Герои Аберкромби Джо
Но пошел-таки, покачивая головой и позвякивая кольчугой, а следом за ним Брек со Скорри, недоуменно пожав плечами. Чудесница подалась к Зобатому.
– Иногда мне кажется, – поделилась она, – что чем больше другим нет ни до чего дела, тем сильнее ты себе втемяшиваешь, что тебе оно обязательно есть.
– Это ты в каком смысле?
– А в таком, что нельзя направлять мир в какую-то одну сторону, полагаясь целиком на себя.
– Направлять нужно правильно, – заартачился Зобатый.
– А разве не правильнее всего, когда люди у тебя целы и веселы?
Хуже всего, что в ее словах был смысл.
– Так вот до чего мы дошли?
– А я думала, мы оттуда и не уходили.
– Знаешь что? – возмутился Зобатый. – Твоему мужу и в самом деле впору поучить тебя уважению.
– Эту-то стервозу? – хмыкнула Чудесница. – Да он меня боится чуть ли не так же, как вы все тут. Давай шагай уже!
Она подхватила Дрофда под локоть, и дюжина прошла через пролом в стене, ускоряя шаг – настолько, насколько позволяли колени Зобатого. Под ноги ложилась та же самая тропа, по которой они пришли и которой теперь уходили, оставляя Героев Союзу.
Зобатый пробирался меж деревьев, подгрызая заусенцы на руке, которая держит меч. Та, что держит щит, была уже изгрызена. Кожа в этих местах, черт возьми, никак не успевала нарастать. Подниматься ночью на Героев было, пожалуй, не так страшно, как идти сейчас к Черному Доу и докладывать, что холм оставлен. Правильно ли это, когда врага боишься меньше, чем собственного вождя? Дружеской компании Зобатый не чурался никогда, но вину всегда предпочитал брать в одиночку, за всех. Ведь решения принимал он.
Леса кишели людьми, как болотная трава ужами. Прежде всего, карлами Черного Доу – бывалыми вояками, холодными умом и сердцем, да еще обвешанными такой же холодной сталью. На ком-то были кирасы, как у воинов Союза, иные носили причудливого вида оружие: клювастое, шипастое, изогнутое – всевозможные дикарские ухищрения, чтобы протыкать металл доспехов. Такого еще свет не видывал, да лучше бы и вообще не знал. Сомнительно, чтобы кто-нибудь из этих лиходеев задумался, прежде чем разжиться какой ни на есть податью с мертвецов, да и с живых, если на то пошло.
Всю жизнь Зобатый был бойцом, но оравы и орды все равно вызывали у него некое беспокойство, а с возрастом он стал все меньше чувствовать себя человеком из этой среды. Недалек срок, когда это выплывет наружу и его уличат в притворстве. И с каждым новым днем ощущение того, что бравада, а с ней и бойцовский дух у него напускные, пробирало Зобатого все больше, и скрывать это становилось все трудней. Скусив у ногтя лишнего, он поморщился и отдернул руку.
– Негоже, – пробормотал он себе под нос. – Негоже названному все время бояться.
– Чего?
Тьфу ты. Он почти забыл, что рядом идет Трясучка – настолько бесшумно он ступает.
– Трясучка, а ты когда-нибудь боишься?
Тускло блеснул металлический глаз: сквозь ветви деревьев проглянуло солнце.
– Да было дело. Постоянно боялся.
– А что переменилось?
– Мне выжгли один глаз.
Хороша беседа. Ладно, на том и утремся.
– Это, видно, изменило твои взгляды.
– Урезало. Ровно вполовину.
Невдалеке от тропы, в непомерно тесном загоне блеяли овцы. Как пить дать, реквизированные – иными словами, украденые – у какого-нибудь незадачливого пастуха, лишенного в одночасье всего своего достояния, предназначенного кануть в глотках, а затем извергнуться из задниц войска Черного Доу. За загородкой из шкур, в считаных шагах от гурта, овец забивала женщина, а еще трое их свежевали, потрошили и вывешивали туши. Все четверо были по самые подмышки в крови, но это их нисколько не заботило.
За работой наблюдала пара шалопаев – судя по виду, без пяти минут рекрутского возраста, – и посмеивалась над тупостью овец, до которых не доходит, что делается за этой вот ширмой из шкур. Юнцы не задумывались, что в загоне прячутся как раз они сами, а за ширмой из песен, былин и отроческих грез безучастно поджидает война, по самые плечи в крови. Зобатый-то это видел хорошо. Так отчего же он сам безропотно жмется в своем загончике? Знать, оттого, что старой овце новых заборов не перемахнуть.
Перед поросшими плющом развалинами, давно присвоенными лесом, вкопали в землю черный штандарт протектора Севера. На поляне суетились люди, взмахивали хвостами привязанные у длинной коновязи лошади. В сыпучих снопах искр о металл скрежетало ножное точило. Какая-то баба колотила молотом по колесу телеги. Здесь же работал кузнец – держа губами горсть колец, собирал с помощью клещей кольчугу. Сновала ребятня с охапками стрел, с плещущими на коромыслах ведрами, с мешками, торбами и сумами бог весть чего. Непростое дело – насилие, когда достигает крупных масштабов.
Посреди всей этой колготни на каменной плите полулежал, опершись на локти и прикрыв глаза, какой-то человек – до странности непринужденно, учитывая общую загруженность работой; более того, с нарочитым видом бездельника. Человек пребывал в тени, а клин света, пробившийся между ветками, пролегал как раз по его спесивой ухмылке.
– Мертвые, – подошел и остановился, глядя сверху, Зобатый. – Или это принц, или мне чудится. Хотя кто еще может носить такие вот бабские сапоги?
– Стирийская кожа, – Кальдер приоткрыл глаза, надменно скривив губу так, как привык с детства. – Никак, Кернден Зобатый? Ты еще жив, старый нужник?
– Покуда есть нужда, живу, не кашляю, – Зобатый выхаркнул мокроту, угодив как раз меж изящных сапожек принца. – Куда я денусь. И кто это, интересно, сплоховал, дав тебе выползти из места ссылки?
Кальдер скинул ноги с плиты.
– Не кто иной, как великий протектор собственной персоной. Видно, не может побить Союз без моей могучей меченосной длани.
– И что он, интересно, задумал? Отрубить и кинуть ее в них?
Кальдер раскинул руки.
– Как же мне тогда удержать тебя?
Они заключили друг друга в объятия.
– Рад видеть тебя, старый дуролом.
– И я тебя, лгунишка егозливый.
Трясучка все это время хмурился из тени.
– Я вижу, тут у вас совет да любовь, – заметил он.
– Да я этого бздунишку, можно сказать, с пеленок растил, – Зобатый костяшками пальцев почесал Кальдеру волосы. – Вскармливал молоком со скомканной тряпицы, этими вот руками.
– Да уж. Матери не было, так он был мне за кормилицу, – пояснил Кальдер.
– Вон оно что, – Трясучка медленно кивнул. – То-то я смотрю.
– Нам надо поговорить, – Кальдер сжал Зобатому предплечье. – А то я истосковался по нашим разговорам.
– Да и я, признаться. – Зобатый осмотрительно сделал шаг в сторону: рядом взбрыкнула лошадь, опрокинув телегу, по земле звонко рассыпались копья. – Почти так же, как по приличной постели. Так что день нынче, пожалуй, не самый подходящий.
– Возможно, и так, – пошел на попятную Кальдер. – Я слышал, готовится какое-то сражение?
Он жеманно махнул рукой.
– Из-за него может погибнуть вся моя вторая половина дня!
По дороге он обогнул клетку с двумя замызганными северянами, сидящими нагишом на корточках. Один протягивал руку сквозь решетку в надежде если не получить воды или милосердия, то уж хотя бы чтоб какая-то его часть побывала на воле. Дезертиров повесили бы сразу, так что это, судя по всему, воры или убийцы. Ждут, как с ними соизволит обойтись Черный Доу – так что их, похоже, все равно вздернут, а может, для разнообразия сожгут. Странно как-то, сажать людей за воровство, когда все войско живет мародерством и грабежом. Или вздергивать на виселице за убийство, когда все собраны и посланы заниматься именно им. Что считать преступлением во времена, когда люди отнимают все, что захотят, у кого захотят?
Из-под сводчатого прохода показался Треснутая Нога. Вид у подлеца всегда был угрюмый, но сегодня он превзошел самого себя.
– Тебя желает Доу. Заходи давай.
– Возьмешь мой меч? – Зобатый по привычке его уже снимал.
– Не надо.
– Вот как? С каких это пор Черный Доу начал доверять людям?
– Людям нет. Тебе одному.
Что это, добрый знак?
– Ну ладно.
Следом двинулся и Трясучка, но Треснутая Нога жестом его остановил.
– Тебя Доу не просил.
От Зобатого не укрылось, как Трясучка прищурил единственный глаз. Оставалось лишь пожать плечами и нырнуть под завесу плюща. Ощущение такое, будто голова засунута в пасть волка; только и жди, когда он щелкнет зубами. Они шли по завешенному мшистыми тенетами коридору, гулким эхом капала вода; через широкую, поросшую колючими кустами галерею с обломками частично рухнувших колонн – некоторые еще подпирали остатки сводов, хотя крыши как таковой не было, сверху проглядывало небо. В облачном покрове протаивали ярко-синие полыньи.
Черный Доу восседал на троне Скарлинга в дальнем конце разрушенной залы, поигрывая, как водится, рукоятью меча. Рядом с Доу сидел Кол Ричи, почесывая седую щетину.
– По моему слову, – наставлял его Доу, – выходишь один. Движешься на Осрунг всеми силами. Там у них уязвимое место.
– С чего ты взял?
– У меня свои способы, – Доу подмигнул. – Людей у них слишком много, а дорог не хватает, так что они скопом метнулись сюда, да по тракту и растянулись. В городишке небольшое количество верховых да немножко молодцов Ищейки. К нашему подходу они там, может, слегка и обоснуются, но не удержатся, если ты как следует наберешь разгон.
– Уж разгон-то я наберу, – заверил Ричи. – На этот счет не беспокойся.
– Не беспокоюсь. Потому ты и идешь один впереди. Надо, чтобы твои парни несли над передними рядами мой штандарт, честь по чести, на виду. А с ним вымпел Гламы, и Железноголового, и твой. Чтоб со всех сторон было видать.
– Пусть думают, это наше общее средоточие сил.
– Если повезет, сколько-то людей они стянут с Героев, ослабят камни в своей кладке. И вот когда они окажутся в чистом поле между холмом и городком, я спускаю на них парней Золотого, и он рвет им задницы в клочья. А тем временем я, Железнобокий и Тенвейз предпримем марш-бросок на Героев.
– И как ты думаешь это осуществить?
Доу ощерился голодным волчьим оскалом.
– Взбежать на холм и все живое там поистребить.
– Но у них будет время освоиться, и для атаки это сложное место. Там их позиция будет наиболее крепка. Мы могли бы пойти в обход…
– Самое сильное – это здесь, – Доу вонзил меч в землю перед троном Скарлинга. – А слабое – здесь.
Он постучал пальцем себе по груди.
– Мы месяцами обходили и петляли вокруг да около, так что лобового удара они от нас не ждут. Сломив их на Героях, мы сломим их здесь, – он снова ткнул себя в грудь, – и все остальное порушится. Тогда Золотой станет их преследовать и гнать, коли понадобится, прямо через броды. Вплоть до самого Адвейна. К той поре Скейл должен взять Старый мост. А учитывая, что ты сосредоточишь силы в Осрунге, то к завтрашнему утру, когда подтянется оставшаяся часть Союза, все лучшие позиции будут за нами.
Ричи медленно поднялся.
– Ты прав, вождь. Устроим им день в багровых тонах. День, достойный будущих песен.
– Срал я на песни, – сказал Доу, тоже вставая. – Мне достаточно победы.
Рукопожатие их длилось чуть дольше обычного. Ричи направился к выходу и тут, завидев Зобатого, разулыбался во весь щербатый рот.
Зобатый первым протянул руку.
– Старый Кол Ричи?
– Кернден Зобатый, чтоб мне жить и дышать! – Рукопожатие хоть и последовало не сразу, но вышло на редкость сердечным. – Мало, мало нас уже осталось, настоящих.
– Да, были времена.
– Как колено?
– Да ты ж знаешь. Как водится.
– Да и у меня так же. Йон Камбер?
– Весельчак-то? Шутки всегда наготове. А как там Поток?
Ричи широко улыбнулся.
– Поставил его над новыми рекрутами. В целом, кипятком так и брызжут. Жаль, пока не из того места.
– Ничего, со временем возмужают.
– Да уж надо бы, причем побыстрее. У нас тут сражение, похоже, грядет.
Ричи на ходу хлопнул его по плечу.
– Жду приказа, вождь! – крикнул он напоследок.
Зобатый и Черный Доу остались наедине, разделенные несколькими пядями замусоренной, поросшей сорняками и крапивой старой глины. Птичий щебет, шорох листвы, дальний скрежет точила – последнее означает, что кровавое дело готовится исправно.
– Вождь, – неверным голосом произнес Зобатый, понятия не имея, как продолжать.
Доу вобрал в себя, казалось, весь воздух и разразился неимоверным воплем:
– Я к-кому, волчья сыть, велел держать холм?!
Эхо от полуразрушенных стен пошло такое, что Зобатый похолодел. Прощения, похоже, не предвиделось. Возможно, даже упекут до заката в клетку. Хорошо, если хотя бы не полностью голым.
– Я… мы держались успешно… Пока не подошел Союз…
Доу приблизился, сжимая рукоять меча; Зобатый заставил себя стоять, не пятиться. Доу надвинулся; Зобатый подавил трепет. Доу протянул руку и нежно опустил Зобатому на саднящее плечо; пришлось вытерпеть, не подав виду.
– Извини, что так вышло, – сказал Доу негромко, спокойным голосом. – Сам знаешь, с кем имеем дело. Не наорешь – значит, в правители не годишься. А за этим следить надо.
Волна неимоверного облегчения, аж голова кругом.
– Конечно, вождь. Дай себе волю.
И зажмурился: Доу снова вобрал воздух.
– Ты бесполезный старый хромой петух! – Обдавая Зоба капельками слюны, он бесцеремонно шлепнул его по ушибленной щеке. – Ты за холм сразился хотя бы?
– Так точно. С Черствым и его молодцами.
– Как же, помню этого старого лиходея. И сколько с ним было людей?
– Двадцать два.
Доу обнажил зубы не то в улыбке, не то в оскале.
– А вас сколько, десятеро?
– Да, вместе с Трясучкой.
– И вы их отбрили?
– Ну…
– Эх, драть его лети, мне б туда!
Доу уставился в пустоту, как будто видел там Черствого и его восходящее по склону воинство.
– Эх, мне бы туда!
Рукоятью меча он так заехал по колонне, что полетела каменная крошка. Зобатый невольно шагнул назад.
– Вместо того, чтоб сидеть тут со всей этой ненавистной говорильней! Го-во-риль-ней! Как я ее ненавижу!
Доу в сердцах сплюнул и, глубоко вдохнув, только сейчас словно заново вспомнил о присутствии Зобатого.
– Так ты видел, как пришел Союз?
– По меньшей мере, тысяча на дороге в Адвейн, и, как я понял, сзади идут еще.
– Дивизия Челенгорма, – определил Доу.
– Откуда у тебя такие сведения?
– У него свои способы, – донесся чужой голос.
– Мертвые…
Зобатый в замешательстве отшатнулся и чуть не упал, угодив в куст ежевики. На самой высокой стене лежала… женщина. Обернутая во что-то вроде влажной ткани, рука и нога, а заодно и голова свисают с края, как будто она разлеглась на садовой скамейке, а не на шаткой древней кладке в шести шагах над глинистой коркой земли.
– Мой друг, – пояснил Доу, наверх даже не взглянув. – А когда я говорю «друг», это значит…
– Враг врага.
Женщина откатилась по стене. Зобатый застыл, готовясь услышать удар тела оземь.
– Я Ишри, – шелестнуло ему в ухо.
На этот раз Зобатый шлепнулся прямо на задницу. Женщина стояла над ним – кожа черная, гладкая, без изъянов, как глазурь на хорошем горшке. Одета в длинный незапахнутый плащ, концы которого волочились по земле, тело под плащом сплошь обмотано белыми бинтами. Если бывают на свете ведьмы, то она ведьма и есть. Хотите доказательств? А исчезнуть с одного места и тотчас выйти из другого – чем не доказательство?
Доу лающе рассмеялся.
– Да-да, вот так и не знаешь, откуда она выпрыгнет. Я всегда настороже: а вдруг она выскочит, когда я… ну ты понял.
Он рукой изобразил дрочку.
– Спрашивай, – сказала Ишри, пронзительно глядя на Зобатого немигающими глазами чернее ночи, как, должно быть, галка смотрит на червя.
– Откуда ты? – промямлил Зобатый, поднимаясь мелкими подскоками из-за непослушного колена.
– С юга, – ответила ведьмачка, хотя это было понятно по цвету кожи. – Или ты имеешь в виду, зачем я здесь?
– Зачем.
– Для правого дела, – сказала она с чуть заметной улыбкой. – Бороться со злом. Наносить могучие удары во имя справедливости. Или… ты имеешь в виду, кто меня послал?
– Да, кто?
– Он. – Ишри закатила глаза к небу. – А как может быть иначе? Бог всех нас расставляет по местам, где мы ему нужны.
Зобатый потер колено.
– Ох и юмор у него дерьмовый, правда же?
– Правды ты не знаешь и наполовину. Я прибыла сражаться против Союза, этого достаточно?
– Этого достаточно для меня, – провозгласил Доу.
Взгляд Ишри сместился на него, к вящему облегчению Зобатого.
– Они большим числом надвигаются на холм.
– Отряды Челенгорма?
– Надо полагать.
Ведунья потянулась вверх, при этом она извивалась, словно в ней совсем не было костей. Зобатому вспомнились угри, что водились в озере неподалеку от его мастерской. Когда их вытаскивали из сетей, они тоже эдак извивались, и дети, хватая их, азартно визжали.
– Вы, розовые толстяки, для меня все на одно лицо.
– А Миттерик? – осведомился Доу.
Костистые пальцы Ишри, колдуя, ходили вверх и вниз.
– Немного позади. Сейчас он что-то жует и злится, что Челенгорм ему мешает.
– А Мид?
– К чему знать все? Жизнь станет безрадостной.
Колдунья прогарцевала мимо Зобатого, едва при этом не задев, тот отступил и чуть снова не шлепнулся.
– Богу сейчас, видно, та-ак скучно.
Она вставила ступню в трещину, маловатую даже для кошки, и, согнув ногу под неимоверным углом, умудрилась каким-то образом всунуть ее туда по самое бедро.
– Так что действуйте, мои герои!
Ишри крутнулась разрезанным напополам червем, на глазах ввинчиваясь в вековую кладку; следом по замшелой стене, струясь, вползал, втягивался плащ.
– У вас на носу сражение или что?
В трещину каким-то образом проскользнула и голова, и руки; напоследок дважды хлопнули перебинтованные ладони. Наружу торчал палец. Доу подошел и, потянувшись, его обломил. Оказалось, это вовсе не палец, а кусок сухой ветки.
– Магия, – выговорил Зобатый. – В ней я не силен.
Жизненный опыт показывал, что от нее больше вреда, чем пользы.
– Я так думаю, у колдунов свои хитрости и все такое, но почему они всегда действуют так, черт возьми, странно?
Доу с чопорным видом отбросил веточку.
– Это война. В ход идет все, от чего есть хоть мало-мальская польза. Про мою чернокожую соратницу никому ни слова, ясно? Могут понять неправильно.
– А что, по-твоему, правильно?
– Да то, что я, драть твою лети, говорю! – рявкнул Доу, и на этот раз гнев его, похоже, был не напускной.
Зобатый поднял открытые ладони.
– Ты вождь.
– Да, черт возьми!
Доу, нахмурясь, уставился на трещину.
– Я вождь, – повторил он, словно убеждая сам себя.
У Зобатого почему-то мелькнула каверзная мысль: не воспринимает ли себя порой Черный Доу кем-то вроде самозванца? И куражливая храбрость его не нуждается ли каждое утро в починке, в штопке? Неприятная мысль.
– Ну что, будем биться?
Взгляд Доу метнулся, и снова прорезалась убийственная улыбка, без примеси сомнения или страха.
– Пора, пора их потоптать да растоптать. Ты слышал, что я говорил Ричи?
– В основном. Он постарается оттеснить их к Осрунгу, а ты идешь прямиком на Героев.
– Пр-рямо на них! – рыкнул Доу, будто одним рыком уже верша свой замысел. – Так поступил бы Тридуба!
– А поступил бы?
Доу на полуслове осекся, махнул рукой.
– Да какая разница? Тридуба вот уж семь зим как в грязи.
– Истинно. Где буду нужен я со своей дюжиной?
– Бок о бок со мной, разумеется, когда я буду рваться на Героев. Ты, небось, ничего на всем свете так не жаждешь, как вырвать холм из лап Союза?
Зобатый тяжело вздохнул. Что-то скажет на это его дюжина?
– Угу. Сплю и вижу.
Образец служения
– Настоящий офицер должен командовать, не спешиваясь, – верно я говорю, Горст? Самое подобающее для штаба место – это седло!
Потрепав по гриве своего великолепного серого жеребца, генерал Челенгорм, не дожидаясь ответа, нагнулся и проорал конопатому посыльному:
– Скажи капитану, чтобы очистил дорогу всеми возможными средствами и способами! Дорогу очистить, проход наладить! И пошевелиться, нерасторопный мой молодец! Поспешить! Маршал Крой желает, чтобы дивизия продвигалась на север!
Он крутнулся в седле и рявкнул:
– Ходу, господа, ходу! На Карлеон, к победе!
Челенгорм, бесспорно, выглядел удальцом. Небывало юный для того, чтобы командовать дивизией, с улыбкой, говорящей о том, что он готов ко всему. Одет с восхитительной невзыскательностью – пыльный мундир пехотинца, в седле держится, как в любимом кресле. Будь он таким же хорошим тактиком, Черный Доу в веригах давно был бы выставлен на обозрение толпы в Адуе. «Но он не тот, а значит, и мы не те».
За генералом хвостом вилась оживленная кавалькада всевозможных штабистов, адъютантов, связных и едва вышедший из мальчишеского возраста горнист – как осы над вареньем, теснясь, оттирая и перекрикивая друг дружку командными возгласами.
Тем временем из самого Челенгорма градом сыпались путаные и противоречивые ответы, вопросы, указания вперемешку с отдельными размышлениями о жизни.