Инферно Браун Дэн

На глаза Лэнгдону попалась вырезка из газеты какого-то захолустного городка.

Проклятие гениальности.

На этот раз фотографии не было, но в статье рассказывалось о юном гении Сиенне Брукс, которая пыталась посещать обычные школы, но становилась в них изгоем, потому что не была похожа на сверстников. В статье говорилось об изоляции, в которой оказывались юные таланты, чьи навыки социальной адаптации не поспевали за развитием интеллекта, и общество нередко их отвергало.

Если верить статье, Сиенна в восемь лет убежала из дома и была достаточно умна, чтобы скрываться целых десять дней и жить без помощи взрослых. Ее нашли в первоклассном отеле, где она выдавала себя за дочь постояльца, украла ключ от номера и заказывала в номер еду за чужой счет. Судя по всему, именно там она за неделю проштудировала все 1600 страниц «Анатомии» Грея. На вопрос полицейских, зачем она читает книги по медицине, она ответила, что хочет понять, что с ее мозгом не так.

От жалости к маленькой девочке у Лэнгдона защемило сердце. Он не мог вообразить, какое одиночество она ощущала из-за своей столь разительной непохожести на других. Сложив вырезки в буклет, он бросил прощальный взгляд на снимок пятилетней Сиенны в роли Пака. Учитывая, какие злоключения им пришлось пережить утром, Лэнгдон не мог не признать, что роль шкодливого лесного духа Пака подходит Сиенне как нельзя лучше. Жаль только, что он не мог проснуться, как персонажи пьесы, и сделать вид, что все пережитое было сном.

Лэнгдон аккуратно поместил вырезки на прежнее место, закрыл буклет, и при виде надписи на обложке – милая, никогда не забывай, какое ты чудо, – у него снова защемило сердце.

Его взгляд задержался на знакомом символе, украшавшем обложку буклета. Эта древнегреческая пиктограмма, столь часто встречающаяся на театральных афишах по всему миру, существует уже двадцать пять веков и заслуженно является эмблемой драматического театра.

Le maschere[4].

Лэнгдон разглядывал привычные изображения Комедии и Трагедии, и внезапно в голове у него загудело, как будто кто-то дернул за туго натянутую струну. Череп буквально раскололся от резкой боли, и маски на буклете поплыли перед глазами. Охнув, Лэнгдон опустился на стул и, крепко зажмурив глаза, сдавил ладонями виски.

Из наступившей темноты снова выплыли непонятные видения… резкие и яркие.

К нему вновь взывала женщина с амулетом и серебристыми волосами, стоявшая на другом берегу кроваво-красной реки. Ее крик перекрывал мольбы людей, корчившихся в предсмертной агонии повсюду, куда простирался взгляд. Лэнгдон снова увидел торчащие ноги, украшенные буквой «R», зарытого вниз головой несчастного, который исступленно ими дрыгал в диком отчаянии.

Ищите и обрящете! – молила женщина Лэнгдона. Время уже на исходе!

Лэнгдон вновь почувствовал непреодолимое желание помочь ей… помочь всем. Охваченный волнением, он крикнул ей через реку: Кто вы?

Женщина опять подняла вуаль, открывая Лэнгдону свое поразительной красоты лицо, которое уже показывала раньше.

Я – жизнь, ответила она.

И вдруг небо над ней потемнело, и на нем появилась жуткая, чудовищных размеров маска с длинным клювом и горящими зелеными глазами, равнодушно взиравшими на Лэнгдона.

А я… стану смертью, прогремел ее голос.

Судорожно вздохнув, Лэнгдон разомкнул веки. Он по-прежнему сидел за столом, сжимая виски и чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Что, черт возьми, со мной происходит?

Перед его глазами продолжали стоять образы женщины с серебристыми волосами и маски с клювом. Я – жизнь. Я – смерть. Он попытался прогнать видение, но оно, казалось, запечатлелось в мозгу навечно. С буклета на него продолжали безмолвно взирать две маски.

Какое-то время ваши воспоминания будут путаными и беспорядочными, предупреждала Сиенна. Прошлое, настоящее и воображаемое – все вперемешку.

У Лэнгдона кружилась голова.

Где-то в квартире звонил телефон. Звонок был старомодный и пронзительный и доносился с кухни.

– Сиенна! – позвал Лэнгдон, поднимаясь.

Ответа не последовало. Она еще не вернулась. После двух звонков включился автоответчик.

– Ciao, sono io, – приветливо поздоровался голос Сиенны. – Lasciatemi un messaggio e vi richiamer[5].

После звукового сигнала послышался взволнованный голос женщины, говорившей с сильным восточноевропейским акцентом. Ее сбивчивая речь отзывалась эхом в коридоре.

– Сиенна, это Даникова! Ты где?! Тут ужас! Твой друг доктор Маркони мертв! Больница – сумасшедший дом! Кругом полиция! Люди рассказывают, ты сбежать, чтобы спасти пациента?! Зачем?! Он тебе никто! Теперь полиция ищет тебя! Они взять твою анкету! Я знаю, там все неправда – чужой адрес, нет телефона, фальшивая рабочая виза, сегодня тебя не найти, но потом найти все равно! Я звоню предупредить. Мне так жаль, Сиенна! – Трубку повесили.

Лэнгдона снова охватило чувство вины. Из сообщения он понял, что доктор Маркони разрешал Сиенне работать в больнице. Появление в ней Лэнгдона стоило Маркони жизни, и благородный порыв Сиенны, спасшей незнакомца, обернулся для нее серьезными неприятностями.

В этот момент дверь в квартиру громко хлопнула.

Она вернулась.

Через мгновение послышалась запись оставленного сообщения. «Сиенна, это Даникова! Ты где?!»

Лэнгдон поморщился, зная, что Сиенне предстояло услышать. Пока она прослушивала сообщение, он быстро вернул буклет на место и, убедившись, что на столе все выглядит по-прежнему, проскользнул обратно в ванную, чувствуя неловкость за свое бесцеремонное вторжение в прошлое Сиенны.

Через десять секунд в ванную осторожно постучали.

– Я оставлю одежду на дверной ручке, – сказала Сиенна. В ее голосе слышалось волнение.

– Огромное спасибо, – отозвался Лэнгдон.

– Я буду ждать на кухне, – добавила она. – Прежде чем мы позвоним, я хочу показать вам нечто очень важное.

Сиенна устало направилась по коридору в маленькую спальню, достала из комода пару синих джинсов и свитер и отнесла в свою ванную.

Глядя на себя в зеркало, она подняла руку и, ухватившись за конский хвост из светлых волос, стащила с головы парик.

Из зеркала на нее смотрела совершенно лысая тридцатидвухлетняя женщина.

На долю Сиенны выпало немало тяжелых испытаний, и хотя она научилась их преодолевать с помощью своего незаурядного интеллекта, последние события выбили ее из колеи.

Отложив парик в сторону, она умылась. Затем вытерлась и, переодевшись, вновь водрузила парик на голову и убедилась, что он сидит ровно. Обычно она не давала воли жалости к себе, но после сегодняшних потрясений сдерживать слезы оказалось выше ее сил.

Она плакала потому, что не могла управлять своей жизнью.

Она плакала потому, что у нее на глазах погиб ее наставник.

Она плакала потому, что ее сердце переполняло бесконечное одиночество.

Но более всего она оплакивала свое будущее… которое вдруг стало таким смутным.

Координатор Лоренс Ноултон сидел в своем наглухо закрытом стеклянном отсеке в недрах роскошной яхты, озадаченно уставившись в монитор, на котором только что просмотрел ролик, оставленный их клиентом.

И это я должен отправить в СМИ завтра утром?

За десять лет работы в Консорциуме Ноултону не раз доводилось выполнять откровенно сомнительные, если не сказать противозаконные задания. Действия в зоне серой морали были обычной практикой Консорциума – организации, чьей единственной непререкаемой заповедью являлось выполнение данного клиенту обещания – во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило.

Мы доводим дело до конца и не задаем никаких вопросов, что бы ни случилось.

Однако отправка этого девятиминутного ролика в интернет-СМИ внушала Ноултону беспокойство. При всей эксцентричности поручений, которые ему доводилось выполнять в прошлом, он всегда понимал их смысл и логику… осознавал преследуемую цель.

Но этот ролик сбивал его с толку. С ним что-то было не так.

Совсем не так.

Ноултон решил прокрутить его еще раз, надеясь, что после второго просмотра вопросов станет меньше. Чуть прибавив звук, он устроился поудобнее и кликнул на кнопку воспроизведения.

Послышался мягкий плеск воды, и на экране появилась жутковатая, заполненная водой пещера, залитая зловещим красным сиянием. Камера снова погрузилась в светящуюся воду и остановилась у таблички на покрытом илом дне. Ноултон еще раз прочитал выгравированную на ней надпись:

СЕГОДНЯ В ЭТОМ МЕСТЕ

МИР ИЗМЕНИЛСЯ НАВСЕГДА

То, что под этими словами стояло имя их клиента, уже внушало Ноултону тревогу. А завтрашняя дата усиливала ее еще больше. Однако главной причиной беспокойства, лишавшего Ноултона душевного равновесия, было нечто совсем иное.

Камера повернулась влево, и на экране показался удивительный предмет, паривший в толще воды рядом с табличкой. Он представлял собой контейнер округлой формы, похожий на большой мыльный пузырь, а его оболочка из тонкого мягкого пластика то и дело меняла очертания под воздействием подводных потоков. Покачиваясь на коротком тросе, удерживавшем контейнер на месте, емкость напоминала воздушный шар… только внутри был не гелий, а какая-то студенистая желтовато-коричневая жидкость. Раздувавшаяся под ее давлением аморфная емкость была около фута в диаметре, за прозрачными стенками клубилось мутное облако, совсем как эпицентр зарождающегося циклона.

Боже, подумал Ноултон, чувствуя, что покрывается испариной: при втором просмотре висящий в воде контейнер пугал даже больше, чем в первый раз.

Изображение медленно исчезло, и на его месте показалась влажная стена пещеры, на которой играли отблески водной ряби. На стене появилась тень… ее отбрасывал человек… стоявший в пещере. Но голова у него не была человеческой… Вместо носа торчал длинный клюв… как будто человек был наполовину птицей.

Он заговорил приглушенным голосом, выразительно и размеренно, словно актер, читавший слова автора в классической драме.

Ноултон замер и, затаив дыхание, ловил каждое слово таинственной фигуры.

Я – Призрак.

Если вы меня видите, значит, душа моя наконец-то обрела покой.

Загнанный под землю, я вынужден обращаться к миру из ее глубин, из мрачной пещеры с кроваво-красными водами, которые вовек не отражают звезд.

Но здесь мой рай… идеальное чрево для моего хрупкого плода.

Инферно.

Вы скоро узнаете, что я оставил.

И все же, даже здесь до меня доносится поступь моих невежественных преследователей. Они готовы на все, лишь бы остановить меня.

Вы можете сказать: прости их, ибо не ведают они, что творят. Но наступает момент, когда невежество становится непростительным… а искупает грехи и дарует прощение лишь здравый смысл.

От чистого сердца и с благими помыслами я оставляю вам дар Надежды, спасения, будущего.

Но есть люди, которые травят меня, будто дикого зверя. Ими движет лицемерная убежденность в моем безумии. А седовласая женщина с красивым лицом даже осмеливается называть меня чудовищем! Подобно темным церковникам, осудившим на смерть Коперника, она считает меня исчадием ада, не в силах смириться с тем, что я узрел Итину.

Но я не пророк.

Я – ваше спасение.

Я – Призрак.

– Присядьте, – сказала Сиенна. – У меня есть несколько вопросов.

Дойдя до кухни, Лэнгдон понял, что теперь стоит на ногах гораздо увереннее. Костюм от Бриони, позаимствованный у соседа, оказался ему удивительно впору. Подошли даже туфли, в которых было так удобно, что Лэнгдон решил по возвращении домой перейти на итальянскую обувь.

Если, конечно, мне суждено вернуться, подумал он.

Сиенна тоже преобразилась: обтягивающие джинсы и кремовый свитер подчеркивали стройность ее фигуры и природную красоту. Волосы по-прежнему были убраны в конский хвост, а без медицинской униформы, невольно внушавшей почтительное уважение, она уже не казалась такой уверенной в себе. Лэнгдон заметил, что глаза у нее покраснели, будто она плакала, и у него снова защемило сердце от жгучего чувства вины.

– Сиенна, мне ужасно жаль. Я слышал телефонное сообщение. Даже не знаю, что сказать.

– Спасибо, – ответила она. – Но сейчас мы должны сосредоточиться на вас. Пожалуйста, сядьте.

Ее ставший решительным тон невольно заставил Лэнгдона вспомнить газетные вырезки, в которых рассказывалось о ее незаурядном интеллекте и раннем развитии.

– Я прошу вас подумать, – сказала Сиенна, указывая ему на стул. – Вы помните, как мы попали в эту квартиру?

Лэнгдон не очень понимал, какое это имело значение.

– На такси, – ответил он, усаживаясь. – В нас стреляли.

– Профессор, стреляли в вас. Это – для ясности.

– Да. Мне жаль.

– А помните, сколько было выстрелов, когда вы оказались в машине?

Странный вопрос.

– Да, два. Одна пуля угодила в боковое зеркало, а вторая разбила заднее стекло.

– Отлично! А теперь закройте глаза.

Догадавшись, что она проверяет его память, Лэнгдон закрыл глаза.

– Во что я одета?

Это он помнил в малейших деталях.

– Черные туфли без каблуков, синие джинсы и кремовый свитер с вырезом. Светлые волосы до плеч, зачесаны назад. Глаза карие. – Открыв глаза, Лэнгдон с удовольствием убедился, что его зрительная память в полном порядке.

– Отлично. Визуально-когнитивное восприятие в норме, что подтверждает ретроградный характер амнезии и отсутствие серьезных проблем с механизмами создания воспоминаний. Удалось вспомнить что-нибудь новое о событиях последних дней?

– К сожалению нет. Но пока вы отсутствовали, у меня снова было видение.

Лэнгдон рассказал о повторении галлюцинации с женщиной с вуалью, окруженной бесчисленными мертвецами, и торчащими из земли ногами с буквой «R». А потом в небе появилась странная маска с большим клювом.

– «Я стану смертью»? – переспросила Сиенна, явно встревожившись.

– Да, так она сказала.

– Понятно… Похоже на цитату «Я стану смертью, разрушителем миров».

Молодая женщина процитировала слова Роберта Оппенгеймера, сказанные им после испытания первой атомной бомбы.

– А эта маска с клювом… и зелеными глазами? – озадаченно произнесла Сиенна. – Есть идеи, что могло навеять такой образ?

– Понятия не имею, но в Средние века такие маски встречались довольно часто. – Помолчав, Лэнгдон добавил: – Их называли «чумными масками».

Встревожившись еще больше, Сиенна переспросила:

– Чумными масками?

Лэнгдон вкратце объяснил, что в мире символов необычная маска с длинным клювом зачастую служила обозначением «черной смерти» – смертельной эпидемии бубонной чумы, от которой в четырнадцатом веке в отдельных регионах Европы погибло до трети населения. Считается, что «черная смерть» называлась черной, потому что кожа жертв темнела от гангрены и подкожных кровоизлияний, но на самом деле это отражало панический ужас, который вызывала пандемия.

– Такие маски с длинным клювом, – пояснил Лэнгдон, – надевали средневековые врачеватели, лечившие зараженных чумой, чтобы держаться от больных на определенном расстоянии. Сейчас же такие маски можно встретить разве что на карнавале в Венеции – довольно жутковатое напоминание о том мрачном периоде в истории Италии.

– И вы уверены, что в своих видениях видели именно такую маску? – спросила Сиенна дрогнувшим голосом. – Маску средневекового врачевателя чумы?

Лэнгдон кивнул. Маску с клювом трудно с чем-то перепутать.

Сиенна сдвинула брови, и Лэнгдон понял, что она подыскивает слова, чтобы сообщить ему неприятную новость.

– И женщина говорила: «Ищите и обрящете»?

– Да, как и раньше. Проблема в том, что я понятия не имею, что должен искать.

Медленно выдохнув, Сиенна устремила на него серьезный взгляд.

– Мне кажется, я знаю. Мало того… Я думаю, что вы, возможно, уже нашли это.

Лэнгдон изумленно на нее уставился.

– Вы о чем?!

– Роберт, вчера вечером, когда вы появились в больнице, у вас в кармане пиджака был необычный предмет. Вы помните, что это было?

Лэнгдон покачал головой.

– Этот предмет… он весьма необычный. Я наткнулась на него случайно, когда мы вас переодевали. – Она жестом показала на запачканный кровью твидовый пиджак, лежавший на столе. – Он и сейчас в кармане. Если хотите, можете на него взглянуть.

Лэнгдон растерянно перевел взгляд на пиджак. По крайней мере, теперь понятно, зачем она за ним возвращалась. Он схватил свой грязный пиджак и обыскал все карманы – пусто. Проверив еще раз, пожал плечами и повернулся к ней.

– Здесь ничего нет.

– А как насчет потайного кармана?

– Что? На моем пиджаке нет никаких потайных карманов.

– Нет? – удивилась она. – Так это… не ваш пиджак?

Голова у Лэнгдона опять пошла кругом.

– Пиджак мой.

– Вы уверены?

Еще бы, подумал он. Этот пиджак был моим любимым.

Он показал пришитый к подкладке ярлык со своим любимым фирменным знаком настоящего шотландского твида. Это был знаменитый шар, который венчал мальтийский крест и украшали тринадцать похожих на пуговицы драгоценных камней.

Вот так шотландцы ссылались на христианское воинство на куске саржи.

– Видите? – Лэнгдон показал на инициалы «Р.Л.», вышитые на ярлыке вручную. Он никогда не жалел денег на твидовые пиджаки ручной работы и отдельно платил за то, чтобы его инициалы вышивали на ярлыке. В аудиториях и столовых университетского городка сотни твидовых пиджаков постоянно снимались и надевались, и у Лэнгдона не было ни малейшего желания оказаться жертвой чьей-то непреднамеренной ошибки.

– Я вам верю, – сказала она, забирая у него пиджак. – А теперь смотрите. – Сиенна вывернула пиджак и показала на участок под воротником. Там в подкладку был аккуратно вшит большой потайной карман.

Что за черт?!

Лэнгдон был уверен, что видит его впервые.

Безупречные потайные швы делали карман практически незаметным.

– Раньше его здесь не было! – стоял на своем Лэнгдон.

– Тогда, наверное, вы не видели… и этого? – Сиенна вытащила из потайного кармана гладкий металлический предмет и осторожно передала его Лэнгдону. – Вы знаете, что это?

– Нет… – запинаясь, ответил он, разглядывая предмет в полном изумлении. – Никогда не видел ничего подобного.

– А я, к сожалению, знаю. И не сомневаюсь, что именно из-за него вас и пытаются убить.

Меряя шагами свой кабинет на борту «Мендация» координатор Ноултон с нарастающей тревогой размышлял о ролике, который должен был обнародовать на следующее утро.

Я – Призрак?

До него доходили слухи, что в последние месяцы их клиент страдал психическим расстройством, и ролик не оставлял никаких сомнений в их достоверности.

Ноултон понимал, что у него есть два варианта действий. Он мог либо подготовить видео для завтрашней рассылки, как и было обещано, либо показать его Ректору и узнать его мнение.

Я уже знаю, что он скажет, подумал Ноултон. Еще ни разу Ректор не отказывался от выполнения обещания, данного клиенту. Он прикажет отправить это видео, как было обещано, и не задавать лишних вопросов… и придет в ярость из-за того, что их задаю я.

Ноултон снова вернулся к компьютеру, нашел в записи место, которое вызывало у него особое беспокойство, и кликнул на воспроизведение. На экране снова появилась пещера и послышался плеск воды. На фоне влажной стены стоял похожий на тень высокий мужчина с длинным птичьим клювом.

Он заговорил глухим голосом:

Мы переживаем новое Средневековье.

Несколько веков назад Европа страдала от ужасающей нищеты – люди жили в тесноте, голодали, погрязли в грехе и отчаянии. Они были похожи на запущенный лес, задушенный сухостоем, который ждет божественного удара молнией. Огонь, воспламенившийся от этой искры, пронесется по всей земле и очистит ее от сухих стволов, загораживающих живительный солнечный свет, так нужный здоровым побегам.

Отбраковка – это естественная процедура, установленная Всевышним.

Спросите себя: что наступило после «черной смерти»?

Ответ известен.

Ренессанс.

Эпоха Возрождения.

Так было всегда. За смертью следует рождение.

Чтобы попасть в рай, человек должен пройти через ад.

Этому нас учит Творец.

И седая невежда еще осмеливается называть меня монстром? Неужели она так и не поняла математики будущего? Всех ужасов, которые в нем уготованы?

Я – Призрак.

Я – ваше спасение.

И вот я стою в глубокой пещере и смотрю на воды, в которых никогда не отражаются звезды. Здесь, в водах этого подземного чертога, набирает силу Инферно.

И скоро его пламя яростно вспыхнет.

И ничто не земле уже не сможет его остановить.

Предмет в руках Лэнгдона оказался на удивление тяжелым для своих размеров. Тонкий и гладкий блестящий металлический цилиндр длиной около шести дюймов, закругленный с обоих концов был похож на миниатюрную торпеду.

– Прежде чем что-нибудь с этим делать, – сказала Сиенна, – советую посмотреть на другую сторону. – Она натянуто улыбнулась. – Вы же разбираетесь в символах?

Лэнгдон принялся медленно поворачивать цилиндр, внимательно разглядывая его поверхность, и вдруг замер, заметив ярко-красный символ.

Разбираясь в иконографии, Лэнгдон хорошо знал, что список символов, способных вызвать у человека мгновенный страх, весьма ограничен… но увиденный на цилиндре значок безусловно в него входил. Его реакция была инстинктивной и молниеносной – он положил цилиндр на стол и откинулся на спинку стула.

Сиенна понимающе кивнула:

– Я тоже так отреагировала.

На цилиндре был изображен простой символ из трех элементов.

Лэнгдон когда-то читал, что этот зловещий знак был разработан в 1960-х годах химической компанией «Доу кемикал» и заменил огромное количество предупреждающих символов, которые использовались прежде. Как и все успешные знаки, он был простым, запоминающимся и легко воспроизводимым. Эта эмблема «биологической опасности» получила распространение во всем мире еще и потому, что вызывала у самых разных народов ассоциации со многими не очень приятными вещами, начиная от клешней краба и заканчивая метательными ножами ниндзя.

– Эта маленькая канистра является биокапсулой, – объяснила Сиенна. – Их используют для перевозки опасных веществ. Иногда применяют и в медицине. Пробирка с образцом вставляется в пенопластовый футляр, чтобы защитить от возможного повреждения во время транспортировки. В нашем же случае… – Она показала на символ биологической опасности: – Думаю, что тут, наверное, какой-то смертельно ядовитый химикат… или вирус. – Помолчав, она добавила: – Первые образцы вируса Эбола были доставлены из Африки в такой же капсуле.

Но Лэнгдона интересовало вовсе не это.

– Но как, черт возьми, она оказалась в моем пиджаке?! Я же преподаю историю искусств, откуда ей у меня взяться?

Перед глазами у него промелькнула жестокая картина – корчащиеся в смертельной агонии тела… и парящая над ними чумная маска.

Визири… Визири.

– Откуда бы она ни взялась, – сказала Сиенна, – но это продукт очень высоких технологий. Освинцованный титан. Защищает даже от радиации. Полагаю, что тут не обошлось без каких-нибудь секретных разработок по заказу правительства. – Она указала на темный прямоугольник размером с почтовую марку возле знака биологической опасности. – Это распознаватель отпечатка пальца. Защита на случай потери или кражи. Такую капсулу может открыть только конкретный человек.

Хотя способность Лэнгдона соображать уже полностью восстановилась, происходящее было выше его понимания. Я носил биометрически запечатанный контейнер.

– Обнаружив эту капсулу в вашем пиджаке, я хотела потихоньку показать ее доктору Маркони, но не успела, потому что вы очнулись. Я даже подумала, не приложить ли ваш палец к капсуле, пока вы были без сознания, но побоялась, не зная, что в ней содержится…

– Мой палец?! – Лэнгдон покачал головой. – Не может быть, чтобы эта штука была запрограммирована на меня. Я ничего не соображаю в биохимии и не могу иметь с ней ничего общего.

– Вы уверены?

Сомнений у Лэнгдона не было. Он протянул руку и приложил большой палец к распознавателю. Ничего не произошло.

– Видите?! Я же говорил…

Титановый цилиндрик громко щелкнул, и Лэнгдон отдернул руку, как после удара током. Проклятье! Он уставился на капсулу, будто ждал, что она развинтится сама по себе и начнет испускать смертельный газ. Но через три секунды раздался новый щелчок – видимо, капсула снова заблокировалась.

Потрясенный, Лэнгдон повернулся к Сиенне.

Та устало вздохнула.

– Что ж, теперь очевидно, что именно вас избрали курьером.

Лэнгдону все происходящее представлялось полным абсурдом.

– Но это невозможно. Как бы я пронес такую железяку через рамочный детектор в аэропорту?

– А может, вы прилетели на частном самолете? Или получили контейнер уже здесь, в Италии?

– Сиенна, я должен позвонить в консульство. Немедленно.

– А может, сначала посмотрим, что в ней?

В своей жизни Лэнгдону не раз приходилось совершать необдуманные поступки, но открывать контейнер с опасным содержимым на кухне у этой женщины он точно не будет.

– Я передам ее властям. Немедленно.

Сиенна закусила губу, прикидывая варианты.

– Хорошо, но после звонка вы уже будете сами по себе. Я выхожу из игры. И встреча точно не может состояться здесь. Моя итальянская виза… в общем, есть сложности.

Лэнгдон посмотрел Сиенне в глаза.

– Сиенна, я знаю только то, что вы спасли мне жизнь. Я сделаю так, как вы скажете.

Она благодарно кивнула, подошла к окну и посмотрела на улицу.