Врата Птолемея Страуд Джонатан
Птолемей снова поклонился.
– Это большая честь для меня, господин мой.
– Думаю – дай гляну, где ты тут прячешься вместо того, чтобы находиться при мне, – он перевёл дух, – как подобает преданному родичу.
Прихлебатели захихикали.
– Филипп, Александр и все прочие мои родичи – на месте, – продолжал царевич, спотыкаясь на каждом слове. – Они сражаются за нас в пустыне, они служат послами в княжествах к востоку и западу от нас. Они доказывают свою верность нашей династии. Но ты…
Пауза. Он потеребил влажную ткань своей туники.
– Ну… Можем ли мы положиться на тебя?
– Я готов служить всем, чем потребуется.
– Но можно ли на тебя положиться, а, Птолемеус? Ты не сможешь владеть мечом или натягивать лук своими девичьими ручонками. Так в чём же твоя сила, а? Твоя сила вот здесь, – он трясущимся пальцем постучал себя по лбу, – по крайней мере, так мне говорили. Вот здесь. Так чем же ты занимаешься в этом унылом месте, вдали от солнечного света?
Птолемей скромно склонил голову.
– Учусь, господин мой! Я изучаю папирусы и летописи, составленные достойными жрецами в незапамятные времена. Труды, посвящённые истории и религии…
– И магии тоже, судя по всему. Запретные труды! – встрял высокий жрец в чёрном одеянии, с бритой наголо головой и глазами, слегка подкрашенными белой глиной. Он произнёс эти слова мягко, как кобра, плюющаяся ядом. По всей вероятности, он сам был волшебником. – Ха! Да. Всякие пакости.
Царский сын придвинулся ближе. От его одежды исходил кислый дух, изо рта воняло.
– Люди восхваляют тебя за это, братишка! Ты пользуешься магией, чтобы дурачить их, чтобы приманивать их на свою сторону. Мне говорили, что они ежедневно являются к твоему дому, чтобы полюбоваться на твои дьявольские ухищрения. Про тебя та-акое рассказывают!
Птолемей поджал губы.
– В самом деле, господин мой? У меня это просто в голове не укладывается. Меня действительно донимают люди, от которых отвернулась удача. Я помогаю им только советами, ничем более. Я всего лишь отрок – слабый, как ты справедливо сказал, и далёкий от мира. Я предпочитаю оставаться в одиночестве и не стремлюсь ни к чему, кроме малой крупицы знаний.
Это преувеличенное смирение (ибо Птолемей, конечно же, кривил душой: он жаждал знаний столь же алчно, как царский сын жаждал власти, только был куда более мужествен в этом своём стремлении), похоже, окончательно взбесило принца. Лицо его потемнело, как сырое мясо, из уголков губ поползли вниз змейки слюны.
– Знаний, да?! – вскричал он. – Но каких знаний? И с какой целью? Для настоящего мужчины свитки и стилусы – ничто, но в руках бледнолицых некромантов они могут быть опаснее отточенного железа! Говорят, что в Древнем Египте евнухи, топнув ногой, собирали целые армии и сбрасывали в море законных фараонов! Я не желаю, чтобы такое случилось со мной! А ты чего ухмыляешься, раб?
Я совсем и не думал ухмыляться. Мне просто понравилось его изложение – ведь я был в авангарде той армии, что сбросила в море фараона тысячу лет тому назад. Приятно знать, что ты произвёл такое впечатление! Я раболепно склонился перед ним.
– Я ничего, господин, я ничего.
– Ты ухмыльнулся, я сам видел! Ты смеешь смеяться надо мной, будущим царём!
Голос у него задрожал. Солдаты опознали знакомые признаки и поудобнее перехватили свои пики. Птолемей умоляюще затараторил:
– Господин мой, он вовсе не хотел тебя оскорбить! Мой писец от рождения страдает нервным тиком, и при ярком свете действительно может показаться, будто он ухмыляется. Это досадное недоразумение…
– Его голова будет торчать на Крокодиловых воротах! Эй, стража!..
Солдаты опустили пики: каждому не терпелось первым окрасить камни двора моей кровью. Я смиренно ожидал неизбежного[49].
Птолемей шагнул вперёд.
– Кузен, я прошу тебя! Это же смешно. Молю…
– Нет! Ничего не желаю слушать. Этот раб умрёт.
– Тогда мне придётся сказать тебе!
Мой хозяин внезапно подступил к своему озверевшему кузену вплотную. Он как-то вдруг сделался выше ростом, почти сравнявшись с сыном царя. Его карие глаза смотрели в упор в водянистые глаза противника, которые вдруг заметались, точно рыба на остроге. Царский сынок дрогнул и подался назад, его солдаты и прихвостни занервничали. Жаркое солнце потускнело, двор накрыла тень. Кое у кого из солдат ноги покрылись мурашками.
– Оставь его в покое, – произнёс Птолемей медленно и отчётливо. – Это мой раб, и я говорю, что он не заслужил наказания. Ступай прочь со своими прислужниками, возвращайся к своим винным бочкам. Твоё присутствие здесь мешает учёным и не делает чести нашей семье. Как и твои гнусные измышления. Ты понял меня?
Царский сынок, чтобы избежать пронзительного взгляда Птолемея, отклонился так далеко назад, что его плащ испачкался в пыли. Царевич издал звук, похожий на кваканье спаривающейся болотной жабы.
– Да… Да… – прохрипел он. Птолемей отступил назад и сразу как будто стал меньше ростом. Тьма, собравшаяся над кучкой людей, подобно зимней туче, развеялась и исчезла. Присутствующие расслабились. Жрецы вытерли вспотевшие затылки, знатные юнцы шумно выдохнули. Карлик выглянул из-за спины борца.
– Идём, Рехит. – Птолемей поправил свитки, торчавшие у него под мышкой, и смерил царского сына подчёркнуто равнодушным взглядом. – Пока, кузен. Я опаздываю к обеду.
И направился прочь. Цареныш, бледный и пошатывающийся, выкрикнул что-то невнятное и устремился вперёд, выхватив из-под плаща кинжал. Он с рыком ринулся на Птолемея. Я взмахнул рукой. Послышался глухой удар, будто кирпич упал на мешок с сальным пудингом. Царский сын сложился пополам, ухватившись за солнечное сплетение, выпучив глаза и невнятно булькая. Он рухнул на колени, и кинжал бессильно ударился о камни.
Птолемей шёл вперёд. Четверо из солдат неуверенно зашевелились. Они опустили пики и с вызовом заболботали. Я описал полукруг обеими руками, и они один за другим разлетелись по всему двору. Один врезался в римлянина, другой в грека, третий пропахал носом мостовую. Четвёртый рухнул на лоток торговца и оказался погребён под лавиной сластей. И все четверо остались лежать, ровненько, как деления на солнечных часах.
Прочие спутники цареныша оказались трусливее зайцев. Они сбились в кучку и даже пальцем не шевельнули. Я, правда, приглядывал за одним старым лысым жрецом – я видел, что он испытывает искушение провернуть какой-то финт. Но тут он встретился взглядом со мной и решил, что хочет жить.
Птолемей шёл вперёд. Я последовал за ним. Мы пошли искать хлеб с анчоусами. Когда наши поиски увенчались успехом и мы возвратились к библиотеке, там всё было тихо-мирно.
Мой хозяин понимал, что этот инцидент не сулит ничего хорошего, но его мысли были всецело поглощены науками, и он предпочёл не задумываться о последствиях. Однако я об этом происшествии не забыл, и народ Александрии тоже. Слухи о нём – скорее красочные, нежели достоверные[50], – быстро разошлись по городу. Сын царя не пользовался особой популярностью, и история о его унижении немало повеселила народ. Слава же Птолемея снова возросла.
Ночью я парил на крыльях над дворцом, беседуя с прочими джиннами.
– Есть ли новости?
– Есть новости, Бартимеус, новости о сыне царя. Его чело омрачено гневом и страхом. Он каждый день твердит, что Птолемей может прислать демона, чтобы уничтожить его и захватить трон. Страх смерти стучит в его висках барабанной дробью.
– Но мой хозяин живёт только наукой! Власть его совершенно не интересует.
– И тем не менее. Царский сын допоздна обгладывает эту мысль за чашей вина. Он рассылает гонцов в поисках людей, которые могли бы помочь ему избавиться от этой угрозы.
– Спасибо тебе, Аффа. Доброго полёта.
– Доброго полёта, Бартимеус!
Кузен Птолемея был глупец и осел, но я понимал его страхи. Сам он волшебником не был. Александрийские волшебники были жалкими тенями великих магов древности, в рабстве у которых я изнывал некогда[51]. Войско было слабее, чем когда-либо за несколько поколений, и вдобавок все войска находились далеко. Птолемей же по сравнению с царским сыном был действительно могуществен. Да, несомненно: наследник трона оказался бы весьма уязвим, реши вдруг мой хозяин его свергнуть.
Шло время. Я бдел и ждал.
Царский сын отыскал нужных людей. Деньги были уплачены. И однажды лунной ночью четверо ассасинов проникли в дворцовые сады и нанесли визит моему хозяину. Как я, возможно, уже упоминал, визит оказался недолгим.
Кузен Птолемея из осторожности провёл ту ночь за пределами Александрии: отправился в пустыню на охоту. По возвращении его встретила сперва стая стервятников, круживших в небе над Крокодиловыми воротами, а потом висящие на воротах трупы трёх ассасинов. Когда цареныш въезжал в город, его колесница задела своим султаном их болтающиеся ноги. Принц пошёл красно-белыми пятнами, скрылся в своих покоях и в течение нескольких дней его было не видно.
– Хозяин, – сказал я, – твоей жизни по-прежнему грозит опасность. Тебе надо уехать из Александрии.
– Рехит, это невозможно, ты же знаешь. Тут библиотека!
– Твой кузен – твой непримиримый враг. Он не успокоится.
– Но ты же будешь рядом и остановишь его, Рехит! Я ни капли не сомневаюсь в тебе.
– Ассасины – это всего лишь люди. Следующие, кто явится, будут уже не людьми.
– Ты справишься, я уверен. Слушай, тебе обязательно так корячиться? Меня это нервирует.
– Я сегодня бес. Бесы всегда корячатся. Слушай, – продолжал я, – мне, конечно, очень лестно, что ты так веришь в меня, но, откровенно говоря, я прекрасно могу без этого обойтись. И я совсем не жажду оказаться на пути марида, который постучится к нам в дверь, чтобы расправиться с тобой.
Он фыркнул в свой кубок.
– Марида! По-моему, ты переоцениваешь наших придворных волшебников. В колченогого мулера я ещё поверю.
– Твой кузен раскинул свою сеть куда шире. Он подолгу пьянствует с посланниками из Рима – а насколько я слышал, именно в Риме-то и творится сейчас все самое любопытное. Любой самый захудалый волшебник отсюда и до берегов Тигра стремится туда, чтобы покрыть себя славой.
Птолемей пожал плечами.
– Ну, значит, мой кузен готов с потрохами продаться Риму. Но зачем бы им атаковать меня?
– Затем, чтобы он сделался их вечным должником. А мне тем временем придёт конец!
Я рассерженно выдохнул облако серы: эта манера моего хозяина не замечать ничего, кроме своей науки, могла довести до белого каления.
– Тебе-то хорошо! – воскликнул я. – Ты можешь призвать нас в любом количестве, чтобы мы защитили твою шкуру! А что с нами будет – тебе плевать!
И я завернулся в свои крылья на манер обиженной летучей мыши и повис на потолочной балке.
– Рехит! Но ты ведь уже дважды спасал мне жизнь! Ты же знаешь, как я тебе признателен!
– Слова, слова, слова. Туфта все это[52].
– Послушай, это несправедливо. Тебе известно, в каком направлении я работаю. Я хочу постичь механизмы, которые разделяют нас, людей, и джиннов. Я стремлюсь восстановить равновесие, установить доверительные отношения…
– Ага, ну да. А я пока буду охранять твои тылы и выносить за тобой ночной горшок.
– Ну уж это неправда! Горшок за мной выносит Анхотеп. Я никогда…
– Я говорю в переносном смысле! Я что хочу сказать: пока я нахожусь в вашем мире, я в ловушке. Ловушка может быть более или менее тесной. Но о доверии речи не идёт.
Бес зыркнул глазами сквозь перепончатое крыло и выдохнул ещё один клуб сернистого дыма.
– Слушай, перестань, а? – попросил Птолемей. – Мне сегодня в этой комнате ещё спать придётся. Так ты сомневаешься в моей искренности, да?
– Если хочешь знать моё мнение, хозяин, все эти разговоры о примирении между нашими народами – пустая болтовня.
– Ах вот как? – Голос моего хозяина сделался суровым. – Хорошо, Рехит. Я принимаю твой вызов. Я считаю, что мои исследования приближаются к тому моменту, когда я, возможно, смогу не только говорить, но и действовать. Как тебе известно, я изучил повествования о северных племенах. Там принято, чтобы волшебники и духи встречались на полпути. Судя по тому, что рассказывал мне ты и другие, думаю, я смогу добиться большего.
Он отшвырнул кубок, встал и принялся расхаживать по комнате.
Бес опасливо опустил крылья.
– Что ты имеешь в виду? Не улавливаю хода твоих рассуждений.
– В этом и нет нужды, – ответил мальчик. – Главное, что, когда всё будет готово, я смогу отправиться следом за тобой.
Натаниэль
13
Неуместный инцидент во время приёма в поместье премьер-министра в Ричмонде произошёл молниеносно, и потребовалось время, чтобы разобраться, что же всё-таки случилось. Среди гостей свидетелей оказалось немного, потому что как только вверху, в небе, завязалась битва, большинство сломя голову поспешили укрыться в розовых кустах или декоративных озёрцах. Однако после того, как мистер Деверокс собрал волшебников, ответственных за безопасность поместья, а те, в свою очередь, призвали демонов, охранявших сад по периметру, мало-помалу сложилась довольно последовательная картина происшествия.
Судя по всему, сигнализация сработала, когда некий джинн в обличье хромающей лягушки прорвался сквозь охранную сеть. За ним гналась по пятам большая стая демонов, которые неотступно преследовали свою жертву, улепётывавшую через лужайки. Демоны, охраняющие поместье, быстро присоединились к заварушке, отважно атакуя всё, что двигалось, так что один или два пришельца вскоре были уничтожены, вкупе с тремя гостями, помощником дворецкого и большим количеством античных статуй на южных лужайках, где пыталась укрыться лягушка. В воцарившемся хаосе лягушка сумела ускользнуть, ворвавшись в дом. Тогда прочие пришельцы повернули вспять и бежали. Кто они были и кто был их хозяином, оставалось неясным.
А вот кто был хозяином лягушки, установили довольно быстро. Слишком много людей присутствовало при том, что происходило в холле, чтобы Джон Мэндрейк мог остаться неузнанным. Вскоре после полуночи его призвали к мистеру Девероксу, мистеру Мортенсену и мистеру Коллинзу (трём старшим министрам, остававшимся в поместье), где Мэндрейк и признался, что дал вышеуказанному джинну дозволение вернуться к нему в любое время. Будучи подвергнут суровому допросу, мистер Мэндрейк был вынужден изложить кое-какие подробности операции, в которой был задействован его демон. Всплыло имя мистера Клайва Дженкинса, и пять хорл тут же устремились в его лондонскую квартиру. Через некоторое время они возвратились. Мистера Дженкинса дома не было. Его местонахождение установить не удалось.
Поскольку Мэндрейк ничего не знал о том, что удалось выяснить его джинну, а призвать пострадавшего Бартимеуса прямо сейчас означало уничтожить его сущность, не получив вожделенных ответов, дело пока что было отложено. Мэндрейк получил приказ предстать перед Советом три дня спустя и вызвать своего раба на допрос.
А тем временем на молодого волшебника обрушился груз всеобщего негодования. Премьер-министр был вне себя из-за гибели своих античных статуй, в то время как мистер Коллинз, который, заслышав сигнал тревоги, первым сиганул в утиный пруд и едва не потонул, потому что сверху на него обрушилась весьма увесистая дама, глядел на Мэндрейка исподлобья и подсчитывал синяки. Третий министр, мистер Мортенсен, лично не пострадал, но он уже много лет относился к Мэндрейку с неприязнью. Так что все трое дружно осудили его за скрытность и безответственность и намекнули на широкий спектр грядущих наказаний, хотя подробности были отложены до заседания Совета.
Мистер Мэндрейк на обвинения ничего не ответил. Весь бледный, он покинул поместье, и шофёр увёз его в Лондон.
На следующий день мистер Мэндрейк завтракал в одиночестве. Госпожа Пайпер, явившаяся, как обычно, с утренним докладом, была встречена лакеем. Министр сейчас не расположен заниматься делами; он примет её позднее у себя в кабинете. Разочарованная девушка удалилась.
Тяжело ступая, волшебник направился к себе в кабинет. Дверной страж, позволивший себе невинную шутку, немедленно скорчился от Спазма. Мэндрейк долгое время сидел за своим столом и смотрел в стену.
Наконец он поднял трубку и набрал номер.
– Алло! Офис Джейн Фаррар? Простите, могу я с ней поговорить? Да, это Мэндрейк… А-а… Понятно. Хорошо.
И трубка медленно легла на место.
Что ж, он пытался её предупредить. Если она отказалась разговаривать с ним, это уж не его вина. Вчера вечером Мэндрейк изо всех сил старался, чтобы её имя не фигурировало в этой истории, но ничего не вышло. Их перебранку видели все. Несомненно, теперь и ей тоже достанется. Однако он не испытывал по этому поводу особых сожалений: думать об очаровательной госпоже Фаррар отчего-то было ему противно.
Весь идиотизм ситуации заключался в том, что неприятностей можно было бы избежать, если бы он просто выполнил то, что советовала Фаррар. У Бартимеуса почти наверняка имелись сведения о заговоре Дженкинса, которые помогли бы умаслить Деверокса. Надо было не раздумывая выжать из раба всё, что он знал… А Мэндрейк вместо этого взял и отпустил его! Абсурд! Этот джинн был настоящей занозой: наглый, непокорный, хилый – и вдобавок представлял смертельную угрозу из-за того, что ему было известно имя, данное Мэндрейку при рождении. Надо было уничтожить его, пока он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Что могло быть проще!
Мэндрейк невидящим взглядом смотрел на бумаги на своём столе. «Слабый и сентиментальный…» Возможно, Фаррар была права. Джон Мэндрейк, министр, член правительства, поступил вопреки собственным интересам. И теперь он уязвим для своих врагов. И тем не менее, сколько бы холодного гнева он ни пытался найти в себе – гнева, направленного на Бартимеуса, на Фаррар и, прежде всего, на себя самого, – Мэндрейк знал, что иначе поступить он не мог. Вид крохотного, изломанного тельца джинна слишком потряс его. Именно это заставило его поддаться порыву.
Но этот поступок перевернул его жизнь. И дело было не только в угрозах и презрении коллег. В течение многих лет его жизнь была всецело подчинена далеко идущим расчётам. Несгибаемая преданность своей работе определяла всю личность Мэндрейка; непосредственность сделалась ему совершенно чужда. Но теперь, в свете этого одного-единственного непродуманного поступка, перспективы дальнейшей работы вдруг перестали его радовать. Где-то далеко отсюда сражались войска, деловито гудели министерства – работы было невпроворот. Но Джон Мэндрейк чувствовал себя чуждым всему этому, словно подвешенным в воздухе. Он внезапно отстранился от всего, чего требовали его имя и должность.
В памяти всплыли мысли, посетившие его накануне вечером. Вот он сидит в саду со своей наставницей, госпожой Лютьенс, тёплым летним днём и рисует наброски… Она сидела рядом, смеялась, её волосы блестели на солнце. Воспоминание мелькнуло перед внутренним взором, как мираж, и исчезло. Он остался в пустом, холодном кабинете.
Спустя некоторое время волшебник вышел из кабинета. Дверной страж в круге обуглившегося дерева съёжился и отшатнулся.
День для Мэндрейка не задался с самого утра. В министерстве информации его ждала желчная записка из офиса госпожи Фаррар. Госпожа министр извещала о том, что приняла решение подать официальную жалобу на его отказ допросить своего демона, каковое действие с большой вероятностью могло причинить ущерб полицейскому расследованию. Не успел Мэндрейк дочитать записку, как явилась мрачная делегация из департамента внутренних дел, доставившая конверт с чёрной полосой. Мистер Коллинз желал допросить его относительно серьёзных беспорядков, имевших место накануне вечером в Сент-Джеймс-парке. Подробности происшествия не сулили Мэндрейку ничего хорошего: удирающая лягушка, бешеный демон, выпущенный на волю, множество погибших. Происшествие вызвало небольшой бунт, в результате чего простолюдины частично разнесли ярмарку. Обстановка на улицах до сих пор оставалась довольно напряжённой. Мэндрейку велено было приготовиться к защите до заседания Совета, назначенного через два дня. Он согласился, не споря. Было очевидно, что нить, на которой держится его карьера, стремительно истончается.
Во время всех этих переговоров в глазах посланцев читались насмешка и презрение. Кое-кто осмелился даже порекомендовать ему вызвать своего джинна немедленно, чтобы свести к минимуму политические последствия. Мэндрейк, сидевший с каменным лицом, упрямо отказался. Весь день он был раздражителен и рассеян. Даже госпожа Пайпер обходила его стороной.
К вечеру, когда позвонил Мейкпис, напомнить об условленной встрече, Мэндрейк понял, что с него довольно, и ушёл из офиса.
В течение нескольких лет, со времён инцидента с посохом Глэдстоуна, Мэндрейк считался близким другом драматурга Квентина Мейкписа. На то были серьёзные причины. Прежде всего, премьер-министр обожал театр, и, следовательно, мистер Мейкпис имел на него большое влияние. Делая вид, что разделяет увлечение главы правительства, Мэндрейк тем самым поддерживал с Девероксом такую прочную связь, какой прочие, менее терпимые члены Совета могли только завидовать. Однако эта привилегия обходилась недёшево: Мэндрейку не раз приходилось участвовать в чудовищных любительских постановках в Ричмонде, скакать по сцене в шифоновых леггинсах или шарообразных панталонах, а как-то раз – жуткий случай, которого он никак не мог забыть, – даже спускаться с потолка на специальной подвеске, помахивая крылышками из марли с блёстками. Коллеги ужасно веселились, а Мэндрейк ужасно страдал, но сносил это стоически: расположение Деверокса было важнее.
В благодарность за поддержку Квентин Мейкпис не раз помогал Мэндрейку советами. Мэндрейк давно обнаружил, что писатель на редкость проницателен, всегда в курсе всех самых любопытных слухов и всегда точно знает, в каком настроении будет непредсказуемый премьер-министр. Мэндрейк не раз следовал советам драматурга и немало от того выигрывал.
