Дюна Герберт Фрэнк
– Видел, что там, на моем бедре? – шепнул он. – Твоя смерть, дурак. – И он завертелся вокруг, стараясь придвинуть отравленную иголку поближе. – Она просто отключит твои мышцы, а мой нож доделает остальное. И яда никто не обнаружит.
Пол напрягся, ощущая, как в глубине сознания безмолвно вопят предки, как требуют, чтобы он произнес тайное слово, от которого Фейд-Раута замрет, и убил его.
– Я ничего не скажу! – выдохнул Пол.
Фейд-Раута в мгновенной нерешительности поглядел на него. Но для Пола этого оказалось достаточно. Он сумел нащупать слабость одного из мускулов ноги врага, и положение их переменилось. Фейд-Раута оказался внизу, задрав правое бедро. Левой ногой он не мог шевельнуть – крошечное острие уперлось в пол.
Высвободив левую руку – этому помогла скользкая кровь, вытекшая из царапины, – Пол ударил прямо в подбородок Фейд-Рауты. Нож вошел в мозг. Фейд-Раута дернулся и осел, зацепившаяся за пол игла все еще удерживала его ногу.
Глубоко дыша, чтобы прийти в себя, Пол поднялся на ноги. Выпрямившись над телом, не выпуская ножа, он подчеркнуто неторопливо повернулся к Императору.
– Величество, – произнес он, – ваших убыло. Не следует ли отбросить теперь и прочие вздорные претензии? Не пора ли заняться обсуждением того, что должно свершиться? Вы выдаете за меня свою дочь и открываете Атрейдесам дорогу к трону.
Император обернулся, поглядел на графа Фенринга. Серые глаза графа спокойно встретили взгляд зеленых императорских глаз. Мысли Императора Фенринг знал без слов, столь долгим было их содружество, что взгляд открывал все.
«Убей этого выскочку, – говорили глаза Императора. – Атрейдес молод и вынослив, но он уже утомлен долгим боем и не сумеет противостоять тебе. Вызови его прямо сейчас… Ты знаешь, как это сделать. Убей его!»
Фенринг медленно повернулся лицом к Полу.
– Делай же! – прошипел Император.
Граф внимательно вгляделся в Пола (леди Марго научила его смотреть взглядом Бинэ Гессерит) – и постиг его тайну и пробуждающееся величие.
«Но я могу убить его», – подумал Фенринг, понимая, что это правда.
И в тайных глубинах его собственного существа что-то шевельнулось, и внутренним взором он пригляделся к себе, к тем преимуществам, которые у него были: к боевому опыту, тайным приемам и скрытности побуждений.
Ощутив в какой-то мере мысли графа сквозь бурление временной стены, Пол вдруг понял, почему никогда не видел Фенринга в тенетах предвидения. Фенринг был одним из тех, кто мог бы стать… Почти Квизац Хадерач с единственным дефектом в наследственности – евнух. И все его таланты ушли вглубь, во внутреннее. Глубокая симпатия к графу наполнила Пола, и он впервые ощутил братские чувства.
Уловив эмоции Пола, Фенринг ответил:
– Ваше величество, я вынужден отказаться.
Ярость переполнила Шаддама IV. Оттолкнув свитских, двумя шагами он приблизился к Фенрингу и с размаха ударил его по щеке.
Темная краска затопила лицо графа. Он поглядел прямо на Императора и с деланым безразличием произнес:
– Мы были друзьями, ваше величество. Но поступок мой выше дружбы. Я прощаю вам этот удар.
Пол откашлялся и произнес:
– Так мы говорили о троне, величество.
Император вихрем развернулся обратно и выпалил:
– Трон – мой!
– Безусловно – на Салузе Секундус, – заметил Пол.
– Я сложил оружие и явился сюда под честное слово! – крикнул Император. – И ты смеешь еще угрожать!
– В моем присутствии ваша персона находится в полной безопасности, – отметил Пол. – Как и обещал Атрейдес. Но Муад'Диб приговаривает вас к ссылке на вашу тюремную планету. Не бойтесь, величество, я всеми своими силами облегчу тяготы жизни там. Этот мир станет садом, цветником.
Скрытый смысл этих слов дошел до Императора, и он яростно поглядел через всю комнату на Пола.
– Ну, теперь мы по крайней мере видим истинные мотивы, – усмехнулся он.
– А фримены получат все, что обещал Муад'Диб, – продолжил Пол. – Под небом Арракиса потечет вода, зазеленеют ласковые оазисы. Но не следует забывать и о специи. Поэтому на Арракисе всегда будет пустыня… и свирепые ветры, и испытания, что закаляют мужчину. У нас, фрименов, есть поговорка: «Бог создал Арракис для испытания верных». Нельзя идти против воли Всевышнего.
Старая ясновидящая, Преподобная Мать Гайя Елена Мохайем, по-своему поняла скрытый смысл его слов. Ощутив угрозу джихада, она выкрикнула:
– Ты не можешь, ты не имеешь права напустить этот народ на Вселенную!
– Конечно, куда им до гуманизма сардаукаров, – с насмешкой ответил Пол.
– Ты не можешь, – хрипло повторила она.
– Ты же ясновидящая, – сказал Пол. – Вслушайся в собственные слова. – Он поглядел на принцессу крови, потом на Императора. – Давайте побыстрее закончим с делами, величество.
Император потрясенно уставился на дочь. Она тронула его руку, сказала успокаивающим тоном:
– Отец, меня ведь и воспитывали для этого.
Он глубоко вздохнул.
– Деваться некуда, – пробормотала старуха-ясновидящая.
Император выпрямился, замер, остатки былого достоинства вернулись к нему.
– Кто будет вести переговоры за тебя? Родственники?
Пол отвернулся, взглянул на мать. Опустив глаза, она стояла рядом с Чани за цепочкой стражей-фидайинов. Он подошел к ним, посмотрел сверху на маленькую Чани.
– Я все понимаю, – прошептала Чани, – раз так должно быть… Усул.
Услышав в ее голосе сдерживаемые слезы, Пол прикоснулся к ее щеке.
– Сихайя, не бойся, тебе нечего бояться. – Уронив руку, он обратился к матери: – Мать, вести переговоры будешь ты. Вместе с Чани. Она мудра и проницательна. Все знают, что никто не торгуется так упорно, как фримены. Она будет глядеть на все глазами любви ко мне и думать о своих будущих сыновьях, об их нуждах. Прислушивайся же к ее словам.
Джессика почувствовала в словах его твердый расчет и подавила дрожь.
– Какие будут инструкции? – спросила она.
– В качестве приданого я требую всю долю Императора в КАНИКТ.
– Всю? – она потрясенно умолкла.
– Его следует обобрать до нитки. Еще я требую титул графа и директорское место в КАНИКТ для Гарни Холлика, пусть он получит в файф Каладан. Кроме того, титулы и места помощников всем уцелевшим солдатам отца, до самого последнего рядового.
– А что для фрименов? – спросила Джессика.
– Фримены – мои, – отвечал Пол, – и они получат свои награды из рук Муад'Диба. Я начну с назначения Стилгара губернатором Арракиса, но это может пока подождать.
– А что для меня? – спросила Джессика.
– Ты чего-нибудь хочешь?
– Может быть, Каладан? – сказала она, поглядев на Гарни. – Я еще не уверена. Я слишком уж стала фрименкой… и Преподобной Матерью и хочу лишь немного мира и спокойствия.
– Ты получишь и то, и другое, – сказал Пол, – все, что будет по силам нам с Гарни.
Джессика кивнула, вдруг ощутив себя старой и усталой. Она поглядела на Чани:
– А что ждет наложницу будущего Императора?
– Не надо мне титулов, не надо… – зашептала Чани. – Ничего не надо, я умоляю.
Пол поглядел ей в глаза, вспомнив вдруг, как стояла она перед ним, прижимая к себе крошку Лето, их убитого мальчика.
– Клянусь, – прошептал он, – титул тебе не потребуется. Эта женщина будет моей женой, а ты – наложницей, так рассудила политика – приходится примирять всех, привлекать Ландсраад на свою сторону. Приходится подчиняться условностям. Но эта принцесса получит от меня лишь имя. Ни ребенка, ни ласки, ни взгляда… ни мгновения страсти.
– Это ты сейчас так говоришь, – отвечала Чани, поднимая глаза на стройную высокую принцессу.
– Неужели ты еще не узнала моего сына? – прошептала Джессика. – Смотри, как держится эта принцесса, сколько в ней гордости и высокомерия. Говорят, что у нее писательские наклонности. Будем надеяться, что она найдет утешение в литературе, ничего другого ей не останется. – Джессика горько усмехнулась. – Подумай, Чани, у принцессы будет громкое имя, но жить ей суждено будет хуже наложницы… Подумай, ни мгновения ласки… А нас, Чани, нас, наложниц… история назовет женами.
Приложения
Приложение I. Экология Дюны
С ростом количества объектов в ограниченном пространстве за критической точкой число степеней свободы каждого уменьшается. Это справедливо, если речь идет и о людях, замкнутых в тесные рамки экосистемы планеты, и о молекулах в закупоренной фляге. Проблема гуманности заключается не в том, долго ли человек может выжить в подобной экосистеме, но в том, какую жизнь придется вести выжившим.
Пардот Кайнс, первый планетолог Арракиса
Обычно для новичка Арракис – просто-напросто колоссальная каменистая пустошь. Незнакомый с планетой человек первым делом решит, что ничто не может здесь жить и расти под открытым небом, что его окружает бесплоднейшая из пустынь, которая никогда не была плодородной и не будет.
Для Пардота Кайнса планета была воплощением энергии, машиной, мотором которой является солнце. Необходимо лишь приспособить ее к нуждам человека. Мысль его сразу же обратилась к кочевникам, к Вольному народу. К фрименам. Вот это вызов природе! Каким инструментом они могут стать, эти фримены! В них он почувствовал экологическую и геологическую силу, почти неограниченную в своих возможностях.
Человек он был непосредственный и, скажем, прямолинейный. Так, значит, надо научиться обходить законы Харконненов? Великолепно. Для этого можно жениться на фрименке. А когда она подарит ему сына-фримена, он научит его, Лайета-Кайнса, и его друзей экологической грамотности, новому языку, что позволяет манипулировать ландшафтом, климатом, временами года, что способен, наконец, испепелить все сложившиеся представления о равновесии сил на планете ослепительным светом знания.
«На любой не пораженной вредителем-человеком планете существует прекрасное в своем равновесии внутреннее движение, – говорил Кайнс. – И в красоте его нетрудно увидеть общий для всей жизни динамический стабилизирующий фактор. Цель проста: поддерживать существование и воспроизведение скоординированных схем все большей и большей сложности. Наличие жизни в замкнутой системе увеличивает собственную способность жизненных форм к самовоспроизводству. И жизнь – все живое – служит жизни. Система становится сложнее, и продукты питания поставляются жизни жизнью во все возрастающем разнообразии. Сам ландшафт оживает, наполняется связями, и связями в них, и новыми связями».
Такие лекции Пардот Кайнс читал в ситчах обычным селянам.
Но прежде чем перейти к лекциям, ему пришлось убедить фрименов. Чтобы понять, как все это происходило, попробуйте представить себе этого однодума, с его невероятной приверженностью своей идее и простодушием, с которым он воспринимал окружающее. Он не был наивным, нет, он просто не позволял себе отвлекаться.
Он занимался исследованием ландшафта Арракиса в одноместной наземной машине и однажды жарким полднем наткнулся на прискорбно обычную для здешних мест сценку. Шестеро харконненских наемников в щитах и полном вооружении застигли троих фрименских юношей на равнине за Барьером у деревни Ветряной Мешок. Сперва Кайнсу стычка показалась пустячной иллюстрацией из журнала, потом до него дошло, что харконненцы намерены убить фрименов. Один из юношей как раз тогда покатился по песку с перерезанной артерией. Двое наемников, правда, уже не подавали к этому времени признаков жизни, но тем не менее двоим юнцам противостояло четверо вооруженных головорезов.
Кайнс не был храбр, этот однодум просто был бережлив. Харконнены убивали фрименов, орудия, с помощью которых он собирался переделать планету! Он включил собственный щит, вмешался и заколол рапироном двоих харконненцев прежде, чем остальные заметили, что позади появился кто-то еще. Потом он отбил удар меча и аккуратно распорол горло еще одному. Предоставив оставшегося наемника вниманию двоих юнцов, собственное внимание он уделил распростертому на земле мальчику. И спас ему жизнь. Тем временем двое юношей вывели в расход последнего, шестого наемника.
Вот так котелок песчаной форели![1] Фримены не понимали, что им делать с Кайнсом. Конечно, они знали, кто он. Никто не попадал на Арракис без того, чтобы его досье не просмотрели в подземных твердынях фрименов. Все знали – он слуга Императора.
Но этот иномирянин убил харконненцев!
Взрослые фримены, должно быть, не без недоумения пожав плечами, с некоторым сожалением отправили бы его тень следом за тенями шести убитых. Но трое юношей были еще неопытны и осознали главное: этому слуге Императора они обязаны жизнью.
Двумя днями позже Кайнс объявился в ситче у прохода Ветров. С его точки зрения, все было естественно. Он завел разговор с фрименами о воде, о дюнах, остановленных травою, о рощах финиковых пальм, о канатах прямо в пустыне. Он говорил, и говорил, и говорил.
А вокруг него бушевал спор, о котором Кайнс даже не подозревал. Что делать с этим безумцем? Он узнал местоположение главного ситча. Что делать? Как понимать его безумные речи о рае, которым станет Арракис? Пустая болтовня? Он и так узнал слишком много. Но он же убил харконненцев! Как насчет водяного долга? Какие могут быть долги перед Империей? Но ведь он убил харконненцев. А кто их не убивает? Хотя бы я сам.
Но его речи о расцвете Арракиса…
Ерунда, пусть скажет, где взять для этого воду!
Он сказал, что она здесь, под нами! И спас троих наших!
Он спас троих глупцов, подвернувшихся под харконненский кулак! И он видел крисы.
Решение было вынужденным, и все понимали необходимость его задолго до голосования. Предписания тау определяют поведение людей ситча, вплоть до самых жестоких ситуаций. Выполнить работу послали опытного бойца с освященным ножом. За ним следовали два водоноса, чтобы извлечь воду из тела. Жестокая необходимость.
Едва ли Кайнс обратил внимание на своего будущего палача. Он разговаривал с группой людей, державшихся на почтительном удалении от него. Он говорил и расхаживал взад и вперед, жестикулировал.
– Открытая вода, – говорил им Кайнс. – Будете ходить без конденскостюмов. Черпать воду в прудах! Есть портигалсы!
Перед ним появился человек с ножом.
– Отойди, – сказал ему Кайнс, продолжая объяснять устройство изобретенных им ветровых ловушек. Он обошел стоящего… и… спина его была уже открыта для церемониального удара.
Что происходило тогда в голове несостоявшегося палача, трудно уразуметь. Быть может, он вслушался в речи Кайнса и уверовал? Кто знает? Но поступок его достоин памяти. Его звали Улайет, что означало «старый Лайет». Отойдя в сторону на три шага, Улайет бросился на свой собственный нож, так сказать, «устранился». Было это самоубийством? Некоторые утверждают, что рукой его двигал Шай-Хулуд.
Вот и говори о предзнаменованиях!
И с того момента Кайнсу оставалось лишь приказывать: «Идите туда». И шли целыми племенами. Умирали. Мужчины, женщины, дети. Умирали, но шли.
Кайнс возвратился к своей имперской работе, занялся биологическими испытательными станциями. И в персонале станций стали появляться фримены. Фримен видел там фримена. Они начали проникать в «систему». Подобная мысль даже не приходила им прежде в голову. Инструменты со станций начинали перекочевывать в лабиринты подземных ситчей, в особенности лучевые резаки, которыми было удобно вырезать подземные котловины, – хранилища для воды и потайные ветровые ловушки.
В подземных котловинах начала скапливаться вода.
И фрименам стало ясно, что если Кайнс и сумасшедший, то не совсем, но в той мере, что делает из человека святого. Он стал для них одним из умма – пророков. А дух Улайета вознесся и возвысился среди саду – сонма небесных судей.
Кайнс, прямолинейный, примитивно целеустремленный Кайнс, понимал, что организованные исследования не помогут обнаружить ничего нового. И он создал небольшие группы экспериментаторов, быстро обменивающиеся информацией, для реализации эффекта Тансли. Он разрешил каждой группе следовать собственным путем. Они обрабатывали миллионы крошечных фактиков. Сам он лишь изредка организовывал грубые масштабные эксперименты, чтобы выявить перспективные направления и возникающие сложности.
По всей пустыне проводилось глубокое бурение. Составлялись карты долгосрочных тенденций в погоде, имя которым – климат. Он обнаружил, что в охватывающей весь Арракис полосе между семидесятыми параллелями с юга и севера температуры тысячелетиями не выходили за пределы 254–332 градусов по абсолютной шкале[2], что флора в этом поясе имеет длительные периоды роста, когда температура изменяется от 283 до 302 градусов[3]. Благоприятный диапазон для земных форм, если только удастся решить проблему полива.
«Решит ли он ее? – спрашивали друг у друга фримены. – Когда же станет раем Арракис?»
И словно учитель, объясняющий ребенку, сколько будет, если к двум прибавить два, Кайнс отвечал им: «Через триста или пятьсот лет».
Мелкие людишки завыли бы от разочарования. Но кнутобои Харконненов успели научить Вольный народ терпению. Срок, правда, был больший, чем они ожидали, и все же они могли уже убедиться, что благословенный день грядет. Затянув кушаки потуже, они приступили к работе. Разочарование некоторым образом сделало перспективу грядущего рая реальнее.
На Арракисе экономили не воду – влагу. Домашних животных почти не держали, в хозяйстве ими пользовались лишь изредка. Иные из контрабандистов заводили одомашненного пустынного осла-кулана, но трата воды была слишком велика, даже если животных облачали в специальные конденскостюмы.
Кайнс подумывал о создании перерабатывающих заводов, собирался извлекать воду из кислорода и водорода местных пород, но затраты энергии и стоимость оказались чересчур велики. В полярных шапках (если забыть о ложном чувстве безопасности, которое они вселяли в души пеонов) содержалось слишком мало воды… но он уже подозревал, где искать ее. Ветры, дующие в известных широтах в определенную сторону, всегда несли влагу. Ключом ко всему был сам состав атмосферы. 23 % кислорода, 75,4 % азота и 0,23 % двуокиси углерода, остальное – газообразные примеси.
В северном полушарии редкое из местных растений, имеющих корни, поднималось выше двух с половиной километров. Из их двухметровых корневищ можно было получить пол-литра воды. На планете уже росли и растения земных пустынь, самые живучие приспосабливались, если их высаживали в низинах возле ловушек росы.
И тогда Кайнс увидел солончак.
На перелете от станции к станции топтер его отнесла в сторону буря. А когда она закончилась, под ним оказалась низина – гигантское овальное углубление километров в триста по продольной оси, белизной своей заставившее его загореться любопытством. Кайнс опустился и тронул языком вылизанную бурей поверхность пустыни.
Соль.
Теперь он был уверен.
Открытая вода на Арракисе была. Когда-то. И он стал вновь просматривать свидетельства о сухих впадинах, где время от времени, не скапливаясь, выступали капли воды.
Кайнс посадил своих новичков-лимнологов из числа фрименов за работу; основным ключом были кожистые лохмотья, иногда попадающиеся в специевой массе после выброса. Их приписывали мифической «песчаной форели» из фрименских сказок. Но факты сложились в свидетельство, доказательство существования некоего существа, которому принадлежала такая кожа. Оно плавало в песке и окружало карманы с водой в пористом нижнем слое, где температура не превышала 280 градусов абсолютной шкалы[4].
Эти «похитители влаги» гибли миллионами при каждом выбросе специи. Ничтожное изменение температуры на пять градусов убивало их. Немногие из уцелевших впадали в полуспячку – оцепенение, из которого через шесть лет выходили преображенными в крошечных, всего шесть метров длиною, песчаных червей. Мало кому из них удавалось избежать зубов своих старших братьев и наполненных водой карманов предспециевой массы и достичь зрелости в облике гиганта Шай-Хулуда. (Вода ядовита для них, фримены знали это уже давно и топили в воде редкого в Малом эрге «чахлого червя», чтобы получить проясняющий сознание наркотик, который они называли Водой Жизни. «Чахлый» червь – это примитивный вид Шай-Хулуда, достигающий в длину лишь девяти метров.)
И цикл «маленький делатель – предспециевые массы» наконец оформился: от малого делателя – к Шай-Хулуду; Шай-Хулуд же рассеивал в песке специю, которой кормились микроскопические существа – корм Шай-Хулуда, – называемые песчаным планктоном; они множились, росли, превращались в малых делателей.
Закончив исследование цикла гигантов, Кайнс и его люди перенесли свое внимание на микроэкологию, климат. На поверхности песка предел температуры – 344–359 К[5]. Футом ниже становится прохладнее на 55 градусов, футом выше – на 25. В тени листьев или камней еще прохладнее на 18 градусов.
Далее они исследовали питательные вещества – ведь песок на Арракисе в основном представляет собой отходы пищеварения червя. Пыль (действительно вездесущая здесь) образуется при постоянном движении поверхности, трении песчинок. Крупные песчинки всегда остаются на подветренной стороне дюны, наветренная же утрамбована ветром. Поверхность старых окислена – ее цвет желтый, молодые дюны имеют цвет материнской породы, обычно серый.
С подветренной стороны дюн и начались посадки. Целью фрименов было сперва негусто засадить дюны хотя бы невысокой травой с плотной кожицей, чтобы сковать их, лишить ветер главного его оружия – движущихся песчинок.
Зоны для адаптации создали на дальнем юге, вдали от взглядов Харконненов. Мутировавшие пустынные травы высаживали сперва на откосах с подветренной стороны выбранных дюн, преграждавших путь господствующим западным ветрам. И когда их склоны удалось укрепить, дюны стали расти ввысь, и травы приходилось постоянно подсаживать. Так получились громадные «сифы» – волнистые дюны высотой более полутора километров.
А когда дюнные барьеры достаточно подросли, с подветренных сторон их стали засаживать серебряной травой, мискантусом, стойкой меч-травой. Так все дюны свыше шести высот были закреплены – обсажены травой.
Потом пришел черед более глубоких посадок: сперва эфемеров (маревые, амаранты), потом наступило время ракитника, низкорослого люпина, стелющегося эвкалипта (выведенного для северных краев Каладана), карликового тамариска, цепкой береговой сосны, а затем и истинно пустынных растений: канделлиллы, сагуаро, бис-наги. Где было возможно, сажали верблюжью полынь, дикий лук, перистую гобийскую траву, дикую люцерну, кустарниковую амброзию, песчаную вербену, ослинник двулетний, ладанник, дымное дерево, креозотовый куст.
А после дело уже дошло и до животных – сначала до роющих норы, вскрывающих почву и насыщающих ее кислородом: лисицы, кенгуровой мыши, пустынного зайца, песчаной черепахи… и хищников, что должны были контролировать численность предыдущих: пустынного ястреба, совы – карликовой и пустынной, и орла; возникли также насекомые, заполнившие свободные ниши: скорпион, сороконожка, тарантул, кусачая оса, наездник… и пустынная летучая мышь, чтобы приглядывать за ними всеми.
И, наконец, пришла пора практических испытаний – время финиковых пальм, хлопка, дынь, кофе, лекарственных растений. Более двухсот видов съедобных растений было испытано и адаптировано к жизни на Арракисе.
«Когда речь идет об экосистеме, – говорил Кайнс, – люди, неграмотные экологически, не понимают прежде всего именно то, что это система. Система! Для нее характерно изменчивое равновесие, которое может нарушить пустяк, – ошибка в одной только нише. У системы есть порядок, она перетекает от точки к точке. Если что-либо преграждает это течение – порядок рушится. А без соответствующего образования можно не обнаружить даже намека на крах, пока не становится слишком поздно. Вот почему высшей функцией экологии является предвидение последствий».
А они сумели создать систему!
Кайнс и его люди ждали и наблюдали. Фримены теперь поняли, что он имел в виду, отмеряя срок в пятьсот лет.
Из пальмовых рощ пришло сообщение: там, где посадки граничат с пустыней, гибнет песчаный планктон, отравленный новыми формами жизни. Причина – белковая несовместимость. Там накапливалась отравленная вода, которой не смела коснуться жизнь Арракиса.
Кайнс отправился туда сам, в паланкине, словно раненый или Преподобная Мать, – он так и не стал наездником. Исследовав возникшие пустоши, – а они воняли до неба! – он вернулся назад, объявив, что от Арракиса получен неожиданный дар.
Азот и сера, поступившие в землю, преобразили пустошь в богатую почву для земных форм растительной жизни. Посадки можно было продолжать.
Фримены осведомлялись, не повлияет ли это на сроки?
Кайнс обратился к планетной математике. К тому времени статистика, накопленная на протяжении периода работы ветровых ловушек, давала вполне определенные цифры. Он не пытался исключить допуски, понимая, что точность в планетологии немыслима. Часть растительного покрова должна была обеспечить фиксацию дюн, часть – пойти в пищу животным и людям, часть должна была связать влагу корнями и передавать ее в сухие окрестности.
К тому времени они уже нанесли на карту все перемещающиеся холодные точки в пустыне. Их следовало ввести в формулы. Даже Шай-Хулуду находилось место в схемах. Его нельзя уничтожать – иначе конец специи. Его внутренняя пищеварительная фабрика, с этой колоссальной концентрацией кислот и альдегидов, являлась гигантским источником кислорода. Средний червь (около двухсот метров длиной) выделял в атмосферу столько же кислорода, сколько десять квадратных километров фотосинтезирующей зеленой растительности.
Приходилось считаться и с Гильдией. К этому времени уже определились размеры выплат в специи, чтобы ни погодные спутники, никакие вообще наблюдатели не появлялись в небесах Арракиса.
Нельзя было игнорировать и сам Вольный народ. Их, фрименов, с ветряными ловушками и точечным земледелием у источников воды, фрименов, просвещенных теперь экологически, обретших мечту о преобразовании обширных районов Арракиса сначала в прерии, а затем – в леса.
Таблицы позволили получить цифру, и Кайнс назвал ее – три процента. Если им удастся вовлечь три процента зеленой массы растений Арракиса в образование соединений углерода, успех можно закрепить.
– Но сколько же ждать? – настаивали фримены.
– Ах, это… ну, лет триста пятьдесят.
Значит, этот умма не обманывал с самого начала. Свершения мечты не следовало ожидать ни при ныне живущих, ни при жизни потомков их до восьмого колена. Но все-таки тот день придет.
И работа продолжалась: они строили, сажали растения, копали, учили детей.
А потом Кайнс-умма погиб в пещере у котловины Пластыря.
К тому времени его сыну, Лайету-Кайнсу, было девятнадцать. Он был уже настоящий фрименский наездник и успел убить к тому времени более сотни харконненцев. Императорское назначение на место отца, о котором успел походатайствовать старший Кайнс, произошло само собой. Жесткая классовая структура фофрелах имела здесь четкую цель: сын должен заменять отца.
Тогда курс был уже намечен, постигший экологию Вольный народ был направлен по выбранному пути. Лайету-Кайнсу оставалось лишь наблюдать и подталкивать всех, и шпионить за Харконненами… пока однажды, как ни прискорбно, его планета не попала в руки героя.
Приложение II. Религия Дюны
До пришествия Муад'Диба фримены исповедовали религию, происходящую, как ясно любому ученому, от Маомет-Саари. Многие подмечали обильные заимствования из других религий. Наиболее привычным примером является Гимн Воде – прямое заимствование из литургии Оранжевых Католиков, – призывающий дождь и тучи, которых никогда не видел Арракис. Но единство «Китаб аль-Ибар» фрименов и учений Библии, Фикха и Илма является куда более глубинным.
Любое сопоставление верований, распространенных в Империи до Муад'Диба, должно начинаться с определения основных сил, придавших форму этим верованиям:
1. Последователи Четырнадцати мудрецов. Оранжевая Католическая Библия была их Книгой. Взгляды их изложены в Комментариях и другой литературе, вышедшей из рук комиссии переводчиков-экуменистов (КПЭ).
2. Бинэ Гессерит, всегда неофициально отрицавшие религиозную сущность своего Ордена. Невзирая на почти непробиваемую завесу обрядовой мистики ритуалов, все их учение, символизм, организация, обучение носили целиком религиозный характер.
3. Агностически настроенный правящий класс (в том числе и Гильдия). Для них религия была чем-то вроде театра марионеток, забавляющего публику и умягчающего ее нравы. В основном они веровали, что все феномены, даже религиозные, можно свести к механическому объяснению.
4. Так называемые Древние Учения, в том числе сохраненные скитальцами-дзенсуннитами от первого, второго и третьего исламских движений; навахристианство Чусука; варианты буддислама, доминирующие на Ланкивейле и Секуне; Книга Объединения Махаяны Ланкаватары, Дзен Хекиганьшу Дельты Павлина III; Тора и Талмуд-Забур, уцелевшие на Салузе Секундус; распространяющийся повсюду обряд Обеах, Муад Коран с его Илмом и Фикхом, в чистоте и неприкосновенности сохраненный рисоводами Каладана; всходы индуизма, разбросанные по всей Вселенной среди удаленных друг от друга групп пеонов и, наконец, Батлерианский джихад.
Но есть пятая сила, в свой черед повлиявшая на верование, но эффект ее глубок и универсален, поэтому она заслуживает отдельного рассмотрения.
Конечно же, это космические путешествия, и, рассматривая состояние верований во Вселенной, эти два слова следует писать так:
КОСМИЧЕСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ!
Странствия человека в космосе оставили глубочайший отпечаток на его религиозных воззрениях за сто и еще десять столетий, предшествовавших Батлерианскому джихаду. Начнем с того, что на ранней стадии космические путешествия, пусть технические средства их уже были достаточно совершенными, происходили медленно, нерегулярно и до монополии Гильдии осуществлялись с помощью бесчисленного множества методов. И первые космические впечатления, даже в искаженной интерпретации, дали колоссальный толчок мистическим размышлениям.
Космос немедленно придал новое толкование Акту Творения. Эта резкая смена курса очевиднее всего в высочайших достижениях религиозной мысли эпохи. К чувству священного во всех религиях словно прикоснулся хаос из внешней тьмы.
Юпитер и все его потомки, казалось, отступили в материнскую тьму, оттесненные двусмысленной женской сущностью и ее страшным ликом.
Древние формулы сливались, переплетались, чтобы описать новые завоевания духа новыми геральдическими символами. То время было временем жаркой борьбы между звероподобными демонами и старыми молитвами и заклятиями.
Ясности не было.
Тогда-то они заново изложили Книгу Бытия, позволив себе так изменить слова Бога:
«Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте Вселенную, и обладайте ею, и владычествуйте над всеми странными существами, что населяют бесчисленные земли, их воду и воздух».
Тогда было время колдуний, и в их руках была сила. Меру ее можно увидеть хотя бы в том, что они не болтали, какими путями им удалось перехватить факел.
А потом Вселенную затопил Батлерианский джихад – два поколения Хаоса. Божок машинной логики был низвержен, повсюду и в массах проникнулись новой идеей:
«Да не будет ничем заменен человек».
И два поколения, отданные во власть насилия, дали человечеству возможность оглядеться. Люди поглядели на своих богов и обряды и поняли, что и они воплощают ужаснейшее из неравенств – честолюбие, что больше страха.
Религиозные вожди, чьи последователи пролили кровь миллионов, нерешительно начали встречаться и обмениваться взглядами. Космическая Гильдия, что уже распространяла свою монополию на все межзвездные перевозки, поощряла этот процесс, то же делали и Бинэ Гессерит – Орден, объединивший колдуний.
Уже на одной из первых экуменических встреч было получено два важнейших результата.
1. Было установлено, что у всех религий совпадает, по крайней мере, одна заповедь: «Да не изуродуй души своей».
2. Была создана комиссия переводчиков-экуменистов (КПЭ), угнездившаяся на нейтральной почве Старой Земли, породившей когда-то все исходные религии. Они соглашались в главном – Вселенная есть творение Божества. В комиссии были представители всех религий, число последователей которых превышало миллион человек, и они удивительно быстро достигли соглашения по основному вопросу.
«Мы собрались здесь, чтобы вырвать главное оружие из рук воинствующих суеверов – претензию на обладание одним-единственным Откровением».
Впрочем, ликование по поводу этого «знака всеобщего согласия» оказалось преждевременным. В течение более чем года КПЭ оказалась не в силах что-нибудь добавить к этому сообщению. Люди с горечью судачили о причинах задержки. Трубадуры придумывали насмешливые, ехидные песенки о ста двадцати одном «старом эгоисте», так их прозвали по первым буквам КПЭ – комиссия переводчиков-эгоистов. Один из шлягеров, «Загар и отдых», с тех пор не забыт, и время от времени популярность его переживает новые всплески:
- Загар и отдых…
- Полдень и лень.
- Трагедия эгоистов,
- Трагедия всех эгоистов.
- Отдых и лень —
- Тысячный день.
- Время! Грядет
- Бог наш —
- Сэндвич!
Заседания комиссии давали почву для слухов. Говорили, что они заняты сопоставлением текстов. Безответственные люди называли конкретные тексты. Подобные слухи неизменно порождали бунты против экуменизма и, конечно, новые остроты.
Прошло два года… три года.
Члены комиссии прервали свою работу – девятеро из них скончались, и следовало найти им замену. Было объявлено, что они трудятся над единой книгой и это поможет искоренить все «патологические симптомы прошлого религий».
«Мы создаем инструмент любви, на котором можно будет играть всеми возможными способами».
Многие считают странным, что именно это заявление привело к вспышкам разнузданнейшего насилия над экуменизмом.
Двадцать конгрегаций отозвали своих делегатов. Один из членов комиссии решился на самоубийство: похитил космический фрегат и бросился на нем в Солнце.
По оценке историков, бунты эти унесли восемьдесят миллионов жизней. В среднем для каждого мира, входящего в Лигу Ландсраада, это составит около шести тысяч. Учитывая беспокойные времена, такая оценка едва ли завышена, хотя любые потуги на точность здесь претенциозны. Связь между мирами в тот момент испытывала один из глубочайших отливов.
Трубадуры, вполне естественно, резвились. В одной из популярных музыкальных комедий этих времен делегат КПЭ, сидя на белоснежном песке, распевал под пальмой:
- Ради бога, женщин и неги любви
- Мы забыли здесь страх и дела.
- Трубадур! Трубадур, спой иную песнь
- Ради бога, женщин и неги любви.
Бунты и комедии – эти симптомы – выявляют истинную суть того времени. Они выдают психологический настрой, глубокую неуверенность, тягу к чему-то лучшему и боязнь, что все закончится ничем.
В те годы анархию сдерживали в основном Протогильдия, Дочери Гессера и Ландсраад, в течение двух тысяч лет продолжавший свои собрания, несмотря на ряд серьезнейших препятствий. Роль Гильдии ясна: она предоставила транспорт для всего Ландсраада и КПЭ. Роль Бинэ Гессерит куда менее очевидна. Конечно, именно в это время они объединились, исследовали действие тонких наркотиков, разработали методы обучения прана-бинду и произвели на свет Миссионарию Протективу со всеми ее черными предрассудками. Но тогда же была создана и литания против страха, и книга Азхар – библиографическое чудо, хранящее великие секреты древнейших верований.
Быть может, охарактеризовать это время можно лишь словами Ингсли: «И была эта пора временем глубочайших парадоксов».
В течение почти семи лет трудилась КПЭ. А когда стала близиться седьмая годовщина их трудов, комиссия начала готовить Вселенную к величайшему озарению. В день своей седьмой годовщины они явили мирам Оранжевую Католическую Библию.
«Книга достойная и значительная, – сказали они, – она способна заставить человечество воспринимать себя как творение Господа».
Заседавших в КПЭ называли «археологами идей», вдохновленными самим Богом на величественное повторное открытие. Говорили, что они извлекли на свет «великие бессмертные идеи из-под груза столетий», что они «заострили моральные императивы любого религиозного сознания».
Одновременно с О. К. Библией КПЭ представила «Литургическое руководство» и «Комментарии» – работу, выдающуюся не в последнюю очередь из-за ее краткости (объем ее – менее половины О. К. Библии), но также из-за несомненной искренности и разящего сочетания самобичевания и уверенности в своей правоте.
Начало очевидным образом обращено к правителям-агностикам:
«Мужи, что не обрели ответа на все вопросы, сведенные в сунну (десять тысяч религиозных вопросов из Шари-а), хотят воспользоваться собственным разумом. Все мужи хотят быть просвещенными. Что есть религия? Древнейший и достойнейший способ понять смысл творения Господа – Вселенной! Ученые ищут закономерности среди событий. Задача религии – найти место человеку среди этих закономерностей».
В заключении, впрочем, Комментарии приобретали тон более резкий, возможно, предопределивший их судьбу:
«Часто в том, что называлось доныне религией, крылась бессознательная враждебность к жизни. Истинное учение свидетельствует, что жизнь исполнена радостей, угодных очам Господа, что знание, лишенное действия, – пусто. Все должны понять, что зубрежка канонов бессмысленна, – надувательство, если угодно. Истинное учение узнать несложно. Оно там, где само сердце подсказывает: «Я знал это всю жизнь».
Типографские прессы стучали, и печатные шигафибровые машины крутились, О. К. Библия распространялась по всем мирам среди странной тишины и покоя. Некоторые воспринимали их как Божью благодать, знак благословения установившемуся единству.
Обаянию этой тишины поддались и сами члены комиссии. Восемнадцать из них линчевали в течение ближайших двух месяцев, а не прошло и года, как еще пятьдесят три отреклись от своего труда.
О. К. Библию признали порожденной «притязаниями рассудка», утверждали, что страницы ее – чистый соблазн логики и гордыня людского рассудка. Сразу же начали появляться пересмотренные издания, что считались и с привычным фанатизмом, и с ханжеством. В этих трудах символика была привычной (крест и полумесяц, погремушка с перьями, двенадцать святых, тощий Будда и тому подобное), и скоро стало очевидным, что древние верования и предрассудки оказались не по зубам новому экуменизму.
Халлоуэй назвал результат семилетних трудов КПЭ «полипланетным биодетерминизмом»; название это с восторгом подхватили миллионы верующих, справедливо узревших в инициалах ПБ определение – «проклятый Богом».
Даже председатель КПЭ Туре Бомоко, улем дзенсуннитов, один из тех четырнадцати делегатов, кто так и не отрекся впоследствии от своего труда («Четырнадцать мудрецов популярной истории»), через некоторое время признал деятельность КПЭ ошибкой.
«Не стоило даже пытаться создавать новую символику, – сказал он. – Общепринятые верования не терпят неопределенности, и не следует возбуждать в толпе праздное любопытство к высочайшим истинам теологии. Мы ежедневно лицезрим, как мало живет и человек, но рамки религиозных учений становятся все более жесткими, тесными, несут конформизм и угнетение. Почему же затмился ясный путь божественных заповедей? Это значит, каноны живут, символика владеет умами, даже если начальный смысл забылся, а потому нельзя и мечтать достичь суммы всех известных нам верований».
Горечь этих слов не ускользнула от критиков Бомоко, и вскоре его вынудили бежать, положившись лишь на расположение Гильдии, скрывшей ото всех его маршрут. Считают, что он умер на Тупайле, окруженный почетом и любовью. Последними словами его были: «Религия существует, она для тех, кто может сказать себе, – я не таков, каким хочу быть. Она не для сборища самоудовлетворенных».
Принято думать, что Бомоко понимал пророческую суть собственных слов: «Каноны живут». Девятью десятками поколений позже О. К. Библия и «Комментарии» проникли во все уголки религиозной Вселенной.
Когда Пол-Муад'Диб встал, положив правую руку на каменную гробницу, в которой покоился череп его отца, слово в слово он процитировал строки из «Наследия Бомоко»:
«Вы, победившие нас, говорите, что Вавилон пал и дела его разрушены. Я же скажу вам, что каждого из нас ждет суд Всевышнего и каждому воздастся по делам его. Добро и зло сражаются в каждой душе».
Фримены говорили о Муад'Дибе, что он подобен Абу Зайду, фрегат которого посрамил гильдийские корабли и за день слетал туда и обратно. Туда – обозначало то место в мифологии фрименов, где находится страна духа рух, алам-аль-миталь, где нет ничего невозможного.
Легко увидеть в этом идею Квизац Хадерача, которого пытались получить сестры в результате своей генетической программы. Он толковался ими как «Тот, кто сократит путь», или «Человек, который может быть сразу во многих местах».
Но оба эти определения, как нетрудно показать, восходили непосредственно к «Комментариям»: «Когда закон и религиозные обязанности совпадают, твое эго обнимает Вселенную».
Муад'Диб говорил о себе: «Я – сеть в океане времен, что можно забросить и в будущее и в былое. Я – разделяющая их движущаяся преграда, которой не избежит ни одна вероятность».
Все это восходит к 22-й Кальме О. К. Библии, гласящей: «Высказана мысль или нет – она реальна и обладает силой реальности».
И когда мы обращаемся к собственным комментариям Муад'Диба в «Столпах Вселенной» в интерпретации его священнослужителей Квизара Тафвид, мы видим, чем он обязан КПЭ и фрименам-дзенсуннитам.
Муад'Диб: «Закон и долг едины: да будет так. Но помните ограничение – вы никогда не обретете полного самосознания. Вы остаетесь погруженными во всеобщее тау. Поэтому любой из вас всегда меньше, чем личность».
Читать бесплатно другие книги:
