Колеса Хейли Артур

Глава 16

— О Боже праведный! — воскликнул Адам. — Я же совсем забыл позвонить жене. — И он виновато подумал, что еще в субботу утром намеревался позвонить Эрике, чтобы помириться. Сейчас уже воскресный вечер, а он так и не снял трубки. Правда, все это время мысли его были заполнены Ровиной, да и посмотреть Эрике в глаза после всего происшедшего Адаму было неловко.

— А может, нам свернуть с шоссе и поискать телефонную будку? — спросил Пьер Флоденхейл. Они ехали на юг по федеральному шоссе № 75 и находились в пригородах Флинта. Пьер вел автомобиль Адама от самого «коттеджа». Дело в том, что молодой гонщик приехал туда не один, но его спутник отбыл раньше, поэтому Адам охотно предложил Пьеру подвезти его и вместе вернуться в Детройт. И когда Пьер, в свою очередь, предложил Адаму сесть вместо него за руль, тот обрадовался, так как это позволило ему немного подремать.

Между тем на землю спустились сумерки. Фары их автомобиля пронзали темноту, как и фары других машин, возвращавшихся из-за города.

— Нет, — сказал Адам. — На это удет слишком много времени. Давайте не будем останавливаться.

Адам протянул было руку, нащупывая трубку радиотелефона, который был установлен у него под щитком приборов. Они ведь скоро въедут в Большой Детройт, и вполне возможно, что у Эрики, как обычно в течение недели, включен на кухне радиотелефон. Но Адам опустил руку, решив все же не звонить. Он чувствовал, что начинает нервничать при одной мысли о разговоре с Эрикой; нервозность все сильнее охватывала его, когда через полчаса они миновали Блумфилд-Хиллз и вскоре свернули с автострады на запад, в направлении озера Куортон.

Сначала он хотел, чтобы Пьер довез его домой и на этой же машине отправился к себе в Дирборн. Но потом Адам предложил Пьеру зайти и обрадовался, когда тот согласился. Так, подумалось Адаму, он хоть будет под прикрытием гостя, когда окажется лицом к лицу с Эрикой.

Но ему не нужно было волноваться.

Когда автомобиль, скрипя тормозами, застыл на посыпанной гравием площадке перед домом Трентонов, вспыхнул свет, распахнулась дверь, и навстречу ему выпорхнула радостная Эрика.

— Здравствуй, милый! Я так соскучилась по тебе! — Эрика поцеловала мужа, тем самым давая ему понять: субботний инцидент исчерпан и не стоит вспоминать о нем.

В тот момент Адам не мог только знать, что хорошее настроение Эрики частично объяснялось причудливыми часиками, которые были у нее на руке и которые она в очередной раз «прихватила» в магазине, пока муж был в отъезде.

Между тем Флоденхейл вылез из машины, и Адам представил его Эрике.

Эрика одарила гостя своей очаровательной улыбкой.

— Я видела вас во время автогонок. — И добавила: — Если бы я знала, что вы везете Адама домой, то, наверное, очень бы нервничала.

— Пьер ездит намного медленнее меня, — заметил Адам. — Он даже ни разу не превысил скорости.

— Как скучно! Надеюсь, хоть у вас там было веселее.

— Не так чтобы очень, миссис Трентон. По сравнению с другими компаниями, в которых мне доводилось бывать, здесь все было спокойно. Это, наверное, всегда так, когда собираются одни мужчины.

«Только не перебарщивай, дружок!» — чуть не вырвалось у Адама. Он почувствовал, как Эрика бросила на Пьера испытующий взгляд: видимо, молодой гонщик не привык общаться с умными, проницательными женщинами. Однако Эрика явно произвела впечатление на Пьера — она выглядела такой молоденькой и хорошенькой в своем шелковом брючном костюме, с длинными пепельными волосами, рассыпанными по плечам.

Войдя в дом, мужчины смешали себе по коктейлю и отправились с ними на кухню, где Эрика приготовила сандвичи с яичницей и кофе. Адам оставил Пьера с женой; ему надо было позвонить куда-то, а также подобрать материалы, над которыми, несмотря на усталость, он собирался поработать ночью, чтобы подготовиться к завтрашнему утру. Когда Адам вернулся, Эрика внимательно слушала Пьера, рассказывавшего об автогонках, — на этот раз, видимо, более подробно, чем в «коттедже».

Перед Пьером лежал лист бумаги, на котором он изобразил гоночную трассу:

— …так вот, когда выходишь на отрезок перед трибунами для зрителей, важно нащупать строго прямую колею. Если на скорости двести миль в час машина начнет «рыскать», потерянное время уже не наверстать. Обычно ветер дует под углом к треку, из-за чего приходится теснее прижиматься к стене, ну прямо в обнимку со старой доброй стенкой…

— Я наблюдала, как это делают гонщики, — заметила Эрика. — От одного вида у меня мурашки бегут по спине. А если на такой скорости зацепить стену…

— Уж если такое случится, лучше удариться боком, миссис Трентон. Мне, например, пришлось познакомиться с несколькими стенками…

— Зовите меня просто Эрика, — сказала она. — Неужели и такое случалось?

Адам забавлялся, слушая Пьера. Он несколько раз брал Эрику с собой на гонки, но никогда не замечал, чтобы она проявляла к ним такой интерес. Ему подумалось: наверное, это потому, что Эрика и Пьер инстинктивно прониклись симпатией друг к другу. Да это было и заметно: молодой гонщик так и сиял, по-мальчишески реагируя на проявляемый Эрикой интерес. Адам был благодарен случаю за то, что ему удалось восстановить душевное равновесие, не оказавшись в центре внимания жены. Хотя он и вернулся домой, мысли о Ровине не покидали его.

— Каждый трек, на котором проходят гонки, Эрика, — говорил Пьер, — гонщик обязан знать ну как… — Он замешкался, подыскивая сравнение, и добавил: — Как музыкант свой инструмент.

— Или как мужчина женщину, — произнесла Эрика. Оба рассмеялись.

— Надо знать каждую кочку, каждую ямку, как меняется поверхность трассы от жарких солнечных лучей или под воздействием мелкого дождика. Поэтому беспрерывные тренировки, гоняешь и гоняешь, пока не нащупаешь наилучший и самый быстрый вариант.

Обложившись бумагами, Адам сидел в другой половине комнаты.

— Все это очень напоминает нашу каждодневную жизнь, — произнес он.

Но те двое, видимо, не расслышали его реплики. И Адам решил про себя, что они, вероятно, не будут возражать, если он немного поработает.

— Когда вы участвуете в длительной гонке, например на пятьсот миль, — поинтересовалась Эрика, — бывает, чтобы вы отвлеклись? Вам случается подумать о чем-то другом?

Пьер снова улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

— Боже избави, нет! Это исключено, если хочешь победить или хотя бы остаться целым и невредимым. — И он пояснил: — Дело в том, что во время гонки приходится о многом помнить и многое держать под контролем. Каково положение других гонщиков на трассе, как обойти идущих впереди и как не дать отстающим обогнать тебя. А то вдруг неприятности — например, стерлась покрышка, — это неминуемо влечет за собой падение скорости по крайней мере на десятую долю секунды. И как только почувствуешь, что это случилось, то начинаешь размышлять и делать прикидки, чтобы вычислить наиболее подходящий момент, когда можно сменить колесо, что либо обеспечит тебе победу, либо лишит всяких шансов на успех, а пятьдесят ярдов до виража обязательно проверяешь давление масла, затем на витке назад — работу всех приборов и все время чутко прислушиваешься к пению мотора. А потом надо еще следить за сигналами, которые подает группа обслуживания. Иной раз так и посадил бы рядом секретаршу, чтоб помогла…

К этому времени Адам, всецело погрузившись в чтение документов, уже не слышал, о чем говорили Пьер и Эрика.

— Раньше я не имела об этом ни малейшего понятия, — сказала Эрика. — Теперь уж я буду смотреть на все другими глазами. Буду чувствовать себя как бы «своей».

— Мне бы очень хотелось, Эрика, чтобы вы увидели меня во время гонок. — Пьер прострелил взглядом комнату, потом снова посмотрел на Эрику. И чуть приглушенным голосом проговорил: — Адам сказал, что вы приедете на гонки «Талладега-500», но до того будут еще и другие.

— Где же?

— В Северной Каролине, например. Может быть, все-таки приедете? — Он смотрел на нее в упор, и она впервые почувствовала в нем этакое высокомерие, синдром звездной болезни, сознание того, что он — идол толпы. На его пути было, наверно, немало женщин.

— Северная Каролина — это ведь не очень далеко, — с улыбкой заметила Эрика. — Пожалуй, стоит подумать, а?

Некоторое время спустя до сознания Адама дошло, что Пьер Флоденхейл поднялся с кресла.

— Думаю, мне пора домой, Адам, — сказал Пьер. — Большое спасибо за то, что подвезли меня и пригласили зайти.

Адам положил в портфель папку с бумагами — прогнозы миграции населения в ближайшие десять лет с целью изучения тенденций спроса на легковые автомобили.

— Извините, что оказался не слишком гостеприимным хозяином, — сказал он. — Надеюсь, что жена восполнила этот пробел.

— Да, конечно.

— Можете взять мою машину. — Адам опустил руку в карман, чтобы достать ключи. — Завтра утром позвоните моей секретарше и сообщите, где находится машина. Секретарша распорядится, чтобы ее пригнали.

— Спасибо, — промямлил Пьер, — но Эрика сказала…

В этот момент Эрика торопливо вошла в гостиную, на ходу надевая поверх брючного костюма легкое автомобильное пальто.

— Я отвезу Пьера домой.

— Но в этом нет необходимости… — попробовал возразить Адам.

— Сегодня чудесный вечер, — настаивала Эрика. — И мне хочется немного проветриться.

Несколько мгновений спустя с шумом захлопнулась дверца автомобиля, взревел мотор, и звуки отъезжающей машины растаяли вдали. Дом Трентонов погрузился в тишину.

Адам поработал еще полчаса, потом поднялся в спальню. Он уже ложился в постель, когда Эрика вошла в дом, но к тому моменту, как она поднялась в спальню, Адам уже спал.

Адаму снилась Ровина.

Эрике снился Пьер.

Глава 17

Среди тех, кто занимается конструированием автомобилей, распространено убеждение, что самые удачные идеи рождаются неожиданно, словно взметающаяся в небо ракета, во время задушевных бесед поздно ночью, когда люди сидят и вслух размышляют, положив ноги на стол.

В отдельных случаях так оно и было. Именно таким образом возник у Форда «мустанг», самая потрясающая модель, родившаяся на заводах Детройта и предопределившая тенденцию автомобилестроения на целый период после второй мировой войны, предшественница целого поколения машин, выпущенных «Фордом», «Дженерал моторс», «Крайслером» и «Америкэн моторс»; подобным же образом, хотя и без особых сенсаций, возникали и другие модели. Поэтому, когда нормальные люди уже давно спят, дизайнеры нередко засиживаются в своих кабинетах, дымят и обмениваются идеями, надеясь на внезапное озарение.

Как-то ночью в начале июня — через две недели после загула в «коттедже» Хэнка Крейзела — именно этим и занимались Адам Трентон и Бретт Дилозанто.

Поскольку концепция «Ориона» зародилась ночью, они вместе с другими надеялись, что муза посетит их точно так же и при конструировании «Фарстара», очередной сенсационной модели. Уже несколько месяцев подряд шли бесконечные заседания «мозгового треста» — расширенные и в узком составе, а чаще всего с участием всего двух человек: Адама и Бретта, и тем не менее четко определить направление работы над моделью «Фарстар» никак не удавалось. «Фундамент» (как выражался Бретт Дилозанто) был заложен. В основном была подготовлена документация, необходимая для осуществления проекта и в какой-то мере отвечавшая на следующие возможные вопросы: какова ситуация на сегодняшний день? Кто продает и кому? В чем мы правы? В чем ошибаемся? Чего покупатели ждут от машины? Что они на самом деле хотят получить? Какие потребности будут у них через пять лет и каких рубежей к тому времени достигнем мы? В политическом, социальном, интеллектуальном, сексуальном планах? Какова будет численность населения? Вкусы? Мода? Какие новые проблемы будут волновать людей? Какова будет возрастная структура населения? Кто будет богатым? Кто — бедным? Кто — между ними? Где? Почему? Эти и множество других вопросов, фактов, статистических данных были пропущены через электронные мозги компьютеров. Теперь же требовалось то, на что не способен ни один компьютер: внутреннее чутье, толчок, озарение, гений.

Одна из проблем заключалась, к примеру, в следующем: чтобы определить внешний облик «Фарстара», надо было знать, как пойдут дела с «Орионом». Но «Орион» предстанет на суд публики только через четыре месяца, а то, как он «прошел», ясно будет лишь полтора года спустя. Поэтому конструкторам приходилось заниматься гаданием — тем, чем вынуждена заниматься вся автомобильная промышленность, раз требуется столько времени для разработки каждой новой модели.

Сегодняшнее бдение Адам и Бретт начали в «лаборатории вивисекции», где автомобили разбирают на части.

Это была не просто лаборатория, а отдел, занимавший целое здание, — хранилище секретов, которое тщательно оберегалось и куда редко проникал кто-либо из посторонних. Однако перед тем, кто туда попадал, открывался удивительный мир правдивейшей информации, так как здесь разбирали и разрезали на части и собственные изделия, и изделия конкурентов, а затем объективно сравнивали их. У каждого из трех гигантов автомобильной промышленности были такие лаборатории или нечто подобное.

Здесь полагалось честно и откровенно говорить, если автомобиль конкурента или его отдельные узлы и агрегаты оказывались надежнее, легче, экономичнее, были рациональнее смонтированы или обнаруживали другие преимущества. Характерно, что преданность той или иной компании никогда не влияла на такие суждения.

Исследования этой лаборатории иной раз ставили в весьма неприятное положение инженеров и дизайнеров, хотя им было бы еще неприятнее, если бы об этом стало известно прессе или широкой публике. Но это случалось довольно редко. Да и компании не позволяли себе распускать слухи о дефектах, обнаруженных в автомобилях конкурентов, ибо подобная тактика уже назавтра могла повлечь за собой ответную реакцию. Так или иначе, лаборатории делали нужное дело: проверяли изделия и конструкции своей компании и учились у других.

Адам и Бретт явились сюда, чтобы посмотреть три разобранных малолитражных автомобиля: выпускаемую их компанией малолитражку, «фольксваген» и еще один импортный автомобиль — японский.

Техник, задержавшийся после работы по просьбе Адама, впустил их в залитый светом холл, откуда, миновав еще несколько дверей, они попали в просторное помещение с высокими потолками, окаймленное стеллажами, которые поднимались от пола до потолка.

— Извините, что испортил вам вечер, Нил, — сказал Адам. — Раньше у нас никак не получалось.

— Не страшно, мистер Трентон. Мне ведь платят сверхурочные. — Немолодой уже техник, человек квалифицированный, некогда работавший механиком на конвейере, а теперь помогавший разбирать автомобили, подвел их к секции, из которой было выдвинуто несколько ящиков. — Тут все, о чем вы просили.

Бретт Дилозанто окинул взглядом помещение. Хотя он бывал здесь достаточно часто, процесс демонтажа неизменно завораживал его.

Лаборатория приобретала автомобили, как обычные покупатели — через магазины. В качестве покупателя выступало всегда какое-нибудь частное лицо, так что агенту по продаже и в голову не приходило, что данная машина предназначена не для езды, а для детального лабораторного исследования. В качестве объекта изучения намеренно брались стандартные серийные машины.

Как только поступал новый автомобиль, его тотчас отправляли в подвальное помещение на демонтаж. Там его разбирали на части, и сами части — на отдельные составные элементы, каждый из которых пронумеровывали, заносили в каталог и описывали, включая вес каждой детали. Замасленные, грязные части оттирали.

Четырем техникам требовалось от десяти дней до двух недель, чтобы разобрать стандартный автомобиль на части, каталогизировать их и разложить на стендах.

Здесь иногда рассказывали такую историю — правда, никто не знал, насколько она соответствует действительности: группа, занимавшаяся демонтажем, решила как-то подшутить над своим коллегой, и, пока тот проводил отпуск в Европе, они на досуге разобрали его машину. Когда хозяин вернулся из отпуска, его автомобиль по-прежнему был в гараже, но только разобранный на несколько тысяч частей. Человек этот был опытным механиком, немало лет проработавшим в лаборатории, и он решил собрать свой автомобиль. На это у него ушел год.

Техника демонтажа столь сложна, что для этого существуют специальные уникальные инструменты.

Разобранные части хранятся в выдвижных ящиках, объединенных в секции. Это позволяет рассматривать детали, как анатомированные трупы, и сопоставлять их.

Сюда, например, могли вызвать инженера компании и сказать ему: «Вы только посмотрите на фары конкурентов! Они составляют единое целое с креплением радиатора, а не торчат сами по себе. Их метод дешевле и лучше. Нам надо учесть!»

Это называлось экономией на производстве и сокращало расходы, так как каждый цент, сэкономленный на отдельно взятом автомобиле, оборачивался тысячами долларов при его серийном выпуске. Так, в шестидесятые годы компании «Форд» удалось сберечь колоссальную сумму, экономя на каждом автомобиле всего двадцать пять центов. Произошло это благодаря изменению конструкции главного тормозного цилиндра после изучения этой детали у «Дженерал моторс».

Другие специалисты, как сейчас Адам и Бретт, изучали автомобили конкурентов, чтобы быть в курсе конструкторских новинок и черпать вдохновение для своей работы.

В выдвижных ящиках, к которым подвел их техник, были разложены детали новенького «фольксвагена». С плохо скрываемым раздражением он сказал:

— Вот уже сколько лет разбираю «фольксвагены». И, черт возьми, качество всегда отменное.

Бретт кивнул в знак согласия:

— Хотелось бы, чтобы и о нашей продукции можно было сказать то же самое.

— Мне тоже хотелось бы, мистер Дилозанто. Но не получается. По крайней мере здесь. — Когда они подошли к ящикам, где лежали детали их собственной малолитражки, он заметил: — На этот раз наша модель показала себя совсем неплохо. Если б не этот немецкий «жук», мы были бы в полном порядке.

— А все потому, что сборка американских малолитражек во многом автоматизирована, — сказал Адам. — Выпуск «веги» на новом заводе в Лордстауне вызвал значительные перемены. А чем больше автоматизирован процесс, чем меньше людей у конвейера, тем выше качество.

— Может, оно где и повышается, но только не в Японии, — заметил техник, — во всяком случае, не на том заводе, который производит вот этих клопов. Ей-богу, мистер Трентон! Ну посудите сами!

И все стали разглядывать детали японского автомобиля — третьей машины, ради которой они сюда пришли.

— Папье-маше и солома, — сказал Бретт.

— Одно вам скажу, сэр. Не хотел бы я, чтобы близкий мне человек ездил в такой штуковине. Это же мопед на четырех колесах, причем плохой.

Они еще долго стояли у стендов, внимательно изучая детали интересовавших их автомобилей. Затем пожилой техник проводил их до дверей.

У выхода он спросил:

— Чем теперь порадуете, господа? Я имею в виду нашу лабораторию.

— Хорошо, что вы мне напомнили, — сказал Бретт. — Мы затем и пришли сюда, чтобы вас об этом спросить.

В любом случае это будет малогабаритная машина — так считали все. Оставалось решить главное: какая это будет машина.

Когда они вернулись к себе в административное здание, Адам заметил:

— Долгое время, вплоть до семидесятых годов, большинство людей в нашем деле считали, что малолитражка — это мода, которая скоро пройдет.

— И я был одним из них, — признался Элрой Брейсуэйт. Серебристый Лис присоединился к ним вскоре после того, как они вернулись из лаборатории. Теперь уже впятером — Адам, Бретт, Брейсуэйт и еще двое плановиков — сидели в кабинете Адама и на первый взгляд сотрясали воздух, болтая на отвлеченные темы, а на самом деле надеялись таким путем пробудить друг у друга новые идеи. На столах и подоконниках стояли грязные кофейные чашки и переполненные окурками пепельницы. Было уже за полночь.

— Я думал, что увлечение малолитражками продлится недолго, — сказал Брейсуэйт. Он провел рукой по своей серебристой гриве, которая в этот вечер была необычно взъерошена. — Я тогда работал тоже в весьма влиятельной компании, но все мы ошибались в своих расчетах. Насколько я сейчас вижу, автомобильная промышленность еще долго будет нацелена на производство малолитражных машин.

— Может быть, даже — отныне и вовеки, — заметил один из плановиков, интеллигентный молодой негр в больших очках по имени Кэстелди, которого год назад взяли на работу прямо из Йельского университета.

— Ничто не вечно, — возразил Бретт Дилозанто. — Мода на автомобили столь же капризна, как длина юбок, прическа или язык тинейджеров. Но в данный момент я согласен с Элроем: малолитражка — символ нынешнего общества, и похоже, что это надолго.

— Кое-кто, — заметил Адам, — считает, что малолитражка никакой не символ. Просто людям стало наплевать на то, что думают по поводу их положения в обществе.

— Вы этому не верите так же, как и я, — возразил Бретт.

— И я тоже не верю, — сказал Серебристый Лис. — За последние несколько лет, конечно, изменилось многое, но только не натура человека. Разумеется, налицо синдром «перевернутых ценностей» — в смысле положения в обществе. Да, это модно, но все сводится к тому же, что и всегда: стремлению человека не быть похожим на окружающих или же возвышаться над ними. Даже отщепенец, переставший мыться, жаждет занять свое особое положение в обществе.

— В таком случае, — заметил Адам, — может быть, нам нужен автомобиль, который устраивал бы тех, кто стремится к антиценностям.

— Едва ли. — Серебристый Лис только покачал головой. — Мы все же вынуждены считаться со вкусами обывателей — этой прочной основы нашей клиентуры.

В разговор вступил Кэстелди.

— Но большинство обывателей себя таковыми не признают, — сказал он. — Поэтому теперь и президенты банков носят бакенбарды.

— Как, впрочем, все мы! — И Брейсуэйт пригладил свои. Все рассмеялись.

— А может быть, все это не столь уж и смешно, — заметил Адам. — Может быть, именно это подсказывает нам путь к пониманию того, какая модель нам не нужна. Очевидно, нам не нужна машина, похожая на те, что мы выпускали до сих пор.

— Ну, это чересчур расплывчато, — возразил Серебристый Лис.

— Вместе с тем эту идею нельзя сбрасывать со счетов, — задумчиво произнес Бретт.

— Окружающая среда, — вставил Кэстелди, — тоже обусловливает стремление к «перевернутым ценностям», как мы это назвали. Я еще включил бы сюда общественное мнение, недовольство публики, положение национальных меньшинств, экономические и финансовые трудности и все остальное.

— Это верно, — сказал Адам и, подумав, добавил: — Как известно, мы уже не раз обсуждали эту тему, но давайте еще раз перечислим факторы, составляющие окружающую среду.

Кэстелди заглянул в свои записи.

— Загрязнение воздуха — люди хотели бы что-то в этой связи предпринять.

— Позвольте внести поправку, — проговорил Бретт. — Все хотят, чтобы другие что-то предприняли. Но ни один человек не намерен отказываться от личных средств передвижения — каждый хочет ездить в собственном автомобиле. Этот вывод подтверждается всеми нашими опросами.

— Так это или нет, — сказал Адам, — но автомобилестроители кое-что предпринимают для предотвращения загрязнения воздуха, в то время как отдельные граждане мало чего тут могут добиться.

— И тем не менее, — не отступал Кэстелди, — многие считают, что маленький автомобиль загрязняет атмосферу меньше, чем большой. Это подтверждают и наши исследования. — Он снова заглянул в свои записи. — Можно я продолжу?

— Я постараюсь больше вас не перебивать, — заметил Бретт. — Но ручаться не могу.

— В экономическом плане, — продолжал Кэстелди, — главная проблема сейчас не количество бензина, расходуемого на милю, а стоимость парковки.

Адам кивнул:

— Не спорю. На улице поставить машину становится все труднее, а стоянки все дорожают.

— Но во многих городах парковка малолитражных автомобилей обходится дешевле. Отсюда и желание приобрести такой автомобиль.

— Все это нам известно, — раздраженно заметил Серебристый Лис. — И мы ведь уже договорились, что малолитражка заслуживает предпочтения.

Во взгляде Кэстелди за стеклами очков появилась явная обида.

— Элрой, — сказал Бретт Дилозанто, — молодой человек помогает нам размышлять на эту тему. Так что, если вы разделяете это желание, перестаньте его одергивать.

— О Господи! — взмолился Серебристый Лис. — До чего же вы обидчивы. Я ведь просто высказал то, что у меня было на душе.

— Представьте себе, что вы просто симпатичный малый, — не отступался Бретт. — А не вице-президент компании.

— Ну и наглец! — Брейсуэйт усмехнулся. Затем, обращаясь к Кэстелди, добавил: — Извините. Пожалуйста, продолжайте.

— Я хотел сказать, мистер Брейсуэйт…

— Элрой…

— Да, сэр. Так вот, я хотел сказать, что все это — часть общей картины.

Они потолковали еще некоторое время об окружающей среде и проблемах, стоящих перед человечеством: перенаселении, сокращении пространства на душу населения, загрязнении воздуха и воды, натравливании народов друг на друга, бунтах, новых представлениях и новых ценностях у молодежи, той самой, которая скоро будет править миром. Однако, несмотря на все эти перемены, автомобили в обозримом будущем, видимо, по-прежнему будут существовать. Но какие автомобили? Наверняка будут и такие, как сейчас, или похожие, но, безусловно, не могут не появиться и другие, в большей мере отвечающие потребностям общества.

— Раз уж мы заговорили о потребностях, — заметил Адам, — давайте попробуем их обобщить.

— Для начала поищем какое-нибудь емкое слово, — тотчас откликнулся Кэстелди. — Я бы сказал — «целесообразный».

— Век целесообразности, — произнес Бретт Дилозанто, словно пробуя это словосочетание на язык.

— В какой-то мере — да, — сказал Серебристый Лис. — Но не полностью. — Он жестом попросил внимания, собираясь с мыслями. Все замолчали. Наконец он проговорил по слогам: — О'кей, итак, концепция «целесообразности» принята. Это новейший символ общественного положения, отвечающий стремлению к «перевернутым ценностям», или как там его ни назови, — все мы согласны, что суть от этого не меняется. Я даже взял бы на себя смелость утверждать, что этому символу, наверное, принадлежит будущее. Однако человеку присуща не только жажда целесообразности, но и многое другое: в нас от рождения заложена тяга к передвижению; затем к этому прибавляется жажда власти, быстроты, сильных ощущений — все это остается с нами до конца наших дней. В самой натуре нашей заложена тяга к экстравагантности, и вопреки целесообразности нас тянет на всякие штучки-дрючки. От этого никуда не уйдешь. Никогда.

— Тут я с вами, пожалуй, соглашусь, — сказал Бретт. — В качестве доказательства достаточно вспомнить ну хотя бы тех, кто мастерит «песчаные» вездеходы. Они — ярые приверженцы малолитражки, и вместе с тем в них живет тяга к экстравагантности.

— Вездеходов выпущено уже десятки тысяч, — задумчиво добавил Кэстелди. — И их становится все больше. Сейчас их можно встретить даже в городах.

Серебристый Лис передернул плечами.

— Они берут практичный «фольксваген» без всяких штучек-дрючек, разбирают его до шасси, а потом добавляют всякие штучки-дрючки.

В голове Адама шевельнулась одна мысль. Она была связана с тем, о чем они говорили… с разобранным на части «фольксвагеном», который он видел раньше… и с чем-то еще — смутным, неуловимым… какая-то фраза, которую он не мог вспомнить… Остальные продолжали беседовать, Адам же судорожно напрягал память.

Услышанная где-то фраза так и не пришла ему на ум, зато он вспомнил иллюстрацию, которую видел в журнале дня два назад. Этот журнал все еще лежал у него в кабинете. Он извлек его из стопки газет и журналов в другом конце комнаты и раскрыл на нужной странице. Остальные с любопытством смотрели на Адама.

Иллюстрация была цветная. На берегу моря, среди дюн, по крутому склону карабкался вездеход. Все колеса его остервенело вращались, судорожно нащупывая сцепление с почвой и оставляя позади песчаное облако. Фотограф искусно подобрал такую выдержку, что контуры машины смазались, в результате чего острее ощущалась стремительность движения. Подпись под фотографией гласила, что число владельцев таких машин «растет не по дням, а по часам»: уже почти сто фирм делают для них кузова. В одной только Калифорнии выпущено восемь тысяч вездеходов.

— Уж не собираетесь ли вы заняться выпуском вездеходов? — шутливо бросил Бретт, заглянув в журнал через плечо Адама.

Адам покачал головой. Как бы ни расширялся круг владельцев этих «песчаных» автомобилей, они все равно лишь дань моде, рафинированная выдумка конструкторов, и не Большой тройке заниматься таким делом. В этом Адам был убежден. Но та фраза, которую он вспоминал, была как-то связана с этим… Так ничего и не вспомнив, он бросил журнал на стол.

И тут, как часто бывает в жизни, на помощь пришел случай.

Над столом, на который Адам швырнул журнал, висела в рамке фотография лунной капсулы «Аполлона-11» при первой посадке на Луну. Кто-то подарил ее Адаму. Она понравилась ему, он поместил ее в рамку и повесил на стену. На переднем плане была капсула, астронавт стоял над нею.

Бретт взял со стола журнал с изображением вездехода и показал собеседникам.

— Эта штука несется как угорелая, я сам однажды на такой ехал, — заметил Бретт. И, посмотрев на иллюстрацию, добавил: — Но уродлива до чертиков.

«И лунная капсула тоже», — подумал Адам.

И ведь действительно уродлива: одни острые края и углы, то там, то здесь что-то торчит, сплошные несуразности, никакой симметрии, ни одной четкой кривой. Но поскольку лунная капсула отлично выполнила свое назначение, никто уже не замечал, что она уродлива, она даже казалась по-своему красивой.

И тут он вспомнил.

Ту фразу произнес он сам. Наутро после проведенной с Ровиной ночи он сказал: «Знаешь, что бы я сказал сегодня? Я сказал бы: уродство — это прекрасно».

Уродство — это прекрасно.

Лунная капсула уродлива. И вездеход тоже. Но оба функционально полезны, оба сконструированы для конкретной цели и отвечают ей. А почему не должен быть такой же автомобиль? Почему бы совершенно сознательно не попытаться сконструировать автомобиль — уродливый по существующим стандартам, но настолько отвечающий потребностям и девизу нашего времени, которое можно назвать «веком целесообразности», что в силу этого он покажется красивым?

— У меня мелькнула идея насчет «Фарстара», — сказал Адам. — Только не давите на меня. Дайте объяснить все по порядку.

В комнате воцарилась тишина. Адам собрался с мыслями и, тщательно подбирая слова, начал излагать свою идею.

Все они в этой группе обладали достаточно большим опытом, чтобы мгновенно с восторгом ухватиться за чью-то идею. Тем не менее Адам сразу ощутил напряженность, которой не было прежде, и возрастающий интерес, с каким его слушали. Серебристый Лис погрузился в раздумье, прикрыв глаза. Юный Кэстелди почесывал мочку уха, что указывало у него на сосредоточенную работу мысли, а другой конструктор, который до сих пор в основном отмалчивался, не сводил глаз с Адама. Пальцы у Бретта Дилозанто так и чесались. Полубессознательно Бретт придвинул к себе блокнот.

Когда Адам закончил, Бретт вскочил с кресла и стал ходить по комнате. Обрывки мыслей, фраз сыпались, словно мелкие куски, выпавшие из мозаики…

— На протяжении многих веков художники видели красоту в уродстве… Достаточно вспомнить изломанные, искореженные скульптуры — от Микеланджело и до Генри Мура… А в наше время приваренные друг к другу куски металла — у одних это вызывает усмешку, кажется им бесформенным, но ведь не у всех… Или возьмите живопись: авангардистские формы — картонные коробки для яиц, суповые консервные банки в коллажах… А сама жизнь! Юная, миловидная девушка или беременная туша — кто из них прекрасней?.. Все всегда зависит от того, как на это смотреть. Форма, симметрия, стиль, красота — всегда относительны.

Бретт ударил кулаком по ладони другой руки.

— У нас перед глазами Пикассо, а мы создаем такие модели, словно они только что сошли с полотен Гейнсборо.

— Кажется, в Книге бытия, — заметил Серебристый Лис, — сказано: «Да отверзнутся очи ваши». — И осторожно добавил: — Только давайте не увлекаться. В этом что-то есть. Но если даже мы и нащупали решение, нам предстоит еще долгий путь.

Бретт уже делал наброски, его карандаш вычерчивал на бумаге какие-то формы, потом он столь же импульсивно откидывал их в сторону. Бретт отрывал лист за листом из своего блокнота и бросал их на пол. Так мыслят дизайнеры. Позже надо будет подобрать все брошенные листы — ведь если в эту ночь выкристаллизуется что-то существенное, все наброски пригодятся.

Однако Бретт знал, что Элрой Брейсуэйт прав. Серебристый Лис, проработавший в автомобильной промышленности гораздо дольше любого из присутствовавших здесь, видел, как новые модели автомобилей возникали и доходили до практической реализации, но знал и такие случаи, когда проект, поначалу выглядевший весьма перспективным, затем отбрасывался по непонятным причинам или вообще без причин.

Внутри самой компании на пути любой новой идеи возникали бесчисленные барьеры, которые надо было преодолевать, неисчислимые критические замечания, которые надо было опровергать, бесконечные заседания, где противники новой идеи встречали ее в штыки. Но даже если новая концепция проходила все эти препоны, были еще первый вице-президент, президент и председатель совета директоров компании, которые могли в любой момент наложить вето…

И тем не менее некоторые идеи все же пробивали себе дорогу и становились реальностью.

Так, например, случилось с моделью «Ориона». И… может быть… эта концепция, родившаяся сейчас в голове конструкторов, эти семена, посеянные здесь сегодня, воплотятся в «Фарстар».

Кто-то принес еще кофе, и разговоры затянулись далеко за полночь.

Глава 18

Кейс Йетс-Браун в своем рекламном агентстве Оу-Джи-Эл волновался и нервничал из-за того, что документальный фильм «Автосити» снимался без сценария.

— Сценарий должен быть, — заявил Йетс-Браун Барбаре Залески, позвонив ей из Нью-Йорка. — Если его не будет, как мы сможем отсюда защищать интересы клиента и делать предложения?

На другом конце провода, в Детройте, Барбаре так и хотелось ответить директору-распорядителю, что меньше всего здесь требуется вмешательство начальства с Мэдисон-авеню. Тогда из искреннего и честного фильм превратится в выхолощенную, лакированную поделку. Но Барбара не сказала этого, а лишь повторила точку зрения режиссера Веса Гропетти, весьма способного и уже достаточно зарекомендовавшего себя человека, с авторитетом которого нельзя было не считаться.

А Гропетти заявил: «Можно, конечно, что угодно написать на бумаге, но это ни в коей мере не будет отражать атмосферы, царящей в Детройте, потому что мы еще толком ее не знаем. Вооружившись самой современной съемочно-звуковой аппаратурой, мы и прибыли сюда, чтобы попытаться ее уловить».

Невысокого роста, с густой, окладистой бородой, режиссер был похож на взъерошенного воробья. Он всегда ходил в черном берете и куда больше заботился о зрительных образах, чем о словах. «Я хочу, — заявил он, — чтобы обитатели городского гетто — работяги, девушки и парни — рассказали нам, что они думают о своей жизни и как смотрят на нас, подонков. А это значит — о том, кого и что они ненавидят, каковы их надежды, радости, разочарования, чем они дышат, как спят, развратничают, потеют, что видят и чем пахнут. Все это я собираюсь заснять на пленку — их рожи, голоса, причем без каких-либо проб и репетиций. И пусть говорят так, как умеют. Не исключено, что я пну одного-другого в зад, чтобы он взвился от злости, но так или иначе заставлю говорить, и, пока они будут говорить, камера будет скользить по лицам, словно натренированный глаз проститутки, и мы увидим Детройт, как они его видят — взглядом обитателей городского гетто».

И этот подход вполне себя оправдывает, заверила Барбара Йетс-Брауна.

Гропетти решил снимать методом Sinema verite[12] и теперь с камерой в руках и с минимальным количеством съемочных приспособлений бродил по улицам города в сопровождении операторов, убеждая людей свободно и непринужденно — а иногда и взволнованно — рассказывать о своей жизни. Барбара, которая обычно сопровождала его в киноэкспедициях, знала, что, обладая гениальным инстинктом выбора, Гропетти умел заставить отобранных для съемки людей забыть о том, что на них направлены объектив и осветительная аппаратура. Никто не знал, что нашептывал маленький режиссер людям, прежде чем они открывали рот перед камерой; иногда, склонив голову, он несколько минут проникновенно смотрел им в глаза. И это всегда вызывало ответную реакцию — смех, антипатию, человеческий контакт, стремление замкнуться, угрюмость, наглость, настороженность, гнев, а иногда — как в случае с молодым черным активистом, который вдруг так разговорился, что не остановишь, — даже откровенную ненависть.

Почувствовав, что встретил подходящего собеседника, Гропетти мгновенно отскакивал в сторону, чтобы оператор по его тайному сигналу успел зафиксировать на пленку выражение лица и невольно вырвавшиеся у человека слова. А потом Гропетти мог с безграничным терпением повторять одно и то же, пока не добивался того, чего хотел, — раскрытия личности, не важно, доброй или злой, симпатичной или безумной, зато жизненно правдивой и реальной, не скованной присутствием неуклюжего интервьюера.

Барбара уже видела отдельные кадры и целые сюжеты, отснятые на улицах города, и пришла в полный восторг. С операторской точки зрения отснятый материал вызывал в памяти портреты Кэрша, оживленные и озвученные магией Гропетти.

— Поскольку фильм будет называться «Автосити», — заметил Йетс-Браун, выслушав Барбару, — может, вы все же напомните Гропетти, что в городе есть не только люди, но и автомобили и что мы надеемся увидеть на экране некоторые из них, причем желательно те, что выпускает наш заказчик.

Барбара почувствовала, что старший инспектор уже начал сожалеть о своем решении: не стоило давать ей всю полноту власти над фильмом. Вместе с тем он понимал, что съемки любого фильма должен возглавлять кто-то один и что, пока агентство не отстранит Барбару или не уволит, таким человеком будет она.

— Автомобили непременно будут в фильме, — заверила Барбара Йетс-Брауна, — причем автомобили именно нашего заказчика. Мы это не акцентируем, но и не скрываем, поэтому большинство зрителей их узнает. — И она рассказала о съемках, уже начавшихся в сборочном цехе автомобильной компании, с упором на показ неквалифицированных рабочих, набранных среди жителей гетто, в том числе Ролли Найта.

Во время съемок рабочие на конвейере даже не заметили, что камера была направлена на Ролли. Частично это объяснялось просьбой самого Ролли, а частично — стремлением реалистически показать окружающую обстановку.

Леонард Уингейт, заинтересовавшийся проектом, над которым работала Барбара, еще в тот вечер, когда они встретились на квартире у Бретта Дилозанто, помог им без излишнего шума организовать съемки. На заводе стало известно лишь то, что снимают какой-то участок конвейера, причем никому толком не было известно, с какой целью. Только Вес Гропетти, Барбара да оператор и звукооператор знали, что большую часть времени они лишь делают вид, будто снимают производство, тогда как на самом деле главной их заботой было снять Ролли Найта.

На пленку же записывались только производственные шумы. Потом Барбаре воспроизвели сделанную запись. Это была жуткая какофония, которая, однако, могла служить на редкость удачным фоном для отснятых кадров.

Голос Ролли Найта Гропетти решил наложить позже, записав его прямо на квартире, где Ролли проживал со своей подружкой Мэй-Лу. При этом обещал присутствовать и Леонард Уингейт. Кроме того, хотя Барбара не сообщила этого Кейсу Йетс-Брауну, будет и Бретт Дилозанто.