Однако в последние месяцы, когда Мэндрейк был с головой завален работой, общество Мейкписа стало его раздражать. Ему было жаль времени, потраченного на подогревание страсти Деверокса. Ему было некогда заниматься такими пустяками. Мейкпис уже несколько недель звал его в гости, но Мэндрейк все отговаривался. Теперь же он, безвольный, с помертвевшим взглядом, был уже не в силах сопротивляться.
Слуга впустил его в тихий дом. Мэндрейк прошёл через холл, миновав розоватые канделябры и монументальный портрет маслом, на котором драматург сидел в атласном халате, опираясь на кипу пьес собственного сочинения. Стараясь не смотреть в сторону картины (Мэндрейку всегда казалось, что халат на портрете коротковат), он спустился по парадной лестнице. Его туфли беззвучно ступали по толстому ковру. Стены были увешаны афишами театров всего мира, оправленными в рамочки. «Впервые! Мировая премьера! Новый шедевр мистера Мейкписа!» – безмолвно вопили десятки постеров.
Внизу лестница упиралась в клёпаную железную дверь, ведущую в рабочий кабинет драматурга.
Стоило постучать, как дверь тут же распахнулась. Из кабинета выглянуло круглое сияющее лицо.
– Джон, мальчик мой! Чудесно! Я так рад, так рад! Заприте за собой дверь. Сейчас выпьем чайку с чуточкой мяты. А то, судя по вашему виду, вам не помешает взбодриться.
Мистер Мейкпис непрерывно кружился в водовороте коротких, стремительных, по-балетному чётких движений. Его невысокая фигурка вертелась и подпрыгивала: он разлил чай, добавил мяты, непоседливый, точно пташка. Его глаза сверкали энергией, рыжая шевелюра горела огнём; губы то и дело растягивались в улыбке, будто писатель втайне радовался чему-то.
Костюм Мейкписа, как обычно, отражал его жизнерадостный нрав: замшевые туфли, горохово-зелёные брюки в бордовую клеточку, ярко-жёлтый жилет, розовый шейный платок, свободная полотняная рубашка с рукавами в складочку. Однако сегодня рукава были закатаны выше локтей, а платок и жилет скрывались под заляпанным белым фартуком. Очевидно, мистер Мейкпис был погружён в работу.
Он помешал чай крохотной ложечкой, дважды постучал ею по краю стакана и вручил получившийся напиток Мэндрейку.
– Вот! – воскликнул он. – Выпейте это. Так вот, Джон, – его улыбка сделалась ласковой и заботливой, – птичка принесла мне весть, что у вас не всё благополучно.
Мэндрейк коротко, без подробностей изложил события последних нескольких часов. Коротышка цокал языком и сочувственно охал.
– Какой позор! – воскликнул он. – А ведь вы просто выполняли свой долг! Однако такие глупцы, как Фаррар, готовы растерзать вас на куски при первом же удобном случае. А знаете, в чём их проблема, Джон? – Он выдержал многозначительную паузу. – В зависти. Мы окружены завистливыми пигмеями, которые ненавидят нас за наши дарования. Люди театра ко мне относятся точно так же – критики придираются ко всему, что я делаю.
Мэндрейк хмыкнул.
– Ну, завтра-то вы поставите их на место, – сказал он. – После премьеры все утихнут.
– В самом деле, Джон, в самом деле. Но знаете, порой правительство оказывается таким… таким бездушным! Вы, думаю, тоже это заметили, не так ли? Чувствуешь себя в полном одиночестве. Но я – ваш подлинный друг, Джон. Я вас уважаю, даже если все остальные вас презирают.
– Спасибо, Квентин. Но я не уверен, что все так плохо…
– Видите ли, в вас есть нечто, чего ни в ком из них нет. И знаете, что? Умение видеть. Я это всегда за вами замечал. Вы зоркий человек. Зоркий и честолюбивый. Я читаю это в вас, да-да!
Мэндрейк покосился на свой стакан – он терпеть не мог чая с мятой.
– Право, я не знаю…
– Я хочу вам кое-что показать, Джон. Небольшой магический эксперимент. Мне хочется услышать ваше мнение. Посмотрим, сумеете ли вы разглядеть… Ну ладно. Не будем тянуть. Не могли бы вы захватить вон тот железный бесов шип, что лежит рядом с вами? Спасибо. Да, и чай тоже берите с собой.
Мистер Мейкпис короткими, стремительными шажками направился в другой конец кабинета, отделённый аркой. Мэндрейк, несколько растерянный, потащился следом. Магический эксперимент? Он никогда не видел, чтобы Мейкпис творил что-то помимо самых примитивных заклятий. Мэндрейк всегда предполагал, что маг из него довольно посредственный. Да и все были того же мнения. Что же он намерен…
Он миновал поворот – и остановился как вкопанный. Ему стоило немалого труда не уронить на пол стакан с чаем. Глаза у него расширились в полумраке, рот невольно раскрылся.
– Ну, как вы думаете? Что скажете, мой мальчик? – ухмылялся у него из-за плеча мистер Мейкпис.
Мэндрейк долго не мог произнести ни слова, только оглядывал комнату. Раньше эта часть кабинета служила святилищем, где драматург поклонялся самому себе: тут копились трофеи, награды, вырезки из газет, фотографии и сувениры. Теперь все эти реликвии исчезли. Единственная лампочка озаряла комнату тусклым светом. На бетонном полу были тщательно вычерчены два пентакля. Один, предназначенный для волшебника, был стандартного размера, но второй был гораздо больше. И он не пустовал.
В центре демонского пентакля стоял металлический стул, привинченный к полу четырьмя большими болтами. Стул был изготовлен из железа, и все его детали выглядели тяжёлыми и прочными; он слабо поблёскивал в полумраке. А на стуле, привязанный за руки и за ноги матерчатыми стропами, сидел человек.
– Ничего себе картинка, а?
Мистер Мейкпис с трудом сдерживал возбуждение. Он буквально подпрыгивал, стоя рядом с Мэндрейком.
Пленник был в сознании. Его перепуганный взгляд устремился на них. Его рот и часть бороды и усов были прикрыты грубым кляпом, белокурые волосы растрёпаны, на щеке виднелся бледный синяк. Одет человек был как простолюдин, его костюм был слегка порван у ворота.
– Кто… кто это? – выдавил Мэндрейк.
– Этот красавчик? – хохотнул мистер Мейкпис. Он вприпрыжку подбежал к меньшему пентаклю и принялся зажигать свечи. – Вам, разумеется, известно, что металлурги в Баттерси отбились от рук? Насколько я понимаю, они устроили нечто под называнием «забастовка» и проводили время, разгуливая по улице перед воротами завода. Так вот, вчера, поздно вечером, мои агенты обнаружили этого франта, когда он выступал перед рабочими с грузовика. Между прочим, он был весьма красноречив. Настоящий оратор! Минут двадцать объяснял толпе, почему им немедленно следует восстать и что близится время, когда волшебникам придётся убраться восвояси. Под конец сорвал громовые овации. Но как бы он там ни распинался, торчать всю ночь на холодной улице вместе с рабочими ему совершенно не улыбалось, и со временем он отправился домой. Мои ребята его выследили и стукнули по затылку, когда никто этого не видел. И притащили сюда. Мне понадобится этот бесов шип, если вы не против… Или нет, пожалуй, возьмите-ка его себе. Мне будет не до того, я буду занят вызыванием.
У Мэндрейка голова шла кругом.
– Каким вызыванием? Как?.. – Изумление сменилось смятением. – Квентин, не будете ли вы так добры объяснить, что вы, собственно, задумали?
– Я не просто объясню, мальчик мой! Я вам все покажу!
Мистер Мейкпис закончил зажигать свечи, окинул взглядом руны и чаши с благовониями, после чего, все так же вприпрыжку, приблизился к креслу пленника и принялся возиться с кляпом.
– Мне неприятно пользоваться такими вещами, но я был вынужден сделать это, чтобы заставить его заткнуться. Малый совершенно впал в истерику. Эй ты! – Его улыбка мгновенно исчезла. – Отвечай только на мои вопросы, чётко и ясно, иначе знаешь, что будет.
И вынул кляп. Бледные, придавленные кляпом губы постепенно приобрели нормальный цвет.
– Как твоё имя? Хриплый кашель.
– Ник… Николас Дру, сэр.
– Род занятий?
– П-продавец.
– Так ты простолюдин?
– Да.
– А в свободное время занимаешься политикой.
– Д-да, сэр…
– Очень хорошо. Что такое Испепеляющее Пламя и в каких случаях оно применяется?
Вопрос был выпущен стремительно, как стрела; пленник съёжился, на лице его отразилось непонимание.
– Я… я… я не знаю…
– Ну-ка, ну-ка! Отвечай! А не то вон тот мой приятель огреет тебя тростью!
Мэндрейк гневно нахмурился.
– Мейкпис! Прекратите это безобра…
– Минутку, мой мальчик!
Волшебник наклонился к самому лицу своего пленника.
– Так ты упорствуешь в своей лжи, даже под угрозой наказания?
– Но я не лгу! Клянусь вам! Я никогда даже не слышал о таком пламени! Прошу вас!..
Широкая ухмылка.
– Прекрасно. Это нам подойдёт.
Мейкпис проворно вставил кляп на место и вприпрыжку вернулся в другой пентакль.
– Вы это слышали, Джон?
Мэндрейк был бледен от негодования и нарастающего отвращения.
– Мейкпис, в чём цель этой вашей демонстрации? Мы не можем хватать людей на улицах и подвергать их пыткам…
Драматург фыркнул.
– Пыткам? Да с ним все в порядке! Его, считай, никто и пальцем не тронул. К тому же это агитатор, угроза всей нации, вы сами слышали. Но я не собираюсь причинять ему зла. Он всего лишь поможет мне в небольшом эксперименте. Взгляните же!
Он принял театральную позу, растопырив пальцы, как будто собирался дирижировать оркестром.
Мэндрейк шагнул вперёд.
– Я настаиваю, чтобы вы…
– Осторожней, Джон! Вы же знаете, не стоит путаться под ногами у волшебника, занимающегося вызыванием демона.
И с этими словами драматург принялся быстро читать заклинание. Свет потускнел. Откуда ни возьмись, повеял лёгкий ветерок, от его дыхания пламя свечей затрепетало. За две комнаты отсюда содрогнулась запертая на засов железная дверь. Мэндрейк отступил назад, машинально воздев бесов шип, который держал в руках. Он невольно вслушивался в слова заклинания: на латыни… довольно типичное заклинание вызова, традиционные пункты… Имя демона – Борелло… Постойте, а это к чему? «In corpus viri» – «в сосуд, который ты обнаружишь здесь…», «повиноваться воле сосуда…» Что-то странное и незнакомое…
Заклинание завершилось. Мэндрейк взглянул в сторону стула, где мелькала тёмная тень. Теперь тень исчезла. Тело человека дёрнулось, как будто все его мышцы напряглись, потом расслабилось. Мэндрейк ждал. Ветерок улёгся, лампочка под потолком снова вспыхнула, как прежде. Молодой человек сидел совершенно неподвижно. Глаза у него были закрыты.
Мистер Мейкпис опустил руки и подмигнул Мэндрейку.
– Ну вот!..
И шагнул вперёд. Мэндрейк ахнул, вскрикнул, пытаясь его остановить:
– Куда вы, идиот! Там же демон! Это самоубийство…
Но Мейкпис, спокойно и неторопливо, как кошка в полуденный час, вышел из своего пентакля и вступил в противоположный. И ничего не случилось. Ухмыляясь, он снова вынул кляп и осторожно похлопал пленника по щеке.
– Мистер Дру! Очнитесь! Не время спать!
Молодой человек вяло зашевелился. Руки и ноги напряглись, натягивая путы. Похоже, он с трудом соображал, где он и что с ним. Мэндрейк, невольно заворожённый происходящим, подошёл чуть ближе.
– Держите шип наготове, – приказал Мейкпис. – Мало ли что может случиться.
Он наклонился к пленнику и мягко спросил:
– Как ваше имя, друг мой?
– Николас Дру.
– Это ваше единственное имя? Подумайте хорошенько. Нет ли у вас другого?
Пауза. Человек нахмурился.
– Да… Да, есть.
– И какое же?
– Борелло.
– Ага, хорошо. А скажите, Николас, чем вы занимаетесь?
– Я продавец.
– А что такое Испепеляющее Пламя? В каких случаях оно применяется?
Лёгкая гримаса озадаченности сменилась невозмутимой уверенностью.
– Это наказание за неповиновение, в тех случаях, когда мы намеренно уклоняемся от исполнения того, что поручено. Наш хозяин сжигает нашу сущность, словно факелом. О, мы этого очень боимся!
– Прекрасно. Спасибо.
Мистер Мейкпис отвернулся, аккуратно перескочил через ближайшие линии, начерченные мелом, и подошёл к Джону Мэндрейку, чьё лицо было абсолютно каменным.
– Ну-с, что скажете, мой мальчик? Разве не потрясающе?
– Не знаю… Это остроумный фокус, но…
– Это не просто фокус! Демон вселился в тело человека. Он заточен внутри него, словно в пентакле! Разве вы не слышали? И все знания демона оказываются в распоряжении человека. Ему внезапно стало известно, что такое Испепеляющее Пламя. Там, где прежде царило полное невежество, внезапно возникло знание! Только подумайте, что из этого вытекает!..
Мэндрейк нахмурился.
– Эта идея сомнительна с этической точки зрения. Этот человек – невольная жертва. Кроме того, это же простолюдин. Он не сможет должным образом использовать сведения, полученные от демона.
– Ага! Вы, как всегда, проницательны! Забудем пока об этической стороне дела. Представьте, что…
Читать бесплатно другие книги:
