Не ты Резник Юлия
— Что ты здесь делаешь? — спросили друг у друга одновременно.
— Постойте… Вы, что же, знакомы?
— Как видишь… — бросил Сева через плечо и снова впился взглядом в Муру. А Самохин напрягся. Не понравилась ему эта ситуация, еще не знал, почему, но не понравилась определенно. И Машку захотелось спрятать, чтобы никто на нее, такую расхристанную и домашнюю, не смотрел. Даже собственный сын.
— Это и есть твой мужик? Мой отец?
— Твой отец?! — не меньше удивилась Маша.
— Так, Маш… Иди, оденься, Сев… А ты — в гостиную. Там поговорим.
Сева смерил отца нечитаемым взглядом, но все же послушно двинулся следом.
— Присаживайся…
— Я постою.
Прямо сейчас даже перед отцом Сева не мог показать свою слабость. Особенно перед отцом! Который, по какой-то насмешке судьбы, вдруг перешел в совершенно иную категорию. И стал для него соперником. Кому рассказать — оборжутся. А вот ему самому не смешно. Ему здесь всё на х*й разъеб*ть хочется, так что пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, а контроль на тонкой ниточке держится. Его, бл*дь, трясет, стоит только представить Муру с… ним. Как он ее трах*ет во всех позах, как она выгибается под ним, и как для него течет.
— Ничего не хочешь мне сказать? — спрашивает этот старый урод, а Севе его вопросы — как красная тряпка для быка. Свалить бы, чтобы решить, как быть дальше. Уж точно — не сдаваться! Никогда не сдаваться. Что-что, а это он по жизни усвоил. Маша для него не потеряна… Еще нет! Она его любила — пи*дец сколько времени, вены резала! Такое даром не проходит! Не может пройти, когда он только сейчас до конца понял, что тогда потерял. Когда его самого так на этой рыжей заклинило!
— По поводу?
— Своего неожиданного визита… Или вообще? — развел руками Самохин.
— Давно ты с ней мутишь?
— Некоторое время.
И снова пауза. Их разговор — сплошные паузы и недомолвки. Сева абсолютно не был готов к тому, что происходило, а, не обдумав ситуацию, действовать — только себе вредить.
— Тебя что-то смущает?
— Господи, ей сколько? Девятнадцать — двадцать?! Давно тебя на малолеток потянуло?
— Это не твое дело, Всеволод, — жестко ответил Самохин сыну, и тот был вынужден проглотить слова отца, уговаривая себя, что он обязательно что-нибудь придумает.
На пороге, неловко растирая руки, застыла Маша.
— Проходи, чего стоишь, как неродная?
— Не хочу помешать…
Она сейчас совсем другая! В красивом делом костюме и с конским хвостом, завязанным на затылке. Сева никогда не видел Муру такой, и тут в его голове будто щелкнуло что-то:
— Это он — твой начальник?! — догадался Богатырев.
Маша перевела взгляд на Самохина и вдруг улыбнулась. Открыто, ничего не тая:
— Начальник, да…
А его, бл*дь, от этой блаженной улыбки еще больше вштырило. Сева хотел, чтобы она только ему предназначалась. И был уверен, что их отношения сдвинулись с мертвой точки еще на студии! Не могло восхищение в глазах Машки быть наигранным. Не могло, бл*дь, и все! Он тогда рисовался перед ней, как последний дебил. Он себя живым чувствовал! Вывернул себя наизнанку той песней. Все, что в голове сидело — озвучил. Он думал, она прониклась…
— Все лучше и лучше… — не смог воздержаться от комментария.
— Так вы расскажете, откуда друг друга знаете? — игнорируя слова сына, поинтересовался Самохин у Маши.
— Ну… Сева мой друг… Ой! Слушай, я только сейчас поняла, почему тебе показался знакомым голос на той записи…
Ну, бл*дь, прекрасно! Они его трек вдвоем случали. Ну, мило же, чё! Сева стиснул зубы, до боли вжимаясь пальцами в деревянный подоконник. У него затылок ломил, и в ушах гудело, будто по соседству гребаные истребители взлетали. А на душе такая муть поднялась, что во рту горечью отдавало, как после дерьмовых колес.
— Севин трек?
— Ага…
И снова улыбка. От уха до уха. Опять не ему! Ну, в какое же дерьмо, господи… Ну в какое же дерьмо превратилась его ср*ная жизнь?!
— Понравился? — не поворачиваясь, спросил Сева, но не потому, что действительно интересовался отцовским мнением, просто… хотелось задеть. Очень хотелось. Чтобы ему так же хе*ово стало, как самому Севе сейчас.
— Ничего. Очень не похоже на все то, что ты делал раньше.
Нет, вы только на него посмотрите! Не зная, можно подумать, что он и правда был экспертом в области творчества сына… А на деле… да что он, мать его, знал?! Сева хмыкнул:
— Я его Маше посвятил. Каждое слово.
И обернулся, глядя на отца в упор. Но тот взгляда не отвел, ответил только:
— Понятно. А к нам пришел… с какой целью?
— К вам? — вскинул бровь Всеволод.
— Да. К нам. Ты что-то хотел, наверное? Или… это визит вежливости?
Да какой тут, мать его, вежливости, когда ему морду расквасить хочется? Так, чтобы нос в мозг вдавить, так, чтобы кровь фонтанами?
— Я хочу съехать от родителей. Ты еще не продал свою хату на Вернадского?
— А что не так с родителями?
— Все так. Просто мальчик уже вырос.
Самохин про себя хмыкнул. Хотел сказать сыну, что взрослые мальчики себя сами жильем обеспечивают, но сдержался в последний момент. Проглотил вертящуюся на языке колкость.
— Квартира все еще моя. Можешь перебираться, если хочешь. Я дам ключи.
— Спасибо, — глядя на него, отчеканил Сева. И Самохину показалось, что это слово далось его сыну с большим трудом. Диму вообще очень напрягло его поведение и намеки. Очень странные намеки, за которые руки чесались — так хотелось отвесить леща. А еще эта ситуация с Машей… Разве в жизни бывают такие совпадения?! Его сын… И его будущая жена… И что-то непонятное между ними. То, что Маша, на секунду замешкавшись, окрестила дружбой, а сам Сева обозначить не потрудился.
— Ладно, я тогда пойду…
— Ключи не забудь.
— Да, конечно… Маш.
— Да?
— Я тут… В общем, меня тут на кастинг пригласили…
— Оу, круто! Поздравляю, Сев! Ты такой молодец.
— Да… Слушай, сходишь со мной, а? В качестве моральной поддержки.
Маша удивленно подняла брови и нерешительно оглянулась на Диму. Вряд ли он будет возражать, все-таки Богатырев (подумать только!) — его сын, но удостовериться в этом не помешает.
— Я не знаю, Сев… У нас сейчас столько работы в офисе, но… Дим, может, мы вместе сходим?
Было как-то странно называть Самохина по имени в присутствии его великовозрастного сына, да и вообще… Вся эта ситуация была довольно нескладной. И что ей делать теперь? Стоит ли рассказывать Диме, что давным-давно она была влюблена во Всеволода? Имеет ли это значение теперь, когда все давно уже в прошлом? Отболело, и ничего после себя не оставило. Даже шрамы на запястьях стерлись, и не болит душа…
— Отцу всю жизнь не до меня, думаешь, он придет на кастинг? — скривил губы Сева.
— Зачем ты так? — удивилась Маша.
— Так, ладно, Сев… Ты, кажется, уходить собирался. Да и у нас с Машей планы. Потом все обсудим. Не в последний раз видимся, — из последних сил сдерживая пузырящуюся внутри ярость, отчеканил Самохин. Он себя и сам во многом винил, но когда это делал Сева… Это было совсем другое.
Парень хмыкнул, приобнял Муру за талию и, глядя поверх ее головы прямо в глаза отца, поцеловал ее в лоб:
— Я позвоню…
Дима зубами скрипнул, хотя в этой ситуации больше всего хотелось сомкнуть их на Севиной шее. Он ничего не понимал. Или, напротив, понимал слишком много. И от этого только хуже становилось. От этого, мать его, становилось настолько хр*ново, что хотелось головой о стены биться.
Когда за Севой закрылась дверь, Маша растерянно оглянулась:
— Ну и дела…
— Да, уж…
— Мне кажется, вы совершенно не похожи.
— Да, Сева больше похож на мать, — согласился Самохин, пристально разглядывая Муру.
— Да я не об этом даже… Вы совершенно разные по характеру.
— Ты настолько хорошо его знаешь?
Маша пожала плечами и, оторвавшись от стены, прислонившись к которой стояла, ответила:
— Мы в одной школе учились, только Сева на два класса старше… Ой, слушай, Дим… А сколько тебе лет?
Несмотря на все происходящее, Самохин рассмеялся:
— Скоро сорок один.
— Точно, ты говорил, что твой сын родился, когда тебе было восемнадцать… Странно, что я представляла его подростком.
Самохин закинул руку Маше на плечи и подтолкнул к кухне — что толку посреди коридора стоять?
— Садись, будем завтракать… Я тебе хотел кофе в постель принести, как в кино, да Севка нам все обломал. Получается, вы с ним еще со школы общаетесь? — будто бы между делом спросил мужчина, а Маша на мгновенье задумалась.
— Нет, мы после школы два года не виделись. А тут вышло, что он на наш курс в универе восстановился, там и пересеклись. Ну и… вот. Мне кажется, он очень несчастный. Все, что с ним произошло, по настоящему ужасно.
Мура не стала говорить, что Богатырев намекал на большее, не стала она говорить и о том, что в клубе тогда была на Севкином концерте. Не хотелось ей накалять обстановку, да и какая теперь разница? У них ведь все хорошо, а Сева… Севе она авансов не давала. Напротив, сразу расставила приоритеты. И о том, что несвободна, сказала.
— Да… — помрачнел Дмитрий, — эта авария к чертям все перевернула.
Он отвернулся, под предлогом приготовления очередной порции кофе, а сам… ругал себя. За ревность к сыну, за ту ярость, что почувствовал по отношению к нему, когда тот Машу обнял. Может быть, ему, и правда, поддержка нужна, а он… вот так к нему, с негативом.
Дима потом еще долго размышлял над сложившейся ситуацией. Косился на Машу, счастливую и расслабленную, и все больше утверждался в мысли, что накрутил себя на ровном месте. Не было никакой объективной причины переживать. Но почему-то в душе скребли кошки. И отпускать Машу от себя было практически невыносимо. Хотелось привязать ее к себе стальными тросами и повесить предупреждающие таблички «моя». К середине недели это чувство стало невыносимым. Дима уже и с дедом Машиным познакомился, и поговорил с ним по душам — успокоил. И, вроде бы, он все сильнее проникал в Машину жизнь, прорастал в нее, но и этого было катастрофически мало. С каждым разом хотелось все большего. Каждую секунду рядом. Чтобы проснуться ночью — а она под боком. Чтобы сидеть за завтраком и не в телефон смотреть по привычке, а на нее. Не выспавшуюся, теплую, родную… Хотелось к ней под кожу проникнуть и свернуться клубком. Он хотел с ней продолжения. Своего продолжения.
— Маш…
— Ммм?
— А ты как к детям относишься? — спросил, рассекая ночь капотом своего Мерседеса, на который тысячу лет назад свалился Машкин ботинок. Там даже вмятинка осталась — незначительная и малозаметная. Сначала отрихтовать хотел, но почему-то не стал.
— К детям? Хорошо, — улыбнулась девушка, — вот у Ивана с Люсей скоро родится малышка, буду им помогать.
— А о том, чтобы родить своих… Ты когда-нибудь думала?
От этого неожиданного вопроса убаюканная шумом мотора Мура даже как-то встряхнулась. Посмотрела на Димин красивый профиль. Она не знала, что тут можно ответить. Тема семьи для нее была вообще довольно болезненной и непростой.
— Не знаю, Дима… Я не уверена, что из меня выйдет хорошая мать. У меня не было достойного примера, — призналась Маша, неловко растирая руками отчего-то озябшие плечи.
— Эй… Эй?! Ты что? И думать не смей, что ты уподобишься собственной матери! Ты абсолютно другой человек! Слышишь?
— Слышу, — слабо улыбнулась девушка.
— Из тебя выйдет самая лучшая мама на свете… Маш, а давай, мы дочку родим?
Глава 21
Всеволод часто размышлял над тем, какой бы была его жизнь, не случись с ним авария. Не пойди он на днюху к шл*хе Завьяловой, не встреть Муру, не потащи ее за собой, не случись тот отсос, который он наутро толком вспомнить не мог… Не попади он на дерьмовый реп-баттл, не закинь ему Саша Рудый тот отстойный дисс, не апни его он сам, не перережь Маша вены, не будь он под наркотой, не помчи к ней на такой скорости… Так много «не» и «если», что порой они сводили Севу с ума.
Так уж сложилось, что не только история не терпела сослагательного наклонения. Его не терпела сама жизнь. В гораздо более скромных масштабах. В ней все могло необратимо измениться в один момент. Встать с ног на голову. Но разве мы думаем об этом, когда все хорошо? Когда мы молоды, здоровы, и все складывается лучшим образом? Разве мы хотя бы допускаем мысль, что одно неосторожное действие может привести к краху, и ничего нельзя будет изменить? Никогда. Напротив. Подхваченные ликующей толпой, мы кутим на жизненном пиру так, словно платить за все излишества придется кому-то другому. И всегда удивляемся, когда счет приходит точно по адресу.
— Прекрасно! Да я, бл*дь, философ… — шепнул Сева, отбрасывая от себя блокнот, в который пытался записать крутящийся в голове текст. Включил моторчик коляски и подъехал к окну. Дерьмо! С такого положения он мало что мог увидеть. Только верхушки деревьев с выгоревшими на солнце тускло-зелеными листьями. Такими же тусклыми, как его ср*ная жизнь.
Может быть, стало бы легче, если бы он смирился. Расплатился — и х*й с ним. Но в нем зудело совершенно детское чувство несправедливости. Как будто все другие заплатили за свой обед, но только в его счет включили еще и сумму за обслуживание. И он вышел побольше, чем у других. Довольно ощутимо побольше.
Тот же Саня Рудый… Или Завьялова, или водитель второй машины, который, мать его, тоже нарушил, вылетев на желтый?! Ничего такого с ними не случилось! Саня где-то учится, Завьялова звезд с неба не хватает, работает в парикмахерской на Королёва, дядька из синей Шкоды — нянчится с внуком, на день рождения к которому спешил, когда они встретились на дороге. И только по нему жизнь ударила, что есть силы. Даже не на колени поставила. Ноги выдрала к х*рам. Ползай, мол, лузер. Мордой в пол.
Сева устало растер глаза. Казалось, что самое худшее позади. Может, так оно и было, да только и лучше не становилось. Ни черта… сколько бы времени не прошло. Его лишь с Машкой попускало. Она одна будто не замечала его изъяна. Разговаривала с ним на равных, и смотрела прямо в глаза. И он с каким-то ужасом понимал, что чуть было не сломал эту тонкую хрупкую девочку, которая откуда-то нашла в себе силы его простить. Теперь-то Сева знал, чего стоит такая жертвенность. А тогда… Дурак он был. Идиот.
Та ночь, у Завьяловой… она как будто стала для Богатырева точкой обратного отсчета. Вот еще все хорошо, а потом десять, девять, восемь, семь… Бабах! Адская боль, борьба за жизнь, долгая реабилитация, злые слезы отчаяния и абсолютное тотальное одиночество. Вакуум. Еще несколько месяцев назад он мог часами лежать, уставившись в стенку, и ничего больше не делать. Его апатия была всеобъемлющей. Он не знал, как жить дальше. Его боль выливалась в написание депрессивных, злых треков, которые непонятно почему цепляли публику. Севу стали приглашать на выступления в клубы, а там снова наркота, под которой жизнь обретала краски. Хорошо, что завязал. Это не привело бы ни к чему хорошему, на его глазах сторчалось слишком много парней, чтобы не понимать, куда ведет эта кривая дорожка. Такой путь саморазрушения был эффективным, но слишком долгим. Если бы Сева хотел умереть, он бы выбрал более действенный способ. Петлю, пулю, лезвие… Чтобы быстро и наверняка. Но дело в том, что он хотел жить! Он любил жизнь во всех ее проявлениях! Просто после аварии он словно лишился чувств. Будто бы их оторвало вместе с ногами…
Мура — вот, кто напомнил Севе о том, что он жив. Вот, кто его встряхнул со всей силы! Нереальное чувство влюбленности, которое им овладело, вернуло Богатыреву вкус жизни. Он ощутил небывалый подъем. Впервые до конца поверил в то, что и без ног можно быть счастливым. Даже его музыка стала другой. Более плавной и лирической. То, что расцветало внутри буйным цветом, выливалось в нежные, полные любви мелодии. Сева был уверен, что Маша не сможет не оценить порывы его души. А она… с отцом.
Твою ж мать! У него три дня крышу срывало! Представлял их вместе и места себе не находил. В бессилии поднимал лицо к потолку и шипел: «Ну, вот какого х*ра, Господи? Какого х*ра именно она?» Нет, батя был нормальным мужиком. Он здорово ему помог, когда приключилась беда, они даже сблизились в тот период, но… Это не означало, что Сева был готов уступить отцу свою женщину! Ни хрена! Никому её просто так не отдаст, у всех отвоюет! Если надо, по трупам пойдет, но не остановится! Богатырев был уверен, что сможет сделать Машу счастливой. У них всегда было много общего, та же любовь к музыке! Просто раньше он этого не замечал. Теперь поумнел, и будет ценить ее, как никто никогда не сможет. Будет ее любить. Одну. Всегда!
Всеволод день и ночь думал о том, как разлучить отца и Машу, но ничего толкового в голову не приходило. Это порядком бесило, ведь чем дольше эта парочка оставались вместе, тем невыносимее становилась его ревность. К концу третьего дня он уже был готов выть от бессилия.
Кулак врезался в стену, в костяшках взорвалась боль. Сева с недоумением посмотрел на сочащиеся кровью ссадины. Будто бы это не он только что изображал из себя ср*ного Халка.
— Да пошло оно все!
Богатырев собрался быстро, несмотря на все неудобства, связанные с протезами. Чистая футболка, джинсы, в которых он был вынужден ходить круглый год… Прихрамывая, спустился со ступеней, забрался в машину. Не было сил терпеть! Больше не было!
Маша сидела в приемной и сосредоточенно порхала пальцами по клавишам довольно дорогого и статусного компьютера. Дело отца процветало… И расположение офиса, и вся его обстановка ненавязчиво намекали на этот непреложный факт. И почему-то это еще сильнее бесило.
— Сева? — Мура вскинула на парня свои удивительно красивые глаза и мягко улыбнулась. — Привет! Ты… к отцу?
— Угу. Нужно поговорить, — ответил Всеволод, пристально Машу разглядывая. Сегодня она опять выглядела как модель. Батя не скупится, вкладывает в девочку бабки. Муд*к старый. Злость кипела внутри, Сева пытался с ней совладать, выстраивал контроли, но их смывало потоками каленой добела ярости.
— Он пока занят. У него серьезные переговоры. Ты бы позвонил в следующий раз, чтобы ждать не приходилось, — открыто улыбнулась Мура.
Севе показалось, что она не только внешне другой стала, но и внутри. Раньше она на ежа колючего походила. Даже совсем недавно. И взгляд всегда отводила, за челкой пряталась. А сейчас как будто расцвела — стала более уверенной в себе и открытой.
— Ничего. Я подожду.
— Выпьешь чего-нибудь?
— Нет. Не хочу тебя отвлекать.
— Да брось… Минералки холодной хочешь? На улице жарко, небось…
Маша склонилась к небольшому холодильнику, встроенному в добротную деревянную стенку. Извлекла бутылку французской Эвиан и взялась за крышку, но та ей не поддалась. Всеволод усмехнулся. Поманил пальцем и быстро открыл. Интересно, она обратила внимание на то, какие у него мышцы? Ему бы очень хотелось, чтобы Маша оценила то, в какой прекрасной форме он находился. Батя тоже ничего, но до сына ему, как до Китая. Впрочем, у того ноги на месте, а это, наверное, сравнивает счет.
Зазвонил телефон. Маша схватила трубку и отчего-то насупила брови.
— Алло? Нет, мама, я не пропала… Да, я знаю, что папа в больнице. Мы его вчера навещали… Я купила ему лекарства… А что я еще могла сделать? У меня нет таких денег… Нет, я не буду этого делать… Даже не проси! — голос Маши, казалось, звенел, как натянутая до предела струна, а потом упал почти до шепота, — я отдала все, что у меня было, мама. Но этого, как всегда, оказалось мало… Что ж… прости, что я не могу пустить себя на органы. Ты бы, наверное, обрадовалась такой возможности!
Её маленькая рука с непомерно большим телефоном медленно сползла по телу и замерла где-то в области груди. Сева резко встал и тремя нескладными шагами преодолел разделяющее их расстояние, кожей чувствуя, что сейчас Маше нужна поддержка.
— Эй… Маш, все нормально?
— А? Да… Конечно, извини, о чем мы говорили?
— Да пох*р, малыш… Ты как? У тебя что-то случилось?
Маша растерянно повела плечами:
— Отец попал в больницу. Спинная грыжа. Нужно делать операцию. А денег не хватает.
— Хреново, но я не об этом… Что тебе мать сказала? Чем обидела?
— А… Да, так, ерунда. Ничего нового. Наседает, чтобы я деньги нашла. — Мура растерла плечи, как будто замерзла, и невесело хмыкнула. — Или у Димы попросила.
— А ты не хочешь просить?
— Я? Да ты что?! Мать и сама найдет, у нее всегда загашник имеется. Она просто нас использует, понимаешь? Меня… А теперь еще Диму хочет в это втянуть…
— Эй, ну, ты чего? — Сева осторожно обхватил Машу за подбородок и приподнял ее лицо, чтобы заглянуть в глаза девушки — иначе неудобно было. Она ему даже на каблуках едва до груди доставала. — Ничего страшного ведь не произошло?
— Да… Просто моя мать — конченая стерва.
— Ну, забей, малыш. Ты сделала все, что могла. Не поддавайся на её уловки…
— Да я понимаю это. Только все равно тошно, Севка…
Дверь в глубине приемной открылась, чуть помедлив, Сева шагнул в сторону. Самохин и еще два каких-то мужика прошествовали через приемную. Дима на мгновение остановился:
— Сева, какими судьбами?
— Поговорить надо.
Отец демонстративно посмотрел на часы и снова вернулся взглядом к сыну:
— Дай мне пять минут, а в следующий раз лучше звони заранее, хорошо?
Он поднял руку и похлопал Всеволода по плечу.
— Не думаю, что у меня появится еще одна причина для визита.
Самохин повел бровью, но, ничего не сказав, двинулся вслед за мужиками — работа превыше всего.
— Дима целый день так, — слабо улыбнулась Маша. — Иногда мне кажется, что у него где-то встроены батареи дополнительного питания. Не знаю, как он столько работает и не падает с ног в конце дня.
— Тебе с ним не скучно?
— Нет. Мне замечательно, Сева.
Что ж… Честно. Хотя и больно так, что, кажется, еще чуть-чуть, и он истечет кровью. Не знал, что ревность такая с*ка.
Богатырев еще до конца не пришел в себя, а его отец уже вернулся. Бодро прошел через приемную и, открыв дверь в свой кабинет, приглашающе взмахнул рукой:
— Пойдем.
Ну, он и пошел следом. Тяжело опустился в кресло напротив отца. Поймал его изучающий взгляд, сложил на мощной груди руки.
— Так, о чем разговор?
Сева отвернулся. Покрутил в пальцах стоящий на столе маятник и качнул его, оттягивая время.
— Ты мне задолжал, — наконец сказал он, вновь подняв взгляд. Самохин вздернул бровь, покрутил на запястье часы и откинулся на спинку кресла, чуть наклонив голову на бок.
— И в чем же заключается мой долг?
— Ты был дерьмовым отцом.
У Димы на щеке дернулся нерв — это было единственным, что выдавало его чувства.
— Я думал, мы решили этот вопрос, Сева, и ты все понял.
— Да… Только теперь кое-что изменилось.
— Что же?
— Ты перешел мне дорогу. Я люблю Машу. Давно люблю. А ты влез туда, куда тебя не просили. Так вот, теперь я прошу… Как отца прошу, отойди в сторону.
Глава 22
— Очень интересно, — после долгой паузы заметил Самохин. — Все обдумал, я смотрю. Только ты, Сева одного не учел.
— Это чего же? — вздернул бровь парень.
— Если бы дело касалось только нас с тобой, я бы, может, и сделал так, как ты просишь. Вот только есть еще Маша. И её желания. И, думаю, мы не можем не учитывать их.
— Полагаешь, она тебя хочет?
— Уверен. А ее интересы для меня важнее всего.
— Даже важнее интересов собственного сына?
— Послушай, ну, что за максимализм? Я понимаю, ты ни в чем раньше не знал отказа. Это, кстати, и сыграло с тобой злую шутку…
— Вот только не надо моралей!
— Я тебе их и не берусь читать! Но позволь! Вы два года с Машей не виделись, а тут ты с какого-то перепугу решил, что любишь! И теперь мы должны разбежаться, чтобы тебе не мешать. Ну, не дурость ли? А ты спросил, это Маше надо? Чего хочет она, ты спросил?
— Если ты отойдешь в сторону, она…
— Что она? Ну, что она, Сева?
— Она вернется ко мне! Эта авария все испоганила, понимаешь?! Если бы не это, мы бы уже давно были вместе!
— Сева, мне очень жаль, что все так случилось, но с тех пор прошло слишком много времени. Жизнь изменилась, вы изменились…
— Я в тот день к ней спешил, — опустив голову, заметил Сева, — она вскрылась, не знаю, в курсе ли ты…
— Я в курсе, — подтвердил Самохин, игнорируя поднимающуюся волну в душе.
— Вот… я узнал и помчал к ней, как сумасшедший. А потом это все дерьмо! Ты ведь знаешь, сколько я пробыл в больнице. Плюс реабилитация. Я тогда о ней не думал, признаюсь. Мне не до этого было, и вообще уже казалось, что ничего хорошего в моей жизни не будет. А потом встретил в универе, и все… Мне снова жить захотелось, понимаешь?! Мне рядом с ней захотелось жить! Отойди, я тебя прошу… Ну, какая из вас пара? Курам на смех.
— Сева! Остановись…
— Она молодая, батя! Ей двадцать. Ты думаешь, она мечтала день и ночь торчать в офисе с тобой на пару? Да она жизни не видела! Ей развлекаться хочется, тусить… Ты знаешь, какая у неё мамаша? Знаешь? Машка же ни хрена в этой жизни не видела, и с тобой не увидит тоже!
— Не тебе судить!
Желваки на скулах Самохина проступили чуть сильнее.
— Ты же вообще её не знаешь! И не поймешь никогда! Машке внимание надо! Ты бы видел, как она на студии светилась! Она ср*ным пончикам как кольцу с бриллиантом радовалась. Ты хоть в курсе, что она пончики любит?
Самохин снова посмотрел на часы. Нервно дернул рукой. В голове черте что творилось, он поверить не мог, что оказался в таком дерьме.
— Тебя это не касается, — устало парировал он.
— У тебя же на нее даже времени нет! Ты ни о проблемах ее не знаешь, ни…
— Сева… Закрыли тему. Я знаю все, что мне нужно. Я люблю Машу, она любит меня.
— Да ни х*я ты не знаешь! У нее отца на операцию положили, денег до х*ра надо. Мать ей каждый день звонит, требует помощи. А Машка уже на пределе, потому что эта тварь ей на больное давит! Что смотришь? Не знал? А говоришь, все знаешь!
— Когда?
— Что когда?
— Когда им нужны деньги?
— Ты у меня спрашиваешь? Любишь ты, а я знать должен?!
— Дерьмо!
Самохин отбросил ручку, которую крутил в руках, и встал из-за стола. Подошел к окну, растер переносицу. Вот почему Машка ему ничего не сказала? Самостоятельная, бл*дь. Он ведь помнил прекрасно, какая больная она была после разговора с матерью. Каждое ее слово помнил. И про нелюбовь, и про узелок на палочке, с которым она, наверное, от родителей и ушла. А теперь они и до того узелка добрались. Мародёры хреновы.
— Так, ладно… Ты, Сев, давай уже, домой двигай. У меня… у меня дел под завязку.
— Ты не уступишь?
Самохин отвернулся:
— Ты вообще себя слышишь? Мы, вроде, не на невольничьем рынке, Сева, Маша не товар. У нее своя голова на плечах, и если она со мной — значит, ей того хочется, и ее все устраивает.
Сева ничего не ответил. Только прошел через приемную, тяжело ступая, и Самохин остался один. Выдохнул, только когда за сыном закрылась дверь. Саданул, что есть силы, кулаком по подоконнику. Выругался. Вот знал он, что будет что-то такое. Ж*пой чувствовал. Дима, конечно, недооценил наглость отпрыска, попросившего его подвинуться, но его просьбе все же не удивился. Что же между ними было? Осталось ли что-то сейчас? И чем это что-то может для него обернуться? Он ведь уже жизни своей без Машки не представляет.
Смешно… Первая Севкина любовь, а его последняя. Вон, как встретились. Теперь попробуй, разминись. Его последняя любовь… Он чувствовал ее легкое дыхание. И сердце мучительно сжималось, то колотясь, как сумасшедшее, то замедляя ход. Ничего не хотел. Свихнулся полностью. Только с нею быть, только для нее… Чем дальше, тем хуже. Как неизлечимая болезнь.
— Привет…
Застыла на пороге, улыбается. А он как дурак на нее палится, и поверить не может, что его она.
Читать бесплатно другие книги:
