Нью-Йорк Резерфорд Эдвард

Я подошел к парадной двери, собравшись последовать за Боссом в дом. Дверь осталась открытой, и мне было слышно, как Босс говорил Госпоже о купленных у могауков шкурках, но та молчала.

– Где Клара? – спросил он.

– Ушла, – отозвалась Госпожа и, помедлив, добавила: – Полагаю, ты побывал и у своих друзей-индейцев.

– Был, но недолго. У них не было мехов. – (Госпожа не ответила.) – Да, кстати, – сказал он. – Бледное Перо умерла.

Теперь выходило, что я подслушивал под дверью. Я уже собрался уйти от греха подальше, но тут услышал голос Госпожи.

– А мне какое дело? – осведомилась она. – Одной вонючей индианкой больше, одной меньше – какая разница?

Босс помолчал после этих слов, а когда заговорил, его голос был тих.

– Ты жестока, – сказал он. – Ее мать была лучше тебя.

Я услыхал его шаги и быстро убрался.

И после этого мне показалось, что в их отношениях появился холод, словно что-то умерло.

Впоследствии я часто думал об этих словах и в итоге решил, что понял их смысл. Но мне не было до этого особого дела. У меня появилась собственная семья.

Шли годы, и я постепенно осознал, насколько мне повезло жениться на Наоми. Она исправно служила Госпоже и выполняла всю домашнюю работу даже будучи на сносях, но никогда не жаловалась. Я понимал, какое это бремя, и помогал ей, чем мог. К исходу дня у нее всегда находилась для меня улыбка. Мы делились друг с другом всем, и с годами между нами установилась такая любовь, что я не мыслил себе жизни без Наоми.

Мой крошка Гудзон был самым жизнерадостным малюткой на свете. Я был счастлив играть с ним, а иногда к нам присоединялся и Босс. Мне кажется, что Гудзон какое-то время считал его дедом или кем-то вроде того. Когда ему исполнилось два года, Наоми родила девочку, но та оказалась слабенькой и умерла. Однако через пару лет появилась еще одна, и мы нарекли ее Мартой. Она была луноликая, как мать, а когда подросла, я угадал в ней и материнскую натуру.

Глядь, а Гудзону уже исполнилось пять. Он носился как оглашенный. Босс говорил, что ему его не догнать. А Наоми сказала, что Гудзон как две капли воды похож на меня. Я сажал его на плечи и брал с собой в город, когда бывал на посылках. Но если выдавалось время, всегда ходил с ним к реке, потому что ему нравились корабли. А в полный восторг он приходил, когда на них ставили паруса, которые громко хлопали на ветру.

Однажды к нам пришел мистер Мастер. Он спросил у Гудзона, чем ему хочется заниматься, а тот выпалил, что желает стать моряком.

– Ха! – сказал мистер Мастер Боссу. – Может, ему на меня потрудиться?

И Босс рассмеялся. Но я подумал о рабах, которых мистер Мастер переправлял в Нью-Йорк, и не захотел, чтобы мой сын плавал на таком корабле.

Что касалось Марты, она была нежнейшим созданием. Всегда кидалась на шею, стоило мне вернуться после отлучки, и липла ко мне, и говорила, что не отпустит, пока я не расскажу сказку. А я не знал сказок, и приходилось сочинять. И вот уже скоро я рассказывал ей о великом охотнике по имени Гудзон, который жил на реке с таким же названием, был вольным, и у него была любящая и умная сестра Марта. В той глуши водилось много диких зверей, и это приводило к захватывающим приключениям.

За это время Босс подыскал для мисс Клары хорошего мужа. По-моему, они с Госпожой были рады выдворить ее из дома. Босс снова весьма порадовал Госпожу тем, что нашел добропорядочную голландскую семью, и молодых поженил пастор в голландской церкви, как было и с братом мисс Клары Яном. Ее муж жил не в городе, а на Лонг-Айленде, и видели мы ее редко. Но Госпожа время от времени гостила у дочери, и, судя по всему, их распри после замужества Клары прекратились.

Что до Босса, то они с Госпожой жили без ссор, но как бы каждый отдельно.

Босс очень сдружился с мистером Мастером. Мистер Мастер был из тех людей, над которыми время не властно. Он почти не изменился, и лишь добавилась пара морщин, а так он остался прежним – узкое лицо, копна соломенных волос, суровые голубые глаза и жилистое тело. Он отличался обходительными манерами и вечно был чем-то занят. При каждом визите он говорил: «Добрый день, Квош», а уходя – «Хороший ты парень, Квош» – и быстро оглядывал своими небесными глазами. Порой он заявлял Боссу: «Квош-то мне точно друг. Верно, Квош?» И я отвечал ему: «Да, сэр».

В те годы английские губернаторы, хотевшие удержать на своей стороне зажиточные голландские семейства и получить выгоду от этой дружбы, выделяли им огромные земельные наделы. Преуспевали и английские купцы. А мистер Мастер горел желанием разжиться через Босса землей, ибо в Англии, как он утверждал, не бывать тебе джентльменом без солидного участка. И важные птицы вроде мингера Филипса и ван Кортландта, владевшие многими землями на севере города, спешили поскорее заделаться джентльменами. А их женщины заводили пышные прически и облачались в изящные платья, которые поджимали живот и выставляли груди.

Ну и я видел, что Босс склоняется к этой идее. Нравилась она и Яну, который порой замечал, что надо бы прикупить земли. Но только не Госпоже. Она продолжала ходить в простой круглой шляпе и мешковатом платье, ничем не выделяясь среди прочих голландок. Но эти голландки любили драгоценности даже больше, чем англичане. Госпоже нравилось носить в ушах крупные самоцветы, и я вспоминаю, что все ее пальцы были в перстнях. А большую часть времени она знай сосала свою глиняную трубку.

От дани английским веяниям она была дальше, чем когда-либо прежде.

– Жалкий народишко, – говаривала она. – Терпят папистскую власть!

Ибо выяснилось, что господин наш герцог Йоркский все это время был тайным папистом. Люди подозревали, что и сам король Карл II был тайным католиком, но он это отрицал. Зато герцог Йоркский ничего не скрывал. Он горой стоял за католиков и даже направил в Нью-Йорк губернатора-единоверца. В Нью-Йорке можно исповедовать любую веру или не исповедовать никакой, ибо сказывают, что половина местных вообще не верит в Бога. Однако католиков боятся чуть ли не все.

Этот губернатор-католик выпустил хартию, которой даровал свободные выборы в провинции и посулил, что никакие налоги не будут повышены без ведома избранных мужей. Это вызвало одобрение даже некоторых набожных голландцев, но не произвело впечатления на Госпожу.

– Нельзя доверять ни англичанину, ни паписту, – твердила она свое.

Год 1684-й завершился необычно холодной зимой. Большой пруд на севере города замерз на три месяца. Босс, как большинство голландцев, любил коньки, и вот в одно прекрасное утро мы отправились туда, прихватив с собой Яна и двух его малолетних дочерей.

Ян работал с отцом, но в те же годы неимоверно развился бизнес по изготовлению рома из черной патоки. На Стейтен-Айленде за бухтой уже давно существовал перегонный завод, но Ян решил поставить в городе еще один, на пару с мистером Мастером. Он торговал и спиртными напитками из Голландии, вроде джина, который называют женевером.

А Госпожа прибыла с мисс Кларой и ее мужем. Детей у них еще не было, но я никогда не видел ее такой красавицей. Босс показал всей ребятне, включая моего Гудзона, как надо кататься на коньках, а Госпожа вся прямо сияла. Она заявила, что все эти люди, катающиеся по большому пруду, словно сошли с голландского полотна. Ее не огорчило даже появление мистера Мастера с его семейством.

С мистером Мастером пришел его сын Генри, тогда ему было лет восемнадцать. Он был вылитый отец. И глаз не мог отвести от мисс Клары, когда увидел ее, такую хорошенькую и раскрасневшуюся на морозе. И они вместе катались. Даже Госпожа развеселилась и сказала: «А парень-то влюбился в тебя!»

Этот счастливый день навсегда останется в моей памяти.

Удар был нанесен в 1685-м. Новости громом обрушились на Нью-Йорк. Король Карл II умер, и на престол взошел его брат, герцог Йоркский. Король Яков II, католик.

Нью-Йорк получил короля-католика. Никто и глазом не успел моргнуть, как он передал бразды правления своим единоверцам. Затем разорвал хартию, даровавшую избирательное право провинции. «Я так и знала, – изрекла Госпожа. – Говорила же, что католикам нельзя доверять!»

Но главная беда заключалась в другом. Французский король Людовик XIV вдруг вздумал вышвырнуть из королевства всех протестатов. Их было немерено, им пришлось собирать пожитки и бежать. Кто-то подался в Нидерланды, а вскоре они объявились и в Нью-Йорке. Их называли гугенотами.

Однажды мингер Лейслер пришел к Госпоже с одним таким гугенотом, очень видным человеком, которого звали месье Джей. И месье Джей сообщил, что король Яков послал королю Людовику приветственное письмо, поздравив с избавлением королевства от протестантов. Сказывали, что в Англии было много раздоров из-за короля-католика. Босс был потрясен, а Госпожа с тех пор только об этом и говорила. Она заявила, что англичане должны восстать и вышвырнуть короля. Именно так поступили голландцы, когда ими правил испанский король-католик. Босс ответил, что англичане приготовились ждать. У короля Якова не было сына, а обе его дочери были протестантками. Он сказал, что со временем все наладится. Но это ее не удовлетворило.

И следующие два года весь Нью-Йорк сокрушался из-за короля.

Весенним днем 1689 года Госпожа влетела в дом и, лучась широченной улыбкой, сообщила, что англичане вытурили короля Якова II из королевства.

– Божья воля исполнилась! – вскричала она.

Причина была в наследнике. Король Яков, который долго оставался бездетным, вдруг обзавелся сыном, которому предстояло стать католиком.

– Такого даже англичане не потерпели, – сказала Госпожа.

Короля, видно, изгнали в мгновение ока, после чего послали за его старшей дочерью Марией. Назвали же это «Славной революцией».

– Мария мало что протестантка, – продолжила Госпожа, – она еще и замужем за нашим Вильгельмом, правителем Нидерландов. И править Англией они будут вместе!

Она была готова пуститься в пляс при мысли, что мы опять окажемся под властью голландцев.

Вскоре после «Славной революции» пришло известие, что голландцы и англичане объявили войну французскому королю-католику Людовику. Ее назвали Войной короля Вильгельма. Мы все боялись, что жившие на дальнем севере французы-католики споются с индейцами ирокезами и дойдут до Нью-Йорка. И в самом деле, французы с индейцами напали на некоторых голландских колонистов, поселившихся далеко в верховьях реки. Однако купцам вроде Босса и мистера Мастера война сулила еще и большие возможности.

Я никогда не забуду тот летний день, когда Босс позвал нас к реке. Мы все и пошли. Босс был с Госпожой, мне разрешили взять Гудзона. На месте нас уже ждали Ян и мистер Мастер с его сыном. И мы погребли к кораблю, стоявшему на якоре на Ист-Ривер. Это был красивый корабль с высокими мачтами и несколькими пушками. Мистер Мастер провел нас всюду. Гудзон смотрел на все, что было на борту. Я никогда не видел его таким возбужденным. Несколько купцов подрядили этот корабль нападать на французских купцов, коль скоро мы с ними воевали, и забирать их грузы. Мистер Мастер вложил восьмую часть средств, а Босс и Ян – еще одну восьмую. Мне было видно, что судно быстроходное.

– Обгонит любой французский, какой бы они ни выставили, – сказал мистер Мастер. Он был премного доволен собой. – А капитан – первоклассный приватир[16]. Если повезет, мы сколотим целое состояние.

Тут-то Гудзон и потянул меня за рукав, желая задать вопрос. Я цыкнул на него, но мистер Мастер возразил: пусть, дескать, спросит. Гудзон и говорит:

– Скажите на милость, Босс, а какая разница между приватиром и пиратом?

Босс и мистер Мастер переглянулись и рассмеялись.

– Если грабят нас, – отвечает Босс, – то это пираты. Но если врагов, то приватиры.

Вскоре после отплытия судна муж мисс Клары заболел и скончался. Детей у нее не было, и она временно вернулась в родительский дом. Я опасался, что снова начнутся ссоры, но годы шли, а она отлично уживалась с матерью. Понятно, что мисс Клара какое-то время скорбела, но я подслушал, как Госпожа сказала Боссу: «Надо найти ей нового мужа». Впрочем, покамест Госпожа была, по-моему, довольна ее обществом.

Моя Наоми была хорошей швеей и обшивала весь дом. Она начала учить шитью и маленькую Марту. А мисс Клара вскоре заметила, какая та мастерица. Поразительно, что мог сделать этот ребенок своими гибкими и проворными пальчиками. Вскоре она уже говорила: «Это сокровище, а не дитя». Мисс Клара брала Марту на прогулки. Госпожа не возражала.

Отрядить приватиров против врага было одно дело, но совершенно другое – управлять провинцией. И там какое-то время царил полнейший кавардак. В Бостоне губернатора короля Якова бросили в тюрьму. В Нью-Йорке никто знал, кому нести бремя власти. И тут в историю вошел мингер Лейслер, ибо он числился среди предводителей городской милиции, и отцы города попросили его принять руководство, пока все не утрясется.

Можете представить, как обрадовалась Госпожа. Его поддержал ряд именитых голландцев, вроде доктора Бикмана и кое-кого из Стайвесантов. За него, поскольку он был голландцем, выступили мелкие голландские торговцы, ремесленники и опять же голландская беднота. Он нравился гугенотам, которые прибывали чуть ли не с каждым кораблем, а он помог им основать гугенотскую колонию, которую они назвали Нью-Рошель в честь французского города, откуда их выгнали. Любили мингера Лейслера и многие англичане, особенно на Лонг-Айленде, так как они вообще ненавидели католиков, а он был добропорядочным протестантом. Самые набожные твердили даже, что «Славная революция» явилась знамением о приближении Царства Божия.

Поэтому какое-то время Нью-Йорком правил мингер Лейслер. Но ему приходилось туго. Помню, как однажды он навестил Госпожу и пожаловался, насколько трудно ему поддерживать порядок. «А мне ведь придется поднять налоги, – сообщил он. – Тут-то меня и невзлюбят!» Я видел по его лицу, обычно живому и веселому, до чего он устал и как напрягался. «Но скажу вам одно, – продолжил он. – Я обещаю, что этот город впредь никогда не достанется католикам». И мингер Лейслер управлял городом примерно полтора года.

Но если Госпожа стояла за него горой, то Босс держался осторожнее.

То, что было у него на уме, я понял впервые, когда мы шли по главной улице, что проходит от форта до ворот, – англичане называли ее Бродвеем. В этой части города проживали голландцы не сильно знатные – плотники, извозчики, кирпичники, башмачники и моряки. Все они любили Лейслера. И я заметил Боссу, насколько по душе был мингер Лейслер местному люду.

– Гм… – буркнул он. – Это не доведет его до добра.

– Как это, Босс? – не понял я, но он не ответил.

Однако вскоре стало ясно, где корень зла. Мингер Лейслер начал рассаживать простолюдинов по конторам и наделять их властью. Это не понравилось даже крупным голландским купцам. На него стали жаловаться и пасторы.

Госпожа не обращала внимания на это нытье. Она неизменно оставалась на стороне Лейслера.

– Он голландец, а у нас теперь голландский король, – говорила она.

– Но он еще и английский король, – услышал я однажды предостережение Мастера, – а двор его находится в Лондоне. У крупного купечества там найдутся друзья, которых у Лейслера нет. – Он посоветовал ей выражаться осторожнее.

Ну и через несколько месяцев мингер Лейслер нанес по выдающимся людям удар, не видя с их стороны большого сопротивления. Он арестовал мингера Байарда, а на ван Кортландта и еще нескольких выписал ордера. Простые голландцы, любившие мингера Лейслера, даже разгромили дома кое-кого из этих важных людей. Босс был богат, а потому даже побаивался, как бы не сожгли и его собственный. Однажды вечером он вернулся домой и сказал, что на улицах ожидаются беспорядки, а когда я сообщил ему, что Госпожа ушла, приказал: «Идем со мной, Квош. Нам лучше позаботиться о ее безопасности». Вот мы и отправились в город. И стоило нам дойти по Бивер-стрит до Бродвея, как мы увидели больше сотни женщин, маршировавших к форту и намеренных выразить поддержку мингеру Лейслеру. А в первых рядах шагала Госпожа. Босс на секунду так рассвирепел, что я уж решил – сейчас он ее выволочит. Но он вдруг рассмеялся: «Ну что же, Квош! Полагаю, это означает, что они не тронут нашего дома».

Правда, в конечном счете все вышло так, как и предупреждал Босс. Из Лондона прибыл корабль с войсками для захвата города. Мингер Лейслер, знавший все о своих врагах, засел в форте, сказав, что не сдаст города без приказа самого короля Вильгельма. Но вскоре пришел и приказ. И тогда его арестовали, ибо королю доложили, что это опасный мятежник.

– Спасибо твоим дружкам, – сказала Боссу Госпожа.

– Радуйся, что и тебя не арестовали, – ответил тот.

Услышав, правда, что отцы города обратились к королю Вильгельму за разрешением казнить мингера Лейслера, Босс заявил, что это будет позор.

Сразу же после этого вернулся приватир Босса и мистера Мастера. Он кое-чем разжился, но этого было мало для того, чтобы предприятие стало выгодным. Доставили и сколько-то рабов, но мне не понравился их вид.

– Не думаю, что они здоровы, – сказал мистер Мастер. – Лучше бы нам их побыстрее продать.

И продал на следующий день.

Все это время несчастный мингер Лейслер томился взаперти и ждал, когда решится его участь. Большинство горожан было потрясено. В нашем доме царило неописуемое уныние. Госпожа едва ли с кем разговаривала. В начале мая, когда одна из шествовавших с Госпожой женщин попросила одолжить ей на несколько дней Наоми для какого-то шитья на ее ферме, Госпожа одолжила, и мне сдается, что Наоми была рада выбраться куда подальше. В доме была такая скорбь, что я сказал ей: «Возьми и крошку Марту». И так они отправились на то самое бувери, которое находилось всего в двух милях к северу от города, и провели там десять дней.

За это время погода вконец раскапризничалась. В иные дни стояла удушливая жара и улицы воняли конским и прочим навозом; затем становилось холодно и дождливо. Казалось, что все это чувствовали. Я человек обычно выдержанный, но тоже упал духом. Я едва справлялся с работой. Наконец однажды поздно вечером Наоми и крошка Марта вернулись. Мы толком не поговорили. Они так устали, что сразу легли спать.

На следующий день мы с Боссом пошли к реке. Мистер Мастер и другие купцы рассчитывались с приватиром и прикидывали, есть ли резон выслать еще один. После этого мы отправились в форт, потому что Боссу и мистеру Мастеру хотелось узнать новости о мингере Лейслере. Когда они вышли, Босс качал головой.

– Байарды настроены уничтожить его, – сказал он мистеру Мастеру. – Не верю, что они даже дождутся слова короля Вильгельма.

Они уже входили на постоялый двор, когда мы заметили бегущего к нам юного Гудзона.

– Что стряслось, малый? – спрашивает Босс.

– Марта, сэр! – крикнул он. – По-моему, она умирает!

Бедная крошка сгорала от лихорадки. На нее было страшно взглянуть. А Наоми тоже выглядела больной, и ее начинало трясти.

– Это все те рабы с корабля Босса, – сказала она мне. – Их продали на то самое бувери, где мы жили. Они были хворые, когда мы прибыли, а один умер. Уверена, мы что-то от них подцепили.

Но никто не знал, что это за болезнь. Моя малышка Марта горела всю ночь, а к утру еле могла вздохнуть. Мы с Наоми ухаживали за ней, но где-то посреди ночи с Наоми начало твориться то же самое. Я обмывал их холодной водой, чтобы уменьшить жар, но толку было мало.

Затем, уже утром, к двери подошла мисс Клара.

– Мисс Клара, вам сюда нельзя, – возразил я. – Не хочу, чтобы вы захворали.

– Я знаю, Квош, – сказала она, – но я хочу ухаживать за ней.

Я чуть не задохнулся, когда она так сказала, однако сразу же позвал Госпожу, чтобы та удержала мисс Клару подальше. И Госпожа сказала ей, что входить ни в коем случае нельзя. Но мисс Клара была себе на уме. Она не уступила бы даже Боссу и Госпоже. Она заявила, что не уйдет, пока не даст Марте какого-то целебного травяного питья, с которым пришла. И Босс сказал: «Тогда отдай его Квошу», но она отказалась. И вот она встала, придержала Марту за руку и дала ей отпить. Марта едва смогла проглотить, но это питье, может статься, и пошло ей на пользу, так как она притихла. После этого мне удалось выпроводить мисс Клару из комнаты.

А на закате моя малышка Марта умерла. Ее мать была настолько измождена, что вскоре после этого погрузилась в тревожный сон. Я же, не желая, чтобы с ней рядом оставался детский трупик, подхватил Марту и тайком снес во двор. И Босс разрешил мне положить ее до поры на конюшню, а ночью мне, видно, следует ее похоронить.

Когда я вернулся, Наоми пыталась сесть и все искала Марту.

– Где она? – спросила Наоми.

– Внизу прохладнее, – ответил я, не будучи в силах сей же час открыть ей правду. – Пусть полежит там.

Но в этот миг в окне послышались рыдания мисс Клары. Значит, ей сообщили.

– Она ведь мертва? – говорит Наоми. – Моя крошка Марта мертва.

Не знаю, что на меня нашло, но я не сумел ответить. И тогда Наоми опрокинулась на постель и закрыла глаза.

Позднее той же ночью лихорадка одолела ее не на шутку. Она тряслась и вся пылала.

– Я умираю, Квош, – проговорила она. – Нынче же и умру.

– Держись, сколько можешь, – ответил я. – Ты нужна нам, Гудзону и мне.

– Знаю, – сказала она.

Наутро пошел дождь. Всего лишь неспешный, ровный дождь. Я сидел с Наоми и не имел никакого понятия о том, что творилось в мире. Но днем во двор пришел Босс и спросил о Наоми.

– Ты слышал новости? – осведомился он потом. – Сегодня казнили беднягу Лейслера.

– Сожалею, Босс, – сказал я.

– Госпожа очень переживает. Ему уготовили смерть изменника.

Я знал, что это значит. Сперва тебя вешают, но ненадолго, чтобы не убить сразу. Потом выпускают кишки и отрубают голову. Трудно было представить, что такая штука могла случиться с джентльменом вроде мингера Лейслера.

– Он был изменником не больше, чем я, – произнес Босс. – Люди растаскивают его платье по клочкам, как святыню. Они называют его мучеником, – вздохнул он. – Между прочим, Гудзону, по-моему, сегодня лучше заночевать на кухне.

– Да, Босс, – сказал я.

Ночью дождь продолжился. Я надеялся, что прохлада поможет Наоми, но нет. К середине ночи ее охватил такой жар, что она металась и кричала. Потом успокоилась. Ее глаза были закрыты, и я не мог судить, становилось ли ей лучше, или же она проигрывала бой. К рассвету я осознал, что дождь перестал. Наоми дышала мелко и выглядела очень слабой. Затем она открыла глаза.

– Где Гудзон? – спросила она.

– С ним все хорошо.

– Хочу на него взглянуть, – прошептала она.

– Тебе нельзя, – сказал я.

Она, похоже, погрузилась после этого в забытье. Когда рассвело, я встал и ненадолго вышел, чтобы вдохнуть свежего воздуха и посмотреть на небо. Оно было чистым. На востоке сияла утренняя звезда.

Вернувшись, я обнаружил, что Наоми скончалась.

В дни после похорон Босс с Госпожой были очень добры ко мне. Босс постарался загрузить делами и меня, и Гудзона. Он правильно поступил. Что касается Госпожи, то говорила она мало, но было ясно, что она крайне потрясена казнью мингера Лейслера.

Однажды, когда я работал во дворе, Госпожа подошла и встала рядом. У нее был печальный вид. Чуть выждав, она спросила:

– Вам хорошо жилось с Наоми?

И я сказал, что да, хорошо.

– И вы не ругались?

– Слова друг другу поперек не сказали, – ответил я.

Она помолчала какое-то время, потом сказала:

– Жестокие слова – ужасная вещь, Квош. Порой ты о них сожалеешь. Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

Я не знал, что на это сказать, вот и продолжил работать. Постояв еще немного, она кивнула своим мыслям и ушла в дом.

В том же году Госпожа взяла взамен Наоми новую рабыню, – по мне, так ей вздумалось, будто мы можем сойтись. Та была неплохой женщиной, но ладили мы с ней хуже, и, правду сказать, я сомневался, что кто-нибудь сможет заменить Наоми.

Юный Гудзон был мне великим утешением. Мы остались вдвоем и много времени проводили вместе. Он был красивый мальчик и хороший сын. Он никогда не уставал от реки. Упросил матросов научить его вязать узлы. По-моему, он умел завязать веревку всеми мыслимыми способами. Умел даже делать узоры! Я научил его всему, чему мог, и сказал, что когда-нибудь, если Босс снизойдет, мы станем вольными. Но я говорил об этом мало, так как не хотел поселить в нем ни лишних надежд, ни мучительного разочарования из-за моей неспособности добится свободы быстрее. Я всегда радовался, если он шел рядом. Часто, беседуя с ним на ходу, я клал руку ему на плечо, а когда он подрос, то тоже иногда тянулся и клал свою на мое.

Правда, для Госпожи это были трудные времена. Она еще оставалась красивой женщиной. Ее соломенные волосы поседели, но лицо изменилось меньше. Однако на нем в те нелегкие годы появились морщины, и в минуты печали она выглядела старухой. Ничто ее не устраивало, все было не по ней. И это потому, что, хотя большинство горожан по-прежнему говорили по-голландски, английских законов с каждым годом становилось все больше.

Потом англичанам захотелось господства своего вероисповедания – они называли его англиканством. А губернатор заявил, что не важно, в какую ты ходишь церковь, – все равно плати англиканским священникам. Это разозлило многих, особенно Госпожу. Но некоторым пасторам до того хотелось угодить губернатору, что они не жаловались и даже предложили разделить свои церкви с англиканами, пока те не построят своих.

По крайней мере, у нее была семья. Но Босс, хотя ему перевалило за шестьдесят, был постоянно занят. Поскольку война короля Вильгельма с французами все длилась, не убавлялось и приватиров – ими-то и занимались Босс с мистером Мастером. Иногда Босс отправлялся за шкурками вверх по реке. Однажды он отбыл с мистером Мастером в Виргинию, что дальше по побережью.

Госпожа часто навещала внуков в доме Яна, находившемся неподалеку. И с Кларой ей тоже было легче. Но Клары часто не бывало дома, и мне сдается, что Госпожа чувствовала себя одиноко.

Однажды летним днем, вскоре после того, как Босс и мистер Мастер вернулись из Виргинии, вся семья собралась на обед. Пришли и Ян с женой Лизбет, и их дочки, и мисс Клара. Прислуживали мы с Гудзоном. Все находились в приподнятом настроении. И в самом конце трапезы, когда мы только подали мадеру, мисс Клара встала и сообщила, что хочет сделать объявление.

– У меня есть добрые новости, – сказала она, обводя взглядом всю честную компанию. – Я выхожу замуж.

Госпожа пришла в крайнее удивление и спросила, за кого бы это вдруг.

– За молодого Генри Мастера, – ответила та.

Что тут скажешь – я тарелку держал, так чуть не грохнул. Что до Госпожи, то она посмотрела на мисс Клару, не веря ушам.

– Мальчишка Мастера! – вскричала она. – Он даже не голландец!

– Знаю, – отозвалась мисс Клара.

– Он намного моложе тебя, – напомнила Госпожа.

– В этом городе полно женщин, которые вышли за тех, кто моложе, – возразила мисс Клара и назвала имя богатой голландской леди, у которой было три молодых мужа.

– А с пастором ты говорила?

– С пастором незачем говорить. Мистер Смит поженит нас в англиканской церкви.

– Англиканской?! – Госпожа чуть не поперхнулась. – И его родня смеет этого требовать?!

– Это была моя мысль.

Госпожа как стояла, так и села, словно была не в силах поверить услышанному. Затем она посмотрела на Босса:

– Ты знал об этом?

– Слышал краем уха. Но Кларе уже за тридцать, и она вдова. У нее своя голова на плечах.

Тогда Госпожа повернулась к сыну и спросила, знал ли он.

– В общих чертах, – сказал тот.

После этих слов Госпожа обмякла на стуле.

– Было бы любезнее, если бы кто-нибудь просветил и меня, – сказала она тихо.

– Мы точно не знали, – ответил Ян.

– Это не так уж плохо, Грет, – бодро заявил Босс. – Генри – славный малый.

– Итак, Клара, – продолжила Госпожа, – ты рада-радешенька выйти за англичанина и оставить свою Церковь. Это для тебя пустяки?

– Я люблю его, – ответила Клара.

– Это пройдет, – сказала Госпожа. – Тебе известно, что в английском браке ты будешь почти бесправна?

– Я знаю закон.

– Клара, ты не должна принадлежать мужу. Голландки свободны.

– Меня это не волнует, мама.

Какое-то время все молчали. Госпожа уставилась в стол.

– Я вижу, – наконец заметила она, – что моей семье нет до меня дела. – Она кивнула. – Вы все заодно с Мастером. – Она повернулась к мисс Кларе. – Желаю счастья.

Позднее в том же году их обвенчал мистер Смит, английский священник. Госпожа отказалась идти на службу. Никто не удивился. Многие из ее друзей-голландцев испытали бы те же чувства. Когда Босс вернулся, она сидела в гостиной мрачнее тучи. Он же был совершенно доволен и, как я видел, успел пропустить пару-другую стаканчиков.

– Не кручинься, дорогая, – сказал он. – И без тебя было неплохо.

Я тоже бы жил довольно счастливо, когда бы не желание моего сына Гудзона отправиться в море. Он постоянно донимал меня этим, а Босс был целиком на его стороне. Мистер Мастер заявил, что возьмет Гудзона хоть сейчас, и Босс не отдал его мистеру Мастеру лишь потому, что знал о моем нежелании, равно как и о том, что у меня не было ничего, кроме сына.

– Ты дорого обходишься мне, Квош, – сказал он – и не шутил.

Однажды мистер Мастер явился к нам в обществе шотландского джентльмена по имени капитан Кидд. Тот был приватиром, женившимся на богатой вдове-голландке. Крепкого сложения, держался он очень прямо. Лицо у него было загорелое и обветренное, но он всегда носил изящный парик и без единого пятнышка крават[17], а еще – роскошный синий или красный камзол. Госпожа назвала его пиратом, но денег у него теперь так много, что он сделался весьма уважаемой фигурой, был дружен с губернатором и всеми зажиточными семействами. Мистер Мастер расписал ему, как юный Гудзон умеет сплести любой узел, и заставил Гудзона показать, а капитан остался весьма впечатлен.

– Этот ваш маленький раб, ван Дейк, он морю принадлежит, – изрек он со своим шотландским акцентом. – Вы должны сделать из него моряка.

Затем он уселся в гостиной и принялся рассказывать Боссу разные басни о своих похождениях, да при Гудзоне, и после этого мне добрый месяц приходилось тяжко – до того размечтался о море мой сын.

За всю свою жизнь в этом доме я приучился к тому, что родня свободно общалась между собой. Если надо было сказать что-нибудь по секрету, то Босс и Госпожа уединялись и запирались, чтобы их точно не подслушали. Но вообще все высказывались свободно, особенно за столом, когда я прислуживал. Поэтому с годами я практически все узнал о семейном бизнесе или об их мнениях о событиях в мире.

Но однажды я услыхал кое-что, не предназначенное для моих ушей.

Моей вины в этом не было. За домом находился славный садик. В него открывалась дверь из комнаты, которую Босс приспособил под свой кабинет. Садик был очень уютный – как все голландские. Там росла груша и была разбита клумба с тюльпанами. А рядом на грядках росли капуста, лук, морковь, и цикорный салат, и кукуруза. У одной стены под навесом зрели персики. По молодости я не любил работать в саду, но теперь мне нравилось ухаживать за растениями.

Теплым весенним днем я трудился себе тишком неподалеку от окна кабинета Босса, которое было открыто. Я даже не знал, что Босс там, пока не услышал голос его сына Яна.

– Я слышал, что мингер Филипс составил английское завещание, – сообщил он.

– Надо же! – донесся голос Босса.

– Джентльменский поступок, – говорит ему Ян. – Подумай об этом.

В вопросах смерти между голландцами и англичанами существовала большая разница. Когда умирал голландец, вдова продолжала владеть и его домом, и всяким бизнесом, пока не помирала сама, а после все делилось промеж детьми, мальчиками и девочками поровну. Однако англичанки не пользовались таким уважением, потому что когда англичанка выходила замуж, все ее состояние передавалось мужу, будто она рабыня. И у нее нет права вести какие-либо дела. А если муж умирает, то почти все достается старшему сыну, за исключением доли, предназначенной для пропитания вдовы. И англичане даже проталкивали закон, по которому сын мог выставить мать из дома по истечении сорока дней.

Такое положение дел устраивало крупных английских землевладельцев, поскольку все состояние было собрано в одних руках и семья сохраняла власть. А потому и некоторым голландцам из тех, что сделались джентльменами, захотелось составить английское завещание, но большинство голландцев не обратили на этот английский закон никакого внимания. Полагаю, их жены не потерпели бы такого. И я не представлял, чтобы и Босс вдруг принял его в расчет.

– У нас есть голландское завещание, составленное давным-давно, после свадьбы, – сказал Босс. – Оно находится у старика Шермерхорна, стряпчего твоей матушки. С ней приключится удар, если я что-нибудь изменю.

– Ей и не нужно знать. Новое, английское, перекроет его.

– А тебе что за дело?

– Правду сказать, отец, я не доверяю ее суждениям. То, например, как она разошлась из-за истории с Лейслером. По-моему, она не тот человек, чтобы распоряжаться нашими деньгами. Клара обеспечена хорошо. У нее богатое приданое, да и от первого мужа деньги остались, а Генри Мастер, Бог свидетель, далеко не бедняк. Будь уверен, что по английским законам он унаследует чуть ли не все отцовское состояние. Она намного богаче меня.

– Понимаю, куда ты клонишь, – сказал Босс.

– Ты же знаешь, что я всегда присмотрю за мамой. Как и Клара.

– Не сомневаюсь.

– Я лишь подумал, что надо бы тебе меня защитить. И род ван Дейков. Вот и все.

– Обещаю, Ян, подумать над этим. Но пусть это лучше останется между нами.

– Безусловно, – ответил Ян.

После этого я тихо перешел в другой конец сада, а когда вернулся в дом, то не обмолвился об услышанном ни словом – даже Гудзону.

Из 1696 года я помню два события. Старая стена на севере города рушилась на глазах, и несколько лет назад вдоль нее проложили улицу, которую назвали Уолл-стрит. И в том же году на ее пересечении с Бродвеем англиканцы начали строить новую красивую церковь. Церковь Троицы – вот как ее назвали.

Вторым событием было последнее путешествие капитана Кидда.

Война короля Вильгельма с французами все тянулась. Голландское поселение Скенектади, основанное в двух сотнях милях вверх по реке, подверглось нападению французов и индейцев, тогда как в океане французы и их пираты так докучали англичанам, что те взмолились и упросили капитана Кидда разобраться. Капитан, как я уже сказал, отошел от дел и был уважаемым человеком. По правде, в то самое время он как раз помогал строить церковь Троицы на Уолл-стрит. Но он согласился. «Не думаю, впрочем, что его пришлось долго уговаривать, – заметил Босс. – Эти старые морские волки всегда тоскуют на суше».

Однажды я шел домой, и ко мне присоединился Гудзон. Вид у него был взволнованный, но он помалкивал и знай шагал рядом, очень по-свойски, как делал часто. И я положил ему на плечо руку, как тоже делал часто. Тогда он постепенно разговорился.

– Капитан Кидд хочет взять меня в море.

Сердце у меня екнуло, словно корабль, идущий ко дну.

– Ты слишком молод, чтобы думать об этом, – ответил я.

– Мне почти шестнадцать. Есть юнги намного моложе!

– Босс не позволит, – сказал я и мысленно взмолился, чтобы так и вышло. – Неужели тебе не терпится покинуть отца?

– Нет! – вскричал он и обвил мою шею рукой. – Не в этом дело! Но в море я выучусь на матроса.

– На пирата ты выучишься, – сказал я.

Насмотревшись на экипажи этих приватиров, я содрогался при мысли, что Гудзон будет жить среди подобного люда.

Не успели мы войти в дом, как меня позвал Босс.

– Вот что, Квош, – сказал он. – Капитан Кидд желает купить Гудзона. Он сделал мне очень солидное предложение.

Я только переводил взгляд с одного на другого. Я не знал, что сказать. Затем опустился на колени. Это было все, что я мог сделать.

– Не посылайте его в море, Босс, – произнес я. – Он все, что у меня есть.