Дом шелка. Мориарти Горовиц Энтони
– Мы с Эдмундом состоим в браке почти полтора года.
– Мне следовало бы сразу рассказать вам, как я встретился с Кэтрин, – произнес Карстерс. – Потому что тут есть непосредственная связь с моим вчерашним повествованием. Я не упомянул об этом по простой причине – решил, что это не имеет значения.
– Значение имеет все, – возразил Холмс. – Я часто сталкиваюсь с тем, что наименее заметный эпизод дела оказывается самым существенным.
– Мы познакомились на «Каталонии» в тот самый день, когда это судно вышло из Бостона, – объяснила Кэтрин Карстерс. Она подалась вперед и взяла мужа за руку. – Я путешествовала одна, если не считать девушку, которую я пригласила к себе в компаньонки. Эдмунда я заметила во время посадки и сразу же поняла: с ним случилось что-то жуткое. Это было ясно по его лицу, по страху в глазах. Вечером мы виделись мельком на палубе. Мы оба путешествовали в одиночку. Судьба распорядилась так, что во время ужина мы оказались за одним столом.
– Не представляю, как бы я перенес плавание через Атлантику, не окажись рядом Кэтрин, – продолжил Карстерс. – Нервы у меня не самые крепкие, и потеря картин, смерть Корнелиуса Стилмена, кошмарная пальба… для меня это был явный перебор. Я был не в себе, меня колотила лихорадка. Но Кэтрин с самого начала проявила обо мне заботу, и чем дальше мы отплывали от берегов Америки, тем крепче становились мои к Кэтрин чувства. Надо сказать, господин Холмс, что идея любви с первого взгляда всегда вызывала у меня усмешку. Я мог читать о такой любви в бульварных романах, но никогда в нее не верил. Но именно она меня и настигла. Ко времени прибытия в Англию я знал: я встретил женщину, с которой хочу быть до конца жизни.
– А позвольте спросить, с какой целью отправлялись в Англию вы? – спросил Холмс, поворачиваясь к супруге.
– Я была в недолгом браке в Чикаго, господин Холмс. Муж занимался недвижимостью, он был уважаемым бизнесменом и регулярно ходил в церковь, но при этом ко мне по-настоящему добрым не был никогда. Он обладал жутким нравом, и порой я просто боялась за свою безопасность. Друзей у меня было не много, и он делал все, чтобы число их не увеличивалось. В последние месяцы нашего брака он фактически заточил меня в доме, может быть опасался, что я расскажу о нем всю правду. А потом он внезапно заболел туберкулезом и скончался. Увы, дом и основная часть состояния отошли его двум сестрам. Я осталась почти без денег, без друзей. Причин, по которым я желала бы остаться в Америке, просто не было. И я решила уехать. Сказала себе: поеду в Англию и начну все сначала. – Она опустила взор и добавила с выражением кротости на лице: – Я не рассчитывала, что попаду в Англию так скоро и найду счастье, какого так долго недоставало в моей жизни.
В коридоре пробили часы. Холмс живо поднялся с места, лицо освещала улыбка. Я видел, что он собран, энергичен и рвется в бой, – я знал его таким очень хорошо.
– Время не ждет! – воскликнул он. – Надо осмотреть сейф и комнату, где он стоит. Вы сказали, что на «Каталонии» были с компаньонкой?
– Я наняла ее в Бостоне, раньше мы не встречались. Вскоре после нашего приезда в Англию мы расстались.
– Вы говорите, что украдены пятьдесят фунтов. В общем и целом сумма невелика. Посмотрим, оставил ли вор для нас следы.
Но прежде, чем он успел заняться делом, в комнату вошла еще одна женщина, и я сразу понял: она, хотя и жила в этом доме, отличалась от Кэтрин Карстерс в максимально возможной степени. Малоинтересная, неулыбчивая, одета в серое, темные волосы пучком уложены на затылке. На груди серебряный крестик, руки сплетены, как во время молитвы. Темные глаза, бледная кожа и форма губ подсказали мне – это родственница Карстерса, но в ней не было его театральности, скорее она напоминала суфлера, чья доля – стоять в тени и ждать, когда актер на сцене забудет свой текст.
– Ну, что теперь? – строго спросила она. – Сначала ко мне в комнату приходят полицейские и задают дурацкие вопросы, на которые у меня не может быть ответа. Этого мало? Теперь в нашу личную жизнь должен вмешиваться весь мир?
– Это господин Шерлок Холмс, Элиза, – чуть замявшись, представил Холмса Карстерс. – Я тебе говорил, что вчера обращался к нему за советом.
– И каков результат? Он ничем не может помочь – так тебе было сказано. Отличный совет, Эдмунд, лучше не бывает. Нас всех могли убить прямо во сне.
Карстерс посмотрел на нее – любовь в его взгляде слилась с раздражением.
– Это моя сестра Элиза, – сказал он.
– Вы живете в этом доме? – спросил ее Холмс.
– Меня здесь терпят, – последовал ответ. – У меня комната на чердаке, где я предоставлена сама себе, и всех это устраивает. Физически я здесь, но членом семьи не являюсь. С тем же успехом можете говорить с прислугой.
– Элиза, вы же знаете, что это не так, – вмешалась госпожа Карстерс.
Холмс повернулся к Карстерсу:
– Расскажите, если возможно, много ли народу находится в доме.
– Помимо меня и Кэтрин верхний этаж действительно занимает Элиза. Есть Кирби, это наш дворецкий, он же мастер на все руки. Дверь вам открыл именно он. Его жена – наша экономка, они живут внизу. К ним из Ирландии недавно приехал племянник, Патрик, он выполняет отдельные поручения, еще есть судомойка, Элси. К тому же мы держим кучера и конюха, но они живут в деревне.
– Большое у вас хозяйство и беспокойное, – заметил Холмс. – Но мы собирались осмотреть сейф.
Элиза Карстерс осталась на месте. Все остальные вышли из гостиной и проследовали по коридору в кабинет Карстерса, в тыльную часть здания. Окна кабинета выходили в сад, на некотором отдалении находился декоративный пруд. Кабинет оказался удобной, хорошо спланированной комнатой: стол между двумя окнами, бархатные занавеси, добротный камин, на стенах несколько пейзажей (по ярким тонам и почти поспешно сделанным мазкам я понял, что это работы импрессионистов, упоминавшихся Карстерсом). Сейф, достаточно внушительного вида, обосновался в углу. Он был открыт.
– В таком виде вы его застали? – спросил Холмс.
– Его осмотрела полиция, – ответил Карстерс. – Но я решил, что лучше оставить его открытым до вашего приезда.
– Правильно. – Холмс глянул на сейф. – У кого есть ключ? Насколько я понимаю, сейф не взломан, стало быть, его открыли ключом, – заключил он.
– Ключ всего один, и он всегда у меня. Впрочем, полгода назад я попросил Кирби сделать дубликат. Кэтрин держит в сейфе свои драгоценности, и когда меня нет – я ведь езжу на аукционы по всей стране, а бывает и в Европу, – ей нужен свой ключ от сейфа.
Госпожа Карстерс вошла в кабинет следом за нами и сейчас стояла у стола. Она свела руки вместе и сказала:
– Я его потеряла.
– Когда это было?
– Точно не скажу, господин Холмс. Месяц назад, а то и больше. Мы с Эдмундом это уже обсуждали. Я хотела открыть сейф несколько недель назад и не смогла найти ключ. В последний раз я им пользовалась на мой день рождения, в августе. Куда он девался, понятия не имею. Вообще-то, я человек аккуратный.
– А его могли украсть?
– Обычно я держу его в ящичке прикроватного комода. В спальню, кроме слуг, никто не заходит. Насколько я знаю, из дома ключ никто не выносил.
Холмс повернулся к Карстерсу:
– Вы не поменяли сейф.
– Все время хотел это сделать. Но как-то решил, что, если ключ и выпал в саду или даже в деревне, никто не будет знать, какую дверь он открывает. Более вероятно, что он затерялся где-то среди вещей жены, а раз так, в чужие руки он едва ли попадет. В общем, не могу сказать с уверенностью, что сейф открыли ключом жены. Ведь Кирби вполне мог сделать еще один.
– Он с вами давно?
– Шесть лет.
– У вас нет оснований жаловаться на него?
– Ни малейших.
– А его племянник Патрик? Ваша жена говорит, что не сильно ему доверяет.
– Жена его недолюбливает, потому что он бывает нагловат, а порой и плутоват. Он живет у нас всего несколько месяцев, и мы взяли его по просьбе миссис Кирби, она просила нас помочь ему с работой. Она поручилась за него, и оснований обвинять его в бесчестности у меня нет.
Холмс извлек на свет лупу и стал разглядывать сейф, обращая особое внимание на замок.
– Вы говорите, что пропали кое-какие драгоценности, – сказал он. – Вашей жены?
– Нет. Речь идет о сапфировом ожерелье, оно принадлежало моей покойной матери. Три нитки сапфиров в золотой оправе. Едва ли это ожерелье представляет финансовую ценность для грабителя, но для меня это воспоминание о матери. Она жила с нами вплоть до последнего времени, но вдруг… – Он смолк, к нему подошла жена и положила руку ему на запястье. – Произошел несчастный случай, господин Холмс. В ее спальне был газовый свет. Каким-то образом пламя погасло, и она умерла во сне от удушья.
– Ей было много лет?
– Шестьдесят девять. Она всегда спала с закрытым окном, даже летом. Будь окно открыто, она осталась бы в живых.
Холмс отошел от сейфа и приблизился к окну, я последовал за ним. Он внимательно осмотрел подоконник, оконные створки и раму. По привычке свои наблюдения он произносил вслух – не обязательно для того, чтобы поделиться ими со мной.
– Ставен нет, – начал он. – Окно закрывается на задвижку, расположено невысоко над землей. Видимо, раму взломали снаружи. Дерево расщеплено, скорее всего, отсюда и звук, услышанный госпожой Карстерс. – Он произвел в уме какие-то подсчеты. – Если возможно, я бы поговорил с Кирби. А потом прогулялся бы по саду, хотя местная полиция наверняка вытоптала все, что могло бы дать нам ключ к происшедшему. Они поделились с вами результатами своего расследования?
– Незадолго до вашего приезда инспектор Лестрейд вернулся в дом и вкратце сообщил нам…
– Что? Лестрейд? Здесь был Лестрейд?
– Да. Не знаю, господин Холмс, какого вы о нем мнения, но мне показалось, что он действовал весьма старательно и деловито. Он уже выяснил, что человек с американским акцентом сел в первый поезд из Уимблдона до Лондонского моста в пять часов утра. По тому, как он был одет, по шраму на правой щеке мы пришли к выводу, что именно его я видел возле своего дома.
– Могу вас заверить, что, коль скоро за дело взялся Лестрейд, выводы не заставят себя долго ждать… даже если будут полностью ошибочными. Всего доброго, господин Карстерс. Госпожа Карстерс, рад знакомству. Идемте, Ватсон…
Мы проделали тот же путь по коридору, но в обратную сторону, у входных дверей нас уже поджидал Кирби. При первой встрече он не проявил ни малейшего намека на дружелюбие, но вполне возможно, просто видел в нас некую помеху его мирному домоуправлению. Его вытянутое лицо и теперь оставалось каменным, такой человек не произнесет ни одного лишнего слова, но, по крайней мере, на все вопросы Холмса Кирби послушно ответил. Подтвердил, что в Риджуэй-холле работает шесть лет. Сам он родом из Барнстэпла, жена из Дублина. Холмс спросил, многое ли изменилось в доме за время его пребывания здесь.
