Счастливая Россия Чхартишвили Григорий

– Чего я? Почем мне знать, говорю. Может, подслушал кто.

Филипп одобрил:

– Молодец, не растерялся. Дальше что было?

– Дальше… Ребята из шестого отряда договорились ночью в беседке сигару курить. К Пашке Санчесу батя приезжал, из Барселоны, он там министр, если Пашка не врет. Ну Пашка сигару у него и спер, по-тихому. Я проинформировал. Их застукали, вечером всех без кино оставили. Это позапозавчера было. Позавчера с утра все вокруг только об одном: кто стуканул, кто стуканул? И тут на линейке товарищ Шумский стал рассказывать, как мы будем отмечать двадцатилетие великого Октября, и вдруг говорит: а знамя понесет Серафим Цигель из пятого отряда, он заслужил. А чем я заслужил? Не отличник, ничего… Ну и стали все на меня смотреть… нехорошо стали смотреть. Ничего не говорят, но подойду – уходят. Может, обошлось бы как-нибудь, я даже придумал как…

– Что придумал? – с интересом спросил Филипп. Положение у парнишки в самом деле получилось аховое – потому что Шумский этот идиот, нельзя так источники палить.

– У нас есть Федька Ким, кореец. Я придумал, шепну, что это он… Его все равно никто не любит, он плакса. Но не успел я. Потому что вчера было четырнадцатое, а по четырнадцатым у нас «чистка».

– Чего-чего?

– Месячное собрание, по «чистке». Товарищ Шумский завел. Для поддержания критически-товарищеской атмосферы и чтоб подтянуть дисциплину. Раз в месяц в каждом отряде критикуют недостатки, а потом голосование, тайное. На кого больше всего бюллетеней с крестом, того переводят в Лесную школу… Меня на собрании никто не критиковал, а стали из коробки бумажки доставать – всё я да я… – Фимка заплакал. – Главное, вслух никто ничего, ни одного плохого слова… Товарищ Шумский говорит: ничего не поделаешь, Цигель, демократия, воля народа. Не расстраивайся, в Лесной школе воздух хороший. Я на тебя положительную характеристику дам. И всё… Там у них в Софрине, как в тюрьме. Всё строем. Чуть что – карцер. Форма серая, кормежка паршивая. А еще там новеньких «звездят». Пряжкой со звездой по заднице лупят, пока звезда не пропечатается. А кто заорет – попадает в «денщики». У-у-у…

Уткнулся носом в ладошки.

Филипп боролся с желанием погладить круглый затылок с торчащими, как стерня, волосами вокруг маленького кружка белой кожи.

Паршивые дела. «Денщик» – нестрашно, для воспитания характера даже неплохо. Но ведь не наездишься в Софрино. Машины нет, а на электричке туда-обратно полдня уйдет. Значит, не видеться?

И так заныло сердце, что хоть сам рыдай.

Главное, ничего ведь не сделаешь. Патрон бы эту детскую неожиданность быстро устранил, но нету его, Патрона. И времени нет. Вон, девять часов уже, а еще повесть дочитывать.

– Ты это, ты погоди плакать. Главное, не надури там, директору не нахами. Веди себя тихо. Я порешаю вопрос. А ты давай, беги.

И все-таки притянул к себе сына, обняв за худое плечико. Фимка весь в бляхинскую грудь вжался. Пискнул оттуда, снизу:

– Дядя Филипп, боюсь я в Лесную…

– Сказано: порешаю вопрос. Дуй!

Качнулась доска, встала на место. И не стало никакого Фимки, один глухой забор.

Шел Филипп назад к таксомотору мрачнее тучи.

Легко обещать – порешаю. Сверху на директора надавить – ресурса нет. Придти к нему, припугнуть? А он спросит: вы, товарищ, ребенку кто? Да еще жалобу напишет, как раз к Шванцу попадет. Вот этого не надо. И вообще. Самого бы не вычистили, в лесную школу не отправили – лес валить. Или того страшней…

– Давай на Дзержинского, – велел шоферу. – Жми на все восемьдесят. Светофор, не светофор – гони. Я отвечаю.

Милиционер остановит – сунуть удостоверение. Откозыряет, только и делов.

– Товарищ начальник, а вы мне бумагу дадите? Я же на работе. У меня смена.

– Расписку я с тебя возьму, о неразглашении. Ясно? – шикнул на него Бляхин. – Давай, Трофим Иванович Макаренков, номер 4367, газуй!

Все равно опоздал. Хуже, чем опоздал.

Остановились на углу улицы Дзержинского и Фуркасовского переулка. Шофер, дубина полуграмотная, минут, наверно, десять кряхтел над подпиской, Филипп уже вылез, подгонял, нервничал – и тут мимо, на скорости, с тормозным визгом завернула знакомая черная «эмка», встала. И из нее круглый, как мяч, выкатился капитан Шванц! Рано ему было приезжать-то, пол-одиннадцатого только, а он вот он.

Неулыбчивый, рожа мятая. Сказал лишь: «Богато живешь, Бляхин» – и в подъезд. Перед самой дверью обернулся, крикнул:

– Через пятнадцать минут чтоб был у меня!

Филипп за эти четверть часа весь измучился. Хотел сначала поступить по старому умному правилу: если в чем крупно проштрафился, не отпирайся, а признавайся, но не в истинной своей вине, а в чем-нибудь другом, мелком. Уводи в сторону. Нельзя, чтоб начальник узнал про сына. Покажешь свое незащищенное место – всё, будет веревки вить. Еще на Фимке как-нибудь отыграется. Решил так: скажу, что к жене гонял, очень она переживает из-за товарища Мягкова.

А уже перед самым шванцевским кабинетом стукнуло: он ведь, черт глазастый, мог номер такси запомнить. Ну, как проверит?

Так, ничего не придумав, и вошел весь на нерве.

Но капитан про такси ничего не спросил. Сидел над развернутой газетой задумчивый, дул на стакан с чаем.

– «Правду» видал? На-ка вот, ознакомься.

Бляхин взял, стал смотреть.

Сверху, крупно и жирно, сообщение о пленуме ЦК. Принято решение по очередным выборам. Так. Передовица на ту же тему: «Сплоченная, счастливая, могучая идет страна к выборам в Верховный Совет СССР». Это ладно, можно не читать… Мероприятия к грядущему двадцатилетию… Тоже не то… Новости из Испании. Артиллерия мятежников подвергла интенсивной бомбардировке Мадрид. К северо-западу от Аранхуэса… Черт с ними, пускай воюют. Успех Народного фронта во Франции… Над Кремлем зажглась четвертая рубиновая звезда… Это, что ли? В Московском зоопарке обнаружено вредительство: персонал засорен классово чуждыми сотрудниками. Да нет, чепуха.

– Куда глазами в низ листа полез? – нетерпеливо сказал Шванц. – Наверх смотри.

Перегнулся над столом, ткнул пальцем в извещение о пленуме, в самую нижнюю строчку, которую Филипп пропустил.

Оказывается, там было не только о выборах. «Ввести в состав кандидатов в члены Политбюро секретаря ЦК народного комиссара внутренних дел тов. Ежова Н.И.».

– Ого! – только и сказал Филипп.

Такого не бывало со времен товарища Дзержинского – чтоб руководитель органов был в политбюро.

– То-то, что ого. Вчера решилось, вечером. Ни на каком, конечно, не на пленуме. Досылали «молнией» по редакциям, в уже готовое сообщение. Ты, поди, Бляхин, сколько-нисколько ночью подрых, а я до утра с большими звездастыми начальниками квасил. И сказал мне Малютка, сильно пьяный и сильно счастливый: «Я должен высокое доверие Володя оправдать. К годовщине Октября положу ему на стол дело эсэровской организации „Счастливая Россия“. Полностью доследованное и готовое для суда. Не подведи меня, Шванц. Не то я тебя подведу. Под статью». Я, как положено, весь затрепетал. «Будет исполнено, товарищ кандидат в члены Политбюро! К 7 ноября доложу и представлю».

Пока что Филипп чувствовал одно облегчение – не про такси разговор. Но облегчался он недолго.

– Стало быть, нынче пятнадцатое. – Капитан глядел на календарь с ровными столбиками шестидневок. – Считая по-старому, у нас три недели с хвостиком. Связь идейно-теоретического центра с эсэровским подпольем и заграницей мне обеспечат другие сотрудники, там процесс идет, сбоя не будет. А вот с самим центром у нас закавыка. Главаря-то всё нет. «Брата Илария» нужно добыть, срочно. И этим займешься ты. Такое тебе задание.

– Я?! – Филиппа аж качнуло. – Да где я его найду? Как? Мы даже имени не знаем!

– Знаем, знаем, – отмахнулся начальник. – Это Кролль думает, что не знаем. Бах Иннокентий Иванович, из дворян, 1877 года рождения. И прежний адрес установлен, и всё прочее. Из того, что я про него выяснил, похоже, что гражданин Бах очень для нас подходящий. Такой христосик, который сам на себя всё возьмет, выкручиваться и на других валить не станет. Ты мне только его сыщи, Бляхин, а как его обработать, я уже придумал.

«Сыщи», обреченно подумал Филипп. Нашел сыщика! Вот, значит, как он придумал меня извести. Стрелочником поставить. Не будет главаря – станут виноватого искать. А кто виноват? Оперуполномоченный Бляхин.

– На Кролля надо давить, – сказал он тихо. Встрепенулся. – И на писателя! Я повесть уже почти дочел. Скоро буду готов к допросу.

Шванц вяло поморщился.

– С Кроллем только время терять. Из писателя всё что можно выжали. Ты, конечно, попробуй, но он не знает. Иначе дал бы показания…

Сочные губы капитана скривила усмешка, маленькие глаза из-под очков глядели хитро.

– Есть еще одна ниточка, более перспективная. Ты, наверно, всю башку себе изломал, на кой я тебя привлек к такому козырному делу? Ни опыта у тебя, ни сноровки. Пришло время объяснить. Не в твоих психологических дарованиях дело и тем более не в сыщических способностях. Ясно, что ты не Нат Пинкертон. Но, восстанавливая передвижения «брата Илария», мы выяснили, что накануне исчезновения он виделся с неким человеком и долго с ним о чем-то толковал. Этого человека ты хорошо знаешь. Ну, или раньше хорошо знал.

– Кого это я знал? – напрягся Филипп. Не было и не могло у него быть знакомых, которые с монахами и контриками водятся. Ой, загибает Шванц, в засаду какую-то заводит.

– Некто доктор Клобуков, Антон Маркович, 1897-го гэ рэ, главный анестезиолог Университетской клиники на Пироговской.

– Кто?

Не сразу и вспомнил.

– А-а, да. Был такой. Давно когда-то, на Гражданской, вместе служили…

Проглотил «у Рогачова», вовремя остановился. Но Шванц сам подсказал:

– У Рогачова, тогдашнего члена РВС Югзапфронта. Причем служили вы бок о бок и, наверно, корешили.

– Не то чтобы… Я – рабочая косточка, а Клобуков был интеллигент, мямля.

«Тревога! Тревога!» – колотилось в мозгу.

– Это хорошо, что мямля. Это очень хорошо. Но со мной он не мямлился. Я ведь с Клобуковым встречался, неформально, просил помочь следствию. Нет, говорит, не рассказывал мне Иннокентий Иванович, куда уезжает. А я по глазам вижу: врет.

– Почему неформально-то? – не понял Филипп. – Почему не арестовали?

– Нельзя было. Он известный анестезиолог, светило. Недавно участвовал в операции наркомюста Крыленко, и тот остался очень доволен. После истории со смертью наркомвоенмора Фрунзе все они жутко боятся наркоза. Крыленке скоро снова на операцию ложиться, он теперь в Клобукова этого, как в бога, верит. Тут надо тебе еще одно обстоятельство знать. Для полноты картины. Учти: информация сверхсекретная. Сообщаю как доверенному сотруднику. Крыленко находится у нас в разработке. Если взять Клобукова, близкого к нему человека, нарком насторожится, а этого нам не надо…

– Товарищ Крыленко – в разработке?! Он же первый революционный главковерх!

– Не нашего ума дело. Велели разработать – разрабатываем. Хотя, опять-таки по секрету, скажу тебе, что у Крыленки война с товарищем Вышинским, прокурором СССР. Очень возможно, что Вышинского сейчас в другом подразделении тоже разрабатывают. Тут чья возьмет. Но думаю, что прокурор наркомюста схарчит.

– Да кто такой Вышинский против самого Крыленко?

– Ноль без палочки, – согласился капитан. – Но есть у Вышинского одно важное преимущество. В семнадцатом году, при Временном правительстве, он в Петрограде командовал милицией и подписал приказ об аресте товарища Ленина.

– Какое же это преимущество?

– Дурак ты, Бляхин. Вышинский знает, что на волоске висит. А Крыленко о себе много понимает. Сейчас много о себе понимать вредно. Спокойней на волоске висеть – если, конечно, волосок в правильной руке.

И подмигнул, с намеком. Неужто уже нашел у Мягкова снимок? Нет, времени у него не было.

– Однако, раз мы в цейтноте, деликатности в сторону. Сегодня возьмем Клобукова. Я с ним, конечно, по своей методе поработаю, но если не получится, мне понадобишься ты. Как старый его друг и хороший психолог. Подумай, чем его взять. Вот сведения на Клобукова, прогляди.

Раскрыв тощую папку, Филипп сначала посмотрел на фотографию. Солидный, в шляпе. Постарел. Сколько же это… шестнадцать, нет, семнадцать годов не видались. Так. Супруга – Мирра Носик, 1903 года, в графе «отчество» почему-то прочерк. А, незаконная, понятно. Тоже врач, кафедра челюстно-лицевой хирургии. Дети – ишь, двоих настрогал. Сын Рэм, на полгода младше Фимы. И дочь, маленькая, четыре года… Интересно: инвалид детства.

Спросил:

– Что у него с дочкой?

– Не выяснял. Какая разница? – Шванц сощурился. – Ты что лоб наморщил? Соображения имеешь? Выкладывай.

Соображения у Филиппа имелись, но про них капитану знать было незачем.

Когда Шванц возьмет Антоху Клобукова в оборот, всё до донышка вытрясет. Чего было и чего не было. Антоха – не Кролль. Пару раз съездят по рылу – напишет всё, что надиктуют. А уж Шванц такой возможности потопить его, Филиппа, не упустит. Через рогачовскую-то службу – милое дело. Сто процентов выяснится, что Бляхин еще с 1920 года тайный враг советской власти – шпион, вредитель или еще что. В протокол попадет – не вырубишь топором. Это еще хуже, чем фотография формуляра. Ту Шванц, если найдет, припрячет, чтобы за горло держать. А протокол не спрячешь…

От напряжения прямо уши заложило. Шевели мозгами, Бляхин. Спасай себя! И о сыне подумай. Пропадет без тебя мальчонка…

– Я так полагаю, что не надо Клобукова арестовывать, – спокойно, раздумчиво сказал он вслух. – Это будет ошибка. Вы его правильно определили. Не такая уж он мямля. На себя наклепать – это они, интеллигенты, могут, а давать показания против других – им проще сдохнуть. Опять же – не мое дело и вам виднее, – но наркомюста Крыленку тревожить не надо бы. Переполошится, пойдет жаловаться к товарищу Сталину, поломает вам всю разработку. Еще и от товарища Ежова огребете. По-другому надо с Клобуковым. По-умному.

– Ну-ка, ну-ка?

– Не его надо взять, а жену.

– Почему? Объясни. – Шванц смотрел с интересом. – Ну возьмем, и что нам с той жены?

– Не в жене дело. В детях. – Филипп заговорил уверенней. – Человек как устроен? Чего перед собой не видит, того вроде как и нету. В тюрьму посадим Клобукова – упрется. А тут он дома, с сыном, с дочкой. Они плачут, спрашивают, где мамка. Упираться, когда родные дети плачут, труднее. Пусть Клобуков подумает, кто ему дороже – какой-то там Бах или жена с сыном-дочкой. Опять же очень хорошо, что у него дочь инвалидка. Таких больше любят, сильней жалеют.

Шванц молчал. Один глаз зажмурен, второй – холодный, неподвижный – не отрывался от бляхинского лица.

– …Да, полезный ты человечек. Психологически расчет тонкий. И с Крыленкой ты прав. За самого врача он вступится по полной, из-за операции, а за жену навряд ли. Максимум – позвонит, поинтересуется. Наврем ему что-нибудь… Решено. – И ладонью по столу, бодро. – Прямо сейчас берем жену. Денька три-четыре дадим Клобукову дойти, а там и дожмем. Молодец, Бляхин. Награда тебе за смекалку: иди, читай увлекательную беллетристику. Готовься к встрече с автором. Эту линию мы тоже пока отпускать не будем.

Дожив почти до семидесяти лет, Карл Ветер не знал, что такое страх. Как-то не доводилось бояться. Один раз в Северном Ледовитом заглох двигатель, а через некоторое время засорился запасной, и батискаф начал медленно опускаться. Подумалось, отстраненно так: а вдруг в компрессоре закончится аварийный запас воздуха раньше, чем меня найдут? И стало неприятно. Но ничего такого, о чем пишут в старинных романах – стук зубов, ледяная дрожь, волосы дыбом (они тогда еще были, волосы), – с Карлом не случилось. Он решил, что это из области художественных преувеличений.

Но при виде китайца, за которым Ветер так истово гонялся, он испытал не охотничий азарт, а нечто очень похожее на книжный ужас. Задрожали и ослабели колени, в глазах потемнело, а по скальпу пробежала щекотка – если б были волосы, то, может, и зашевелились бы.

Спокойно, сказал себе Карл. Спокойно. Мне страшно, потому что я думал: я охотник и иду по следу, а на самом деле здесь выслеживают меня…

Можно нажать сигнал вызова муниципальной полиции – вон красный рычаг, около автоматов. Но что дальше?

Китаец и двое остальных одеты в черные костюмы – так экипируется охрана высших должностных лиц. У них наверняка служебные значки, и полиция просто возьмет под козырек. Закончится тем, что задержат самого Карла. И никто никогда не узнает о заговоре…

Нужно оторваться. Всё остальное потом: собраться с мыслями, выработать новый план… Потом.

Он кинулся вниз по эскалатору, оглядываясь через плечо. Людей в черном было не видно. Замешкались? Отлично!

Проехал две остановки, пересел на другую линию, потом еще раз.

Всё. Оторвался.

Куда теперь?

Перебрал несколько вариантов. Остановился на самом правильном. Единственно правильном.

Сел на зеленую ветку. Конечная станция – «Речной вокзал». Там на катер и к Каролине, на Олений остров…

Ветер стоял в конце вагона, напряженно размышлял, рассеянно глядя через стеклянную дверцу в соседний тамбур.

Вдруг его замутило.

Там, спиной, покачивался человек в черном. Рядом еще один. И еще. Первый чуть повернул голову, скосил глаз. Глаз был узкий!

Как?! Откуда?! Ведь несколько раз проверял – слежки не было! На прошлом перегоне заглянул в соседний вагон – чисто, никого!

Кто эти люди, умеющие следить так, что от них не отвяжешься?

Наверное, бывшие работники Резидентуры – упраздненного отдела ФСБ, засылавшего в Империю секретных агентов. Они проходили курс специальных дисциплин, которым теперь нигде не учат. Но люди-то остались. Со всеми своими навыками. Вполне естественно, что кто-то из них мог попасть в охрану регулятора.

Стоп. Может быть, они думают, что честно выполняют свои обязанности и участвуют в чем-то законном?

Мысль была славная, но долго не продержалась. За старшего у них Ван Мынь, а этот уж точно преступник и убийца.

Карлу впервые пришло в голову, что его тоже могут убить. Сегодня. И, может быть, очень скоро.

Он сначала сильно удивился, потом так же сильно разозлился. Симптомов страха, во всяком случае, не ощутил.

А заодно придумал совершенно гениальный трюк, как избавиться от «хвоста» (черт знает, из каких чуланов памяти или прочитанных в детстве книжек выплыло это слово).

На остановке, когда двери уже закрывались, придержал их и выскочил.

Мимо проехал поезд. Из-за стекла очень близко, с метрового расстояния, на Карла смотрел китаец. Его лицо было неподвижно, припухлые глаза поблескивали холодным, каким-то неживым блеском.

Ветер сосредоточенно посмотрел на часы, покачал головой – будто вспомнил о чем-то в самый последний момент, потому и выскочил на платформу. Деловито побежал прочь по перрону, словно бы к выходу.

Но когда поезд скрылся в туннеле, вернулся назад и сел на следующий. Доехал до «Речного». Сначала осторожно высунулся из вагона и только потом вышел.

До конечной доезжали немногие. Среди нескольких человек, направившихся к эскалатору, никого в черном не было.

Но успокоился Карл, только когда выбрался из Оранжереи наружу, к реке, и подставил лицо холодному ветру.

Теперь уж точно всё. На острове, у Каролины, никто его не найдет.

На обсерваторском катере тоже всё оглядывался.

Нет, никто за ним не плыл. И на причале никого не было.

Уф. Оторвался!

– Здесь что-то не так, – сказала Каролина. Она была в голубом рабочем халате. Стояла рядом со своей гигантской трубищей, направленной в небо, – словно жрица у подножия истукана. – Откуда взялся этот… как ты его назвал – «хвост»? Причем именно тогда, когда ты докопался до разгадки? И почему они безошибочно находили тебя вновь и вновь? Ну-ка, стой смирно.

Она подошла к столу, уставленному сложной аппаратурой, и навела на Карла дуло какого-то прибора.

– Что это?

– Абсорбер. Улавливает сигналы с орбитальных телескопов. Принцип работы тот же, что у ваших устройств, которые присматривают за психами. Не дергайся!

Он застыл.

Каролина хищно присвистнула.

– Что и тре.

Подошла, пошарила рукой по его плечу. Наклонилась. Отцепила пальцами маленький прозрачный квадратик.

– Это же «липучка»! – поразился Ветер. – Как она могла сюда попасть?

– Думай. Вспоминай.

Он ахнул.

– Когда мы с тобой… в коридоре… Мика! Хлопнул меня по плечу! Как раз по этому месту! Мика?! Дельфин?!

У Карла снова, как при виде Ван Мыня, по скальпу побежали мурашки.

А Каролина была спокойна.

– Одной загадкой меньше. Понятно, как они тебя находят. Откуда узнали, что за тобой нужно следить, тоже ясно. Кто-то их предупредил. Скорее всего, твой губастый друг. Или же у тебя в кабинете прослушка.

– Мика? – пробормотал Ветер.

Это невообразимо… Но что тут вообще вообразимо?

– Ветер, ты весь белый. – Она смотрела на него с тревогой. – Тебе плохо?

– Мне очень плохо. Мир… совсем не такой, как я думал всю жизнь. Он… враждебный. Я не знаю, кому верить и доверять. Никому нельзя. Только тебе.

– Сюсюсю, – ответила грубая Каролина. – Давай обнимемся и поплачем. Только не сейчас, позже. Раз на тебе «липучка», они знают, где ты.

– Ты права! И про тебя знают! Ты тоже в опасности!

Ветер заметался по комнате, но в следующую секунду включился всегдашний внутренний механизм, возвращавший мозг в рабочее состояние даже при аварийной ситуации. Все-таки не зря Система направила Карла работать в службу безопасности.

– Нам надо немедленно убираться отсюда. Стать для них невидимыми. «Липучку» приклеим к столу. Пусть думают, что я здесь.

– Здорово, – восхитилась Каролина. – Тебя бы в старинные шпионские времена.

– …Но куда нам спрятаться? И как?

Она сказала:

– Я знаю. Там не найдут. Идем.

Скинула халат, взяла со стула сумку и пошла к двери. Каролина не теряла времени на лишние слова – особенно когда следовало торопиться.

На стоянке турболетов, где брызгал октябрьский дождик и с крыш сердито каркали промокшие вороны, Каролина показала на самый маленький летаппарат:

– Мой – вон тот. Выдали, потому что я не люблю ни с кем. Но вдвоем поместимся.

– Куда ты на нем летаешь?

– На периферийные обсерватории. На Карпатах есть, на Кавказе, на Северном Урале. Мы полетим на кавказскую. Садись. По дороге расскажу.

Через несколько минут они уже летели через облако, в густом тумане, поднимаясь все выше и выше.

– Самая большая периферийка у нас на Эльбрусе. – Каролина говорила как обычно – короткими, обрубленными фразами. – Там Главный Телескоп. Я туда минимум раз в месяц. На день, на два.

– Но что ты объяснишь про меня тамошним коллегам?

– Они тебя не увидят. В обсерватории я только работаю. Не ночую. Ты же знаешь, я не выношу. Там на одной из соседних гор есть заброшенная метеостанция. Старинная, двадцатого века. Гора Чинаяк, 4700 метров над уровнем моря. Устроила себе там гнездо. Идеальное место.

– Ну допустим, мы спрячемся… – Карл прищурился от яркого солнца – полоса туч осталась внизу. – Что дальше?

– Что-нибудь придумаем. Вдвоем – наверняка. Нам нужен покой и нужно немного времени. Мы прилетим, поедим. У меня там полно припасов. Потом ляжем спать. Вдвоем, но без глупостей. Просто обнимемся и час поспим. А потом проснемся и на свежую голову разработаем план.

Он умолк, сам на себя поражаясь.

Стране угрожала страшная опасность, жизнь висела на краешке, но Карл представил, как лежит с ней, обнявшись, и всё остальное поблекло. Огромный мир сжался до размера двух человек – и странным образом не стал от этого меньше.

Через полтора часа прилетели в зону ясной погоды. Земля внизу была складчатая – начались кавказские предгорья. Потом вдали показались заснеженные верхушки. Одна, раздвоенная, была выше других. Эльбрус.

– Вон она – моя Чашка.

Свободной рукой Каролина показала немного в сторону.

– Почему чашка?

– «Чинаяк» значит «чашка». Похоже, да?

Турболет завис над горой, которая издали выглядела тупоконечной, но вблизи оказалось, что вершина как бы немного вдавлена, с овальной впадиной на макушке.

– Скорее на блюдце.

– Должно быть, древние горцы не знали блюдец. Пристегнись. Сажусь.

От винта с камней взвилась пыль. Карл, перегнувшись, осматривался.

– Это же развалины.

Посередине «блюдца» стояла приземистая постройка без окон, с каким-то ржавым железным кругом наверху. Вероятно, когда-то там торчал метеозонд.

– Я снаружи не ремонтировала. Зачем? Но внутри удобно. Всё есть. Увидишь.

Спустились на землю, причем Каролина, проигнорировав предложенную руку, спрыгнула сама.

Остановились перед дверью. Она была новая, блестящая.

Что-то в стене звякнуло, стальная пластина отъехала в сторону.

– Автоматику поставила, – удивился Ветер. – Сама? Мастер золотые руки.

Внутри было темно, ничего не видно.

– Дура! – выругалась Каролина. – Сумку под сиденьем. Ты заходи, я сейчас. Выключатель справа от двери. Нащупаешь.

Он шагнул в дом, пошарил по стене, но кнопки не нашел, а тут еще дверь, должно быть, на самозакрывающемся механизме, с тихим щелканьем встала на место, и тьма сделалась кромешной.

Где чертов выключатель?

Через секунду свет зажегся сам собой.

Ветер зажмурился. Помассировал веки. Открыл глаза.

Он находился в совершенно голом помещении. Гладкие стены матово поблескивали.

– Пустовато у тебя здесь! – крикнул Карл, оборачиваясь. – Эй, Каролина! Ты что застряла?

Ответа не было.

Подождав еще немного, Ветер толкнул дверь. Не отворилась. Поискал вокруг – ни рычага, ни кнопки.

– Каролина, как эта штука открывается?

Тишина.

– Каролина!

Он огляделся еще раз, с удивлением. Вдруг подумал: как это она могла в одиночку так капитально тут обустроиться? Постучал по стене – ого, сплошной металл. И ничего вокруг. Вообще ничего. Металлические стены, металлический пол, металлический потолок. И металл какой-то непонятный. Нет, не сталь.

– Каролина! Да где ты там?

Прошло много времени.

Он звал. Колотил в дверь. Долго отказывался верить.

Но поверить все-таки пришлось.

Ветер умолк. Прислонился спиной к стене. Тряхнул головой. Несколько раз повторил: «Нет. Нет. Нет. Не может быть. Этого. Не может. Быть».

Потом опустился на пол и закрыл лицо руками.

Мир Карла Ветра стал совсем пуст. Как эта комната.

Нашел у д. Ф.!!! Holy shit…

Не дочитал чуть-чуть, потому что мочи не было. Брюхо подвело до урчания и голодной тошноты. Еще бы! Считай, сутки не жрамши, только чай пил. Надо подкрепить организм, а то неизвестно, будет ли потом время.

Короче, пошел в буфет. Отстоял сорок минут в длинной очереди, время было уже обеденное, зато покушал плотно, с запасом: суп харчо, битки с гречей, два бутерброда с краковской, компот. Думал колбаски еще взять – она была хорошая, жирная, но заглянул Шванц, пошарил взглядом по столикам, поманил пальцем. Черт знает, откуда он всегда знал, где Филиппа найти.

Капитан был в хорошем настроении, весь лоснился от довольности.

– Уже взяли, – сообщил он, хлопнув Бляхина по плечу. – Даже выезжать не пришлось. У меня сегодня Клобуков поставлен под наружное – я же хотел его брать. А он на вокзал отправился, как раз с супругой. В Кострому она собралась, операцию какую-то делать. Живо звоню в шестой, транспортный: так, мол, и так, помогайте, смежники. Поднимайте ваших, железнодорожных. У них опыт, сработали чисто. Муж с перрона ручкой помахал, поезд тронулся, а через десять минут на Сортировочной – техническая остановка. Сняли голубу под белы ручки и в машину. С минуты на минуту доставят. Пойдем потихоньку в приемный блок. Поглядишь, как я буду принимать мадам Носик-Клобукову по своей методе. Тебе понравится.