Книга Пыли. Тайное содружество Пулман Филип
– Он рассказывает, что случилось у него на фабрике, – переводил Паркер. – Рано утром туда ворвались какие-то люди с гор, согнали всех рабочих вместе и заставили, угрожая оружием, поджечь фабрику, поливая огонь драгоценным маслом. Затем приволокли бульдозер, перекопали сады до последнего уголка и залили почву отравой… – не знаю, какой… – чтобы там больше никогда ничего не росло. Смотрите, он плачет! Этот сад принадлежал еще его прапрапрадеду. Вся семья заботилась о розах больше ста лет. Его дети там работали и еще тридцать восемь человек рабочих.
Ропот гнева и сочувствия прокатился по залу. Судя пор всему, у многих случилось нечто подобное.
– Он спрашивает: куда смотрела полиция? Где была армия? Почему никто не защищал честных граждан – таких, как он и его семья? Кажется, его сын погиб в стычке с этими бандитами, которые после этого просто исчезли. Ни одного не поймали и не наказали… Где же справедливость, спрашивает он.
В голосе оратора звучали горе и ярость. Публика присоединилась к нему в едином порыве, завопила, захлопала и затопала. Всхлипывая и качая головой, фермер сошел с кафедры и вернулся на свое место.
– А из правительства тут кто-нибудь есть? – спросил Малкольм.
– Нет, только из местной администрации.
– А как отреагировало правительство?
– Выражают озабоченность… сочувствие… суровые предупреждения… и такой интересный осторожный тон, словно они слишком напуганы, чтобы критиковать вандалов.
– Да, все это, как вы говорите, очень интересно.
– Ну да. Но люди сердятся. Следующий оратор – из оптовой торговой ассоциации.
Последовало еще одно очень скучное выступление. Паркер шепотом пересказал краткое содержание, однако Малкольма больше интересовало происходящее в зале.
– На что вы там смотрите? – поинтересовался заметивший это Паркер.
– Я заметил две вещи. Во-первых, полиция исчезла. Во-вторых, все выходы закрыли.
Они вдвоем сидели в правом крыле предпоследнего ряда, совсем близко от выхода с этой стороны. Малкольма насторожил донесшийся оттуда – снаружи! – звук. Кажется, кто-то задвинул засов.
– Хотите, чтобы я продолжал переводить эту скучищу?
– Нет. Я хочу, чтобы вы приготовились вместе со мной высадить эту дверь. Когда придет время.
– Они открываются внутрь.
– Зато они не крепкие и не тяжелые. Что-то вот-вот произойдет, Брайан. Спасибо, что привели меня сюда.
Долго им ждать не пришлось. Не успел спикер закончить речь, как на сцене позади него возникли трое. Двое с ружьями и один с пистолетом.
Публика ахнула и затихла. Выступающий обернулся посмотреть, что там творится, побледнел и схватился за кафедру. Краем глаза Малкольм уловил какое-то движение на той стороне зала и обернулся. Дверь на мгновение отворилась – только чтобы впустить человека с ружьем и тут же захлопнуться. То же самое произошло у всех шести выходов.
Молодой человек с револьвером оттолкнул оратора и заговорил сам. Глаза у него были светлые, но волосы и борода – черные, густые и длинные, а голос – ясный, хрипловатый и полный спокойной уверенности.
Малкольм чуть наклонил голову к Паркеру.
– Он говорит, все, что вы знали до сих пор, теперь изменится, – перевел тот. – Знакомое и привычное станет чужим и диким, а то, чего вы и представить себе не могли, – нормальным и обычным. Это уже начинается по всему миру, а не только в Пизидии…
Двое вошедших встали по краям сцены лицом к залу. Никто не шевелился. Собравшиеся затаили дыхание.
– Вы с семьями и ваши рабочие слишком долго возделывали эти сады, – продолжал Паркер. – Властитель не хочет ваших роз, он недоволен, что вы выращиваете их так много. Ему отвратителен их запах, подобный вони дерьма самого дьявола. Те, кто растит розы, производит масла и духи, услаждают диавола и оскорбляют бога. Мы пришли, чтобы сообщить вам это.
Он на секунду замолчал. Фермер, столь страстно выступавший в начале, не смог сдержать себя – он оттолкнул стул и вскочил. Все трое вооруженных мужчин в мгновение ока развернулись на него и взяли на прицел. Человек заговорил без микрофона, но так громко, что слышно его было во всем зале.
– Он говорит, это новое учение, – зашептал Паркер. – Он о таком раньше не слышал. И отцы его, и семья, и родственники, что растят розы в соседней деревне, всегда думали, что исполняют божью волю, ухаживая за цветами, которые Он сотворил, и сохраняя красоту их аромата. Новое учение странное и чуждо всем, кого он знает, и всем в этом зале.
Человек с пистолетом стал отвечать.
– Новое учение заменит все остальные доктрины, потому что это – слово Божье. Никакие другие доктрины больше не нужны, – объяснил Паркер.
Фермер вышел из-за стола и надвинулся на говорившего. Его могучая фигура, красное лицо и горящий взгляд были так не похожи на холодность парня с револьвером! Фермер заговорил снова – еще громче, почти рыча:
– Что же будет с моей семьей и рабочими? С торговцами и ремесленниками, которые зависят от роз, которые мы выращиваем? Бог будет доволен, когда они начнут голодать и побираться?
Человек с револьвером ответил, и Малкольм наклонился к Паркеру, чтобы расслышать его шепот:
– Бог будет доволен, что они больше не занимаются греховным ремеслом. Он будет доволен, когда они отвратятся от своих ложных садов и устремятся к единственному, истинному, который находится в раю.
Стараясь не слишком вертеть головой, Малкольм окинул зал взглядом. Вооруженные люди с обоих флангов внимательно и неторопливо разглядывали публику от первых рядов до последних. Стволы оружия плавно перемещались вслед за взглядом, целя в головы.
– Что вы собираетесь делать? – спросил тем временем фермер.
– Вопрос не в том, что мы собираемся делать, – отвечал человек с револьвером. – О нас вопросы можно не задавать, ибо мы подчиняемся воле Господа, а она неоспорима.
– Не вижу я здесь никакой воли Господа! Я вижу мои розы, моих детей, моих рабочих!
– Об этом не беспокойся. Волю Господа сообщим тебе мы. Мы хорошо понимаем, что твоя жизнь сложна и полна противоречий, и тебя осаждают сомнения. Мы пришли, чтобы сделать ее понятнее и проще.
Фермер тряхнул головой и опустил ее, как бык под ярмом. Казалось, он пытался собрать все свои силы. Расставив ноги и упираясь ими в землю, хотя под его сапогами была лишь деревянная сцена, он прорычал:
– И какова же воля Господа?
Человек с револьвером ответил, а Паркер перевел:
– Ты выкопаешь и сожжешь все свои розовые кусты до единого. Сломаешь перегонный аппарат. Разобьешь каждый сосуд с дерьмом Сатаны, которое называешь духами. Такова воля Господа. В бесконечной милости своей Он послал меня и моих товарищей сообщить вам это и убедиться, что все сделано, как Он хочет, дабы твои женщины и рабочие могли жить жизнью, угодной Богу, вместо того чтобы осквернять воздух зловонием адских чанов.
Фермер хотел возразить, но оппонент поднял руку, и дуло револьвера замерло в паре дюймов от его головы.
– Вы разожжете огонь – огонь, что пожрет ваши сады и фабрики, – и он станет светочем чистоты и истины и воссияет над всем миром. Радуйтесь, что получили такую возможность. Нас тысячи и тысячи в Братстве святой цели. Слово Господа бежит быстро, как лесной пожар, и распространится повсюду. Скоро весь мир воспылает любовью к Богу и восторгом полной покорности воле Его.
Деймон фермера, старый грузный ворон, захлопал крыльями и щелкнул клювом у него на плече. Деймон того, кто обращался к нему, крупный, красивый пустынный кот цвета песков, стоял у его ноги, бдительный и напряженный.
– Я никогда не сожгу мои розы! – взревел фермер. – Никогда не отвергну правду, о которой мне говорят все мои чувства! Цветы прекрасны, а их аромат – дуновение небес! Вы ошибаетесь!
И ворон спикировал на кота, а кот ринулся навстречу ворону, но не успели они встретиться в воздухе, как парень с револьвером прострелил старику череп. Ворон исчез, фермер упал на подмостки. Из отверстия в его голове толчками вытекала кровь.
Все вскрикнули, но тут же замолчали под дулами ружей, одним движением вскинутых на плечи. Никто не произнес больше ни слова, лишь в разных частях зала слышались глухие всхлипывания.
Молодой человек снова заговорил:
– Это был пример того, чего отныне делать нельзя. Так будет с каждым, кто дерзнет ослушаться нас…
Некоторое время он продолжал в том же духе. Малкольм услышал достаточно.
– Куда выходит служебная дверь? – прошептал он Паркеру на ухо.
– В переулок справа от основного здания.
– Из переулка есть другой выход или это тупик?
– Единственный выход – мимо фасада театра.
Человек с револьвером закончил проповедь и теперь отдавал новые распоряжения.
– Берут заложников, – сообщил Паркер.
Оставшимся на сцене ораторам велели лечь лицом вниз и сложить руки на затылке. Некоторые из них были старыми и страдали артритом, но их все равно швырнули на пол. Затем шестеро у входов выступили вперед, и каждый ткнул дулом в ближайшего к нему человека из публики, приказывая встать и следовать за ним.
Одной из таких оказалась женщина прямо перед Малкольмом. Она уже начала было вставать, но тот опередил ее и показал пальцем на себя. Человек с ружьем безразлично пожал плечами. Женщина рухнула обратно на сиденье.
– Что вы делаете? – прошипел Паркер.
– Смотрите и увидите.
Малкольм шагнул в проход и поднял руки, повинуясь жесту бандита. Остальные заложники (двое из них – женщины) вереницей плелись к сцене. Малкольм глянул на них и пошел следом. Ружье то и дело упиралось ему между лопаток.
По краям подмостков были ступеньки. Заложники поднимались по ним вверх. Когда первой из женщин нужно было пройти мимо мертвого тела, под которым все еще расползалась кровавая лужа, ее пес-деймон вдруг завыл и отказался туда наступать. Она хотела взять его на руки, но стрелок, сильно толкнул ее в спину, и она сама упала в кровь. Женщина в ужасе закричала; другой заложник поднял ее, обнял и медленно повел дальше, не выпуская из рук, – она всхлипывала и была готов лишиться чувств.
Малкольм очень внимательно наблюдал за происходящим. Юноша с револьвером сделал одну крупную ошибку. По-хорошему, ему следовало позволить своему деймону-коту разобраться с вороном и не доводить дело до стрельбы. Ситуация с каждой секундой становилась все сложнее, а у вооруженной банды явно не было никакого плана на этот случай. Жертва, заложники, целый зал пленников… но в этот момент никто не держал их на мушке. Все бандиты собрались на сцене, куда привели заложников. В любую секунду кто-то в зале мог кинуться к выходу, попытаться выбраться… началась бы паника, давка, а в ней может случиться что угодно.
Молодой человек озирался, стремительно что-то просчитывал, прикидывал, потом отдал несколько отрывистых приказаний.
Трое из его команды повернулись и взяли сидящих в зале на прицел. Остальные трое жестами приказали шестерым заложникам, включая Малкольма, следовать за их главарем в кулисы слева. О том что главарь импровизирует, Малкольм догадался сразу, хотя приходилось признать, что молодой человек был силен и решителен. Если уж останавливать его, нужно делать это быстрее.
И это придется делать ему, Малкольму. В детстве ему нечасто случалось драться: он был крупным и сильным мальчиком и почти со всеми ладил, а в неизбежных сварах с ровесниками ему всегда мешали честность и рыцарственность. Но, к счастью, «Оукли-стрит» быстро его от этого отучила.
Едва они шагнули за кулисы, как подвернулся такой шанс, что трудно было поверить в подобную удачу. Что делать с такими случайностями, «Оукли-стрит» его тоже научила: хватай удачу за хвост и не мешкай!
Народу там столпилось много. Кругом висели длинные черные занавеси, качавшиеся и стороны в сторону и осыпавшие собрание пылью. Прямо перед ним стоял молодой человек с револьвером, недавно застреливший фермера, – и собирался чихнуть.
Малкольм тряхнул ближайшую к нему штору и обрушил еще более густой ливень пыли. На несколько секунд ткань отрезала их двоих от остальных. Юноша разинул рот, затряс головой и заморгал. Малкольм не стал ждать и пнул его со всей силы в пах. В это самое мгновение парень чихнул, выронил пистолет и сдавленно хрюкнул. Малкольм схватил его за волосы, резко поднял согнутую в колене ногу и изо всех сил ударил его об нее лицом. Затем перехватил одной рукой за бороду и круговым движением рванул ее в одну сторону, а волосы – в другую. Раздался громкий хруст, и деймон-кот пропал, не успело тело грохнуться на пол.
– Туда! – тихо скомандовала Аста где-то рядом с его головой.
Она висела на лестнице – выкрашенные черной краской железные перекладины торчали прямо из кирпичной кладки. Малкольм бесшумно взлетел над толпой; одет он был в темное, света тут почти не было, и увидеть их было почти невозможно, даже если знать, куда смотреть. К тому же повсюду колыхались черные шторы, в которых путались террористы и их заложники.
Аста уже сидела на колосниках и смотрела вниз сквозь металлический сетчатый пол. Внизу царили смятение и неразбериха: кто-то из вооруженных бандитов застыл как вкопанный, не зная, что делать дальше; заложники кричали от страха; на полу, торча из-под занавеса, лежало тело главаря. Малкольм присоединился к Асте на колосниках и затаился.
– Что дальше? – прошептала Аста.
– Через минуту они найдут его тело, и тогда…
Минута пройти не успела. Один из бандитов споткнулся о труп, недовольно и удивленно вскрикнул, потом разглядел препятствие и заорал уже во весь голос, поднимая тревогу.
Бандиты в зале реагировали по-разному: сначала никто не понял, из-за чего шум; те, кто подальше, громко спрашивали, в чем дело; те, кто поближе, рвались вперед через шторы и чуть не падали на одно мертвое тело и одно живое – тот, кто споткнулся первым, до сих пор в ужасе валялся рядом.
Положения не улучшали заложники, и без того растерянные и перепуганные. Пара человек воспользовалась неразберихой и кинулась наутек в темный лабиринт кулис. Другие сбились в кучу, слишком испуганные, чтобы двигаться, и этим только усугубили и шум, и давку.
– Не слишком хорошо они все спланировали, – заметила Аста.
– Вообще-то мы тоже.
Бандиты начали отчаянно спорить. Можно сколько угодно мечтать о том, чтобы заложники тихо исчезли, бросившись врассыпную, но приходится работать с тем, что есть. Рано или поздно спорщики придут к выводу, что единственным возможным убийцей может быть только пропавший заложник, его начнут искать, найдут лестницу, поднимут, наконец, глаза и пристрелят на месте.
Но это колосники, а они идут наверху вдоль всей сцены. С той стороны должна быть еще одна лестница. Аста кинулась туда и тут же вернулась: лестница была. Несколько секунд спустя Малкольм спустился вниз и оказался в точно таком же лабиринте из черных штор, но в правых кулисах.
Здесь его, однако, накрыли сомнения. Нужно избежать новых жертв среди невинных людей… но как? Он может запросто выбраться из здания незамеченным, но разве не должен он остаться и постараться спасти остальных?
– Вон отсюда, – прошептала ему на ухо Аста. – Безрассудная смелость до добра не доведет. Остановить банду, не разговаривая, невозможно, а мы не знаем их языка. От нас будет больше пользы снаружи. Как это поможет Лире, если нас тут пристрелят? А как только они тебя увидят, они именно так и поступят. Давай, Мал, шевелись!
Аста была права. Малкольм двинулся к задней стене – там наверняка должна быть дверь. Дверь нашлась, и даже незапертая. Очень тихо повернув рукоятку, Малкольм вышел и закрыл ее за собой.
Теперь он очутился в полной темноте; лишь где-то впереди в тусклом свете аварийной лампы тревоги виднелся узкий лестничный пролет. Прежде чем устремиться туда, Малкольм оглянулся на дверь: так и есть, засов. Спор внутри сделался громче; кто-то уже кричал, по сцене простучали шаги. В зале тоже шумели.
Стараясь действовать как можно тише, Малкольм задвинул засов. Аста вопросительно посмотрела на него.
– Нет, – покачал головой Малкольм. – Вон там должна быть еще одна дверь.
За лестницей обнаружился короткий коридор, совсем темный, но Малкольм уверенно шагал вперед: кошачьи глаза Асты видели все, что только можно было здесь увидеть.
На двери в конце оказалась не обычная задвижка, а рычаг, как на пожарном выходе.
– От них много шуму, – проворчал Малкольм. – Интересно, удастся ли нам не грохнуть…
Левой рукой за вертикальный штырь, правой – за рычаг. Остановиться и прислушаться. Дальний гул… голоса, не выстрелы. Толкнуть рычаг вниз… штырь пошел вверх.
Навстречу им из темноты хлынул холодный воздух, в котором стояли крепкие запахи краски, скипидара, клея. Они оказались в огромном пустом пространстве с высоким потолком.
– Декорационный цех, – прошептала Аста.
– Значит, на другой стороне должна быть дверь для доставки материалов. Видишь? Большая такая дверь.
– Впереди верстак… так, возьми левее… молодец. Теперь прямо. Еще пять шагов. Мы у задней стены.
Малкольм нащупал стену и двинулся вдоль нее вперед. Почти сразу же он обнаружил большие закрытые ворота, а рядом обычную дверь. Но только запертую.
– Мал, – успокаивающе сказала Аста, – рядом с ней на гвозде висит ключ.
Ключ подошел. Они очутились в маленьком внешнем дворе, за которым тянулся переулок.
Малкольм прислушался, но не услышал ничего, кроме обычного городского транспортного шума. Ничего необычного – ни полицейских сирен, ни бегущей толпы, ни криков, ни выстрелов. Они вышли из двора и повернули направо, чтобы оказаться перед парадным входом.
– Пока что все идет хорошо, – заметила Аста.
Театральное фойе сияло огнями, в нем было совершенно пусто – все, кто мог, наверняка сбежали. Войдя, он прислушался… Аста помчалась вверх по лестнице в бельэтаж. Из зала неслись голоса… несколько голосов, но ни один из них не кричал, не протестовал, не умолял. Казалось, что на заседании какого-то большого комитета обсуждают повестку дня.
Малкольм уже собирался идти дальше, когда с лестницы скользнула маленькая тень. Аста вспрыгнула на стойку контролера и тихо заговорила:
– Я не все поняла. Люди с ружьями все на сцене, они спорят с какими-то людьми из зала… Видимо, с фермерами, но там есть и несколько женщин. Кто-то накрыл тело застреленного ковром. Труп главаря тоже вытащили на сцену, сорвали занавес и накрыли его им…
– Что делает публика?
– Там плохо видно, но, кажется, в основном сидят на своих местах и слушают. А, и Брайан там! В смысле, на сцене. Похоже, ведет протокол.
– То есть никаких угроз? Никаких ружей?
– Ружья в руках у бандитов, но они ни в кого не целятся.
– Может, мне зайти обратно, туда?
– С ума сошел! Зачем?
Учитывая обстоятельства, это был очень разумный вопрос. Делать, собственно, было нечего.
– Тогда обратно, в «Кальвис».
Так назывался бар, где они сегодня встретились с Брайаном.
– Почему бы и нет, – согласилась Аста.
Примерно через полчаса Малкольм сидел за столиком со стаканом вина и тарелкой жареной баранины. В эту самую минуту в бар ввалился Паркер, как будто они так и договаривались. Он упал на стул и сделал знак официанту.
– Ну, что там? – спросил Малкольм.
– Все были сбиты с толку. Выгнали заложников обратно на сцену. Мы догадались, что у них что-то пошло не так, только не поняли что. Мне то же, что и этому джентльмену, – сказал он официанту.
Тот кивнул и испарился.
– А дальше?
– А дальше вмешалась удача. Оказалось, что в зале Энвер Демирель. Слышали о нем? Нет? Консервативный политик из провинции, молодой, очень умный. Он сам встал и вызвался – удивительная смелость! Бандиты были напуганы и, чуть что, дергались! Так вот, Демирель вызвался провести переговоры. Тут только до большинства дошло, что их лидер куда-то делся – учитывая, что говорил, при нем ни о каких переговорах с бандой не могло идти и речи.
Короче, они приняли предложение Демиреля и, должен признать, он был великолепен – а я, между прочим, никогда не считал себя его поклонником. Демирель всех успокоил, всем все объяснил. И тут мы узнали, что так напугало бандитов: их лидер, оказывается, убит, но никто не видел, как это случилось! Убийца бесследно исчез.
– Поразительно.
– Тут и я решил вмешаться. Такой хороший материал! Предложил свои услуги в качестве секретаря на переговорах. Демирель меня узнал, и все согласились. И он сдвинул всю ситуацию от насилия к дискуссии, понимаешь?
– Кажется, он действительно умен.
– И будет еще умнее, вот увидишь! Самая большая загадка была в том, кто убил их лидера. Его нашли в кулисах со сломанной шеей. Упал откуда-то? Или на него напали? А если да, то кто? Никого больше в зале не было; заложники озадачены и напуганы не меньше, чем эти горцы. И вот тут Демирель ввернул о божественном правосудии. Он услышал это от кого-то из заложников, подхватил и мастерски обыграл, не выдвигая никаких идей сам. Дескать, их лидер застрелил фермера, и возмездие пришло так быстро, что наверняка имело сверхъестественное происхождение.
– Весьма вероятно.
– Кто-то спросил, все ли заложники на месте. Устроили перекличку со всеми «да, был такой», «нет, такого не было». И все пришли к выводу, что раз никакое другое объяснение невозможно, среди заложников наверняка был ангел, который покарал лидера за убийство фермера и исчез – улетел домой, на небеса, не иначе.
– Думаю, так все и было.
– Ну, или в «Кальвис».
– Это вряд ли, – твердо ответил Малкольм.
Официант принес Паркеру заказ. Малкольм спросил еще бутылку вина.
– Как бы там ни было, – продолжал Паркер, – Демирель убедил их сложить оружие под его ответственность в обмен на возможность беспрепятственно покинуть театр и скрыться. Еще немного пообсуждали этот вопрос, и, наконец, все согласились. Бандиты так и сделали. Должен признаться, я полностью изменил мнение об этом человеке. Он все сделал просто превосходно! Постепенно изменил атмосферу и всю ситуацию, от кипения страстей к голосу разума, а там уже всем стало ясно, что даже позволить бандитам уйти безнаказанными и то лучше, чем допустить резню. И всем хорошо. Кроме бедняги-фермера, конечно.
– Все верно. Брайан, тот парень что-то говорил о… Братстве святой цели. Вы раньше о нем слышали?
Паркер покачал головой.
– Нет, для меня это тоже что-то новое. А что? Похоже на очередной лозунг – такой мог запустить любой из этих фанатиков.
– Скорее всего, так и есть. Что ж, обещание вы сдержали.
– Какое обещание?
– Показать мне что-нибудь интересное. Еще стаканчик?
Глава 27. Кафе «Анталья»
День уже склонился к вечеру: солнце скрылось за горами, и с каждой минутой становилось прохладнее. Надо было как можно скорее найти место для ночлега. Лира шла к центру города, мимо жилых и офисных многоэтажек, правительственных зданий и банков. Вскоре совсем стемнело, и на смену солнцу зажглись нафтовые фонари у магазинов и яркие газовые лампы, сиявшие из открытых дверей и окон. Запахло мясом на гриле и пряным нутом, и Лира поняла, что проголодалась.
