Герои Аберкромби Джо
– А-у-у-у-у, гад ползучий… – выпучив глаза, задыхающимся голосом выдавил Йон.
При иных обстоятельствах все бы расхохотались, однако само упоминание Трясучки сводило веселье на нет. Зобатый пошел через травянистый пятачок, втайне надеясь, что Агрик ошибся, хотя это вряд ли. Надежды у Зобатого имели обыкновение умирать в корчах; что же до Трясучки, такую образину ни с кем не спутаешь. Он взбирался на Героев по крутой тропке с северной стороны холма. Зобатый наблюдал за ним неотрывно, как пастух за приближением грозовой тучи.
– Вот черт, – буркнула Чудесница.
– Точно, черт, – согласился Зобатый.
Трясучка оставил Дрофда смотреть за лошадьми у древней стены и остаток пути проделал пешком. Взобравшись, он оглядел Зобатого, Чудесницу, прихватил взглядом Весельчака Йона. Здоровая половина лица у Трясучки отекла; на левой, изуродованной чудовищным ожогом, выделялся неуязвимый металлический глаз. Более зловещего типа трудно себе и представить.
– Зобатый, – прохрипел он.
– Трясучка. Чего тебя сюда принесло?
– Доу послал.
– Это я понял. Вопрос, зачем.
– Передать, чтобы ты держал этот холм и смотрел за Союзом.
– Это он мне уже говорил, – вышло несколько резче, чем Зобатый рассчитывал. – Тебя-то зачем посылать?
– Проверить, как ты справляешься, – пожал плечами Трясучка.
– Что ж, спасибо за заботу.
– Благодари Доу.
– Непременно.
– Ему это понравится. Союз уже видел?
– Только Черствого, он сидел здесь четыре дня назад.
– Знаю я этого старого хрена. Упрямый. Может и вернуться.
– Если надумает, то через реку, насколько я знаю, лишь три переправы.
Зобатый указал поочередно:
– Вон там, к западу, у болот, Старый мост, потом еще новый возле Осрунга, и еще здесь внизу, по отмелям у холма. Мы за всеми приглядываем, и долина отсюда как на ладони. Овцу, если вздумает переправиться, и то можно разглядеть.
– Насчет овечек Черного Доу беспокоить, думаю, не надо. – Трясучка навис над ним жуткой физиономией. – А вот если покажется Союз, лучше не мешкать. А то, может, споем, пока заняться нечем?
– Ты запевалой будешь? – поддела неуемная Чудесница.
– Ни в коем разе. А то ненароком разойдусь, и тогда меня не остановить.
Он зашагал через поляну; Атрок с Агриком поспешно посторонились. Не их вина: Трясучка из тех, кого, словно коконом, окружает пространство, в которое лучше не соваться.
Зобатый медленно повернулся к Дрофду:
– Ну ты дал маху.
Тот беспомощно воздел руки:
– А что я мог сделать? Сказать, что его компания мне не нужна? За два дня езды с ним бок о бок, да еще за две ночевки рядом у костра награду впору давать. Он же тот свой глаз вообще не закрывает. Как будто всю ночь на тебя смотрит. Я лично, клянусь, за все это время глаз не сомкнул.
– Да он же у него незрячий, дуралей, – сказал Йон. – Давай я на тебя бляхой своего ремня смотреть буду.
– Да знаю я, но все равно, – Дрофд оглядел товарищей, и голос у него дрогнул: – А вы вправду думаете, Союз сюда нагрянет?
– Да ну, – отмахнулась Чудесница, – ерунда все это.
Она так глянула на Дрофда, что он ссутулился и побрел, перечисляя себе под нос, что еще выше его сил. Чудесница подошла к Зобатому и негромко спросила:
– Ты думаешь, Союз в самом деле придет сюда?
– Сомневаюсь. Хотя ощущение скверное.
Прислонясь к Герою, он хмуро глядел вслед Трясучке. Долину внизу заливало солнце.
– А прислушиваться к своему мамону я давно научился, – добавил Зобатый, растопырив пятерню на животе.
– Еще бы, – фыркнула Чудесница, – при таком-то брюхе.
Старые руки
– Танни.
– А?
Он приоткрыл один глаз, куда тут же колкой спицей, прямиком в мозги, вонзился луч солнца.
– Эйть!
Он зажмурился. В пересохшем рту словно ночевал табун коней, к тому же дохлых.
– А-а…
Он приоткрыл другой глаз и разглядел темный силуэт, маячащий почему-то сверху. Силуэт в огнистом ореоле лучей подался ближе.
– Танни!
– Да слышу, ч-черт.
Он попробовал сесть, и мир колыхнулся, как корабль в бурю.
– Ыгх.
Тут он понял, что лежит в гамаке. Попытка выпутать ноги увенчалась тем, что они лишь сильнее увязли в сетке. Он едва не перевернулся вместе с гамаком, но каким-то образом почти сумел принять сидячее положение, сглатывая несносный позыв к рвоте.
– Первый сержант Форест? Вот красота. А сколько вообще времени?
– Да уж давно пора тянуть лямку. Где ты раздобыл эту обувку?
Танни озадаченно посмотрел вниз. На ногах у него красовались восхитительно надраенные кавалерийские ботфорты, да еще с золочеными пуговками и галунами. Солнце сияло на них так, что больно глядеть.
– О, – Танни вымучил улыбку, смутными урывками припоминая вчерашнее. – Вишь, выиграл у одного офицера, как его там…
Он мутно уставился на дерево, к которому был привязан гамак.
– Чегой-то вылетело.
Форест удивленно покачал головой.
– Ну и ну. У кого-то в дивизии все еще хватает глупости резаться с тобой в карты?
– Маленькое преимущество военного времени, сержант. Людей в дивизии постоянно убывает, а на смену им поступает уйма новых картежников.
Только за последние две недели их полк с больничным обозом покинуло два десятка человек.
– Так точно, Танни, так точно, – на покрытом шрамами лице Фореста заиграла скабрезная ухмылка.
– Неужто пополнение? О нет, – взмолился Танни.
– Именно что да.
– О нет, нет, трижды нет!
– Нет, да. Сюда, ребята!
И они подошли. Четверо. Новобранцы, свеженькие, только с корабля – судя по виду, из Срединных земель. Еще накануне целованы в порту мамашами, зазнобами, а то и теми, и другими вместе. Мундиры отглажены, ремни навощены, бляхи надраены – словом, все готово к доблестному солдатскому житью-бытью. Форест церемонно указал на Танни, как хозяин балагана на любимого шута, и взялся за обычную вступительную тираду:
– Парни! Вот вам знаменитый капрал Танни, один из старейших сержантов в дивизии генерала Челенгорма. За плечами у него Старикландское восстание, война с гурками, последняя Северная война, осада Адуи, нынешняя заваруха, да еще и служба в мирное время, от которой более возвышенный ум неминуемо пришел бы в упадок и разрушение. Но он, Танни, драпал и мчался вперед, гнил в распутице; его пронимали холода и охаживали северные ветры; он вынес испытания харчами, винными погребами и ласками южанок, тысячемильными переходами, многолетним суровым рационом его величества, и даже, пусть и без рвения, но борьбой за то, чтобы стоять – вернее, сидеть – здесь перед вами. Четырежды – вы вдумайтесь! – он бывал сержантом Танни, а раз так и вовсе первым сержантом полка, но всегда и неизбывно он, подобно смиренному голубю в родную голубятню, возвращался в прежний чин. И вот теперь он, как всегда, держит гордое звание знаменщика его августейшего величества неукротимого Первого кавалерийского полка! За все это он удостоин высокого доверия, – при этом слове полулежащий Танни глухо застонал, – обеспечивать снабжение полка, а еще доставлять в обе стороны послания нашего почтеннейшего главного командира, полковника Валлимира. На службу к которому вы, ребята, сим и поступаете.
– О, ч-черт тебя дери, Форест.
– И тебя его же когтями, Танни. Ну что, ребята, почему бы вам не отрапортовать нашему капралу?
– Клайг, – подал голос круглолицый парень с большущим ячменем на глазу, из-за которого, видимо, лямка ремня была у него перекинута не через то плечо.
– Прежнее занятие, Клайг? – осведомился Форест.
– Хотел быть ткачом, господин сержант. Но в подмастерьях проходил всего с месяц, потом хозяин отдал меня в рекруты.
Танни в очередной раз скривился. Пополнение последнее время поступало такое, что устыдиться впору и пустому бочонку.
– Уорт, – представился второй, тощий и долговязый, с землистым оттенком кожи. – Был в ополчении, а отряд распустили, так что всех нас призвали кого куда.
– Я Ледерлинген, – назвался рослый поджарый парень. – Был сапожником.
Большего о превратностях поступления на службу его величеству он не сообщил, а голова у Танни раскалывалась так, что допытываться он не стал. Какая разница, как его сюда угораздило – знай, бедуй теперь со всеми.
– Желток, – веснушчатый паренек-недомерок с большим ранцем виновато шмыгнул носом. – Осужден за воровство, хотя на самом деле я ни при чем. А судья сказал, или в солдаты идешь, или пять лет тюрьмы.
– Как бы нам не пожалеть об этом выборе, – незлобиво проворчал Танни, даром что плутовству с шулерством сам мог поучить кого угодно. – А Желтком почему кличут?
– Э-э… не знаю. Папашу, видно, так звали.
– Думаешь небось, что ты в яйце лучшая часть? А, Желток?
– Да нет, – замялся рекрут, осторожно покосившись на соседей. – С чего бы.
– Смотри, парень, приглядывать за тобой буду, – прищурился Танни.
От такой несправедливости у Желтка затряслись губы.
Форест двусмысленно улыбнулся.
– Ну что, ребята, давайте держитесь за капрала Танни. Он вас от беды убережет. Если и бывал когда солдат, умеющий уклониться от опасности, так это именно капрал Танни. Да, и не вздумайте с ним усаживаться за карты! – крикнул он через плечо, отходя от небрежно натянутого куска парусины, служащего палаткой.
Танни набрал воздуха и, шатаясь, поднялся. Новобранцы, как могли, вразнобой встали во фрунт. Точнее, трое из них; Желток присоединился с опозданием.
– Да хорош передо мной тянуться, – снисходительно махнул рукой Танни. – А то обблюю вас тут ненароком.
– Просим прощения, господин!
– Да не господин я вам, а капрал Танни.
– Просим прощения, капрал Танни!
– А теперь послушайте. Я не хочу, чтобы вы были здесь, и вы не хотите здесь быть…
– Я хочу, – сказал Ледерлинген.
– Ты? Хочешь??
– Добровольцем пошел, – в голосе юноши слышалась нотка гордости.
– До-бро-воль-цем? – невпопад по складам выговорил Танни, как какое-нибудь неведомое иноземное слово. – А такие вообще бывают? Ну да, выходит, бывают. Так вот усвой: чтобы при мне никаких добровольных поползновений. Ни на что.
Кривым пальцем он обвел новобранцев, собирая в заговорщицкий кружок.
– В общем, считайте, ребята, что вам крупно повезло. В армии его величества я на каких только должностях не побыл, в том числе и на этой, – Танни указал пальцем на свернутое знамя в чехле, засунутое для вящей сохранности под гамак. – Это, так сказать, почетная нагрузка. Так вот, я ваш начальник, это правда. А на самом же деле я хочу, парни, чтобы вы считали меня, ну… добрым дядей, что ли. Чтобы у вас здесь было все, что душе угодно. Все, что сверх. Все, что вносит в постылое армейское житье хоть какую-то отраду.
Танни подался ближе и с намеком поиграл бровями.
– Словом, всё такое. Обращайтесь ко мне за этим по-свойски, без стеснения.
Ледерлинген неуверенно приподнял даже не руку, а скорее палец.
– Да? – переспросил Танни.
– Мы же это, как бы кавалерией считаемся?
– Точно, солдат. Считаться считаемся.
– Так нам, наверно, лошади полагаются?
– Превосходный вопрос, да к тому же с недюжинным пониманием тактики. Видишь ли, из-за нестыковки в управлении наши лошади находятся в Пятом полку, что в расположении дивизии Мида. А будучи полком пехотным, использовать их по назначению там толком не умеют. Я слышал, тот полк нынче вышел на соединение с нами, которое, мне сказали, должно произойти со дня на день. Сказали, понятное дело, не вчера, но из раза в раз повторяют. А пока мы, силою обстоятельств, полк, как бы это… безлошадных лошадников.
– В смысле, пешеходов? То есть пехотинцев? – спешно исправился Желток.
– Можно сказать и так, только мы здесь… – тут Танни многозначительно постучал пальцем по кумполу, – мыслим как кавалерия. По-иному, чем лошади. С изобретательностью, свойственной, в отличие от лошадей, любому в нашем славном подразделении. А потому спрошу для затравки: чего бы вы желали помимо? Сверх? А?
На это руку поднял Клайг.
– Э-э, господин, то есть капрал Танни… Не знаю насчет «помимо», но лично я был бы очень не против поесть.
– О-о, – расплылся в понимающей улыбке Танни, – вот это точно помимо. То есть сверх.
– А здесь что, н-не кормят? – растерянно, с боязливым заиканием спросил Желток.
– Почему же. Разумеется, его величество обеспечивает своих верных солдат дежурным рационом. Это безусловно. Но это не совсем то, что человек действительно хотел бы употреблять в пищу. Когда же вам наконец надоест употреблять в пищу то, чего не хочется, милости прошу ко мне.
– Видимо, за определенную плату? – скис Ледерлинген.
– За разумную плату. За монетку Союза. А можно и монетку Севера. Стирийскую, гуркхульскую, какую угодно. А не хватает наличности, так я готов рассматривать все разновидности обмена. Сейчас, например, в ходу оружие мертвых северян, новое и не очень. Или же можно оплачивать услуги трудовой, так сказать, повинностью. Ведь всем есть что выменивать, а потому всегда можно прийти к какому-нибудь…
– Капрал? – послышался сдавленный, высокий, почти женский голос.
Но за спиной у Танни, когда он обернулся, стояла отнюдь не женщина. Статный, рослый человек в черном, забрызганном от неистовой скачки мундире с полковницкими шевронами на рукавах; на поясе небольшой арсенал стали, короткой и длинной – сугубо деловой, без всякой вычурности. Короткий ежик волос, на висках сбрызнутый серебром, на макушке плешь. Тяжелые брови, широкий нос, квадратные челюсти; темные глаза уставлены на Танни. То ли короткая мускулистая шея, то ли побелевшие костяшки на стиснутых кулаках, то ли мундир в обтяжку, сидящий как на гранитном постаменте, то ли сама незыблемость его фигуры создавала впечатление грозной, внушающей почтительный страх силы.
Танни мог ограничиться непринужденным приветствием, но вместо этого непроизвольно вскочил и вытянулся во фрунт.
– Господин полковник! Капрал Танни, честь имею, знаменосец его величества Первого полка!
– Это ставка генерала Челенгорма?
Взгляд вновь прибывшего скользнул по рекрутам, словно проверяя, не насмехаются ли над его писклявым голосом. Танни, впрочем, знал, когда смеяться можно, а когда не следует: сейчас момент для этого был крайне неподходящий. Он указал через груды мусора и раскиданные по долине палатки на сельский дом, из трубы которого в яркое небо поднимался черный дым.
– Генерала вы отыщете там, господин полковник! В доме, господин полковник! Возможно, он еще в постели, господин полковник!
Офицер коротко кивнул и, наклонив голову, решительно двинулся прочь, всем видом показывая, что запросто пройдет на своем пути сквозь все и вся.
– Кто это был? – пробормотал кто-то из парней.
– Я так думаю, это, – Танни секунду-другую помолчал, – был Бремер дан Горст.
– Тот, что фехтовал с королем?
– Да, и его телохранитель до конфуза в Сипани. Поговаривают, он все еще шпионит для него.
Появление столь значительной персоны не сулило ничего хорошего. Вообще это не к добру, держаться вблизи заметных персон.
– А здесь он что делает?
– Да кто его знает. Но я слышал, он жуткий бретер и драчун.
– А разве для солдата это плохо? – недоуменно спросил Желток.
– Нет, черт возьми! Но поверь мне, я видел далеко не одну потасовку, и скажу: войны сами по себе достаточно суровая штука, чтобы люди посредь них еще и дрались.
Горст тем временем вошел во двор и вынул что-то из кармана. Сложенную бумагу. Судя по виду, рескрипт. Кивнув на ходу караульным, он шагнул в дом. Танни почесал внезапно взбунтовавшийся живот. Что-то не то, и дело не в одном лишь выпитом с вечера вине.
– Господин?
– Капрал Танни.
– Я… Мне…
Уорту, судя по всему, зверски не терпелось в отхожее место. Признаки налицо: неуклюжее перетаптывание с ноги на ногу, потливая бледность, чуть заметная затуманенность во взоре. Словом, бедняге уже ни до чего.
– Пшел!
Танни ткнул большим пальцем в сторону выгребных ям. Бедолага на полусогнутых засеменил к ним испуганным кроликом.
– Только смотри мне, мимо не нагадь!
Подняв палец, Танни менторским тоном обратился к остальным:
– Затвердите назубок: всегда – слышите? – всегда оправляйтесь только в строго отведенных местах! Это незыблемое правило солдатского этикета, куда более важное, чем вся эта ерунда насчет шагистики, чистки оружия или построения на местности.
Даже на столь солидном расстоянии был слышен длинный и протяжный, похожий на рык, стон Уорта, сопровождаемый громовым пердежом.
– Рядовой Уорт вступает в первую схватку с самым отъявленным врагом. Коварным, безжалостным, полужидким.
Танни хлопнул по плечу ближайшего рекрута – оказалось, Желтка. Тот аж присел.
– Рано или поздно каждый из вас, вне всякого сомнения, будет вынужден сразиться с отхожими местами. Так что храбрость, ребята, и еще раз храбрость! А пока мы ждем, возвратится ли Уорт с победой или падет и изойдет на поле брани, не изволит ли кто-нибудь из вас приятельски перекинуться с вашим капралом в карты?
Выудив словно из ниоткуда колоду, он поиграл ею перед удивленными глазами новобранцев (в случае с Клайгом глаз был один); впечатление смазывала канонада Уорта.
– Играем пока на интерес. А там посмотрим. Чего уж там, ведь терять особо… Оп-ля.
Из ставки появился генерал Челенгорм – в незастегнутом мундире, растрепанный, пунцовый, как свекла, орущий. Сказать по правде, крикливости генералу было не занимать, но сейчас он чуть ли не впервые кричал что-то осмысленное. Следом за ним шел Горст, нахохленный и притихший.
– Так-так-так.
Челенгорм дотопал до какой-то точки, затем, словно одумавшись, крутнулся на каблуках, никому особо не адресуясь, рявкнул, завозился с пуговицей, сердито хлопнул по чьей-то угодливо метнувшейся помочь руке. Из дома во все стороны спугнутыми с куста птицами порскнули штабные офицеры; неразбериха быстро распространялась по лагерю.
– Вот черт, – определил Танни, на ходу накидывая на плечи лямки, – чую, скоро в поход.
– Так мы ж только что прибыли, капрал? – промямлил Желток, еще не успевший снять ранец.
Танни, подхватив лямку, накинул ее обратно Желтку на плечо и развернул его в сторону генерала. Челенгорм потрясал кулаком перед лицом офицера презентабельного вида, а другой рукой безуспешно пытался застегнуть пуговицы на мундире.
– Вот вам, рядовые, великолепная иллюстрация армейского уклада: цепочка от командира к командиру, где каждый вышестоящий начальник срет на голову подчиненному. Нашего отца, всеобщего любимца и командира полковника Валлимира сейчас обгаживает генерал Челенгорм. Полковник Валлимир, в свою очередь, будет ронять кал на офицеров, и так по нисходящей. Поверьте, не пройдет и двух минут, как сюда примчится первый сержант Форест и раздвинет ягодицы над моей злосчастной головой. Догадываетесь, чем это обернется для вас?
Клайг неуверенно поднял руку.
– Вопрос был риторический, болван.
Рука рекрута опустилась.
– За это тебе нести мой ранец.
У Клайга поникли плечи.
– Ладерлугер!
– Ледерлинген, господин капрал.
– Да хоть как. Ты у нас, что ли, доброволец? Значит, ты вызвался нести другую мою поклажу. Желток?
– Да, господин? – отозвался тот, пошатываясь под весом собственного ранца.
– Понесешь гамак, – сказал Танни со вздохом.
Новые руки
Бек поднял топор и с рыком махнул, расколов чурбан, словно голову солдата Союза. При этом он представлял себе на месте щепок обломки костей и кровь, вместо журчания ручья – гомон восторженной толпы, а вместо листьев на траве – прекрасных дев, павших к его ногам, понятное дело, тоже от восторга. Себя же Бек воображал великим героем, каким был его отец, снискавший высокое имя, честь и славу на поле брани, да еще и увековеченный в балладах. Сомнения нет, родитель был самым что ни на есть жестокосердным выродком на всем, черт его дери, Севере. Во всяком случае, умел таковым выглядеть.
Дрова он скидал в кучу и нагнулся за новой чуркой. Затем, выпрямившись, вытер рукавом пот со лба и хмуро поглядел через долину, напевая вполголоса песнь о сече при Рипнире. Где-то там за холмами сражается войско Черного Доу; вершат великие дела и слагают новые песни. Бек поплевал на ладони, мозолистые от колуна, плуга, косы, заступа и, стыдно сказать, стиральной доски. Эту долину с ее обитателями он ненавидел всеми потрохами. Ненавидел эту ферму и работу на ней. Ведь он создан для битв, а не для колки дров.
Послышались шаги; по крутой тропке от дома поднимался брат. Никак вернулся из деревни. Он что, всю дорогу бегом бежал? Топор Бека взметнулся в небо, и очередной череп южанина разлетелся в щепки. Фестен долез до верха и остановился, уперев трясущиеся ладони в дрожащие колени. Он тяжело дышал, круглые щеки пошли пунцовыми пятнами.
– Что за спешка? – спросил Бек, нагибаясь за очередным чурбаком.
– Там… там… – с трудом стоя на ногах, выговорил вконец запыхавшийся Фестен, – там в деревне люди!
– Что за люди?
– Карлы! Карлы Ричи!
– Чего? – Бек даже забыл опустить топор.
– Того! И у них там набор идет, в войско!
Бек бросил топор на кучу наколотых дров и зашагал к дому, настолько торопливо, что ветер посвистывал в ушах. Фестен, не поспевая за братом, трусил сзади.
– Что ты надумал? – тщетно допытывался он.
Бек не отвечал.
Мимо курятника, мимо тупо жующих коз, мимо пяти больших пней, иссеченных и зазубренных за годы ежеутренних упражнений Бека во владении клинком. Через продымленную темноту жилища с остриями пыльного света, пронзающими плохо пригнанные ставни. По голым половицам и старым, с пролысью мохнатым шкурам. Возле сундука Бек опустился на колени, откинул крышку. С легким нетерпением выкинув что-то там из одежды, он наконец нежно, трепетно дотронулся пальцами и поднял его – то единственное, что было важно.
Мягко блеснуло в полумраке золото, и пальцы Бека, лаская, легли на рукоять. Ощутив четкость очертаний, он выдвинул из ножен фут отполированной стали. Улыбку задумчивой нежности вызывал этот шорох, от которого сладко ёкало в груди. Сколько раз он вот так улыбался, шлифуя, затачивая, полируя, в мечтах о дне, который наконец настал. Бек вернул меч обратно в ножны, обернулся и… замер.
В дверях, молча на него глядя, стояла мать. Черной тенью на фоне неба.
– Я возьму отцовский меч, – хмуро сказал он.
– Его убили этим мечом.
– Этот меч мой. Хочу – беру.
– Кто ж тебе мешает.
– Ты меня не остановишь, – Бек с решительным видом скидывал что-то в мешок. – Ты сказала, этим летом!
– Сказала.
– И не можешь мне запретить!
– А я пытаюсь?
– В моем возрасте Шубал Колесо семь лет как участвовал в походах!
– Ай молодец.
– И мне пора. Давно пора!
– Я знаю.
Она молча смотрела, как сын укладывает лук со снятой тетивой и несколько стрел.
– Ближайшие месяц-два ночи будут холодными. Возьми мой плащ, он почти неношеный.
Это застало Бека врасплох.
– Я… Не, мам, оставь его лучше себе.
– Мне будет спокойней от того, что он при тебе.
Спорить не хотелось, чтобы не вспылить. Подумать только: весь из себя большой и храбрый, готовый сразиться с тысячей тысяч южан, а боится женщины, которая произвела его на свет. Бек без пререканий стянул со шпенька материн зеленый плащ и, накинув на плечо, направился к двери.
Фестен торчал во дворе и волновался, не понимая толком, что происходит. Бек потрепал его по рыжим вихрам.
Читать бесплатно другие книги:
