Пост сдал Кинг Стивен

Желудок привлекает к себе внимание болью, и Ходжес вспоминает, что удрал из приемной. Понимает, что к врачу пойти придется, но завтра – слишком рано. Он подозревает, что доктор Стамос обнаружил у него язву, а такую новость можно узнать и позже.

Рядом с телефоном Холли лежит новая коробочка «Никоретте», но ей не приходится брать ни одной пластинки. Первая же Олдерсон оказывается невесткой домработницы и сразу интересуется, почему у кого-то из фирмы, именуемой «Найдем и сохраним», возникла необходимость пообщаться с Нэн.

– Речь о наследстве или как? – с надеждой спрашивает она.

– Минуточку, – отвечает Холли. – Подождите, пока я соединю вас с боссом. – Ходжес не ее босс, он сделал Холли полноправным партнером в прошлом году, после истории с Питом Зауберсом, но в стрессовом состоянии она частенько об этом забывает.

Ходжес, который сидит за своим компьютером, просматривая материалы на «Заппит гейм системс», берет трубку, а Холли переходит к его столу, жуя при этом воротник свитера. Ходжес нажимает клавишу перевода звонка, но лишь после того, как говорит Холли, что даже хорошо пережеванная шерсть не пойдет ей на пользу, да и свитер скорее всего придется выбросить. После чего начинает разговор с невесткой.

– Боюсь, у меня плохие новости для Нэнси. – Он быстро сообщает подробности.

– Господи, – выдыхает Линда Олдерсон (Холли уже записала ее имя в блокнот). – Нэнси будет в отчаянии, и не только потому, что потеряла работу. Эти женщины наняли ее в две тысячи двенадцатом, и она их действительно любит. В прошлом году обедала с ними на День благодарения. Вы из полиции?

– Я на пенсии, – отвечает Ходжес, – но работаю с командой, которая расследует это дело. Меня попросили связаться с миссис Олдерсон. – Он не думает, что совесть будет мучить его за эту ложь, поскольку Пит сделал первый шаг, пригласив его на место преступления. – Вы не подскажете мне, как с ней связаться?

– Я дам вам номер ее мобильника. Она поехала в Шагрин-Фоллс на день рождения брата, который отмечали в субботу. Ему исполнилось сорок, поэтому жена Гарри решила устроить праздник. Нэнси собиралась остаться там до среды или четверга. Так, во всяком случае, предполагалось. Но новость заставит ее вернуться, я уверена. Нэн живет одна после смерти Билла – брата моего мужа. Компанию ей составляет только кот. Миссис Эллертон и мисс Стоувер заменяли ей семью. Их смерть очень ее расстроит.

Ходжес записывает номер и тут же перезванивает. Нэнси Олдерсон отвечает после первого гудка. Ходжес представляется, потом сообщает новости.

Несколько секунд царит полная тишина, потом она говорит:

– Не может быть. Это какая-то ошибка, детектив Ходжес.

Он не поправляет ее, потому что удивлен реакцией.

– Почему вы так думаете?

– Потому что они были счастливы. Они прекрасно ладили, вместе смотрели телевизор: фильмы по DVD-плееру, кулинарные шоу, ток-шоу, на которых женщины рассказывают веселые истории в компании знаменитостей. Вы, возможно, не поверите, но в этом доме постоянно звучал смех. – Нэнси Олдерсон колеблется, потом все-таки говорит: – Вы уверены, что говорите о тех людях? О Джейн Эллертон и Марти Стоувер?

– К сожалению, да.

– Но… она сжилась со своим состоянием! В смысле Марти. Мартина. Привыкнуть к тому, что ты парализована, говорила она, легче, чем к тому, что ты – старая дева. Мы с ней постоянно обсуждали это. Наше одиночество. Потому что я потеряла мужа, знаете ли.

– То есть мистера Стоувера никогда не было?

– Нет, был. Муж Джейнис. Она прожила с ним недолго, но никогда об этом не сожалела, потому что у нее появилась Мартина. У Марти был бойфренд незадолго до того трагического инцидента, но он умер от инфаркта. Мгновенно. Марти говорила, что он держал себя в форме, три раза в неделю ходил в фитнес-клуб. Она считала, что именно это его и убило. Потому что сердце у него было сильное, но что-то в нем закупорилось, и оно просто взорвалось.

Ходжес, выживший после инфаркта, напоминает себе: никаких фитнес-клубов.

– Марти говорила, что остаться одной после смерти любимого – худшая форма паралича. Я не испытывала таких чувств по отношению к моему Биллу, но понимала, что она хотела этим сказать. Преподобный Хейрайд часто приходил к ней, Марти называла его своим духовным советником, но даже когда не приходил, они с Джейн каждый день читали Библию и молились. В полдень. Марти думала о том, чтобы записаться на бухгалтерские онлайн-курсы. У них есть специальные программы для паралитиков, вы это знали?

– Нет, – отвечает Ходжес, пишет в своем блокноте большими буквами: «СТОУВЕР СОБИРАЛАСЬ УЧИТЬСЯ НА БУХГАЛТЕРА ПО КОМПЬЮТЕРУ» – и показывает Холли. Та вскидывает брови.

– Разумеется, временами случались слезы и печаль, но по большей части они были счастливы. По крайней мере… ну, я не знаю…

– О чем вы сейчас подумали, Нэнси? – Он автоматически переключается на имя – еще один полицейский прием.

– Может, это и ерунда. Марти казалась счастливой, как и всегда, она просто источала любовь, находила светлую сторону во всем, но Джейн в последнее время держалась чуть отстраненно, словно что-то на нее давило. Я думала, это тревога из-за денег или послерождественская хандра. Я и представить не могла… – Она всхлипывает. – Извините, мне надо высморкаться.

– Конечно.

Холли хватает блокнот. Пишет она маленькими буковками – Ходжес про себя часто называет их овечьими какашками, – и приходится поднести блокнот чуть ли не к самому носу, чтобы прочитать написанное: «Спроси ее насчет “Заппита”!»

В ухо ударяет трубный глас: Олдерсон шумно сморкается.

– Извините.

– Все нормально. Нэнси, вы, случайно, не в курсе, была ли у миссис Эллертон маленькая портативная игровая приставка? В розовом корпусе?

– Господи Иисусе, откуда вы это знаете?

– Я в действительности ничего не знаю, – честно отвечает Ходжес. – Я лишь детектив на пенсии, и у меня список вопросов, которые мне надо вам задать.

– Она говорила, что получила ее от какого-то мужчины. Тот сказал, что платить за этот игровой гаджет не надо, если она пообещает заполнить вопросник и отослать компании. Штуковина чуть больше книги карманного формата. Какое-то время я видела ее в доме…

– Когда это произошло?

– Точно не помню, но до Рождества, я в этом уверена. Впервые я увидела ее на кофейном столике в гостиной. Она лежала рядом с вопросником и после Рождества… я это знаю, потому что маленькую елочку убрали… а потом я заметила приставку на кухонном столе. Джейн сказала, что включила гаджет, чтобы посмотреть, что он может, и нашла всякие игры, с десяток, а то и больше, вроде «Клондайка», «Картины» или «Пирамиды», те же пасьянсы. Потом, раз уж начала в них играть, Джейн заполнила вопросник и отправила по указанному адресу.

– Она заряжала гаджет в ванной Марти?

– Да, ведь это было самое удобное место. Вы понимаете, большую часть времени она проводила в той части дома.

– Да, да. Вы сказали, миссис Эллертон стала держаться отстраненно…

– Чуть отстраненно, – тут же поправляет его Олдерсон. – По большей части оставалась такой же, как и всегда. Лучилась любовью, как и Марти.

– Но что-то ее тяготило.

– Думаю, да.

– Давило на нее.

– Ну…

– И вы обратили на это внимание примерно в то время, когда у миссис Эллертон появилась эта портативная игровая приставка?

– Пожалуй, да, если подумать об этом, но почему раскладывание пасьянса на этой маленькой розовой штуковине вгоняло ее в депрессию?

– Я не знаю, – отвечает Ходжес и пишет в блокноте: «ДЕПРЕССИЯ». Думает, что это далеко не одно и то же, отстраненность и депрессия.

– Родственникам сообщили? – спрашивает Олдерсон. – В городе их нет, но есть какая-то родня в Огайо и, думаю, в Канзасе. А может, в Индиане. Имена должны быть в ее записной книжке.

– Пока мы разговариваем, полиция этим занимается, – отвечает Ходжес, хотя собирается позвонить Питу, чтобы убедиться, что так оно и есть. Прежний напарник, наверное, разозлится, но Ходжеса это не волнует. Печаль Нэнси Олдерсон сквозит в каждом слове, и ему хочется хоть как-то ее утешить. – Позволите задать еще вопрос?

– Конечно.

– Вы не заметили, чтобы около дома болтался кто-то посторонний? Человек, у которого не было причины там появляться?

Холли энергично кивает.

– Почему вы спрашиваете? – В голосе Олдерсон звучит искреннее изумление. – Вы же не думаете, что посторонний…

– Я ни о чем не думаю, – мягко отвечает Ходжес. – Я просто помогаю полиции, поскольку за последнее время многих сотрудников сократили. Урезание бюджетных расходов.

– Знаю, это ужасно.

– Поэтому мне дали список вопросов, и этот – последний.

– Никого не было. Я бы заметила благодаря крытому переходу между домом и гаражом. Гараж отапливается, в нем кладовка и прачечная. Я постоянно хожу по крытому переходу, а оттуда видна улица. В этот конец Хиллтоп-Корт редко кто заходит, потому что дом Джейн и Марти – последний. За ним находится разворот. Конечно, заглядывает почтальон, служба доставки – обычно «Ю-пи-эс», а иногда «ФедЭкс». Вот и все, разве что кто-то заблудится. Эта часть улицы всегда была в нашем полном распоряжении.

– То есть никто около дома не крутился.

– Совершенно верно, сэр.

– А тот мужчина, который дал миссис Эллертон портативную игровую приставку?

– Нет, он подошел к ней в «Риджлайн фудс». Это бакалейный магазин у подножия холма, где Сити-авеню пересекается с Хиллтоп-Корт. Примерно в миле есть «Крогер», в торговом центре «Сити-авеню-плаза», но Джейнис туда не ездит, хотя там все немного дешевле, говорит, покупать надо там, где живешь, если ты… ты… – Из ее груди вырывается громкое рыдание. – Но больше она вообще в магазин не пойдет, да? Господи, не могу в это поверить. Джейн никогда бы не причинила Марти вреда, никогда в жизни.

– Это очень печально, – говорит Ходжес.

– Я должна вернуться сегодня. – Олдерсон обращается скорее к себе, чем к Ходжесу. – Родственники приедут не сразу, и кто-то должен позаботиться о подготовке похорон.

Последняя обязанность домработницы, думает Ходжес и находит эту мысль трогательной и ужасающей.

– Я хочу поблагодарить вас за уделенное мне время, Нэнси. Я дам вам знать…

– Разумеется, был тот старик, – прерывает его Олдерсон.

– Какой старик?

– Я видела его несколько раз возле дома пятнадцать восемьдесят восемь. Он парковался около тротуара и просто стоял, глядя на дом. Тот, что на другой стороне улицы, чуть ниже по склону. Вы, возможно, не обратили внимания, но он выставлен на продажу.

Ходжес внимание обратил, но не говорит этого. Не хочет прерывать.

– Однажды он пересек лужайку и заглянул в окно у двери. Это случилось перед последним сильным снегопадом. Я думаю, он просто хотел посмотреть, что внутри. – Она нервно смеется. – Хотя моя мама сказала бы, что он вздумал помечтать, поскольку не казался человеком, который может позволить себе такую покупку.

– Не казался?

– Да. Одежда рабочего, понимаете, плотные зеленые штаны вроде «Дикис», куртка с капюшоном и заплатой на рукаве из малярного скотча. И автомобиль совсем старый, с пятнами грунтовки. Мой муж называл такую лаком для бедных.

– Вы, случайно, не обратили внимания, что это был за автомобиль? – спрашивает Ходжес, а в блокноте пишет: «ВЫЯСНИ ДАТУ ПОСЛЕДНЕГО СИЛЬНОГО СНЕГОПАДА». Холли читает и кивает.

– Нет, извините, в автомобилях я не разбираюсь. Даже не помню цвет, только пятна грунтовки. Мистер Ходжес, вы точно уверены, что нет никакой ошибки? – В ее голосе мольба.

– Я бы с радостью признался в ошибке, Нэнси, но не могу. Вы нам очень помогли.

– Правда? – произносит она с сомнением.

Ходжес диктует ей свой номер, номер Холли и офиса. Просит позвонить, если она вспомнит что-то новое, упущенное ими. Напоминает ей, что этим делом может заинтересоваться пресса, потому что Мартину парализовало в Бойне у Городского центра в 2009 году, и подчеркивает, что она, Нэнси, не обязана говорить ни с репортерами, ни с телевизионщиками.

Нэнси Олдерсон плачет, когда он разрывает связь.

На ленч он ведет Холли в «Сад панды», ресторан, расположенный в квартале от их офиса. Еще рано, в обеденном зале кроме них почти никого нет. Холли мяса не ест и заказывает овощное рагу. Ходжес любит говяжью вырезку кусочками в остром соусе, но сейчас его желудок такого не позволяет, поэтому он останавливается на ягнятине. Оба едят палочками. Холли – потому что легко ими управляется, Ходжес – потому что с ними ест медленнее, и, возможно, пожар в животе будет не таким сильным.

– Последний большой снегопад прошел девятнадцатого декабря, – говорит Холли. – Синоптики сообщили об одиннадцати дюймах снега на Гавенмент-сквер и о тринадцати в Брэнсон-Парк. Не такой уж сильный, но в эту зиму их было только два, и раньше насыпало каких-то четыре дюйма.

– За шесть дней до Рождества. Примерно в то время, когда, по словам Олдерсон, Джейнис Эллертон получила «Заппит».

– Думаешь, дом осматривал тот самый мужчина, который дал ей этот гаджет?

Ходжес цепляет кусочек брокколи. Вероятно, она полезна для здоровья, как и все овощи с отвратительным вкусом.

– Едва ли Эллертон взяла бы что-нибудь у человека в залатанной куртке. Я не исключаю такой возможности, но мне это представляется маловероятным.

– Ешь свой ленч, Билл. Если я еще сильнее обгоню тебя, это будет выглядеть совсем неприлично.

Ходжес ест, хотя аппетита у него в эти дни никакого, даже когда желудок не закатывает ему концерт. Если кусок застревает в горле, Ходжес запивает его чаем. Может, это хорошая идея, потому что чай определенно помогает. Он думает о результатах обследования, которые ему еще только предстоит увидеть. Вдруг приходит мысль, что его проблема может оказаться похуже язвы. Чего там, возможно, язва была бы наилучшим вариантом. От язвы хотя бы есть лекарства. А вот от другого…

Когда обнажается центр тарелки (но Господи, там еще так много еды), он откладывает палочки.

– Пока ты выходила на след Нэнси Олдерсон, я кое-что выяснил.

– Расскажи.

– Почитал об этих «Заппитах». Просто удивительно, как компьютерные компании появляются, а потом исчезают. Прямо-таки июньские одуванчики. «Коммандер» не покорил рынок. Слишком просто, слишком дорого, слишком сильная конкуренция. Акции «Заппит Инк.» пошли вниз, и их купила компания, которая называлась «Санрайз солюшнс». Два года назад эта компания подала заявление о банкротстве и канула в Лету. Выходит, фирмы, производившей эти гаджеты, на рынке давно нет, и раздававший «Коммандеры» мужчина прокручивал какую-то аферу.

Холли быстро соображает, что к чему.

– То есть вопросник служил одной цели: добавить правдоподобности всей истории. Но этот парень не пытался выкачать из нее деньги, так?

– Нет, во всяком случае, мы этого не знаем.

– Происходит что-то очень странное, Билл. Ты собираешься поставить в известность детектива Хантли и мисс Красотку Сероглазку?

Ходжес как раз взял с тарелки крошечный кусочек ягнятины и мгновенно воспользовался предлогом бросить его обратно.

– Почему ты не любишь ее, Холли?

– Потому что она считает меня чокнутой, – будничным тоном отвечает Холли. – Вот и все.

– Я уверен, она…

– Считает. И не сомневайся. Она, вероятно, думает, что я опасна для окружающих, из-за того что отделала Брейди Хартсфилда на концерте «Здесь и сейчас». Но мне без разницы. Я сделаю это снова. Тысячу раз!

Ходжес накрывает ее руку своей. Палочки, которые Холли сжимает в кулаке, вибрируют, как камертон.

– Я знаю, что сделаешь, и всякий раз будешь права. Ты спасла тысячу жизней, по самым скромным подсчетам.

Холли высвобождает руку, начинает подбирать зернышки риса.

– Пусть считает меня чокнутой, я это переживу. С такими людьми мне приходилось иметь дело всю жизнь, начиная с моих родителей. Но есть и кое-что еще. Изабель видит только то, что видит, и ей не нравятся люди, которые могут видеть больше или хотя бы ищут то, что не лежит на поверхности. Точно так же она относится и к тебе, Билл. Ревнует тебя. К Питу.

Ходжес молчит. Такое ему в голову не приходило.

Холли кладет палочки на стол.

– Ты не ответил на мой вопрос. Собираешься рассказать им о том, что мы выяснили?

– Пока нет. Сначала я хочу кое-что сделать, если ты побудешь в офисе во второй половине дня.

Холли улыбается, глядя на остатки овощного рагу.

– Я всегда так делаю.

Билл Ходжес не единственный, кому с первого взгляда не нравится новая старшая, пришедшая вместо Бекки Хелмингтон. Медсестры и санитары Клиники травматических повреждений головного мозга называют место своей работы Ведром, от «головного ведра»[11], и очень скоро Рут Скапелли получает прозвище медсестра Гнусен[12]. К окончанию третьего месяца работы в клинике она наказала трех медсестер за различные мелкие провинности и уволила одного санитара за курение в подсобке. Она также запретила ношение ярких униформ как «слишком отвлекающих» и «слишком вызывающих».

Врачей она при этом устраивает. Они находят ее энергичной и компетентной. С пациентами она тоже энергичная и компетентная, но еще и демонстрирует холодность, граничащую с пренебрежением. Она никому не позволяет называть даже самых безнадежных кретинами, придурками или овощами, во всяком случае, в своем присутствии, но ее отношение к ним чувствуется.

«Свое дело она знает, – сказала одна медсестра другой в комнате отдыха, вскоре после того как Скапелли приступила к исполнению своих обязанностей. – С этим не поспоришь, но чего-то в ней не хватает».

Вторая медсестра, отработавшая тридцать лет и повидавшая многое и многих, обдумала услышанное, а потом коротко ответила: «Le mot juste». Милосердия.

Скапелли никогда не демонстрирует холодность или пренебрежение, сопровождая Феликса Бэбино, главного невролога, во время обхода больных, да он бы, наверное, и не заметил. Некоторые врачи все-таки кое-что замечают, но редко обращают внимание: деяния низших существ, таких как медсестры, пусть даже старшие, никоим боком их не касаются.

Скапелли словно чувствует: какая бы беда ни обрушилась на пациентов Клиники травматических повреждений головного мозга, вина за нынешнее состояние отчасти лежит на них самих, и если бы они прилагали больше усилий, то, конечно, вернули бы часть утерянных способностей. Но при этом она выполняет свои обязанности, и выполняет хорошо, возможно, даже лучше Бекки Хелмингтон, которую все любили гораздо больше. Если бы Скапелли об этом сказали, она бы ответила, что находится здесь не для того, чтобы ее любили. Задача у нее одна – заботиться о пациентах, и ничего больше.

Впрочем, есть в клинике один пациент, которого она ненавидит. Это Брейди Хартсфилд. И не потому, что ее знакомого или родственника изувечили или убили у Городского центра. Причина в другом: она думает, что он симулирует. Скрывается от наказания, которого в полной мере заслуживает. По большей части она держится от него подальше и позволяет другим сотрудникам возиться с ним: один лишь его вид ввергает ее в дикую ярость. Она убеждена, что общество только выиграло бы, избавившись от этого злобного существа. Есть и другая причина, заставляющая ее избегать Брейди: она не ручается за себя, когда находится в его палате. Дважды она кое-что сделала. Если бы это всплыло, ее могли бы уволить. Но в этот январский день, когда Ходжес и Холли заканчивают ленч, Скапелли словно на невидимом тросе что-то буквально тащит к палате 217. Утром она уже заходила сюда, поскольку доктор Бэбино настаивает на том, чтобы она сопровождала его при обходе, а Брейди – пациент-звезда. Доктор Бэбино восторгается его уникальными достижениями.

«Он вообще не должен был выйти из комы, – говорил ей Бэбино вскоре после того, как она появилась в Ведре. Обычно главный невролог – ни рыба ни мясо, но он очень оживляется, если разговор заходит о Брейди. – И посмотрите на него теперь! Он может проходить короткие расстояния, да, с чьей-то помощью, но все-таки может, он ест сам и отвечает, вербально или знаками, на простые вопросы».

Хартсфилд также едва не проткнул себе глаз вилкой, могла бы добавить Рут Скапелли (но не добавляет), и его вербальные ответы для нее звучат как «куд-кудах» и «гы-гы». А отходы жизнедеятельности! Надень на него подгузники «Депенс», и они останутся сухими. Сними их, и он дует в постель регулярно, как часы. Еще и испражняется, если есть такая возможность. Словно знает, когда это надо сделать. Она уверена: он знает.

Знает он и другое (в этом у нее нет ни малейших сомнений): Скапелли его не любит. Этим самым утром, когда осмотр закончился и доктор Бэбино мыл руки в примыкающей к палате ванной комнате, Брейди вскинул голову, чтобы взглянуть на нее, и поднял руку на уровень груди. Трясущиеся пальцы сжались в кулак. А потом средний палец медленно разогнулся.

Поначалу Скапелли едва осознавала, что видит: Брейди Хартсфилд посылает ее на три буквы. А потом, когда вода в ванной перестала течь, две пуговицы на ее униформе оторвались, обнажив середину широкого бюстгальтера «Плейтекс 18-ауэ комфорт стрэп». Она не верила слухам об этом выродке, отказывалась им верить, но теперь…

Он ей улыбался. Чего там, ухмылялся, глядя на нее.

И вот она подходит к палате 217 под успокаивающую музыку, которая льется из динамиков под потолком. На ней запасная униформа, розовая, которую она держит в шкафчике и не любит. Она смотрит по сторонам, желая убедиться, что никто не обращает на нее внимания, делает вид, что вглядывается в температурный лист, на случай если кого-то не заметила, и проскальзывает в палату. Брейди сидит на стуле у окна, как всегда. На нем одна из его четырех клетчатых рубашек и джинсы. Волосы причесаны, щеки гладкие, как у младенца. Значок-пуговица на нагрудном кармане извещает: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА».

«Он живет, как Дональд Трамп, – думает Рут Скапелли. – Убил восемь человек, искалечил бог знает сколько, пытался взорвать тысячи девочек-подростков на поп-концерте, а теперь сидит здесь, еду ему приносит личная прислуга, одежду стирают и гладят, лицо бреют. Трижды в неделю ему делают массаж. Четыре раза в неделю он посещает водолечебницу и принимает горячие ванны.

Живет, как Дональд Трамп? Гм… Скорее как вождь какого-нибудь племени из пустыни одной из богатых нефтью стран Ближнего Востока».

А если бы она сообщила Бэбино, что он показал ей палец?

О нет, ответил бы Бэбино. Нет, медсестра Скапелли. Вы видели лишь непроизвольную мышечную судорогу. Его мозг еще не может выдать команду на такой жест. А если бы и мог, с чего ему показывать вам палец?

– С того, что ты меня не любишь, – говорит она, наклоняясь вперед и упираясь руками в прикрытые розовой юбкой колени. – Так, мистер Хартсфилд? И в этом мы квиты, потому что я не люблю тебя.

Он на нее не смотрит, не подает виду, что услышал. Не отрывает глаз от многоэтажной автостоянки на другой стороне дороги. Но он ее слышит, она в этом уверена, и полное отсутствие реакции злит еще больше. Когда она говорит, люди должны слушать.

– Мне что, поверить, будто ты оторвал пуговицы моей униформы силой мысли?

Никакой реакции.

– Я знаю, что это не так. Я давно собиралась заменить эту униформу. Она мне стала узка. Ты можешь дурить более доверчивых медсестер, но со мной этот номер не пройдет, мистер Хартсфилд. Все, на что ты способен, это сидеть на стуле. И гадить в постель всякий раз, когда у тебя появляется шанс.

Никакой реакции.

Скапелли бросает взгляд на дверь, желая убедиться, что она закрыта, потом отрывает левую руку от колена и протягивает к нему.

– Все эти люди, которых ты убил и покалечил… Некоторые мучаются до сих пор. Тебя это радует? Радует, так? А как это понравится тебе? Давай выясним?

Она находит его сосок, потом сжимает большим и указательным пальцами. Ногти у нее короткие, но она с силой вдавливает их в кожу. Поворачивает в одну сторону, потом в другую.

– Это боль, мистер Хартсфилд. Нравится?

Его лицо бесстрастно, как и всегда, и это приводит Скапелли в бешенство. Она склоняется ниже, их носы почти соприкасаются. Ее лицо еще больше напоминает кулак. За очками выпучиваются синие глаза. В уголках губ блестят капельки слюны.

– Я могу проделать это и с твоими яйцами, – шепчет она. – И, пожалуй, проделаю.

Да. Она может. В конце концов, Бэбино он ничего не скажет. Его словарный запас – четыре десятка слов, и лишь несколько человек могут понять, что он говорит. «Я хочу еще каши» звучит как «я-оч-е-аш». Прямо-таки разговор индейцев в каком-нибудь старом вестерне. На удивление чисто он произносит только одну фразу: «Позовите маму». И несколько раз Скапелли получала огромное удовольствие, ставя Брейди в известность, что его мать мертва.

– Ты думаешь, что доктор Бэбино пляшет под твою дудку, но на самом деле все наоборот. Это ты пляшешь под его дудку. Ты – его подопытная свинка. Он думает, что я не знаю об экспериментальных лекарствах, которые он тебе дает, но я знаю. Витамины, говорит он. Витамины, чтоб мне сдохнуть. Я знаю все, что здесь происходит. Он думает, что сможет полностью тебя вылечить, но этого никогда не случится. Потому что тебе вышибли мозги. А если и случится? Тогда ты пойдешь под суд. А потом в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. И в тюрьме Уэйнесвилл никаких горячих ванн тебе не пропишут.

Она сжимает сосок так сильно, что выступают сухожилия на запястье, но Брейди все равно не подает виду, будто что-то чувствует. Равнодушно смотрит на автостоянку. Если она продолжит, кто-нибудь из медсестер увидит посиневший, опухший сосок, и запись об этом появится в медицинской карте.

Скапелли разжимает пальцы, отступает на шаг, тяжело дыша, и жалюзи над окном резко звякают. Звук этот заставляет ее подпрыгнуть и оглянуться. А когда она вновь поворачивается к Хартсфилду, тот уже смотрит не в окно – на нее. И глаза у него ясные и осмысленные. Скапелли ощущает укол страха и отступает на шаг.

– Я могла бы донести на Бэбино, – говорит она, – но врачи умеют выкручиваться, особенно если это их слово против слова сестры, даже старшей. Да и зачем мне это надо? Пусть экспериментирует над тобой. Даже Уэйнесвилл слишком хорош для тебя, мистер Хартсфилд. Может, Бэбино даст тебе какое-нибудь снадобье, которое тебя убьет. Именно этого ты и заслуживаешь.

Тележка с едой грохочет в коридоре: кому-то везут поздний ленч. Рут Скапелли дергается, словно ее вырвали из глубокого сна, и пятится к двери, переводя взгляд с Хартсфилда на затихшие жалюзи и снова на Хартсфилда.

– Оставляю тебя наедине с твоими мыслями, но напоследок скажу вот что: если еще раз покажешь мне палец, достанется твоим яйцам.

Рука Брейди поднимается с колен к груди. Она трясется, но дело тут исключительно в регуляции моторики. Мышечный тонус вернулся не полностью, несмотря на физиотерапию и лечебную физкультуру, десять занятий в неделю.

Скапелли таращится, отказываясь верить своим глазам: средний палец распрямляется и предстает перед ней во всей красе.

А губы Брейди растягиваются в мерзкой ухмылке.

– Ты же ненормальный, – шепчет она. – Выродок.

Но не подходит к нему. Внезапный, иррациональный страх охватывает ее. Она не знает, чем это может кончиться.

Том Зауберс с радостью готов выполнить просьбу, с которой обратился к нему Ходжес, пусть ради этого и придется перенести пару встреч во второй половине дня. Его долг перед Ходжесом намного больше, чем поездка в пустующий дом в Ридждейле. Именно бывший коп с помощью своих друзей, Джерома и Холли, спас жизни сына и дочери Тома. Возможно, и жены тоже.

Он отключает охранную сигнализацию, нажимая цифры на пульте, – последовательность написана на листке, лежащем в папке, которую он принес с собой. Проводя Ходжеса по комнатам первого этажа под гулкое эхо шагов, Том начинает привычно расхваливать товар. Да, довольно далеко от центра города, с этим не поспоришь, зато все блага цивилизации – вода, канализация, вывоз мусора, школьные и муниципальные автобусы – достаются тебе без городского шума.

– И помимо наличия охранной сигнализации дом подключен к кабельным сетям, – заключает он.

– Это все здорово, но я не собираюсь его покупать.

Том с любопытством смотрит на него:

– Тогда зачем мы сюда приехали?

Ходжес не находит оснований скрывать истинную причину:

– Чтобы узнать, не использовал ли кто-нибудь это место для наблюдения за домом на другой стороне улицы, в котором в прошлые выходные произошли убийство и самоубийство.

– В доме шестнадцать ноль один? Господи, Билл, это ужасно.

«Точно, – думает Ходжес, – и я уверен, что ты уже прикидываешь, с кем поговорить, чтобы продажа дома шла через тебя».

Но он не собирался винить в этом человека, столько пережившего после Бойни у Городского центра. Это его работа.

– Вижу, вы уже обходитесь без трости, – подмечает он, когда они поднимаются на второй этаж.

– Обычно пользуюсь ею вечером, особенно в дождливую погоду, – отвечает Том. – Ученые говорят, что утверждения, будто в дождь суставы болят сильнее, – бред сивой кобылы, но я готов подтвердить, что это стопроцентная истина. Мы сейчас в главной спальне, она расположена так, чтобы видеть восход солнца. И ванная большая и удобная, в душевой есть пульсирующий режим, а дальше по коридору…

Да, хороший дом, Ходжес и не ожидал ничего другого от Ридждейла, но при этом никаких признаков, что здесь в последнее время кто-то побывал.

– Посмотрели все, что хотели? – спрашивает Том.

– Да, пожалуй. Вы не заметили ничего необычного?

– Нет. И охранная сигнализация здесь надежная. Если бы кто-то проник в дом…

– Да, – кивает Ходжес. – Извините, что вытащил вас в такой холодный день.

– Ерунда. Мне постоянно приходится куда-то ездить. И повидаться с вами мне в радость. – Они выходят из двери кухни, которую Том тут же запирает на замок. – А вы, по-моему, сильно похудели.

– Знаете, как говорится, нельзя быть слишком тощим или слишком богатым.

Том, который после полученных у Городского центра увечий, был слишком тощим и слишком бедным, натужно улыбается и направляется к передней части дома. Ходжес следует за ним, потом останавливается.

– Мы можем заглянуть в гараж?

– Конечно, но смотреть там нечего.

– И тем не менее.

– Не оставляете без внимания ни одну мелочь, так? Подождите, только отыщу нужный ключ.

Однако ключ искать не приходится, потому что дверь в гараж приоткрыта на пару дюймов. Оба мужчины молча смотрят на дверную раму, расщепленную у замка.

– И как это понимать? – наконец спрашивает Том.

– Охранная сигнализация есть только в доме, правильно?

– Да. В гараже охранять нечего.

Ходжес заходит в прямоугольное помещение с обшитыми деревом стенами и бетонным полом. На бетоне – следы обуви. Ходжес видит пар от собственного дыхания и кое-что еще. Перед левыми подъемными воротами – стул. Кто-то сидел здесь и, видимо, смотрел на улицу.

В левой половине живота Ходжеса усиливаются неприятные ощущения, тянутся щупальцами к пояснице, но эта боль ему давно знакома, и временно ее затмевает возбуждение.

«Кто-то сидел здесь и следил за домом шестнадцать ноль один, – думает он. – Я бы поставил на это собственную ферму, если бы она у меня была».

Ходжес идет к воротам и садится на стул, как, похоже, сидел наблюдатель. В центре ворот – три окна, расположенных в ряд, и с правого стерта пыль. Прямо перед ним – окно большой гостиной дома шестнадцать ноль один.

– Эй, Билл, – зовет Том. – Что-то лежит под стулом.

Ходжес нагибается, чтобы посмотреть, пусть от этого движения в животе снова вспыхивает боль. Он видит черный диск диаметром дюйма три. Поднимает его, держа за края. На диске золотом выгравировано одно слово: «ШТАЙНЕР».

– Это от фотоаппарата? – спрашивает Том.

– От бинокля. Богатые полицейские управления пользуются биноклями «Штайнер».

С хорошим биноклем «Штайнер» – а насколько известно Ходжесу, плохих эта фирма не делает – наблюдатель все видел так, будто находился в гостиной Эллертон – Стоувер, при условии, что жалюзи подняты… и они были подняты, когда Ходжес с Холли побывали в доме этим утром. Черт, если бы женщины сейчас смотрели канал Си-эн-эн, он мог бы прочитать новостную строку, бегущую у нижней границы экрана.

У Ходжеса нет полиэтиленового пакета для улик, но в кармане лежит упаковка бумажных салфеток. Он достает две, осторожно заворачивает в них крышку окуляра, убирает во внутренний карман пальто. Поднимается со стула (провоцируя еще один укол боли, и вообще во второй половине дня живот болит сильнее), когда замечает кое-что еще. Кто-то вырезал одну букву на деревянной перемычке между подъемными воротами, возможно, перочинным ножом.

Букву «зет».

Они уже подходят к подъездной дорожке, когда Ходжеса настигает новая беда: раскаленная стрела боли вонзается под левое колено. Ощущение как от удара ножом. Ходжес вскрикивает от боли и от неожиданности, наклоняется, начинает растирать ногу, стараясь избавиться от судороги. Или хотя бы уменьшить боль.

Том тоже наклоняется, поэтому ни он, ни Ходжес не видят старенький «шевроле», который медленно катит по Хиллтоп-Корт. На выцветшей синеве кузова выделяются пятна грунтовки. Старик за рулем притормаживает, чтобы получше разглядеть мужчин. Потом «шевроле» ускоряется, выплюнув облако сизого дыма, и проезжает мимо дома Эллертон – Стоувер, направляясь к развороту в конце улицы.

– Что такое? – озабоченно спрашивает Том. – Что случилось?

– Судорога, – цедит Ходжес, морщась от боли.

– Разотрите мышцу.

Ходжес бросает на него короткий взгляд:

– А что я, по-вашему, делаю?

– Позвольте мне.

Том Зауберс теперь специалист по лечебной физкультуре. И все благодаря посещению одной ярмарки вакансий шесть лет назад. Он отводит руку Ходжеса, снимает перчатку и вдавливает пальцы в мышцу. Сильно.

– Господи! Чертовски больно!

– Знаю, – говорит Том. – Ничего не поделаешь. Постарайтесь перенести вес на здоровую ногу.