В первой же гостинице, куда она заглянула, ей отказали. Выражение суеверного ужаса на лице портье без лишних слов объяснило ей почему. Во второй гостинице тоже отказали, рассыпавшись, однако, в витиеватых извинениях и оправданиях. Это были маленькие семейные заведения на тихих улочках, а не огромные сверкающие дворцы, где останавливались члены правительства, мошенники и богатые туристы. Возможно, подумала Лира, стоит попытать счастья в одном из них… но при мысли о расходах ей стало нехорошо. На третий раз ей повезло больше – просто потому, что молодая женщина за стойкой не проявила ни малейшего интереса к ее особе. Равнодушно дождавшись, пока Лира поставит подпись и возьмет ключ, она тут же снова уткнулась в свой глянцевый фотожурнал. Только ее демон-пес вроде забеспокоился, тихо заскулил и спрятался за ее стулом, когда Лира проходила мимо.
Номер оказался тесным, душным и обшарпанным, но свет включался, а постель была чистой. Имелся даже крохотный балкончик, выходивший на улицу. Можно было открыть балконную дверь, поставить стул на пороге и спокойно наблюдать за происходящим внизу.
Лира ненадолго вышла, заперев номер, и вернулась с ужином в бумажном пакете – шашлыком из мяса и перца, хлебом и бутылкой какого-то неестественно яркого оранжевого напитка. Сев на стул перед балконом, она поела без особого удовольствия: мясо оказалось жестким, а питье – на редкость противным. «Зато с голоду не умру», – мрачно подумала она.
Улица внизу была узкая, но чистая и хорошо освещенная. Прямо напротив оказалось кафе; столики на веранде пустовали, но внутри было полно народу и горел яркий свет. В магазинах, тянувшихся вдоль улицы слева и справа от кафе, торговали всякой всячиной: обувью, скобяными товарами, газетами, курительным листом, дешевой одеждой и сластями. Прохожих было много. Очевидно, ложились тут поздно и с наступлением темноты жизнь только начиналась. Люди не спеша прогуливались, болтали с друзьями, сидели, потягивая кальян, или торговались с продавцами в лавках.
Лира взяла одеяло с кровати, выключила свет и устроилась поудобнее, чтобы наблюдать за ночной жизнью. Ей хотелось смотреть на людей с деймонами: она так истосковалась по этой целостности, которой сама была лишена! В дверях одного из магазинов она заметила полного, лысого коротышку с пышными усами, в просторной синей рубахе. Он стоял совершенно неподвижно, отступая только тогда, когда нужно было впустить покупателя внутрь или выпустить обратно. Его деймон – мартышка с мешочком арахиса в лапке, с громким, жизнерадостным голосом – бойко болтала и с самим хозяином лавки, и со всеми его приятелями, останавливавшимися перекинуться парой фраз. Похоже, у него не было недостатка в друзьях.
Следующим внимание Лиры привлек нищий, сидевший на тротуаре. На коленях он держал что-то вроде лютни и время от времени извлекал из нее пару тактов печальной мелодии, всякий раз прерывавшейся мольбой о милостыне. Женщина в черном хиджабе о чем-то беседовала неподалеку с двумя подругами, а их дети громко препирались между собой и таскали сласти с соседнего прилавка.
Лира заметила, что деймоны детишек исподтишка наблюдают за продавцом и предупреждают детей, как только тот отвернется, – а дети, метнувшись к прилавку, хватают, что подвернется под руку. Матери все видели и ничуть не возражали, спокойно забирали у детей сласти и продолжали разговор.
Время от времени показывалась пара полицейских – в шлемах и с пистолетами на поясе. Неторопливо проходя по улице, они осматривали все кругом. Люди старались не встречаться с ними взглядом. По пятам за полицейскими шли их деймоны – крупные, мощные собаки.
Лира задумалась о княжне, вспоминая ее историю. Интересно, как звали ту танцовщицу и можно ли отыскать ее фотограмму в архивах левантийских газет? И что вообще происходит, когда люди влюбляются? Лира слышала об этом от своих подруг и знала, что деймоны подчас могут серьезно осложнить дело, но если все складывается хорошо, то, наоборот, помогают углубить чувства. Иногда девчонке мог понравится какой-нибудь парень, но вдруг выяснялось, что их деймоны равнодушны друг к другу, а то и враждуют. А случалось и наоборот: деймоны страстно влюблялись друг в друга, а их людей разделяла неприязнь. Рассказ княжны открыл Лире еще один вариант судьбы, которая может постичь человека. Но неужели действительно так бывает, чтобы человек сначала лишь притворялся, что любит, а потом и в самом деле полюбил? Она снова окинула взглядом улицу, плотнее завернувшись в одеяло. Толстяк в синей рубахе теперь курил сигару, время от времени давая затянуться и деймону-обезьянке, сидевшей у него плече, и громко болтал с двумя приятелями, чьи деймоны передавали друг другу кулек с орешками, с аппетитом щелкали их и бросали скорлупки в сточную канаву. Нищий лютнист стал наигрывать другую мелодию и даже собрал скромную аудиторию: двое детишек глазели на него, держась за руки. Маленький мальчик и его деймон ритмично кивали, почти попадая в такт. Дети-воришки со своими мамами уже ушли, а торговец сладостями, так ничего и не заметив, методично складывал и растягивал кусок красно-коричневой помадки.
Мало-помалу настроение у Лиры поднималось. До сих пор она не до конца сознавала, что живет в постоянной тревоге, – но лишь потому, что тревога была разлита повсюду, в каждой частице мира. И вот теперь она рассеивалась, как тяжелые серые тучи, которые становятся все тоньше, разлетаются клочьями и, наконец, исчезают, открывая чистое, ясное небо. Лира почувствовала, что вся она, включая и отсутствующего Пана, становится на удивление легкой и свободной. А потом поймала себя на том, что размышляет о розах и Пыли. Улица внизу, под балконом, была насыщена Пылью до предела. Каждая человеческая жизнь порождала Пыль, а та, в свой черед, поддерживала и обогащала человеческие жизни. От нее все сияло, словно тронутое позолотой. Лира ощущала этот свет почти физически, и он принес с собой состояние, которого она не испытывала так давно, что успела совсем забыть, и даже немного насторожилась, когда оно пришло. Это была тихая убежденность, не требующая никаких доказательств, стоявшая за всеми случайностями и обстоятельствами, – убежденность в том, что все хорошо, все идет как надо. И весь мир – ее истинный дом, как будто ее берегут некие великие тайные силы.
Так она просидела целый час, забыв о времени, купаясь в этом новом, давно забытом настроении. А потом легла в постель и сразу заснула.
Пантелеймон пробирался на юг. И на восток. Точнее он сказать не мог. Он старался держаться у воды – бежать вдоль реки, по берегу озера или моря, неважно, лишь бы была возможность нырнуть и уплыть. Городов и деревень он избегал. Местность становилась все более дикой и безлюдной, и Пан понемногу сам дичал, как будто превращаясь в настоящую куницу. Забывая, что он человек.
Но на самом деле он был человек или, по меньшей мере, часть человека. И чувствовал себя так же, как Лира: несчастным, виноватым и невыносимо одиноким. Если он когда-нибудь увидит Лиру вновь, то побежит к ней со всех лап. А она – казалось ему – побежит ему навстречу, и наклонится, распахнув объятия, и они поклянутся вечно любить друг друга и никогда больше не разлучаться. И все станет так, как было когда-то давно… На самом деле Пан понимал, что не станет, что прошлое не вернуть. Но ему нужно было хоть за что-то держаться темными ночами, а кроме воображения, держаться было не за что.
Когда он, наконец, увидел ее вновь, был жаркий день. Она лежала в тени оливкового дерева и как будто спала. Сердце Пана подпрыгнуло, он рванулся к ней… но это, конечно, была вовсе не Лира. Незнакомая девушка на несколько лет младше – на вид ей было лет шестнадцать, с платком на голове и в странной пестрой одежде, явно с чужого плеча: что-то из того, что было на ней надето, выглядело дорогим и новым, что-то – нищенским и поношенным, что-то – чересчур большим, а что-то – не слишком маленьким.
Выглядела она уставшей, голодной и грязной. Прежде чем заснуть – или, может быть, во сне – она плакала: на щеках все еще блестели слезы. Она была родом откуда-то из Северной Африки. И еще… у нее не было деймона!
Пан осмотрелся по сторонам, очень осторожно и тихо. Потом внимательно оглядел девушку и убедился, что прав: деймона не было, даже крохотного, вроде мышки. Никто не прятался у девушки под боком, никто не жался к щеке, никто не прятался за головой, покоившейся на подстилке из пыльного мха.
Значит, она в опасности. Двигаясь совершенно бесшумно, Пан взобрался на оливу, под которой она лежала, и стал осторожно прыгать с ветки на ветку, пока, наконец, не поднялся достаточно высоко, чтобы оглядеться. Вдали поблескивало море, вокруг белела гора, на склоне которой росла эта олива, среди выгоревшей травы бродило несколько тощих овец… Овцы! Значит, где-то рядом может оказаться пастух. Но Пан не увидел больше никого, сколько ни вглядывался. Что ж… можно договориться с этой девушкой. Можно делать вид, будто он ее деймон, и тем самым хотя бы оградить ее от подозрений.
Спустившись с дерева, он устроился у ее ног и задремал. Вскоре девушка проснулась, медленно, с трудом села, начала протирать глаза – и, наконец, увидела Пана. Вскочив как ужаленная, она попятилась и выкрикнула что-то, но Пан не понял что. Впрочем, и так было ясно: она поняла, что он – деймон, а не просто зверек, и, не увидев рядом человека, испугалась.
Он встал и приветственно кивнул ей.
– Меня зовут Пантелеймон, – произнес он, стараясь говорить как можно более отчетливо. – Ты говоришь по-английски?
Девушка его поняла – и снова оглянулась вокруг, напрягая глаза и, наверное, думая, что еще не конца проснулась.
– Где твой… – начала она.
– Я не знаю, – быстро сказал Пан. – Я ищу ее, а она, скорее всего, ищет меня. А где твой деймон?
– Мы попали в кораблекрушение. Наша лодка затонула. Я сначала подумала, он погиб, но потом поняла, что этого не может быть. Ведь я все еще жива. Вот только найти его не могу. Как, ты сказал, тебя зовут?
– Пантелеймон. А тебя?
– Нур Худа эль-Вахаби.
Все еще пошатываясь от усталости, девушка медленно села.
– Все это слишком странно, – вздохнула она.
– Да. Но у меня было время привыкнуть. Мы расстались вот уже… э-э-э… не помню точно, но, кажется, очень давно. А твой корабль когда утонул?
– Позапрошлой ночью… или позапозапрошлой… не знаю… Вся моя семья – мама, сестренка, бабушка – все мы плыли на лодке, потому что надо было бежать от людей с гор… это был не корабль, просто лодка… Потом мы столкнулись с настоящим большим кораблем. И все попадали в воду, все до единого. Матросы с большого корабля пытались спасти нас, но меня и еще некоторых унесло течением. Я кричала, пока не сорвала горло, а мой деймон куда-то исчез, и было так страшно и темно, совсем ничего не видно! У меня уже все болело, и я думала, что наверняка утону, и тогда Джамаль тоже умрет, где бы он ни был… это было ужасно, просто ужасно! Но потом взошло солнце, и я увидела горы и поплыла к ним, а потом показался берег, и я плыла, плыла и все-таки добралась… а потом заснула прямо на песке. А когда проснулась, то поняла, что придется прятаться от людей… ну, на всякий случай… ты понимаешь…
– Да. Конечно. Лира, наверное, тоже прячется.
– Ее зовут Лира?.. Мне пришлось воровать. Эту одежду я украла. И немного еды. Но все равно очень хочется есть.
– Где ты научилась так хорошо говорить по-английски?
– Мой папа – дипломат. Когда я была маленькой, мы жили в Лондоне. Потом его направили в Багдад. Мы были там в безопасности, но потом пришли эти люди с гор. Многие от них бежали. Папе пришлось остаться, но нас он отправил.
– Кто такие эти люди с гор?
– Никто не знает. Они просто приходят с гор и… – Нур Худа пожала плечами. – Люди бегут от них, по крайней мере, пытаются. Едут в Европу, но куда именно… я не знаю. Хочется плакать, но я уже столько плакала, что никаких слез не осталось. Я даже не знаю, жива ли мама… и папа, и Айша, и Джида…
– Но твой деймон точно жив.
– Да. Где-то там… он все еще жив…
– Может, нам удастся его найти. Ты когда-нибудь слышала про Синий отель? Аль-Хан аль-Азрак?
– Нет, а что это?
– Место, куда уходят деймоны, оставшиеся без своих людей. Я и сам туда иду.
– А почему ты идешь туда, если твоя девочка не там?
– Я не знаю, куда еще пойти. Может, твой деймон тоже там.
– Как, ты сказал, это место называется? Синий Хан?
– Аль-Хан аль-Азрак. Как я понимаю, люди его боятся.
– Это значит «Лунное селение». Или, может, «Лунный город». Не знаю, как точно сказать по-английски.
– А ты знаешь, где это? – с надеждой спросил Пан.
– Нет. Где-то в пустыне. Когда я ходила в школу в Багдаде, другие дети рассказывали про это место всякие ужасы. Мол, там водятся всякие упыри, привидения, люди без головы и все такое. Жуткие вещи. Так что да, сначала я его боялась. Но потом подумала: наверное, это просто выдумки, а на самом деле его не существует. Так что же, выходит, он все-таки есть?
– Я не знаю. Но собираюсь это выяснить.
– Ты правда думаешь, что мой деймон может найтись там?
Внезапно эта девушка опять напомнила ему Лиру – такую, какой она была несколько лет назад, еще до их взаимного отчуждения: напористую, любознательную, открытую, еще не простившуюся с детством, но уже познавшую боль.
– Да, – сказал он.
– А мы не могли бы…
– А почему бы нам не…
Они заговорили вместе и вместе умолкли, уставившись друг на друга.
– Я могу притворяться твоим деймоном, – сказал Пан. – Можем отправиться туда вместе. Если будем вести себя, как все, никто не подумает, что с нами что-то не так.
– Ты правда можешь?..
– Мне бы это тоже очень помогло. Честно.
Ниже по склону кто-то заиграл на тростниковой флейте. В ответ раздался тонкий, мелодичный перезвон колокольчиков: овцы потянулись за пастухом.
– Тогда давай так и сделаем, – сказала Нур Худа.
Читать бесплатно другие книги:
