Путь королей Сандерсон Брендон
Истории о лекарях
Девять лет назад
Кэл ворвался в хирургическую комнату, и вместе с ним сквозь открытую дверь проник яркий белый солнечный свет. В десять лет уже все предвещало, что мальчик будет высоким и тощим. «Кэл» – так он себя называл и не любил свое полное имя, «Каладин». Короткое подходило лучше. «Каладин» слишком уж смахивало на имя светлоглазого.
– Прости, отец, – сказал он.
Отец Кэла, Лирин, аккуратно затянул ремень на руке молодой женщины, лежащей на узком операционном столе. Ее глаза были закрыты; Кэл пропустил прием наркотика.
– Твое опоздание мы обсудим позже. – Лирин закрепил вторую руку женщины. – Закрой дверь.
Кэл с досадой повиновался. Окна затемнены, ставни плотно закрыты, и комнату освещал буресвет, излучаемый большим круглым сосудом со множеством сфер. Каждая была броумом, и в совокупности они составляли немыслимую сумму, взятую в бессрочный заем у властителя Пода. Фонари мигали, а буресвет всегда оставался ровным. От этого зависят жизни людей, говорил отец Кэла.
Кэл подошел к столу. Эту пятнадцатилетнюю девушку с блестящими черными волосами, без единой коричневой или русой пряди, звали Сани. Ее свободная рука была замотана в окровавленные лохмотья. Кэл скривился, увидев такую неуклюжую повязку – похоже, ткань оторвали от чьей-то рубашки и поспешно намотали на рану.
Голова Сани повернулась, и девушка что-то забормотала под действием наркотика. На ней была только белая хлопковая сорочка, не скрывавшая защищенную руку. Городские мальчики постарше со смехом рассказывали о тех случаях, когда им удавалось – если они не врали – поглядеть на девушек в сорочках, но Кэл не понимал, что тут такого увлекательного. Однако он переживал из-за Сани. Как и всегда, переживал из-за чужих ран.
К счастью, эта рана не выглядела ужасной. Если бы она угрожала жизни, отец бы уже начал работать, а Хесина, мать Кэла, помогала бы ему.
Лирин отошел к столу с препаратами и взял несколько маленьких прозрачных бутылочек. Он был невысоким и уже лысел, несмотря на относительную молодость. Свои очки отец называл самым дорогим из когда-либо полученных подарков и редко доставал – в основном для операций, – поскольку они были слишком ценными, чтобы носить просто так. Что, если он их поцарапает или разобьет? Под – достаточно большой город, но расположенный далеко на севере Алеткара, что превращало поездку за новыми очками в нелегкое путешествие.
Комнату содержали в чистоте, полки и стол мыли дочиста каждое утро, все вещи лежали, где следовало. Лирин говорил, что о человеке можно многое узнать по тому, как выглядит его рабочее место. Оно неряшливо или опрятно? Уважает ли он свои инструменты или бросает где попало? Единственные в городе фабриалевые часы стояли на конторке. У маленького устройства был один циферблат в центре и мерцающий дымчатый кварц в сердцевине; его следовало заряжать, чтобы вести отсчет времени. Никто другой в городе не заботился о часах и минутах больше Лирина.
Кэл подтащил стул и забрался на него – ничто не должно ускользнуть от его взгляда. Вскоре стулья ему уже не понадобятся; он с каждым днем становился все выше. Мальчик изучил руку Сани и сказал себе, как учил отец: «С ней все будет в порядке. Лекарь должен быть спокойным. Тревожиться – только зря время тратить».
Следовать этому совету очень трудно.
– Руки, – бросил Лирин, не отвлекаясь от сбора инструментов. Кэл вздохнул, спрыгнул со стула и поспешил к стоявшему у двери тазу с теплой мыльной водой.
– Ну какое это имеет значение?
Он хотел работать, хотел помочь Сани.
– Мудрость Вестников, – рассеянным тоном сказал Лирин, повторяя урок, который давал уже неоднократно. – Спрены смерти и гниения ненавидят воду. Это позволяет их отогнать.
– Хэмми говорит, это глупости. Он говорит, спрены смерти здорово умеют убивать людей, так с чего бы им бояться водички?
– Мудрость Вестников превосходила наше понимание.
Кэл скривился:
– Отец, но ведь они демоны. Это слова ревнителя, который приходил прошлой весной.
– Речь шла о Сияющих, – суровым тоном поправил Лирин. – Ты опять их путаешь.
Кэл вздохнул.
– Вестников послали учить человечество, – напомнил Лирин. – После того как нас изгнали из небесных чертогов, они возглавили поход против Приносящих пустоту. Сияющие – основанные ими рыцарские ордена.
– Которые стали демонами.
– Потому что предали нас, едва Вестники ушли, – пояснил Лирин и вскинул палец. – Они были не демонами, а просто людьми, которые получили слишком много власти и недостаточно здравого смысла. Как бы то ни было, ты будешь всегда мыть руки. Ты собственными глазами можешь видеть, какое воздействие это оказывает на спренов гниения, хоть спренов смерти увидеть и нельзя.
Кэл снова вздохнул, но сделал, как велели. Лирин опять подошел к столу. Он держал поднос, на котором были рядами разложены ножи и маленькие стеклянные бутылочки. Лекарь заботился о том, чтобы его сын не путал Вестников и Сияющих отступников, но временами сам себе противоречил: Кэл слышал, как он говорил, будто Приносящих пустоту не существовало. Что за нелепость. А кого еще винить, когда вещи пропадают по ночам или когда урожай на полях губят черви-копатели?
Люди в городе считали Лирина странным – слишком уж много времени он проводил с книгами и больными. Они неуютно чувствовали себя рядом с ним, и с Кэлом за компанию. Кэл лишь недавно начал понимать, что быть непохожим на остальных довольно-таки неприятно.
Вымыв руки, мальчик запрыгнул обратно на свой стул. Он снова занервничал, но надеялся, что ничего страшного не случится. Лирин при помощи зеркал направил свет сфер на руку Сани и аккуратно срезал самодельную повязку хирургическим ножом. Рана не угрожала жизни, но рука была сильно искалечена. Два года назад, когда отец только начал обучать Кэла, от такого зрелища его бы замутило. Теперь он привык к изувеченной плоти.
Это хорошо. Кэл решил, что такая привычка ему пригодится, когда он однажды отправится на войну сражаться за своего великого князя и светлоглазых.
У Сани оказалось сломано три пальца, кожу руки покрывали царапины и рваные раны, в которые попали кусочки веток и грязь. Третий палец выглядел хуже всего – размозженный, выгнутый под неестественным углом, сквозь кожу торчат белые осколки. Кэл ощупал его по всей длине, изучая раздробленные кости и почерневшую кожу. Аккуратно вытер подсохшую кровь и грязь влажной тряпицей, вытащил из раны камешки и ветки. Его отец в это время резал нитки для зашивания.
– Третий палец не спасти, верно? – спросил мальчик, бинтуя основание пальца, чтобы тот не кровоточил.
Отец с улыбкой кивнул. Он надеялся, что Кэл все увидит сам. Лирин всегда говорил, что мудрый лекарь знает, что отсекать, а что спасать. Если бы этот третий палец изначально вправили как следует… но нет, спасать его и впрямь бессмысленно. Если зашить рану, он просто загноится.
Ампутацию Лирин провел сам. Движения его рук были аккуратными и точными. Учиться на лекаря нужно десять лет, и пройдет еще немало времени, прежде чем Лирин позволит Кэлу взять нож. Сейчас Кэл вытирал кровь, подавал инструменты и придерживал нити из сухожилий, чтоб не путались, пока отец зашивал. Они восстановили руку насколько могли, работая с умеренной скоростью.
Отец сделал последний стежок, явно довольный тем, что удалось спасти четыре пальца из пяти. А вот родителей Сани такое вряд ли обрадует. Рука их дочери теперь изувечена – какое разочарование… Так было всегда: изначально рана вызывала ужас, а потом неспособность Лирина творить чудеса рождала гнев. Лирин говорил, все дело в том, что горожане привыкли, что у них есть лекарь. Для них исцеление из привилегии превратилось в нечто само собой разумеющееся.
Но родители Сани – хорошие люди. Они сделают маленькое пожертвование, и семье Кэла – его родителям, ему самому и его младшему брату Тьену – будет на что купить еду. До чего же странно, что чужое несчастье давало им средства к существованию. Может, отчасти по этой причине горожане и старались держаться от них подальше.
Лирин закончил, воспользовавшись маленьким раскаленным прутом, чтобы прижечь рану там, где стежков, как он считал, было недостаточно. Наконец нанес на руку едкое листеровое масло для предотвращения инфекции – масло отпугивало спренов гниения даже лучше, чем мыло и вода. Кэл наложил чистую повязку, стараясь не потревожить осколки костей.
Лирин выбросил палец, и напряжение Кэла схлынуло. С Сани все будет в порядке.
– Сын, тебе следует научиться справляться со своим волнением, – мягко заметил Лирин, смывая с рук кровь.
Кэл опустил глаза.
– Хорошо быть заботливым, – продолжил Лирин. – Однако избыток заботливости, как и любой другой, может стать проблемой, если помешает тебе во время операции.
«Избыток заботливости может стать проблемой? – мысленно переспросил Кэл. – А как насчет бескорыстия, которое не позволяет тебе брать плату за труд?» Он не посмел сказать это вслух.
Настало время привести комнату в порядок. Казалось, половину своей жизни Кэл проводит за уборкой, но Лирин ни за что не отпустит его прежде, чем они закончат. Наконец мальчик открыл ставни и впустил солнечный свет. Сани спала; зимосор должен был продержать ее без сознания еще несколько часов.
– И где же ты был? – поинтересовался Лирин, расставляя позвякивающие бутылочки с маслом и спиртом.
– С Джемом.
– Джем на два года старше тебя, – заметил Лирин. – Сомневаюсь, что ему так уж приятно проводить время с малышней.
– Отец начал обучать его бою на дубинках, – порывисто сказал Каладин. – Мы с Тьеном ходили посмотреть, чему он научился.
Он съежился, ожидая выговора.
Отец продолжал наводить порядок, вытирая каждый из своих хирургических ножей спиртом, потом маслом, как того требовали старые традиции. Он даже не повернулся к Кэлу.
– Отец Джема был солдатом в армии светлорда Амарама, – осторожно прибавил Кэл.
Светлорд Амарам! Благородный светлоглазый генерал, который оберегал Северный Алеткар. Кэл так сильно хотел поглядеть на настоящего светлоглазого, а не на старого зануду Уистиоу. На такого воина, о котором все постоянно рассказывают разные истории.
– Я знаю про отца Джема, – ответил Лирин. – Я уже трижды оперировал его увечную ногу. Подарок, оставшийся со славных солдатских времен.
– Алеткару нужны солдаты, отец. Или ты хочешь, чтобы на наши границы посягнули тайленцы?
– Тайлена – островное королевство, – спокойно сказал Лирин. – У нас с ним нет общей границы.
– Ну так они могут напасть с моря!
– Тайленцы в основном ремесленники и торговцы. Каждый, с кем мне доводилось встречаться, пытался меня надуть, но это вряд ли можно сравнить с попыткой завоевания.
Все мальчишки любили травить байки о далеких краях. Кэл все время забывал, что его отец – единственный в городе обладатель второго нана – в юности побывал в самом Харбранте.
– Все равно нам приходится с кем-то сражаться, – проворчал Кэл, надраивая пол.
– Да, – проговорил его отец, помедлив. – Король Гавилар все время находит, с кем бы подраться. С этим не поспоришь.
– Значит, нам нужны солдаты, как я и сказал.
– Лекари нужны больше. – Лирин со вздохом отвернулся от своего шкафа. – Сын, ты чуть не плачешь каждый раз, когда к нам кого-то приносят; ты от волнения скрипишь зубами даже во время простых процедур. С чего ты взял, будто сумеешь причинить кому-то боль?
– Я стану сильней.
– Глупости. Кто вложил эти идеи в твою голову? Отчего ты возжелал учиться лупить других мальчиков палкой?
– Ради чести, отец, – пылко возразил Кэл. – Вестники свидетели, ну разве кто-то рассказывает истории о лекарях?
– Те, чьи жизни мы спасаем, – ровным голосом произнес Лирин, глядя Кэлу в глаза. – Вот кто рассказывает истории о лекарях.
Кэл покраснел и съежился, а потом вновь принялся драить пол.
– Сын, в этом мире есть два вида людей, – сурово продолжил его отец. – Те, кто спасает жизни, и те, кто их отнимает.
– А как быть с теми, кто защищает и оберегает? С теми, кто спасает одни жизни, забирая другие?
Лекарь фыркнул:
– Это все равно что пытаться остановить бурю, дуя изо всех сил. Нелепо. Ты не можешь защищать, убивая.
Кэл продолжал драить пол.
Наконец отец вздохнул, подошел к нему и, опустившись рядом на колени, стал помогать.
– Каковы свойства зимосора?
– Горький вкус, – тотчас же ответил Кэл, – оттого он безопаснее в хранении, потому что такое не съешь случайно. Растереть в порошок, смешать с маслом, использовать одну ложку на десять брусков веса человека, которого хочешь усыпить. Погружает в глубокий сон примерно на пять часов.
– А как определить, что у кого-то крученая оспа?
– Нервное возбуждение, – ответил Кэл, – жажда, проблемы со сном и припухлости в подмышках.
– Ты очень способный, сын, – мягко проговорил Лирин. – У меня ушли годы, чтобы выучить то, что ты усвоил за месяцы. Я откладывал деньги. Когда тебе исполнится шестнадцать, хочу послать тебя в Харбрант обучаться у настоящих лекарей.
Кэл чуть не подпрыгнул. Харбрант? Это же совсем другое королевство! Отец бывал там как курьер, но не обучался лекарскому делу. Он постигал эту науку у старого Вата в Шорсбруне, единственном ближайшем поселении, которое заслуживало называться городом.
– Этим даром тебя наделили сами Вестники. – Лирин положил руку на плечо Кэлу. – Ты можешь стать лекарем в десять раз лучше меня. Не мечтай о маленьких радостях, как другие. Наши деды много трудились, чтобы купить нам второй нан, полное гражданство и право путешествовать. Не трать это на убийства.
Кэл поколебался, но потом кивнул.
11
Капельки
«Трое из шестнадцати правили, но теперь у власти Сломанный».
Записано в чачанан, 1173, 84 секунды до смерти. Объект наблюдения: карманник с изнуряющей лихорадкой, по происхождению частично ириали.
Великая буря в конце концов утихла. Наступили сумерки того дня, когда умер мальчишка, а Сил покинула его. Каладин надел сандалии – те самые, что снял с человека с обветренным лицом в первый день в мостовом расчете, – и встал. Прошел через забитую казарму.
Вместо постели каждому мостовику полагалось лишь одно тонкое одеяло. Они сами решали, использовать его в качестве подстилки или укутаться ради тепла, замерзнуть или проснуться с болью во всем теле. Других вариантов у мостовиков не было, хотя некоторые все же умудрились придумать и третий способ применения одеял: обворачивали ими голову, словно не желая видеть, слышать и обонять. Будто прячась от всего мира.
Мир все равно их разыщет. Он был хорош в таких играх.
Снаружи лил дождь и дул сильный ветер. Вспышки освещали западный горизонт, где еще бушевала буря. До конца урагана оставался еще примерно час, кое-кто осмелился выйти на улицу: наступил момент, когда это стало безопасно. Молнии миновали, ветер сделался сносным.
Каладин шел по погруженному в сумерки лесному складу, сутулясь из-за ветра. Повсюду лежали ветки, точно кости в логове белоспинника. К грубым стенам казарм налипли листья. Каладин шлепал по лужам, и от ледяной воды его ноги онемели. Хорошо; они болели после дневной вылазки с мостом.
Дождь вымочил его насквозь, капли стекали по волосам, по лицу, по неряшливой бороде. Он ненавидел эту бороду, в особенности из-за того, что из-за усов уголки рта все время зудели. Бороды как щенки рубигончих. Мальчишки мечтали о них, не понимая, сколько с ними проблем.
– Что, лорденыш, решил прогуляться?
Каладин оглянулся и увидел Газа. Тот скорчился поблизости в проеме между двумя казармами. С чего это он вышел во время дождя?
А-а. Газ прицепил к подветренной стене одной из казарм металлическую корзинку, из которой вырывался мягкий мерцающий свет. Он оставил сферы снаружи на время Великой бури, а теперь пришел пораньше, чтобы их забрать.
Это было рискованно. Даже хорошо закрепленную корзину могло сорвать порывом ветра. Кое-кто верил, будто с бурей приходят тени Сияющих отступников и крадут сферы. Возможно, так оно и есть на самом деле. Но за время в армии Каладин не один раз сталкивался с тем, что люди получали ранения, когда тайком обыскивали округу в разгар бури, желая заполучить чужие сферы. Несомненно, суеверие родилось благодаря более осмотрительным ворам.
Были и безопасные способы зарядить сферы. Менялы обменивали тусклые на заряженные, или им можно было заплатить, чтобы зарядить сферы в одном из тайных охраняемых гнезд.
– Что ты делаешь? – требовательно спросил Газ. Одноглазый коротышка прижал свою корзину к груди. – Если ты украл чьи-то сферы, я велю тебя подвесить.
Каладин отвернулся от него.
– Забери тебя буря! Все равно велю подвесить! Не думай, что можешь сбежать; часовые на постах. Ты…
– Я иду к Ущелью Чести, – негромко проговорил Каладин. За шумом ветра его голос едва можно было различить.
Газ заткнулся. Ущелье Чести. Он опустил свою металлическую корзину, явно не собираясь мешать. К тем, кто отправлялся этой дорогой, испытывали что-то вроде почтения.
Каладин пошел дальше через склад.
– Лорденыш, – позвал Газ, – оставь сандалии и жилет. Не хочу никого посылать за ними вниз.
Каладин сбросил в лужу кожаный жилет, потом там же оставил сандалии. Теперь на нем были только грязная рубашка да жесткие коричневые брюки – и то и другое раньше принадлежало мертвецу.
Каладин направился сквозь бурю к восточной части лесного склада. С запада доносились низкие раскаты грома. Дорога к Расколотым равнинам теперь была ему хорошо знакома. Он десятки раз тут бегал с мостовыми расчетами. Битвы случались не каждый день – возможно, раз в два-три дня, – и не каждой мостовой команде доводилось выходить на все подряд. Но многие вылазки были такими изматывающими, такими ужасными, что перерывы между ними мостовики проводили в оцепенении, почти без чувств.
Любые решения давались с трудом. То же самое происходило с людьми, испытавшими шок от битвы. Каладину такие ощущения были хорошо знакомы. И решение пойти к ущелью оказалось не из легких.
Но кровоточащие глаза того мальчика преследовали его. Нельзя допустить, чтобы такое повторилось. Ему не хватит сил это вынести.
Каладин добрался до подножия холма, и дождь с ветром хлестали его по лицу, словно толкая обратно в лагерь. Он упрямо шел вперед, к ближайшей расщелине – Ущелью Чести, как его называли мостовики, потому что там они могли сделать единственный выбор, что им еще оставался. Избрать «почетный» уход. Умереть.
Расщелины на Расколотых равнинах выглядели неестественно. Эта была узкой в самом начале, но к востоку очень быстро расширялась и через десять футов становилась такой широкой, что вряд ли можно перепрыгнуть. Здесь висели, прикрепленные к выступам в скале, шесть веревочных лестниц с деревянными перекладинами, по которым мостовики спускались на дно, чтобы обыскивать тела, упавшие в пропасть во время вылазок.
Каладин глянул на равнины. Из-за темноты и дождя почти ничего не видно. Здесь все какое-то неестественное. Эту землю изувечили. И теперь она ломала людей, которые сюда пришли. Каладин миновал лестницы, направляясь чуть дальше по краю расщелины. Там он сел, свесив ноги и глядя на струи дождя, на капли, улетающие во тьму.
Рядом с ним кремлецы посмелее выбрались из нор и суетливо грызли растения, что поглощали дождевую воду. Лирин однажды объяснил, что дожди во время Великих бурь приносят много питательных веществ. Бурестражи в Холинаре и Веденаре доказали, что растения, которые поливают дождевой водой, собранной во время Великих бурь, растут лучше, чем политые водой из озера или реки. Отчего ученые испытывают такую радость, открывая вещи, известные бесчисленным поколениям крестьян?
Каладин смотрел, как капли воды стремятся к забвению на дне провала. Маленькие прыгуны-самоубийцы. Тысячи тысяч. Миллионы миллионов. Кто знает, что ждет их во тьме? Этого нельзя увидеть, познать, пока не присоединишься к ним. Пока не прыгнешь в пустоту и не позволишь ветру увлечь тебя вниз…
– Отец, ты был прав, – прошептал Каладин. – Нельзя остановить бурю, пытаясь дуть сильнее. Нельзя спасать людей, убивая. Нам бы всем стоило стать лекарями. Всем до единого…
Он заговаривался. Но, странное дело, его разум казался чище, чем на протяжении многих недель. Возможно, все дело в ясной перспективе. Многие всю свою жизнь задаются вопросами о будущем. Что ж, его будущее теперь пусто. И он обратился мыслями в прошлое, думая об отце, о Тьене, о принятых решениях.
Когда-то жизнь казалась простой. До того, как он потерял брата, до того, как в армии Амарама его предали. Вернулся бы Каладин в те невинные дни, если бы смог? Предпочел бы он притворяться, что все просто?
Нет. Ему не суждено падать беззаботно, как тем каплям. Он заполучил множество шрамов. Ударялся о стены, раня лицо и руки. Убивал невинных, сам того не желая. Шел рядом с теми, чьи сердца были подобны черным углям, и восхищался ими. Карабкался на вершины, спотыкался и падал.
И вот куда он попал. Вот где все закончится. И ведь столько всего понял, но почему-то совсем не поумнел. Каладин встал на самом краю пропасти и почувствовал, как разочарование отца нависает над ним, словно грозовые тучи над головой.
Он занес ногу над пустотой.
– Каладин!
Юноша застыл, услышав тихий, но пронзительный голос. В воздухе возникла полупрозрачная фигурка и ринулась к нему сквозь слабеющий дождь. Она то ныряла, то вновь поднималась, как будто несла что-то тяжелое. Каладин отдернул ногу и протянул руку. Сил без церемоний приземлилась на его ладонь – она была в облике небоугря, который сжимал в пасти что-то темное.
Потом обратилась в знакомую ему молодую женщину в развевающемся на ветру платье. Она держала узкий темно-зеленый лист, чей кончик разделялся натрое. Черногибник.
– Что случилось? – спросил Каладин.
Девушка-спрен выглядела обессиленной.
– Эта штука такая тяжелая! – Она подняла лист. – Я принесла его тебе!
Каладин взял листок двумя пальцами. Черногибник. Яд.
– Зачем? – жестко поинтересовался он.
– Я думала… – проговорила Сил, отпрянув. – Ну, ты так берег те листья. Потом потерял, когда пытался помочь другому в клетке с рабами. Я думала, ты обрадуешься, если получишь еще один.
Каладин чуть не расхохотался. Она понятия не имела, что сделала, – притащила лист одного из самых смертоносных растений Рошара, чтобы порадовать его. Это было нелепо. И мило.
– Все пошло не так после того, как ты потерял те листья, – тихонько проговорила Сил. – До того ты боролся.
– Я проиграл.
Она опустилась на колени и сжалась в комочек на его ладони, туманная юбка облепила ее ножки, а капли дождя проходили сквозь тело, заставляя его подрагивать.
– Он тебе не нравится, да? Я улетела так далеко… я почти забыла себя. Но я вернулась. Каладин, я вернулась.
– Почему? – взмолился он. – Почему тебе не все равно?
– Потому что, – ответила она, склонив голову набок. – Я ведь следила за тобой, знаешь. Еще в той армии. Ты всегда находил молодых и неопытных новобранцев и защищал их, даже если самому приходилось рисковать. Я помню. Очень смутно, но помню.
– Я их подвел. Теперь все мертвы.
– Не будь тебя, они погибли бы куда быстрее. Ты сделал так, что в армии у них появилась семья. Я помню их благодарность. Она-то меня и привлекла. Ты им помог.
– Нет. – Каладин сжал в пальцах черногибник. – Все, к чему я прикасаюсь, вянет и умирает.
Он стоял на самом краю, покачиваясь. Где-то далеко гремел гром.
– Эти люди в мостовом расчете, – прошептала Сил. – Ты бы мог им помочь.
– Слишком поздно. – Он закрыл глаза, вспоминая мертвого парнишку, которого видел днем. – Уже слишком поздно. Я потерпел неудачу. Они мертвы. Они умрут, и с этим ничего не поделаешь.
– Может, стоит еще раз попытаться? – Ее голос был тихим, но каким-то образом звучал громче бури. – Хуже ведь не будет.
Юноша замер.
– Каладин, в этот раз ты не проиграешь. Ты сам сказал. Они все равно умрут.
Он подумал о Тьене, о его мертвых глазах, глядящих в небо.
– Я не понимаю бльшую часть твоих слов, – продолжала Сил. – У меня все в голове путается. Но по-моему, если ты так боишься причинить людям боль, тебе не стоит переживать за мостовиков. Разве ты можешь им чем-то навредить?
– Я…
– Каладин, еще один раз, – прошептала девушка-спрен. – Пожалуйста.
Еще один раз…
Люди, ютящиеся в бараках, не имеющие ничего, кроме единственного одеяла. Они боятся бури. Боятся друг друга. Боятся того, что принесет следующий день.
Еще один раз…
Он подумал о том, как плакал из-за смерти мальчишки, которого даже не узнал. Которому даже не попытался помочь.
Еще один раз.
Каладин открыл глаза. Он замерз и промок, но где-то внутри его вспыхнул огонек решимости, похожий на теплое пламя свечи. Пальцы сжались, раскрошив лист черногибника, и высыпал крошки в провал. Юноша опустил руку, на ладони которой сидела Сил.
Она взмыла в воздух, взволнованная:
– Каладин?
Он зашагал прочь от ущелья, шлепая босыми ногами по лужам, небрежно ступая по лозам камнепочек. Склон холма покрывали плоские растения, похожие на пластины сланца, соединенные попарно и отороченные пышной кружевной бахромой из красных и зеленых листьев, что раскрылись навстречу дождю, точно книги. Спрены жизни – зеленые огоньки, ярче Сил, но маленькие, как споры, – танцевали вокруг растений, увиливая от дождевых капель.
Каладин шел вперед, вода струилась мимо него речушками. На вершине холма он повернул ко двору, где лежали мосты. Там по-прежнему никого не было, кроме Газа, который привязывал на место сорванный брезент.
Каладин преодолел бльшую часть разделявшего их расстояния, прежде чем жилистый сержант его заметил и нахмурился.
– Струсил, лорденыш? Что ж, если думаешь, что я отдам…
Газ поперхнулся, когда Каладин бросился вперед и схватил его за шею. Сержант поднял руку в изумлении, но Каладин отбил ее и повалил его на каменистую, залитую водой землю. Раздался громкий всплеск. Газ вытаращил глаза от потрясения и боли и задергался, когда пальцы Каладина сжались на его горле.
– Газ, мир только что изменился, – проговорил Каладин, наклоняясь поближе. – Я умер в том ущелье, и теперь тебе предстоит иметь дело с моим мстительным призраком.
Сержант извивался, отчаянно высматривая помощь, но никого вокруг не было. Каладин удерживал его без особого труда. Кое-что полезное нашлось и в вылазках с мостами: если сумеешь выжить, здорово укрепишь мышцы.
Каладин чуть ослабил хватку, позволяя Газу дышать. Потом наклонился еще ближе:
– Мы начнем все заново, ты и я. С чистого листа. И я хочу, чтобы ты сразу кое-что понял. Я уже мертв. Ты не можешь причинить мне боль. Ясно?
Газ медленно кивнул, и Каладин позволил ему еще раз вдохнуть ледяной и сырой воздух.
– Четвертый мост мой, – отчеканил Каладин. – Ты по-прежнему будешь отправлять нас на задания, но я стану старшиной. Последний умер сегодня, так что тебе все равно придется назначить нового. Ясно?
Газ снова кивнул.
– Ты быстро учишься. – Каладин позволил сержанту свободно дышать.
Он отступил, и Газ неуверенно поднялся на ноги. В его глазах притаилась ненависть. Он как будто был чем-то обеспокоен – чем-то большим, нежели угрозы Каладина.
– Я хочу перестать выплачивать свой рабский долг, – добавил Каладин. – Сколько платят мостовикам?
– Две светмарки в день, – мрачно ответил Газ, потирая шею.
Значит, раб получает половину. Одну бриллиантовую марку. Смехотворная сумма, но даже она понадобится. Ему также надо будет как-то удержать Газа.
– Я начну забирать жалованье, – сказал Каладин, – но ты получишь одну марку из пяти.
Газ вздрогнул и уставился на него сквозь полумрак.
– За старания, – уточнил мостовик.
– Какие еще старания?
Каладин шагнул к нему:
– Старания, во имя Преисподней, держаться от меня подальше. Ясно?
Газ снова кивнул. Каладин ушел. Он ненавидел тратить деньги на взятки, но Газу требовалось настойчивое, постоянное напоминание о том, почему Каладина нельзя убивать. Одна марка раз в пять дней не такое уж серьезное напоминание… но для человека, который рисковал, выбираясь наружу во время Великой бури, чтобы защитить свои сферы, ее может оказаться достаточно.
Каладин вернулся к маленькой казарме Четвертого моста, распахнул толстую деревянную дверь. Люди сидели и лежали внутри, съежившись, как и было перед его уходом. Но что-то изменилось. Неужели они всегда выглядели такими жалкими?
Да. Именно такими. Это Каладин стал другим, а не они. Он чувствовал себя странно, как будто позволил себе забыть – пусть и не целиком – последние девять месяцев. Он словно оглянулся во времени, изучая того человека, которым был. Человека, который продолжал бы бороться, и у него это неплохо получалось.
Он не станет прежним – шрамы не стереть, – зато будет учиться у себя прежнего, как новый капитан отряда учится у победоносных генералов прошлого. Каладин Благословленный Бурей умер, но Каладин Мостовик был той же крови и подавал надежды.
Он подошел к первой жалкой фигуре. Человек не спал – разве можно спать во время Великой бури Мостовик съежился, когда юноша присел рядом.
– Как тебя зовут? – спросил Каладин, и Сил, подлетев к лицу мужчины, принялась его изучать. Тот ее не видел.
Этот мостовик выглядел старше Каладина, с отвислыми щеками, карими глазами, коротко остриженными седыми волосами и короткой бородой. Рабского клейма у него не было.
– Твое имя? – снова спросил Каладин.
– Иди ты в бурю, – пробормотал мостовик и перевернулся на другой бок.
Каладин поколебался, потом наклонился ближе и тихо проговорил:
– Послушай, друг. Ты можешь назваться, или я буду продолжать тебе докучать. Отказывайся – и я выволоку тебя под дождь и подвешу над ущельем за ногу. Будешь висеть, пока не скажешь мне свое имя.
Мостовик бросил на него косой взгляд. Каладин медленно кивнул, глядя человеку прямо в глаза.
– Тефт, – наконец сказал тот. – Меня зовут Тефт.
– Это было нетрудно. – Парень протянул руку. – Я Каладин. Твой старшина.
Мостовик помедлил, потом растерянно пожал руку. Каладин смутно припоминал этого человека. Он был в расчете довольно долго – по меньшей мере несколько недель. Его перевели из другого расчета. Одним из наказаний для мостовиков, которые совершили какие-то проступки, был перевод в Четвертый мост.
– Отдохни, – сказал Каладин, отпуская руку Тефта. – Завтра у нас будет тяжелый день.
– Откуда ты знаешь? – спросил Тефт, потирая бороду.
– Потому что мы мостовики. – Каладин встал. – У нас каждый день тяжелый.
Тефт помедлил, потом вяло улыбнулся:
– Келек свидетель, так и есть.
Новый старшина оставил его в покое и стал продвигаться от одной съежившейся фигуры к другой. Он подходил ко всем и уговорами или угрозами выведал их имена. Мостовики сопротивлялись. Как будто имя – последнее, что им принадлежало, и его нельзя отдавать задешево. Хотя несчастные и удивлялись – даже воодушевлялись – из-за того, что кого-то это заинтересовало.
Он хватался за эти имена, мысленно повторял, держал их, точно драгоценные самосветы. Имена имели значение. Люди имели значение. Возможно, Каладин погибнет в следующем забеге с мостом или, быть может, не выдержит такого груза и Амарам вновь победит. Он устроился на земле, обдумывая план, и вдруг почувствовал, как внутри горит все тот же ровный теплый огонек.
Его согревали принятые решения и цель. Его согревала ответственность.
Читать бесплатно другие книги:
