Десять негритят / And Then There Were None Кристи Агата
– В общем, он знает очень много. И, основываясь на этом знании, выдвинул против нас вполне определенные обвинения.
Поднялся ропот возмущения.
– Все это наглая ложь! – крикнул генерал Макартур. – Клевета!
– Это ужасно! – воскликнула Вера, часто дыша. – Чудовищно!
Роджерс хрипло вымолвил:
– Ложь – все ложь… мы никогда… никто из нас…
Энтони Марстон буркнул:
– Даже не знаю, о чем там говорил этот болван!
Поднятая рука судьи Уоргрейва усмирила волнение. Он заговорил, тщательно подбирая слова:
– Я хочу заявить следующее. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдварда Ситона. Я прекрасно помню этого человека. Он предстал перед судом в июне тридцатого года. По обвинению в убийстве пожилой леди. Адвокат был мастер своего дела и сумел составить у присяжных благоприятное мнение о своем подопечном. Тем не менее улики свидетельствовали против него. Я высказался соответственно, и присяжные вынесли вердикт «виновен». Вынося смертный приговор, я только подтвердил их мнение. Защита подала апелляцию на основании якобы имевшего место неправильного руководства. Ее отклонили, осужденного казнили. И теперь я хочу заявить перед всеми вами, что в этом деле моя совесть совершенно чиста. Я лишь исполнил свой долг, и ничего больше. Я вынес приговор человеку, признанному виновным судом.
Армстронг вспомнил. Дело Ситона! Приговор всех тогда удивил. Как раз во время слушаний он встретил в ресторане Мэтьюза, королевского адвоката. Тот был уверен, что выиграет дело. «Вердикт присяжных уже у нас в кармане. Оправдательный, почти наверняка». А потом до него доходили такие комментарии: «Судья был настроен против обвиняемого. Он убедил присяжных, и они сыграли ему на руку. Но все строго по закону, не подкопаешься. Старый Уоргрейв свое дело знает. Хотя он практически свел с этим парнем счеты».
Воспоминание нахлынуло внезапно. И доктор, не успев подумать, спросил:
– А вы знали этого Ситона лично? Я имею в виду, до дела?
Холодные глаза рептилии глянули на него из-под набрякших век. Чистым холодным голосом судья произнес:
– Я ничего не знал о Ситоне до начала слушаний по его делу.
Армстронг подумал:
«Он лжет. Точно лжет».
II
Дрогнувшим голосом заговорила Вера Клейторн:
– Я тоже хочу рассказать. О том мальчике – Сириле Хэмилтоне. Я была его гувернанткой. Врачи запрещали ему заплывать далеко в море. Однажды, когда я была чем-то занята, он взял и поплыл. Я за ним… Но я не успела… Это было ужасно… Но я не виновата. Коронер на дознании сказал, что моей вины тут нет. А его мать – она была так добра… Если уж она не винила меня ни в чем, то зачем… зачем говорить тогда такие ужасные вещи? Это несправедливо, несправедливо…
И она горько заплакала.
Генерал Макартур похлопал ее по плечу и сказал:
– Ну, ну, девочка… Конечно, все это неправда. Этот тип просто спятил. Спятил, и все тут! Рехнулся! Телегу ставит впереди лошади.
Он выпрямил спину, расправил плечи и гаркнул:
– Не в моих правилах отвечать на клевету. Но на этот раз я чувствую, что придется… придется сказать, что в этом обвинении насчет… э-э… молодого Артура Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был одним из моих офицеров. Я послал его в разведку. Его убили. На войне смерть – естественное дело. Должен сказать, что я оскорблен… клевета на мою жену. Безупречная женщина. Абсолютно – жена Цезаря!
Генерал Макартур сел и дрожащей рукой расправил усы. Было заметно, что речь стоила ему больших усилий.
Заговорил Ломбард. В его глазах плясали чертики. Он начал:
– Насчет тех дикарей…
– И что с ними? – подхватил Марстон.
Филипп Ломбард ухмыльнулся:
– Все верно. Я их бросил! Из чувства самосохранения. Мы заблудились в буше. Я и еще пара парней взяли оставшийся провиант и смылись.
Генерал Макартур сурово вопросил:
– Вы бросили своих людей? Оставили их умирать с голоду?
– Да, – ответил Ломбард. – Я поступил не как пукка сахиб, конечно. Но долг перед самим собой – первейший долг всякого человека. К тому же дикари не боятся умирать. Для них это не то же самое, что для нас, европейцев.
Вера отняла от лица ладони и спросила, глядя на него в упор:
– И вы бросили их – умирать?
– Я бросил их умирать, – ответил Ломбард.
И его веселые глаза глянули в ее, испуганные.
Энтони Марстон озадаченно сказал:
– Я тут подумал – Джон и Люси Комбз… Должно быть, это те двое ребятишек, которых я сбил под Кембриджем. Чертовски не повезло.
– Кому, им или вам? – ядовито спросил судья Уоргрейв.
– Вообще-то я имел в виду себя… – ответил Энтони, – хотя, конечно, вы правы, сэр… не повезло им. Но это была чистая случайность. Они просто взяли и выскочили на дорогу из-за какого-то дома. Меня тогда на год лишили прав. Дьявольски неудобно.
Доктор Армстронг пылко воскликнул:
– Нельзя, нельзя так гонять! Молодые люди вроде вас представляют угрозу для общества.
Энтони пожал плечами и ответил:
– Машины будут ездить все быстрее. Хотя в Англии дороги безнадежны. Здесь и разогнаться-то негде.
Он рассеянно огляделся в поисках своего стакана, увидел его, взял и отошел к другому столу, где стояли виски и содовая. Уже оттуда бросил через плечо:
– Все равно суд признал, что это была не моя вина. Несчастный случай!
III
Слуга, Роджерс, уже давно нервно облизывал губы и ломал пальцы. Теперь он тихим подобострастным голосом произнес:
– Позвольте и мне сказать несколько слов, господа.
– Валяйте, Роджерс, – подбодрил его Ломбард.
Тот кашлянул и снова провел языком по сухим губам.
– Тут, сэр, шла речь обо мне и миссис Роджерс. И о мисс Брейди. Это все неправда, сэр. Мы с женой были с мисс Брейди до самого конца. Она страдала нездоровьем и раньше, еще до нас. А в ту ночь, сэр, – в ночь, когда ей стало плохо, – была гроза. Телефон испортился. Мы не смогли вызвать врача. Я сам пошел за ним, пешком. Но он пришел слишком поздно. Мы сделали для нее все, что могли. Мы были ей преданы. Кто угодно вам подтвердит. Никто никогда не сказал о нас дурного слова. Ни единого слова.
Ломбард задумчиво глядел на дергающееся лицо слуги, его сухие губы, напуганные глаза. Вспомнил про упавший с грохотом поднос. И подумал: «Да неужели?» – но вслух ничего не сказал.
Заговорил Блор – нагловато-добродушно, как принято у полицейских:
– Получили что-нибудь после ее смерти, а?
Роджерс вытянулся и сухо произнес:
– Мисс Брейди оставила нам небольшое наследство в благодарность за долгую службу. И что в этом дурного?
– А вы-то сами, мистер Блор? – встрял Ломбард.
– Что – я?
– Ваше имя тоже было в списке.
Блор побагровел.
– Вы про Ландора? Случай с ограблением банка – Лондонский коммерческий…
Судья Уоргрейв оживился:
– Я помню это дело. Судья, правда, был другой, но я его помню. Ландора осудили на основании ваших показаний. Ведь это вы расследовали то ограбление?
– Я, – подтвердил Блор.
– Ландор получил пожизненный срок и год спустя умер в Дартмуре. Он был слабого здоровья.
– Он был бандит, – отрезал Блор. – Это он уложил ночного сторожа. Там все свидетельствовало против него, с самого начала.
Уоргрейв медленно проговорил:
– Кажется, вы еще получили благодарность за умелое ведение дела.
Блор угрюмо ответил:
– Повышение.
И хрипло добавил:
– Я исполнял свой долг.
Ломбард неожиданно звонко рассмеялся и сказал:
– Надо же, какие здесь собрались исполнительные и законопослушные граждане! Все, кроме меня. А что у вас, доктор? Маленькая профессиональная ошибочка? Подпольная операция, наверное?
Эмили Брент взглянула на него с нескрываемым раздражением и немного отодвинулась.
Доктор Армстронг, полностью владея собой, лишь добродушно покачал головой.
– Я и сам теряюсь в догадках, – сказал он. – То имя, которое было названо вместе с моим, ничего мне не говорит. Как там ее – Клиз? Клоз? Никогда я не лечил такую женщину, да и чтобы кто-нибудь из моих пациентов умирал, тоже не припомню. Совершеннейшая загадка. Хотя, конечно, это было давно… Может, это кто-то из тех, кого я оперировал в больнице. Люди часто слишком поздно обращаются к врачам. А когда пациент умирает, всю вину сваливают на хирурга.
Он вздохнул и покачал головой.
А сам подумал:
«Пьян – я был пьян. И взялся за скальпель! Нервы ни к черту, руки дрожат… Конечно, я ее зарезал. Бедная старуха – а ведь простая была операция, если на трезвую голову. Хорошо еще, что в нашей профессии рука руку моет. Сестра, конечно, все поняла, но болтать не стала. Господи, как я тогда перепугался! Зато пить бросил. Но кто мог дознаться об этом столько лет спустя?»
IV
В комнате воцарилось молчание. Все смотрели на Эмили Брент, кто прямо, кто исподтишка. Она не сразу поняла, чего от нее ждут. А когда поняла, брови полезли на ее низенький лоб.
– Вы ждете от меня каких-то слов? – заговорила женщина. – Но мне нечего сказать.
– Так уж и нечего, мисс Брент? – повторил судья.
– Нечего.
Уоргрейв поджал губы. Огладил лицо. И тихо продолжил:
– Вы отказываетесь от защиты?
Мисс Брент холодно ответила:
– Мне не нужна защита. Я всегда поступала только по велению совести. Мне не в чем себя упрекнуть.
Такой ответ никого не удовлетворил. Но Эмили Брент была не из тех, кого заботит общественное мнение. Она и глазом не моргнула.
Судья кашлянул раз, затем другой и сказал:
– На этом мы вынуждены прервать наше расследование. Скажите, Роджерс, кто еще есть на острове, кроме нас, вас и вашей жены?
– Никого, сэр. Совсем никого.
– Вы уверены?
– Конечно, сэр.
Уоргрейв продолжал:
– Мне пока не ясна цель, с которой наш анонимный хозяин собрал нас здесь. Однако, по моему мнению, этот человек, кем бы он ни был, не нормален в самом общепринятом смысле этого слова. Он может оказаться опасен. Поэтому в наших интересах как можно скорее покинуть этот дом. Предлагаю сделать это сегодня.
– Прошу прощения, сэр, – сказал Роджерс, – но на острове нет лодки.
– Нет лодки?
– Нет, сэр.
– Как же вы поддерживаете связь с сушей?
– Фред Нарракотт приплывает сюда каждое утро, сэр. Привозит хлеб, молоко, почту, берет заказы.
– Тогда, по моему мнению, нам всем следует уехать завтра утром, на лодке этого Нарракотта, – заключил Уоргрейв.
Раздался одобрительный хор, из которого выбивался лишь один голос. Энтони Марстон не был согласен с большинством.
– Неспортивно как-то, – сказал он. – Надо бы разведать, в чем тут дело, а уж потом ехать, нет? Жалко бросать такой детектив. Триллер прямо.
Судья кисло заметил:
– В моем возрасте триллеры, как вы изволите выражаться, уже не доставляют никакого удовольствия.
Энтони насмешливо ответил:
– Закон убивает радость жизни! Я – за преступление! За него и выпью.
Он поднес к губам свой стакан и залпом выпил его содержимое. Может быть, чуть поспешнее, чем следовало бы. Марстон поперхнулся – и сильно. Его лицо исказилось, побагровело. Хватая ртом воздух, он сполз со стула на пол, выронив из рук стакан.
Глава 5
I
Это произошло так неожиданно и быстро, что у всех захватило дух. Все стояли и беспомощно смотрели на тело на полу.
Первым к упавшему подскочил Армстронг и опустился рядом с ним на колени. И почти сразу поднял изумленные глаза.
– Бог мой! Он умер! – пораженный, прошептал он.
Они не поняли. То есть не сразу.
Умер? Кто умер? Этот молодой скандинавский бог в расцвете сил и здоровья? Сражен во цвете… Но молодые люди не умирают вот так, просто поперхнувшись виски с содовой…
Нет, они не поняли.
Доктор Армстронг внимательно вгляделся в лицо покойного. Понюхал сведенные судорогой губы. Взял стакан, из которого тот пил.
– Умер? – уточнил генерал Макартур. – Вы хотите сказать, что малый просто поперхнулся и… умер?
– Может быть, и так, – ответил доктор. – Верно то, что он умер от удушья.
И снова понюхал стакан. Кончиком пальца коснулся капель на дне, затем поднес его к губам и очень осторожно лизнул.
Выражение его лица изменилось.
Генерал Макартур сказал:
– Вот не знал, что можно умереть, просто поперхнувшись!
Эмили Брент отчетливо выговорила:
– И среди жизни нас окружает смерть.
Доктор Армстронг встал и резко произнес:
– Нет, умереть, просто поперхнувшись, невозможно. Смерть Марстона произошла, что называется, не от естественных причин.
– В его стакане… что-то… было? – почти шепотом спросила Вера.
Армстронг кивнул:
– Да. Не могу сказать, что именно. Скорее всего, один из цианидов. Но без характерного запаха синильной кислоты – значит скорее цианид калия. Действует мгновенно.
– Яд был в стакане? – отрывисто спросил судья.
– Да.
Доктор шагнул к столику с напитками. Вынул из бутылки с виски пробку, понюхал ее, лизнул. Проделал то же самое с содовой. Покачал головой:
– Всё в норме.
– Хотите сказать… он сам положил себе в стакан отраву? – уточнил Ломбард.
Армстронг почему-то разочарованно кивнул:
– Похоже на то.
– Значит, самоубийство? – констатировал Блор. – Странный выбор.
Вера задумчиво произнесла:
– Никогда бы не подумала, что человек вроде него может покончить с собой. Он был так полон жизни… И так – о! – так ее любил! Когда он съезжал сегодня вечером с холма в своем автомобиле, он был похож на… на… о, я не могу объяснить!
Но ее все поняли. Энтони Марстон, молодой мужчина в расцвете сил и красоты, многим показался тогда неземным созданием. И вот он лежит, точно сломанный цветок, на полу перед ними.
– Чем еще, кроме самоубийства, можно это объяснить? – спросил доктор Армстронг.
Все медленно покачали головой. Другого объяснения не было. Напитки были чисты. Все видели, как Энтони Марстон наливал себе спиртное. А значит, какой бы яд ни был в стакане, его мог положить туда лишь сам Энтони Марстон.
Но, с другой стороны, зачем Энтони Марстону убивать себя?
– Знаете, доктор, по-моему, тут что-то не так, – задумчиво сказал Блор. – На мой взгляд, мистер Марстон был не из тех джентльменов, которые совершают самоубийства.
– Согласен, – ответил Армстронг.
II
На этом все и кончилось. Да и что еще тут было говорить?
Армстронг с Ломбардом вместе отнесли недвижное тело Энтони Марстона в его комнату, где и оставили, закрыв его простыней с ног до головы.
Когда они снова сошли вниз, остальные стояли, сбившись кучкой, и дрожали, хотя вечер был не холодный.
Эмили Брент сказала:
– Пора идти спать. Поздно уже.
Время было за полночь. Предложение являлось вполне уместным – но все мешкали. Как будто боялись расстаться на ночь, ища защиты и утешения друг у друга.
– Да, поспать все-таки надо, – произнес судья.
– Я еще не убрал в столовой, – возразил Роджерс.
– Утром уберете, – коротко ответил Ломбард.
– Как ваша жена? – спросил Армстронг.
– Пойду посмотрю, сэр.
Через минуту-другую он вернулся.
– Спит, точно ангел, сэр.
– Хорошо, – сказал доктор. – Пусть спит, не будите.
– Не буду, сэр. Только приберу в столовой да проверю, заперто ли все на ночь, и сам лягу.
И он пошел через холл в столовую.
Остальные нехотя поплелись наверх.
Будь это старый дом со скрипучими половицами, темными углами и массивными деревянными панелями на стенах, им стало бы жутко. Но в доме все просто кричало о современности. Нигде не было потемок, исключалась сама возможность существования сдвижных панелей и потайных дверей, все заливал яркий электрический свет; полы, мебель, окна – все было новенькое, с иголочки, все сверкало. В этом доме не было тайны, здесь ничего нельзя было спрятать. В нем отсутствовала атмосфера.
Но почему-то именно это пугало больше всего…
На верхней площадке лестницы все пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату, и каждый – или каждая – автоматически, бессознательно повернул ключ, запирая свою дверь.
III
В приятной, пастельных тонов спальне судья Уоргрейв разделся и приготовился ко сну.
Его мысли были об Эдварде Ситоне.
Он очень хорошо помнил Ситона. Светлые волосы, голубые глаза, искренний взгляд и открытая улыбка. Все это настроило присяжных в его пользу.
Льюэллин, прокурор, запорол дело. Он погорячился, слишком многое хотел доказать. А вот Мэтьюз, адвокат короны, – умница. Его аргументы были убедительны. Вопросы свидетелям убийственно точны. Да и с клиентом на скамье подсудимых он управлялся виртуозно.
И Ситон с честью выдержал перекрестный допрос. Он не волновался, не горячился. Присяжных это тоже впечатлило. Мэтьюзу уже, должно быть, казалось, что дело в шляпе… Уоргрейв завел часы и аккуратно положил их рядом с кроватью.
Судья хорошо помнил свои действия на том процессе – он сидел, слушал, делал записи, собирая любые мелочи, которые говорили не в пользу обвиняемого.
Сколько удовольствия доставило ему то дело! Под конец Мэтьюз произнес первоклассную речь. Льюэллин, который выступал после него, уже не мог поколебать положительного впечатления, оставленного выступлением защитника.
И тогда за дело взялся он…
Судья Уоргрейв осторожно вынул свои вставные челюсти и опустил их в стакан с водой. Худые губы сжались. Теперь это был рот хищника, жестокий и беспощадный.
Прикрыв глаза, судья усмехнулся.
Да, уж выдал он тогда Ситону по первое число, будьте благонадежны!
Покряхтывая от ревматизма, Уоргрейв забрался в постель и выключил свет.
IV
Внизу, в столовой, у стола озадаченно стоял Роджерс.
Он смотрел на подставку с фарфоровыми фигурками.
И бормотал себе под нос:
– Вот чудно-то! Готов поклясться, что их было десять.
V
Генерал Макартур ворочался с боку на бок.
Сон не шел к нему.
В темноте перед ним стояло лицо Артура Ричмонда.
Артур был славный малый, он всегда отличал его среди других. И потому был рад, когда тот пришелся по душе Лесли. А ведь ей нелегко было угодить. Сколько раз, бывало, она воротила нос от хорошего парня только потому, что он, видите ли, скучный… Затвердит: «Скучный!» – и все тут.
Но с Артуром Ричмондом Лесли не скучала. С ним она поладила сразу. Они много говорили о театре, о музыке, о картинах. Она дразнила его, насмехалась над ним, разыгрывала… А он, Макартур, радовался, что она относится к парню по-матерински.
Да уж куда там, по-матерински! И как он, дурак, мог забыть, что Ричмонду двадцать восемь лет, а ей, Лесли, всего двадцать девять…
Генерал любил свою жену. Она и теперь стояла перед ним, как живая. Личико сердечком, яркие темно-серые глаза, кудрявая копна русых волос… Да, он любил Лесли и верил ей безгранично.
В том аду, во Франции, она была его спасением; присаживаясь отдохнуть, он вытаскивал ее фотографию из кармана кителя, смотрел на нее и думал о ней.
А потом он все узнал.
Читать бесплатно другие книги:
