ЛюБоль 2 Соболева Ульяна

– Тыыы! Маленький засранец… я же мог убить тебя. – ошеломленно, хрипло, – Твою ж…Дани! ДАНИИИ!

Он заорал так громко, что у меня что-то взорвалось в голове, и сердце сжалось так сильно, что я не смог даже вздохнуть.

– Брат….Ману!

Рывком обнять за шею и почувствовать, как прижимает к себе, укачивая словно ребенка. И это так естественно. Мой большой сильный брат. Ему можно. О Боже! Я сплю! Не дай мне проснуться. Он живой!

– Мой маленький братишка Даниил. Как же так…как?! Где?

Снова отстраняется, смотрит мне в лицо, и по загрубевшим, обветренным щекам с уродливыми шрамами, превращающими его стон в оскал, катятся слезы. А я, как в детстве, обнимаю его сильно, до хруста в костях

– Мой брат. Мой брат…

Сжимает меня крепко, так же крепко, как и я, гладит волосы и раскачивается из стороны в сторону. Что-то шепчет очень-очень тихо, а я уплываю куда-то в темноту. Наверное, я все же умер, и мне все это видится за гранью реальности.

Глава 18

Рынок Болот напоминал муравейник, несмотря на то, что село было довольно маленьким. Я думаю, что все рынки похожи между собой, но если раньше я бывала на них лишь проездом и могла видеть толпу и торговцев из окна машины, то теперь я сама стала частью всего этого. Я приходила сюда каждое утро с тележкой с булками и сладостями и торговала ими до обеда, потом меня меняла Мира, привозила свежую выпечку из пекарни Галины с каким-то что ли немецким названием или французским «Лабейн». Уже несколько месяцев мы жили в её доме на окраине Болот – села под самим городом Теменьском, куда мы пришли с Мирой искать пристанища. Галина оказалась пожилой женщиной с копной густых седых волос, пышным телом и не по годам свежим лицом. Она впустила нас, едва услышав про Петровича… а потом долго плакала, не скрывая своего горя от нас и все же второпях накрывая на стол. В семье Петровича она прожила до самой смерти его жены, потом попросила отпустить ее, а тот купил ей домик и пекарню в этой деревне. Он навещал тетку раз в год, обычно перед зимой. Оставлял ей деньги, проводил несколько дней и снова отбывал на очередное задание. Она со слезами и с горькой улыбкой разглядывала камень. Когда-то она придумала для Петровича сказку о драконах и таинственном синем камне, который они охраняли. Если найти такой камень, то исполнятся все самые сокровенные желания. Маленький Дмитрий бредил этим камнем и однажды, когда он заболел и вач сказал, что мальчик умрет от лихорадки, Галина сама покрасила обычный камень синей краской и принесла мальчику, чтобы он мог загадать любое желание… Он загадал вырасти и умереть в драке или в глубокой старости. Мальчик выздоровел, несмотря на приговор врача, а камень с тех пор он всегда носил с собой.

Галина отдала его обратно мне и сказала, что теперь он мой. Есть в нем некая мистическая мощь, ведь если мы во что-то верим, это непременно исполнится. Вера – страшная сила. Она способна возрождать из пепла и в пепел обращать. Она правит миром наравне со страхом, любовью и смертью.

Галя не спросила, кто мы и откуда. Не задала ни одного вопроса, а просто приняла нас в своем доме, выдав за своих родственников из Верпи, где когда-то жила её сестра. Больше всего мы боялись, что про меня узнают. Мои волосы…их цвет просто выдавал меня с головой в полном смысле этого слова. Казалось, что с беременностью они отливали красным еще сильнее.

И рано или поздно кто-то да заметил бы это. Особенно сама Галина. Но Мира меня красила и строго следила за тем, чтоб корни не отрастали.. Какое-то время нам удавалось скрывать правду…но недолго.

Галя узнала мою тайну чуть позже, даже не тогда, когда сквозь черную краску стали просвечивать красные пряди волос. А это случилось слишком быстро. Намного быстрее, чем предполагала Мира. Мои волосы отказывались держать чужой цвет. Тогда Галина сама купила мне краску в городе в магазине своей знакомой. Старую верную «басму» которая никогда не смывалась. Эту смесь она наносила на мои локоны каждые несколько дней. Но я все равно покрывала голову платком, чтобы на волосы не попал снег, и краска не потекла.

Она поклялась, что никогда не предаст меня. Если Дмитрий защищал и посчитал, что я могу положиться на нее, то она никогда не нарушит данного им слова. Мне пришлось ей поверить, да и не было у меня особо выбора. Теперь я вне закона везде, где только можно себе вообразить. Оставалось только положиться на тех людей, которые находились рядом, да и больше не на кого. Но Мира, в отличие от меня, всегда была готова к предательству. Она собирала провизию в мешок и откладывала деньги от торговли булками. Если что-то пойдет не так, мы сможем бежать из Болот в другое место, и у нас первое время будут средства к существованию. И я знала, что она права. Если меня предал родной брат, а родной отец подписал мне пожизненное заключение, то что говорить о совершенно чужих людях. Они в любой момент могут изменить свое мнение за пару сотен долларов.

Ребенок придавал мне сил жить дальше и бороться. Наверное, в тот самый момент, когда Мира сказала мне о моей беременности я перестала так отчаянно желать смерти. Моя беременность была очень тяжелой. Иногда я мучилась от страшных болей, скручивающих все мое тело, словно кости выворачивались наружу, а сухожилия и нервные окончания лопались от какого-то жуткого давления изнутри. Больницы в Болотах не было. Только фельдшер. Акушерка среди местных и это уже за счастье. Рожать надо в город ехать. А я боялась, что меня ищут.

Но я гордилась своей беременностью.

Во мне что-то изменилось, как будто зажегся внутренний свет. Его никто не видел, только я. Он согревал меня какой-то щемящей нежностью. Безграничной, как сама любовь. Моя любовь к отцу этого ребенка. Словно я унесла с собой её частичку. Украла ее у него для себя, выгрызла у проклятой судьбы, которая никогда не позволит быть нам вместе. Вся ярость и боль стихали, когда я прикладывала руки к животу и думала о моем мальчике. Я знала, что это сын. Неизвестно почему, но я была в этом уверена. Во мне живет маленький Алмазов, и если…если когда-нибудь я снова увижу его отца…он простит меня, увидев нашего сына. Но иногда…иногда я в отчаянии понимала, что это утопия. Нет у нас с ребенком будущего. Ничего нет кроме боли, страданий и неизвестности.

Где я буду жить с нашим малышом? Каким будет будущее сына цыганского барона среди моей родни и даже среди его людей? Если кто-то узнает чей он, моего малыша убьют. И я готова была отобрать у него право на баронство, отобрать имя, лишь бы он жил. Пусть нищим, пусть скрываясь от всех, но просто жил обычной жизнью. И я отреклась от своего имени. Я поклялась сама себе, что больше не буду Ольгой Лебединской. Она умерла. Утонула где-то в водах того озера или замерзла в лесу. Мне не нужен отец и его деньги, не нужно наследство, власть… И мне больше не нужен никто из Лебединских. Я больше не одна из них. Всё, ради чего я боролась, воевала и шла на смерть, оказалось фальшью и пустотой. Если бы я поняла это раньше, не погибло бы столько людей. Вот о чем писал мне Артем из Огнево. Вот, что он имел ввиду, пряча свои слова между строк. Слова о ненужной жестокости, о десятках отобранных жизней и о власти, построенной на чужих костях.

Я больше Ольга дочь олигарха Лебединского. Я просто мать, которая хочет счастья своему ребенку. Сама же я либо буду носить фамилию Алмазова, либо останусь навсегда Аленой Родниной, племянницей булочницы из села Болота, овдовевшей в девяностых, а Мира моей двоюродной сестрой.

Ради моего малыша я была готова на что угодно.

Я научилась месить тесто, печь булочки, хлеб и пироги. Каждое утро везла товар на рынок и кричала на всю площадь, что у Лабейн самая вкусная выпечка. Смеялась с обычными женщинами, пила молоко прямо из-под коровы, слышала грубые шуточки мужиков и так же радовалась еженедельной ярмарке. Меня это спасало от дикой тоски. Я переставала постоянно думать о Ману и о том, где он сейчас. Переставала постоянно надеяться, что он найдет меня. Да, с того момента, как я узнала, что у нас будет ребенок, я хотела, чтобы нашел. Сама бы я уже к нему не добралась. Нет у меня ни имени, ни денег. Теперь я никто. Да и куда мне с животом идти по заснеженным дорогам?

Беременность отбирала все силы. Мира предполагала, что так мой организм реагирует на ребенка и на изменения. Главное, чтоб с малышом все было в порядке. Мы боялись звать врача. Я не могла спать по ночам, меня мучали кошмары. В одну из таких ночей я вдруг почувствовала странное покалывание в области сердца и какую-то невыносимую тоску. Отчаянно сильную непонятную тягу. Настолько оглушительную, что несмотря на страшную слабость сползла с постели и добралась до окна, чтобы распахнуть его настежь. Морозный воздух опалил холодом разгоряченное лицо, а пальцы впились в подоконник от очередного приступа ломоты во всем теле, и именно тогда я услышала пронзительный волчий вой. Он доносился со стороны белой пустыни. И в этот момент все живое затихло, словно наступила гробовая тишина, и замер даже ветер.

Волк пел свою жуткую песню, а я плакала и сжимала пальцы все сильнее, прислонившись щекой к ледяным ставням. Я так скучала по Ману. Мне казалось, что он там далеко как дикий зверь воет обо мне. Боль постепенно отпускала, а потом…потом я впервые почувствовала, как пошевелился наш ребенок. Это было непередаваемое ощущение мучительного счастья с отчаянной тоской от того, что его отец так и не ощутит своей рукой эти слабые толчки, а, возможно, так и не узнает о его существовании. С этой ночи я надеялась, что Ману найдет меня. Он ведь уже так близко. Я мысленно звала его, видела во сне, бредила им. Каждый день становился невыносимей другого, потому что надежда таяла и превращалась в пыль. Он меня не найдет. А, может быть, и не искал вовсе. Я его предала. Теперь Ману свободен и проливает реки крови, оставляя за собой лес мертвецов.

На рынке болтали всякое, люди приносили последние новости о том, что цыгане совсем обнаглели, что воссоединились две банды и ни теперь режут людей, нападают на деревни.. Все искренне надеялись, что цыгане не дойдут до Болот. Злились на моего отца. Он отдал их на растерзание бандам, а сам трусливо сбежал. Голод пришел уже во все окрестные деревни, а вместе с ним и вирусы, болезни, туберкулез. После новости о том, что цыгане напали на Чертоги, становилось все хуже. Банда отсекла весь север от центра, перекрывала торговые пути. Болота отрезало от главной дороги около месяца назад. Вместе с ним и Теменьково. Постепенно начали пропадать те или иные товары на рынке, все реже продавалось мясо. Люди начали запасаться для себя. Рынок опустел. Кое-где еще торговали пивом, водкой и другими продуктами, но все чаще на рынок выносили одежду и меняли на муку и на хлеб. Денги начали обесцениваться. Так как мы были ближе всего к Теменьково, у нас все еще было продовольствие. К нам ринулись из соседних деревень, но село отказалось принимать людей, собрали местных и оцепили от беглых. Люди боялись заражения туберкулезом, новые эпидемии начали вспыхивать все чаще и чаще. На окраине деревни уже умерли несколько человек. Люди в спешке покидали дома и двигались в сторону самих Болот. Галина сказала, что скоро и мы перестанем продавать хлеб, что мука понадобится нам самим. Сколько времени продлится голод, неизвестно. Я все еще тянула тележку на рынок и теперь меняла хлеб на тушенку или сахар. Бывало, раздавала остатки детишкам. Люди начали драться за сухари и даже за крошки. Становилось опасно ездить самой в город и возить туда выпечку. Теперь за самую сухую булку могли и убить. Весь Север отрезан от центра. Полиция бездействует и делиться с бандами. Все коррумпировано.

В Теменьково приехал монах. Отпевать мертвых и произнести молитвы над заболевшими. Улицы города опустели. Я возвращалась домой, когда мне преградил дорогу один из местных.

– Эй, ты! Хлеба нам дай. Люди с голоду умирают, а она, торгашка, на этом деньги зарабатывает.

– Я меняю хлеб на мясо. Не торгую. У меня уже ничего нет.

Он засмеялся и повернулся к своим дружкам.

– У нее ничего нет. Но ты же меняла хлеб на мясо? Отдавай нам мясо. Теперь вы будете нас кормить, чтобы мы защищали город от зараженных и от мародерства.

– Разве? А то что делаете сейчас вы, на что похоже? Дайте мне проехать. Если смотритель примет решение отдавать часть еды вам, то мы это сделаем.

Но они преградили мне путь, и теперь самый главный из них осматривал меня с ног до головы.

– Вдовушка из Болот? Не знал, что там водятся такие красотки. Может договоримся, ты дашь нам немного тепла и ласки, а взамен мы не тронем твою тележку?

Я попятилась назад, оглядываясь по сторонам. Ни души. Я одна на пустынной улице в домах кое-где горит свет, но никто не выйдет. Оборона теперь стала местной властью. Люди не захотят связываться с вооруженными головорезами.

– Тепло и ласку тебе даст дома твоя жена. Пошел вон с дороги!

Они окружили меня и толкали в плечо то к одному, то к другому. Я пыталась успокоиться, пыталась думать, что сказать им, а вместо этого внутри поднималась волна бешеной ярости, она зарождалась где-то в районе позвоночника и огненными ответвлениями растекалась по телу. Один из мужиков дернул на мне накидку.

– Ты ба! Да она брюхатая.

– Ну и что? Какая разница? Ты ж не младенца трахать собрался, а ее. Неужто свою бабу брюхатой не трахал? Смотри красотка какая. Сочная, мягкая. Не знал бы, что торговка, мог бы решить, что мажорка какая-то. Кожа белая какая и зубы ровные, а пахнет, – он потянул носом возле моих волос, а потом толкнул меня в снег, и в этот момент я пырнула его кинжалом. От дикой боли его глаза округлились, и лишь потом он заорал. Никто не понял отчего, а мужик сунул руку в снег с воплем:

– Сука! Она меня пырнула! Сука!

Я медленно поднялась со снега и посмотрела на них. А один из мужиков сдернул с моей головы шапку. Волосы рассыпались по плечам…я давно не красилась и красно-огненные корни сверкнули на солнце.

– Эй! Люди! Выходите! Среди нас ведьма! Вот почему мы голодаем! Выходите все! Смотрите палы красные! Ведьмища! Тварь! Обворовывала нас!

И тогда я побежала, придерживая живот руками. Вот и все. Это кончилось слишком быстро. Мой покой в Болотах подошел к концу. Нужно убираться отсюда.

Я оглядывалась назад и видела, как толпа становится все больше, они бегут следом с криками и улюлюканьем. Как и полгода назад, когда я только приехала сюда. Нужно успеть предупредить Галину. Нужно успеть убежать.

Заслышав шум, люди выходили из домов, а завидев меня, бегущую от толпы, сначала впадали в ступор и лишь потом, заслышав выкрики людей о том, чтобы держали ведьму, бросались следом за мной. Бежать было все тяжелее, я спотыкалась и падала, снова вставала. Когда я упала в очередной раз, меня схватили за ноги и потащили.

– Разводите костер. Сожжем её прямо сейчас, и тогда Бог пощадит нас и даст нам хлеб.

– За что девку травите? – крикнул кто-то.

– Ведьма она! Смотрите волосы красные! Когда-то предсказание было, что появится в селе ведьма и потом все сгорит, все умрут. Надо уничтожить ее!

Самые смелые подходили, чтобы рассмотреть мои волосы, трогали их руками и тут же убирали пальцы, как будто обожглись.

– И правда, как у ведьмы. Нет в природе такого цвета.

– Это не ведьма…это Ольга Лебединская, дочь Олега Олеговича, – послышался чей-то голос, и толпа стихла.

Задыхаясь, я подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто вышел к этим обезумевшим фанатикам. Монах. В черном одеянии с непокрытой головой. Ветер развевал его белые волосы, а уже разожженный костер бросал блики на молодое и очень красивое лицо.

– Она не ведьма, не богохульствуйте. Эта женщина ехала в Храм. Вы посмели тронуть ту, что должна принять постриг, предназначенную самому Всевышнему!

– Она брюхата, твоя монахиня! Разве они не должны быть девственницами?!

– Да! Она брюхатая! Блудница! Закидать камнями!

– Никто не вправе вершить самосуд. Отец Даниил разберется!

– Она все время пряталась среди нас! Поэтому мы голодаем и умирают наши дети. В ее чреве сам черт. Надо вырезать его оттуда и сжечь вместе с ней!

– Твои речи близки к дьяволу, несчастный! Как смеешь ты решать, кому жить, а кому умирать? Хочешь, чтоб тебя настигла кара? Чтобы следующей была твоя семья? Всем назад! Никто не посмеет тронуть будущую монахин. Кто знает, что она прячет в своем чреве. А вдруг это младенец самого Господа?

– Кто этот монах?! Что он знает о нашем горе? Сидит на горе в Храме и пожирает наши подаяния. Может быть, он самозванец и ее слуга!

Я бросила взгляд на монаха, а он, прищурившись, всматривался в толпу. Если не убедит их, не совладать ему с безумцами, озверевшими от голода и смертей.

– Он в дом кузнеца приходил, а наутро все мертвы были.

– Он не монах! Он вестник смерти! Ее приспешник. В костер его вместе с ней!

– Твою ж…

Я взглянула на мужчину расширенными глазами, а он так же посмотрел на меня. О, Боже! Мне кажется, я где-то его видела. Словно напоминал мне кого-то неуловимо и в тот же момент очень отчетливо.

Толпа двинулась на нас, и я увидела, как монах быстрым движением руки достал из-под рясы ствол. Пистолет у монаха. Реально? Это сюр какой-то.

И люди снова отступили назад, а потом с яростью ринулись на монаха, но он, подпрыгнув высоко вверх, выстрелил в воздух, потом в одного из толпы, ранил в руку, другого в ногу.

– Это Черт! Люди! Среди нас сам черт! Пусть уходят! Бог настигнет их своей карой!

Монах схватил меня за руку и потащил за собой, угрожая пистолетом и расчищая себе дорогу, люди в ужасе шарахались в разные стороны и осеняли себя крестами. Они молились и старались не смотреть на нас.

Монах проводил меня до дома Галины и ждал снаружи, пока мы лихорадочно собирали вещи. Мира причитала и проклинала себя за то, что позволила мне идти на рынок одной.

– Быстрее! Они придут сюда за нами! Вы должны торопиться! – говорил мужчина, стоя на пороге и поглядывая на дорогу,– Сюда придет целая толпа. Они вас так просто не отпустят.

Это мы и сами понимали. Галина собрала нам еду в дорогу, а сама отказалась уезжать. Сказала, что этот дом слишком много значит для нее, и если ей суждено в нем умереть, то значит на то воля Бога. Мы прощались быстро. Без слез и лишних слов. Когда уходили, Мира прихватила и тот мешок, что собрала сама.

– Берите мою старую колымагу. Она еще может послужить.

Галя ткнула пальцем на жигули.

– Скорее. Я сопровожу вас в Теменьково. Там безопасней. У вас есть деньги?

Я кивнула, а потом схватила его за руку.

– Я вам так благодарна, если бы не вы…

Он ничего не сказал, только сел за руль машины. Когда мы отъехали от Болот и я обернулась на деревню, то увидела, как полыхает огнем дом Галины. Посмотрела на Миру и увидела, как та утерла слезы рукавом. Вот и еще одна смерть…Не зря Ману называл меня именно так. Я тащу ее за собой чудовищным кровавым шлейфом. С кем бы я ни соприкоснулась, умирали страшной смертью. Каждый, кто соглашался мне помочь.

Я, как вселенское проклятие, как апокалипсис в женском обличии. Ребенок больно толкнулся в животе, и я вскрикнула.

– Что такое? – испуганно спросила Моран, когда я в очередной раз осадила коня.

– Н-н-н-езнаю. Ребенок. Он бьется и сильно беспокоен, и, кажется, что меня разрывает изнутри.

Мира судорожно вздохнула.

– Еще рано. Слишком рано. Это ложная тревога. У вас есть до родов около месяца.

Монах бросил на меня быстрый взгляд. Боль на какое-то время стихла, а потом прихватила с новой силой, и я согнулась на заднем сидении.

– Нужно остановиться, мне стоит все же убедиться, что это ложная тревога.

– Нет времени на привал. Если за нами будет погоня, то нас выследят до самого Теменькова, до Храма.

– Нас и так выследят, – сказала Мира и поравнялась со мной. Приложила руки к моему животу, что-то бормоча себе под нос. За то время, пока она ощупывала мой напряженный живот, меня несколько раз скрутило от боли.

– Это схватки, и они не ложные. Нам нужно мчаться, а она не усидит долго. Они будут только усиливаться. Видимо, волнения и падения сделали свое дело.

Я с трудом различала, что они говорят, меня начало знобить, и, когда монах помог мне пересесть на переднее сидение и начал гнать машину еще быстрее в город, я уже не могла сдержать криков.

– Терпи, Оля, мы скоро приедем в город там больница. Терпи и считай про себя, сколько времени проходит от схватки до схватки. Слышишь?

Я кивнула, обливаясь холодным потом и содрогаясь от ужаса. Лишь бы доехать, лишь бы успеть!

Но мы не успели. Мне становилось все хуже, я судорожно хваталась за сутану монаха, а он смотрел на меня и что-то тихо говорил, но я не могла разобрать его слов. Я только могла смотреть ему в глаза и кусать губы от адской боли. А потом услышала его голос, он громко позвал Миру. Я не разобрала, что именно он кричал ей. Я с облегчением почувствовала, как монах укладывает меня на разложенное сидение подстилая под меня свою куртку.

– Следите за ее пульсом и светите мне фонариком. Мы примем ребенка прямо здесь. У вас есть с собой вода?

– Во фляге, но там мало.

Больше я их почти не слышала. Меня раздирало на части. Я кричала и молилась. Звала Ману и маму с Артемом. Казалось, эта боль выгрызает мне внутренности и отрывает от меня по куску плоти.

– Пульс слабый. Что же это такое? Почему так долго?! Невыносимо видеть эти мучения.

– Молитесь, вы сейчас видите одно из чудес природы – появление человека на свет.

А мне хотелось, чтобы они меня убили. От боли все померкло перед глазами. Мне казалось, она длится бесконечно, и я горю в аду. В самом пекле. За все свои грехи.

– Давай, Олечка, еще немножко совсем.

Но я ее почти не слышала, я смотрела на монаха с фонариком в руках… и вдруг поняла, кого он мне так сильно напоминает. Артема. Он похож на моего любимого Артема. Наверное, я умираю, и он пришел за мной, чтобы облегчить мои страдания. Последняя волна боли была настолько оглушительной, что я выгнулась и закричала так громко, что, кажется, эхо этого вопля еще долго звучало где-то в воздухе.

Я хватала монаха за руку и видела, как он морщится от боли, но не выпускает моей руки. Что-то говорит мне, а я обливаюсь холодным потом и улыбаюсь сквозь слезы боли. Дааа. Он похож на моего младшего брата Артема. Так похож. Разве люди бывают настолько похожи?

– Что-то не так, – шепчет Мира,– долго. Слишком долго.

Я не знаю, о чем она…ведь боль прошла. А потом с ужасом начинаю понимать… что я не слышу того, что должна была сейчас услышать – я не слышу крик младенца. Превозмогая слабость, поднимаюсь на локтях, чтобы увидеть, как Мира держит ребенка за ножки, шлепая его сзади, и я тяну дрожащие руки.

– Дай мне!

– Подожди! – хрипло шепчет она, – Дайте ей водки, отец. Много водки. Пусть уснет.

– Дай мне ребенка, Мира!

– Водки. Сейчас. Заливайте в рот.

– Дай! Мне! Моего сына, Мира! Дай, не то я сверну тебе голову!

Тяжело дыша и вытирая слезы, она накрыла младенца своей накидкой и протянула мне.

– Мне жаль…он не дышит.

Но я её не слышала, я приподнялась, облокачиваясь на одну руку и прижимая малыша к груди. Укладывая его на себя и накрывая своей накидкой, проводя кончиками пальцев по его спинке и закрывая глаза. Мира молча все еще возится с моим телом, но я уже не чувствую боли, я глажу своего сына по головке и тихо пою песню, видя как дрожит монах. Пусть не смеет плакать. Мой мальчик не умер. Я его чувствую.

«Слышишь, как бьется мое сердце – это и твое сердце

Слышишь, как я дышу – это и твое дыхание…»

Спустя какое-то время Мира все же придвинулась ко мне, провела ладонью по моей щеке.

– Отдай его мне, Оля. Мы похороним его здесь, а потом вернемся за ним. Нам нужно ехать. Скоро рассвет. За нами может быть погоня.

– Мой мальчик жив. Он теплый и он дышит, – устало сказала я и даже не открыла глаза.

– Нет времени, Оля. Нам нельзя задерживаться.

Она попыталась отнять малыша и едва оттащила от моей груди, как он жалобно заплакал. Монах вздрогнул от неожиданности, а Мира вскрикнула на цыганском. Я осторожно уложила ребенка обратно к себе на грудь.

– Я сказала, что мой сын жив. Помогите сесть. Мы едем дальше.

Глава 19

Храм спрятался в глубине утеса, занесенного снегом. Но купола из красного золота было видно издалека, и когда колокола звонили, люди обращали свой взор вверх и крестились. Дорога к священному месту вилась между густыми деревьями и уходила вверх диковинным серпантином. У ворот возвышались две одинаковые статуи монахинь, завёрнутых в покрывала и склонивших головы, в руках каждая из них держала священное писание. У подножия статуй обычно сидели попрошайки или блаженные, но в такой холод даже псы, охраняющие территорию Храма, спрятались по своим будкам. Беспощадная нынче зима выдалась. Самая лютая за последние десятилетия.

В низине расположился город Тименьково, Один из маленьких, но довольно процветающих городов. Это и неудивительно, ведь город обогащался за счет паломников со всех концов мира и торговли священными реликвиями. Естественно, половину дохода приносили непосредственно в Храм. Вот и сегодня был день сбора подаяний.

Отец Даниил складывал деньги в сейф и делал пометки в своей тетради. Позади него стояли два послушника. Это был его любимый ритуал.

– Неурожайная нынче зима или прихожан в храме стало меньше, Захарий? – обратился он к своему бухгалтеру, и тот смиренно склонил голову перед тем, как ответить.

– Все средства уходят на борьбу с бандами, Ваше Преподобие. На взятки. Чтоб нас не трогали.

– Я это и без вас знаю.

– Олег Лебединский отдал приказ треть из налогов, предназначенных для Храма отдавать ему на борьбу с преступностью в округе, – бесстрастно ответил Захарий и посмотрел на Даниила, поправляя воротник.

Диякон стиснул шариковую ручку в пальцах и продолжил делать записи в книге. Значит, олигарх все же понизил доходы Храма в пользу своего противостояния с цыганами и не сообщил об этом Даниилу. Что ж, это его право, но монах вернёт всё то, что ему недодали, иными способом. Он заставит Олега Лебединского выплатить всё до последнего рубля. Диакон всегда получает то, что ему положено.

– Значит, на то воля нашего благодетеля, – сказал вслух Даниил и махнул рукой, давая к бухгалтеру распоряжение покинуть залу. Расшитый золотыми нитями рукав его сутаны зашуршал, соприкасаясь с бархатной скатертью стола, когда монах опустил руку на столешницу, то захлопнул учетную книгу с такой силой, что стоящие за его спиной послушники вздрогнули. Ничего, скоро всё станет на свои места, особенно когда красноволосая дрянь вернётся в Храм. При мысли о дочери Олега прострелило пах, и диакон напряженно стиснул толстые колени. Сколько бы времени ни прошло, а каждый раз, как вспоминает ее, в голову кровь ударяет и руки тянутся к паху, чтобы сжать вялый член. За это Даниил потом хлестал себя по пальцам и по рукам, чтобы чертовые желания не посещали его голову. Иногда она ему снилась, и тогда он ложился на живот и тёрся о простыни, пока не испытывал острого облегчения от навязчивых снов о проклятой гадине. Потом в ужасе сам менял простыни и ночное одеяние, сам застирывал пятна и сушил у камина. Он истово молился в такие дни и изгонял из себя дьявола постами и воздержанием от еды. За последние месяцы он сильно потерял в весе из-за этой сучки. Ничего, Бог воздал ей по заслугам. К цыгану в плен попала, и Даниил искренне надеялся, что там из неё вся спесь и вышла. Варвар не церемонится с заложниками. Пусть теперь ноги Даниилу целует и руки за спасение. Ведь это он подсказал Макару, как заставить Алмазова отдать пленницу.

А еще ярче он вспомнил как она собралась в Огево…Своенравная сучка….

***

– Тебе не следует туда ехать, Оля. Чужая страна…пока нет отца, я бы не стал.

Отец Даниил сложил руки на груди. На толстых пальцах сверкали перстни, а он смотрел на дочь олигарха Лебединского. Она стояла у окна в черном платье, расшитом тонкой серебристой ниткой. Священнослужитель и думать не хотел, сколько могло стоить это платье. Ее ярко-рыжие почти красные волосы спускались ниже поясницы вьющимися волнами и огненным пятном выделялись на черном фоне. Этот цвет волос вводил людей в ступор. Потому что это не краска. А настоящий цвет от рождения. Огненно-рыже-красный. Похожий на кровь. Дьявольский цвет. Отец Даниил считал, что такие волосы надо обривать наголо или всегда носить платок, но в современном мире женщины редко покрывают голову.

Отец Даниил крестил Ольгу, ей тогда было десять дней. Ее мать умерла при родах от кровотечения. Не помогли деньги мужа, не помогли связи, дорогая больница, лекарства, аппаратура. Он тогда еще перекрестился, увидев младенца с красными волосами, и подумал, что это происки нечистой силы. Женщину отпел как положено и мужа ее утешил. Несмотря на свое положение, власть, возможности, Олег Александрович Лебединский был верующим. Это не такая уж редкость среди олигархов на сегодняшний день. Модно ходить в церковь, давать детям старославянские имена, радеть за чистоту крови. Маленькую Олю отправили в огромный особняк в деревне, чтоб растить подальше от сплетен. Цвет ее волос вызывал много вопросов, несмотря на то, что тест ДНК показал, что она истинная дочь своего отца. Но когда у светловолосой женщины и светловолосого мужчины рождается огненно-рыжий ребенок, это вызывает вопросы.

Отец Даниил мечтал, видя, как Олег Александрович скрывает дочь, что рано или поздно Ольга примет постриг и останется в монастыре, что принесло бы невероятную прибыль самому священнослужителю и храму. Давно пора сделать ремонт, отстроить здесь все, установить новый колокол с золотым напылением, облагородить фрески, обзавестись исповедальней. Не простой, а обитой бархатом и расшитой золотом. Ну и…самому Даниилу не мешает сменить машину, приобрести более просторный дом и участок земли эдак в соток восемьдесят-сто. Не то, что у него…всего-то двадцать. Отец Даниил говорил с Олегом Александровичем о его дочери, но тот не торопился с решениями. Когда ей исполнилось восемнадцать, он решил выдать ее замуж за сына своего партнера по бизнесу Вячеслава Калюжного, наследника огромной корпорации. Это сподвигло бы к слиянию двух компаний и появлению огромного концерна, которым бы управлял сам Лебединский. Прорыв на рынок черного золота в Африке – вот предел мечтаний миллионера, а чем больше денег у Лебединского, тем жирнее пирог на столе отца Даниила.

Олег Александрович не учел только одного, что слиянию двух корпораций будут не рады конкуренты и уберут наследника прямо во время свадьбы выстрелом в сердце. Не успев познать все радости супружеской жизни, сразу после венчания Ольга Олеговна стала вдовой и лакомым кусочком для церкви. Теперь-то уж точно можно уговорить ее отца на постриг.

Люди в окружении болтали, что все это цыганское проклятие, которое наслали на весь род Лебединского ромалы, чьи земли он тронул и выселил цыганский табор…не просто выселил, а пролил там немало крови, заставляя людей уйти и освободить место под строительство одного из филиалов. Говорят, старая цыганка прокляла его на крови своих детей и внуков…

Возможно, и была в этом доля правды, потому что наследника от своих сыновей Олег Александрович так и не смог получить. Старший женился на бесплодной, и за десять лет у них так и не родились дети…хотя, так же не рожали от него и многочисленные любовницы, средний сын мужеложец, как теперь модно говорить – гей, а самый младший погиб в горах два дня назад. На границе, там, где как раз построен тот самый филиал.

Отец Даниил смотрел на девушку и не чувствовал по отношению к ней ни жалости, ни сострадания. Он был очень зол. Ему с трудом удавалось себя сдерживать. Ольга своенравная, дерзкая. Не захотела в монастырь после смерти мужа. Никогда не проявляла интереса к церкви, в отличие от ее отца.

Она лишила Даниила щедрого взноса Лебединского в казну храма, на который священник так рассчитывал. Лишила мечты о новом доме, о новом «мерседесе», о поездке по святым местам и покупке золотого креста размером во всю стену.

Надежда отца Даниила на то, что девка одумается и все же решится, таяла с каждым днем. Ничего…пусть оступится, пусть делает что-то такое, отчего Олег Александрович лишит ее всего. Рано или поздно с таким характером она нарвется. Лебединский деспот и тиран. Всех в своей семье держит в ежовых рукавицах.

Будь это в другие времена, он бы с радостью посмотрел, как красноволосую сучку вытащили бы на площадь совершенно голой и забили камнями.

– Я больше не останусь в деревне. Я пробыла здесь более чем достаточно. Как в тюрьме. Братья не против. Я поеду к границе и заберу тело Артема домой. Когда вся моя семья находится далеко, я единственная близкая родственница, и я хочу найти виновного. Хочу, чтобы враг был наказан за смерть моего брата.

Голос девушки звучал глухо…отец Даниил даже подумал, что она плачет. Но он слишком хорошо ее знал. Эта упрямая девка не проронит ни слезинки. Он действительно никогда не видел ее слез. Даже когда была ребенком.

– Отец говорил, что у него много врагов было всегда. Если кто-то захочет, то достанет меня где угодно и даже в этом захолустье.

– Я просто опасаюсь, что ты поедешь одна…А у семьи Лебединских полно врагов. Не стоит подвергать себя опасности! Артем погиб…его не вернуть! Я понимаю, как тебе больно, но…не стоит рисковать!

Девушка резко обернулась, и священник сдавленно выдохнул, когда увидел, как блестят ее красивые ярко-бирюзовые глаза. Ему понравился этот блеск. Он предшественник слез. Удовольствие растеклось по его телу приятными волнами, потянулось мурашками вдоль позвоночника. Пусть заплачет. Это будет красиво. Пусть покажет свою слабость маленькая, проклятая ведьма. Хотя бы раз. Один единственный раз, черт ее раздери.

Ольга была единственной женщиной, которую отец Даниил страстно ненавидел. Нет…не только потому, что она разрушила его планы по обогащению, и не только за то, что в ее присутствии его скукоженная и годами спящая плоть восставала, причиняя неудобства, он ненавидел ее за несколько ожогов на своих пальцах…после этого они утратили чувствительность. Отец Даниил не мог избавиться от навязчивых мыслей о дочери Лебединского. О ее голом теле, совсем юном…там в душевой кабинке в монастыре. Когда он со свечой в руках подглядывал, как она моется. Девушка намыливала тело, терла белоснежную кожу мочалкой, мыла себя между ног, и священник впервые в жизни испытал дичайшее сексуальное возбуждение, глядя на ее полную грудь с розовыми сосками, которая колыхалась в такт ее плавным движениям, глядя на длинные ноги, между которыми, он знал, его ждут врата чертовой бездны и сладкого разврата. Он произносил молитвы, ощущая, как под пальцами проносятся искры, и каждая вена в его собственном теле вибрирует от бешеной энергии, которая проходит сквозь него. Он схватился за пламя свечи…но кончики его пальцев были в масле и вспыхнули с адской силой. Он чудом сдержался, чтобы не заорать, бежал к себе в келью, смачивал руки в холодной воде, дул на них, но пальцы обгорели до мяса. А еще…под длинной позолоченной рясой на штанах священника осталось мокрое пятно от растекшейся спермы…когда он все же кончил, глядя на белоснежную женскую грудь, то именно в этот момент и сжег свои пальцы.

По ночам он хлестал себя по спине, чтобы унять отвратительные фантазии и грязные желания, которые лезли к нему в голову. Ему, могущественному и сильному, давшему обет безбрачия и испытавшему свой единственный оргазм, глядя на красноволосую дрянь. Это она виновата, проклятая ведьма. Она искушает его только одним своим видом. Напоминает ему о падении.

– Погиб? – Ольга сжала руки в кулаки и сильно побледнела, а ее глаза казались настолько яркими, что священнику захотелось их выцарапать, чтоб не соблазняла, – Человек, который посвятил себя горнолыжному спорту, просто взял и погиб? Он катался, как сам дьявол! Я в это никогда не поверю! Я думаю…что Артема убили!

– На все воля Господа! И не смей сравнивать Артема с дьяволом!

Девушка вздернула подбородок, продолжая смотреть в глаза священнослужителю с вызывающей дерзостью.

– После смерти моего брата Огнево теперь принадлежит мне. Я могу вступить в права наследия. Не стану ждать и минуты – завтра же выезжаю.

– Твой отец был бы против этой поездки.

– Мой отец был бы рад отправить меня подальше от своих глаз и одобрил её до своего отъезда, а сейчас он где-то в джунглях Африки заключает новые сделки и не отвечает на звонки…Разве не вы благословили его на эту поездку, уверенные в том, что будут найдены залежи нефти? Так что оставайтесь здесь, а мне нужно ехать туда и заняться похоронами моего брата. Никто другой этого теперь не сделает.

– В аэропорту к тебе присоединится отец Михаил. В горы вы можете отправиться вместе. Теперь в его распоряжении приход имени Святого Пантелеймона, как раз неподалеку от Огнево.

Девчонка дерзко усмехнулась, и на обеих ее щеках заиграли ямочки. Отцу Даниилу тут же захотелось оказаться в своей келье и начать неистово молиться, потому что у него зудели губы от желания касаться её кожи. Сколько женщин он перевидел за всю свою жизнь, но такую красивую не встречал никогда.

– Кого еще вы приставите ко мне, чтобы следить за каждым моим шагом, дожидаться, когда я оступлюсь, и сожрать меня? Почему вы считаете, что ко мне можно отправить кого-то в сопровождающие без моего согласия? Кто вам дал право считать себя уполномоченным лезть в мою жизнь?

– Что за оскорбления, Оленька? У твоего отца полно врагов, я лишь боюсь за тебя и…вообще там поговаривают о нечистой силе, о цыганах. Ты хрупкая девочка. Тебе опасно бродить по горам совершенно одной. Я всего лишь забочусь о тебе. А отцу Михаилу как раз нужно отправиться в местное святилище, и он составил бы тебе компанию.

– Я не просто девушка. Я – Ольга Лебединская. Я не трусливая овца, и со мной так же будет моя охрана. Зачем мне священник? Если вы все еще питаете иллюзии насчет пострига, я их разрушу – моя душа принадлежит только мне, как и мое сердце. Ими вы никогда не сможете распорядиться.

– Замолчи! Следи за словами и побойся гнева Господа! – воскликнул священник и возвел глаза к резному потолку, украшенному разноцветными стеклянными фресками.

– Мне давно уже нечего бояться. В этом мире я боюсь только смерти близких! Больше меня ничего не пугает, и я достаточно потеряла за последнее время, чтобы верить в вашего Бога и в его справедливость. Артем был таким юным и чистым…а его забрали у нас. Где она, справедливость? А нет ее и никогда не будет, пока кто-то жаждет власти и золота – другие будут умирать. А вы торгуете этим страхом и неплохо преуспели, ведь его легче всего продать.

– Дьявол вкладывает эти мерзости в твои уста! – крикнул священник и в ярости посмотрел на девушку.

– Мерзости? Неужели! Как красиво и по-старинному вычурно вы говорите, отец Даниил. Мерзость – это то, что вы творите во имя вашего Бога. Мерзость – это брать деньги за каждую молитву и сорокоуст, или молебен, или отпевание, мерзость – это затевать войну, где брат убивает брата…мерзость – это национализм, который вы разжигаете. Вот что мерзость! А слова – это всего лишь слова, увы, они не поразят ни одного из убийц Артема. И я не сомневаюсь в том, что его убили. Посылайте со мной кого угодно – хоть поезжайте сами. Мне все равно. Я собираюсь вступить в права владения шахтами и северным филиалом. Мне никто в этом не помешает. Даже вы. У меня на руках все документы. А вы никогда не дождетесь меня в своей обители жадности.

– Скажи спасибо, что мы с тобой одни, и тебя не настигнет кара за эти речи!

– Я скажу спасибо тем взносам, которые храм получает от моего отца. Но все же недостаточно, раз вам так хочется получить с меня еще больше. Не говорите мне о моей душе, когда вы осеняете себя крестным знамением пальцами, унизанными перстнями, а под стенами вашего храма умирают голодные нищие, в то время как ваши свиньи едят отходы с обильных ужинов и обедов.

– Ольга Олеговна!

– Я никогда не приму постриг ради вашего обогащения – я лучше раздам золото со своего приданого голодным и нищим прихожанам вашего храма.

Священник стиснул пальцы так, что они захрустели, когда девушка прошла мимо него с прямой спиной и гордо поднятой головой, оставляя позади себя запах свежести и мятного мыла.

Глава 20

А сейчас монах откинулся на спинку кресла и направил мысли в другое русло. Более приятное. Ведь влияние Даниила станет безграничным, потому что он будет иметь у себя сразу два козыря, а, точнее, три, если учесть, что Макар Лебединский теперь делает то, что ему советует диакон, и, вполне возможно, именно Макар станет наследником Олега. Ведь жизнь мажоров так скоротечна, особенно в дикие времена переворотов в стране. Да и бывало в истории, когда сын отбирал все у отца. Манипулировать Макаром намного проще, чем самим Олегом. Но Даниил никуда не торопится. Всё постепенно. На всё требуется время. Скоро настанет весна, и дьякон навестит Макара, произнесёт благословенную речь перед наследником. А чуть позже можно будет и побеседовать наедине. Старший сын никогда особо не ладил с отцом. Это всем известно.

Сыночек, конечно, труслив, как шакал, но, если обеспечить его нужным количеством денег, он утроит свои силы, и, кто знает, может быть, к следующей весне станет на место папочки, а Даниил как всегда останется его советником.

За окнами послышался звук подъезжающего автомобиля, и Даниил медленно встал со своего кресла, чтобы подойти к тяжелой толстой шторе и, отодвинув ее указательным пальцем, бросить взгляд на ворота Храма и на приближающуюся машину. На гладком лице Даниила появилось довольное выражение, словно он только что положил в рот дольку мармелада. А вот и первый козырь – Антон Лебедев. Дьякон видел мальчишку первый раз, когда тот родился, а второй раз, когда достиг тринадцатилетия. Незаконнорожденный сын Олега Лебединского прибыл в Храм принять принять постриг, как того захотел его отец. Мальчик учил Священное писание и его толкование с самого детства. Он знал о своем предназначении и о том, что рано или поздно будет посвящен. Даниил проследил взглядом, как парень вылез из машины. Ветер трепал черную сутану, без знаков отличия и украшений, а Даниил удовлетворенно поглаживал бороду и слегка кряхтел. Истинное наслаждение видеть сына Олега Лебединского в убогой сутане из дешевого сукна и в простых, тяжелых ботинках, как у самого нищего служителя Храма, едва вступившего в его лоно.

Антон был похож на своего отца как две капли воды – такие же длинные очень светлые волосы, высокий, худощавый. Словно насмешка судьбы, если вы хотите скрыть обман или грех, то рано или поздно они вылезут наружу, да так, что укажут на того, кто их совершил. Юный Лебедев олицетворял именно этот случай, когда сам грех во плоти обличал Олега в прелюбодеянии. Сомнений в том, что это сын олигарха не возникало при первом же взгляде на мальчишку еще в младенчестве. Именно поэтому Олег спрятал его от глаз, от журналистов и готовил к постригу.

Незаконнорожденного он не признал своим и признавать не собирался, но Даниил имел письменное подтверждение отцовства Олега из уст матери мальчишки, которая в присутствии двух священнослужителей исповедалась Его Преподобию. Ну а сам Даниил поручил своим людям тест ДНК сделать и убедился окончательно. Документ, за существование которого дьякона могли убить, невзирая на сан. Ведь он нарушил тайну исповеди и записал слова умирающей на бумаге, заставив поставить подпись при свидетелях. Даниил рассчитывал, что когда-нибудь этот документ ему пригодится. Неплохо иметь козыри против самого могущественного человека, как, впрочем, и не хорошо.

Монах хотел отойти от окна и нахмурился, когда из машины вышел Тихон, младший брат Даниила. В такой же черной сутане, как у Антона. Он подал руку темноволосой женщине, очень скромно одетой с платком на голове.

Толстые пальцы дьякона в ярости ударили по стеклу. Таки привез свою девку в Храм. Посмел ослушаться и притащить её сюда, несмотря на запрет брата.

Монах сунул несколько пачек денег в стол и снова сел в кресло, ожидая, что вновь прибывшие скоро поднимутся в приёмную залу и что у Тихона хватит ума оставить свою женщину внизу вместе с монахинями, где ей самое место.

Массивные двойные двери залы приоткрылись, и двое мужчин вошли в помещение, поклонились дьякону, ожидая его приглашения. Тот не торопился их пригласить. Заставлять ждать сына самого Олега – не это ли истинное наслаждение. Когда-нибудь они все будут ползать у него в ногах. Этот мир будет принадлежать Даниилу, а не этим людишкам, возомнившим себя высшими существами. Пыль они и прах перед могуществом Бога и его помазанника. Поднял глаза от бумаг и посмотрел на Антона.

– Добро пожаловать в Храм, сын мой. Подойдите.

Парень бросил взгляд на Тихона и приблизился к монаху. Тот протянул руку, и Антон наклонился, чтобы поцеловать перстень, но на колено не встал, а Даниил ожидал, что встанет. Однако, строптив пацан.

Посмотрел юноше в глаза и не увидел там должной покорности. Взгляд светло-серых глаз спокойный и уверенный. Нет смятения, волнения, как подобает юному кандидату на постриг.

– Как дорога? Всё спокойно?

– Спокойно, Ваше Преподобие, только эпидемия туберкулеза близится с севера. Люди умирают, деревни полыхают. Дороги перекрыты. Нет помощи. Цыгане бушуют. Банды просто грабят дома и машины.

– Прискорбно слышать, да упокоит души умерших наш могущественный Господь. Но ни одна хворь не приходит в наш мир просто так. Грешники несут наказание перед Всевышним.

– Младенцы и дети?

– Именно. Да свершится воля Господа нашего всемогущего!

Все перекрестились и подняли глаза к потолку.

– Твой постриг будет на днях. Пока что будешь выполнять свои обязанности при Храме, как и все монахи. Тихон покажет и расскажет. Видеться будем на заутренней и на вечере. Днем в Теменьково будешь ездить отпевать усопших и отпускать грехи всем страждущим.

– Да, Ваше Преподобие, как скажете, – юноша склонил снова голову

Пусть по больным походит, в грязи покопается, да шлюхам грехи поотпускает.

Совсем не таким должен быть монах. Придётся учить этого юнца смирению.

– Вот и хорошо. Иди, Антон. Тебя проводят в твою келью и расскажут о распорядке дня в Храме.

Когда парень покинул залу, Даниил обернулся к Тихону.

– Чтоб глаз с него не спускал. О любой провинности мне докладывать.

– Конечно.

– Ты почто сюда свою эту притащил?! Я тебе говорил, чтоб не смел привозить?

– Лариса не…не…не.. эта, а моя су..су..пруга перед Богом.

Тихо, и как всегда заикаясь, возразил Тихон и опустил глаза вниз. В отличие от Даниила, он был очень худощавым, с желтоватым цветом кожи и редкими волосами темно-каштанового цвета. Он был намного моложе своего брата, хотя и носил бороду, из-за которой выглядел старше своих лет.

Тихон очень боялся своего старшего брата. Не смел перечить и возражать, но за девку свою заступился, и Даниила покоробило от этого.

– Без моего согласия обвенчался. Без благословения. С торгашкой.

– Он-не тттор-га-шш-ка. Лариса из хорошей семьи. Её мать благословила нас на брак. Она швея, дизайнер, и они живут в достатке. Нам на свадьбу деньги подарили и квартиру. Я ее продал. И все тебе привез.

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Июнь 1933 года. Родовое имение семьи Эдевейн в Корнуолле сверкает, готовое к долгожданной вечеринке ...
Даша Васильева – мастерица попадать в опасные истории! На этот раз Даша согласилась выручить подругу...
У вчерашнего найденыша, а ныне мага-демонолога Неда Черного серьезные проблемы. Его бывшая супруга С...
В тексте присутствуют: насилие над логикой, принесение логики в жертву, жесткий интим с логикой, нас...
Орден Либеро, загадочные иносы – хозяева небес, все они готовы убить чужака, заключившего сделку с б...
Титан пал и жизнь московского полиса вернулась в прежнее русло. Но для Антона Бажова испытания тольк...