Сотник. В ответе за всех Красницкий Евгений

Глава 2

По возвращении с Нинеиной веси сотник заглянул в кузницу – к Тимофею, – поговорил насчет трехполья, да и про убийства не забыл. С внедрением нового способа хозяйствования Кузнечик был полностью согласен и обещал помочь. Хотя предупредил:

– Миша, трудно будет! Новое всегда дорогу пробивает непросто.

Нахмурился… и тут же улыбнулся, словно обычный мальчишка.

– А смотри-ка, господин сотник, что мы тут девам на приданое наковали!

Миша вдруг вспомнил все, о чем говорили с Тимкой, когда… когда узнали друг друга… о том, что оба – из другого мира, из будущего… О том, что наше сознание, дух, душа, всё, что мы чувствуем, помним или даже забыли, поддерживается одним хитроумным устройством, которое подарила нам природа – нейронной сетью, включающей в себя головной и спинной мозг, нервную систему. Некий очень тонкий и сложный механизм, которой должен действовать строго по одному принципу: одна личность, одна душа, один дух, поддерживающийся одной нейронной сетью. Иногда случаются расстройства такого порядка, что в одной сети появляются две независимые личности. Это очень тяжёлое состояние для человека, и называется оно шизофрения. Если для обычного человека вторая личность в нейронной сети – патология, то для «попаданцев» – Миши и Димки-Тимофея – нормальное состояние.

Самому Михайле и другим людям из будущего – боярину Журавлю и Даниле-мастеру (увы, с ними Мише так и не удалось пообщаться) – в этом отношении было значительно проще. Все были мужики взрослые, битые, тёртые, с громадным жизненным опытом и сформировавшейся памятью. И разум их был склонен подавлять всё, что ему мешает или угрожает. Личности носителя просто некуда было расти, и она вынуждена прорастать в личность подселенца, сливаясь с ней. А вот Тимка – совсем другое дело. Мозг всё ещё очень мягкий, очень гибкий, продолжает учиться.

Тимка вдруг отвлекся и внимательно взглянул в глаза сотнику. Угадал, почувствовал то, о чем сейчас думает. Улыбнулся, успокоил:

– Знаешь, меня же профессор, Максим Леонидович, предупреждал. Мол, ты можешь вести внутренний диалог. С самим собой. Если надо, можешь разговаривать с каким-нибудь предметом, с воздухом, с облаками, но никогда не должен разговаривать со своим носителем. Как только он обретёт речь, он станет независим. У вас может быть только один голос на двоих. Не твой, и не его. Общий, обоих. Не сможете – проклянёте остаток жизни. Третье, ты не должен убивать его в себе. Если ты убьёшь душу носителя, ты умрешь. Потому что именно с его нейронной сетью связаны те рефлексы, которые обеспечивают твое дыхание, сердцебиение, координацию и прочие занятные штуки, которые делают тебя живым. Подавить его ты тоже не можешь, поскольку, если он не захочет жить, вы оба умрете. Ты старший, он младший. Ему с тобой должно быть интересно. Никогда не отталкивай младшего. Именно так профессор и говорил. Именно такими словами.

Вернувшись в Михайлов городок, Михайло прошел в «административный корпус» и сразу же велел старшему писцу Илье позвать сюда дежурную смену. Ту самую, что уже не так давно допрашивали – и вполне по-серьезному. Однако же делать нечего – нужно было заново все проверить, так сказать, в свете вновь открывшихся обстоятельств.

– Демьяна сюда первого, остальных – следом.

Дожидаясь свидетелей, Миша опять припомнил теорию управления, не раз уже она его выручала, действовала даже применительно к этой, почти что былинной, эпохе.

«Ну, сэр Майкл… Как беседу построим?»

Обижать юных воинов недоверием не очень-то хотелось, и нужно было срочно придумать какую-то важную причину – с чего бы их снова опрашивать? Да вот так и сказать, честно – «в связи с вновь открывшимися обстоятельствами»! Сослаться на ведуний, на ту же Юльку, на Нинею… На Нинею – даже лучше, она для многих, кто еще старых богов помнит – а таких тут большинство, – авторитет…

Да и власть свою сейчас надобно не очень сильно выказывать. А то – Кузнечик прав! – точно слухи пойдут – мол, не доверяет сотник даже своим, разве же это дело? Этак аккуратненько все уточнить, перепроверить… в дружеской беседе, да-да, вроде того.

Хмыкнув, молодой человек быстренько уселся на первый попавшийся стул – вовсе не во главе стола. Придвинул к себе кучку бумаг и свернувшихся берестяных грамот, вчерашних еще или даже позавчерашних – все по хозяйственным делам… «Сим докладаю об устранении недостачи проса…» Просо! Недостача. Вопрос стратегический! Из чего младшей страже похлебку варить? Тем более в условиях приближающегося голода. Ладно! Хорошо хоть устранили. В Ратном раздобыли или где в деревнях? А ну-ка… Ах, в Василькове да с Нинеиной веси – кто остался уж! «На прокорм отроцев, что из веси тож». Что ж, хитро! Умно даже. Типа, попросили и вроде как для своих… А Нинея Всеславна до сих пор сих отроцев своими считает… Тех, кто в лихоманку выжил. Ну, пусть считает. Пока…

Так, а это что? «Об излишествах дичи». Ничего себе! Об излишествах… Некоторые, вон, просо по болотным весям выпрашивают, а иные – жируют? Дичи у них излишек. Так, а как такое быть-то может? Что, не единым коштом живем?

Сотник развернул грамотцу, вчитался…

Вообще, здорово, что есть береста – с подачи Тимофея хоть и поставили бумажную мельницу, да с бумагой пока что не очень – дороговато. Впрочем, развивать это дело надо! Кузнечик пошутил как-то – мол, скоро газету начнем выпускать… Ну, это дело будущего. Хотя… Газета – регулярная информация в том ключе, что выгоден власти – это ведь очень даже неплохо! Пусть пока и на бересте… Чтоб сплетен меньше, чтоб народ успокоить… Кстати, успокоить и сплетнями можно… но и газета – очень даже ничего!

Правда, береста – вещь специфическая. С одной стороны – дешевая, вообще ничего не стоит и везде есть. Надо чего написать – срезал с березы или даже сорвал. Если время есть – в кипятке вымочил, но, коли спешно, так можно и так. Для красоты и вящего благонравия можно края бересты аккуратно обрезать – опять же, если время есть. А нет – так можно и не обрезать. Еще плюсы – не нужно чернил (хотя, если они есть, то можно и использовать), достаточно только «писала» – железный стержень сантиметров пятнадцать-двадцать длиной, с одного конца заострен, с другого – лопаточкой. Все писцы такое на поясе носили, а кто поважней – к примеру, тот же Илья – так еще и в кожаном мешочке, бисером вышитым. Ну, кому что… Кому – меч, а кому, вот, писало. Хотя, надо сказать – писало иногда пострашнее меча будет! Особенно в умелых руках… Информация – это очень важно. Без нее – нет власти.

И впрямь газетой заняться? Поручить – Тимофею да Илье, недаром же тот старший писец! Начальник канцелярии младшей стражи.

Береста, конечно, хорошо, но есть и недостатки. Самый главный – долго не хранится, материал скоропортящийся – лишь иногда, в болоте, может и с полтысячи лет пролежать (в том же Новгороде), но как на воздух попадет – всё! Пиши – пропало. Да и писать приходится экономно, интервалов между словами не делая, и влезает-то всего строчки три-четыре. Для записок – даже для деловых, для черновиков – сойдет, а вот документы поважнее хорошо бы иметь на пергаменте, выделанной телячьей коже, что стоит – мама не горюй! Так что бумага, сэр Майкл, – это будущее. В самом прямом смысле. Не зря ведь сказано – кто владеет информацией, тот правит миром.

– Илья! К вечеру девчонок вели созвать… Ну, тех, шустрых… Да, и квасу пусть кто-нибудь принесет, – Миша поднял стоявший на столе кувшин, поболтал в руке – пусто. – Только – обычного, не ставленого, не хмельного. Не хватало мне тут еще подростков поить.

– Сделаю, господин сотник! – из сеней донесся бодрый голос секретаря. И оттуда же топот сапог.

– Господин сотник, десятник Демьян по вашему приказанию…

– А, Демьян, дружище! – Михайла нынче был не строгий командир, а сама любезность. – Проходи, присаживайся… В ногах правды нет. Кваску испей вот.

– Благодарствую…

Кваску Демьян – тот еще бугай и себе на уме – испил охотно. Однако же не расслаблялся – глаза-то смотрели настороженно, холодно. И желваки, желваки ходили… видать, парень всерьез настроился десяток свой защищать, караул.

– Ищем мы, Демьян, пропавших дев…

Десятник сразу же подобрался, дернулся – ну, точно, ждал к своим часовым претензий. Так ведь это и хорошо, когда командир за своих людей – горой! Хуже, когда наоборот – так тоже случается.

– Поня-атно, – поставив расписанную под хохлому кружку на стол, протянул Демьян. – На столбе – мочало, начинай сначала. Мы же докладали уже.

– Ничего, – сотник чуть дернул нижней губою, однако справился, удержал гнев. От принятой линии поведения пока что отступать не надобно.

– Тут новости появились… Тебе скажу, но ты это… не особо…

– Да что же я, не понимаю?! – десятник явно обрадовался оказанному «високому» доверию… чего и ожидал Михаил.

– Понимаю все, господин сотник. Да и мои не растрезвонят, нет!

– Так я и не думаю, что растрезвонят… Ты квас-то пей… В общем так, и Нинея с веси, и Юлия… и охотники некие… говорят одно – половцы наших девок не крали и не убивали никого.

– Так и я же о чем! – взвился было Демьян. Да тут же успокоился, сел – судя по всему, претензии его караульным не грозили.

– Уж неужто мои бы половцев не заметили?! Да и «лешаки» бы точно гонца послали. Боярин Медведь бы предупредил.

– Да, не половцы, сказал уже… – Миша и сам потянулся к квасу. – Людей твоих я и словом не упрекну. Пусть только корабельщиков наново вспомнят. Да все четко – какие ладьи проходили, в какое время, куда. Даже челны рыбацкие – и те… Да! Помню, они уже это говорили. Мол, все, как всегда. Теперь еще раз. Чтоб у меня вот здесь, – сотник постучал себя по виску, – все сложилось.

– Так сложится, господине! – вскочил на ноги Демьян. – Ужо, я их посейчас…

– Их Илья позовет. А ты, друже, посиди, послушай. Может, и добавишь чего.

Вот так вот! Чтоб знал, никто тут против тебя не «копает». Никаких тайн.

Первым вошел худощавый парнишка с растрепанной головою, длинный, как жердь. Все звали его Жердяй – и эту кличку Михаил уже слышал… ТАМ, дома… Где конкретно, пока что не припоминал.

– Лодейки-то? Да, были. При мне пять прошло. До полудня? Так все пять до полудня. Три – в Туров, и две – в Киев. Куда там еще плыть?

– Так в Царьград! – десятник не преминул показать свою «умность». Еще бы – про Царьград знает. Не хухры-мухры.

– А хоть и в Царьград – так все одно через Киев. Две ромейские ладьи – моноксилы… – вот тут уж настал черед и простого унота – ратника младшей стражи. Жителя дальних болот.

– Ишь ты – моноксилы, – прищурился Миша. – Что про них знаешь?

Жердяй повел худым плечом:

– Так это как наши однодревки, только покрасивше малость. Киль из одного ствола, борты-насады. Складная мачта. Дюжины две-три гребцов, они же – матросы. Ну, ежели потом через море… В Царьград ежели…

– Да ты не поясняй, мы и так понимаем, – осклабился десятник. – Чай,не дураки же перед тобой сидят.

– Да я…

– А что значит – «покрасивше»? – Михайла покусал губу.

– Ну-у… – Жердяй ненадолго задумался и вдруг улыбнулся, показав редкие желтые зубы. – Ну это… изукрашены всяко.

– Помнишь, как?

– Вот этого не скажу…

– Ладно. У других спросим. А в Туров какие прошли?

– Две киевские и одна – ромейская. Киевские поменьше, ромейская – большая. На сорок гребцов.

– Та-ак…

Миша сразу припомнил место, где остался след от ладьи… Если ромеи – или даже киевские торговые гости – причаливали к берегу… Могли девчонок украсть? А запросто! Все равно кто – киевляне, новгородцы, греки… Дело-то выгодное. Когда никто не видит. Ладно… а на убийство пошли бы? А почему бы и нет? Опять же, не просто так, а чтоб все шито-крыто.

Остальные караульные поведали то же самое. То же, что уже и без того было написано в постовых ведомостях, на бересте. Ничего необычного – дюжина ладей прошла в Туров и семь – из Турова. Из тех, что в Туров – пять ромейских, в обратную сторону ромейских – три. Остальные все – русские, но бог знает чьи. Киевляне, новгородцы, ладожане… Да мало ли?

– Ладно. В Турове справимся. А вот ты тоже сказал – «красны». Ну, красивые то бишь… – выпытывая подробности, сотник пристально взглянул на последнего (или лучше сказать – крайнего) из караульщиков. Взглянул… и, не то чтобы захохотал, но едва не расплылся в самой широкой улыбке. При одном взгляде на этого парня хотелось тут же запеть: «Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой!»

Настолько уж парнишка был… Ну, прямо как солнышко! Круглое, густо усыпанное веснушками лицо, синие восторженно-смешливые глаза и буйная огненно-рыжая шевелюра.

«Рыжий, Рыжий, конопатый…» Звали его Вели-мудр. Уж совсем не в тему! Ну, конечно же, местные оглоеды живо сократили – Велька.

– Так красивые, оно понятно… И узорочье всякое, и на носу – фигуры, а позади – либо шатер, либо вообще – изба! Ну, небольшая такая…

– Каюта кормчего… Большая и не может быть – это же тебе не океанский корабль!

– Каю-та? – Велька изумленно сунул в рот указательный палец. И такой уморительный у него стал вид, что оба начальника – Миша и Демьян – не удержались-таки, громыхнули смехом.

– Да, каюта, – сотник смеялся до слез. – Чай, не радиорубка!

– Ну, насмешил, паря, – сквозь смех бросил Демьян. – Вот ведь, живут в лесу, молятся колесу…

«Про лес-то он правильно сказал, – подумал Миша. – Велимудр ведь из Нинеиной веси… последыш… как и Ермил. Так что и про колесо – почти что правда».

Рыжий на смех не обиделся – похоже, он вообще был не из обидчивых, – терпеливо ждал, пока все отсмеются.

– Ты про фигуры сказал? – Михайла, наконец, смог говорить. – Что за фигуры?

– Две – святые с крестами, в одеяниях долгих, один – конь, – важно уточнил подросток. – Букефал называется. Ну, был такой в древности царь Александр, так вот он…

– Да знаем мы про Македонского! А конь-то…

– Так там, на носу – и надпись. У кого – и сзади. А я по-гречески могу, меня отец Михаил покойный учил когда-то!

– Учил… – сотник задумался. – Постой. Как отец Михаил? Ты же с Ниениной веси?! Что, Нинея Всеславна так вот тебя спокойненько отпускала?

– Бабушка Нинея вообще меня не любила, – пожал плечами юный Велимудр. – Сказать по правде – терпеть не могла. Все охальником обзывала. Потому что веселый, и в разные страхи не верю. Она пыталась как-то – не вышло. Озлилась тогда, прогнала… Еще до того, как мор начался. И посейчас, как увидит – плюется.

«Ох, ничего себе! Слышали, сэр Майкл? Этот рыжий парнишка, похоже, утер нос велесовой Ведунье! Ну, сам – вряд ли, слишком уж юн. Скорее – это все-таки гены. Насмешник, весельчак… Такому разве что греческие боги по нраву придутся… или даже римские… Стоп, Михаил Андреевич! Отставить. Парнишка же про отца Михаила сказал!»

– Да-да учил, – дернулись рыжие вихры. – Немного, правда. И недолго. Но книжки дал – Новый Завет, псалтырь. Так я и выучился.

– Молодец, – Михайла одобрительно хмыкнул. – Так ты, может, всех ладей названия вспомнишь?

– А я их, господин сотник, и не забывал. Просто вы раньше не спрашивали!

Уел! Уел, черт рыжий!

– Ну, говори, говори уже.

– Значит, так…

Велька принялся загибать пальцы… Жест, кстати, для здешних мест не очень-то характерный, скорее – у господина сотника и подсмотренный. Или у наставника Тимофея! Ишь ты… Что же это рыжий-то – издевается? Да нет, не похоже. Скорей, ему просто удобней так…

– Значит, вот… Сначала – в Туров. Первым прошел «Святитель Николай Мир-Ликийский», за ним – «Букефал», а потом – «Гиперборея». Здоровенная такая ладьища! Две ка-ю-ты – на носу и сзади.

– Проще сказать – на баке и на юте, – вспомнил свое морское прошлое Михаил Андреевич. – Обратно?..

– Обратно – «Святая София», – мальчишка наморщил нос. – Так себе лодейка, совсем маленькая, на дюжину гребцов. Такие обычно за медом да воском плавают. Не лодейка, а какой-то плот.

– Ишь ты – плот. А тебе сразу крейсер подавай!

– Кре…

– Не бери в голову… Лучше скажи, где зуб потерял?

Во время беседы парнишка пару раз улыбнулся… Лучше бы он этого не делал. Десятнику стало еще смешней, да и господин сотник еле сдерживался. Улыбка-то у рыжего оказалась та еще – щербатая! Одного зуба не хватало – почти что посередине. Верно, выбили, ага… За то, что насмехался…

– Зуб? А! Это Горька, сестрица моя… Не родная, седьмая вода на киселе. Но мы с ней дружили.

– О-ха-ха! Да я уж вижу… Дружили они! Зуб выбила! – колыхаясь от хохота, сполз со стула Демьян.

– Ну, она, верно, нечаянно… – усмехнулся сотник.

Рыжий тут же вскинулся, весело сверкая глазами:

– Ну да, нечаянно… Еще как отчаянно! Куда целилась – туда и угодила. У Горьки рука – верняк!

– О как! Почти родному братцу!

– Так я и говорю… – шмыгнул носом парнишка. – Я просто за ней следил… Ну, она на реку пошла, купаться. А я место заприметил.

– Ага-а-а! Я даже догадываюсь – где!

– И одежку ее спрятал! Ну, чтобы развеселить, чтоб радостной стала… А то такая грустная вся…

– Х-ха! Вижу – развеселил… Чем это она тебя?

– Да бабкой. Ну, конская, для игры…

– Постой, постой… – допив кружку, Михайла задумчиво прищурился. – Горька, говоришь? Горислава? Блон… светленькая, та, что тоже пропала… на реке…

– Пропала, да… – внезапно насупился рыжий. – Но убитой ее не нашли. Значит, сбежит скоро. Обязательно сбежит.

– Сбежит?

– Вы не знаете Горьку, господин сотник, – парнишка явно пригорюнился, даже рыжие вихры поникли. – Самая близкая моя родня… хоть и седьмая вода. Если искать куда поедете – меня возьмите! А, господин сотник?

Миша лишь плечами пожал:

– Может быть, и возьму.

«Не ясно было пока, куда ехать. Впрочем, почему же не ясно? В Туров! Там все концы, там – город, торговля, купцы… О как – почти рифма сложилась! Да вы просто поэт, сэр Майкл! Значит, в Туров… Но вовсе не прямо сейчас. Есть еще одно дельце».

К вечеру секретарь – старший писец – Илья, как и было приказано, созвал «шустрых дев» – записных малолетних сплетниц. Впрочем, малолетними они были только по меркам Михаила Андреевича, в ЭТУ же эпоху тринадцати-пятнадцатилетние девушки считались вполне себе взрослыми. Что и говорить – невесты уже, а кто и замужем. После пятнадцати-шестнадцати лет вообще сложно было с замужеством. Никто не брал – старая.

Парочка из таких бойких – «шустрых» – девиц-блондинок исчезла вместе с остальными пропавшими, остались лишь три подружки-хохотушки – Ладислава, Добромира, Любава, они же – Евдокия, Ирина и Ксения. Ну, это если по-христиански, здесь, в глуши, еще сильны были старые верования и те, кто их яростно исполнял – та же Нинея Всеславна. Правда, «шустрые» подружки старых богов не любили – сташные все, корявые, еще и жертвы им приносить нужно, задабривать. Куда уж лучше добрый и всепрощающий Иисус Христос! Тем более на иконах да на распятии он такой красивый!

Сами ли хохотушки до такого богоискательства мыслями дошли, или помог покойный отец Михаил, кто его знает? Может, и то повлияло, что в Ратно открытых язычников не особенно жаловали, хотя почти никто от старых богов не отказывался. Даже не столько богов, а всякую языческую нечисть признавали, никак с христианством не связанную. Всяких там домовых, русалок, банников, леших… Такое вот двоеверие на Руси-матушке все века и держалось!

Выбрав в качестве «информационного оружия» молодых незамужних дев, Миша преследовал несколько целей. Во-первых, на них было легче влиять. Господина сотника они просто боготворили, всегда – ну, почти всегда – слушали с благоговением и все поручения исполняли в точности… или уж как могли, но со всем старанием.

Во-вторых, они и сами имели куда большее влияние на молодежь, нежели, скажем, жена старосты и прочий пожилой «женсовет»! А молодежь – это будущее, кто же от будущего откажется?

Ну и в-третьих, Михайле просто приятнее было с молодыми общаться… Хотя Юлька, узнав, зубами скрипела. Ну, так она на всех девок скрипела, которые вокруг ненаглядного Миши «вились».

Эти вот, хохотушки девчонки – хоть куда – симпатичные! Евдокия-Ладислава – статная, черноглазая, чернобровая, сильная. Врежет кулаком промеж глаз – мало не покажется! Некоторые из младшей стражи – тому свидетели… пробовали… получали…

Добромира-Ирина же – наоборот, маленькая такая худышка, выглядевшая куда младше своих пятнадцати лет. У нее даже и грудь еще не выросла, не оформилась – волосы темно-русые остричь – вылитый мальчик.

А вот Любава-Ксения – пухленькая, востроглазая. Ну, такой живчик – ни секунды спокойно не посидит, этакая Трындычиха!

«Шустрых» дев сотник, как и всегда, встретил приветливо. Усадил за стол, велел принести сбитню да пирогов с рыбой. Пироги, правда, из гречишной мучки, пшеничной-то уж почти и не осталось. Девы и такому были рады… а пуще того радовались, конечно, не пирогам, а отношению.

Все правильно: исполнитель, действующий почти что самостоятельно, и уж тем более – творчески, должен чувствовать всю свою значимость… и об ответственности не забывать.

– А, девицы-красны, вы пироги-то кушайте, не стесняйтесь!

– Да мы кушаем, господин сотник.

Согласно теории управления, исполнителям всегда нужно давать задание в соответствии с их возможностями, по силам. Ничего такого тайного Михаил «шустрым» не поручал, однако же тайной являлись сами подобные встречи. Хотя в Ратном все знали – девки в Михайлов городок ходят дорожки ткать да кудель прясти. Ну, правильно, кто же этим всем заниматься будет, не ратники же?

На самом же деле… Нет, и ткали, и пряли тоже, но не это было главным. Разговоры! Беседа. Указания!

Михайло про девок все понимал и вовсе не ожидал от них сохранения полной секретности. Требовал лишь не ссылаться на него, а на кого ссылаться – всегда указывал. Этак вот ненавязчиво…

– Ох, девы, знаете ли, что мне вчера на пристани рыбаки сказывали? Про наших пропавших дев?

– И что же, господин сотник?

– Да вы пироги-то кушайте… А сказывали, будто бы стража-то наша стойкая да глазастая чужих в лесах не углядела. Так и не было ведь в лесу чужих. В лесу не было, а на реке – были.

Вот тут Михайла чистую правду сказал – что и сам знал, к какому пришел выводу.

– С реки супостаты явились. Быстро девок похватали – и на ладью. Найти теперь их нетрудно. Найдем… Вы это всем расскажите. И еще скажите – мол, не наобум дев похватали. Не просто так. Из наших есть помогатели. Пособники, ага. Мол, сам господин сотник их ищет и очень скоро найдет. Уже нашел почти.

Вот тут сотник пошел на хитрость. Специально, чтобы выявить сообщников, которые однозначно имелись. Где-то поблизости – в Ратном, на реке, в деревнях. Даже здесь, в Михайловом городке, может…

Сколько их – двое-трое, один – пока что не ясно. Ясно, что сообщник – или сообщники – есть, иначе бы не прошло все так гладко. Злодеи четко знали все места, где девок «ловить» можно. Туда и явились. Сделали свое дело и – быстро – назад. На ладью – да, скорее всего, так оно и было.

И кто же эти иуды… или иуда? Как вычислить?

Пока девчонки вкушали пироги, Миша рассуждал про себя, думал… Вернее сказать, главное-то он продумал заранее, и вот теперь надо было это как-то подать, разжевать… чтоб исполнители поняли.

С точки зрения теории – сообщники делятся на несколько видов. Организатор – в нашем случае купцы-людокрады и их пока еще неведомый заказчик – он же и подстрекатель. Непосредственные исполнители – купеческая ватага, охрана… и даже, может быть, кто-то из местных пособников. Привел, показал… да свидетелей – ножом по горлу. А потом – еще и стрелой половецкой. И половецкие следы – сапоги степные. Чтоб на половцев и подумали.

А вот теперь пусть пособники знают – не вышло у них с половцами! Пусть испугаются, зашевелятся, запаникуют – вдруг да чем-нибудь себя и выдадут? А чем выдадут? Да всем своим необычным поведением! Коли уж сам господин сотник за дело взялся, да еще колдуний-ведуний привлек – всё! Рано или поздно отыщут. И что остается? Бежать. А куда? А вот у девчонок и спросим.

– Да много куда есть убежать, – добив сбитень, глубокомысленно протянула худяшка Добромира. Мира, как ее в Ратном кликали. – Можно в Туров, в Пинск. А можно и куда подальше – в Чернигов, в Смоленск, в Полоцк, да на Волынь даже. В Киев тоже можно. Только вот, господин сотник, сам знаешь – кому нужен изгой? Бежать – это же все бросить! Ладно хозяйство – дело наживное, но весь свой род. А как одному выжить? Никак.

Михаил задумчиво покивал. Права девочка. Одиночке не выжить никак. И так долго еще будет, до отмены крепостного права как минимум. Да и то… Вон, Столыпин в начале двадцатого века какую реформу затеял, хотел самостоятельным мужика-крестьянина сделать – и что? Кто-то – да, большинство же – нет, не захотели. Кроме желания – и умения – самому отвечать за свою жизнь и жизнь своих близких, еще нужнее очень неплохой ресурс. А где его взять при господстве натурального хозяйства? Когда тут периодически целыми племенами голодают, целыми княжествами!

– Можно к ватаге какой прибиться, – подала голос пухленькая Любава. – К артельщикам или на севера, на волок, податься – там много таких, без роду, без племени.

Статная Ладислава усмехнулась:

– Ты еще скажи – к разбойникам или к половцам. Они-то, может, и примут… так это все нажитое бросать. Да семейство – родителей, жену, детей…

– Если они есть.

– Так у нас бобылей – раз-два и обчелся.

– В общем, так, девицы, – потер руки Михайла. – Ясно, про что говорить-то?

– Да уж ясно, господин сотник.

– Ну, и заодно приглядите… если кто вдруг чего… Ну, вы поняли.

О купцах можно было узнать только в Турове. Не так и далеко. Да ведь и было у кого узнавать-то! Через того же купца Никифора-торговца, родного дядюшку Миши. Через родича – боярича Семена. Да и знакомый кормщик-приказчик там есть, Ходок. Если, правда, тот еще жив. Ну да не слыхали покуда, чтоб помер.

Однако стоит ли действовать так вот, нахрапом? Так вот явиться – не пойми зачем. Не праздник нынче, не ярмарка – зачем в город-то? Покосы в разгаре, прополка, опять же – учеба ратная. А ярмарка еще только на Яблочный Спас.

Так, не таясь и сказать – мол, дев пропавших искать приехали? Чтоб потом весь Туров сплетни сводил? С Семки станется! Еще дойдет и до князя… А тот и скажет, что это за сотники в Ратном, у которых девок крадут столь нагло? Полохолы лесные, а не сотники. Зачем им и власть-то дана? Может, других сотниками поставить?

– Так и скажут, – Корней Агеич угрюмо подпер щеки руками. – Не сам князь, так бояре его.

Староста тут же поддакнул:

– Ага! Лучше уж как-то тайно искать…

– Слыхал, внучек? От то хорошо сказано – тайно!

Миша вскинулся было:

– Так здесь-то, в Ратном, никакая же это не тайна!

– То – Ратное, а то – Туров, – резонно возразил дед.

Они сидели втроем, в Ратном, в дедовой избе. Точнее сказать, в добротном бревенчатом доме, в застланной половиками горнице, с топившейся по-белому печью…

Наверху, в светлице, слышались женские голоса – собирались на двор, на поля, а кто и в лес – по ягоды. На работу! Михайла нынче явился рано – время было дорого.

– До Турова-то покуда про наших пропавших девок вести дойдут? – отпив пива, вовсе не хмельного, густого и по цвету – янтарного, Корней Агеич наставительно рассуждал дальше. Усмехался в бороду – как же, всегда приятно поучить чему-то сотника-внучка.

– На Яблочный Спас разве что… Когда почти все – на ярмарку… Да и что узнают-то? То ли пропали девки, то ли заплутали в лесу, то ли в болотине утонули. Да и не девки то были, а детушки малые. Бабки-няньки не уследили, вот и… Ну. Пропали и пропали – девки, детушки – бог весть кто. Бывает, мало ли. Не такая уж и новость. Это, если слухи с ярмарки поползут. А вот, коли ты, Миша, да со людищи своими явишься… Да ишшо у князя помощи попросишь…

– Да не собираюсь я никого просить!

– Ну… или к Никифору заглянешь. С Семкой встретишься… Тут-то ты никого не поймаешь! Никифор – купец. И купец богатый, удачливый. Потому и врагов у него – ого-го. Мыслю, не один соглядатай к Никифору приставлен. И от врагов, и от друзей, и от завистников. И от князя даже.

– Так что же делать-то? А! – Михайла тут же сообразил, усмехнулся. – Так мы не девок искать поедем. А мед продавать. Твой, между прочим, мед. С пасеки.

– Ме-од? – покачал головой Корней Агеич. – Так ведь до ярмарки-то…

– Так что, у тебя нет меда-то? – Миша не отставал от деда.

– Да как нет-то? Есть. Немного, правда, но…

– А царьградская-то навигация совсем скоро заканчивается…

Староста Аристарх и Корней Агеич непонимающе переглянулись:

– Чего заканчивается?

– Ну это… плавание. Ладьи, те, что в Царьград – уже сейчас должны выйти.

– А, ты про это, – махнул рукой дед. Махнул и тут же одобрительно рассмеялся: – Ох, Мишаня, хитер! Стало быть – грекам мой мед повезешь?

– Именно так.

– Ну-у… Ты это, не продешеви там. Кого с собой взять думаешь?

– Да из своих, человек с дюжину. Лодка еще нужна. Хороший такой челн.

– Лодку я тебе, Миша, дам, – староста пригладил черную, с заметной проседью, бороду. – Только ты ее смотри, не утопи там.

Михайла лишь отмахнулся и потянулся за кружкой. Допил, поднялся на ноги:

– Ну, ладно, пойду я. Вам-то в городе нужно что?

– Да потом, на ярмарке купим.

– Тогда к матери загляну, спрошу.

Матери, Анне Павловне, тоже ничего не было нужно…

– Братцу Никифору да племянникам поклон передай. От меня да от сестриц твоих, Анюты да Ельки. А так… Ну, разве что поволоку ромейскую да костяной гребень. Пуговиц золоченых еще можно… но так, особо-то не ищи. Грекам вот-вот на Царьград – все дешево будет. Постой! Я тебе шкурок беличьих дам. И куньих.

– Да что ты, мама!

– Сказала – бери. Что-то брату подаришь, на что-то – пуговицы да гребень… Удачи тебе, сынок! Да храни тебя Господь.

Обнявшись с матерью, молодой человек сбежал по крыльцу и, прыгнув в седло, погнал коня в городок. По пути завернул к Настене, к Юльке…

Спешился у плетня:

– Эй-гей! Есть дома кто?

Юлька выскочила сразу, подбежала к плетню, заулыбалась… Заглянула Мише в глаза… и вдруг как-то сразу осунулась, посмурнела:

– Ах, Михайла… чую – прощаться пришел.