Незримая жизнь Адди Ларю Шваб Виктория
Она хватает один из корсетов – цвета синевы летнего неба – и вдруг, уловив краем глаза движение, замирает, боясь дышать. Но это всего лишь зеркало, прислоненное к стене. Адди оворачивается и принимается рассматривать в серебристой поверхности себя, словно портрет незнакомки, хотя выглядит она в точности как всегда.
Прошло всего два года, а кажется, что десять, однако они не оставили на ней следа. Она должна была давно исхудать до кожи и костей, одеревенеть и пожухнуть, но лицо Адди такое же округлое, каким было в то лето, когда она покинула дом. Время и тяготы не оставили морщин на коже, на гладкой палитре щек разбросаны прежние веснушки. Изменились только глаза – на золотисто-карей радужке видны тени.
Адди моргает, отводя взгляд от себя и платьев.
В другом конце комнаты стоят три темных силуэта – мужские манекены, в кюлотах и сюртуках. В сумерках безголовые фигуры кажутся живыми. Они будто сгрудились кучкой и изучают незваную гостью. Адди рассматривает крой их нарядов – ни корсетов из китового уса, ни объемных юбок – и уже не в первый раз (и уж точно не в последний) думает, насколько проще мужчинам, как легко они шагают по свету, какой малой ценой им это достается.
Адди тянется к ближайшему манекену и снимает с него сюртук, расстегивая пуговицы. Процесс раздевания до странного интимен, и Адди наслаждается им, в особенности потому, что мужчина ненастоящий и не может ее потискать, облапать или зажать.
Адди ослабляет шнуровку своего платья и избавляется от него, а потом натягивает штаны, застегивая их под коленями. Затем надевает сорочку, поверх нее жилет, набрасывает на плечи полосатый сюртук и повязывает на шее кружевной платок.
В этих модных доспехах она чувствует себя в безопасности, но, повернувшись к зеркалу, разочарованно вздыхает. Грудь у Адди слишком полна, талия – тонка, бедра придают брюкам объем не в том месте. Сюртук немного сглаживает картину, однако лицо ничем не скроешь. Изгиб губ, линия щек, гладкость бровей – все слишком мягкое и округлое, слишком женское.
Схватив ножницы, Адди пытается отстричь волосы хотя бы до плеч, но ничего не выходит – через миг те прежней длины, а прядки сметены с пола невидимой рукой. Адди по-прежнему неспособна оставить никаких следов, даже на самой себе.
Отыскав шпильку, она закалывает светло-каштановые волосы на мужской манер и, стянув с одного из манекенов треуголку, надвигает ее на лоб. Что ж, издалека, возможно, сойдет. Для мимолетного взгляда или ночью, когда густой мрак скроет детали, ведь даже при свете лампы обман виден сразу.
Мужчины в Париже изнеженные, можно сказать красивые, однако они все же мужчины.
Вздохнув, Адди сбрасывает наряд и весь следующий час примеряет платье за платьем, тоскуя по свободным штанам и удобной сорочке. Зато платья красивые и роскошные. Больше всего ей понравилось милое зеленое с белой отделкой, но оно не закончено. Воротник и подол еще ждут кружевной оторочки. Адди придет взглянуть на него через пару недель, возможно, ей повезет, и платье не успеют завернуть в бумагу и отправить какой-нибудь баронессе.
В конце концов Адди останавливает свой выбор на темно-сапфировом наряде с серой отделкой. Цвет напоминает о ночной буре и небе, затянутом тучами. Шелк нежно ласкает кожу, ткань чиста, свежа и безупречна. Платье создано для балов и званых ужинов, слишком хорошо для той жизни, что ведет Адди, но ей все равно. Даже если она привлечет удивленные взгляды, подумаешь? О ней забудут еще до того, как успеют перемыть косточки.
Собственное платье она надевает на манекен, забыв о чепце, что сорвала нынче утром с веревки для сушки белья. Шурша юбками, она выбирается из комнаты и находит запасной ключ, который Бертин прячет в верхнем ящике стола. Адди отпирает замок и, придерживая рукой колокольчик, выскальзывает наружу. Закрывает створку и наклоняется, чтобы подсунуть ключ под дверь, а когда встает и поворачивается, едва не сбивает с ног мужчину, стоящего позади.
Неудивительно, что она его не заметила: от туфель до воротника он одет в черное и почти сливается с темнотой. Адди, уже пятясь, бормочет извинения, когда вдруг поднимает взгляд и замечает твердую линию подбородка, кудри цвета воронова крыла и самые зеленые на свете глаза, хотя во мраке их не должно быть видно.
Он улыбается ей.
– Аделин…
Имя искрой взрывается на языке, зажигает в груди огонь.
Мрак разглядывает ее новое платье.
– Хорошо выглядишь.
– Я такая же, как всегда.
– Дар бессмертия, все как ты просила.
На сей раз Адди не попадается на удочку. Не начинает кричать, осыпать его руганью, сетовать на проклятие, но все же, должно быть, на ее лице отражается борьба, потому что мрак смеется тихим и легким, словно ветер, смехом.
– Пойдем, – говорит призрак, предлагая ей руку, – прогуляемся.
Он не обещает проводить ее домой. И если бы стоял полдень, Адди бы воспротивилась просто из желания досадить. Впрочем, в полдень мрак и не показался бы… Но уже поздно, а по ночам разгуливают только дамы известного сорта.
Аделин намотала на ус, что женщины – по крайней мере, женщины определенного класса – никогда не выходят в одиночку, даже среди белого дня. Их держат в домах как горшечные растения, прячут за занавесками. А когда они появляются на улице, то передвигаются в безопасной компании себе подобных и всегда при свете дня.
Пройтись в одиночестве утром – скандал, но ночью и вовсе неслыханное дело. Уж Адди-то знает. Ей на собственной шкуре довелось испытать взгляды и осуждение со всех сторон. Женщины обливали ее презрением из окон, мужчины хотели купить прямо на улице, а благочестивые христиане пытались спасти ее душу, да только Адди ту уже продала. Последним она не раз отвечала согласием, но лишь ради прибежища на ночь, а не спасения.
– Ты идешь? – спрашивает призрак, протягивая ей руку.
Возможно, Адди сильнее тяготит одиночество, чем она думала, возможно, лучше компания врага, чем никакой.
Руку Адди не принимает, но все же идет вперед. Ей не нужно смотреть, чтобы понять – он шагает рядом. Туфли Адди мягко стучат по мостовой, и теплый ветерок, словно чья-то ладонь, подталкивает в спину.
Они идут в тишине, и наконец Адди устает от молчания. Набравшись смелости, она скашивает глаза и смотрит на него. Мрак идет чуть откинув голову, темные ресницы касаются щек, он глубоко дышит ночным воздухом, хоть тот благоухает отнюдь не розами. На губах его легкая улыбка, словно он совершенно расслаблен. Одним своим видом призрак насмехается над ней, края силуэта размыты, мрак сливается с тьмой, дым – с тенью, напоминая о том, кто он такой на самом деле и кем не является.
Адди нарушает тишину:
– Ты ведь способен принять любую форму, какую вздумается?
– Верно, – кивает призрак.
– Тогда изменись! Не могу это видеть.
– Мне очень нравится этот образ, – покаянно улыбается он, – я думал, и тебе тоже.
– Когда-то нравился! Но ты все испортил.
Слишком поздно Адди замечает, что открыла ему брешь, трещину в своей броне. Теперь он не изменится никогда.
На узкой извилистой улочке перед домом, если его можно так назвать, Адди останавливается. Обвалившееся деревянное строение, похожее на груду дров, заброшенное и все же не пустое. Оставшись одна, Адди пролезет в дыру в досках, стараясь не зацепиться подолом юбки, пробежит по неровному полу и по сломанной лестнице заберется на чердак, надеясь, что его еще никто не занял.
Снимет платье цвета грозового облака, осторожно завернет в тонкую бумагу, уляжется на убогое ложе из доски и мешковины и уставится в дыру, зияющую в потолке в двух футах над головой, надеясь, что не пойдет дождь, а внизу по дому будут бродить потерянные души.
Назавтра комнатушку займет кто-то другой, а через месяц здание сгорит дотла, но к чему сейчас волноваться о грядущем?
Мрак точно занавес колышется у нее за спиной.
– Сколько ты еще протянешь? – вслух размышляет он. – К чему страдать день за днем, не получая передышки?
Те же вопросы Адди задавала себе глубокой ночью, в минуты слабости, когда зима вгрызалась ей в кожу, голод впивался в кости, когда пойти было некуда, заняться нечем, сон не шел, и даже мысль о том, что завтра придется вставать и начинать все заново, была невыносима.
И все же эти слова, повторенные чужим голосом, теряли часть своего яда.
– Неужели ты не понимаешь, – спрашивает он, вперяясь в нее зеленым взглядом, острым, точно битое стекло, – для тебя нет иного выхода, кроме того, что я предлагаю. Нужно всего лишь покориться…
– Я видела слона, – перебивает его Адди. Слово выплескивается ледяной водой на горячие угли. Мрак все еще рядом, и она продолжает, не отводя взгляда от ветхого дома, сломанной крыши и чистого неба над ней: – Вообще-то, даже двух. Их показывали у дворца во время представления. Я и не думала, что бывают такие большие животные. А на днях на площади играл скрипач, – ровным тоном продолжает она. – При звуках его музыки я расплакалась. Никогда не слышала такой красивой мелодии. Я пила шампанское прямо из бутылки, пока солнце садилось над Сеной и звонили колокола Собора Парижской богоматери. В Вийоне я бы ничего этого не узнала. – Адди поворачивается к призраку. – Прошло только два года. У меня полно времени, представляешь, сколько всего я увижу?
Адди расплывается в дикой улыбке, обнажая зубы, наслаждаясь тем, как с лица призрака исчезает смех.
Маленькая, но все же сладкая победа – даже на миг увидеть, как его одолевает сомнение.
Но мрак вдруг оказывается близко, совсем рядом, и воздух между ними колеблется, как пламя свечи. Призрак пахнет летними ночами, землей, мхом и высокой травой, что колышется под звездами. И чем-то более темным… Кровью на камнях, волками, бегущими по лесу.
Он склоняется к ней, задевая щекой ее щеку, начинает говорить едва слышно, чуть громче шепота:
– Думаешь, станет легче? Не станет. Тебя словно нет, каждый год покажется целой жизнью, и всякий раз тебя будут забывать. Твоя боль бессмысленна. Твоя жизнь бессмысленна. Годы кандалами на лодыжках притянут тебя к земле, сокрушат по крупицам, и под конец ты сама будешь умолять избавить тебя от страданий.
Адди отстраняется, чтобы посмотреть ему в лицо, но призрак уже исчез. Она стоит одна на узкой дороге. Медленно вдыхает, прерывисто выдыхает и заставляет себя проделать то же самое еще раз. Затем выпрямляется, разглаживает юбки и шагает к ветхому строению, что по крайней мере на эту ночь послужит ей домом.
VIII
13 марта 2014
Нью-Йорк
В книжном сегодня людно. Малыш играет со своим воображаемым другом в прятки, пока его папаша роется в разделе военной истории. Какой-то студент, присев на корточки, рассматривает разные издания Блейка. За прилавком стоит вчерашний юноша. Адди привычно, словно листая книгу, разглядывает его.
Непослушные, не поддающиеся укладке черные волосы падают ему на глаза. Он отбрасывает пряди, но те тут же возвращаются, придавая ему более молодой вид, чем на самом деле. Судя по его лицу, он не умеет хранить секреты.
Очередь короткая, поэтому Адди топчется между разделами «Поэзия» и «Биографии». Она барабанит ногтями по полке, и спустя пару секунд из мрака над корешками высовывается рыжая голова. Адди рассеянно поглаживает Томика, и вот очередь сокращается до трех человек, двух, одного…
Продавец – Генри – наконец замечает, что она околачивается поблизости, и какая-то тень пробегает по его лицу, слишком быстро, Адди не успевает разобрать, однако он снова обращается к женщине по ту сторону прилавка.
– Да, мисс Клайн, – говорит Генри. – Все в порядке. Если ему не понравится, просто верните книгу.
Покупательница уходит, сжимая сумку, и Адди выступает вперед.
– Привет, – улыбается она.
– Привет, – несколько настороженно отвечает Генри, – могу чем-то помочь?
– Надеюсь, – улыбается Адди с отработанным обаянием. Она кладет «Одиссею» на стойку. – Приятель купил мне книгу, но у меня такая уже есть. Я хотела бы поменять ее на что-то другое.
Генри внимательно смотрит на нее. Темная бровь приподнимается над краем очков.
– Шутишь?
– Знаю, знаю, – со смешком говорит Адди, – кажется невероятным, что у меня уже есть экземпляр на древнегреческом, но…
Генри покачивается на каблуках.
– Нет, ты не шутишь.
Голос его звучит резко, и Адди от неожиданности осекается.
– Просто решила спросить…
– Здесь не библиотека, – ворчит Генри, – нельзя взять и поменять одну книгу на другую.
Адди расправляет плечи.
– Знаю, – несколько возмущенно возражает она, – но, как я уже сказала, я ее не покупала. Мне подарил друг, и мисс Клайн только что разрешили…
Лицо Генри становится суровым, напоминая захлопнувшуюся перед носом дверь.
– Позволь дать совет. В следующий раз, когда попытаешься вернуть книгу, не отдавай ее тому же, у кого украла.
Адди словно ударяют камнем в грудь.
– Что?
– Ты была здесь вчера! – качает головой Генри.
– Вовсе нет…
– Я тебя помню.
Три коротких слова переворачивают весь ее мир.
Я тебя помню.
Адди вздрагивает, будто ее ударили, и едва не падает, но тут же старается оправдаться.
– Неправда, – решительно возражает она.
Генри прищуривается.
– Правда. Помню. Вчера ты была здесь, зеленый свитер, черные джинсы. Украла подержанный экземпляр «Одиссеи», а я спустил тебе это с рук, книга на древнегреческом все равно никому не нужна. А теперь у тебя хватило наглости заявиться обратно и попытаться обменять ее на что-то другое? Ты ведь и первую-то не покупала!
Адди зажмуривается, перед глазами у нее все плывет. Бред какой-то!
Ее невозможно…
– Слушай, – говорит Генри, – лучше тебе убраться отсюда.
Адди распахивает глаза – продавец кивает в сторону выхода. Она не в силах сдвинуться с места. Ноги отказываются нести ее от того, кто произнес эти три слова.
Я тебя помню.
Три сотни лет. Три сотни лет никто этого не говорил, никто, никто ее не помнил. Адди хочется схватить его за рукав, подтащить к себе, спросить, как так вышло, что особенного в обычном парне из книжного магазина… Но мужчина с книгой по военной истории торопится оплатить покупку, на его ноге виснет малыш, а юноша в очках пристально смотрит на нее. Все это неправильно. Адди, стараясь удержаться на ногах, вцепляется в стойку. Взгляд Генри совсем на чуть-чуть становится мягче.
– Пожалуйста, – бормочет он, – просто уходи.
Адди пытается покинуть магазин. И не может…
Она подходит к двери, преодолевает четыре ступени от магазина до улицы, но в глубине души что-то не дает ей уйти окончательно. Она садится на порог наверху лестницы, боясь разразиться рыданиями или смехом, опускает голову на руки и таращится сквозь дверное стекло в магазин. Каждый раз, как в раме стекла появляется Генри, она наблюдает за ним и не может оторвать взгляд.
Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню. Я тебя помню…
– Что ты здесь делаешь?
Адди моргает. В дверном проеме стоит Генри со скрещенными на груди руками. Солнце уже опустилось, надвигаются сумерки.
– Жду тебя, – поежившись, отвечает она. – Извиниться хочу. За книгу.
– Все нормально, – отрывисто бормочет Генри.
– Нет, не нормально, – возражает Адди, вскакивая на ноги. – Позволь купить тебе кофе.
– Ты не обязана.
– Я настаиваю. В качестве извинения.
– Я занят.
– Пожалуйста…
Должно быть, что-то в ее словах – отчетливая смесь надежды и необходимости, очевидный факт, что дело не в книге и не в извинениях, – заставляет юношу взглянуть ей в глаза. И она понимает, что до этого он хотел отказаться. Взгляд Генри странно испытующий, и что бы он ни увидел в ее лице, это изменило его мнение.
– Один кофе, – соглашается Генри. – И доступ в магазин тебе все еще закрыт.
Адди снова может дышать.
– По рукам, – говорит она.
IX
13 марта 2014
Нью-Йорк
Еще час до закрытия букинистического Адди ждет на ступеньках. Генри запирает магазин, затем поворачивается, и Адди готовится снова встретить пустой взгляд, подтверждающий, что предыдущий разговор был всего лишь сбоем, пропущенным швом в ее вековом проклятии.
Но Генри смотрит на нее и узнает. Адди в этом совершенно уверена.
Брови, приподнявшись, скрываются под спутанными локонами, словно он не ожидал ее увидеть. Но раздражение сменилось чем-то другим, и это «что-то» смущает Адди еще больше. Что-то менее неприязненное, чем подозрение, более сдержанное, чем облегчение, и все же это чудесно, ведь все это означает узнавание. Встреча не первая, а вторая или даже, скорее, третья, и на сей раз Адди не единственная, кто помнит.
– Итак? – говорит Генри и протягивает руку, но не предлагая ее Адди, а веля показывать дорогу.
Адди послушно идет вперед. Несколько кварталов они шагают в неловком молчании. Адди украдкой бросает на своего спутника взгляд, но это ничего ей не дает, кроме представления о линии его носа и очертаниях подбородка.
У Генри голодный хищный взгляд. Он не слишком высок и все же сутулится, словно желает казаться ниже и незаметнее. В другой одежде и другой обстановке… Возможно, возможно. Но чем дольше Адди на него смотрит, тем меньше Генри похож на ее незнакомца.
И все же…
Что-то заставляет продолжать смотреть на него, не дает двигаться, как свитер, зацепившийся за гвоздь.
Он ловит ее взгляд дважды и хмурится.
Она ловит его взгляд и улыбается.
В кофейне Адди просит своего спутника занять столик, а сама отправляется за кофе. Генри колеблется, словно порывается заплатить сам или боится, что отравят, но все же направляется в угловую кабинку.
Она заказывает ему латте.
– Три восемьдесят, – говорит девушка за стойкой.
Поежившись от дороговизны, Адди вытаскивает из кармана несколько купюр – последние из позаимствованных у Джеймса Сент-Клера. На два кофе налички не хватит, а просто стащить нельзя, потому что парень ждет. И он помнит.
Адди бросает взгляд за столик, где сидит Генри, сложив руки и уставясь в окно.
– Ева! – выкрикивает бариста.
Вздрогнув, Адди понимает, что позвали ее.
– Итак, – говорит парень, когда она садится за столик, – значит, ты Ева?
«Нет», – думает Адди.
– Да, – отвечает она вслух. – А ты…
«Генри», – мысленно подсказывает она.
– Генри.
Имя подходит ему, как пальто, сшитое по размеру. Генри: мягкий, поэтичный. Генри: тихий, сильный. Темные кудри, светлые глаза за тяжелой оправой. Адди знала десяток Генри в Лондоне, Париже, Бостоне, Лос-Анджелесе, но этот ни на одного из них не похож.
Он бросает взгляд на стол, на свою чашку и пустые руки Адди.
– А себе почему ничего не взяла?
Та только отмахивается.
– Не хочу пить, – врет она.
– Очень странно.
– Почему? Я обещала угостить тебя кофе. – Адди пожимает плечами и, запнувшись, продолжает: – Ладно, я потеряла бумажник. На две порции не хватило.
– Так ты поэтому украла книгу? – хмурится Генри.
– Я ее не крала, просто хотела обменять. К тому же я извинилась.
– Разве?
– Кофе, – кивает она на чашку.
– Кстати об этом, – вздыхает Генри, поднимаясь с места. – Что тебе взять?
– В смысле?
– Кофе. Не выношу пить его в одиночку, чувствую себя полным придурком.
– Тогда горячий шоколад, – улыбается Адди. – Горький.
Генри снова приподнимает брови. Он идет к стойке, говорит что-то баристе, отчего та хохочет и подается вперед, как цветок к солнцу. Вскоре Генри возвращается со второй чашкой и круассаном. Поставив все это на столик, усаживается на свое место, снова ставя их в неравное положение. Маятник сместился в одну сторону, остановился посередине и качнулся в другую. Адди сотни раз играла в эту игру, она состоит из множества крошечных шагов навстречу, когда по ту сторону стола тебе улыбается незнакомец.
Но это не ее незнакомец, и он не улыбается.
– Итак, – говорит Генри, – что это было сегодня?
– Честно? – спрашивает Адди, обнимая ладонями чашку. – Я думала, ты меня не вспомнишь.
Вопрос эхом отдается у нее в груди, гремит, словно мелкая галька в фарфоровой миске, дрожит внутри, угрожая выплеснуться наружу.
Как ты сумел запомнить? Как? Как?
– В «Последнем слове» мало покупателей, – признается Генри. – И еще меньше пытаются уйти без оплаты. Так что ты произвела неизгладимое впечатление.
Впечатление.
«Впечатление» похоже на след…
Адди проводит пальцем по молочной пенке на горячем шоколаде и наблюдает, как отметина исчезает, когда она убирает руку. Генри этого не замечает, но ее-то он заметил, ее он запомнил.
Как же так вышло?
– Что ж… – говорит он, но дальше не продолжает.
– Что ж, – эхом повторяет Адди, потому что не может произнести то, что хочется. – Расскажи о себе?
– Да что там рассказывать, – прикусив губу, отвечает он.
– Ты всегда хотел работать в книжном?
Лицо Генри принимает задумчивое выражение.
– Вряд ли кто-то может назвать это работой мечты, но мне нравится.
Он подносит кофе ко рту, но тут кто-то проходит мимо и задевает стул Генри. Тот успевает отодвинуть чашку, но мужчина принимается рассыпаться в извинениях. И никак не останавливается.
– Боже, простите, – виновато произносит он.
– Все нормально.
– Я пролил ваш кофе… – взволнованно продолжает мужчина.
– Вовсе нет, – отвечает Генри, – все хорошо.
Если он и замечает, что мужчина слишком усердствует, то не подает вида. Генри по-прежнему не отводит взгляда от Адди, словно пытается прогнать человека.
– Странно… – замечает Адди, когда тот наконец уходит.
Генри лишь пожимает плечами.
– Просто случайность.
Адди не то имела в виду, но мысли несутся как поезд, нельзя позволить себе сойти с рельсов.
– Итак, – продолжает она, – мы говорили о букинистическом. Он твой?
– Нет, – качает головой Генри. – То есть, по сути, наверное, да, потому что я один там работаю, но магазин принадлежит Мередит, она почти все время разъезжает по круизам. А я – наемный служащий. Ну а ты? Чем ты занимаешься, когда не крадешь книги?
Адди обдумывает вопрос, множество вариантов ответов, каждый из которых – ложь, и останавливается на наиболее правдоподобном.
– Я – скаут талантов, – отвечает она. – В основном среди музыкантов, но и вообще среди людей искусства.
Генри принимает серьезный вид.
– Надо познакомить тебя с моей сестрой.
– Неужели? – Адди уже жалеет, что не соврала. – Она художница?
– Я бы сказал, она деятель искусства. Адепт.
Ей нравится взращивать потенциал, – улыбается Генри. – Формировать нарратив творческого будущего.
Адди и впрямь хотелось бы познакомиться с его сестрой, но об этом она помалкивает.
– А у тебя есть братья или сестры? – интересуется Генри.
Адди качает головой, отрывая кусочек круассана. Генри к нему и не притронулся, а у нее живот урчит.
– Везучая, – говорит Генри.
– Одинокая, – возражает она.
– Тогда добро пожаловать к нам. У нас есть Дэвид – врач, грамотей и заносчивый осел, а также Мюриэль. Она… Она – Мюриэль.
Он смотрит на Адди, и в его взгляде снова появляется та странная напряженность. Возможно, дело лишь в том, что в большом городе люди так редко смотрят друг другу в глаза, но Адди упрямо кажется, что Генри что-то ищет в ее лице.
– Что с тобой? – спрашивает она, и Генри начинает отвечать, но вдруг меняет тему.
– Твои веснушки похожи на звезды.
– Все так говорят, – улыбается Адди. – Мое собственное маленькое созвездие. Первое, что замечают люди.
Генри неловко ерзает.
– А что ты замечаешь, когда глядишь на меня?
Звучит несерьезно, но в вопросе скрывается нечто тяжелое, словно камень в снежке. Генри специально ждал, чтобы его задать. Ответ имеет значение.
– Я вижу парня с темными волосами, добрыми глазами и открытым лицом.
Читать бесплатно другие книги:
