Там, где цветет полынь Птицева Ольга
– Мне постоянно страшно. А самое паршивое, что я боюсь саму себя. И от этого не спрятаться. Я, наверное, схожу с ума. Я… – Она сбилась, но горло тут же скрутило болезненной судорогой. – Я вижу чужую смерть…
Повисла тишина, только за прилавком тихо звенела стаканами беззубая продавщица. Уля подняла глаза и увидела, как бесстрастно слушает ее Гус.
– И ты хочешь, чтобы это все закончилось?
– Да.
– Хочешь прыгнуть с моста или еще чего, так? А дальше что?
Уля судорожно сглотнула. Сидевший напротив больше не казался ей грязным пьяницей. В том, как он держал плечи, как смотрел на нее, а главное, как говорил – властно и ровно, сквозила неожиданная сила.
– Ничего.
– Уверена? – В глазах тускло блеснула сталь. – А если там геенна огненная? Или котел с чертями? Или, может быть, новый круг, как думаешь? Обратишься камнем. – Гус чуть наклонил голову и вдруг подмигнул ей. – Серым камнем на чужой могиле. Это будет лучше, чем сейчас?
Уля помолчала.
– Я знаю, что самоубийство – грех… – начала она, но старик разразился хохотом.
Даже рыбоподобная продавщица при виде такого веселья отставила в сторону бокал и нерешительно улыбнулась.
– Грех, девочка, всего лишь способ развлечься. А убить себя самому – это глупость, слабость и дурная идея, как провести вечер. – Он постучал пальцем по краю бокала, и женщина ринулась к холодильнику.
Уля с трудом оторвала взгляд от толстой полоски грязи под длинным желтоватым ногтем. Гус шутливо погрозил им, а продавщица тем временем уже несла еще одну темную бутылку.
– Какие еще у тебя есть варианты, голубушка? – Старик откровенно издевался.
– Значит, я пойду к врачу.
– И он засадит тебя в психушку.
– Выходит, что так. – Уля почувствовала, как раздражение поднимается в ней, сменяя тошноту. – Но что за хрень тут происходит, я понять не могу.
– Я пью, а ты рассказываешь. Все просто. Так что будет дальше? Ты всегда забываешь о завтрашнем дне.
– Я не знаю, что будет дальше. Я вообще ничего не знаю. – Уля оттолкнулась от столика и натянула на голову капюшон.
– Мы не закончили. Хочешь, расскажу, что будет дальше? Тебя запрут среди настоящих сумасшедших. О, ты не знаешь, что такое безумие. В нем столько смертей! Собственных, чужих, придуманных. – Гус допил пиво, облизнул губы. – Мягкие стены, лабиринты бесконечных снов, ты даже голову себе разбить не сумеешь. Лекарства превратят тебя в растение, ты будешь пускать слюну и ходить под себя. Таким станет твое тело, а вот душа… Душа останется один на один с полынью. Изо дня в день, из раза в раз. По кругу. И некуда бежать, если кругом стены. Серые каменные стены. – Старик с наслаждением наблюдал, как с каждым новым словом все сильней искажается лицо Ули.
– И что же мне делать? – чуть слышно выдохнула она. – Мне не на что жить, меня уволили с работы. Мне нужно платить за комнату, я просто не знаю…
– Расскажешь бездомному, что тебе негде жить? – Гус развел руками, предлагая Уле оглядеть его повнимательнее, но даже в своем затасканном тряпье он уже не казался пьяным бродягой и сам это прекрасно понимал. – Приходи на вокзал, ягодка. Я поделюсь своей коробкой из-под холодильника.
Он скользнул ладонью во внутренний карман и достал оттуда пухлый бумажный сверток. Ульяна наблюдала за его медленными движениями: вот грязные пальцы снимают с пачки хрустящих банкнот резиночку, вот Гус слюнявит указательный и отсчитывает красновато-рыжие купюры.
– Раз, два, три, четыре… Хватит на первое время?
Во рту пересохло. Уля смотрела на протянутые ей двадцать тысяч, и голову пьяно вело. Только протяни руку – и неподъемный груз насущных проблем отодвинется, даст вдохнуть. Но разве бывает так в жизни? Засаленная чебуречная, сумасшедший старик, говорящий то, что ей хотелось услышать, видящий ее насквозь. Так еще и четыре новенькие бумажки с изображением Хабаровска… Ульяна глубоко вздохнула и помотала головой.
– Я не возьму.
– Молодец! Кто берет деньги у незнакомца с улицы? Хорошая девочка. Ну, иди тогда… – Потеряв к ней всякий интерес, Гус принялся комкать купюры и засовывать их в карман.
Как загипнотизированная, Уля смотрела на его равнодушное копошение.
– Что я… что я должна сделать, чтобы вы мне их дали?
– И снова в точку! Пока ничего – просто возьми деньги, купи поесть, тряпок каких-нибудь. – Он оценивающе посмотрел на потертую куртку Ули. – И топай домой. А там тебе расскажут, чем старик Гус может тебе помочь. Не согласишься? Ну так и ничего. Живи как хочешь. Твое право. И денежку назад не попрошу, считай ее подарком.
– Кто расскажет? – Язык с трудом ворочался, беспросветная муть заполняла голову, не давая сосредоточиться.
– Поживешь – узнаешь, детка. – Старик вдруг засобирался, подхватил мятую шапку, натянул ее на голову, подмигнул замершей у прилавка женщине и аккуратно положил перед Улей купюры. – Засиделся я с тобой.
Когда за его спиной захлопнулась дверь, Уля одним рывком дрожащей руки схватила деньги, оттолкнулась от столика и рванула к выходу.
– Не начинай игру, – нагнал ее у порога чуть слышный голос.
Спиной Уля почувствовала, как смотрят на нее рыбьи глаза продавщицы. Медленно обернулась. Крик застрял в горле. За прилавком стоял манекен без черт, движений и дыхания. По старому пластику раскинулись сколы, разломы и трещины. Суставчатые руки, выглядывающие из засаленного халата, безжизненно лежали на поверхности стола – Уля не была уверена, что они прикреплены к туловищу. И только глаза существа напряженно смотрели на Улю.
– Он никогда не проигрывает. – Скрипучий шепот раздавался из глубины застывшего тела; тонкие, плохо прорисованные губы не шевелились на равнодушном пластмассовом лице.
Уля попятилась, открыла спиной дверь и вывалилась наружу. Вокзальная площадь пахла подгорелым мясом из ларьков и неслась вперед, переговариваясь и галдя. Двери чебуречной со стуком закрылись, но Уля этого уже не видела. Она бежала к станции, сжимая в кулаке заветные деньги, сама не зная, что будет с ними делать.
– Мне, пожалуйста, пиццу. Самую большую. С пеперони, – выпалила Уля, рассматривая пестрое меню.
Войти сюда, в жаркий закуток, насквозь пропахший жирными колбасками и острыми перчиками, было сложно. Чертовски сложно. Уле казалось, что стоит взобраться по ступенькам высокого крыльца, и она снова окажется в темной забегаловке с безжизненным манекеном у стойки. Но голод был сильнее страха. Поэтому Уля решительно шагнула за порог самой невзрачной кафешки и схватила меню.
– Двойную порцию сыра? – Заказ принимал смуглый паренек с пухлыми ладошками.
– Да.
– Может быть, чесночного хлеба? – Рот тут же заполнила слюна.
– Да, пожалуйста.
– Бекон? Наггетсы?
– Да. – Сердце бухало под курткой.
– Да – бекон? Или да – наггетсы?
– И то и другое… – Уля представила, как выглядит со стороны: бешеные глаза, растрепанные волосы, красные пятна на щеках и шее. – Пожалуйста. С собой.
– Одна тысяча триста двадцать рублей. Наличными?
Уля кивнула и наконец разжала кулак. Пальцы побелели, четыре красных бумажки в них чуть размокли и помялись. Осторожно, будто держа за крылья бабочку, она передала одну из них кассиру. Тот удивленно поднял темную бровь. Потом взял купюру и засунул ее в аппарат у кассы. Раздался писк.
«Деньги окажутся поддельными, – с неожиданным спокойствием поняла Уля. – Вызовут полицию, меня заберут в отделение и посадят. Потому что никто в здравом уме не поверит в историю про бомжа, который дал мне двадцать тысяч».
Но парень уже открыл кассу, достал сдачу и протянул Уле.
– Возьмите. Заказ будет готов минут через десять.
Когда в ее руки легла теплая картонная коробка, Уля совсем взмокла от переживаний. Но в кафе все занимались своими делами, не обращая внимания, как она сидит не шевелясь и разглядывает собственные руки, сложенные на столике в замок.
По дороге к дому Уля успела вонзить зубы в мягкий сдобный бочок чесночного хлеба. Мир сразу перестал быть серым пятном. Сытный аромат щекотал ноздри, прогоняя память о травяной горечи. И даже образ бездомного Гуса чуть померк. Обо всем этом можно подумать потом, когда последний кусок теста с сыром исчезнет, а ноги наконец согреются.
Уля проскользнула вверх по лестнице, с первого раза нашла ключи, легко открыла дверь – сейчас ей все давалось куда проще, чем обычно, – и вошла в коридор. Его почти полностью занимала широкая спина Оксаны. Согнувшись, та протирала пол, тщательно следя, чтобы весь мусор, собранный по углам, исчезал под Улиной дверью.
Еще вчера Уля потупила бы взгляд и ушла к себе, стараясь не оставлять грязных разводов. Но горячая пицца придавала уверенности.
– Мне нужно пройти, – решительно выпалила Уля, отталкивая соседку.
– Куда? Нечего тут свинарник устраивать, иди погуляй, пока просохнет! – С грязной тряпки капала вода.
– Это коридор, по нему ходят. – Уле даже хотелось сейчас почуять, как все вокруг медленно наполняется полынью. – И не надо весь мусор под мою дверь загонять, понятно?
Не дожидаясь брани, хлынувшей в спину секунду спустя, Уля прошлась по мокрому полу в сторону кухни и со всей силы захлопнула дверь, опуская крючок замка. Пухлые кулаки Оксаны принялись долбить в стену, но Уле было все равно. Она с удовольствием уселась на стул, поставила чайник, открыла крышку коробки и вонзилась зубами в первый кусок. Жевать сил не было. Уля отрывала куски пряного теста и проглатывала их, как голодная собака. Она и была ею. Побитым псом, которому вдруг перепало сытной еды от собачьего бога.
В дверь постучали. Ульяна дернулась. Она сразу поняла, что на пороге стоит не взбешенная Оксана. Кто-то другой, спокойный и знающий свою силу, хотел войти, и не было права его не впускать.
«Топай домой. Там тебе расскажут, чем старик Гус может помочь», – всплыл в памяти хриплый голос. Уля тяжело сглотнула кусок пиццы и открыла дверь.
На пороге застыл новый сосед.
– Обедаешь? – Он говорил, а нижняя губа кривилась, оставаясь неподвижной правым краем. – Тогда я попозже.
– Нет, подожди, я сейчас заварю чай и уйду к себе. – Уля засуетилась, укладывая еду в коробку, достала чашку, бросила в нее пакетик и отвернулась к плите, стараясь не смотреть на вошедшего. Как там его? Рэм, кажется.
– Нам нужно поговорить. – Он стоял так близко, что Уля чувствовала его дыхание – свежее и чуть горькое. Как полынь.
Стало нечем дышать. Уля судорожно вдохнула ртом и закашлялась. Из глаз брызнули слезы. Тяжелый шлепок между лопаток заставил ее отскочить к окну. Но кашель прекратился.
Рэм стоял напротив. Рукав куртки сбился, оголяя запястье, – вокруг него вилась татуировка из переплетенных друг с другом листиков и веточек. Почувствовав испуганный взгляд, парень нервно поправил рукав и засунул руки в карманы джинсов.
– Ты в порядке?
– Да, прости…
– Тебе не за что извиняться. И бояться меня тоже не стоит. – Он смотрел на нее исподлобья, подаваясь вперед. – Нам нужно поговорить.
– Ты кто вообще? – Горло, сорванное внезапным кашлем, саднило.
– Мы уже знакомы. Роман. Но лучше Рэм.
– Это я знаю, но… кто ты?
– Я от Гуса, мне было велено рассказать тебе обо всем.
Уля слабо кивнула.
– Ты потому и въехал сюда, так? – спросила она ради того, чтобы не молчать.
– Да. – Рэм пожал плечами. – Так будет удобнее. Нам всем.
– Как ты вообще узнал, что я встречусь с Гусом?
Губы скривились в ехидную усмешку.
– Гус – хозяин квартиры.
Уля прижалась затылком к влажному стеклу и прикрыла глаза. Это жилье само ее отыскало. Маленькие ручки мальчишки-раздавалы у метро всучили ей объявление. Небольшая комната, подъемная цена, минимальный залог – все, что подошло ей, как по заказу.
– О господи… – Она с силой оторвала руки от подоконника – к коже прилипли ошметки белой краски – и тяжело опустилась на табурет.
Рэм отодвинулся к стене, давая ей время передохнуть.
– Я точно не поехала крышей? – жалобно спросила Уля, но парень болезненно поморщился.
– Послушай, я здесь не для того, чтобы ты причитала, а я сочувствовал. Мне велено ввести тебя в курс дела. Ты можешь меня выслушать? Или лучше прийти позже? – Он говорил медленно, чуть растягивая слова, словно с больным ребенком.
– Да, я слушаю. – Уля представила, как будет сидеть в своей комнатушке, ожидая объяснений, и поняла, что выдержать это ей не по силам. – Просто это все… – Ее замутило. – О боже…
– Первое правило. – Рэм выдвинул стул на середину кухни и сел напротив Ульяны. – Не вспоминай Бога при Гусе. Он взбесится. И при мне тоже не стоит. Бог тут совсем ни при чем, в какого бы из них ты ни верила.
Он помолчал, потер переносицу и продолжил:
– Второе – сейчас ты еще можешь отказаться.
Его напряженный взгляд и побелевшие костяшки пальцев заставили Улю вжать голову в плечи.
– Я уже взяла деньги. – Оставшиеся купюры и горстка сдачи жгли карман.
– Деньги – ерунда. – Рэм презрительно скривился. – Пока ты не согласилась на игру, пока тебе не поставили метку… Ты ничем не обязана Гусу.
Осенний свет еще лился из окна на пол кухоньки. Потертый линолеум с протоптанной от холодильника к плите дорожкой, шкафчики и столики, втиснутая между ними стиральная машина, банки с крупой и макаронами, заветренная головка лука. Привычная картинка не билась с услышанным. Что за игра? Что за метка? Догадка мелькнула в Улиной голове, расставляя все по местам.
– Это реалити-шоу, да? Скрытые камеры, ведущий за дверью, все транслируется в Сеть?
– Не мельтеши и слушай. – Теперь Рэм не скрывал раздражения. – Ты же меченая, так?
– Что, прости?
– Меченая. – Он тяжело вздохнул. – Полынью.
Слова ударили Ульяну наотмашь.
– Черт, Ульяна, соберись! – Рэм схватил ее за локоть и легонько встряхнул. – Ты же видишь чужую смерть, я прав?
– Да. – Сердце пропустило удар.
– И чуешь запах горькой травы?
– Полыни. – Еще один пропуск такта, и тело ухнуло вниз.
– Значит, ты – меченая.
– О боже… Прости. – Уля зажмурилась. – Выходит, ты мне веришь? Я не свихнулась?
– Может, и свихнулась, мне-то откуда знать. – Рэм опять дернул плечом. – Но я тебе верю. Я тоже меченый. В некотором роде.
Уля распахнула глаза. Три года она мечтала услышать от кого-нибудь эти слова. Подтверждение, что мир и правда не таков, каким он кажется остальным. Что смерть выглядывает из глаз прохожих, нужно лишь знать, как ее рассмотреть. Что весь этот груз можно разделить хотя бы надвое.
Ульяна бы заплакала, но Рэм наблюдал за ней с плохо скрываемым презрением. И она осталась на месте, только обняла себя за плечи.
– Я очень… рада. Казалось, что я одна такая. Сошедшая с ума, наверное. Мне о стольком надо тебя расспросить…
– Нет. – Рэм снова потер переносицу и отвел взгляд.
– Что – нет?
– Нет, не одна. Нет, не надо. Я сам расскажу все, что ты должна знать.
Он явно хотел поскорее закончить разговор и уйти. Уля выпрямилась.
– Так на чем я остановился?
– На том, что я меченая. И не сумасшедшая. Наверное.
– Да… И Гус предлагает тебе сделку. Игру. Обмен. Называй как хочешь.
– Я ничего не понимаю. – Уля запустила пальцы в волосы на макушке. – Прости, я не хочу тебя задерживать, но это все кажется розыгрышем…
– У тебя есть еще варианты? Кроме Гуса.
– А сам он кто?
Оттаявший было на мгновение Рэм дернулся, как от удара.
– Это неважно сейчас. Он тот, кто может исполнить любое твое желание. Если ты выиграешь, конечно.
Рэм сказал это так, что Уля поверила каждому слову. И перед глазами сразу появился Никитка. В цветастой футболке и полосатой кепочке. Он смотрел на сестру, готовый рассмеяться, полный своей ребячьей силы. Живой.
– Любое? – хрипло спросила Уля.
– Ну почти, никаких восставших мертвецов. Это было бы неуместно. – Рэм сдавленно хмыкнул.
Никитка померк. Чудес не бывает. Конечно, никто не вернет ей брата. Но было много другого – материального, важного, – что она могла бы попросить. Деньги, работа, квартира. Прощение мамы.
– И что я должна сделать?
Рэм уже открыл рот, чтобы ответить, но в дверь решительно постучали. Так отрывисто и нервно могла стучать только Наталья. Но голос раздался Оксаны:
– Открывайте! Это общая кухня! Я буду жаловаться! – И чуть тише добавила: – Развратничают, небось. – Не будь рядом соседки, она выразилась бы куда крепче.
– Пойдем к тебе. – Рэм встал, дожидаясь, пока Уля подхватит остывшую коробку с пиццей.
Он пропустил ее вперед, так что Уля сама открыла дверь и шагнула за порог мимо окаменевших соседок. Только запираясь, Ульяна поняла, что три скомканные бумажки с Хабаровском торчат из кармана неаккуратным комком, и глупо хмыкнула. Пусть эти клуши думают что хотят. Правда никогда не придет в их головы. Куда проще решить, что новый сосед заплатил ей за компанию, чем поверить в происходящее на самом деле.
Рэм остался стоять у входа, прислонившись к стене.
– Так что я должна буду Гусу за исполнение желания? – Отчего-то Уле стало смешно и неожиданно легко на сердце, как если бы все это и правда была игра.
– Три подарочка, – в тон ей ответил Рэм.
Мушиные лапки
– Три подарочка, – повторила Ульяна, сдерживая нервный смех. – Как в сказках?
– Что-то вроде этого. – Рэм взлохматил волосы и огляделся. – Здесь мрачно.
Маленький коридорчик, ведущий в комнату, и правда наводил тоску. К стенам не хотелось прикасаться, обои были засаленными и склизкими на ощупь. Улина куртка висела на единственном крючке под самым потолком. Сваленная обувь, пухлый пакет для пакетов в углу и затоптанный палас.
– Проходи, – буркнула Уля и первой шагнула в комнату, радуясь, что застелила диван.
Она положила коробку с пиццей на столик, подняла было крышку, но передумала. Есть уже не хотелось, да и внезапная веселость пропала так же быстро, как появилась. Рэм отошел к окну, оперся кулаками на подоконник и остался стоять, рассматривая что-то в ранних сумерках. Он сгорбился, став меньше, мрачнее и отчего-то печальнее. Большая темная куртка делала его похожим на подростка, стащившего одежду у старшего брата.
– И что за подарочки это должны быть? Как видишь, у меня нет ничего ценного…
– Гусу плевать на… – Рэм помолчал, подбирая слова. – Привычные для тебя вещи. Деньги, драгоценности, недвижимость… Все это мелочи.
– И поэтому он спит на вокзале? – Уля попыталась улыбнуться, но Рэм вздрогнул и вжал голову в плечи.
– Я бы не советовал тебе говорить подобное. – Он продолжал смотреть в запотевшее от дыхания окно. – Или обсуждать это… с кем-либо.
– Думаешь, мне поверят, если я расскажу о бездомном, который дал мне двадцать тысяч и прислал тебя поговорить о подарочках?
Рэм хмыкнул.
– Не поверят. В том-то и дело, что не поверят. Ладно, неважно. Мне нужно объяснить правила, если тебе еще интересно.
– Но я могу отказаться, так ведь?
– Да, у тебя есть время до завтра, чтобы… Чтобы сделать правильный выбор. – Он кашлянул, прочищая горло. – Ты знаешь разницу между «умер» и «погиб»?
– Что, прости? – Сонная муха кружилась у потолка, присматривалась к открытой коробке пиццы, и Уля следила за ней, не в силах отвести взгляд от маленького тельца, потирающего лапки.
– «Умер» и «погиб». Ты знаешь разницу?
Рэм отвернулся от окна и присел на подоконник, скрестив руки на груди, – мелькнула травяная вязь татуировки, окольцевавшей запястье.
– По сути, это одно и то же, – нерешительно проговорила Уля.
– Нет, это кажется похожим, но суть совершенно разная. Умирают в постели от старости и болезни. Ты часто видишь такую смерть?
То, как легко и просто Рэм говорил о полыни, наводило жуть.
– Бывает, – прошептала Уля. – Но реже, чем… – И замолчала, не в силах подобрать слова.
– Реже, чем иную смерть, да? – Рэм поджал губы. – Убийства, кровь, ужас, последний хрип… Об ушедших таким образом не говорят «умер». Если жизнь отобрали, то человек гибнет. «Погиб» – совсем другое слово, совсем иная смерть.
Уля тяжело сглотнула. В ушах раздался оглушительный визг тормозов и глухой удар тела об асфальт. Уля впилась пальцами в рыхлую обивку дивана и заставила себя дышать медленно и глубоко; кроме этого дыхания, в мире не было больше ничего. Ни смерти, ни боли, ни одиночества. Только сиплый вдох через зубы, наполняющий легкие, и медленный выдох, отпускающий прочь все лишнее.
– Ты меня слышишь? – Рэм оказался совсем близко.
– Да. Чаще всего я вижу тех, кто погибнет.
– Да, и очень скоро. Скорее, чем смерть от рака или старости. Горе и боль – ярче, чем просто старость. Его-то и показывает тебе полынь.
Теперь Уле казалось, что она и сама это знала. Просто не хотела задумываться, страшась, что мысли принесут ей новую боль. Она вообще старалась делать вид, что полыни нет на самом деле, пока та не вступала в свои права. Слова Рэма пролили первый свет, и это оказалось больно, но куда меньше, чем Уля ожидала.
– Таких много? – выговорила Ульяна.
– Кого?
– Таких, как я… и ты. Таких много?
– Меченых? – Он задумался. – Больше, чем хотелось бы.
– И я могу с ними познакомиться?
– Если ты думаешь, что у нас есть профсоюз или группа вконтакте, то прости, я тебя огорчу. – Рэм скривил губы.
– Я не об этом… Просто мне казалось, что я одна. А выходит, есть целая… система. Я не знаю. Это неожиданно. Мне бы хотелось узнать больше.
– Я рассказал все, что тебе нужно сейчас. – Глаза потемнели, он злился. – И не моя забота просвещать тебя дальше.
– А чья? – В Уле снова всколыхнулось раздражение. – Ты приходишь ко мне, говоришь о какой-то игре, о всесильном Гусе, подарках… А о главном не хочешь?
Она вскочила на ноги, шагнула к окну. Они с Рэмом оказались одного роста, его шея нелепо выглядывала из ворота куртки, и весь он был похож на молодую птицу, только вставшую на крыло.
– Почему это произошло со мной? Могу ли я предотвратить то, что видела? А полынь? Откуда она? Ей же не просто пахнет, она воздухом становится…
– Замолчи! – Рэм сцепил челюсти, на скулах проступили желваки. – Я тебе не нянька и не учитель. Я не буду ничего объяснять. И мне плевать на твои вопросы. И на тебя мне тоже плевать. Я пришел исполнить поручение. Если не хочешь – не слушай.
Они постояли так, кипя злостью. Первой сдалась Уля – отошла и тяжело рухнула на диван.
– Хорошо. Говори, что считаешь нужным.
Рэм навис над ней, но потом присел на краешек подушки и шумно выдохнул.
– Ты видишь гибель. И каждая связана с предметом. Вспомни. Мелочь, которую сразу отмечает взгляд. Она есть в реальности, есть и в видениях. Глаз натыкается на нее, она притягивает, ты не можешь на нее не смотреть…
Рэм все говорил и говорил, но Уля замечала только, как он открывает рот. Слова оставались за кадром. А в кадре – красная сандалия принявшего страшную гибель Никиты. И зеленая варежка девицы из электрички. А если подумать, то каждая смерть несла в себе безделицу, о которой не выходило забыть. Но и думать о ней не хотелось. Вот Уля и не думала. А теперь пришлось.
– Я понимаю, о чем ты, – хрипло сказала она. – Продолжай.
Рэм удивленно на нее покосился.
– Вот видишь, что-то ты знаешь сама. Эти вещи… Они впитывают силу насильственной смерти, несут ее отзвуки и запахи. Словом, печать дурной гибели. Понимаешь?
Уля кивнула. Мир кружился вокруг нее. Предметы двоились, расплывались, таяли. Ее мутило. А Рэм продолжал говорить, не замечая, как заливает ее лицо безжизненная бледность.
– Гусу нужны такие вещицы.
– Так пусть возьмет их. Это же проще простого. Про них никто и не вспоминает… Не до этого, знаешь ли… – равнодушно проговорила Уля.
– Ты не поняла. Предметы нужно забрать сразу изнутри и снаружи… Из видения, образа – называй как хочешь. Выкрасть из полыни. Объединить с тем, что осталось в вещном мире.
– И это возможно?
– Возможно практически всё. Вопрос в том, хватит ли в тебе сил, умения и жизни. – Рэм замолчал, думая о своем. – Короче, Гусу нужны три вещицы.
– Зачем?
– Не задавай таких вопросов, когда говоришь с ним. Или о нем. Принимай как данность. Поняла? – И, дождавшись кивка, продолжил: – Если ты согласишься на игру, у тебя будет месяц, чтобы собрать три вещи, связанные со смертью. Принесешь их Гусу, и он исполнит твое желание.
– Любое, кроме воскрешения?
– Любое, кроме воскрешения.
Уля откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. В диснеевском «Алладине», который она любила пересматривать с мамой, обаятельный джинн, вылезший из лампы, обещал оборванцу с улицы исполнить его желания. Все, кроме воскрешения и убийств. Кажется, иметь дело с любовью он тоже отказывался. Уля слабо улыбнулась.
– А что, если я не успею?
Она так и сидела, закрыв глаза, сохраняя в памяти образ теплого вечера у телевизора в старой квартирке, похожей на эту. С одним отличием – тогда рядом была мама, готовая спасти ее от всех бед. И приготовить пирог с яблоками.
– Если ты не справишься… – Рэм на секунду сбился. – Гус возьмет тебя во служение.
– Это как?
– Будешь работать на него. Он сам объяснит, что нужно делать… Если ты проиграешь, конечно.
– Я могу отказаться?
– Прямо сейчас. Или завтра с утра. Гус тебя больше не тронет. – Рэм поднялся на ноги, диван жалобно скрипнул. – Я пойду.
– Да, конечно. – Уля тоже вскочила, чуть пошатнулась, но Рэм не подал ей руки, так и остался стоять, смотря тяжело, не моргая.
Читать бесплатно другие книги:
