандинавов (те подавали заявку уже в третий раз). Докладчики ждали своей очереди. Старейшины пока внимали рационально-эмоциональному выступлению регулятора.

Ножик был оратор, что называется, от бога. Когда он говорил, хотелось смотреть и слушать не отрываясь – будто завороженно глядишь на жарко похрустывающий огонь в камине.

Голос у регулятора был глубокий, вибрирующий, жестикуляция энергичная, сияющий взгляд излучал почти магнетическое сияние. Произносить речи Ножик умел очень по-разному. Обращаясь к народу с экрана, был прост и серьезен – известно, что народ не доверяет руководителям, которые много улыбаются и шутят. Сейчас же, апеллируя к старейшинам, приправлял важные тезисы аккуратно рассчитанными дозами юмора – пожилые люди смешливы и лучше воспринимают аргументацию, если она подается не единым массивом, а дискретно.

Ветер много читал и слышал о новом проекте – вся страна обсуждала его уже второй год.

Степан Ножик предложил дополнить СПАС новым компонентом «Ангел-спаситель», или просто «Ангел». Эта реформа должна была коренным образом изменить не только главное назначение всей Системы, но и самое жизнь страны.

СПАС – это сложный комплекс счетно-аналитических машин. Именно машин, то есть устройств, управляемых и регулируемых людьми. «Ангел» же будет устроен принципиально иначе. Это своего рода сверхмозг, гибкий и живой, способный не только самостоятельно обновлять информацию и заменять свои устаревшие «клетки», но и в определенных случаях принимать молниеносные решения, даже проявлять инициативу. Самое главное – «Ангел» будет связан с каждым сотрудником страны напрямую, через крошечную пластинку, которая зашивается человеку под кожу в области затылка. Контакт с «Ангелом-спасителем» не прерывается никогда. Он будет знать про тебя всё, будет полностью осведомлен о твоих обстоятельствах и проблемах. Человек постепенно обзаведется навыками общения со своим верным опекуном, научится с ним мысленно разговаривать, а новые евразийцы, которым пластинка будет вживляться прямо с рождения, вероятно, обогатятся неким «шестым чувством», которое станет для них не менее естественным, чем зрение или слух. (Вот оно – то, о чем говорил чеховский Тузенбах, вдруг подумал Карл, слушая, как регулятор живописует выгоды обладания «шестым чувством».)

– …Это самый настоящий ангел, спаситель и хранитель, который никогда тебя не покинет и всегда придет на помощь, – говорил Ножик, ходя по комнате и умудряясь заглядывать в глаза каждому из присутствующих. – Тебе угрожает опасность, о которой ты не подозреваешь? «Ангел» предупредит тебя. Что-то не так с организмом? «Ангел» направит тебя к врачу раньше, чем ты ощутишь первые симптомы болезни. Не знаешь, как поступить в трудной ситуации? Подскажет. Да господи – просто хочешь найти адрес в незнакомом месте или заглянуть в энциклопедию? Задай вопрос своему «Ангелу», мысленно. И немедленно получишь ответ.

Последовала короткая, тщательно рассчитанная пауза, чтобы слушатели могли представить все перспективы.

Старейшины призадумались. Карл тоже – и не сказать, чтобы только о приятном.

Регулятор словно подслушал его сомнения:

– Журналисты и публицисты много пишут о том, как это неуютно: находиться под постоянным наблюдением. А как же, мол, приватность? При этом, хоть прямо никто этого не говорит, имеется в виду следующее. У каждого человека бывают мыслишки и делишки, которые лучше не афишировать. Всякий, кто крутит роман с чужой женой, увлекается порнографией или любит взять да слопать ночью полбатона ситного с маслом, тут же начинает ёжиться и переходит в лагерь противников «Ангела».

Старейшины засмеялись.

Но регулятор опять посерьезнел:

– Однако штука в том, глубокоуважаемые сотрудники и сотрудницы, что «Ангел» не способен тебя ни за что осуждать. И он ни с кем не поделится тем, что он о тебе знает. Он – твой друг. Верный и вечный, до гроба. Он за тебя. В любой ситуации, всегда. Если ты влюбился в чужую жену, он тебе поможет ее соблазнить. Захочешь нарушить диету – подскажет, как сделать бутерброд вкусней. Когда я объедаюсь своей любимой яблочной пастилой, мой мозг укоряет меня: ай-я-яй, Стёпа, хватит, остановись. – Смех в ауди тории. – «Ангел» укорять меня не будет, но если на втором кило пастилы у меня подскочит сахар в крови – я немедленно об этом узнаю… Механизм общения человека с «Ангелом» такой: от тебя поступает информация-ламентация-апелляция, обратно идет ответ-совет-привет.

И снова серьезно:

– Не будем забывать и о том, что для развития стране необходима объединяющая идея. Оранжерея для этого больше не годится. Она уже построена, она перестала быть целью. Я предлагаю вам взглянуть на проект «Ангел» именно с этой точки зрения. Речь идет не более и не менее как о скачке в эволюции человека. В перспективе – всего человечества. Нас, живущих в этой стране, а когда-нибудь и всех жителей Земли, будет объединять единый источник информации и доброй воли. Мгновенное оповещение о чем-то важном или общепланетный опрос станут обыденным событием. Но еще важнее то, что никто и никогда не будет чувствовать себя одиноким и заброшенным! Да у меня просто не хватает воображения представить все потенциальные возможности «Ангела»! Они наверняка будут развиваться и обогащаться в зависимости от потребностей человека и новых технических возможностей. Это будет принципиально иной уровень как личного, так и общественного существования!

Поднял руку академик Латышев.

– На прошлом заседании покойный Максим Львович говорил о своих сомнениях и обещал сформулировать их письменно. Успел он это сделать?

– К сожалению, нет. – Регулятор развел руками. – Я связался с ним по визофону на следующий же день, попросил о встрече. Он засмеялся. Говорит: «Знаю я тебя, Стёпа. Ты меня уболтаешь, обаяешь и охмуришь. Лучше изложу свои соображения на бумаге». Увы. Через три дня… сами знаете, что произошло. Мы об этом поговорим чуть позже. Заслушаем директора ФСБ.

Все посмотрели на Карла. Он слегка поклонился.

– Давайте прямо сейчас, – предложил Абаев, бывший регулятор Татарской республики. – Я все время думаю про бедного Максима Львовича. Никакой «Ангел» в голову не лезет.

Его поддержали и другие.

– Давай, Ветер, выходи, – поманил регулятор, кажется, недовольный тем, что обсуждение проекта прервано. – Рассказывай. Что-нибудь прояснилось?

Ветер коротко доложил, использовав терминологию криминалистического учебника, что ФСБ пошло по пути «отсеивания версий» – это звучало солиднее, чем признаться, что результат почти нулевой. Отпала версия, что преступление совершил психопат или социопат; отпала версия с иностранным агентом – «фальшивыми пальцами» в ЕФ никто не пользуется. Следствие сконцентрировалось на версии, что есть связь между убийством Старицкого и делом академика Томберга, погибшего тринадцать лет назад при не менее загадочных обстоятельствах.

– Постойте, – воскликнул писатель Бесконечный. – Разве Томберг ушел не через эвтаназию?

Ветераны Совета объяснили самому молодому члену про специальное постановление, запретившее предавать факт убийства академика и сожжения его тела огласке.

Ножик взволнованно вскочил с кресла:

– Карл, ты считаешь, что есть связь со смертью Томберга? На каком основании? Неужели это тот же преступник? Ах, если бы его найти!

Возбуждение регулятора было понятно. Тринадцать лет назад он как раз директорствовал в СПАСе, где Томберг был главным конструктором. Вероятно, их связывала такая же дружба, как Карла со Старицким.

– Это пока только предположение. – Ветер заколебался – говорить ли про китайца. Решил, что пока не стоит. – Ко мне в руки попала одна запись… Возможно, удастся зацепиться. Я бы не хотел пока говорить больше.

– Хорошо, – сказал Ножик после паузы, изучающе посмотрев на директора ФСБ. – Тогда перерыв. Выпьем чаю-кофе и потом вернемся к нашему «Ангелу».

В буфете Карл подошел к регулятору, отвел его в сторону.

– Есть важное дело, о котором никому не нужно знать.

– Даже старейшинам? – прищурился Ножик.

– В особенности им… Статья 348-прим.

Регулятор нервно дернул головой.

– Даже так?

Статья 348, пункт 1 «Закона о государственном управлении» гласила, что в случае, если членам правительства, парламента и прочих высших органов страны угрожает опасность, регулятор имеет право принять меры по обеспечению их безопасности, не соблюдая положенные формальности.

– Членов СС нужно взять под негласную охрану. Мне не нравится пристрастие предполагаемого убийцы к заслуженным сеньорам. Но знать про нашу заботу старейшинам ни к чему. Среди них, сам знаешь, есть люди упрямые, которые ни за что не согласятся. Однако без санкции регулятора мне тут не обойтись.

– Как ты это сделаешь, чтоб они не заметили?

– Прямо сейчас потолкаюсь меж столиков и прицеплю на каждого по «липучке». Обычно мы так делаем с проблемными субъектами, чтобы следить за каждым их шагом. Но сгодится и для охраны. Я посажу специального инспектора следить за четырнадцатью экранами. Если возникнет что-нибудь тревожное – немедленно примем меры.

– Ничего себе! Ты прав. Лучше перестраховаться, иначе еще кто-то может не дожить до эвтаназии… – Ножик поежился. – Чего я не понимаю, так это добровольного ухода. Лично я собираюсь жить вечно… Сделай всё, что нужно. И постоянно меня информируй. …Погоди! – остановил он двинувшегося прочь Карла. – А ты-то сам что думаешь про «Ангела»? Старицкий с тобой это не обсуждал? Вы же с ним были не разлей вода.

– Не обсуждал. А про «Ангела» я подумал… Вдруг этот суфлер мне что-нибудь шепнет, а я не захочу?

– Не хочешь – не слушайся. Скажи ему: «Отстань, зануда». Он же тебе не начальник. Зато представь… Ну вот, например. Плывешь ты на своем батискафе по дну океана, и вдруг внутренний голос шепчет: «Полундра, Карлик! Дуй на поверхность! Сейчас начнется водотрясение!» Чем плохо?

– Да отлично, – признал Ветер.

– Хочешь плыть дальше – твое дело, твой риск. Я же знаю, ты у СПАСа не спрашивался, какую тебе профессию выбирать. Через «Соску» подругу жизни тоже не искал. Ну и живи как жил. А большинству людей нужна нянька, без нее они, как слепые котята… Ладно, опричник. Иди, цепляй свои «липучки» и найди мне сукина сына. А я буду агитировать гранд-сеньоров дальше.

Он стоял перед стеклянной стеной и смотрел на Волгу. Река текла вне Трубы, рассекая ее надвое. Коммуникации проходили в туннеле под руслом, а Волга оставалась такой же, как двести и тысячу лет назад. Там была ветреная осень. Вода топорщилась волнами, их сек дождь. Оленьего острова за пеленой было почти не видно.

Вот и катер. Он подпрыгивал, зарывался носом, в обе стороны летели брызги. Работники островной обсерватории, находившейся под открытым небом, могли добраться до берега только допотопным образом, на лодках. Снаружи на элтээске не полетаешь – сдует.

Каролина имела личное плавсредство и всегда ездила на нем одна. Ей была противопоказана работа в коллективе и жизнь с соседями – так вычислил СПАС. Есть люди, которые не любят других людей. Ничего особенного, просто такая психологическая конституция. Каролина говорила, что не любит людей, потому что они быстро и много говорят, а думают медленно и мало. У нее всё было наоборот.

Как-то раз она сказала Карлу, что он единственный, с кем можно общаться в нормальном темпе. Это был первый комплимент, который он от нее услышал. Из двух. Второго Ветер удостоился после продолжительной разлуки – когда вернулся из долгого инспекционного полета (две недели проверяли с Микой состояние аппаратуры на орбитальных станциях). «Мне с тобой лучше, чем без тебя», – сказала тогда Каролина. Сказала с удивлением, будто сделала для себя открытие, и не очень приятное.

На Оленьем острове она и работала, и жила. Там у нее собственный бокс с телескопом и аппаратурой, изолированная комната, а больше ей ничего не нужно.

Каролина вела наблюдение за далекой планетой Новотерра, на которой есть начатки жизни: океан, огнедышащие горы, сотрясения почвы. Год за годом Каролина пыталась понять, что собой представляют странные прямоугольные объекты, в которых периодически что-то мигает. Вдруг они искусственного происхождения? Ученые еще сто лет назад установили, что в нашей Солнечной системе и на ближней периферии живых планет нет. Тогда же было решено, что тратить слишком большие ресурсы на освоение дальнего космоса нерационально, пока не вполне обустроена жизнь на Земле. Но наблюдение за отдаленными мирами, конечно, все равно велось.

Однажды Ветер спросил Каролину, мечтает ли она о чем-нибудь. Сразу ответила: о телескопе с миллионным коэффициентом и квинтофокусировкой. Вот тогда она точно разглядела бы прямоугольники.

Катер причалил к пирсу. Каролина перескочила на причал, закрепила швартов. Пошла по направлению к тамбуру.

Ветер прижался к стеклу. Каролина смотрела под ноги. Лицо у нее было сосредоточенно-задумчивое, на нем блестели капли дождя.

Распахнулась дверь для пешеходов, снаружи пахнуло рекой, холодом, небом.

Так же будет пахнуть и Каролина.

– Здравствуй! Дай вытру, – сказал он, делая шаг навстречу и вытаскивая платок.

Ужасно хотелось поцеловать ее мокрую щеку, но делать этого ни в коем случае не следовало. Хоть бы рукой коснуться.

Лицо Каролины на миг будто осветилось. Вспоминая про два комплимента, Карл забыл про этот – бессловесный, но самый драгоценный. Каждый раз при встрече она на него смотрела по-особенному. Потом, конечно, брала себя в руки.

Сейчас тоже оттолкнула платок, буркнула:

– Да ла.

Это означало «да ладно тебе». Каролина шутила, что со временем, когда они совсем привыкнут друг к другу, она станет разговаривать с ним исключительно аббревиатурами. Скажет: «веяхобу», и он поймет: «Ветер, я хочу булочку». «А совсем потом, – говорила она, – мы научимся обходиться вообще без слов и будем только пучить дру на дру глаза, как две ры».

Каролина всегда выражалась очень точно. Она заинтересовала его не с первого взгляда, а с первой фразы. Со второй фразы понравилась. С третьей очень понравилась. С четвертой Карл влюбился. И с тех пор любил все сильнее.

Когда-то у них с Максимом Львовичем был разговор на необычную тему – про любовь. Впрочем, со Старицким они могли разговаривать о чем угодно. Это был единственный человек на свете, которому Ветер не боялся задавать глупые вопросы.

Однажды спросил, что такое любовь. Он тогда как раз понял, что втрескался в Каролину по уши и что это большая проблема.

– Мне кажется, любовь – этап развития человеческой личности, – ответил Максим Львович. – Я имею в виду развитие не физиологическое – пубертат, половой инстинкт и всё такое, а духовно-интеллектуальное. Ты нуждаешься в любви, когда ты еще в себе не разобрался и ищешь ответы. Внутри их не находишь, потому что пока не умеешь это делать, и тогда начинаешь искать их вовне, в другом человеке. Мужчина влюбляется в женщину, которая, как ему подсознательно кажется, поможет в этом поиске. Зрелость и взрослость означают, что человек наконец в себе разобрался и больше в помощи не нуждается. Тогда и проходит потребность в любви. А наше естество устроено так, что как раз к этому времени исчезает и физиологическая зависимость. Тут-то настоящая полноценная жизнь и начинается.

Ветер выслушал очень внимательно и опечалился. Судя по тому, как действовала на него Каролина, вопросов к самому себе у него накопилось очень много, и все они прямо с ножом к горлу требовали немедленных ответов.

– А впрочем, нашел кого спрашивать, – рассмеялся Максим Львович. – Я вечно пытаюсь всё рационализировать, даже там, где это совсем не нужно. Моя последняя жена, уходя от меня, – девяносто лет назад дело было – обозвала меня «мозг на ножках».

– О чем ты думала, когда шла от причала? – полюбопытствовал Ветер. – Лицо у тебя было такое, словно ты не здесь, а на Новотерре.

Каролина всегда думала о чем-нибудь увлекательном. Вокруг Карла хватало ярких личностей, но по-настоящему интересно ему было только с двумя людьми: с Максимом Львовичем и с Каролиной. Теперь вот только с ней…

Только? Он внутренне усмехнулся. Да если выбирать: всё человечество без Каролины, или одна Каролина, но без остального человечества… Он не позволил себе додумать эту мысль, неприемлемую для директора Федеральной службы безопасности Евразийской Федерации.

– Угадал. Я думала, что до Новотерры двадцать световых дней – больше пятисот миллиардов километров. Я смотрю в телескоп и вижу не то, что там происходит сейчас, а то, что было двадцать суток назад. А оттуда, может быть, кто-то точно так же смотрит на Землю. Вот я иду от причала, а с Новотерры это увидят только двадцать дней спустя. Теперь представь планету, до которой пятьсот или шестьсот световых лет. Цивилизация там более развитая, чем наша, и телескопы у них в сто или тысячу раз мощнее моего паршивого ТА-532. Смотрят они сейчас сюда, но видят не Центроград, а Стеньку Разина, плывущего по Волге на струге…

Каролина была молодая, только сорок восемь. Коротко стриженные черные волосы эффектно отливали ранней сединой. Но стриглась Каролина не для красоты, а исключительно для удобства. Косметику она считала глупостью. Поэтому из-за жизни под открытым небом кожа у нее была обветрена, а губы вечно шелушились.

Все-таки невыносимо хотелось их поцеловать…

– Ну? – сказала Каролина, что означало: куда отправимся?

Обычно после разлуки они гуляли в каком-нибудь малолюдном парке или сидели в полупустом кафе – если Карл не предлагал что-нибудь поинтереснее.

– Поедем ко мне. Хочу тебе кое-что показать.

На стоянке было только одно такси, и к нему уже направлялась другая пара.

Каролина без колебаний перешла на бег и первой открыла дверцу.

Мужчина и женщина оторопели. На лицах у них появились одинаковые растерянные улыбки – именно так обычно реагируют на хамство воспитанные люди.

– Что, съели? – ухмыльнулась им Каролина и помахала Карлу рукой: – Эй, Пассат, шевелись!

Она вечно выдумывала ему всякие ветряные прозвища. То Сирокко, то Трансмонтана, то Зюйд-Вест, то еще как-нибудь.

– Вы, наверное, очень спешите, – предположила женщина. – Ничего, мы подождем другую машину.

– Ага, подождите, – беззаботно бросила нахалка. – Не мусоль, Муссон! Садись.

Красный от смущения, Ветер юркнул в кабину. С одной стороны ему, конечно, было стыдно за Каролину. С другой… Какой же свежестью веет от человека, который никогда не притворяется лучше, чем он есть.

– Все-таки ты жуткая хамка. И перестань звать меня Муссоном, а то я буду звать тебя Мусей.

– Только попро.

Мусей ее звали в детстве – однажды, страдальчески морщась, она про это рассказала. Вот, кажется, единственное, что Ветер знал про ее ранние годы. Расспрашивать было бесполезно.

– А почему ты стала Каролиной? Между прочим, ты знаешь, что это женская форма от Карла? Интересно, что мы с тобой выбрали одно и то же имя, да?

– Потому что Каролина значит «Свободная».

– И Карл тоже? Хм. Странно.

– Странно в шестьдесят девять лет узнать смысл собственного имени? – как обычно, безошибочно поняла она. – Так чего ты от меня хо?

– Я много чего от тебя хо, – искренне признался Ветер. – Очень многого. Но в данном случае совета. Собственных мозгов не хватает.

Советы Каролина всегда давала отличные. Карл подозревал, что она умнее его.

Пока ехали, рассказал про расследование. Со всеми подробностями. Уж кто-кто, а она никому не разболтает.

Дома, едва войдя в прихожую, Каролина внезапно взяла его за ворот, притянула к себе и коротко прижалась щекой к груди.

– Как мне этого не хвата…

Задрожав, он осторожно провел ладонью по ее волосам. Ни на что большее не осмелился. Сердце сжалось, запрыгало, снова сжалось.

– Если тебе нравится меня… касаться. Значит, физически я тебе не противен… Почему же тогда…

У него срывался голос.

Каролина отодвинулась, точным движением приложила палец к его губам, что означало: замолчи.

Палец был твердый, с коротко остриженным ногтем. Не поцеловать его было невозможно.

Она отдернула руку, словно от ожога.

– Опять? Мы ведь уже тысячу раз. Видимо, недоста. Ладно, давай снова.

– Давай, – обреченно кивнул он.

Все равно о расследовании говорить сейчас он не смог бы – когда она так близко, и сердце еще не успокоилось.

– Сначала – шаг назад. А то у тебя взгляд бессмысленный.

Он повиновался.

– Я тебя люблю, Зефир. Никогда не говорила вслух, но ты знаешь…

Каролина нахмурилась, видя, как у него изменилось лицо. Нет, Ветер этого не знал!

– Ну так знай, – опять без слов поняла она. – Это для меня новое. И у меня такое ощуще, что это надолго. Что мы созданы дру для дру. Даже не ощуще. После нашей первой встречи я сделала запрос в «Соску».

– Что?!

– Сто процентов.

– Правда?!

– Да. Мы – те самые две идеально совместимые половинки. Мы вытащили лотерейный билет.

Он затряс головой, чтобы перестала кружиться.

– Почему ты мне про это раньше…

– Потому что всему свое вре. И сейчас оно, кажется, пришло. Я готова. Ты, по-моему, тоже. Закроем эту тему. Чтобы больше к ней не.

– Тему настоящей любви?

– Вот именно: настоящей. А не постельной. Настоящей любви двадцать второго века.

Ветер вздохнул:

– Объясни мне еще раз, почему мы не можем любить друг друга во всех смыслах.

– Только давай, юный Вертер, без страданий. Вопрос первый. Мы хотим иметь детей? Нет.

Он промолчал.

– Дети – единственное, ради чего имело бы смысл спариваться. Но нам они не нужны, мы оба живем слишком интенсивно. Вопрос второй. Когда человек становится зрелым и полноценным? Правильно: когда выходит из гормонального возраста. Мы с тобой собираемся любить друг друга долго. Целый век. Но лет через десять чувственность тебя покинет. А мы привыкнем к физической любви. Я привыкну. И возникнет ощущение потери. Будто мы чего-то лиши. Я ведь застряну в гормональной стадии лет на двадцать дольше тебя. Так давай сразу, с самого начала выведем эту чепуху за скобки. Для нас ее существовать не бу. Мы уже зрелые. И такими останемся. Радуйся, дурак, что я такая нечувственная.

Тогда он осмелился задать вопрос, давно его занимавший:

– И ты никогда ни с кем не…?

Каролина пожала плечами.

– Попробовала, конечно. В юности. Что сказать? Приятно: механическая стимуляция нервных окончаний, сигнал в мозг, но в сущности ничего особенного. Больше проблем. Овчинка выделки… – Вдруг она рассердилась. – Ладно, Буран. По твоей физиономии вижу, что это все-таки не последний разговор… Тогда на сегодня хва. Идем, показывай свою запись.

Просмотрела раз, другой, третий.

На четвертый сказала:

– Здесь стоп.

Застыл кадр, где лежащий Томберг смотрит на Ван Мыня, которого видно со спины.

– Да, я тоже все время здесь останавливаю. Странное выражение лица.

– Дело не в выражении. Где у тебя тут масштаб?

Он показал на кнопку.

Каролина увеличила картинку до предела. Теперь весь экран был занят глазом академика.

– Смотри. Что это?

Ветер вгляделся.

– Отражение. Китаец что-то ему показывает… Помнишь про «лягушонку», да? Эх, рассмотреть бы. Черт, мелко!

– Для тебя мелко, для меня нет. – Каролина распрямилась. – Давай мне пластинку, Тайфун. Запущу ее в телескоп. Двухсотпятидесятитысячного увеличения и квадрофокуса, я думаю, для этой цели хватит.

– Каролина, я тебя люблю, – потрясенно молвил Ветер. – Ты, конечно, мозг на ножках. Но какой!

На следующее утро, приехав на работу, Ветер увидел, что у двери его кабинета топчется взволнованный Дельфин.

– Я нашел его! Вдуг осенило, стал искать, и…

– Китайца?! – подался вперед Ветер, забыв, что ничего не говорил помощнику про Ван Мыня.

– Почему китайца? Какого китайца? Я нашел убийцу!

– Где?

Мика потыкал себя в лоб:

– Здесь, в глубинах интеллекта. Мне пишло в голову пеешестить кандидатов в клиенты.

– Перешерстить? – не сразу сообразил Карл. – Каких еще кандидатов?

– Я собиаю данные на людей, котоые пока еще ничего на натвоили, но обатили на себя внимание Системы и были отпавлены на дополнительное обследование. Я сидел всю ночь, посматъивал матеиалы. Погляди, что я нашел…

Мика торжествующе повел Карла внутрь, где в проектор уже была вставлена визозапись. С неподвижного кадра смотрел юноша или, может быть, молодой мужчина с нервным лицом и воспаленным взглядом.

– Некто Данко Сен-Жюст. Откуда имя «Данко» не знаю, а Сен-Жюст, если ты помнишь, был одним из самых молодых вождей Фанцузской Еволюции. Возаст тут имеет значение, сейчас поймешь… Записан азгово с психологом. Слушай…

Он нажал кнопку.

Ровный, приятный голос (психологам такой ставят специально) спросил:

– Так все-таки, чем тебя не устраивает меритократия, Данко?