– О да, сэр, – последовал ответ. – Прежняя госпожа Карстерс была человеком строгих правил. И если ей что-то не нравилось, она вполне могла сделать тебе выговор. Новая госпожа Карстерс – полная ей противоположность. Она очень весела и доброжелательна. Моя жена называет ее «глоток свежего воздуха».
– Вы были рады браку господина Карстерса?
– Мы были в полном восторге, сэр, и в той же степени удивлены.
– Удивлены?
– Не хотелось бы показаться бестактным, но в прошлом господин Карстерс к браку интереса не проявлял и целиком посвящал себя семье и работе. Госпожа Карстерс возникла на сцене совершенно внезапно, но все мы считаем, что дом с ее появлением только выиграл.
– Вы были здесь, когда скончалась прежняя хозяйка?
– Очень даже был, сэр. Отчасти в ее смерти я виню себя. Хозяйка жутко боялась сквозняков, в результате я – по ее настойчивому требованию – заделал все щели, через которые в комнату мог проникнуть воздух. Поэтому газу просто некуда было деваться. Утром хозяйку нашла горничная Элси. Комната вся дымилась, это было ужасно.
– А Патрик в доме уже был?
– Патрик приехал за неделю до этого жуткого события. Первые шаги оказались для него воистину зловещими, сэр.
– Насколько я понял, он ваш племянник?
– Да, сэр, со стороны жены.
– Из Дублина?
– Верно. Патрику не так просто дается работа в услужении. Мы надеялись, что поможем ему сделать первые шаги на жизненном поприще, но ему еще предстоит усвоить, как себя вести в соответствии с занимаемым в обществе местом, в особенности как обращаться к хозяину дома. Возможно, причина в какой-то степени объясняется произошедшей бедой, а вслед за ней и нарушением устоявшихся порядков. Парень он неплохой, хочу верить, что со временем образумится и займет в жизни достойное место.
– Спасибо, Кирби.
– Рад быть полезным, сэр. У меня ваше пальто и перчатки.
В саду Холмс выказал чрезвычайно бодрое и оживленное расположение духа. Он вышагивал по лужайке, вдыхая свежий воздух и явно наслаждаясь кратким бегством из города, потому что туманы Бейкер-стрит до Уимблдона не добрались. Облик этого пригорода в те времена местами был более чем деревенским. На склоне холма возле дубовой рощи паслось стадо овец. Там и сям без особой упорядоченности располагались загородные дома, и мы с Холмсом были поражены безмятежностью этого пейзажа и удивительным светом, благодаря которому все предметы вокруг виделись в резком фокусе.
– Дело просто восхитительное, согласны? – воскликнул Холмс, когда мы направлялись к переулку.
– Мне оно кажется весьма банальным, – ответил я. – Украдено пятьдесят фунтов и старое ожерелье. Не могу сказать, Холмс, что вашему интеллекту брошен редкий вызов.
– Факт пропажи ожерелья кажется мне особенно замечательным, учитывая все, что мы услышали об этом доме. А вы, стало быть, уже знаете разгадку?
– Думаю, ответ зависит от того, действительно ли непрошеный гость был близнецом из Бостона.
– А если я скажу вам, что почти наверняка это был кто-то другой?
– Тогда я отвечу, что, как нередко бывало, вы ставите меня в тупик.
– Мой дорогой Ватсон! Как чудесно, что вы рядом. Так вот, мне кажется, что ночной злоумышленник появился отсюда…
Мы подошли к краю сада, подъездная дорожка здесь перетекала в переулок, а по ту его сторону простирались зеленые поля. Холодная погода и не думала отступать, и хорошо ухоженная лужайка являла собой идеальное полотно, на котором мороз прихватил все передвижения за последние двадцать четыре часа.
– Вот, если не ошибаюсь, шагает наш старательный и деловитый Лестрейд.
Отпечатков ног кругом было предостаточно, но Холмс указал на конкретные следы.
– Вы не можете сказать наверняка, что это его следы.
– Думаете, не могу? Длина шага предполагает, что рост этого человека пять футов и шесть дюймов – точь-в-точь как у Лестрейда. Ботинки тупоносые, я часто видел такие на его ногах. Но самая явная улика – следы ведут совершенно не туда, оставивший их человек пропустил все мало-мальски значимое. Кто это еще может быть, как не Лестрейд? Смотрите – он вошел и вышел через правые ворота. Когда просто подходишь к дому, они попадаются на твоем пути первыми, и, вполне естественно, ты заходишь в эти ворота. Но наш злоумышленник, безусловно, прибыл другой дорогой.
– По-моему, Холмс, обе пары ворот совершенно одинаковы.
– Ворота действительно одинаковы, но те, что слева, менее заметны из-за расположения фонтана. Если хотите подойти к дому так, чтобы остаться незамеченным, вы выберете именно левые ворота. А теперь посмотрите – от них ведут следы, и именно они нас с вами интересуют. Ага! Что у нас здесь такое? – Холмс присел, поднял с земли окурок и показал мне. – Американская сигарета, Ватсон. Этот табак не спутаешь. Между прочим, пепла поблизости не видно.
– Окурок есть, а пепла нет?
– Значит, хоть ночной гость и старался остаться незамеченным, но особенно мешкать не стал. Как считаете, это существенно?
– Дело было среди ночи, Холмс. Он видел, что дом погружен во тьму. Кого ему бояться? Кто его увидит?
– Тем не менее… – (Следы тянулись через лужайку, потом свернули за угол дома и вывели нас к окну кабинета.) – Он шел спокойно и уверенно. Даже у фонтана останавливаться не стал – проверить, все ли в порядке. – Холмс осмотрел окно, которое раньше мы оглядели изнутри. – Полагаю, что это человек недюжинной силы.
– Выломать раму большого труда не составило.
– Вы правы, Ватсон. Но обратите внимание на высоту окна. Вот здесь он выпрыгнул из него, когда ретировался. В траве остались два глубоких отпечатка. Но нигде не видно признаков лестницы или садового кресла. Возможно, какую-то точку опоры он нашел на стене. Раствор кое-где вывалился, на какие-то края можно опереться. Но все-таки одной рукой он должен был уцепиться за подоконник, а другой выламывать раму. Есть и еще один вопрос: случайно ли, что он залез именно в ту комнату, где стоит сейф?
– Он просто обошел дом с тыла, потому что место там совсем уединенное и вероятность быть замеченным минимальна. А дальше выбрал первое попавшееся окно.
– В таком случае ему удивительно повезло. – Свой осмотр Холмс завершил. – Все именно так, как я полагал, Ватсон, – продолжил он. – Отследить ожерелье с тремя нитками сапфиров в золотой оправе будет несложно, а уж оно выведет нас на похитителя. Лестрейд, по крайней мере, подтвердил, что вор сел в поезд до Лондонского моста. Мы последуем его примеру. До станции недалеко, денек сегодня погожий. Прогуляемся пешком.
Мы вышли к фасаду дома и двинулись к переулку по подъездной дорожке. Но тут парадная дверь Риджуэй-холла открылась, из дома опрометью выбежала женщина и остановилась перед нами. Это была Элиза Карстерс, сестра галериста. Концы накинутой на плечи шали она прижимала к груди, и по ее облику, горящим глазам и прилипшим ко лбу темным прядкам волос было ясно, что она сильно испугана.
– Господин Холмс! – воскликнула она.
– Да, мисс Карстерс.
– Я в доме вам нагрубила, прошу меня простить. Но я должна сказать вам: все здесь не так, как кажется, и, если вы нам не поможете, не снимете нависшее над нашим домом проклятие, мы обречены.
– Умоляю вас, мисс Карстерс, успокойтесь.
– Всему этому виной она! – Обвиняющий перст мисс Карстерс метнулся в направлении дома. – Кэтрин Мэрриэт, такое имя она носила после первого брака. Когда она встретила Эдмунда, дух его был надломлен до крайности. Чувствительность была ему свойственна с детства, и нервы его просто не могли выдержать бремени, какое навалилось на него в Бостоне. Он был изможден, нездоров – конечно, ему требовалась чья-то забота. И тут на него набросилась она. Какое она имела право, американка без роду без племени, практически без гроша за душой? Открытое море, бесконечные дни на борту океанского судна – она оплела его паутиной, и, когда «Каталония» причалила в Лондоне, было уже поздно. Переубедить его мы не могли.
– Без нее прийти в себя ему помогли бы вы.
– Я любила его, как может любить только сестра. Наша мама в нем души не чаяла. Не верьте ни на минуту, что ее смерть – несчастный случай. Наша семья, господин Холмс, всегда пользовалась уважением в обществе. Отец продавал гравюры и эстампы, в Лондон приехал из Манчестера, именно он основал картинную галерею на Элбмарл-стрит. К сожалению, он умер, когда мы были еще совсем молоды, и с того времени мы жили с мамой втроем в полной гармонии. И вот Эдмунд объявил о своем решении вступить в брак с госпожой Мэрриэт, не стал принимать наши доводы и отказался слушать голос разума – и сердце моей дорогой мамы было разбито. Конечно, мы не возражали против женитьбы Эдмунда в принципе. Что в этом мире было для нас важнее его счастья? Но чтобы его женой стала она? Приезжая авантюристка, которую мы раньше в глаза не видели. С самого начала стало ясно: ее интересуют только его богатство и положение в обществе, уютная и защищенная жизнь под его крылом. Моя мама наложила на себя руки, господин Холмс. Этот брак обрек ее на вечные муки, она испытывала жгучий стыд, жизнь стала невыносимой – и через полгода после свадьбы она, лежа в своей постели, повернула газовый кран и приняла смерть от удушья, безмятежно уплыла от нас по реке забвения.
– Мама сообщала вам о своих намерениях? – спросил Холмс.
– В этом не было нужды. О ее душевном состоянии мне было прекрасно известно, и ее уход не был для меня большим сюрпризом. Она сделала свой выбор. Ведь с приездом американки, господин Холмс, жизнь в нашем доме утратила свою прелесть. А теперь эта новая история – в дом вламывается злоумышленник и похищает мамино ожерелье, самое волнующее воспоминание об этой нежной усопшей душе. Это все тот же зловещий рок. А что, если этот непрошеный гость прибыл вовсе не отомстить за брата? Вдруг он здесь из-за нее? Когда этот тип появился впервые, мы с ней сидели в гостиной. Я видела его через окно. Допускаю, что это ее прежний знакомый, который отыскал ее здесь. А может, и больше чем знакомый. Но это только начало, господин Холмс. Пока этот брак в силе, всем нам угрожает опасность.
– Но ваш брат производит впечатление довольного жизнью человека, – заметил Холмс без особого энтузиазма. – Впрочем, дело даже не в этом. Чего бы вы хотели от меня? Мужчина имеет право выбирать жену без материнского благословения. Тем более без благословения сестры.
– Вы можете собрать о ней сведения.
– С какой стати, мисс Карстерс?
Элиза Карстерс одарила его взглядом, полным презрения.
– Я наслышана о ваших подвигах, господин Холмс, – произнесла она. – И мне всегда казалось, что они сильно преувеличены. Вы сами, при всем вашем уме, поражали меня вашей бесчувственностью, неспособностью понять душу другого человека. Сейчас я вижу, что так оно и есть.
С этими словами она развернулась и пошла к дому.
Холмс смотрел ей вслед, пока дверь за ней не закрылась.
– В высшей степени занятно, – заметил он. – Дело становится все более любопытным и сложным.
– В жизни не доводилось слышать, чтобы женщина говорила с такой яростью, – высказал я свое мнение.
– Согласен, Ватсон. Хочу выяснить одно обстоятельство, потому что положение дел, на мой взгляд, становится весьма опасным. – Он взглянул на фонтан, на каменные фигуры и замерзшую по кругу воду. – Интересно знать, умеет ли госпожа Кэтрин Карстерс плавать?
Глава 4
Неофициальные силы полиции
На следующее утро Холмс отсыпался, и я сидел один за книгой «Мученичество человека» Уинвуда Рида, которую он мне настойчиво рекомендовал, но, признаюсь, чтение шло тяжело. Впрочем, мне было понятно, чем автор увлек моего друга: ненавистью к «лени и глупости», ссылками на «божественный интеллект», предположением, что «за точку отсчета человек естественным образом принимает себя». Холмс вполне мог бы написать такое и сам, и хотя я был рад перевернуть последнюю страницу и отложить книгу в сторону, все-таки получил некоторое представление об образе мышления детектива. С утренней почтой пришло письмо от Мэри. В Камберуэлле все было хорошо. Ричард Форрестер не настолько прихворнул, чтобы не прийти в восторг от появления своей прежней гувернантки, а сама Мэри явно наслаждалась обществом мамы Ричарда, которая обращалась с ней как с ровней, а не как с бывшей работницей.
Я уже взялся за ручку писать ответ, как в дверь настойчиво позвонили, затем послышался топот нескольких пар ног по ступеням. Этот звук я помнил очень хорошо и оказался полностью подготовлен, когда в комнату ворвалась ватага беспризорников и выстроилась в некоторое подобие линии под громким водительством самого высокого и старшего из них.
– Виггинс! – воскликнул я, потому что помнил, как его зовут. – Вот не думал, что снова свидимся.
– Господин Олмс послал за нами, мол, дело крайне срочное, – доложил Виггинс. – А уж раз господин Олмс зовет, мы завсегда тут как тут!
Однажды Шерлок Холмс назвал эту братию отделом полицейских расследований с Бейкер-стрит. Иногда он называл их нерегулярными частями. Это была поражающая воображение шайка оборванцев и голодранцев от восьми до пятнадцати лет, засаленные грязнули в одежде, шитой и перешитой столько раз, что было невозможно сказать, сколько детей до них ее носило. На самом Виггинсе была уполовиненная куртка взрослого человека – из середины вырезали кусок, а потом верх и низ снова сшили. Несколько мальчишек были босиком. Только один, как я заметил, выглядел толковее других, да и одет был получше – одежонка не такая ветхая… Интересно, какой порок – карманные кражи или грабеж – позволяет ему не просто выживать, но на свой лад еще и процветать? С виду ему было лет тринадцать, но, как и остальные члены шайки, школу взросления он уже прошел. Можно сказать, что детство – это первая драгоценная монетка, которую у ребенка забирает бедность.
Через минуту появился Шерлок Холмс, а следом за ним миссис Хадсон. Я видел, что наша домовладелица возбуждена и недовольна, скрыть свои мысли она даже не пыталась:
– Я этого не потерплю, господин Холмс. Я вам уже об этом говорила. У меня приличный дом, и нечего водить сюда каких-то оборванцев. Ведь какую заразу они могут занести, подумать страшно! А сколько серебряной утвари и белья мы можем после их ухода недосчитаться?
– Пожалуйста, успокойтесь, милейшая миссис Хадсон, – рассмеялся Холмс. – Виггинс! Я ведь тебе говорил: такое вторжение в наш дом неприемлемо. В следующий раз придешь с докладом один. Но раз уж ты здесь и затащил сюда всю шайку, внимательно слушайте мои инструкции. Объект нашего наблюдения – американец, лет тридцати пяти, иногда носит кепку, на правой щеке свежий шрам. Лондона он, скорее всего, не знает. Вчера он был на вокзале «Лондонский мост» и имел при себе золотое ожерелье с тремя нитками сапфиров, само собой разумеется, оно ему досталось нечестным путем. Как считаете, где он попытается сбыть его с рук?
– Доходные дома в Фулвуде! – крикнул один мальчишка.
– У евреев на Петтикоут-лейн! – прокричал другой.
– Нет! В притонах ему дадут больше, – предположил третий. – Я бы пошел на Флауэр-стрит или на Филд-лейн.
– К ростовщикам! – вмешался паренек, что был одет лучше других и первым привлек мое внимание.
– К ростовщикам! – согласился Холмс. – Как тебя зовут?
– Росс, сэр.
– Росс, у тебя задатки детектива. Человек, которого мы ищем, в городе чужой и не знает ни Флауэр-стрит, ни доходных домов в Фулвуде, ни других заветных уголков, где вы, дорогие отроки, ищете на свою голову неприятности. Он пойдет в какое-то известное место, а вывеску ростовщика – три золотых шара – знают во всем мире. Оттуда и начнем. Он прибыл на вокзал и, видимо, остановился в гостинице или меблированных комнатах неподалеку. Вам надо обойти всех ростовщиков в квартале, описать им человека и ожерелье, которое он, возможно, попытается продать. – Холмс сунул руку в карман. – Ставки как всегда: шиллинг каждому плюс гинея тому, кто найдет искомое.
Виггинс браво скомандовал, и неофициальное подразделение полиции с шумом и гамом отправилось на задание под ястребиным взором миссис Хадсон, которая теперь все утро будет пересчитывать ножи и вилки. Как только они ушли, Холмс удовлетворенно хлопнул в ладоши и рухнул в кресло.
– Итак, Ватсон, – обратился он ко мне, – что вы на это скажете?
– Похоже, вы всерьез рассчитываете найти О’Донахью, – заметил я.
– Абсолютно уверен, что найдем человека, который вломился в Риджуэй-холл, – последовал ответ.
– Не кажется ли вам, что навести справки у ростовщиков решит и Лестрейд?
– Сильно сомневаюсь. Это настолько очевидно, что едва ли придет ему в голову. Но поскольку впереди у нас целый день и заполнить его нечем, к тому же я проспал завтрак, предлагаю пойти пообедать в «Кафе де Лероп», это около театра «Хеймаркет». Несмотря на название, кухня вполне английская, к тому же первоклассная. А потом я намереваюсь сходить в галерею Карстерса и Финча на Элбмарл-стрит. Знакомство с господином Тобиасом Финчем может оказаться интересным. Миссис Хадсон, если Виггинс вернется, направьте его туда. А сейчас, Ватсон, скажите, что вы думаете о «Мученичестве человека»? Вижу, в конце концов вам удалось сей труд одолеть.
Я глянул на книгу, безобидно лежавшую на боку.
– Но, Холмс…
– Закладкой вам служила рекламная карточка из пачки сигарет. Я наблюдал за ее мучительным продвижением от начала к концу и вот вижу, что она лежит на столе, освобожденная от тяжких трудов. Интересно было бы услышать ваши выводы. Может быть, миссис Хадсон, вы соблаговолите принести нам чай?
Мы вышли на улицу и зашагали к Хеймаркет[2]. Туман уже поднялся, и хотя было все еще довольно холодно, но день уже разгулялся, толпы народа втекали в магазины и вытекали обратно, а уличные торговцы везли тележки и нахваливали свой товар. На Уимпол-стрит была настоящая толчея – люди обступили шарманщика: старый итальянец наигрывал какую-то грустную неаполитанскую мелодию, сюда же нахлынули и проходимцы разных мастей, они терлись среди праздной публики и рассказывали свои скорбные истории любому, кто был готов их слушать. Почти на каждом углу кто-то демонстрировал свое искусство, и желающих прогнать уличных артистов не было. Мы поели в «Кафе де Лероп», где нас попотчевали отличным пирогом из дичи, и Холмс был в игривом настроении. Он не говорил о новом деле, разве что опосредованно, потому что я помню его рассуждения о природе живописи и о том, можно ли ее использовать для раскрытия преступления.
– Помните, Карстерс говорил нам о четырех пропавших полотнах Констебла, – начал он. – Это были виды Озерного края, написанные в начале века, когда художник, по всей видимости, пребывал в мрачном и подавленном состоянии духа. Таким образом, краски на полотне становятся ключом к его психологическому настрою, отсюда же следует, что, если кто-то осознанно вешает такую картину у себя в гостиной, мы можем многое узнать и о его чувствах. Например, вы заметили, какие картины выставлены в Риджуэй-холле?
– По большей части французские. Помню пейзаж в Бретани, люди на мосту через Сену. На мой взгляд, картины очень достойные.
– Вы восхищались ими, но они ничего вам не сказали.
– О личности Эдмунда Карстерса? Сельскую местность он предпочитает городу. Ему близка детская непосредственность. Ему нравится, когда его окружают разные цвета. Наверное, об особенностях его личности можно что-то сказать, глядя на картины, что висят в его доме. Но Карстерс совершенно не обязательно выбирал каждую сам. Вполне возможно, ответственность с ним делят жена или покойная мама.
– Вы совершенно правы.
– И даже у человека, который убил собственную жену, может быть какая-то нежная струна в душе, которая и находит отражение в его выборе произведений искусства. Помните историю семьи Абернетти? Мне кажется, что на стенах в доме Хораса Абернетти висело много замечательных полотен с изображением местной флоры. При этом сам он был весьма омерзительным и наглым типом.
– Если мне не изменяет память, фауна на тех полотнах была по большей части ядовитой, раз вы об этом заговорили.
– Как насчет Бейкер-стрит, Холмс? Посетитель, оказавшийся в вашей гостиной, найдет ключ к вашему психологическому портрету, оглядев висящие на стенах работы, – вы это хотите сказать?
– Нет. Но он сможет многое сказать о моем предшественнике, потому что, Ватсон, хочу вас заверить: в моих комнатах нет буквально ни одной картины, которая там не висела бы к моменту моего вселения. Вы серьезно считаете, что я мог пойти и купить портрет Генри Уорда Бичера, который нависал над вашими книгами? Достойный восхищения человек во всех отношениях, его взгляды на рабство и религиозный фанатизм можно рекомендовать окружающим, но этот портрет достался мне в наследство от прежнего обитателя комнаты, а я просто решил: пусть себе висит.
– И портрет генерала Гордона купили не вы?
– Нет. Но после того, как я случайно всадил в него пулю, я его отреставрировал и поменял раму. На этом настояла миссис Хадсон. Знаете, я вполне могу написать монографию на эту тему: как раскрывать преступления с помощью произведений искусства.
– Холмс, вам нравится изображать из себя машину, – рассмеялся я. – Даже шедевр импрессионизма для вас не более чем улика, которая сгодится для поиска преступника. Может быть, вам стоит научиться ценить искусство, вы бы стали человечнее. Я настоятельно приглашаю вас нанести совместный визит в Королевскую академию художеств.
– Одна галерея – Карстерса и Финча – в сегодняшней повестке дня уже значится, думаю, этого вполне достаточно… Официант, сырную тарелку! И бокал, пожалуй, мозельского вина для моего друга. Портвейн в дневное время будет тяжеловат.
До галереи было довольно близко, и мы снова зашагали рядом друг с другом. Скажу честно: эти минуты спокойного общения наполняли мою душу огромной радостью, я чувствовал себя одним из самых счастливых людей в Лондоне уже потому, что принял участие в описанной выше беседе, а теперь шел прогулочным шагом рядом с таким выдающимся персонажем, каким со всей очевидностью был Шерлок Холмс. Было около четырех, и, когда мы дошли до галереи, световой день уже клонился к закату. Оказалось, что галерея расположена не на самой Элбмарл-стрит, а рядом, в старом парке для экипажей. Если не считать достаточно скромной таблички с позолоченными буквами, мало что свидетельствовало о том, что это некое коммерческое предприятие. Низкая дверь вела в довольно мрачное помещение с двумя диванами, столом и одним полотном, установленным на мольберте, – на картине голландского художника Паулюса Поттера были изображены две коровы, пасущиеся в поле. Войдя, мы услышали, как в соседней комнате спорят два человека. Один голос я узнал – он принадлежал Эдмунду Карстерсу.
– Это отличная цена, – говорил он. – Я в этом уверен, Тобиас. Эти картины – как хорошее вино. Их стоимость может только возрастать.
– Нет, нет и еще раз нет! – пронзительно заныл другой голос. – Он называет это морскими пейзажами. Допустим, море я вижу… И это все? Его последняя выставка закончилась полным фиаско, сейчас он нашел пристанище в Париже, где, как я слышал, быстро теряет свою репутацию. Это будут выброшенные деньги, Эдмунд.
– Шесть работ Уистлера…
– От которых мы никогда не избавимся!
Я стоял у двери и прикрыл ее с большей силой, чем требовалось, чтобы сообщить о нашем присутствии двум мужчинам в соседней комнате. Желаемый результат был достигнут. Беседа прекратилась, и через мгновение из-за занавеси появился безупречно одетый – темный костюм, жесткий воротничок, черный галстук – седовласый и худощавый господин. С талии свисала золотая цепочка, на кончике носа устроилось золотое пенсне. Ему было не менее шестидесяти, но походка все еще была пружинистой, а каждый шаг говорил: энергии этому человеку не занимать.
– Господин Финч, как я понимаю, – произнес Холмс.
– Да, сэр. Собственной персоной. С кем имею честь?
– Я Шерлок Холмс.
– Холмс? Не думаю, что мы знакомы, но ваше имя я где-то слышал…
– Господин Холмс! – В комнату вошел и Карстерс.
Контраст между двумя владельцами галереи был разительный: один постаревший и сморщенный, можно сказать, принадлежавший к другой эпохе, второй моложе, более щеголеватый, с лица еще не сошли гнев и огорчение – несомненно, результат подслушанного нами разговора.
– Это господин Холмс, детектив, о котором я вам говорил, – объяснил Карстерс партнеру.
– Да-да. Разумеется. Он только что представился.
– Не ожидал, что вы здесь появитесь, – сказал Карстерс.
– Я пришел потому, что мне хотелось увидеть место вашей работы, – внес ясность Холмс. – Но у меня есть к вам и несколько вопросов по поводу людей Пинкертона, нанятых вами в Бостоне.
– Жуткая история! – вмешался Финч. – Ущерб от потери этих картин мне не восполнить до конца жизни. Это самое большое бедствие в моей карьере. Если бы мы тогда продали несколько работ этого вашего Уистлера, Эдмунд! Да хоть разорвись они на части – никто ничего бы не заметил! – Как только пожилой джентльмен заговорил, остановить его было уже невозможно. – Торговля картинами, господин Холмс, – занятие респектабельное. Среди наших клиентов много аристократов. И вдруг мы попали в какую-то историю с перестрелками, убийствами. Ясно, что нам это ни к чему…
Лицо пожилого господина вытянулось, ибо оказалось, что перестрелки и убийства – это еще не все: дверь открылась, и в комнату ворвался мальчишка. Я сразу узнал Виггинса, который с другими «сотрудниками нерегулярных частей» навестил нас несколько часов назад, но для Финча это был просто налет, какой не увидишь в страшном сне.
– Вон отсюда! Сейчас же! – воскликнул он. – У нас для тебя ничего нет.
– Не тревожьтесь, господин Финч, – успокоил его Холмс. – Мальчика я знаю. В чем дело, Виггинс?
– Мы его нашли, господин Олмс! – в волнении прокричал Виггинс. – Ну, этого малого, какого вы искать велели. Мы его своими глазами видели, я и Росс. Мы уже было сунулись в забегаловку на Бридж-лейн, Росс эту пивнушку знает, он, бывает, и сам туда заглянуть не дурак. Тут дверь открывается, и вот он, голубчик, без ошибки, на лице шрам багровый. – Парень прочертил линию на собственной щеке. – Это я его засек. Не Росс.
– Где он сейчас? – спросил Холмс.
– Мы шли за ним до гостиницы, сэр. Каждому по гинее, если отведем вас туда?
– Только попробуйте не отвести, и вам крышка, – парировал Холмс. – Виггинс, я всегда играю с тобой честно, сам знаешь. Говори, что за гостиница?
– В Бермондси, сэр. Частная гостиница госпожи Олдмор. Росс ждет там. Я оставил его караулить, а сам ноги в руки и к вам. Если этот ваш объект снова выйдет наружу, Росс с него глаз не спустит. Он хоть и новенький, да парень не промах. Пойдете со мной, господин Олмс? Возьмете экипаж? А можно мне с вами?
– Сядешь с кучером. – Холмс повернулся ко мне, и по его сведенным бровям и напряженному выражению лица я сразу понял: вся его энергия сосредоточена на предстоящих действиях. – Нам надо срочно уходить, – сказал он. – По счастливой случайности объект расследования оказался у нас в руках. Нельзя дать ему ускользнуть.
– Я поеду с вами, – вызвался Карстерс.
– Господин Карстерс, это может быть опасно…
– Но ведь я его видел. Это я вам его описал, и именно я могу его опознать и подтвердить, что ваши мальчишки нашли того, кого надо. К тому же у меня есть личное желание довести это дело до конца, господин Холмс. Если это тот человек, за которого я его принимаю, тогда он приехал сюда из-за меня, а значит, я должен видеть, как завершится дело.
– У нас нет времени на дебаты, – сказал Холмс. – Очень хорошо. Едем втроем. Не будем больше тратить времени.
Мы поспешили к выходу – Холмс, Виггинс, Карстерс и я, – а господин Финч разинув рот глядел нам вслед. Нам тут же подвернулся четырехколесный экипаж, мы сели внутрь, а Виггинс забрался к кучеру, который смерил его презрительным взглядом, но потом смягчился и даже позволил мальчишке укрыть ноги куском своего одеяла. Щелкнул кнут, и лошади тут же тронулись с места, словно почувствовали, что дело у нас срочное. Уже почти стемнело, и с наступлением тьмы ощущение легкости, которое я испытал, совершенно рассеялось и в городе снова стало холодно и враждебно. Посетители магазинов и уличные артисты разошлись по домам и уступили место всяким сомнительным личностям – потрепанного вида мужчинам и кричаще одетым женщинам; для ведения своего бизнеса им требовалась тень, да и сам этот бизнес, по правде говоря, был теневым. Экипаж провез нас через мост Блэкфрайерс в сопровождении жутчайших порывов ледяного ветра, которые впивались в нас, словно ножи. С момента нашего отъезда Холмс не сказал ни слова, видимо, он предчувствовал, что должно произойти. Но он никогда бы в этом не признался, и мой намек на такое предчувствие наверняка вызвал бы его раздражение. Прорицать – это не по его части. Его сильная сторона – интеллект, возведенный в систему здравый смысл. В то же время я чувствовал: им владеет нечто не поддающееся объяснению, может быть даже что-то сверхъестественное. Хотите верьте, хотите нет, но Холмс знал: события предстоящего вечера станут неким рычагом, поворотным пунктом, после которого его жизнь – и моя тоже – изменится самым серьезным образом.
Частная гостиница госпожи Олдмор предлагала постель и гостиную за тридцать шиллингов в неделю и была именно таким заведением, на какое за подобные деньги можно рассчитывать: обшарпанное и полуразрушенное здание, по одну сторону – мусорные баки, по другую – кирпичная печь для обжига. Неподалеку текла река, и в воздухе словно висела сырая сажа. За окнами горели лампы, но окна были так сильно расписаны грязью, что свет внутри только угадывался. Напарник Виггинса Росс ждал нас, поеживаясь от холода, хотя куртка его была основательно уплотнена газетной бумагой. Когда Холмс и Карстерс выбрались из экипажа, Росс сделал шаг назад, и я увидел, что он чем-то сильно напуган. Глаза посылали сигнал тревоги, а лицо в свете уличного фонаря было мертвенно-бледным. Но тут на землю спрыгнул Виггинс, схватил Росса за руку – и чары словно рассеялись.
– Порядок, приятель! – воскликнул Виггинс. – И тебе, и мне – по гинее. Господин Холмс обещался.
– Расскажи: пока ты был один, тут что-нибудь случилось? – спросил Холмс. – Человек, которого ты стережешь, из гостиницы не выходил?
– А эти господа кто? – Росс указал сначала на Карстерса, потом на меня. – Сыщики? Фараоны? Что они тут делают?
– Все в порядке, Росс, – сказал я. – Можешь не беспокоиться. Я Джон Ватсон, доктор. Ты меня видел сегодня утром, когда приходил на Бейкер-стрит. А это господин Карстерс, у него галерея на Элбмарл-стрит. Никакой опасности мы не представляем.
– Элбмарл-стрит – это где Мейфэр? – От холода парень стучал зубами. Конечно, лондонских беспризорников зимой не испугаешь, но он простоял на морозе почти два часа.
– Видел что-нибудь? – спросил Холмс.
– Да вот ничего, – ответил Росс. Голос его изменился. Что-то в его облике почти позволяло предположить – ему есть что скрывать. Мне и раньше приходило в голову, что все эти дети, пребывавшие в нежном возрасте, прошли период взросления куда раньше, чем полагалось. – Торчу здесь и жду вас. Он не выходил. Туда никто не заходил. А у меня от холода все косточки вымерзли.
– Вот деньги, что я тебе обещал, и тебе тоже, Виггинс. – Холмс расплатился с мальчишками. – Теперь дуйте домой. Сегодня поработали на славу.
Мальчишки забрали монеты и тут же побежали прочь, хотя Росс напоследок окинул нас взглядом.
– Что ж, – продолжил Холмс, – теперь заходим в гостиницу и прямиком к этому типу в номер. Видит бог, задерживаться здесь без особой надобности я не намерен. Что скажете про парня, Ватсон? Похоже, он сказал нам не все.
– Вы читаете мои мысли, – вынужден был признать я.
– Будем надеяться, он не совершил по отношению к нам никакого предательства. Господин Карстерс, пожалуйста, держитесь от места событий подальше. Не думаю, что наш подопечный применит насилие, но мы пришли сюда не вполне подготовленными. Надежный револьвер доктора Ватсона наверняка лежит обернутый тряпицей в каком-нибудь ящике в Кенсингтоне, я тоже не вооружен. Придется положиться на смекалку. Пошли!
Преодолев несколько ступенек, мы втроем вошли в гостиницу. За дверью оказался общий коридор – слабо освещенный, без ковров, сбоку небольшая конторка. За ней, откинувшись на спинку деревянного стула, сидел в полудреме пожилой привратник, но с нашим появлением он встрепенулся.
– Благослови вас Бог, господа, – произнес он с дрожью в голосе. – Мы можем предложить хорошие кровати для ночлега, пять шиллингов за ночь…
Читать бесплатно другие книги:
