Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
Если, конечно, у вас есть ключ.
Люк вынимает черную карточку из кармана рубашки и вставляет ее в одну из разверстых пастей возле лифта.
– Это твой? – спрашивает Адди, когда двери разъезжаются в стороны.
– Ничто по-настоящему мне не принадлежит, – отвечает он, когда они входят в лифт.
Подъем длится недолго: всего три этажа, и лифт останавливается, створки раздвигаются, открывая панорамный вид на город.
Черными буквами у ног Адди вьется название: «Легкий путь».
Она только закатывает глаза:
– А «Преисподнюю» что, уже заняли?
Глаза Люка сверкают от удовольствия.
– «Преисподняя» – это другой клуб.
Полы отлиты из бронзы, перила стеклянные, потолок не заслоняет небо; одни гости отдыхают на бархатных диванах, другие окунают ступни в неглубокие бассейны, третьи возле ограждения крыши любуются видом на город.
– Мистер Грин! – радостно восклицает хостес. – С возвращением.
– Спасибо, Рене. Позволь представить тебе Аделин. Предоставь ей все, чего она только ни пожелает.
Рене бросает на Адди взгляд, но по хостес видно: та действует без принуждения, нет ощущения, что девушка зачарована, в ней заметна лишь преданность ответственного сотрудника, который отлично справляется с работой.
Адди просит самый дорогой напиток, и Рене с ухмылкой смотрит на Люка:
– Вы нашли подходящую пару.
– Верно, – отвечает он, опуская руку на талию Адди и слегка подталкивая ее вперед.
Она ускоряет шаг, устремляясь сквозь толпу гостей к стеклянному ограждению, откуда открывается вид на Манхеттен, и Люк роняет руку. Звезд, конечно, не видно, зато во все стороны галактикой света простирается Нью-Йорк.
По крайней мере, здесь, наверху, Адди может дышать свободно.
Повсюду легкий смех, фоновый шум толпы, наслаждающейся собой, и это намного приятнее душной тишины пустого ресторана, молчания в замкнутом пространстве машины. Над головой – открытое небо, вид на прекрасный город, к тому же они больше не наедине.
Рене приносит бутылку шампанского с легким налетом пыли на стекле.
– «Дом Периньон, 1959», – провозглашает она, предъявляя бутылку для осмотра. – Из ваших личных запасов, мистер Грин.
Повинуясь взмаху его руки, Рене откупоривает шампанское и наливает в бокалы. Пузырьки такие крошечные, что кажутся бриллиантовыми вкраплениями в стекле.
Адди пробует напиток и наслаждается искорками, покалывающими язык. Она разглядывает гостей: лица из тех, что кажутся узнаваемыми, хотя сложно сказать, где вы их видели. Люк показывает ей сенаторов, актеров, авторов книг и критиков, и она думает – продал ли кто-то из них сегодня свою душу? Или только собирается?
Адди смотрит в свой бокал – пузырьки все еще плавно поднимаются на поверхность. Наконец она начинает говорить, не повышая голоса, почти шепотом, который тонет в гуле толпы, но Адди знает: Люк слушает и слышит.
– Отпусти его, Люк.
Тот поджимает губы.
– Аделин, – предупреждающе произносит он.
– Ты обещал выслушать.
– Прекрасно. – Он опирается спиной на ограждение и простирает руки. – Расскажи мне все. Объясни, что ты нашла в нем – своем последнем человеческом любовнике.
«Генри Штраус внимательный и добрый, – хочет сказать Адди. – Умный и живой, ласковый и нежный».
В нем есть все, чего нет в тебе.
Но Адди знает, что действовать нужно осторожно.
– Что я в нем нашла? – переспрашивает она. – Себя. Не ту, какой стала, но, возможно, какой была в ночь, когда ты пришел меня спасти.
– Генри Штраус хотел умереть, – хмурится Люк. – Ты хотела жить. Вы совершенно не похожи.
– Все не так просто.
– Неужели?
Адди качает головой.
– Ты видишь одни изъяны и промахи, слабости, которые можно использовать. Но люди сложнее, Люк, и это изумительно. Они живут, любят, совершают ошибки и столько всего чувствуют. И возможно – возможно, – я больше не одна из них, – вырывается у нее, потому что Адди знает – это правда. К добру или к худу. – Но я помню, – продолжает она, – помню, каково это, и Генри…
– С Генри все кончено.
– Он ищет себя, – возражает Адди. – И найдет, если ты ему позволишь.
– Позволь я ему, он спрыгнул бы с крыши.
– Ты не можешь знать и не узнаешь, потому что вмешался.
– Я торгую душами, Аделин, а не даю второй шанс.
– А я умоляю тебя отпустить его. Меня ты не отпустишь, так отдай взамен Генри.
Люк раздраженно фыркает и обводит крышу рукой.
– Выбирай, – приказывает он.
– Что?
– Выбери душу, которая займет его место. Любого незнакомца. Отдай проклятье Генри кому-то из них. – Его голос звучит приглушенно, спокойно и уверенно: – Всему есть цена. Она должна быть уплачена. Генри Штраус обменял свою душу. Ты отдашь чужую, чтобы вернуть ее?
Адди таращится на толпу, что беззаботно прогуливается по крыше, на узнаваемые и совершенно незнакомые лица. Юные и старые, в парах и одинокие.
Есть ли среди них невинные?
Есть ли жестокие?
Адди не знает, способна ли сделать это, но вот ее рука сама по себе поднимается и указывает на мужчину в толпе. Сердце глухо стучит в груди; она ждет, что Люк сейчас отпустит ее, выйдет вперед и потребует свое.
Но он не двигается с места. Лишь смеется.
– Ах, Аделин, – говорит он, целуя ее в макушку, – моя Аделин, ты даже не представляешь, насколько изменилась.
Адди поворачивается к нему, чувствуя, как до тошноты кружится голова.
– Больше никаких игр, – требует она.
– Хорошо, – соглашается Люк и утаскивает ее во тьму.
Крыша уходит из-под ног, вокруг простирается пустота, поглотившая все, кроме беззвездного неба, бесконечная, яростная ночь. А когда мгновение спустя та исчезает, мир погружается в тишину, город пропал из виду, и Адди снова остается одна в чаще леса.
XIV
1 мая 1984
Новый Орлеан, Луизиана
А вот как все заканчивается.
На подоконнике мерцают свечи, отбрасывая длинные колеблющиеся тени на кровать. За распахнутым окном простирается самая черная ночь, в воздухе веет первыми проблесками лета. Адди нежится в объятиях Люка, а тот, как простыня, окутывает ее.
«Вот что такое дом», – думает Адди.
Возможно, это и правда любовь.
И это самое ужасное. Она наконец кое-что забыла. Что совершенно неправильно, ведь только это и стоило помнить. Мужчина в ее постели – не человек. Их жизнь – не жизнь вовсе. Это игры, сражения в конце концов своего рода война.
Что-то прикасается к ее подбородку, и Адди чудится – зубы.
Люк шепчет, уткнувшись ей в затылок:
– Моя Аделин…
– Я не твоя, – говорит она, но Люк лишь улыбается, Адди чувствует его улыбку.
– И все же мы вместе. Мы принадлежим друг другу.
Ты принадлежишь мне.
– Ты меня любишь? – спрашивает она.
Он рассеянно поглаживает ее по ноге.
– Ты же знаешь, что да.
– Тогда отпусти меня.
– Я не держу тебя здесь.
– Я не то имела в виду, – говорит Адди, приподнимаясь на локте. – Дай мне свободу.
Люк немного отодвигается, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Я не могу разорвать сделку. – Он склоняет голову, задевая черными прядями ее щеку, и шепчет: – Но, возможно, получится ее обновить.
Сердце Адди тяжело колотится в груди.
– Может быть, я смогу изменить условия.
Она замирает, едва дыша. Слова Люка отдаются на коже.
– Улучшить их, – бормочет он. – Тебе нужно лишь сдаться.
Ее словно обдает холодом.
Спектакль окончен. На сцену опускается занавес: прекрасные декорации, постановка, актеры – все скрывает темный полог.
Сдайся.
Приказ, сказанный шепотом в ночи.
Предупреждение сломленному.
Вопрос, который Люк задавал снова, снова и снова – годами, – пока не перестал. Давно ли он прекратил спрашивать? Но, конечно же, Адди знает: это случилось тогда, когда изменились его методы, когда он смягчился.
Она круглая дура. Дура, потому что решила, что все это означает мир, а не войну.
Сдайся.
– Что? – удивляется Люк, изображая непонимание, но Адди бросает ему в лицо его же слово.
– Сдаться?
– Это просто фигура речи, – отмахивается Люк, однако он сам и научил ее, что слова обладают властью.
Слово это все, слово Люка – змея, уловка, проклятие.
– Такова природа вещей, – объясняет дьявол и продолжает уверять: – Просто чтобы изменить сделку.
Но Адди отшатывается от него, высвобождаясь из объятий.
– Хочешь, чтобы я тебе доверилась? Сдалась и ждала, что ты меня вернешь?
За столько лет он множество раз менял формулировки.
Ты смирилась?
– Считаешь меня идиоткой, Люк? – Лицо Адди горит от гнева. – Поразительно, и как это у тебя хватило терпения? Но ты всегда наслаждался охотой.
– Аделин… – Зеленые глаза прищуриваются во тьме.
– Не смей произносить мое имя! – звенящим от ярости голосом восклицает Адди, вскакивая на ноги. – Я ведь знала, что ты монстр, Люк, я столько раз это видела. И все же решила – не представляю, почему, – что после стольких лет… Но, конечно, это была не любовь, даже не милосердие. Просто очередная игра.
На мгновение ей кажется, что она ошиблась, – настолько обиженным и сбитым с толку выглядит Люк. Она спрашивает себя – а действительно ли он хотел сказать это, если, если…
Но все кончено.
Боль стекает с его лица и плавно, словно облако, затенившее солнце, растворяется. На губах Люка играет мрачная улыбка.
– Слишком утомительной оказалась эта игра.
Она знает, что вывела его на чистую воду, но правда ранит. Если раньше Адди была сломлена, теперь он ее сокрушил.
– Так что не вини меня, если я испробовал другой прием.
– Я виню тебя за все.
Люк встает, и мрак, будто шелк, клубится вокруг него.
– Я дал тебе все.
– И все это было ненастоящим.
Она не заплачет!
Не даст ему насладиться ее страданиями.
Она вообще больше ничего ему не даст.
Так начинается бой. Вернее, так он заканчивается.
Все же большинство сражений – не минутное дело. Они занимают дни, недели, стороны собирают снаряды, готовятся к битве.
Но их война закалялась веками.
Противостояние девушки и тьмы такое же древнее и неизбежное, как круговорот вещей в природе, как смена эпох.
Адди стоило знать, что это произойдет. Возможно, она знала.
Но и по сей день не представляет, с чего начался пожар. Возможно, причиной стали свечи, которые она сбросила на пол, или светильник, сорванный ею со стены, может, огонь запалил Люк, решив досадить ей в последний раз…
Она знает, что в одиночку ей не хватило бы сил все разрушить, однако у нее получилось. У них получилось. Возможно, Люк позволил ей зажечь пламя. Или просто дал ему разгореться.
В конце концов, какая разница…
Адди стоит на Бурбон-стрит и смотрит, как пламя пожирает особняк. Когда приезжают пожарные, тушить уже нечего. Остался только пепел.
Еще одна жизнь растаяла с дымом.
У нее нет ничего, даже ключа в кармане. Раньше он лежал там, но когда Адди начинает его искать – ключ исчезает. Рука сама тянется к шее за деревянным кольцом.
Она срывает его, швыряет в дымящиеся развалины своего дома и уходит прочь.
XV
30 июля 2014
Нью-Йорк
Повсюду деревья.
В чаще пахнет летом и мхом. Адди окутывает страх: что, если Люк нарушил оба правила вместо одного, утащил ее во мрак, унес из Нью-Йорка и бросил очень далеко от дома.
Но когда глаза привыкают к темноте, Адди замечает линию горизонта над деревьями и понимает: наверное, она где-то в Центральном парке.
Ее захлестывает облегчение.
А потом во тьме раздается голос Люка:
– Аделин, Аделин… – зовет он, и неясно, эхо ли это или сам Люк, который не принял форму смертного, избавился от плоти и костей.
– Ты обещал! – напоминает она.
– Неужели?
Из мрака выступает Люк, в точности такой, как в роковую ночь, окутанный дымом и тенью. Буря в оболочке из кожи.
Я дьявол или тьма? – спрашивал он тогда у нее. – Я монстр или бог?
На нем уже нет черного костюма, он одет в точности как в тот раз, когда Адди впервые его призвала. Незнакомец в брюках, светлой сорочке с расстегнутым воротом; у висков вьются темные кудри.
Греза, рожденная много лет назад.
И все же что-то изменилось. В его глазах нет победного блеска. Они почти утратили цвет, посветлели настолько, что кажутся серыми. Адди никогда не видела у Люка подобного оттенка глаз, и все же она догадывается, что это печаль.
– Я дам тебе, что ни пожелаешь, если ты кое-что сделаешь.
– Что? – спрашивает Адди.
Люк протягивает руку:
– Потанцуй со мной.
Его голос пронизан тоской, осознанием потери, и Адди думает, что, возможно, это конец всего. Их конец. Игра все же закончилось. В войне нет победителей.
И она соглашается на танец.
Музыки нет, но это неважно.
Когда Адди берет его за руку, в голове у нее начинает звучать мелодия, нежная и успокаивающая. Не песня, но звуки летнего леса, шепот ветра в полях. Люк прижимает ее ближе, и она слышит, как печально и негромко плачет над Сеной скрипка. Рука Люка скользит по ее руке, и Адди чудится шорох прилива, симфония, что парит над Мюнхеном. Адди опускает голову ему на плечо, и ей мерещится дождь в Вийоне, оркестр в Лос-Анджелесе, пассажи саксофона, вплывающие в открытые окна особняка на Бурбон-стрит.
Танец прекращается.
Музыка затихает.
По щеке Адди струится слеза.
– Тебе нужно было всего лишь освободить меня…
– Я не мог.
– Из-за сделки.
– Из-за того, что ты моя.
Адди вырывается из его рук и отворачивается.
– Я никогда не была твоей, Люк, даже в чаще той ночью. Даже когда ты уложил меня в постель. Именно ты сказал, что это просто игра.
– Я солгал. – Слова вонзаются как нож. – Ты любила меня, а я любил тебя.
– И все же ты не искал меня, пока я не нашла другого.
Она поворачивается к нему, думая, что его глаза налились желтым от ревности, но те приняли тускло-зеленый оттенок самодовольства, что отражается и в выражении лица Люка, слабом изгибе брови, приподнятых уголках рта.
– О, Аделин, неужели ты думаешь, вы нашли друг друга? – Подножка, внезапное падение… – Ты и правда решила, что я позволю такому случиться?
У Адди земля уходит из-под ног.
– Думаешь, подобное могло ускользнуть от моего внимания?
Крепко зажмурясь и взявшись за руки, Адди и Генри лежат на траве в парке. Она смотрит в ночное небо и смеется, радуясь, что Люк наконец совершил ошибку.
– Наверное, ты считала себя такой умной, – замечает он, возвращая ее в настоящее. – Возлюбленные, которых случайно соединили звезды. Каковы были шансы, что вы встретитесь – люди, продавшие душу, притом оба связанные со мной, чьи проклятья взаимоуничтожаемы? Ведь правда очевидна как никогда – это я подтолкнул к тебе Генри. Вручил, завернув и перевязав ленточкой, как подарок.
– Но зачем? – спрашивает Адди, с трудом выдавливая слова. – Зачем тебе это?
– Потому что этого ты и хотела. Так хотела удовлетворить свою потребность в любви, что ничего кроме нее не замечала. И я дал тебе это – подарил Генри. Надеюсь, теперь до тебя дошло, что любовь не стоит даже крошечного уголка в твоей душе, который ты для нее отвела. Уголка, куда ты меня не пускала.
– Еще как стоит.
Он ласково касается ее щеки.
– Все кончится, когда он уйдет.
Адди отшатывается от него. От слов Люка, от его руки.
– Это жестоко, Люк, даже для тебя.
– Нет, – огрызается он, – жестоко было бы дать ему десяток лет вместо одного года. Жестоко было бы позволить тебе прожить рядом с ним всю жизнь и наблюдать, как ты оплакиваешь потерю.
– Я бы все равно выбрала его! Ты ведь не собирался возвращать ему жизнь, правда?
Люк склоняет голову.
– Уговор есть уговор, Аделин. Он обязателен к выполнению.
– Значит, ты затеял все это, чтобы помучить меня…
– Нет! – рявкает Люк. – Я просто хотел показать тебе, заставить тебя понять. Ты возвела любовь на пьедестал, но людская жизнь коротка, люди слабы, и любовь у них такая же. Неглубокая, недолговечная. Ты жаждешь человеческой любви, но ты не человек, Аделин. Ты перестала им быть сотни лет назад. Тебе нет места среди них, ты должна быть со мной.
Адди отступает, жаркий гнев, что полыхал внутри, превращается в лед.
– Наверное, для тебя это был суровый урок, – отвечает она. – Нельзя получить все, что хочешь!
– Что? – ухмыляется Люк. – Хотят малые дети. Будь это обычное желание, я бы давно избавился от тебя, – с горечью выплевывает он. – Это необходимость. Она болезненна, но терпения мне не занимать. Слышишь, Аделин? Я нуждаюсь в тебе. Как и ты нуждаешься во мне. Я люблю тебя так же, как ты меня любишь.
Его голос полон боли.
Возможно, именно из-за этого Адди хочется заставить его страдать еще сильнее.
Он хорошо обучил ее находить бреши в доспехах.
– В том-то и дело, Люк. Я тебя совсем не люблю.
Слова звучат мягко, спокойно, и все же в темноте они отдаются грохотом.
Шумят деревья, сгущаются тени, а глаза Люка горят таким цветом, какого Адди никогда раньше не видела. Ядовитым. И впервые за долгие столетия она боится.
– Неужели он столько для тебя значит? – спрашивает Люк твердым, как речные голыши, голосом. – Тогда иди. Проведи время со своим человеческим возлюбленным. Похорони его, поплачь по нему и посади дерево над его могилой. – Края силуэта Люка начинают размываться. – Я все еще буду здесь… Как и ты.
Он поворачивается и уходит.
Адди опускается на колени в траву.
Она сидит так, пока первые лучи солнца не пронзают небо, а потом наконец заставляет себя подняться. В тумане Адди плетется к станции метро, прокручивая в голове слова Люка.
Ты не человек, Аделин.
Думаешь, вы нашли друг друга?
Должно быть, ты считала себя такой умной.
Читать бесплатно другие книги:
