Природа зверя Пенни Луиза
Мирна кивнула:
– У меня была частная практика, но я, как вы знаете, работала также на полставке в пенитенциарной системе.
– А в зоне для особо опасных преступников вы бывали?
– В ЗООП? – переспросила Мирна. – Меня просили поработать там. Я съездила туда один раз, но так и не вышла из машины.
– Почему?
Она открыла рот и тут же закрыла, собираясь с мыслями. Пытаясь найти слова, чтобы выразить то, что и мыслью-то нельзя было назвать.
– Вы знаете такое словосочетание – «забытый богом»?
– Конечно, – кивнул Арман.
– Вот почему. Я сидела на парковке ЗООП и смотрела на стены. – Мирна покачала головой. – Так и не смогла заставить себя войти в такое забытое богом место.
Оба они знали это здание – жуткого вида монолитное сооружение, поднимающееся из земли.
– В других местах заключения вы по-прежнему работали с преступниками, – заметил Арман. – С убийцами, насильниками. Но в конечном счете бросили все и приехали сюда. Почему?
– Потому что перебрала. Я их не виню – вина тут только моя. Они были слишком искалечены умственно. Я не могла им помочь.
– Может быть, некоторые из них не подлежали лечению, потому что вовсе не были искалечены, – предположил Арман.
За окном он видел всплески удивительных красок в лесу, покрывающем горы. Клены, дубы, яблони преображались. Готовились. Вот где начиналась осень. Высоко в горах. А потом она спускалась, настигая их в долине. Осень, разумеется, наступала со всей неизбежностью. Арман лицезрел ее приход.
– Кофе? – спросил он, поднимаясь из кресла и перешагивая через Анри.
– Будьте добры.
Наливая кофе, он продолжал говорить:
– Джона Флеминга арестовали и судили восемнадцать лет назад.
– Такие преступления не стираются из памяти, верно? – сказала Мирна, заканчивая его мысль, и взяла у него кружку. – Вы его знаете?
– Я следил за делом, – сказал Гамаш, возвращаясь на прежнее место. – Он совершил свои преступления в Нью-Брансуике, но судили его здесь, так как считалось, что в Нью-Брансуике суд не может быть объективным.
– Я помню. Он все еще здесь?
Гамаш кивнул:
– В зоне для особо опасных преступников.
– Вы поэтому спросили меня про ЗООП?
Гамаш кивнул.
– Он получает помощь?
– Помочь ему невозможно.
– Послушайте, я ведь не говорю, что из него когда-нибудь получится примерный гражданин, – сказала Мирна. – Я не говорю, что смогла бы доверить ему своего ребенка…
Мирна хорошо знала Армана, а потому не могла не заметить легчайшую тень, промелькнувшую по его лицу. Всего лишь тень.
– …но он человеческое существо, и его, вероятно, преследуют кошмары после всех совершенных им преступлений. Не исключено, что время и терапия помогут и ему. Я не говорю о его освобождении. Я говорю о том, чтобы помочь ему освободиться хотя бы от части его демонов.
– Джон Флеминг никогда не исправится, – тихо произнес Гамаш. – И поверьте мне, нам бы не понравились его демоны, отпусти мы их на свободу.
Мирна хотела возразить, но не стала. Если кто и верил во второй шанс, так это Арман Гамаш. Она была его другом и неофициальным психотерапевтом. Знала его сокровенные тайны, его неколебимые убеждения, его самые глубинные страхи. Но теперь она засомневалась, знает ли. И еще она спросила себя, какие демоны могут обитать в этом человеке, специализирующемся на раскрытии убийств.
– Что вам известно такого, чего не знаем мы, Арман?
– Я не могу сказать.
– Я тоже следила за судебным процессом… – Она замолчала и посмотрела на него.
И тут ее осенило. Она поняла, что именно он говорит, не говоря ничего.
– Мы знаем не все, верно, Арман? Состоялся еще один процесс, закрытый.
Процесс в процессе.
Мирна, сотрудничавшая с полицией, знала, что законодательство допускало такое, но сама никогда не слышала ни о чем подобном.
Один процесс был публичным, но за плотно закрытыми и запертыми дверями проводилось другое заседание. И на нем оглашались сведения, которые считались слишком страшными, а потому непосильными для общества.
Насколько же страшным должно быть преступление, если оно могло потрясти фундаментальные основы общества? Насколько страшна эта правда, если ее невозможно предъявить обществу? На таком процессе присутствовали только обвиняемый, судья, прокурор, адвокат, охранник и стенографист. И еще один человек.
Один человек, не имеющий никакого отношения к расследованию, но специально избранный, чтобы представлять всех канадцев. Он принимал на себя весь ужас. Он слышал и видел то, что невозможно забыть. А по окончании процесса жил с этим и уносил свои знания с собой в могилу, чтобы остальному обществу не нужно было нести на себе этот страшный груз. Одного человека приносили в жертву ради всеобщего блага.
– Вы не просто читали материалы дела, да? – спросила Мирна. – Проводился еще и закрытый процесс, верно?
Арман смотрел на нее, чуть сжав губы.
Гамаш и Анри вышли из книжного магазина и двинулись вокруг деревенского луга, вдыхая свежий, прохладный осенний воздух. Вдыхая запах перезревших яблок и свежескошенной травы, слушая, как шуршат под ногами только что опавшие листья.
Конечно же, он ничего не сказал Мирне. Не мог. Информация была засекречена. И даже если бы он имел право рассказать ей о преступлениях Джона Флеминга, то не стал бы этого делать.
Ему и самому хотелось бы не знать.
Каждый день, когда двери закрытого суда открывались и выпускали его, Арман возвращался в управление полиции в Монреале и смотрел через окно своего кабинета на горожан, снующих внизу. Они стояли под светофором, спешили кто в бар, кто к дантисту. Думали о покупках, о счетах, о начальстве.
Они не знали. Они читали газеты, смотрели телевизионные отчеты о процессе и считали Флеминга монстром, но они не знали и половины правды.
Арман Гамаш чувствовал, что будет до гробовой доски благодарен судье, которому хватало мужества рассматривать самые жуткие подробности дела. И еще он спрашивал себя, вычищают ли зал после каждого заседания. Дезинфицируют ли. Или сжигают дотла.
Или же просто закрывают двери и возвращаются к своей жизни, а по вечерам в темноте молят Бога, которого считают всемогущим, о том, чтобы Он даровал им забвение? Чтобы даровал им ночи без сновидений. Чтобы перевел часы назад – в то время, когда они не знали.
Знание не всегда сила. Иногда оно калечит.
Мирна предполагала, что терапия может со временем излечить Флеминга от его демонов. Но Арман Гамаш знал: это невозможно. Потому что демоном был сам Джон Флеминг.
И теперь ему удалось бежать из тюремной камеры. Проскользнуть сквозь решетку. В виде слов.
Джон Флеминг снова объявился в мире.
Пришел, чтобы сыграть в свою игру.
Глава пятая
– Что вам надо? – крикнула в темноту Антуанетта.
Она стояла на ярко освещенной сцене, приложив руку ко лбу и вглядываясь в темноту, как мореход в поисках земли.
– Поговорить с вами, – прозвучал в зале голос Армана.
– Мне кажется, вы уже и без того наговорили немало!
Брайан вышел из-за кулисы с бутафорской лампой:
– Ты с кем говоришь?
Арман поднялся по ступенькам:
– Со мной. Salut, Брайан.
– Ну, вы довольны? – спросила Антуанетта, подходя к нему. – Мирна и Габри отказались участвовать. Теперь главную роль, которую собирался играть Габри, придется исполнять Брайану.
– Мне?..
– Пьесу довольно трудно поставить, даже когда актеры не отказываются от ролей, – продолжила Антуанетта.
– Значит, вы не отказались от постановки? – спросил Гамаш.
– Конечно, – резко сказала она. – Несмотря на все ваши усилия. Остальные актеры появятся через несколько минут. Я прошу вас уйти, прежде чем вы нанесете нам еще больший вред.
– Вы скажете им, кто написал пьесу?
– То есть если не скажу я, то скажете вы? Вы поэтому здесь? Чтобы убедиться, что наверняка уничтожили постановку? Боже милостивый, да вы же настоящий фашист!
– Я не хочу дискутировать с вами, – произнес Гамаш.
– Ну конечно, потому что независимое суждение вам поперек горла, – сказала Антуанетта.
Брайан стоял у дивана, продолжая держать лампу. Словно неудавшийся Диоген.
– Габри и Мирна сами принимали решение, – сказал Гамаш. – Но я не стал их разубеждать. По моему мнению, постановка такой пьесы вредна.
– Да, я поняла. Но мы все равно ее поставим. И знаете почему? Потому что, как бы ни был ужасен автор, его пьеса – выдающееся произведение. Если вы будете продолжать в том же духе, то ее никто никогда не прочтет и не увидит. Тоже мне, поборник свободного общества.
– Свободное общество требует своей платы, – отрезал Гамаш, но тут же взял себя в руки.
Антуанетта улыбнулась:
– Наступила на больную мозоль? Чего вы так боитесь, Арман? Автор в тюрьме, уже сколько лет там провел. И никогда не выйдет на свободу.
– Я не боюсь.
– Вы в ужасе, – перебила его Антуанетта. – Если бы мне требовался актер для роли одержимого ужасом, я бы умоляла вас сыграть ее.
– Я бы хотел поговорить, – сказал Гамаш, игнорируя ее слова. – Мы можем присесть?
– Давайте. Только поскорее, пока не приехали остальные.
– Могу я к вам присоединиться? – спросил Брайан, ставя лампу. – Или вы хотите говорить конфиденциально?
– Давайте, – ответил Арман. – К вам это тоже имеет отношение.
Гамаш сел в потертое кресло – часть сценического реквизита. Он редко поднимался на сцену, и его каждый раз удивляло, насколько здесь все ветхое. С расстояния, из зала, актеры могли выглядеть как короли и королевы, титаны бизнеса. Но вблизи? Костюмы были дешевые, поношенные, зачастую пропитанные запахом пота. Их змки разваливались.
Потеря иллюзий. Такова цена близости к искусству.
Будучи следователем, Арман бльшую часть жизни изучал предметы, изучал людей. Заглядывал за фасад, чтобы понять, что там находится в действительности. Поношенные, потертые, старые вещи.
Но иногда, иногда, стряхивая пелену с глаз, он обнаруживал нечто светящееся, яркое, и это было лучше, чем сценические декорации.
Он посмотрел на Антуанетту. Средних лет, яростно цепляющаяся за иллюзии юности. Волосы покрашены в фиолетовый цвет, одежду можно было бы назвать богемной, не будь она так тщательно подобрана.
Он искренне восхищался Антуанеттой, симпатизировал ей. Даже сейчас восхищался тем, что она до конца отстаивает то, во что верит. И в конце концов, она ведь не знала всей правды о Флеминге.
– Я здесь, потому что мы друзья, – сказал он. – Я не хочу, чтобы между нами возникло непонимание.
– Арман, вы даже не прочитали пьесу, – упрекнула его Антуанетта, уже без гнева. – Как вы можете ее порицать?
– Вероятно, жизнь художника не должна иметь значения, – сказал он смягчившимся голосом. – Но для меня это не так. В данном случае.
– Я все равно поставлю пьесу, – заявила она. – Хотя теперь, с Брайаном в главной роли, она станет ужасным дерьмом…
– Эй-эй, – подал голос Брайан.
– Извини, ты вполне годишься, но у тебя мало времени для подготовки, а когда ты сегодня опоздал на репетицию, мне показалось, что ты тоже…
– Я никогда тебя не оставлю, – сказал Брайан, потрясенный и расстроенный. – Как тебе только могло такое прийти в голову?
Интересно, подумал Гамаш, понимает ли Антуанетта, какой у нее преданный партнер. А еще он подумал о Брайане, столь ослепленном любовью.
– Откровенно, Арман, – сказала Антуанетта, – вы ведете себя так, будто речь идет о судьбах мира. Но ведь это всего лишь пьеса.
– Если это всего лишь пьеса, снимите ее с постановки, – парировал он, и они вернулись к тому, с чего начали.
Она уставилась на него. Он уставился на нее. А Брайан совсем пал духом.
– Как у вас вообще появилась пьеса Флеминга? – спросил Гамаш.
– Я вам сказала: Брайан нашел ее в бумагах моего дядюшки, – ответила она.
– А как звали вашего дядюшку?
– Гийом Кутюр.
– Кем он был? Театральным режиссером? Актером? – спросил Арман.
– Вовсе нет. Насколько мне известно, он вообще не бывал в театре. Он строил мосты. Маленькие мосты. Точнее, развязки. Он был мягким, тихим человеком.
– Тогда как у него оказалась пьеса? Он знал Флеминга?
– Нет, конечно! – воскликнула она. – Он почти всю жизнь провел в Трех Соснах. Вероятно, купил ее на какой-нибудь дворовой распродаже. Мы не обязаны вам что-то объяснять. Мы не совершили никакого преступления, а вы не коп. – Она встала. – А теперь, пожалуйста, уходите. У нас работа.
Она, а за ней и Брайан повернулись к нему спиной, но Брайан, прежде чем сделать это, скорчил извиняющуюся гримаску.
Понимание пришло к Гамашу, пока он ехал по грунтовой дороге к Трем Соснам, чувствуя под собой знакомые и почти утешительные неровности. Вероятно, он подспудно знал это с того момента, когда понял, кто автор пьесы «Она сидела и плакала».
Ему придется прочесть эту пьесу.
Арман прошел по тропинке к покосившемуся крыльцу. Постучал.
– Чего тебе надо? – спросила Рут, не открывая дверь.
– Прочесть пьесу.
– Какую пьесу?
– Да бога ради, Рут, откройте дверь.
Что-то в его голосе, вероятно усталость, тронуло ее за живое. Он услышал скрежет задвижки, потом дверь чуть приоткрылась.
– С каких это пор вы стали запираться? – спросил Арман, протискиваясь внутрь.
Рут захлопнула дверь с такой поспешностью, что защемила полу его пиджака, и пришлось выдергивать ее.
– С каких это пор тебе стало не все равно? – спросила старая поэтесса. – И с чего ты взял, что пьеса у меня?
– Видел, как вы ее взяли, уходя от нас вчера вечером.
– Зачем тебе ее читать?
– Я могу задать тот же самый вопрос.
– А вот это не твое дело, – отрезала Рут.
– Я могу сказать то же самое.
Рут не сумела спрятать улыбку:
– Ладно, Клузо[13]. Если найдешь, забирай свою пьесу.
Он отрицательно покачал головой и вздохнул:
– Просто отдайте ее мне.
– Ее здесь нет.
– Тогда где она?
Рут и Роза похромали к кухонной двери, из которой Рут показала на сад. На клумбах отцветали розы, нежно-розовые гортензии, по деревянным решеткам вился полево вьюнок.
– Нанесло с твоего сада, – посетовала Рут. – А ведь это сорняк.
– Агрессивный, грубый, требовательный. Впитывает в себя все удобрения. – Арман посмотрел на старую поэтессу. – Да, мы знаем. Но он нам все равно нравится.
И опять заметил мимолетную улыбку на ее лице. Глаза Рут остановились на большой кадке в середине газона.
Гамаш проследил за ее взглядом, спустился с крыльца и прошел к кадке. Она оказалась пустой. Не говоря ни слова, он оттащил ее на несколько шагов и увидел квадратик свежевскопанной земли. Плодородной и темной.
– На. – Рут протянула ему лопату.
Он опустился на колени и стал копать.
Рут и Роза наблюдали за ним с крыльца.
Копать пришлось глубже, чем предполагал Гамаш. Он повернулся и посмотрел на Рут, худую и немощную. Но она откопала – откопала глубокую яму. Копала, сколько хватало сил. Арман скинул с лопаты очередную порцию земли в образовавшийся у него за спиной холмик и снова вонзил ее в почву.
Наконец он почувствовал, что лопата уперлась во что-то. Отгреб землю в сторону, наклонился и увидел темные буквы на белой бумаге.
«Она сидела и плакала».
Он смотрел, а из земли раздавались звуки записи, проигрывавшейся на процессе. Крики о помощи. Мольбы. Просьбы перестать.
– Арман?
Голос Рейн-Мари прорвался сквозь те звуки, и, даже еще не повернувшись, Гамаш понял: что-то произошло. Что-то плохое.
Держа запачканную землей рукопись в одной руке, а лопату – в другой, он встал и увидел фигуру Рейн-Мари в проеме кухонной двери Рут.
– Что случилось? – спросил он.
– Это насчет Лорана. Он вечером не пришел домой к ужину. Только что звонила Иви, хотела узнать, не у нас ли он.
Гамаш почувствовал, как груз рукописи тянет его к земле. Прах к праху.
Лоран не вернулся домой.
Рукопись выпала из рук Гамаша.
Глава шестая
После целой ночи поисков, уже под утро, отец и мать нашли Лорана. В овраге, куда он упал. Рядом лежал его велосипед. Утреннее солнце коснулось отполированных ручек руля, и родители по наводке солнечного зайчика нашли сына.
Другие участники поиска, собравшиеся из деревень по всем Восточным кантонам, услышали дикий вопль.
Арман, Рейн-Мари и Анри прекратили поиск. Перестали звать Лорана. Перестали продираться сквозь густые заросли вдоль обочин. Перестали понукать Анри пробираться глубже, еще глубже в колючие кусты и репейник.
Рейн-Мари повернулась к Арману, ошеломленная, словно этот крик превратился в кулак и ударил ее. Она подошла к мужу, ухватилась за него и спрятала лицо у него на груди. Его одежда, его плечо, его руки почти заглушили ее рыдания.
Она ощутила его запах – сандаловое дерево с примесью розовой воды – и впервые не испытала утешения. Таким подавляющим было горе. Так потрясал этот вопль.
Анри, весь в колючках репейника, обеспокоенный услышанными звуками, подбежал, повизгивая, и остановился, глядя на своих хозяев.
Рейн-Мари отстранилась от мужа и отерла лицо платком. Но, увидев влажный блеск в глазах Армана, снова вцепилась в него. Теперь она держала его, как только что он держал ее.
– Я должен… – проговорил он.
– Иди, – сказала Рейн-Мари. – Я за тобой.
Она взяла Анри на поводок и поспешила вслед за мужем. Арман уже преодолел половину расстояния до поворота дороги. Он бежал на крик горя.
А потом вопли прекратились.
За поворотом Арман увидел Ала Лепажа внизу, у подножия холма, – тот стоял посреди грунтовой дороги и смотрел в никуда.
Арман сбежал вниз по крутому спуску, слегка оскальзываясь на сыпучем гравии. Вдали он заметил Габри и Оливье, приближавшихся к Алу с противоположной стороны.
Из подлеска до него донеслись стоны и ритмичное шуршание.
– Ал? – позвал Арман, замедляя шаг, и остановился в нескольких шагах от этого крупного, неподвижного человека.
Лепаж махнул рукой, но не повернулся.
Даже не успев еще взглянуть, Гамаш знал, что он увидит.
Позади него стихли шаги Рейн-Мари. Потом раздался ее стон. Стон матери, увидевшей воплощенный в жизнь кошмар другой матери. Любой матери.
А Арман смотрел на Ала. Воплощенный кошмар любого отца.
Быстрым, опытным взглядом Арман оценил местонахождение велосипеда, поломанные кусты, примятую траву. Расположение камней. Детали прочно запечатлелись в его памяти.
Потом он спустился в овраг через высокую траву и заросли, скрывающие Лорана и его велосипед. У него за спиной Оливье и Габри говорили с Алом. Пытались успокоить.
Но отец Лорана был безутешен. Он ничего не видел и не слышал. Он был бесчувствен в бесчувственном мире.
Иви обнимала Лорана, прижимала к себе, закрывала его своим телом. Баюкала. Ее темно-русые волосы выбились из резинки и упали, образовав завесу, скрывавшую ее лицо. И лицо мальчика.
– Иви, – прошептал Арман, опускаясь рядом с ней на колени. – Ивлин.
Он медленно и нежно отвел волосы с ее лица.
Гамаш повидал немало мест преступлений и знал, когда уже ничем нельзя помочь. Но он все равно протянул руку и пощупал холодную шею мальчика.
Рыдания Иви перешли в пение, и на мгновение ему показалось, что этот звук издает Лоран. Знакомая мелодия, мальчик напевал ее двумя днями ранее, когда Арман вез его домой.
«Старик, взгляни на жизнь мою, – тихонько пел он. – Двадцать четыре мне, и столько еще впереди».
Позади них, на дороге, раздался резкий вздох, такой громкий, что заглушил пение.
Вздох, а потом звук рвотного позыва. И еще один. Это Ал Лепаж пытался дышать сквозь комок горя в горле.
За этими жуткими звуками Арман услышал, как Оливье вызывает «скорую». Подошли другие люди, встали в полукруг возле Ала. Смотрели на него, не зная, что делать с таким неизбывным горем.
Ал упал на колени и, медленно опустив голову, уткнулся лбом в землю. Потом сцепил руки на своей седой голове и превратился в камень, булыжник на дороге.
Арман повернулся к Иви. Она прекратила раскачиваться и тоже окаменела. Она напоминала откопанное в развалинах Помпеев тело, навечно застывшее в мгновении ужаса.
Арман ничем не мог им помочь. И поэтому сделал кое-что для себя. Он взял Лорана за руку, бессознательно пытаясь ее согреть. Он так и держал руку мальчика, пока не приехала «скорая». Машина примчалась на полной скорости под звук сирены. А подъехала медленно. Беззвучно.
Некоторое время спустя Рейн-Мари и Арман задернули шторы на окнах, чтобы не проникали лучи солнца. Они отключили телефон. Осторожно выбрали репейник из шерсти терпеливого Анри. А потом, во тьме и тишине своей гостиной, они сидели и плакали.
– Примите мое сочувствие, patron, – сказал Жан Ги. – Я знаю, вы любили мальчонку.
– Ну, приезжать было необязательно, – сказал Гамаш и направился от входной двери в глубину дома. – Мог бы просто позвонить по телефону.
– Я хотел привезти вам это лично, а не отправлять по электронке.
Гамаш посмотрел на то, что держал в руке Жан Ги.
– Merci.
Жан Ги положил папку на кофейный столик перед диваном:
– Судя по данным местного отделения полиции, смерть наступила в результате несчастного случая. Лоран ехал домой на велосипеде вниз по склону, попал в рытвину. Вы же знаете, какая там дорога. Они считают, что он ехал на большой скорости и от толчка перелетел через руль в овраг. Не знаю, видели ли вы там поблизости камни.
Гамаш кивнул и потер большой рукой лицо, пытаясь прогнать усталость. Они с Рейн-Мари сумели поспать несколько часов, прежде чем их разбудил стук дождя по карнизу.
День клонился к вечеру, и Жан Ги приехал из Монреаля с предварительным заключением о смерти Лорана.
– Я видел камни. Быстрая работа, – сказал Гамаш, надевая очки и открывая папку.
Читать бесплатно другие книги:
