Там, где цветет полынь Птицева Ольга
Он словно хотел что-то сказать, подбирал слова, но все никак не решался. Эта борьба читалась на его лице.
– Подумай хорошенько, – наконец проговорил он и скрылся за дверью.
Уля растерянно огляделась. Пыльный воздух комнаты, в которую никто, кроме нее, не заходил, теперь мешался с незнакомыми запахами. Так пахло затаенное раздражение, принесенное Рэмом, его пропитанная сигаретным дымом куртка, взлохмаченные волосы, нервные руки с обкусанными ногтями на сильных пальцах.
Комната казалась чужой. Уля привыкла к одиночеству, тишине вечеров, кружке чая на столике, постоянному холоду и сырости. Этот неуютный мирок стал ее собственным, возведенным годами борьбы за жизнь. Да, она боялась. Постоянно, без перерывов и выходных. Но и страх тоже был ее.
И все это рухнуло за один вечер. Кто знает, может, оказаться сумасшедшей было бы лучше? Слабая надежда, что врачи сумеют помочь и полынь канет в небытие, ускользнула из пальцев. Невозможная правда колола в груди. Раздраженный голос Рэма звучал в ушах.
– Ты меченая, – говорил он, а по коже неслись мурашки. – Ты видишь кровавую смерть. Тебя выбрала полынь.
Бесило, что долгий разговор оставил слишком много вопросов. Чем была полынь и кто дал право ее слепой, бессмысленной силе ломать судьбу Ули? Кто этот Гус и почему лицо Рэма болезненно морщилось, стоило произнести это имя? И зачем пьянчуге с вокзала смертоносные подарочки, несущие на себе печать страшной, дурной гибели? Голова раскалывалась от невыносимых «почему». Уля со стоном повалилась на диван лицом вниз – от линялой обивки пахло сыростью – и крепко зажмурилась.
Можно было прямо сейчас собрать вещи, чтобы утром выйти на улицу, глубоко вдохнуть влажный запах прелой листвы и уйти. Оставшиеся от Гуса деньги, полный расчет на работе – и она могла бы уехать из города, далеко-далеко, в страшную глушь, снять маленькую комнату, найти работу уборщицы и затаиться в норе, как мышь, испугавшаяся веника.
– А что дальше, деточка? – хриплый голос Гуса ударил в висок; Уля слабо застонала, переворачиваясь на спину. Теперь перед глазами был низкий потолок, весь в разводах и черной плесени по углам.
Гус был прав. Если она убежит, ей снова придется прятать глаза. Даже за один день среди тех, кто знает ее тайну, Уля успела передохнуть от привычки смотреть чуть выше собеседника. И теперь никакая глушь не принесла бы ей покоя. В тесной комнатенке где-нибудь под Тулой за ней пришло бы настоящее, глухое сумасшествие. От тоски и страха, одиночества, скуки и беспросветности она потеряла бы рассудок. И скорее наложила бы на себя руки, чем научилась жить заново, зная, что в мире были люди, способные объяснить, что происходит, но она сбежала.
– Гус – значит, Гус, – решила Уля, стискивая зубы.
Правила игры оставались непонятными. Что за ерунда этот поиск смертных вещиц? Вещиц, подобных красной Никиткиной сандальке.
Сердце больно дернулось, голова стала тяжелой, вот-вот согнет и переломит шею. Уля снова и снова прокручивала разговор в памяти, слова Рэма не складывались в единую картинку – слишком уж многое оставалось неизвестным.
Но вещицы Уля представляла себе ясно. Яркими мазками в мутном полынном дурмане они привлекали взгляд, к ним хотелось прикоснуться. Ни разу еще Уля не пробовала вмешаться в ход видения, шелохнуться, протянуть руку, но теперь ей казалось, что это возможно. Перебори она дурноту и страх, оглядись повнимательнее, задержи образ чужого несправедливого конца, и пелена дрогнула бы, делая увиденное реальным. А вместе с ним и заветную вещицу, которую можно забрать с собой, – теперь Уля была уверена, что это так.
Три видения смерти за месяц – не так уж много. Три вещицы, принесенные Гусу. Три подарочка. И она сумеет попросить его о чем-то важном. Таком, чтобы помогло выбраться из болота, в котором Уля завязла по самую макушку – не крикнуть, не вдохнуть.
Ульяна вытянулась в полный рост, мельком подумав, что снова сейчас уснет не раздеваясь. Ну и плевать. Она поерзала на подушках, устраиваясь удобнее, и натянула на ноги тонкое одеяло.
Притихшая было муха пронеслась мимо. Нужно было прихлопнуть ее бесплатной газетой, которая давно уже валялась на столике. Чем не вещица, помеченная полынью? Мысль ужалила Улю, и она осталась лежать, наблюдая, как муха усаживается прямо на остывший кусок пиццы, подернутый пленкой холодного жира, и довольно потирает лапки.
Что можно попросить у Гуса? Первое пришедшее в голову отметалось как единственно невозможное. Если бы бездомный пообещал вернуть Никитку, Уля бы не раздумывала ни секунды. Но честность Рэма лишала выбор подобной легкости. Что еще?
Деньги. Разумеется, они были не просто нужны – необходимы. Они были всем, в чем Уля нуждалась. Едой, крышей над головой, возможностью купить хороший компьютер и работать за ним не выходя из дома.
Но просить денег, когда ей предлагают безграничные возможности исполнения мечтаний, было слишком просто. Даже целый чемодан рыжих купюр не исцелил бы Улю от одиночества.
Прощение мамы. Полное и окончательное прощение. Такое же, как и холодная ненависть сейчас, только с иным полюсом. Прощение как право вернуться домой, прижаться головой к родной груди и долго плакать, чувствуя, как нежно перебирает волосы ласковая, невесомая мамина рука. Неискреннее, наколдованное прощение. Конечно, на первое время хватит и его. А дальше? Этот вопрос сводил с ума. Как жить, зная, что простить и принять ее обратно маму заставил получивший три подарочка Гус? Уля потерла ладонью глаза, но те были сухими. Слезы давно выплаканы. Осталась только стальная тоска.
Квартира, домашний кинотеатр, яхта, вечный абонемент в Диснейленд и автомобиль? Последнее слово растянулось в голове Ули ликующим голосом добродушного усача из телевизора.
Стоят ли эти желания возможности проиграть? Что значит – попасть во служение Гусу? И будет ли хуже служить ему, знающему Улину тайну, чем приносить ненужные бумажки в кабинет Фомина?
И снова никаких ответов. Муха насмешливо поглядывала на Улю. Правая лапка потерла темный бок и снова встретилась с левой. Сил прогнать ее не было. Засыпая, Уля почувствовала, как осторожно прикасаются к ней липкие мушиные лапки, и содрогнулась от отвращения.
Стена выросла перед глазами, бескрайняя и жуткая. Холодный пот выступил на лбу – Ульяна знала, что его не смахнуть. Чужие руки с грязными ногтями скоблили серые камни, ища лазейку. Теперь Уля знала, кому принадлежат эти длинные суставчатые пальцы, и от этого становилось еще страшнее.
Время замедлилось, Уля слушала тяжелое дыхание и медленные гулкие удары сердца. Это было не ее сердце. Сама она металась от ужаса, покрываясь холодным потом, а кто-то другой, в чьем теле Ульяна оказалась по воле тяжелого сна, оставался спокойным. Он методично шарил ладонями в поисках трещины.
Так уже было. Много ночей Уля провела здесь, вдыхая и выдыхая чужими легкими, видя стену не своими глазами. Ничего не менялось рядом с бесконечной стеной.
Уля чуть успокоилась. На самом деле сон мог оказаться скучной глупостью, которая принесет лишь мигрень поутру. Плохо веря в это, Ульяна продолжала твердить себе, что бояться нечего, пока незнакомец медленно продвигался вперед, скобля длинными ногтями по каменной кладке.
Минуты перетекали одна в другую, и мерность ударов сердца почти убаюкала Улю, когда руки вдруг замерли. Поиски завершились. Жадные пальцы впились в длинный зазор между двумя плитами.
Когти скребли камень, тело напряглось, а сердце забилось так же быстро, как ее собственное, выскакивающее из спящего где-то очень далеко тела. Уле хотелось кричать от ужаса, но из чужого рта доносилось лишь хриплое дыхание.
Когда верхняя плита дернулась и отошла в сторону, Уля поняла, что теряет сознание. Из щели, появившейся в стене, потек молочный плотный туман. И Уля знала, что несут на себе его белесые крылья.
Полынь – зримая, горькая, как тоска матери, потерявшей новорожденного младенца, отдающая липким страхом, последним стоном умирающего – наполняла собой туман. Все смерти, что только могли встретиться Уле на пути, ударили ей в лицо, заполняя целый мир нестерпимой горечью.
И тогда Уля закричала, зная, что рот незнакомца не издаст ни звука, продолжая хрипло втягивать в себя полынный туман. И этому не было конца, молоко лилось через щель в стене, как кровь из раны. Беззвучный крик сотрясал Улю, она дернулась из последних сил, понимая, что еще секунда – и остатки рассудка растворятся в белой хмари…
Стоптанный ворс ковра больно впился в лицо. Продолжая кричать, Уля слепо подалась назад, опрокинув столик, и забилась в дальний угол комнаты. Перед глазами разливался полынный туман: густой, неотвратимый, горький. И не было от него спасения. Деньги, стены родного дома, мамина ласка, квартиры, машины, билет на край света – ничто не спасет тебя от демонов, живущих внутри. От полыни, которая найдет тебя, как ни прячься. Во сне ли, наяву. Пока ты несешь ее метку, глупо ждать покоя.
Если только не избавиться от нее. Потратить желание, выигранное у Гуса, на то, что и правда нужно. На самое заветное, неисполнимое, способное исправить и спасти. Не просто вытащить из болота, а высушить его до дна.
Уля решительно поднялась, обошла повалившийся столик. На выпавшем из коробки куске пиццы сидела муха. Одна ее лапка потерла другую.
Уля распахнула дверь, зная, что Рэм стоит на пороге.
– Ты кричала, – сказал он.
– Мне приснился дурной сон.
– Ты очень громко кричала.
– Это был очень дурной сон. – Уля обняла себя за плечи. – Гус может исполнить любое мое желание, кроме воскрешения?
– Да.
– Любое – значит, совсем любое?
– Да.
– Отлично, я согласна. – Слова легко скользнули с губ, и в эту же секунду Уле захотелось взять их назад, но она продолжала стоять, рассеянно улыбаясь Рэму.
Ослепительная белизна
Они стояли у здания, похожего на раздолбанный спортзал. Уля рассматривала бурые стены, подслеповатые квадратные окошки, складывавшиеся, как тетрис, в высокие рамы от пола до плоской крыши.
Класса до седьмого мама водила ее в точно такую же школу. Не лицей, не гимназия, не еще какое-то новомодное слово, что делало бы ребятню умнее в глазах любящих родителей, готовых отдавать добрую часть зарплаты на классные нужды. Просто школа. Покрытые краской парты, гулкие коридоры в панцире кафеля, пропахшая компотом столовка и спортивный зал.
Он казался Уле местом пыток. Потная раздевалка, темный коридорчик и, наконец, расчерченное под баскетбольную площадку помещение с дощатым полом и эхом, множащим удары маленьких ладошек по мячу.
Теперь это было далеко. Память умело стирает ненужности, прячет их, чтобы однажды вытащить на свет: мол, на, смотри, вспоминай! И Уля вспоминала, как мама ждала ее, сидя на низкой лавочке в фойе. И как она начинала улыбаться, стоило Уле выбежать из дверей, на ходу застегивая белую кофточку. Все девять пуговок-жемчужинок – они запомнились особенно четко. Матовый блеск крашеной пластмассы, тихий скрип о ткань, страх, как бы не оторвались, не потерялись на полутемной лестнице – где потом такие найдешь?
Уля тяжело сглотнула, прогоняя воспоминания. Не время. Не место. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
По дороге с громким шумом неслись машины. Уля вдохнула влажный воздух, пропитанный дорожной пылью, и обернулась на Рэма. Тот стоял чуть в стороне, прижимая к уху телефон, и все никак не мог дозвониться.
Где они и почему здесь оказались, Уля не знала. Как только согласие сорвалось с губ, Рэм потащил ее прочь из дома так поспешно, что она успела схватить куртку и натянуть на босые ноги ботинки. Теперь ногам было холодно и мокро. Но Рэма ее проблемы не волновали. На все вопросы он отвечал равнодушным молчанием.
– Может, придем в следующий раз? – робко предложила Уля, когда Рэм в очередной раз прошел мимо, со злостью давя на кнопки телефона.
Тот бросил на нее раздраженный взгляд и было открыл рот, чтобы ответить, но гудки сменились громким щелчком соединения. Уля напрягла слух, пытаясь разобрать слова, но Рэм уже нажал на отбой.
– Пойдем, нас ждут, – сказал он. Сунул мобильник в карман и направился вдоль стены.
Уля успела заметить, как он украдкой вытер ладонь о штанину – брезгливо и воровато. Они долго шли по узкому тротуару. Здание казалось таким бесконечным, что пройди вдоль него не останавливаясь – и рано или поздно вернешься туда, откуда начинал свой путь, обогнув всю Землю. Если бы не бурый цвет, Уля решила бы, что перед ней нескончаемая гладь стены из сна.
При мысли о ней кружилась голова. Уля ускорила шаг. Рэм как раз поджидал ее, стоя у темной арки, которая делила здание пополам. Они нырнули в пыльную темноту двора, захламленного мешками и бетонными плитами. Земля была перерыта, где-то в отдалении шумела строительная техника. Под ногами пружинили доски настила.
Рэм уверенно шагал в самую глубь, огибая мусор; Уля послушно семенила следом, стараясь не оступиться. Под ложечкой предательски ныло. На крыльце, сразу под неуместной в этой пыли и серости вывеской «Сакура в цвету», стоял высокий мужчина – тощий, почти прозрачный, с редкими волосиками, зачесанными назад. Грубый фартук доходил ему до колен, а длинные завязки опоясывали тело дважды, прежде чем завернуться в узел на уровне пупка.
Мужчина курил, глядя куда-то в сторону, и даже не дернулся, когда Рэм легко взобрался по ступеням и застыл напротив. Уля осталась стоять внизу. Она с трудом шевелила пальцами. И ноги тоже окончательно промерзли. Низкое небо в любую секунду было готово пролиться нудным осенним дождем из тех, что могут тянуться часы, а может, дни, а может, и всю жизнь – никчемную, пустую, человеческую.
Сохраняя молчание, Рэм достал из-за пазухи сигарету и зажал ее между зубами. Мужчина не глядя вынул из кармана фартука зажигалку, чиркнул по колесику и протянул затеплившийся огонек. Они затянулись, продолжая смотреть каждый в свою сторону.
Уля заставила себя отвести взгляд от их сгорбленных фигур. Было что-то неправильное, противоестественное в этой тишине – нагнетающейся, плотной, – в их равнодушных движениях и дыме, уносящемся в осеннее небо от тлеющих сигарет.
– Ну пойдем, – так же отсутствующе повторил Рэм, туша сигарету о железные перила, и шагнул через порог.
Мужчина посторонился, пропуская Улю, которая послушно начала подниматься по ступеням. Поравнявшись, она мельком на него посмотрела и в ту же секунду поняла: он прятал взгляд, старательно и упорно смотрел в сторону, делая это умело, как слепцы с рождения. Куда лучше, чем получалось у нее самой.
«Меченый», – поняла она и сказала вслух:
– Меня Уля зовут.
Мужчина помолчал, рассматривая заостренные носки ботинок, и, когда Уля уже почти собралась с силами, чтобы шагнуть в пыльную тьму, чуть слышно проговорил:
– Анатолий.
Она кивнула и сделала шаг; дверь за ее спиной, надсадно скрипнув, захлопнулась. Впереди слабо мерцал свет. Уля постояла немного и пошла на него, чувствуя себя самым глупым из всех мотыльков, поступающих точно так же.
Почти вслепую Ульяна шагала по коридору, выставив вперед руки. Пахло отсыревшей побелкой и чем-то острым. Так было в больнице, когда Уля врастала в пластмассовое сиденье стула приемного покоя. Так пах бесконечный день, проведенный в надежде, что врач ошибся и Никитка жив, поломан, ушиблен, изранен, но жив. Въедливый дух моющих средств и обеззараживающей жидкости, лекарств, боли и тоскливой безнадежности.
Уля стиснула зубы, заставляя себя идти и не останавливаться, пока руки не нащупали впереди гладкую дверь. Она было занесла кулак, чтобы постучать, но сама себя одернула. И просто потянула круглую ручку. Дверь распахнулась, в пыльный мрак коридора хлынул поток яркого света.
Ульяна перешагнула порог, и свет ее ослепил. Запах лекарств стал невыносимым. Оказалось, что в мире есть что-то еще, кроме полыни и мужского парфюма, выворачивающее Улю наизнанку. Пока глаза привыкали, она старалась дышать через рот, чтобы не впускать в себя запах, а с ним и воспоминания.
Понемногу Уля сумела оглядеться. Комната безжалостно сияла белым. Кафельные пол и стены, большое кресло, похожее на те, что стоят в зубных кабинетах, пара стульчиков поменьше и небольшой столик, накрытый белой простыней, – на все это были направлены четыре лампы, подвешенные под потолком, которые и обрушивали вниз поток нестерпимого холодного сияния.
Именно так Уля и представляла кабинет сумасшедшего доктора, готового провести лоботомию любому, кто попадется ему под руку. Надо бежать. Прямо сейчас. Развернуться, пронестись по короткому коридору, оттолкнуть Анатолия и не останавливаться, пока рядом не окажется утренняя московская толпа. Уля слабо дернулась, но ноги ее не слушались.
Кто-то сыграл с ней злую шутку. Высмотрел, как она провожала взглядом санитаров у диспансера. И провел социальный эксперимент – задурил ей голову россказнями о смерти и желаниях. А она повелась, как дура. Все так и было. Безо всяких «как».
Уле стало смешно. Смех почти вырвался изо рта, когда у стены кто-то пошевелился. Там стоял Рэм, прислонившись к кафелю спиной. Яркий свет резкими мазками рисовал складку у тонких губ, мешки под глазами, острую морщинку между бровей. Так Рэм казался старше и грубее. Всей своей напряженной фигурой он старался вжаться в белую стену, держась подальше от кресла, которое отделяло его от Ули.
Если секунду назад ей казалось, что Рэм – один из обманувших ее санитаров, что он в любой момент может войти в дверь, облаченный в белое, чтобы вкрадчиво, но цепко подхватить ее локоть и потащить на прием к врачу со знакомой фамилией Гусов. Но теперь стало ясно: они в одной лодке.
Дверь за спиной Ули бесшумно открылась. Рэм дернулся, поднял голову, бросил короткий взгляд куда-то за ее спину и еще сильнее вжался в кафель, будто надеялся пройти сквозь него и вывалиться с другой стороны.
Тяжелая поступь, пахнувшая из коридора сырость и знакомая травяная горечь заставили Улю зажмуриться, но судорога, скрутившая внутренности, почти сразу ослабила хватку. Видимо, ко всему в этом мире можно привыкнуть. Даже к мертвецкой горечи полыни.
– Ну здравствуйте, детки, – прохрипел знакомый го- лос. – Не скучаете тут?
Гус обогнул застывшую Улю, отечески потрепав ее по плечу. Сегодня на нем не было вонючих обносков. Добротная кожаная куртка, удобные ботинки и мешковатые, но чистые брюки сделали из вокзального бездомного вполне себе приятного пожилого мужчину. Гус даже бороду расчесал. И только глаза цвета пыльной травы смотрели знакомо.
Старик обстоятельно обошел комнату по кругу, похлопал ладонью по высокому креслу. Чуть шевеля губами, направился к одному из небольших стульчиков, снял с себя куртку, размотал тонкий вязаный шарф и аккуратно повесил все это на спинку. И только потом наконец сел, сложив руки на коленях.
– Ну что, Рэм, рассказал ли ты об условиях нашей маленькой забавы? – спросил он.
– Да, он рассказал мне… – начала Уля, но Гус оборвал ее властным взмахом руки.
Коротко подстриженные ногти блеснули в электрическом свете. И от их ухоженной гладкости Уле неожиданно стало легче дышать.
– Я задал вопрос. Отвечай. – Гус не повысил голос, но металл, появившийся в нем, говорил сам за себя.
– Я сделал, как вы велели, – выдавил Рэм, опуская голову еще ниже.
Мертвенная бледность залила лицо, обостряя черты. Такими становятся покойники, пролежавшие всю ночь в стенах своей квартиры – обмытые, обряженные в самый лучший костюм, уложенные на мягкую подушку гроба.
Старик внушал Уле животный страх, но даже она держалась лучше Рэма, который из последних сил прижимался спиной к кафелю. Между ним и Гусом звенела тишина. Наконец, когда Рэм начал медленно сползать по стене, старик хлопнул ладонью по колену и коротко засмеялся.
– Вот и умничка, вот и молодец, – сказал он, растягивая губы в улыбке, но глаза оставались двумя сверлами, безжалостными и холодными. – Ты пока иди, подыши. Что-то неважно выглядишь, честно говоря. – Гус снова хохотнул. – А после зайдешь, поглядим, что можно сделать.
Рэм кивнул, утер со лба пот и на неверных ногах пошел к двери, огибая старика по самой широкой дуге. На мгновение он встретился с Улей глазами, и та прочла в них глухую тоску. Словно в его жизни никогда не бывало ничего хорошего, и все, что имел он в памяти светлого, стерлось за ту минуту, которую Гус впечатывал его в белоснежный кафель.
Рэм чуть заметно кивнул, прикоснувшись к плечу Ули своим, но не остановился. Когда за ним захлопнулась дверь, в комнате стало еще холоднее. Безжалостный свет не давал ни единого шанса укрыться.
– Итак, ты в игре? – лениво спросил Гус, разваливаясь на стульчике. – Честно говоря, я не удивлен. Есть в тебе что-то эдакое… Отчаяние, наверное. Оно делает людей по-настоящему бесстрашными. Толкает на неожиданные поступки. Меняет жесты, взгляд, даже запах… – Он шумно вдохнул через широкие ноздри. – Знаешь ли ты, как пахнет испуганный человек? Горьким потом, влажной кожей, слезами, слюной, смертью… И полынью, конечно, полынью. Правда, этого он сам не чует. Зато чуем мы. Так, козочка моя? Не молчи. Скажи что-нибудь.
– Почему вы не называете меня по имени? – выпалила Уля, не думая о том, что произносят ее онемевшие губы.
Гус замер, моргнул и разразился оглушительным хохотом.
– Молодец! Уела старика. – Он пригладил бороду. – Мы пока недостаточно знакомы. Я старый человек и придерживаюсь правил. Но не волнуйся, мы скоро познакомимся поближе.
Его острый взгляд впился в Ульяну, заставив сделать робкий шаг вперед. Так бандерлоги из «Маугли» покорно шагали к мудрой безжалостной змее. Предчувствуя, что ждет их, но не находя в своих жалких тельцах сил сопротивляться.
Когда длинные, мертвецки холодные пальцы старика схватили Улю за подбородок, ее чуть не вывернуло. Тяжело сглотнув, она уставилась выше его плеча, из последних сил стараясь не расплакаться.
– Нет, так дело не пойдет, – разочарованно протянул Гус, покачивая сжатой ладонью и заставляя Ульяну повторять за ним это движение. – Посмотри мне в глаза, девочка, и скажи: ты в игре?
Язык заморозило, губы сжались, плотно прикрывая собой зубы. Но ответ уже рвался наружу. Короткое слово в две простые буквы. Один слог, который не проглотить. Согласие, которое нужно выговорить, чтобы скрепить сделку.
Гус надавил чуть сильнее. На нежной коже Ули вспыхнули следы его пальцев, она замычала, пытаясь вырваться, но старик был неумолим.
– Ты задерживаешь меня, а я не люблю тратить время. Скажи это. Ты в игре? Или беги прямо сейчас. Я дам тебе фору, – прошептал он, притягивая ее так близко, чтобы горькое дыхание щекотало щеку.
Волна отвращения накрыла Улю стремительно и внезапно. Она рванулась еще раз, но силы были неравны. И тогда она сдалась.
– Да, – прохрипела она сквозь сжатые зубы.
Старик тут же ее отпустил. В комнате потеплело, а полынь, уже наполнившая своей горечью все вокруг, сменилась терпимой вонью медикаментов.
– Вот и молодец, Ульяна. – Улыбка делала лицо Гуса древней маской злого божка. – Теперь я могу тебя так называть.
И пока он расслабленно усаживался на низкий стульчик, Ульяна пятилась. В гулко звеневшей голове не осталось мыслей, слов тоже не было – все забрал в себя один маленький слог, произнеся который, Уля перешагнула черту.
Гус достал из кармана куртки телефон, подслеповато сощурил глаза и набрал комбинацию цифр. Спустя один долгий гудок он нажал отбой и только после этого посмотрел на Ульяну.
– Сейчас придет Толя, и мы скрепим все как полагается, – зачем-то начал объяснять Гус. – А пока давай повторим правила. Вдруг этот шельмец чего напутал, а? – И подмигнул ей.
Стремительность смены масок испугала Ульяну еще сильнее. Она жалобно огляделась, но комната продолжала слепить ярким светом и равнодушной белизной.
– Тебе нужно исполнение желания, так? – продолжил Гус. – А мне – три подарочка. Потешь старика, принеси, что он просит. И будет у тебя все что захочется.
– Кроме воскрешения, – чуть слышно выговорила Уля.
– Это было бы очень неуместно, знаешь ли, – совершенно серьезно ответил Гус. – Все просто: у тебя целый месяц.
– А если я не успею?
– Плохой у тебя настрой! Не боевой. – Гус развел руками. – Не успеешь – твоя вина. Будешь мне служить. Но зачем сейчас о плохом?
– Что значит «служить»? – Голос красноречиво дрогнул.
– Не беспокойся, страховать неудачников, знающих, что они неудачники, я тебя не заставлю. И то хлеб.
Уля уже не удивлялась. Ни осведомленности, ни насмешливому тону, ни тому, как легко было соглашаться со стариком. Страшно до нервной икоты, но легко. Тело устало бороться. Ульяне хотелось спать. Забраться под одеяло, как есть, в одежде и грязных ботинках, и не открывать глаза целый месяц.
«Так и будет. Только выиграй. И все закончится. И ты отдохнешь», – твердила она, уговаривая саму себя, но ноги продолжали трястись.
Тишина затягивалась, Гус продолжал сидеть на стульчике, потирая ладонями колени. Дверь открылась бесшумно. В проеме появилась долговязая фигура Анатолия. Переступая через порог, тот слегка нагнулся – то ли чтобы не задеть макушкой потолок, то ли приветствуя старика.
– Ну здравствуй, дорогой! – сказал Гус, улыбаясь.
Судорога пробежала по лицу Анатолия в ответ. Он боялся. Как и Рэм, как и сама Уля. Ему тоже смертельно хотелось оказаться где угодно, только не здесь, под ослепляющими лампами белой комнаты. Но он все равно шел навстречу Гусу – покорный, сгорбленный, нескладный.
– Я тебе работенку привел, ну-ка, погляди. Ульяна! – Старик проворно вскочил, подтолкнул Улю вперед, приглашая Анатолия разглядеть ее получше. – Хороша девка, а? Ну давай. Начинай. А я погляжу.
Глупая, несуразная в своей отвратительности мысль пришла Уле в голову, пока она смотрела на замершего перед ней Анатолия. Что, если он сейчас накинется на нее? Начнет раздевать или раздеваться сам? Что вообще могут сделать с ней эти странные люди – все как один сумасшедшие, все как один мужчины?
Прочитав внезапную догадку на ее застывшем лице, Гус презрительно хмыкнул.
– Нет, милая, Толя не по той специальности, что ты себе возомнила. И уж точно я не стал бы на это смотреть. – Он брезгливо поморщился. – Присаживайся в кресло, девочка, а одежду оставь при себе. Я под ней ничего нового не увижу.
Жар мигом проступил на щеках. Уля послушно кивнула и опустилась на мягкое сиденье, пока Анатолий отошел к стене и сгорбился над накрытым простыней столиком. Раздался металлический лязг, потом скрежет ножек по кафелю.
Низко склонив голову, Анатолий тащил за собой трехногий столик, на нем стояла бутылка с мутной жидкостью, пара склянок поменьше и знакомая Уле машинка с иглой на конце.
Заканчивая школу, Уля решила, что это событие достойно быть увековеченным, да так, чтобы раз и навсегда. Грядущая взрослость пьянила голову, и они с Вилкой, хохочущие, обмирающие от страха и предвкушения, сбежали с последнего урока, чтобы сделать тату. Им было неважно, каким будет рисунок: надпись, пчелка, кошачьи ушки или купола на всю спину. Главное – сделать это, не струсить, доказать, что тело, так сладко томящееся в школьной форме, принадлежит отныне только тебе самой – взрослой, имеющей право творить все что заблагорассудится.
Они зашли в салон, там пахло дымом и чем-то запретным. Пока за плотно прикрытой дверью шумела машинка, Уля листала страницы каталога. Их выгнали на улицу спустя пятнадцать минут – как только длинноногая девушка с ресепшена поинтересовалась, сколько лет юным посетительницам. Конечно, по дороге домой Уля громко возмущалась, но в глубине души она испытывала облегчение. В жизни и так все было несладко: страх перед экзаменами, постоянные укоры мамы, плачущий Никитка. Не хватало только наспех сделанного тату.
Тогда они решили, что обязательно вернутся. Но к осени идея благополучно забылась. А теперь Уля с ужасом наблюдала за тем, как просовывает в перчатки свои грубые ладони Анатолий.
– Что… что вы делаете? – Голос дрожал.
Уля загнанно обернулась на Гуса.
– О, ничего, что навредит тебе. Просто мы скрепим нашу игру, так всем будет интереснее, правда? Протяни ручку Толе и не дергайся, он этого не любит.
Анатолий сжал и разжал ладони, проверяя, ладно ли сели перчатки, потянулся к бутылке с мутной жидкостью и смочил в ней тампон. В воздухе повис острый запах дезинфекции, от которого в Уле мигом испарились последние силы. Она не могла бороться с сумасшедшим стариком, а испуганный мужчина напротив не был ее врагом, Уля понимала это со всей ясностью. Потому, когда Анатолий протянул ей раскрытую ладонь, она покорно вложила в нее свою.
Гус за спиной одобрительно хмыкнул.
Влажная ткань ловко обтерла Улино запястье. Анатолий отложил в сторону тампон и взял тоненькую полупрозрачную бумагу, на которой был нарисован травянистый орнамент. Такой же, что окольцовывал руку Рэма. Уля в последний раз дернулась – слабо, почти незаметно – и обмякла. Когда калька внахлест легла на влажную кожу, она зажмурилась. Легкими движениями Анатолий прижал бумагу, аккуратно, почти нежно провел подушечкой пальца по каждому листику, чтобы тот отпечатался на запястье.
Пока Анатолий возился с машинкой, Уля продолжала сидеть, закрыв глаза. Через сомкнутые веки она чувствовала, как внимательно следит Гус за каждым ее всхлипывающим вздохом. Злость кипела, мешалась со страхом. Уля заставила себя расслабить напряженную спину, глубоко вдохнула и почти не испугалась, когда осторожные руки Анатолия смазали ее запястье чем-то жирным и вязким.
– Чтобы лучше скользило, – шепнул он и принялся за работу.
Время застыло. Боль, мигом пронзившая руку до самой кости, то отступала, становясь почти неощутимой, то вновь набегала, как бешеный прибой в ноябре. Машинка надсадно гудела, соприкасаясь с кожей и прокалывая ее, и Уле казалось, что кто-то режет запястье тонким скальпелем по одному и тому же месту много раз, углубляя рану, не давая ей затянуться.
Анатолий осторожно промокал кожу мягкой тканью – это Уля чувствовала, как и его напряженное дыхание над собой. Глаза она так и не открыла. Закусив губу, чтобы гадкий старик не услышал ни единого стона, Уля оперлась макушкой на спинку кресла и старалась расслабиться, вдыхая воздух, выдыхая боль.
Получалось плохо. Уле казалось, что она сидит в этом кресле не один день, что осень давно сменилась зимой, а зима – летом. Что эта боль всегда была с ней и будет тоже всегда. Что в этом-то и есть забава Гуса. Игра, которую она проиграла, не успев начать.
Но Анатолий, последний раз промокнув запястье тряпочкой, что-то проговорил, поворачиваясь к старику, и выключил машинку. Тишина, пришедшая на смену мерному гулу, заставила Улю открыть глаза. Она даже успела забыть, как безжалостно светили лампы, как ослепительно белели стены комнаты. Щурясь, она посмотрела в ту сторону, где должен был сидеть Анатолий, но тот уже тащил к стене трехногий столик, а рядом возник Гус – добродушный, словно ее любимый дедушка.
– Красота, правда? – Он наклонился поближе. – Есть в этом что-то верное, на мой взгляд, – нести на себе метку того, что давно отметило тебя своим.
Уля медленно перевела взгляд на запястье. Кожа неумолимо опухала. На ней затейливой вязью красовались тоненькие веточки полыни.
– Ну, как себя чувствуешь? – спросил Гус.
Ульяна прислушалась к себе. Руку саднило, в ушах шумел визг машинки, а желудок вело от дурноты, но в целом ей было не так уж и больно.
– Ничего.
Старик улыбнулся еще шире, оголяя ровный ряд белоснежных зубов. Уля точно помнила, что на мосту рот бездомного был похож на гнилой покосившийся частокол.
– Вот и славно, – сказал Гус, протягивая ладонь. – Но придется еще немного потерпеть. Последний штрих, так сказать, чтобы наша игра и правда началась…
Уля не успела дернуться, вскрикнуть, отскочить в сторону, свалиться с кресла прямо на холодный кафель. Она даже испугаться как следует не успела. Разморенная пережитым страхом, успокоенная мыслью, что самое страшное позади, она не шелохнулась, когда тяжелая ладонь Гуса легла на ее запястье и обхватила его. Под длинными стариковскими ногтями снова была жирная черная грязь.
Мысль об этом была последней, промелькнувшей в сознании Ули, а дальше пришла боль. Ослепительно белая, как кафель в комнате, прожигавшая насквозь кожу, мясо и кости. Боль родилась в запястье и стремительно заполнила Улю, покорила ее собой. Всеобъемлющая, не похожая ни на что, не являющаяся ничем.
Сознание покинуло Улю раньше боли.
Китайская пытка водой
Из крана мерно капала вода. Кап. За стеной раздалась тяжелая поступь Натальи. Кап. Скрипнула дверь. Кап. Зашумел сливной бачок. Кап. Снова шаги – будто лохматое чудище тащит тело в берлогу. Кап. Тишина. Кап.
Уля с трудом подняла голову от подушки. В висках пульсировала боль, как после пьянки. Когда Уля в последний раз пила, вспомнить не получалось. Наверное, еще в безбедные годы – терпкий «Лонг-Айленд» тогда был основой хорошего вечера. Во рту пересохло, от нечищеных зубов расползалось тошнотворное. Ульяна застонала, перевернулась на спину. На подушке остался влажный след от натекшей слюны. Уля с отвращением вытерла потрескавшиеся губы и наконец огляделась.
Знакомые обои пузырились на стенах. Окна запотели от влажности так, что за ними можно было разглядеть только серую хмарь и голые скелеты деревьев. Уля лежала поверх одеяла. Распахнутая куртка укрывала плечи: из рукавов она вылезла во сне. Грязные ботинки стояли у дивана, с них успело натечь.
Уля помотала головой. Виски откликнулись новой порцией боли. На столике экраном вниз лежал телефон. Ульяна протянула руку, чтобы перевернуть его, – вдруг звонили с работы?
Плотная повязка на запястье заставила Улю замереть. Память возвращалась к ней рывками. Ослепительно белая комната, холодный кафель, прячущий глаза Анатолий и Гус, берущий в свою властную ладонь ее руку с полынным узором, выбитым на коже. Уля судорожно развернула бинт.
Воспаленная кожа, укрытая пленкой. Линии веточек, бегущие по запястью, замыкаются в кольцо. Уля отчетливо помнила, что Толя успел набить только контур. Но сейчас каждый листик оказался заполнен зеленоватой краской.
Телефон ожил короткой вибрацией. Держа татуированное запястье на весу, Уля дотянулась до трубки. Монохромный экранчик светился конвертом. Один клик на продавленную клавишу – и строчки, присланные с неизвестного номера, заставили забыть о саднящей коже.
«Смертью, брошенной напоказ, – это раз.
Смертью, выданной за слова, – это два.
Смертью, принятой по любви, – это три».
И больше ни слова. Ни подписи, ни расшифровки, ни объяснений. Но наполненная краской веточка на запястье заставляла верить каждой несуразности и странности. Все теперь имело значение, и не одно. Совсем не одно.
– Смертью, брошенной напоказ, – это раз, – повторила Уля, прислушиваясь к себе.
Ничего не екнуло, в ушах не раздался чужой голос. Только вода продолжала капать из потекшего крана.
– Смертью, выданной за слова, – это два. – Кап. Тишина. Кап.
– Смертью, принятой по любви. – Уля зажмурилась в надежде, что за секунду во тьме сообщение подгрузится, откроется еще одна часть, хотя бы подпись, хоть одна сносочка. Ничего.
Экранчик погас. Уля покачала телефон в руке и решительно вскочила. Холодный линолеум встретил ее сыростью. Она поспешила засунуть ноги в ботинки и направилась к выходу, оставляя за собой грязные следы.
Соседская дверь открылась на второй удар. Рэм распахнул ее и застыл на пороге. Без рубашки, в одних заношенных спортивных штанах с вытянутыми коленками, он стоял босиком и смотрел на Улю с неожиданным интересом. Та смешалась.
Смуглая кожа обтягивала его выступающие ребра, впалый живот напрягался в такт дыханию, а широкие брюки на острых костяшках бедер удерживал только крепкий узел ремешка. Рэм чуть наклонил голову и молчал, ожидая чего-то. Уле понадобилась пара мгновений, чтобы понять, как глупо она замерла, разглядывая его.
– Привет, – пробормотала она, протягивая телефон.
Рэм не шелохнулся. В нем что-то неуловимо изменилось: мертвецкая бледность отступила, смуглые щеки подернулись румянцем, а потухшие глаза, так загнанно глядевшие из угла белоснежной комнаты, блестели заинтересованно.
– Что это?
– Телефон. Возьми, там сообщение, я не понимаю… – Уля беспомощно разжала ладонь. Трубка осталась лежать в ней, Рэм лишь перевел взгляд с Улиного лица на руку – ту, что была наспех перевязана бинтом. – Что вообще вчера случилось? Как я оказалась дома? И татуировка… Зачем она?
– Вчера началась твоя игра, – процедил Рэм. – Мы с Толей привели тебя обратно. Боюсь, у соседок осталось много вопросов. А сообщение… Видимо, там задание.
– Задание? Там ерунда полная. – Уля перешла на громкий шепот. – Стишок какой-то, я ни черта не поняла.
– Не черти, – поморщился Рэм. – Это описание подарочков.
Строчки вспыхнули в памяти.
– Смертью, брошенной напоказ… – Уля подняла глаза на Рэма. – Это раз.
– Все так.
– Нет, подожди. Я должна принести ему три подарочка. При чем здесь считалочка?
Рэм не ответил. Но по его виду – хмурому и взлохмаченному – было видно, что Уле он не сочувствует. Она подписала договор, не прочитав строчки мелким шрифтом. И теперь уже ничего не изменить. Жалкая роспись чернилами на бумаге – ничто по сравнению с въевшейся в кожу краской, которая зудела и пульсировала на запястье напоминанием о данном согласии. Рэм потянулся, разминая плечи.
– Думала, просто три вещицы, да? Для Гуса это слишком скучно. Ему нужно лишь то, чего он по-настоящему желает. Что-то связанное с гибелью, брошенной напоказ, например.
– И что это значит? – чуть слышно выдавила Уля.
– Без понятия. – Рэм пожал плечами; на одном виднелся глубокий шрам, похожий на старый ожог. – Это твоя игра, не моя…
Он замолчал, и, пока это молчание длилось, в холодной комнате все капала и капала вода. Кап. Уля судорожно вдохнула. Кап. Шумно выдохнула. Кап. Рэм скривил губы. Кап. И наконец сказал:
– Старик послал меня помочь тебе научиться. Разобраться, как находить искомое. До начала месяца дней шесть, этого должно хватить… Наверное.
– Ты поможешь мне? – прошептала Уля. – С этим всем? С игрой?
Потеплевший было взгляд Рэма мигом стал ледяным.
– Мне нет дела до твоей игры. Запомни это хорошенько. Никто не станет вмешиваться в дела Гуса. Но пока он поручает мне возиться с тобой, я буду. Поняла?
Уля кивнула. На тотальном безрыбье среди желающих протянуть ей руку помощи, по своей ли воле или нет, даже мрачный Рэм, вечно готовый оттолкнуть ее еще дальше, чем она сама от него держалась, выглядел достойной компанией.
– Хорошо. – Рэм порылся в кармане, достал телефон. – Сейчас полвосьмого утра… Я зайду за тобой к десяти, будь готова.
Он бросил на Улю последний взгляд, задержался на завернутом в бинт запястье.
– Подержи под холодной водой, так опухает меньше… – И закрыл дверь.
Нужно было возвращаться к себе, но, пока Уля топталась у дверей Рэма, в коридоре возникла Наталья – она в полудреме брела на кухню, напевая под нос что-то невнятное.
– Доброе утро, – пробормотала Уля, прижимаясь к стене, чтобы протиснуться мимо.
Наталья вздрогнула, посмотрела на грязные следы, оставленные на вымытом Оксаной полу, шмыгнула носом и поспешно скрылась за дверью. В руках она сжимала плетеную авоську с парой крепких капустных кочанов. Час отвратительно пахнущего варева почти настал.
Уля вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Спать не хотелось. Рука зудела, от запястья к плечу бежали колючие мурашки. Не снимая ботинок, Уля прошла к умывальнику. Крохотный и ржавый, он был хлипко приделан к стене, Уля и не пользовалась им, уверенная, что тот отвалится от стены при первом же прикосновении. Кран продолжал монотонно капать. Китайская пытка какая-то, где холодные капли падали вниз, прямо на макушку связанного человека, сводя несчастного с ума. А теперь потекший кран лишал остатков рассудка Улю.
Читать бесплатно другие книги:
