Слева молот, справа серп Шахназаров Михаил

– А почему состав идет так медленно? – поинтересовался Марьин.

– Хуторяне и лоси должны внимательно прочесть название поезда, – пояснил Рома.

Малютка налил по второй. В дверном проеме появилась миловидная женщина. Черноволосая, фигуристая, зеленые глаза со смешинкой. Взгляд Джоки тут же сфокусировался над расстегнутой пуговицей вельветового халата. Грудь незнакомки пошло манила. Рома, наклонив голову, рассматривал точеные ножки и аккуратный педикюр.

– У соседей не найдется спичек?

– Только в обмен на имя, – предложил Андрей.

– Кристина.

Джоки прильнул к ручке девушки. Рома еле заметно кивнул. Пообещав вернуть коробок, Кристина удалилась. Марьин выглянул в коридор и, качая головой, по слогам произнес:

– Какое филе… А как она им виляет…

– Там не только филе. Там все на месте! – согласился Малютка. – А ты на глаза ее посмотри. Как у моей покойной таксы в период течки.

– Это я заметил. Она с подругой курить пошла. Подруга тоже хороша. И как мы их на перроне не заметили?! – удивился Андрей.

Рома криво усмехнулся:

– Это вы их не заметили. Кристина Пузанкина. Родители, когда имя давали, хотели накладку с фамилией исправить. Она – корреспондент заводской многотиражки «ВЭФ». Журналистка-многостаночница…

– Да, много ума не надобно, чтобы там писать, – ушел в критику Малютка. – Только фамилии меняй: «Вчера злостный нарушитель трудовой дисциплины Херякин вновь подвел коллектив… Сегодня лучший фрезеровщик пятого цеха Пиздюкиньш в очередной раз превысил… Завтра известная своими трудовыми достижениями паяльщица Мандюкова обещала перевыполнить…» Вот и вся журналистика. А ты, Ромка, я чую, и с ней успел покувыркаться.

– С ней – нет. С ее подругой было. Но не с той, что сейчас курить пошла.

– Так, может, групповичок соорудим, товарищи журналисты? – воспрял Джоки.

– Джоки… Групповик в купе?! Это уже не секс, а железнодорожная эквилибристика.

– Все зависит от настроения. У меня в сидячей ванне разок получилось. Правда, стоя.

– Сидячая ванна, горбатый «запорожец», будильники, которые не звонят… Как с этим жить без водки? – потянуло на философию Хузина.

Обслуживать знаменитостей Гвидо доводилось. Дома хранились автографы известных актеров. Фотографии с Расулом Гамзатовым и Валентиной Терешковой стояли в рамочках на полках секции. Эти снимки Шнапсте почитал за семейные реликвии. Подносил он блюда и важным товарищам из Москвы. Но в командировки и на обслуживание правительственных банкетов Гвидо не отправляли ни разу.

И все же официанта не покидало чувство легкой тревоги. Особенно после того, как увидел он кошмарный сон. Гвидо снилось, будто скачет он на коне. И конь не гнедой, не вороной, а в яблоках. На голове воина Шнапсте буденовка с большой красной звездой, а на плечах черная бурка. Но вместо погон – эполеты с золотой бахромой и аксельбант на груди. Где-то вдалеке слышны залпы орудий, горизонт разрисован всполохами от взрывов. Но Гвидо несется вперед, не ведая страха. И вдруг из-за пригорка появляется конный отряд. В его рядах и кавалеристы с пиками, и белогвардейцы с шашками, и гуроны с томагавками и луками. Но Гвидо не сворачивает с пути. Наоборот, он пришпоривает скакуна и мчится навстречу опасности. Врезается в гущу вражеской силы, и от взмахов руки его валятся на землю противники. А некоторые с исполненными страхом глазами сами разворачивают лошадей или каменеют от ужаса. И тут видит Гвидо, что в руках у него не шашка, не сабля, а огромный, размером с булаву, член с шипами. А еще видит, что подмога вдали появилась. Боясь осрамиться, пускает всадник коня галопом и сигает с обрыва в бурную реку. На этом моменте Шнапсте проснулся от собственного крика и тут же заглянул под одеяло.

Про сон Гвидо вспомнил после того, как узнал, что «Поезд дружбы» едет помогать сборщикам яблок. Конь был тоже в яблоках, а вместе с официантом поедут те, кого он считал врагами.

Интерьер вагона Шнапсте поразил. В голове СВ располагалась просторная кухня с удобной плитой, вытяжкой, большим столом и посудными шкафами. Полки двухместных купе были обиты дорогой материей. Ворсинки ковровой дорожки, постеленной в коридоре, блестели. Пространства между окон занимали небольшие акварели в деревянных рамочках, а плафоны светильников матового стекла украшали золотистые лепестки. В голове Гвидо пронеслась знакомая миллионам советских людей мысль: «И ведь живут же некоторые…» Тонкий голосок души добавил: «суки». В напарницы Шнапсте подобрали официантку ресторана «Сените» Ингу – длинноногую блондинку с узкой талией и внешностью дефицитной гэдээровской куклы.

Раздался короткий гудок. Состав начал медленно притормаживать у вокзала городка Огре. Громкоговоритель, как и на проводах, приветствовал, штамповал бравые лозунги, заглядывал в светлое будущее. Только голос был мужским и с латышским акцентом. Оркестра на перроне не наблюдалось. Местных пионеров решили не мучить. Явно подвыпивший старлей неуверенным движением отдал честь и широко улыбнулся. Согбенная бабулька радостно помахала клюкой, ощерившись желтыми зубами.

– Дурной знак, – с грустью проговорил Хузин.

– Где дурной знак? – спросил Малютка.

– Вон. Бабка клюкой помахала. А это дурной знак.

– Как ни манила эта поездка, но вся она и есть сплошной дурной знак, – поддержал Андрей Рому. – Вся она соткана из соблазнов и грехов, о которых говорил Шиндельман. Несколько шагов – и попадаешь в рог изобилия с приделанными к нему железнодорожными осями. Пойло, халявные деликатесы… Еще ближе – девушки, готовые совокупляться ночи напролет. А впереди ждут сборщицы антоновки и ранета. И двое суток полной свободы и бесконтрольности.

– Лицемеры и клоуны! Ваши коллеги могут лишь мечтать о таком презенте! Несчастные люди, морально забитые женами, детьми, тещами и начальством. Они только ищут повода вырваться на свободу! – возмущался Малютка. – Дурной знак… Когда это помахивание клюкой или костылем было дурным знаком, Ром?

– Для меня было и будет. Иду как-то по улице, а на тротуаре противоположной стороны соседка тетя Агния. В одной руке тяжеленная авоська. Ну, молоко там, картошка, порошок стиральный. А в другой руке клюка. Она машет ею и кричит: «Ромочка, милок, подсобил бы старухе немощной!» Я бегом через дорогу. Дотащил груз прямо до двери. Она в благодарности ударилась, обещала, что Бог никогда не забудет меня и моих близких. Ага… Не забыл. Вечером того же дня меня бросила Юля.

– С которой ты прожил ровно неделю, – подытожил Марьин.

Малютка наполнил рюмки:

– За добрый знак в лице Кристины Пузанкиной, попросившей спички.

В дверях купе возник средних лет мужчина. Один из тех, что благоухали парфюмом, гордо вышагивая по перрону. Малютка тут же вскочил и с подобострастной улыбкой протянул потную ладонь. Марьин с Хузиным привстали, робко кивнув головами. Бросив взгляд на столик, гость неодобрительно покачал головой:

– Рановато… Рановато начинаем товарищи.

– Андрей Витальевич, поверьте, всего-то по чуть-чуть. За добрую дорогу и успешную работу в райских кущах.

– Мы вообще народ не злоупотребляющий, – решил поддержать Малютку Рома. – Водку считаем если не врагом, то уж точно не другом.

– А кем вы ее считаете? Не товарищем же, – быстро отреагировал незнакомец.

– Товаркой, – решил пошутить Марьин.

– Ну… пусть будет товаркой. Только хотелось бы, чтобы эта товарка не довела вас до состояния поросячьего визга. Поезд будут торжественно встречать на лимбажском вокзале. Надеюсь, ваш вид не огорчит жителей городка. И, как мне кажется, вы, товарищ Колодяжный, должны ехать в нашем вагоне.

Похожий инструктаж номенклатурщик провел со всеми пассажирами вагона. Телевизионщиков призвал быть особо бдительными. Чтобы фокус не потеряли.

– Просто умом повредиться, – Хузин выпил без тоста. – Едем на обычную попойку, замаскированную лозунгами под сбор яблок, а впечатление такое, что это бронепоезд, которого заждался погибающий отряд красноармейцев. Кто этот высоконравственный мудак, Джоки?

– Ответственный за пропаганду – Симодин Андрей Витальевич. «Мудак» – это ты мягковато про него. Видел, аккордеон холуи тащили? Вот на нем этот трезвенник нам еще сыграет. Он на меня, сучонок, вообще молиться должен. Поехали в Москву делегацией. Поселили нас в гостинице «Минск». А половину этажа, на котором мы проживали, отдали под ремонт. И одно крыло было полностью заставлено столами какими-то, тумбочками, этажерками. А этот пропагандист херов познакомился в кабаке с хорошенькой молдаваночкой. Я уже спать укладываться собрался, как вдруг слышу грохот, вопли душераздирающие. Выбегаю в коридор, мчусь на крики. А доносятся они аккурат из этих мебельных завалов. Картина была, я вам скажу, просто незабываемая. Он эту командировочную решил прямо на пыльном столе отодрать. А конструкции благодаря их резким колебательным движениям пошатнулись и грохнулись. Лежит этот пи. дюк Симодин, брюки приспущены, голая жопа потолок рассматривает. Под ним эта смуглянка блядовитая темпераментно трепыхается. А я же поначалу и не понял, что он в ней застрял, как спичка в пластилине. Тупо спрашиваю: «Что с вами случилось, Андрей Витальевич?» Он мычит. Пострадавшая на своем языке причитает. А ведь надо что-то предпринимать. Под угрозой будущее настоящего партийца. И мое, кстати, тоже. Честно? Первым желанием было схватить валяющуюся под ногами столешницу и что есть силы треснуть по его бледным ягодицам. Но я это желание в себе подавил.

– А вот я бы не подавил. Я бы врезал. И не раз. Это же такой искус! Голая попа бездельника и карьериста, его испуганное лицо. Сто процентов бы врезал.

– Вот в этом ты весь, Рома. И ехал бы потом в вагоне, где вместо занавесочек решетки. Я недорассказал. На шум горничная прибежала. Хорошо, с юмором оказалась тетка. Валентиной звали. Увидев этот «бутерброд», сначала глаза из орбит выкатила, потом ладошкой рот прикрыла и хихикать давай. Я ее в сторону отвел, сунул пятерик и говорю: «Валя, мне и самому смешно. Им больно, а нам смешно. Валентина, сжальтесь. Отыщите в этой гостинице хоть одного врача. А с меня бутылка бальзама, которую я родне привез. „Скорую“ в этом случае вызывать никак нельзя». Валентина – на поиски спасителя, а я эту парочку решил оттащить. Не дай бог, кто заметил бы. Вот это была сцена. Два раненых бойца полового фронта. Симодин от стыда ярче пожарной машины окрасился. Лепечет, мол, не забуду тебя, Йозеф ты мой дорогой. Человечище ты отважное и сердобольное. Через минут десять появилась Валя. А рядом с ней мужик здоровенный. Черный, как горилла, в спортивном костюме дорогом и с чемоданчиком. Оказалось, врач дагестанской команды по вольной борьбе. Я его глаза как увидел, думал, всех поубивает. И этого идиота с зажатым писюном, и меня, и молдаванку. А он молча раскрыл чемоданчик, достал шприц и укольчик молдаванке сделал. Бросил короткое «пиляти епаный» и ушел. Тиски раскрылись, довольный Симодин повалился на бок. Хорошо, сознание не потерял. Я его почти до утра водкой отпаивал. Он мне в любви клялся, обещал не забыть. Вот такая вот он сука. Сука и лицемер… Ладно, пойду я с начальством водки попью.

После визита Симодина Рома погрустнел. Все построено на лжи и страхе, которые так близки. Лгуны постоянно бояться разоблачения. Трусы безбожно лгут. Вся страна ходит строем, лжет и боится. Даже те, кто покидает ее навечно, используя легкую форму эмиграции. Это Юлик Вейс назвал уход в мир иной тяжелой формой. А потом уехал в Германию. И тоже врал. Говорил, как ему невыносимо плохо в Риге. Квартира, машина, дача в Юрмале, место в хозторге. Плохо?! Да просто шикарно! Юлика гнал страх. Страх перед возможной отправкой в зону. А он твердил о желании быть свободным духом. Трудится водителем в Дюссельдорфе, шлет сестре Вике посылки с джинсой и паровозиками для ее сына. Но продолжает лгать. В ФРГ ему много хуже, чем было в Союзе, а он пишет, как счастлив. Рабскую психологию быстро не вытравить. Нужны годы. Иногда и они не в помощь. Рома вспомнил одноклассника Сашу Боборыкина. Тот с детства слыл бунтарем. Закончил мореходку, начал ходить по Балтике на рыболовецкой посудине. Кораблик был недалеко от нейтральных вод, когда Сашка достал ракетницу и загнал весь экипаж в трюм. Двинул на Швецию. Боборыкина сгубило присущее многим советским людям разгильдяйство. К побегу он подготовился неважно. Не рассчитал количество солярки. Плавучая железяка встала. На горизонте замаячил катер погранохраны, а с ним и немалый срок. Сашке отгрузили десять лет строгача. Но он и в зоне не сломался.

Иногда и Рому посещали мысли об отъезде. Но вариант Боборыкина его не устраивал. Усмотрев в разделе «знакомства» несколько почти одинаковых объявлений, Рома задумался. «Молодая женщина, 30–62—168, познакомится для серьезных отношений с мужчиной 30–60 лет. Желательно евреем. Возможен переезд». По одному из таких объявлений Рома позвонил. Заплетающимся языком сказал, что у него в друзьях есть очень симпатичный еврей Боря Цейтлин, которого он может уступить за хорошие комиссионные. Хузина не поняли. Грубо послали. Рома подумал, а не написать ли объявление: «Молодой, интересный мужчина медленно погибает. Увезите меня отсюда куда подальше. Кубу и Северную Корею не предлагать».

– Долго ты еще будешь на деревья с умным видом любоваться?

– Андрюха, мне стало тоскливо. Эта амеба, Симодин, все настроение испохабил. Сижу вот и думаю. Может, свалить отсюда куда, а? В Штаты или в Германию, например.

– Полагаю, что этого делать не стоит. Ни тебе, ни мне.

– А вот почему? Объясни почему?

– Там нужно хорошо делать то, к чему мы с тобой плохо приучены, Рома. Там нужно работать. И мы не слесари, не токари, не плотники. Это им там себя найти легче. А мы журналисты, которые способны писать только на родном языке.

– Ну… Есть же альтернативные нашим, советским, изданиям. Есть радиостанции.

– А вот это уж точно не про меня. Как здесь ни херово, а в предатели записываться не собираюсь. Что касается газет и «вражеских голосов» – я пас.

– Ну да… Половину жизни врать здесь, чтобы оставшуюся ее половину врать там. Хотя… То на то и получается. Только географические координаты изменятся. И все же уехать мне хочется, Андрюша. Можно заявиться в пароходство, наняться моряком. А потом уйти в первое и последнее плавание.

– Рановато, думаю.

– Я про побег. У меня знакомый в пароходстве. Подсобит, если что. Другая жизнь, другие лица… Никакого тебе дефицита. Возьми этого бедолагу Шнапсте. Живи он в той же Голландии, давно бы увеличил себе хер вполне легальным способом и не знал бы горя.

– Мы бы и там нашли лазейку, чтобы в неприятности вляпаться. Продали бы какому-нибудь негру препарат для уменьшения хера. А вот интересно, Ром… Это правда, что у негров гениталии чуть ли не полметра? Валька Савин после поездки на Кубу рассказывал. Ему, конечно, верить себе дороже. Но говорит, что причиндалы у них просто огромадные.

– Андрюш, он что, совокуплялся там с неграми?

– При чем тут совокуплялся? На пляж ходил. И видел те самые радужные картины, которые ты Шнапсте расписывал. Про выпуклые плавки, взгляды женщин… А еще рассказывал, что от наших чернокожих друзей исходит очень специфический запах. В общем, после поездки на Кубу Валька стал таким же расистом, как и ты.

– Андрюша, если ты про случай с ходячим «рубероидом» – не надо.

Хузин опрокинул рюмку. Случай, о котором упомянул Марьин, он вспоминать не любил. В тот вечер решил побыть в одиночестве. Зашел в бар «Лира». Легкая музыка, красивые оконные витражи, атмосфера грусти. Через полчаса место напротив занял пьяненький негр.

– Здрьяйствуй! – проговорил африканец.

– И тебе здравствуй! – спокойно ответил Рома.

– Я хочу с тобой говорьить.

– А я не хочу. Извини, но настроения нет.

Баклажановый человек ярко блеснул улыбкой. Придвинул к себе Ромин коктейль, плюнул в него и рассмеялся. Рома тоже рассмеялся. Чуть привстав, впечатал в физиономию иностранного гостя мощнейший джеб. Плохо воспитанный собеседник с шумом грохнулся на спину, по-киношному задрав к потолку ноги. Роме удалось бежать. Бить можно было кого угодно. Кроме детей, стариков, женщин и негров. Нанести удар представителю вечно угнетаемой расы равносильно глумлению над вождями мирового пролетариата. Если за плюху в лицо соотечественника можно отделаться сутками или штрафом, то за удар товарища из дружественной страны грозил неминуемый срок. Рома взял отпуск за свой счет. В центре города не появлялся. Через несколько дней попросил Андрея сходить в «Лиру» и поинтересоваться обстановкой. Вышибала Нормунд хорошо знал обоих. Сказал, что переполох случился нешуточный. Допрашивали весь персонал, включая посудомоек. Простые обыватели негров не жаловали. В разговорах между собой называли не иначе как «черножопыми макаками». И поэтому все работники «Лиры» чуть ли не хором заявляли, что видели Хузина в заведении первый раз и не помнят, как он выглядит.

– Ром, у меня предложение, – перешел на другую тему Марьин. – Мы пока вроде как в состоянии, позволяющем вершить ратные подвиги. Давай отпишемся. Ты о самой поездке, а я интервью с председателем колхоза сделаю. Фамилию и регалии потом добью.

– Рядом девки, бутылка только наполовину выпита…

– Ром, у нас еще две ночи впереди и обратная дорога.

Хузин достал блокнот.

«День первый. В такие минуты чувствуешь особую гордость за нашу Родину. За наших тружеников, их достижения и подрастающую смену, готовую и дальше славить успехи великой страны. С первого перрона рижского Центрального вокзала отправляется „Поезд дружбы“ с десантом из руководящих работников пролетарского райкома партии и передовиков завода „ВЭФ“. Радостные оркестранты выдают первые аккорды „Прощания славянки“, с гордостью на лицах салютуют пионеры. Жены и дети машут улыбающимся отцам семейств. А в вагонах мы уже видим настоящее подтверждение лозунга: „Народ и партия едины!“ За одним столом – инженерно-технические работники и те, кто ведет нашу партию к новым свершениям. На скатерках появляется нехитрая снедь. Вареные курицы, яйца, огурцы, бутылки боржоми. Еще совсем немного – и этих людей ждет радушная встреча на вокзале городка Лимбажи, а потом два насыщенных трудовых дня в благоухающих яблоневых садах…»

Марьин задавал вопросы и сам же на них отвечал:

«Трудовому пути председателя лимбажского колхоза имени XXV съезда КПСС Яна Яновича Хуянова может позавидовать любой его коллега. Еще мальчишкой он бредил желанием стать полезным советскому сельскому хозяйству. Учился в школе, а после уроков бежал помогать старшим. Интервью с человеком интереснейшей судьбы мы и представляем вашему вниманию.

– Ян Янович, ваше хозяйство по праву считается одним из лучших в республике. В чем секрет успеха?

– Слагаемых много. Но прежде всего это направляющая рука партии, которая сплачивает наши ряды, позволяя добиться значимых успехов в деле сбора урожая.

– Рижский десант стал традицией. Что он для вас прежде всего?

– Прежде всего это рука. Рука помощи, без которой нам было бы трудно. Кажется, что два дня – это мало. Но за эти два дня наши шефы оказывают нам неоценимую помощь в сборе урожая яблочных культур…»

– Ром, а есть понятие «яблочные культуры»?

– Есть, Андрюша. Яблочная шамурла «Тайзелс» с бородатым алкашом в шляпе на этикетке. А еще кальвадос, который так любил Хемингуэй, но который нам попробовать, судя по всему, не суждено.

Когда до прибытия мини-состава в Лимбажи оставалось чуть более получаса, в купе зашел Малютка Джоки.

– Хе! А я думал, вы уже девушек окучиваете и ко второй полбанке приступили.

– Джоки, а мы решили байку сейчас написать. Неизвестно, в каком состоянии будем обратно возвращаться. И приезжаем аккурат к выходу Матвеича из отпуска.

– Правильно, Ромка. Но Матвеич вас все равно взгреет.

– А как обстановочка в святая святых? – спросил Марьин.

– Святая святых – это вагон с провизией, Андрюша. А в правительственной гостинице на колесах ничего особенного. Халдей ваш шустрит вовсю. Лебезит, улыбается. Симодин отвел меня в сторону и заговорщическим тоном сказал, что так было надо. Это он про инструктаж в плане поведения, гондон эдакий. Парочка партийных авангардистов уже изрядно весела. То есть все развивается строго в соответствии с канонами жанра.

Здание железнодорожного вокзала городка Лимбажи больше походило на игрушечный домик. Желтые стены, бурая черепица крыши. В свежевыкрашенных рамах блестели отдраенные стекла. На просторной площадке перед входом толпились встречающие. Репертуар местного оркестра не утомлял идейным подтекстом композиций. Музыканты играли веселенький марш. В центре пятачка вытянулась стойка с микрофоном. По бокам разместились колонки из местного Дома культуры и два вазона с цветами. Первым взял слово городской глава, товарищ Струпулис – высоченный мужчина с красным лицом и сизым носом. Хузин кивнул в сторону выступающего и вполголоса произнес:

– Наш человек, Андрюха. От загара и стыда так не краснеют.

– Но лицо доброе. А вот руки так, как у него, от волнения точно не дрожат.

Струпулис говорил о радости, показателях и новых прорывах. Микрофонную эстафету принял председатель пролетарского райкома партии Солодов. Сказал, что умножат и закрепят. За ним слово держали директор завода «ВЭФ» и главный по колхозному хозяйству.

– А вот интересно, хлеб с солью они уже выкатили, – ударился в размышления Андрей. – А что нужно поднести гостям по латышскому национальному обычаю?

– Поднос копченой салаки и ковш с домашней бормотухой, – нашелся Рома.

Малютка тяжело вздохнул:

– Ну что вы за суки, а? Я же просил оставить эти разговоры при себе.

– Джоки, мы всего лишь строим догадки. И делаем это вполголоса.

Малютка отошел в сторонку. После выступления партийно-колхозного официоза к микрофону засеменила высокая женщина в национальном латышском костюме. С радостью объявила о начале выступления детского танцевально ансамбля «Огненные ежики».

– Какой идиот им название придумывал? – не удержался Марьин.

– На этих землях издревле язычники жили. Первые поселения ливов именно здесь обнаружены. Зов предков. Все огненное. И главный тотем, и ежики, и вода, – пояснил Рома.

Сельские детишки задорно отплясывали под незамысловатый мотивчик. На лицах присутствующих застыло умиление. Исполнив два номера, запыхавшиеся танцоры раскланялись и скрылись за дверьми вокзала. Женщину в народном костюме сменил мужчина в дирижерском фраке.

– Господи, только не это, – взмолился Рома.

– Сюрреализм латвийской глубинки. Мужчина во фраке на железнодорожном вокзале. Это как ананасы в томатном соусе…

Разведя руки в стороны, хормейстер вскинул подбородок и объявил о начале выступления хора мальчиков «Селга». Выстроившись в два ряда, детишки огласили округу мелодичными завываниями. Андрей не унимался:

– Хор, наверное, в честь радиоприемника назвали. Поют так же хреново, как он вражеские голоса ловит.

– Они не поют, а воют. Просто нам с тобой не понять высокую эстетику таких песнопений. Помнишь, ко мне друзья из Еревана приезжали? Светкина подруга, Андра, та, что из консерватории, решила помочь с культурной программой. И повезла на Праздник песни…

– Помню, ты рассказывал. После третьей песни твои армянские друзья впали в состояние транса, а какой-то Гагик потом всю ночь этой Андре мстил. Рома, а пойдем-ка лучше в вагон. Кажется, это надолго.

Проходя по коридору, Хузин увидел Калвитиса. Главред «Сельской жизни» жадно вгрызался в бутерброд с ветчиной. Рома остановился и, немного подумав, обратился к жующему:

– Товарищ Калвитис, приятно кушать.

– Спасибо, – с трудом выговорил толстяк.

– Товарищ Калвитис, а вы знаете, что каждую секунду в странах Африки умирает несколько детей? Они пухнут от голода.

Едва не подавившись, Калвитис отер салфеткой поблескивающие от жира губы:

– А к чему вы это сейчас сказали?

– А к тому, что есть такое замечательное слово «солидарность». И если вы хоть денек побудете солидарны с голодающими детишками Нигера или Сомали, то значительно улучшите свое духовное и физическое здоровье.

– Хузин, кажется, так звучит ваша фамилия? А вы знаете, товарищ Хузин, сколько людей умирает ежедневно от пьянства и алкоголизма? И не в Африке.

Андрей оттащил Рому, когда тот пытался зайти в купе.

– Ром, ну хватит ерундой маяться! Ты же Малютку подставить можешь!

– Он мне категорически неприятен. Если я ему физиономию не отрихтую, буду считать наш вояж пустым и никчемным. Все отвратительно, все! И рожа, и фамилия дефекационная. И ест он мерзко.

– Рома, у нас проблемы. Много проблем. Обманутый официант с хером, который никогда не вырастет. Впереди рандеву с Матвеичем. Твой разлад с Зоей… Ром, пообещай мне, что Калвитиса не постигнет участь негра из «Лиры».

Хузин поклялся, что травмировать соседа по вагону не станет. Пока юные хористы испытывали терпение собравшихся на перроне, Рома с Андреем успели выпить по две рюмки. Пение стихло. Друзья вновь появились у импровизированной сцены. Малютка Джоки общался с интересной дамой. Возраст около полувекового, облачена в строгий костюм пиджак-юбка. Малютка, поддакивая, кивал головой. Пассажиры из вагона для привилегированных размещались в новеньком «Икарусе». Закончив беседу, Джоки подошел к Роме с Андреем.

– Джоки, что за сексуальная фурия, словам коей ты внимал? – поинтересовался Рома.

– Фурия отвечает в горкоме за культуру. Антонина Ульяновна Жмакина зовут.

– И в каком купе едет эта пышногрудая бестия?

– В четвертом. Почему спрашиваешь, Ром?

– Нравятся мне такие. В этом возрасте они стараются воплотить все свои тайные желания. Ты ее берешь во все числительные и знаменательные, а она между стонами отрывками из «Руслана и Людмилы» голосит.

– Рома, прекращай, Рома! Ты же меня под нож пустить можешь. Забудь о Жмакиной. Я сейчас обрисую дальнейшую программу. Товарищей повезут на банкет. Часть из них заночует в охотничьем домике для гостей. Остальные вернутся поздно. Я сказал, что остаюсь для поддержания порядка и дисциплины. Другие участники развлекательно-трудового турне могут знакомиться с местными достопримечательностями.

– Джоки, а какие в этом городишке могут быть достопримечательности?

– Ром, здесь население около десяти тысяч. Наверняка есть чем себя занять. В магазины заглянуть можно.

– Нафталином подышать?

– Почему? На периферии снабжение всегда лучше, чем в Риге. У меня знакомый с месяц назад заехал в какой-то городишко неподалеку от Елгавы. Зашел в сельпо за сигаретами, а там все в одном котле. Резиновые сапоги, килька в томатном соусе, погремушки с зелеными медведями и красными уточками. Смотрит, джинсы лежат «Wild Cat». Он подумал, галлюцинации. Спросил у продавщицы не по талонам ли и сколько пар в наличии. Оказалось, еще шесть осталось, и никаких талонов не надо. Он ей конфеты, шампусик – и в Ригу за деньгами. Через два дня полтыщи целковых чистого навара на карман.

– Еще одна байка а-ля ковер с великим Мао, – прокомментировал Рома. – Знаем-с. Про японские телевизоры шириной с сигаретную пачку, французские духи и выигрыши «Волги» в лотерее «Спринт» божьими одуванчиками на излете. Ладно, а на завтра какой распорядок?

– Завтра в девять за нами приедут автобусы и повезут в сады. А про джинсы – чистая правда.

– Хорошо. Пусть будет правда. И послезавтра в девять тоже приедут автобусы и тоже повезут в сады? – с недовольной интонацией спросил Марьин.

– Угадал. Но ты, Андрюша, сам все прекрасно понимаешь. Работать нам там вряд ли придется. Единственная проблема – ранний подъем.

– В состоянии похмелья это проблема номер один, – подвел итог Хузин.

Поблизости с вокзалом располагался небольшой рынок. Местные крестьяне торговали картошкой, солеными огурцами и яблоками под крытым шифером навесом из наспех сваренных железных рам. На облезлой краске покосившегося стенда выгорали афиши. В пятницу и субботу Дом культуры приглашал на танцы от диско-студии «Фанта». В кинотеатре крутили фильмы «Пираты двадцатого века» и «Гонщик серебряной мечты». Старых дев радовали объявления курсов кройки, шитья и вязания. Увидев репертуар кинотеатра, Рома оживился:

– Малютка, мы же с Андрюхой ради хохмы на «Танцора диско» зарулили в «Палладиум».

– Я с вами после «Каскадеров» в кино не ходок.

– На этот раз было веселее. Пошли на дневной сеанс. В зале прыщавые прогульщицы уроков, несколько молодых бездельников и целая армия старушенций, вооруженных носовыми платками. Сидим, «Моку» из горла потягиваем, смеемся в ладошки. И на сцене, где мамашу Джимми высоким вольтажом к «Стратокастеру» приварило, наш веселый друг Андрюша хватается за голову и начинает голосить: «Нет! Я не верю! Спасите эту несчастную женщину! Сделайте же что-нибудь, о бездушные варвары! Искусственное дыхание, массаж сердца, клизму, в конце концов! Хинди руси бхай бхай!» Все поначалу подумали, что у Андрюшеньки на фоне разыгравшейся кинотрагедии мозговое помутнение. А когда поняли, что он так шутит, обстановка накалилась. Бабульки кобрами зашипели, палочками начали зловеще постукивать… Пришлось пересесть на другой ряд. Но там еще веселее стало. На экране кричат: «Пой, Джимми, пой!» А наш Андрюшенька поддерживает, болеет за танцора. Орет: «Пой, бл. дь, Джимми! Пой, как Лещенко и Оззи Осборн! Пой, как Роза Рымбаева, бл. дь, Джимми! Не обламывай, пой!» Угомонился, когда билетерша сказала, что в ментовку позвонит.

– Было дело. А вообще, конечно же, извращение полное. В дневное время пить из горла ликер, да еще и на индийском фильме, – вздохнул Марьин. – До сих пор стыдно.

Таких городков, как Лимбажи, в Прибалтике много. Двух-трехэтажные домишки еще довоенной постройки, притулившиеся на мощеных улочках. Зеленые парки с красивыми аллеями. Небольшие церквушки и костелы. На окраинах – частные особняки с ухоженными газонами и «жигулями» у ворот. Горожан, оказавшихся здесь впервые, хоть на мгновение, но посещает желание остаться. Забыть о спешке, бытовых неурядицах, столичном ритме. Бывало, Рома задумывался о возможном переселении в провинцию. Особенно в моменты, когда его мучило моральное похмелье. Когда взгляды всех прохожих казались осуждающими, светофоры слепили глаза, а машины так и норовили выехать на тротуар, чтобы сбить его, Рома видел домик красного кирпича, увитую плющом веранду, светлый кабинет с массивным столом. На нем – ворох бумаг и пишущая машинка. За окном слышны детские голоса, из кухни доносится запах жаркого, магнитофон звучит голосом Роберта Планта. Иногда такие картинки проступали в сознании настолько явственно, что Рома переставал слышать шум улицы, голос Андрея и упреки Зои. Но Рома отлично понимал, что все эти мечты неосуществимы. Через неделю он заскучает по уютным рижским барам, шумным компаниям и флирту, быстро перетекающему в постельные отношения.

Малютка Джоки, хорошо разбирающийся в истории, увлеченно рассказывал о Лимбажи. О поселениях ливов, старинном названии Лемзал и замке крестоносцев. Поведал о том, что именно в этих краях долгое время жил барон Мюнхгаузен. Любящий поспорить Марьин категорически отказывался в это верить, доказывая, что титулованный врун вообще персонаж вымышленный. Пока Малютка пытался доказать обратное, Рома заметил расположившийся на противоположной стороне улицы магазин. Над зеленой вывеской «Промтоварный магазин» желтело название «MARA».

– А они тут романтики. Промтоварный – он и есть промтоварный. А они ему имя женское дали. И не самое противное.

– Уверен, что сейчас что-нибудь интересное прикупим. Андрюше все равно не докажешь, что Мюнхгаузен – персона вполне реальная. Что жил, охотился, любил женщин, врал и веселился.

В магазине пахло резиной, стиральным порошком и сыростью. На прогнувшейся вешалке собирали пыль кривые швы мрачноватых костюмов. Зимние куртки с капюшоном походили на пластмассовые скафандры. В хозяйственном отделе лежали мотыги, медные тазы и черные поливочные шланги, напоминающие дохлых гадюк. Полноватая женщина нехотя поднялась с табуретки, опершись пухлыми руками об исцарапанный прилавок. Рома увидел открытую коробку ярко-синего цвета. Картонка покоилась в окружении страшноватых сандалий и перчаток из мешковины. В ней лежали дутые сапоги. Настоящие дутики шведской фирмы «Карлссон». Цены у фарцовщиков на такую обувку были запредельными. В магазине «MARA» они стоили всего двадцать рублей. Поздоровавшись с продавщицей, Хузин робко спросил:

– Скажите, а сорок третий размер есть в наличии?

– Это и есть сорок третий, – громко ответила женщина.

– А сколько еще пар есть?

– Только эта осталась.

– Феноменальное везение! – выпалил Марьин. – Одна пара, а размер твой, Ромка.

– Заверните мне, пожалуйста, – вежливо попросил Хузин.

Женщина недовольно хмыкнула:

– Так они на одну ногу. На левую. Или у вас со зрением плохо?

Определение парности дутых сапог понятие несколько абстрактное. Различить их можно только при ближайшем рассмотрении.

– То есть… То есть как это на одну ногу? – с трудом выговорил Рома. – У меня две ноги. Две полноценных ноги, которые я хочу обуть.

Не успела женщина ответить, как помещение наполнилось громким хохотом. Малютка гоготал, облокотившись о стену. У присевшего на корточки Марьина из глаз текли слезы.

– Молодой человек, я вам еще раз повторяю. Оба сапога на одну ногу. На левую ногу.

Рома отказывался верить в сказанное:

– Это же шведские сапоги! Дефицитные шведские сапоги! Вы хотите сказать, что в Швеции живут одни инвалиды? Или шведы думают, что у нас живут одни инвалиды?

– Рома-а-а! Это они за наши подводные лодки в их прибрежных водах, на которые им лосось жалуется, – истерил Джоки.

– Я ничего не думаю, – с раздражением ответила женщина. – Всего было десять пар. Девять нормальных, а одна бракованная.

– Неслыханная удача! И что?.. Что, в вашем чудном городке не нашлось двух одноногих?

– Двух одноруких алкоголиков с пилорамы знаю, но перчаток на одну руку еще не завозили. И заканчивайте балаган. Это промтоварный магазин, а не театр.

Рома пустился в длинный монолог. Наличие всего двух, давно знакомых ему зрителей не смущало:

– Скотство, замешанное на идиотизме! Продавать обувь на одну ногу! Не отдать ее в дом инвалида, не списать! А цинично выложить на прилавок, чтобы лишний раз показать народу свое к нему отношение. Хотите носить модные сапожки? Носите, ущербные! Втисните свою правую ногу в левый сапожок, мучайтесь, страдайте и осознавайте свою убогость. Инквизиторы!!! Скоро они, суки, будут пиджаки с одним рукавом продавать, брюки с одной штаниной, шляпы только с полями и без верха. Страна кровяной колбасы и напитков из цикория, которые одной чашкой способны убить столько лошадей, сколько не убьет даже тонна никотина.

– Рома, прекрати капризничать. Мы приехали сюда не за обувкой. Если дутики для тебя фетиш, то я обещаю, зимой ты будешь месить грязь рижских улиц именно подошвами фирменных «луноходов», – пообещал Джоки.

Увидев неподалеку костел, Малютка решил зайти. В Риге он на такие подвиги не решался, слишком высока вероятность быть замеченным. Присев на массивную скамью с высокой спинкой, Рома полушепотом проговорил:

– Почему у католиков во время службы можно нормально присесть, а у нас в церквах нужно стоять?

– Наверное, потому, что мы ленивее католиков. А лень – грех.

– Может, перейти в католицизм? Я буду называть тебя Андрэ, ты меня – Ромуальдом.

– И что изменится? От того, что начнем креститься слева направо, мы станем лучше жить?

– Почему нет? А потом… у нас появится еще один папа.

Джоки, припав на колени, молился. За здравствующих и усопших родных. За грешников и грешниц. И за свое успешное будущее, которое ему мог дать только комсомол и партия. Джоки знал, что большинство номенклатурщиков веруют в Бога. Хранят в секретерах и шкафчиках иконы, знают «Отче наш», как историю партии. Одни молят Господа сохранить вечность идей коммунизма. Другие просят Ео ускорить крах системы.

Из костела троица перекочевала в ресторан при городском универмаге. После бутылки «Столичной» и салатов с аналогичным названием друзья отправились побродить по развалинам древнего замка. На этом осмотр провинциальных достопримечательностей был закончен.

Поезд успели отогнать на запасной путь. Вдоль поблескивающих под лучами заходящего солнца вагонов прогуливались трудовые десантники. Небольшая компания расположилась у густого кустарника. Распевали под гитару песни о молодости, надежде и заснеженном вездеходе. На байковом одеяле с розовыми оленями млел нехитрый провиант и грелась водка.

В вагоне было тихо. Проходя мимо купе Калвитиса, Рома заглянул в приоткрытую дверь. Любитель съестного храпел. Массивная голова покоилась на сложенных по-детски ладошках. Подобно еще не застывшему желе, пульсировал второй подбородок. Хузин усилием воли подавил в себе желание вылить на голову спящего бутылку лимонада. В соседнем купе ребята с латвийского телевидения увлеченно резались в карты под русские матерки. Утомленные прогулкой друзья решили вздремнуть.

Пробудилась троица от звонкого смеха и громкой музыки. Все пишущие, снимающие и фотографирующие вернулись из похода по городу. Открыв о кромку стола бутылку минеральной, Джоки жадно прильнул к горлышку. Утолив жажду, перешел к мыслям вслух:

– Сколько в государстве воистину светлых умов… И бомбы изобрели, от которых весь мир трепещет. С космических орбит не слазим. Образование даем лучшее на планете… А универсальную водку изобрести не можем. Как будто сами ученые мужи не пьют.

– Что значит «универсальную»? – зевая, спросил Рома.

– Ту, что без последствий для духовного и физического состояния человека. Я бы назвал ее «Утренняя свежесть». Просыпаешься, а голова не болит. Язык не прилипает к нёбу, мир кажется еще красивее, нежели в состоянии грогги.

– Может, ее уже давно изобрели. Как и пилюли для увеличения хера, – предположил Марьин.

– И почему же не пускают в массовое производство?

– Джоки, если такой эликсир начнут выпускать, в СССР лечебно-трудовых профилакториев будет больше, чем детских садов и школ, вместе взятых.

– И перед Богом спокойнее, – развил тему Рома. – Алкоголизм – грех. И жестокое похмелье можно отнести к его частичному искуплению. Оставшуюся часть искупим перед Господом на небеси.

– Да… Как подумаешь об этом, сразу начинаешь жалеть, что не стал атеистом, – грустно проговорил Малютка Джоки. – Я пойду товарищей из ИТР проведаю, а вы чего-нибудь поесть принесите. И поесть, и попить.

Инженерно-технические работники играли в города, перепевали бардов Никитиных и особых опасений своим поведением не вызывали. На появление Малютки Джоки они не отреагировали, но Малютка призвал к вниманию и толкнул небольшую речь. Говорил о сознательности, яблоках, раннем подъеме. На предложение выпить не откликнулся. После небольшого ужина в компании друзей, Кристины Пузанкиной и ее подруги Наташи Хузин отправился к головному вагону. Еще в Риге Хузин обратил внимание на симпатичную проводницу по имени Юля. Средний рост, каштановые волосы, фигурка ладная. Отдавалась она искренне, с улыбкой и полузакрытыми глазами. Досконально знала позиции, удобные для ограниченного пространства. Рома обещал зайти еще.

Журналисты выходили на финишную прямую. В коридоре две неуклюжие пары старались подражать балету «Фридрих Штат-Палас». Несколько купе были закрыты. Малютки с Пузанкиной в вагоне не оказалось – Джоки увел девушку в близлежащую рощу. Наташа сидела на коленях Андрея и, мотая головой, вела дуэль на языках. Перекатывая губами сигарету, Рома вышел в тамбур. Открыв дверь, резко остановился, приложив ладонь к левой стороне груди. Зубы впились в фильтр, глаза стали большими. На пластмассовом ящике из-под пепси-колы восседала спящая женщина лет тридцати пяти. Над взъерошенными волосами застыла красная рукоятка стоп-крана. Полурасстегнутую зеленую блузку придавливал к груди фотоаппарат «Зенит». Ноги дамы были неприлично раздвинуты, а из-под задранной юбки виднелся небольшой островок растительности. Левая рука фотокора подпирала затылок. В правой замер большой огрызок свиного рулета.

– Натурщица, бл. дь… – вымолвил Рома, выходя из тамбура.

Андрей с Наташей заканчивали прелюдию, увалившись на узкую полку.

– Андрюша, хватит лизаться. Вставай, помощь нужна.

– Рома, ну… ну тебе не совестно, а?

– Пошли-пошли. В тамбуре раненый боец Люся Блиндюк.

Раскачиваясь, Марьин двинулся вслед за другом. Наташино желание помочь осталось незамеченным. Увидев Люсю, Андрей поморщился:

– Таких раненых бойцов на фронте наверняка бросали.

– Это, прежде всего, наша коллега и женщина, которая в трудную минуту не отказала тебе в половой близости, – напомнил Рома.

– Эта коллега в прошлом году так ужралась на прогулочном пароходике, что выпала за борт и была чудом спасена. И все это видели юные пионеры.

– Берем за подмышки, Андрюша, – Рома напрягся.

– Рома, они у нее от пота мокрые. Ты же знаешь, какой я брезгливый.

– Ну что поделаешь. Не бреет Люсьен подмышки. Хочет быть естественной. Водкой потом руки ополощем.

– После такого лучше святой водой.

Не открывая глаз, Люся замычала. Разомкнув сухие губы, нараспев произнесла:

– Юра-а… То-о-олько не в меня.

– Сила внушения и возможность растянуть удовольствие в пространстве и времени. Женщина-уникум, – кряхтя, произнес Рома.