Девятнадцать минут Пиколт Джоди

Осознавая, что со следующей секунды ее жизнь бесповоротно изменится, Лейси сделала глубокий вдох и произнесла:

– Его зовут Питер Хоутон.

Алекс застряла каблуком между плитками тротуара и тяжело упала на одно колено. Вставая, она схватилась за руку женщины, которая бежала следом:

– Списки раненых… где?

– Вывешены на хоккейной площадке.

Алекс метнулась на другую сторону улицы. Движение здесь перекрыли, и теперь на проезжей части медики рассортировывали раненых и грузили их в машины. Сбросив туфли на высоком каблуке, Алекс побежала по мокрому тротуару босиком. Хоккейная площадка, где тренировались и школьники, и студенты колледжа, находилось от школы в пяти минутах ходьбы. Алекс добежала за две. Ее тут же подхватила толпа других родителей: все толкались, пробираясь к рукописным спискам детей, которых забрали в местные больницы. Причем не указывалось, насколько тяжело они ранены… если ранены, а не хуже. Алекс прочла первых три имени: Уитакер Обермейер, Кейтлин Харви, Мэттью Ройстон.

Мэтт?

–Нет! – застонала стоявшая рядом с Алекс миниатюрная женщина с темными пронзительными, как у птицы, глазами и с шапкой рыжих волос. – Нет, – снова произнесла она и заплакала.

Алекс лишь смотрела на нее, не пытаясь выразить соболезнования из страха, что горе окажется заразным.

Кто-то толкнул Алекс в левый бок, и она оказалась перед другим списком – тех, кого отвезли в медицинский центр Дартмут-Хичкок.

Эмма Алексис.

Мин Хорука.

Брейди Прайс.

Джозефин Кормье.

Если бы другие родители не напирали на Алекс со всех сторон, она бы упала.

– Прошу прощения, – пробормотала она, уступив место другой обезумевшей матери и пробивая себе дорогу в растущей толпе. – Прошу прощения.

Эти слова были уже не формулой вежливости, а мольбой об отпущении грехов.

Как только Патрик вернулся в участок, дежурный сержант указал ему на маленькую женщину, сидевшую в противоположном конце помещения, застыв от напряжения:

– Капитан, вот она.

Мать Питера Хоутона была совсем не похожа на сына. Она прибежала с работы в униформе медсестры и резиновых сабо, наскоро закрепив карандашом скрученные в пучок темные кудрявые волосы. В том, что эта женщина, по-видимому, врач, Патрик увидел иронию судьбы. «Не навреди», – вспомнилось ему. Она не выглядела как человек, породивший монстра. Патрик догадывался: поступок ее собственного сына оказался для нее не меньшей неожиданностью, чем для всего города.

– Миссис Хоутон?

– Я хочу видеть своего сына.

– К сожалению, нельзя. Он находится под стражей.

– У него есть адвокат.

– Вашему сыну семнадцать лет. С юридической точки зрения он взрослый. Значит, должен сам потребовать защитника.

– Но он, наверное, не знает… – Голос женщины дрогнул. – Он не знает, что нужно делать.

Мать Питера Хоутона в каком-то смысле тоже была жертвой его преступления. Патрик понимал это. Из своего достаточно богатого опыта общения с родителями несовершеннолетних правонарушителей он знал: сжечь мосты – это последнее, чего может захотеть человек в такой ситуации.

– Мэм, сейчас мы стараемся разобраться в произошедшем. Позже я обязательно приглашу вас. Надеюсь, вы поможете мне выяснить, что руководило вашим сыном. – Немного помолчав, Патрик добавил: – Мне очень жаль.

Открыв ключом служебную дверь, он взбежал по лестнице и вошел в помещение, примыкающее к изолятору. Питер Хоутон сидел на полу спиной к решетке и медленно раскачивался.

– Питер, ты в порядке?

Медленно повернув голову, он посмотрел на Патрика.

– Ты меня помнишь?

Питер кивнул.

– Кофе хочешь или еще чего-нибудь?

С секунду Питер не отвечал, потом кивнул еще раз. Патрик велел открыть клетку и вывел парня на кухню. Там уже была включена видеокамера, чтобы, если получится, сразу зачитать задержанному его права и начать допрос. Патрик посадил Питера за испещренный царапинами стол и налил две чашки кофе. Не спрашивая, добавил в одну из них молоко с сахаром и придвинул ее мальчику. Сам тоже сел.

Из-за прилива адреналина он толком не рассмотрел Питера при задержании. Зато теперь внимательно изучал его – худощавого очкарика с веснушками на бледном лице. Один зуб стоял не на своем месте, на тонкой шее торчал непропорциональн большой кадык. Кожа на выпирающих костяшках пальцев заветрела. Беззвучно плачущий, он пробуждал бы жалость, если бы его одежда не была забрызгана кровью других детей.

– Питер, у тебя ничего не болит? – спросил Патрик. – Есть хочешь? – (Мальчик помотал головой.) – Чем я могу тебе помочь?

– Я хочу к маме, – прошептал Питер, опустив голову на стол.

Патрик посмотрел на пробор в его волосах. Неужели утром, когда причесывался, он думал: «Сегодня я убью десятерых человек»?

– Давай поговорим о том, что произошло. Ты не возражаешь? – (Питер не ответил.) – Если ты объяснишь мне, что случилось, то, возможно, я смогу объяснить остальным.

Питер поднял лицо – теперь уже совсем заплаканное. Поняв, что от парня сейчас ничего не добьешься, Патрик встал.

– Ладно, – вздохнул он. – Идем обратно.

В камере Питер свернулся клубком на полу, лицом к цементной стене. Решив сделать еще одну попытку, Патрик опустился на колени рядом с ним:

– Позволь мне помочь тебе.

Но Питер, не переставая плакать, покачал головой. Только выйдя из камеры и повернув ключ в замке, Патрик услышал его шепот:

– Это они начали.

Доктор Гюнтер Франкенштейн работал судмедэкспертом шесть лет. В 1970-е он на протяжении такого же срока удерживал титул «мистер Вселенная», а потом сменил гантели на скальпель. Сам он любил говорить так: «Раньше я строил тела, а теперь расчленяю». Шутками по поводу его фамилии доктора не донимали: к этому не располагала по-прежнему впечатляющая мускулатура, которая угадывалась под одеждой. Патрик относился к Гюнтеру с симпатией. Как не восхищаться тем, кто может одинаково легко взять вес, втрое превышающий его собственный, и с одного взгляда определить, сколько весит человеческая печень.

Иногда Гюнтер с Патриком пили вместе пиво: когда алкоголь делал «мистера Вселенная» разговорчивее, он начинал рассказывать историйки о женщинах, желавших намазать его маслом перед выступлением, и смешные анекдоты об Арнольде, еще не ушедшем в политику. Сегодня детектив и судмедэксперт не шутили и прошлого не вспоминали. Поглощенные заботами сегодняшнего дня, они молча ходили по коридорам, составляя список погибших. Патрик встретил Гюнтера после неудачной попытки допросить Питера Хоутона. Когда детектив Дюшарм доложил прокурору Ливен, что задержанный не хочет или не в состоянии говорить, она только пожала плечами:

– У нас есть свидетельские показания. Этого достаточно для ареста по обвинению в убийстве десяти человек.

Гюнтер склонился над телом шестой жертвы: девочку застрелили в туалете. Она лежала ничком перед раковинами. Патрик вопросительно посмотрел на Артура Макаллистера, директора школы, который согласился опознать убитых.

– Кейтлин Харви, – произнес он поникшим голосом, – с особыми образовательными потребностями. Славная девочка.

Гюнтер и Патрик переглянулись: директор каждый раз не только называл имя ребенка, но и говорил о нем хотя бы пару хороших слов. Было сразу видно, что этот человек, в отличие от полицейских, не привык смотреть на смерть как на каждодневное явление своей профессиональной жизни.

Патрик попытался восстановить траекторию движения Питера из вестибюля в кафетерий (жертвы 1 и 2 – Кортни Игнатио и Мэдди Шоу), затем на лестницу (жертва 3 – Уит Обермейер), оттуда в мужской туалет (жертва 4 – Тофер Макфи), потом по коридору (жертва 5 – Грейс Мерто) в женский (жертва 6 – Кейтлин Харви). Поднявшись на второй этаж, детектив, судмедэксперт и директор свернули налево, в ближайшую классную комнату. Размазанный кровавый след вел от порога к доске, перед которой лежал единственный убитый взрослый. Какой-то юноша сидел рядом, крепко прижимая руку к пулевой ране на животе мужчины.

– Бен? – произнес мистер Макаллистер. – Что ты здесь делаешь?

– Разве ты не врач «скорой помощи»? – спросил Патрик.

– Я… нет…

– Но ты же сказал мне, что ты врач!

– Я сказал, что прошел медицинскую подготовку.

– Бен – скаут-орел[6], – объяснил директор.

– Я не мог отойти от мистера Маккейба. Я… надавил на рану и – видите? – помогло, кровь остановилась.

Гюнтер бережно снял руку мальчика с окровавленного живота убитого:

– Это потому, что он умер, сынок.

Лицо Бена сморщилось.

– Но я же…

– Ты сделал все, что было можно, – заверил его Гюнтер.

– Вам лучше увести парня отсюда и, может быть, показать его одному из врачей, – сказал Патрик директору и добавил одними губами: «Шок».

Выходя из кабинета, Бен схватил мистера Макаллистера за рукав и оставил на ткани ярко-красный отпечаток.

– Боже мой! – воскликнул Патрик, проводя ладонью по лицу.

Гюнтер встал:

– Идем дальше.

В спортзале они удостоверили смерть двоих мальчиков, чернокожего и белого, а оттуда зашли в раздевалку, где Питер Хоутон был задержан. Гюнтер осмотрел труп паренька, у которого пуля сшибла бейсболку с головы (того, что в хоккейном свитере, – Патрик его уже видел). Пройдя в душевую, детектив выглянул в окно: репортеры пока не разъехались, но почти всех раненых развезли по больницам. Еще недавно у школы стояло семь машин «скорой помощи». Теперь осталась одна. Начинался дождь. «К утру кровавые следы смоет, как будто ничего этого и не было», – подумал Патрик, закрывая окно.

– Интересно, – произнес Гюнтер.

– Что интересного? Этот мертвее других?

– В некотором роде. Он единственный, кто получил две пули – одну в живот и одну в голову. – Гюнтер поднял глаза и посмотрел на Патрика. – Сколько пистолетов было у стрелявшего?

– Один в руках, один здесь на полу, в рюкзаке два обреза.

– Ничего себе подстраховался!

– Сейчас можно определить, какая пуля была первой?

– Точно нельзя, но думаю, что Хоутон сначала выстрелил в живот, а потом в голову. Второй выстрел был смертельным. – Гюнтер опустился на колени возле тела. – Похоже, этого парня он ненавидел больше всех.

Дверь раздевалки распахнулась. На пороге появился постовой, вымокший под дождем, который внезапно перешел в ливень.

– Капитан, в машине Питера Хоутона найдена еще одна самодельная бомба.

Когда Джози была маленькой, Алекс часто снился один и тот же кошмар: самолет, на котором она летит, падает. Во сне у нее кружилась голова, она чувствовала давление, прижавшее ее к креслу, видела куртки и кошельки, валяющиеся в проходе, и сумки, падающие с багажных полок. «Надо найти телефон. Пусть Джози знает, что я думала о ней до конца», – говорила себе Алекс, собираясь послать дочке сообщение, чтобы та могла хранить его вечно как доказательство маминой любви. Алекс с трудом отыскивала мобильный в сумочке, но, прежде чем он успевал поймать сеть, самолет сталкивался с землей. От этого сна Алекс просыпалась вся в поту, дрожа, и начинала себя успокаивать: она никогда не летает в командировки и вообще редко куда-либо ездит без Джози. Но уговоры мало помогали. Алекс отбрасывала одеяло, шла в ванную и плескала себе водой в лицо, не переставая думать: «Я опоздала».

Сейчас, сидя в темной палате возле дочери, спящей под действием успокоительного, она чувствовала себя так же, как после ночного кошмара.

Ей сообщили, что во время перестрелки Джози потеряла сознание, получив небольшое сотрясение мозга и порез в области виска. Теперь на этом месте красовался пластырь-бабочка. Врачи решили оставить девочку на ночь в больнице, чтобы убедиться, что ей ничто не угрожает.

Словосочетание «ничто не угрожает» теперь приобрело совершенно иной смысл.

Из нескончаемых новостных репортажей Алекс узнала имена погибших, среди которых был Мэттью Ройстон.

Мэтт.

Вдруг Джози была с ним, когда он погиб?

С тех пор как Алекс приехала, дочка ни разу не приходила в себя. Под выцветшей простыней ее неподвижное тело в больничной рубашке казалось маленьким. Тесемки на груди развязались. Правая рука время от времени подергивалась.

«Пожалуйста, очнись! – мысленно просила Алекс, сжимая пальцы Джози. – Покажи мне, что с тобой все в порядке».

Если бы утром она, Алекс, не опаздывала на работу, может быть, они посидели бы вдвоем на кухне и поболтали бы о тех вещах, о которых, наверное, часто разговаривают матери и дочери, но на которые у нее никогда не хватало времени. Может быть, если бы она была внимательнее, то не пустила бы невыспавшуюся Джози в школу. Еще она могла просто так взять и увезти дочку в Пунта-Кану, в Сан-Диего или на Фиджи. Ей всегда хотелось поехать отдохнуть, и, сидя в своем кабинете, она часто заглядывала на туристические сайты, но так никуда и не собралась. Наконец, материнское чутье могло просто подсказать Алекс, что сегодня ее дочь должна остаться дома. Конечно, ту же ошибку совершили сегодня сотни других родителей, но это казалось слабым утешением. У других родителей другие дети. Разве можно сравнивать их с Джози?

«Когда все это закончится, – мысленно пообещала себе Алекс, – мы поедем в тропический лес, или к пирамидам, или на пляж, где песок белый, как слоновая кость. Мы будем есть виноград прямо с ветки, плавать в море вместе с черепахами и часами гулять по мощеным улочкам. Мы будем смеяться, болтать, откровенничать. Обязательно будем». В то же время другой внутренний голос тихо, но упрямо твердил, что эта мечта осуществится не раньше, чем закончатся слушания в суде.

Дело о стрельбе в школе должны были пустить вне очереди, а ей, Алекс, судье главного суда первой инстанции, полагалось занимать теперешнюю должность еще восемь месяцев. Джози была на месте происшествия, но серьезного ранения не получила и жертвой формально не являлась. Поэтому Алекс не должны были отстранить от рассмотрения этого дела. Ей предстояло разобраться в нем объективно – так, чтобы чувства матери не примешивались к профессиональным соображениям. От этого процесса, первого крупного процесса Александры Кормье в главном суде первой инстанции, зависела ее дальнейшая карьера.

Нет, сейчас она, конечно же, об этом не думала.

Вдруг Джози пошевелилась. Алекс наблюдала, как к дочери постепенно возвращается сознание.

– Где я? – спросила Джози.

– В больнице, – ответила Алекс, гладя дочь по волосам.

– Почему?

Рука Алекс остановилась.

– Ты помнишь, что сегодня произошло?

– Перед школой Мэтт заехал за мной… – Джози резко села: – Мы что, попали в аварию?

Алекс задумалась: может быть, не стоит сразу говорить дочке правду? Может быть, выбросив случившееся из памяти, ее сознание таким образом защищает себя?

– С тобой все в порядке, – осторожно сказала Алекс. – Ты не ранена.

Джози облегченно вздохнула.

– А Мэтт?

Льюис отправился за адвокатом. В ожидании мужа Лейси лелеяла эти сведения, словно горячий камень на груди, сидя на кровати и раскачиваясь взад-вперед. «Все будет хорошо», – пообещал муж, однако Лейси не понимала, откуда у него такая уверенность. «Конечно, это какая-то ошибка», – сказал Льюис, но ведь он не был там, у школы, и не видел лица детей, которые сегодня перестали быть детьми. Лейси тоже хотелось верить, что все еще можно уладить. Но она помнила, как Льюис будил сына в четыре утра, чтобы взять с собой на утиную охоту. Он учил Питера стрелять в птиц, не предполагая, что тот может выбрать себе и другую мишень. Воспринимая эту забаву как спорт и как зов природы, Лейси научилась готовить отличное рагу из дичи и гуся в соусе терияки. Она с удовольствием поедала все, что оказывалось на столе благодаря хобби мужа. Теперь же Лейси винила мужа в произошедшем, стараясь таким образом снять вину с самой себя.

Как можно еженедельно менять сыну постель, кормить завтраками, возить к ортодонту, но при этом совершенно его не знать? То, что на любой вопрос Питер отвечал односложно, Лейси, как, наверное, и любая мать на ее месте, связывала с переходным возрастом. Она рылась в воспоминаниях, ища какой-нибудь красный флажок: слова, которые она могла неправильно понять, тревожный симптом, на который она могла не обратить внимания. Но в памяти всплывало только бесчисленное множество обыденных моментов.

Множество обыденных моментов, которые для некоторых матерей никогда больше не повторятся.

На глаза Лейси навернулись слезы. Она вытерла их тыльной стороной ладони, запретив себе думать о тех несчастных.

Может быть, и в голове Питера сейчас крутились те же самые мысли.

Сглотнув, Лейси встала и прошла в темную комнату сына. Постель, которую она, Лейси, застелила с утра, была не смята. На стене висел постер группы Death Wish. Только сейчас это заметив, Лейси спросила себя, зачем сыну такой плакат. В шкафу она нашла пустые бутылки, изоленту, рваные тряпки и всякую другую всячину, которой раньше не находила.

Стоп! Лейси могла уладить все сама. Для них обоих. Она сбегала на кухню, оторвала от рулона три больших черных пакета для мусора и быстро вернулась в комнату Питера. Начала со шкафа: в первый мешок покидала связки шнурков, упаковки сахара, селитры и – о боже! – железные трубки. Лейси должна была избавиться от всего этого, хотя еще не знала как.

Когда в дверь позвонили, она, с облегчением вздохнув, решила, что вернулся Льюис. На самом деле муж вошел бы без звонка, но Лейси в ее теперешнем состоянии это не пришло в голову. Оторвавшись от своего занятия, она спустилась и увидела полицейского с тонкой синей папкой в руках.

– Миссис Хоутон? – спросил он.

А кого еще они хотели? Ее сын уже у них.

– У нас ордер на обыск.

Сунув Лейси бумаги, полицейский отстранил ее и прошел в дом, а за ним еще пятеро копов.

– Джексон, Уолхорн, – скомандовал он, – в комнату парня. – Родригеc, в подвал. Тевес и Гилкрист, начните с первого этажа. Всем в первую очередь проверять телефоны и компьютеры… – Только сейчас заметив, что хозяйка все еще здесь и смотрит на него расширенными глазами, полицейский сказал ей: – Миссис Хоутон, вам придется покинуть помещение.

И он повел ее в прихожую. Она, словно онемев, подчинилась. Что они скажут, когда доберутся до комнаты Питера и найдут мусорный мешок? Обвинят ли Питера в подготовке взрыва? Или ее, Лейси, в том, что не уследила за ним?

Может быть, уже обвинили?

– Сколько это продлится? – спросила она, когда из открытой входной двери ей в лицо ударил морозный воздух.

– Пока не закончим, – пожав плечами, ответил полицейский и оставил ее стоять на холоде.

Проработав адвокатом почти двадцать лет, Джордан Макафи искренне полагал, что видел и слышал все. Но сейчас они с женой Селеной стояли перед телевизором и смотрели на канале Си-эн-эн репортаж о трагедии в старшей школе Стерлинга.

– Как в школе «Колумбайн». Только на этот раз практически на нашем заднем дворе, – сказала Селена.

– Только на этот раз стрелявший остался в живых, – пробормотал Джордан и посмотрел на ребенка, которого держала на руках жена.

Обладательница длиннющих ног и изящных рук, чернокожая Селена родила от него типичного белого протестанта, голубоглазого мальчика кофейного цвета. Чтобы малыш подсознательно не впитывал ненужную информацию, Джордан взял пульт и убавил громкость.

Старшая школа находилась на одной улице с парикмахерской, где он стригся, и всего в двух кварталах от здания, где арендовал офис. Ему неоднократно приходилось защищать питомцев этого учебного заведения, когда у них в бардачке находили травку или они попадались на распитии спиртных напитков. Селена, которая была ему не только женой, но и помощницей, несколько раз ходила в школу поговорить с ребятами по поводу какого-нибудь дела.

В Стерлинге семья Макафи поселилась недавно. Томас, единственный положительный результат неудачного первого брака Джордана, окончил школу в Сейлем-Фоллзе и теперь учился на втором курсе в Йеле. Платя по сорок тысяч долларов в год, отец не успевал следить за планами сына, который, решая свою судьбу, мечтал стать то художником-перформансистом, то искусствоведом, то клоуном. Джордан наконец-то сделал предложение Селене, а когда вскоре после свадьбы она забеременела, они переехали сюда, в Стерлинг, потому что школа округа имела очень хорошую репутацию.

И вот те на!

Смотреть новости Джордан не хотел, но и оторваться от экрана не мог. Поэтому, когда зазвонил телефон, он не пошевелился. Селена, сунув ребенка ему в руки, ответила на звонок.

– Привет, – сказала она. – Как дела?

Джордан обернулся, приподняв брови.

«Томас», – произнесла жена одними губами, а вслух сказала: – Подожди, он сейчас подойдет, – и отдала Джордану телефон.

– Какого черта у вас там происходит? – спросил Томас. – На сайте Эм-эс-эн-би-си только о вашей школе и пишут.

– Я знаю не больше твоего, – ответил Джордан. – Тут совершенный хаос.

– С некоторыми вашими ребятами я пересекался на соревнованиях по легкой атлетике. Просто это… Не верится, что это правда.

С улицы все еще доносился вой сирен «скорой помощи».

– Это правда. Повиси, у меня вторая линия. Нужно ответить.

– Это мистер Макафи?

– Да…

– Я… гм… если я правильно понимаю, вы адвокат? Ваш номер мне дал Стюарт Макбрайд, мой коллега по колледжу Стерлинга…

На экране телевизора стали появляться имена опознанных погибших с фотографиями из школьного альбома.

– Извините, я разговариваю по другой линии, – сказал Джордан. – Может быть, вы представитесь и я вам перезвоню?

– Я хотел спросить, согласитесь ли вы защищать моего сына. Он тот самый… Тот парень из школы, который… – Человек запнулся и на несколько секунд замолчал. – Все говорят, что это сделал мой сын.

Последним подростком, которого защищал Джордан, был Крис Харт. У него тоже забрали из рук дымящееся оружие.

– Вы… Вы возьметесь?

Джордан забыл о Томасе, который висел на первой линии. Забыл о Крисе, чье дело чуть не высосало из него все соки. Он посмотрел на Селену и малыша на ее руках: Сэм извивался, пытаясь достать материнскую сережку. Этот парень, который сегодня пришел в школу и устроил там бойню, тоже чей-то сын. Вопреки всему тому, что о нем еще много лет будут говорить в городе, вопреки тому, что уже сейчас кричат средства массовой информации, этот парень заслуживал справедливого рассмотрения его дела.

– Да, – сказал Джордан. – Возьмусь.

Уже вечером, после того, как саперы обезвредили самодельную бомбу из железной трубки, найденную в машине Питера Хоутона, после того, как в здании школы было собрано 116 стреляных гильз, после того, как специалисты по восстановлению картины происшествия начали изучать вещдоки и анализировать расположение тел и были готовы первые из сотен снимков для индексированного фотоотчета, детектив Патрик Дюшарм собрал всех участников расследования в актовом зале.

– Мы имеем дело с очень большим массивом информации, – сказал он, стоя на сцене и глядя в полумрак зала. – На нас будут давить, чтобы мы обработали ее быстро и вместе с тем правильно. Поэтому через двадцать четыре часа я снова хочу видеть вас всех здесь, и мы обсудим результаты нашей работы.

Люди стали расходиться. Через сутки к Патрику на стол должны были лечь готовые фотоотчеты, списки улик, отправленных на экспертизу, и списки улик, не отправленных на экспертизу. Все это обещало накрыть его, как лавиной, так что завтра ему уже не грозило отличать день от ночи.

Криминалисты разошлись по разным частям здания, чтобы продолжить работу без перерыва на сон, а детектив Дюшарм направился к своей машине. Дождь перестал. Патрику нужно было вернуться в отделение: ознакомиться с результатами обыска в доме Питера Хоутона и поговорить с его родителями, если они по-прежнему этого хотят. Но автомобиль словно бы сам собой повернул в сторону больницы и встал на парковку. Войдя в приемный покой и показав свой жетон, Патрик спросил у медсестры:

– К вам сегодня поступило много детей. Одной из первых была девочка Джози…

Медсестра занесла руки над клавиатурой:

– А как фамилия?

– В том-то и дело, что я не знаю.

Компьютер выдал длинный список имен. Медсестра ткнула пальцем в монитор:

– Кормье. Четвертый этаж, четыреста двадцать вторая палата.

Патрик поблагодарил медсестру и направился к лифту. Кормье. Какая-то знакомая фамилия. Довольно распространенная. Может, встречалась Патрику в газете или в каком-нибудь телешоу? Пройдя мимо медсестринского поста, он зашагал по коридору. Дверь в палату Джози оказалась открытой. В полутьме был виден силуэт девочки, сидящей на кровати, и женщины, стоящей рядом. Они разговаривали.

Тихонько постучав, Патрик вошел. Джози посмотрела на него, явно не узнавая. Женщина обернулась.

«Кормье! – осенило Патрика. – Судья Кормье. Ну конечно». Еще до своего перевода в главный суд первой инстанции она несколько раз вызывала его, детектива Дюшарма, в качестве свидетеля. Сам он, когда ему требовался ордер, обращался к ней в последнюю очередь: судья Кормье когда-то была государственным защитником, а это значило, что, как бы беспристрастно она ни судила сейчас, в прошлом она играла на стороне противника.

– Здравствуйте, Ваша честь, – сказал Патрик, подходя ближе. – Не знал, что Джози – ваша дочь. Как ты себя чувствуешь? – обратился он к девочке.

Джози по-прежнему смотрела на него удивленно:

– Мы знакомы?

– Я вынес тебя из… – Патрик замолчал, потому что судья Кормье тронула его за локоть и отвела в сторонку.

– Джози ничего не помнит, – прошептала судья. – Почему-то решила, что попала в аварию, а я… – Она осеклась. – Я не смогла сказать правду.

Патрик понимал: когда кого-то любишь, не хочешь, чтобы человек именно от тебя услышал те слова, из-за которых его мир рухнет.

– Хотите, я скажу?

Судья Кормье, с секунду подумав, благодарно кивнула.

Патрик снова повернулся к Джози:

– Ты в порядке?

– Голова болит. Врачи говорят, сотрясение. Поэтому меня оставили здесь на ночь. – Подняв на Патрика глаза, Джози добавила: – Наверное, я должна сказать вам спасибо за то, что вы спасли меня. – Вдруг на ее лице мелькнула тревога. – А вы не знаете, что с Мэттом? С парнем, который был со мной в машине?

Патрик сел на край кровати.

– Джози, – начал он мягко, – автомобильной аварии не было. Происшествие случилось в школе. Один из учеников начал стрелять.

Девочка замотала головой, чтобы не слышать следующих слов, но они все-таки прозвучали:

– Есть убитые. Один из них Мэтт.

Глаза Джози наполнились слезами.

– С ним все в порядке?

Патрик посмотрел на мягкую вафельную ткань одеяла:

– Мне очень жаль.

– Нет! Это неправда!

Джози набросилась на Патрика. Судья Кормье подскочила и постаралась удержать дочь, но та продолжала неистово кричать, плакать, царапать детектива по лицу и барабанить кулаками по его груди. Из дальнего конца коридора на шум примчались две медсестры. Выставив и мать, и детектива из палаты, они вкололи Джози успокоительное.

Оказавшись за дверью, Патрик прислонился к стене и закрыл глаза. Боже правый! Неужели ему придется каждому свидетелю причинять такую боль! Он уже хотел извиниться перед судьей за то, что вывел ее дочь из себя, но прежде, чем успел это сделать, судья Кормье набросилась на него точно так же, как Джози:

– Чем, черт возьми, вы думали, когда сказали ей про Мэтта?!

– Вы сами меня попросили, – ощетинился Патрик.

– Я просила, чтобы вы сказали ей о стрельбе в школе, а не о том, что ее парень убит!

– Вы прекрасно знаете, что Джози все равно узнала бы рано или…

– Поздно. А еще лучше гораздо позже.

Медсестры вышли из палаты.

– Девочка спит, – прошептала одна из них. – Мы еще зайдем к ней.

Когда они отошли достаточно далеко, Патрик раздраженно прошептал:

– Послушайте. Сегодня я видел детей, которые получили пулю в голову, которые никогда больше не смогут ходить, которые умерли только потому, что оказались не в том месте не в то время. Ваша дочь… Она испытала шок, но она среди тех, кому повезло.

Эти слова подействовали на судью Кормье, как оплеуха. Судья больше не выглядела фурией, серые глаза потяжелели от мыслей обо всем том, что, к счастью, миновало ее саму и дочь. Чувство облегчения сделало черты ее лица менее резкими.

– Извините, – сказала судья. – Обычно я так себя не веду. Просто… день был очень тяжелый.

Патрик попытался поймать то чувство, которое на миг надломило его собеседницу, но не увидел даже следа.

– Я понимаю, что вы хотели выполнить свою работу, – добавила она.

– Мне действительно нужно будет поговорить с вашей дочерью… но сейчас я приехал не за этим, а потому что Джози первая, кого… В общем, я хотел убедиться, что с ней все в порядке. – Патрик улыбнулся судье Кормье; улыбка была едва заметной, однако вполне могла болезненно тронуть сердце. – Берегите ее.

С этими словами Патрик развернулся и зашагал по коридору, явственно ощущая на своей спине взгляд, похожий на прикосновение горячей руки.