Хладные легионы Морган Ричард
Много лет спустя она спросила об этом отца, когда скорбь, вызванная смертью матери, выволокла воспоминание из глубин памяти. Но Флараднам и сам был сильно опечален, поэтому обсуждать Сабала – да и любые другие темы – не хотел, отделываясь горькими односложными ответами. «Он бы не посмел, – вот и все, что Арчет удалось вытянуть из него. – Мы были ему нужны – мы всегда и всем были нужны, как и сейчас. Вся эта долбаная династия опирается на нас, как на костыль. И Сабал знал, что я вырвал бы его сраное смертное сердце, если бы он тронул хоть волосок на твоей голове».
Флараднам пережил свое горе и в конце концов задвинул его в дальний угол – или, по крайней мере, научился игнорировать в течение длительного времени, но они так по-настоящему и не обсудили Сабала. Жестокости, случавшиеся на заре Империи, были неразрывно связаны в его сознании со смертью Нантары, и стоило этой теме всплыть в разговоре, как он тотчас переводил беседу в другое русло. И потом, была еще эта «долбаная династия», о которой стоило побеспокоиться – Арчет подросла достаточно, чтобы ее допустили в Совет Капитанов и дали собственную роль в незаметном управлении ихельтетскими делами, которое служило кириатам миссией, средством для достижения иных целей или просто увлечением. Отец снова и снова повторял, что у них есть важные дела.
Так что забудем Сабала Завоевателя, ибо на трон взошел его сын – Джирал I, неуверенный в себе вежливый мальчик, с которым маленькая Арчет играла в пятнашки в садах и коридорах Ан-Монала и во дворце в Ихельтете. Его авторитет владыки был далек от гарантированного. Флараднам и Грашгал потратили десятилетия на подавление узурпаторов, укрепление границ и законов, выковывая из новенькой Империи инструмент, хотя бы отчасти годный для постоянного руководства политикой в регионе, и закаляя его.
А после Джирала I был Сабал II – определенно, реинкарнация деда, жестокого и проницательного, блестящего полководца. В Ан-Монале все вздохнули с облегчением и отступили, дав ему возможность вдосталь помахать мечом.
Потом пришел Акал Великий – наверное, лучший из всех.
И вот настал черед Джирала II. За грехи Арчет он достался ей одной. Иногда она спрашивала себя – как сейчас, – отчего бы не плюнуть на все?
Но старые привычки умирают с трудом.
Она одолела последний поворот коридора с его стенами из молочного, испещренного прожилками камня – в лицо ударили по-настоящему громкие пронзительные вопли, ей едва удалось не вздрогнуть, – и, пройдя под тяжелым мраморным изгибом входной арки, вышла на Выступ Чести.
Участники казни заметили ее прибытие не сразу – все внимание было сосредоточено на деле, и с учетом того, какие звуки издавали осужденные, она могла въехать на боевом коне в полном доспехе и все равно остаться незамеченной. Она насчитала около двадцати человек в общей сложности: палачи и подмастерья в мрачных серо-фиолетовых нарядах своей гильдии, пара судей в мантиях, следящих за исполнением приговора, и несколько аристократов с крепким желудком, которым захотелось выслужиться перед императором.
Палата разоблаченных секретов.
В других обстоятельствах это помещение можно было бы признать блистательным и красиво обустроенным. Выступ Чести был одним из трех тупых мраморных «языков» – Честь, Жертвенность, Мужество, старая триада ценностей ихельтетских конных племен, – которые выдавались из стен закрытого круглого бассейна пятидесяти ярдов в поперечнике через равные промежутки. Солнечный свет падал сквозь искусные отверстия в высоком куполе потолка – мрамор сверкал и блистал там, где его касались лучи. В других местах на стенах мерцали отблески воды, прохладные волнистые узоры из света и тени. Обычно в центре водоема стоял на якоре плот с шатром из редких пород древесины и шелка – личное пристанище императора, куда можно было добраться лишь на лодочке, управляемой шестом, потому что ни один пловец не выжил бы в этих водах.
Но сейчас плот был прочно пришвартован к Выступу Жертвенности, подальше от казни. «Ну да, кому охота испачкать в крови шелковые навесы. Стирай их хоть целую вечность, все равно пятна останутся». А четверо из приговоренных предателей – трое мужчин и женщина – достаточно удалились от Выступа Чести на плотиках для казни и дрейфовали дальше.
Арчет пыталась не смотреть на происходящее. Она сосредоточилась на спине Джирала, чей роскошный императорский плащ, охряно-черный, выделялся на матовом фоне палаческих одежд. Она сдержала дрожь и поклялась себе, что больше никогда не попытается так резко порвать с крином.
– Мой повелитель.
Безнадежно – ее слова потонули в воплях пятого приговоренного, который рвался и метался, пока его пытались приковать к последнему плоту. Арчет вдруг похолодела: этот человек был ей знаком. Хотя под следами плети и раскаленного железа, под маской ужаса, исказившей лицо, было трудно разглядеть…
Она откашлялась – в горле будто застрял комок – и попыталась еще раз, повысив голос:
– Мой повелитель!
Джирал повернулся. Тяжелый шелковый плащ скользнул по мраморному полу. Красивые черты императора слегка затуманились, лоб был нахмурен, как у человека, вынужденного разбираться в бухгалтерских книгах, хоть и не испытывающего особой любви к этому делу. Но в голосе не было напряжения. Он привык к подобным зрелищам.
– Арчет, вот и ты. Мне сказали, что ты скоро прибудешь. Но – как видишь – я сейчас немного занят.
– Да, сир. Я вижу.
Последний плот для казни был старым, серым и покореженным из-за многократных погружений; пластины, которыми к нему крепились кандалы, покрывала оранжевая, будто лишайник, ржавчина. Плот выглядел – не в первый раз подумала Арчет – щедрым клиновидным куском сыра с плесенью: широкий в верхней части, чтобы голова жертвы торчала в паре футов над водой, а в нижней суженный, чтобы скованные и кровоточащие ноги оставались погруженными в воду.
Обитатели бассейна были умны – Махмаль Шанта клялся, что однажды видел, как они использовали тактику заманивания, охотясь на тюленят у пляжей Ханлиагской Россыпи, – и они знали, что звук подводных гонгов свидетельствует о начале казни. Уже утром должны были проникнуть сюда через узкие отверстия в основании Палаты и с той поры ждали где-то под поверхностью воды.
Они должны были изголодаться к тому моменту, как первая доска упала в воду.
И Арчет поняла, что больше не может бороться с порочным желанием, не может отводить взгляд. Она посмотрела на воду – туда, где уже плавали четыре доски с их жутким, вопящим, красным и скользким, извивающимся грузом.
В дикой среде черный ханлиагский осьминог обернул бы щупальца вокруг такой большой добычи и затащил ее поглубже, чтобы утопить и разобраться без спешки. Но с плавучими досками и кандалами твари ничего не могли поделать, поэтому оплетали плотики, рвали прикованных людей щупальцами с неистовой силой, неуклюже кусая клювами. Кожа сходила пластами, а с нею – большие и малые куски плоти, под которыми в конце концов обнажались кости. Рвались кровеносные сосуды – у некоторых везунчиков крупные, что приводило к смерти. Еще порой случалось, что жертва задыхалась, если щупальце или тело осьминога оказывались на лице. Но большинство ждала долгая и медленная смерть посредством хаотичного сдирания кожи и истязания плоти. Твари были размером с дворцовых гончих – иначе они не протиснулись бы через вентиляционные отверстия Палаты. И даже их совместных усилий, как правило, не хватало для милосердного конца.
Джирал наблюдал за ней.
Полукровка вынудила себя не отводить взгляд: брызги крови, взмахи щупальцев, похожих на толстые черные кнуты, мягкие пурпурно-черные тела, гроздьями присосавшиеся к доскам и плоти или ползающие по ним. Вот человеческий глаз, распахнутый немыслимо широко, вот разинутый рот – толстое щупальце его заслоняет, но лишь на миг, и когда преграда уползает, жертва вопит, вопит, во…
Она повернулась, чтобы встретиться взглядом с Джиралом. Нацепила маску небрежного самообладания и сосредоточилась на ней. «Потихоньку, Арчиди, потихоньку». Посмотрела ему в глаза и ощутила остроту момента, словно тот был ножом, приготовленным для броска. Военный трюк: сдвинь посторонние шумы прочь, на край восприятия, как боль от незначительных ран, если битва требует собранности.
Джирал нетерпеливо взмахнул рукой.
– Ну?
– Мы нашли нового Кормчего, мой повелитель. Он сообщает об угрозах городу и Империи.
– Новый Кормчий? – Брови Джирала взмыли вверх. – Новый?!
– Именно так, мой повелитель.
Джирал снова посмотрел на последнего осужденного, который еще бился в руках тюремщиков, пока те заковывали его в кандалы. Кажется, император о чем-то размышлял. Затем он снова перевел взгляд на нее.
– Арчет… ты же не пытаешься спасти от казни своего старого приятеля Санага, верно?
«Вот оно что».
Окровавленное вопящее лицо сменилось в ее памяти другим, будто кто-то жестко вправил вывих. Бентан Санаг. Ну, конечно, в темнице его обрили, и от страданий он выглядел измученным. Впрочем, он не был ей «приятелем» – они знали друг друга лишь косвенно, через Махмаля Шанту и Гильдию кораблестроителей. Громкоголосый идеалист, блестящий мастер своего дела, что, скорее всего, и сохранило ему жизнь во времена правления Акала, но, в отличие от Шанты, ему всегда не хватало инстинкта самосохранения. Он нравился Арчет, пару раз им удалось хорошо поболтать и развлечь друг друга на приемах. Но она давно знала, что его дни сочтены, и держалась на расстоянии.
– Ибо Пророк свидетель, – продолжил Джирал с мученическим вздохом, – его славная женушка написала каждому придворному, с кем ему случилось поделиться взяткой, пытаясь смягчить приговор. Мы тут по уши увязли в пергаментах со следами слез. Ты, наверное, тоже есть в списке.
Он ошибался. Наверное, отстраненность Арчет не прошла незамеченной. «Нет смысла привязываться к людям, – с горечью сказал ей пьяный отец однажды ночью, через пару месяцев после смерти матери. – В один распрекрасный момент они берут и умирают!» Или, может, дело в ее черной коже, глазах и вулканической родословной.
«Или ты пропустила письмо, Арчиди. Обдолбалась кринзанцем, предавалась мрачным думам в Ан-Монале, пряталась в пустыне…»
– Я не знала, что Бентана Санага осудили, мой повелитель, – сказала она ровным голосом.
– Нет? – Джирал уставился на Арчет, как ей показалось, с раздражением. – Не знала?
– Нет, мой повелитель.
Вопли. Эти вопли…
Внезапно Император Всех Земель закатил глаза и прорычал:
– Ох, перережьте наконец ему глотку.
Палачи застыли. Переглянулись. Санаг почти высвободил одну руку.
– Повелитель?.. – осмелился переспросить один палач.
– Ты меня слышал. Хватит тратить мое время, пытаясь приковать его и спустить на воду. Просто перережьте горло, я это засвидетельствую, и мы все отправимся куда-нибудь, где не так… шумно.
Они опять переглянулись. Беспомощно пожали плечами. Санаг тоже застыл, затих, хотя другие приговоренные продолжали кричать. Было трудно разглядеть выражение его лица.
– Ну? Что же вы медлите?
– Да, мой повелитель! – Старший палач встал по стойке «смирно». Обнажил кинжал милосердия, подошел к Санагу и присел у его головы, в то время как остальные прижали руки и ноги к доске. Арчет в последний раз заметила окровавленное лицо, поймала непостижимый взгляд, а потом массивная рука палача заслонила обзор. Она не увидела, как клинок рассекает плоть Санага. Но на серое дерево хлынул поток крови, а брызги запятнали пронизанный медными жилами мрамор почти у ее ног.
Джирал окинул взглядом собравшуюся компанию и кивнул.
– Хорошо. Молодцы. – Над водой все еще раздавались пронзительные крики, безумное эхо металось среди мраморных стен, наполняло воздух, выискивало уши с упорством роя жалящих насекомых. Джиралу пришлось повысить голос: – Ну что ж, вот и все – можно уходить. Спасибо всем, вы свободны. Керншал, пусть кто-нибудь здесь приберется.
Придворный мрачно кивнул. Джирал уже отворачивался от него.
– Что ж, Арчет, пойдем взглянем на твоего Кормчего?
– Да, мой повелитель. Благодарю.
– О, забудь, – с кислым видом отозвался Император Всех Земель. – С превеликим удовольствием.
Они вышли. Пронзительные крики неслись им вслед.
Следуя инструкциям Арчет, Анашарала разместили в Садах королевы-супруги. Это была пристройка к верхним уровням дворца, которой почти не пользовались с той поры, как одиннадцать лет назад любимая третья жена Акала умерла при родах, – тихое, почти забытое пространство с пыльными колоннадами и пальмами, шуршащими на ветру и похожими на призраков белыми статуями в салакском стиле, стоящими тут и там. Внутренние части были окутаны тенями и выглядели таинственно, словно заброшенные руины, а не элементы большого строения. Тропинки посреди зарослей никто не подметал, их покрывали опавшие листья, а кроны самых больших деревьев простирались над головой, творя лоскутное одеяло из теней. Хорошее место для встреч вдали от любопытных глаз. По доброй воле сюда никто не наведывался: некоторые говорили, что призрак королевы-супруги под вуалью еще можно увидеть в определенные ночи: она бродит по садам с завернутым в прозрачную ткань окровавленным мертворожденным ребенком в руках.
Пройдя сады насквозь, гость попадал на залитую солнцем белокаменную террасу с балюстрадой, увитой плющом с розовыми цветами. Там были широкие гранитные скамейки, другие статуи и длинные выступающие балконы. Оттуда открывался вид на запад, где город был как на ладони, а над широкими водами эстуария разливалось солнечное сияние.
Кормчего поместили на центральную скамью у балюстрады среднего балкона. Рядом неуверенно стоял на страже отряд Трона Вековечного. Гвардейцы напряглись, увидев, кто идет. Их командир шагнул вперед.
– Мой повелитель, я…
– Расслабься, Ракан, это всего лишь мы. Не веди себя, как на параде.
– Да, мой повелитель. – Арчет и впрямь казалось, что Нойал Ракан в последнее время ведет себя слишком неестественно, будто доставшийся от брата пост – шлем и мундир, которые ему велики. Время от времени ей становилось жаль парня. Он был совсем молодой и скорбел по-детски, всей душой. Но последние семь лет он служил в личной гвардии императора, а полковые обычаи Трона Вековечного, корнями уходящие в семейные традиции конных кочевников, были в этом смысле однозначны.
– Вот наш новый металлический друг, да? – Джирал обошел вокруг Кормчего, глядя на него искоса и с любопытством. – Должен заметить, внешне он не особенно впечатляет.
– Не презирай нищего и седого калеку на углу, – с сарказмом процитировал Анашарал. – Ибо кто знает, какие имения и королевства он когда-то называл своими. Жизнь – долгий сон, конец которого нам неизвестен, и, быть может, этот нищий – лишь предчувствие, удачное предупреждение, коему еще можно внять.
– О, так он и Писание знает. – Император пожал плечами. – Впрочем, они все его знают, верно? Что ж, Кормчий… Мне сказали, ты хочешь меня о чем-то предупредить?
– Не тебя лично, Джирал Химран. Твой народ.
Долгая пауза. Ракан и остальные гвардейцы демонстративно глядели в сторону. Арчет еле сдержала ухмылку.
– Я обязательно все передам. – В голосе Джирала звучали резкие нотки. – А теперь, может, ты расскажешь мне, в чем дело?
– «Предупреждение» – не самое подходящее слово. Лучше рассматривать это, как тактическую возможность. Шанс опередить противника.
– Ты говоришь о Лиге?
– Вовсе нет. Я говорю о том, по сравнению с чем ваши с Лигой пограничные споры покажутся жалкими детскими драками, какими они всегда и были. Я говорю о тьме из легенд; буре, что рождается прямо сейчас; давным-давно похороненном кошмаре, который вот-вот разбудят. Я говорю о конце твоей империи, Джирал Химран.
Так что лучше присядь рядом и выслушай меня.
Глава семнадцатая
В баре он купил двум матросам еще по стаканчику и велел возвращаться на корабль – перетаскивание тяжестей не требовалось. Они не слишком расстроились. Заглотили выпивку, вытерли рты и, по-матросски лаконично кивнув напоследок, исчезли. Сам Рингил пить не спешил: он уперся локтем в стойку и пытался сделать так, чтобы помещение перестало время от времени расплываться. Недолго наблюдал за сытыми клиентами, пытаясь пробудить в себе хоть каплю неприязни к ним, но душа к этому не лежала. На самом деле ему хотелось лечь и заснуть.
«Ну да, ну да. Раз такое дело, зад в седло, и поехали, Гил».
Он оттолкнулся от барной стойки – простое движение оказалось неожиданно трудным, – заплатил за выпивку и направился к двери. Вышел на улицу, недолго постоял в переменчивом свете факелов. По другую сторону с фасада храма на него скалился Хойран. Рингил криво ухмыльнулся в ответ божеству, перевел дух и тряхнул головой, как промокший пес. Улица в ответ качнулась, словно призывая к падению. Рингил с трудом удержал равновесие, выждал, пока все снова не улеглось, и пустился в путь по наклонной булыжной мостовой, шаг за шагом.
Нужно добраться до гавани. Подняться на борт «Милости Королевы болот».
К этому времени Эрил должен был вернуться в таверну, где они остановились, решить вопрос с продажей лошадей за любую цену, какую можно получить так быстро и так поздно. А когда взойдет солнце и у Пестрых ворот поймут, что ждать бессмысленно, «Милость Королевы болот» будет далеко в море, никто ее не догонит, и ему не придется планировать дальнейшее бегство.
Каюта, койка и выход в море на рассвете, пока он спит.
Это было похоже на маяк, зовущий его.
– Рингил Эскиат!!!
Он резко повернулся. Запоздало сообразил, что имя – ловушка.
«Дурень, дурень, какой же я идиот…»
– Так, так, так. – Венж, наемник с топором, стоял по другую сторону перекрестка, свирепо оскалив зубы в подобии улыбки. У него за спиной виднелись очертания полдюжины или больше головорезов. – Я так и думал, что не очень этот акцент похож на ихельтетский. Так и думал, что эта морда мне знакома.
«Война, война, мать ее, война». Он когда-нибудь перестанет встречаться с людьми, знающими его в лицо по какой-то кровавой стычке?
– Послушай… – неуклюже начал Рингил.
– Это ты послушай. – Венж сплюнул. – У меня еще есть родня в Трелейне, и она всякое рассказывает. Рингил Эскиат заделался черным магом, обратился против собственной семьи. За его голову назначена награда – за освобождение рабов и убийство торговцев. И внезапно у нас колдун-северянин с мечом грабит караваны рабов. Не нужно особого ума, чтобы понять, что к чему.
– Повезло тебе, – тихо сказал Рингил.
Кажется, за спиной Венжа кто-то добродушно рассмеялся. Впрочем, это не поможет, как дойдет до дела. Он выпрямился и попытался принять грозный вид.
– Ты уверен, что хочешь этого, егерь?
В глазах охотника за головами что-то блеснуло.
– Кто старое помянет…
– Да что ты говоришь. Я могу притвориться, что ничего не случилось, Венж, ты тоже. Просто повернись и уйди.
– Просто уйти. – Тон охотника был небрежным и насмешливо-рассудительным, будто он и впрямь обдумывал идею. Внутри у Рингила все сжалось. – Да, мы это можем – верно, парни? Возьмем и уйдем… от двадцати пяти тысяч флоринов награды. Конечно, почему бы нет?
– Их пятнадцать.
Венж усмехнулся.
– Один хрен, и так сойдет.
Одобрительный рык за его спиной прозвучал как прибой. Значит, выхода нет. Рингил размял пальцы правой руки. Просчитал углы атаки, чувствуя себя безнадежно слабым. Воспоминание о сражении в лагере Снарл, случившемся всего-то этим утром, поблекло, как невероятная мечта о скорости и мощи, байка старого солдата о юности и славе, которых никогда не было. Ему придется обнажить Друга Воронов, потому что драконий кинжал против этой компании не поможет. Их слишком много, они слишком круты. А к тому же, мать их за ногу, еще и слишком близко…
Венж прочитал его мысли по лицу и кивнул.
– Ну что, сдашься? Или нам придется подрезать тебе поджилки и тащить волоком.
«Пошло все на хрен. Пусть они тебя убьют».
Но он знал – не выйдет. Не в его нынешнем состоянии и не с таким численным перевесом. Перспектива колоссальной награды заставит людей Венжа пойти на любой риск и принять любые раны, лишь бы взять его живым. Они возьмут в тиски, навалятся толпой, и рано или поздно…
Он потянулся за Другом Воронов.
Движение вышло лихорадочным и быстрым – Рингил понукал собственное тело, как мог.
И тотчас стало ясно, что он все испортил.
В том, как он схватился за эфес и неуклюже потянул клинок из ножен, сквозила истина. Это были усталые и лишенные изящества движения человека, который не хочет драться. Венж просек, в чем суть, едва Рингил начал маневр. Он завопил и прыгнул, пытаясь схватить противника за правую руку, прежде чем тот успеет опустить клинок, приняв защитную стойку. Рингил неуклюже увернулся, пнул и не промазал. Охотник за головами взвизгнул и упал, растянулся на мостовой. Он лежал и сыпал ругательствами, а его приятели бросились в атаку. Их оружие блеснуло в темноте.
Рингил очертил Другом Воронов унылую дугу и сумел блокировать первый меч. Зазвенела сталь, но от удара он пошатнулся. Притворился, что это был рывок назад, попытался отвоевать пространство для сражения. Не повезло: они напирали, как свора возбужденных псов. Он низко взмахнул мечом, пытаясь их отпугнуть, но ребята были тертые калачи: они с ухмылками пропустили финт и снова ринулись в атаку. Рингил парировал, как мог. Позади толпы Вендж встал на ноги, вынул топор и орал нечто воодушевляющее.
Что-то стальное прорвалось сквозь оборону – он не увидел что и как, но почувствовал, как от удара в левое колено онемела нога. Затем подогнулась, и выпрямить ее он не смог. Друг Воронов дрогнул. Он увидел чью-то изборожденную шрамами физиономию с глумливым оскалом. Его схватили, вывернули запястье; кто-то ринулся вперед и сильно, быстро – раз-два! – ударил его в солнечное сплетение. Он мог выдержать первый удар, но от второго рухнул на колени, словно олень, подбитый из пращи. Качнулся, успел заметить, что потерял Друга Воронов, и упал на бок, со скрипом выпустив воздух из ушибленных легких. Кто-то ударил его ногой по голове; другой рассмеялся и сплюнул на мостовую рядом с его лицом. Он услышал далекий голос Венжа: охотник за головами за что-то отчитывал своих людей.
– По-вашему, я похож на гребаного раба?
Нет, это не Венж. Голос был пустым и невыразительным, и, казалось, исходил из пустоты прямо над ухом Рингила. Он повернул голову, взглянул вверх. Ничего не увидел. Но остальные тоже это услышали: возбужденный шум их голосов внезапно утих.
– Какого хрена?.. – произнес кто-то.
– По-вашему, я похож на гребаного раба?
Что-то шевельнулось во мраке ближайшего переулка. Рингил, по-прежнему еле дыша, не мог разглядеть, что там такое.
– Эй! – Венж шагнул вперед. Его сапоги оказались прямо перед лицом Рингила, который корчился на мостовой, как червь. – Это не твое собачье дело, приятель. Спрячь клинок и уматывай, пока цел.
– По-вашему, я похож на греб…
– Да заткнись ты наконец!
– Лучше беги, – произнес другой голос, на противоположной стороне улицы. Рингил ощутил, как от него веет холодом, но был так одурманен, что не понял почему. – Лучше беги.
– Ну все, – мрачно сказал Венж. – Я тебя предупредил.
– На болотах, – произнес третий голос, такой же холодный и равнодушный, как первые два, – ветер пахнет солью.
Звуки шагов, раздающиеся непонятно откуда. Свист меча в ночном воздухе. Один из людей Венжа выдал поток ругательств, но в его голосе звучал просыпающийся ужас. Рингил отчаянно крутил головой, пытаясь что-нибудь разглядеть. Кажется, слева во тьме виднелась черная фигура.
– Шли бы они все на хуй, – сказал третий голос, и Рингил вздрогнул всем нутром: он внезапно вспомнил, где слышал эти слова.
Вендж взревел:
– Иди сюда, ты, ублюдочный…
Что-то темное пришло в движение во мраке. Будто вихрь налетел с трех сторон на компанию охотников за головами.
Раздались жуткие вопли. Рык Венжа внезапно превратился в завывание кастрата.
И горячие, влажные брызги полетели во все стороны, словно начался один из ливней, которые в сезон дождей случались в Трелейне. Ощутив их на лице и брусчатке рядом с собой, Рингил смутно осознал: кровь.
Он пришел в себя, задыхаясь от вони опорожненного кишечника. Закашлялся, перевернулся на брусчатке и наткнулся на еще теплый труп, что было знакомо. Колено болезненно пульсировало, недалеко шумело море. На пару мгновений Рингил растерялся, запутался в старых воспоминаниях – подумал, что еще лежит среди убитых на побережье Раджала. Охваченный паникой, подавил рождающийся в горле кашель. Сердце бешено забилось. Если Чешуйчатые рыщут по волнорезам в поисках выживших…
Нависшая громада здания на углу, булыжная мостовая. Слабый свет уличных фонарей. Рингил моргнул. Воспоминания нахлынули во всей уродливой красе.
«Больше никаких Чешуйчатых, Гил. Мы их всех убили, вспомнил?»
Он с трудом сел. Кашель накинулся с новой силой, сдержать его не удалось. Рингил сдался, и его грудную клетку сотрясли такие спазмы, что пришлось опереться на труп, пока они не прекратились. Когда приступ закончился, в горле остался мерзкий кислый привкус. Он харкнул, сплюнул, вытер рот и огляделся по сторонам.
Не побережье Раджала, конечно; однако тот, кто здесь потрудился, мог бы преподать Чешуйчатому народу урок свирепости. Приятелей Венжа раскидало по круто уходящей вниз улице – куски мяса, лужи крови… Труп, на который опирался Рингил, лишился обеих ног ниже коленей и одной руки. Другие выглядели хуже. Он заметил тело, разорванное надвое пониже грудной клетки, и другое – превращенное в груду маловразумительных ошметков, будто над ним поработал мясник. Сам Венж полулежал у стены: глотка выдрана, глаза слепо уставились на собственные потроха. Обеими руками он по-прежнему крепко сжимал топор. Прочее оружие валялось на мостовой, бесхозное – впрочем, нет, кое-что сжимали руки, отделенные от тела.
Над улицей висел слабый запах опаленной плоти и металла. Так воняло на рынке рабов, где клеймили людей.
– Интересно, – пробормотал Рингил, большей частью для того, чтобы не слишком задумываться об увиденных мельком спасителях. Он похлопал труп по уцелевшему плечу и оперся на него сильнее, помогая себе встать. – И очень кстати. Думаю, я…
– Эй!
Посреди улицы маячил Клитрен, запыхавшийся от бега. На лице охотника за головами пятнами дешевой краски проступило неприкрытое изумление, пока он обозревал последствия бойни. Потом он схватился за меч на поясе. У Рингила екнуло сердце: ну вот, все кончено, сейчас Клитрен его прикончит, не дав отыскать Друга Воронов, не говоря о том, чтобы выставить защиту. Он встретил взгляд охотника за головами и осознал, что отупело качает головой.
«Хватит, хватит…»
– Клянусь яйцами Хойрана, Шеншенат. Кто это сделал?
– Я… э-э-э… – Тут Рингил внезапно повалился вперед, и Клитрен, отпустив рукоять клинка, метнулся вперед как раз вовремя, чтобы подхватить его и удержать от падения. Каблуки сапог Рингила скользили по брусчатке и царапали ее; он искал опору, но ноги вдруг сделались как стебельки болотной травы. Охотник за головами попытался его успокоить.
– Эй, тише, Шеншенат, тише. Я с тобой.
Он осторожно опустил Рингила на землю. Ощупал, проверяя, нет ли ран. Рингил оттолкнул его.
– Я в порядке… просто порезы. Меня чем-то стукнули по голове.
Клитрен кивнул и убрал руки – в этом жесте было нечто до странности утешительное. Он присел рядом с Рингилом, продолжая разглядывать побоище.
– Видел, кто это сделал?
– Засада. Очень быстро… – пробормотал Рингил, а потом почувствовал, как надвигается новый приступ кашля, и поддался ему, выжал из него все, что мог. Слабым кивком указал в сторону. – Вон из того переулка. Как гребаные демоны.
– Но… – Охотник за головами нахмурился. – Их, наверное, было много?
– Не видел. Не успел разглядеть, – слабым голосом произнес Рингил, не забывая про ихельтетский акцент. – Не знаю.
Клитрен огляделся и заметил Венжа. Рингилу показалось, что его губы в тот момент плотно сжались. И, кажется, в глазах что-то блеснуло.
– Так он тебя разыскал, да? Венж. Сказал, что ему понадобилось?
Нахлынувшая осторожность походила на озноб. Рингил покачал головой и двинулся наугад, прощупывая путь:
– Он меня нашел, да, в таверне, наверху. Но не сказал, что стряслось. Дескать, нечто важное. Но на нас напали раньше, чем он успел объяснить.
– В таком случае, куда вас всех понесло?
Он не вышел из роли и опять тряхнул головой, словно пьяный.
– Н-не знаю. Может, на площадь. В контору. Он казался… возбужденным.
Клитрен присел на корточки.
– Хрень какая-то. Он оставил мне записку в гостинице. В ней написано, что он возвращается в таверну, чтобы поговорить с тобой о чем-то важном. И чтобы я искал его там. Ну, я пошел туда, а мне сказали, что он отправился в гавань и велел следовать за ним. Я – в гавань, там – ни души, и какая-то пьяная причальная крыса сообщает, дескать, компания бравых парней ушла по той улице. Я даже услышал звуки битвы, но не успел добежать…
Рингил кивнул. Ночью звон стали и стоны умирающих могло унести по меньшей мере на полмили. Он начал вставать и обнаружил, что к ногам возвращается сила.
– Все закончилось так быстро, не успеешь и поссать, – честно сказал он. А потом прибавил, мысленно извинившись перед Эгаром: – Слушай, кажется, я видел копья-посохи. И кто-то завыл. Ты не слышал?
– Степные головорезы? – На лице Клитрена отразилось сомнение. – Ты думаешь? Ну да, тут работали какие-то дикари, но я не слыхал про маджакские роты в наших краях с окончания войны. И никого из них в городе не видел.
– Может, мне показалось. Я же по башке получил. – Рингил побродил туда-сюда в поисках Друга Воронов и обнаружил его в луже крови. Вытер, как мог, тряпкой, которую подобрал с трупа, неуклюже засунул обратно в ножны на спине. Проверил, не выпал ли драконий кинжал из рукава, и немного ослабил крепление. Окинул улицу взглядом – нет ли свидетелей?
– Твою мать, Венж. Как же так.
Клитрен стоял около трупа охотника с топором и пристально смотрел на него. Когда Рингил подошел и встал чуть сзади, Клитрен бросил на него машинальный быстрый взгляд – привычка, выработавшаяся за годы сражений, – а потом опять погрузился в мрачные раздумья над павшим товарищем. Ссутулился, будто подставляя затылок. Рингил понял, что медлит.
– Ты давно с ним знаком?
Клитрен пожал плечами.
– Четыре… нет, пять лет. Для нашего дела это долго, верно? Он сюда приехал из Трелейна за киской, в которую втрескался, пока носил мундир. – Клитрен присел, чтобы быть лицом к лицу с трупом. Вздохнул и подпер подбородок кулаком. – Иногда он бывал высокомерным маленьким засранцем. Но в заварушке лучшего товарища за спиной и придумать нельзя. Он пару раз точно спас мне жизнь.
– Значит, мы теперь не отправимся к Пестрым воротам.
– Нашему плану все равно каюк. Ты разве не слышал? – Клитрен поднял голову и взглянул на Рингила. – Я думал, слышал. Он не мог об этом не услышать – может, потому и заторопился куда-то…
Сердце Рингила забилось чуть быстрее.
– Что я должен был услышать?
– Мы получили весточку из Крепости. – Охотник за головами произнес это почти равнодушным тоном, словно ему было все равно. Он не сводил глаз с ран Венжа. – Никто не выйдет за пределы городских стен до новых распоряжений. Говорят, у некоторых рабов из каравана, ограбленного вчера, чума.
И вот ты падаешь в разверзшуюся под ногами пропасть.
Ничего нового в этом нет. По меньшей мере последние десять лет жизни ты провел, гадая, какой конец тебя настигнет. До того ты был слишком молод и полон жизни, чтобы по-настоящему верить в собственную смерть, но война все изменила.
На войне ты привык воспринимать смерть как нечто повседневное и обыденное, кроющееся за каждым плохо рассчитанным ударом меча или неверным шагом. Беспощадный жнец был рядом с тобой в вопящем хаосе битвы, косил друзей и врагов без разбора, время от времени бросая взгляды в твою сторону и ожидая малейшего промаха или намека – дескать, устал от этого дерьма, забери меня отсюда. А после битвы жнец приходил к тебе, сытый, погруженный в тихие раздумья, скалился с застывших лиц воинов, павших в муках, маячил за спиной вместе со слабеющими криками и плачем раненых, которым никто не в силах помочь. Беспощадный жнец был твоим другом и исповедником, он желал близости – и хоть все затянулось, ты знал, что этот коварный соблазнитель рано или поздно тобой овладеет.
Просто не таким способом.
Клитрен без единого звука рухнул под ударом драконьего кинжала. Опомнившись, Рингил осознал, что воспользовался рукояткой, и хотя в коротких волосах охотника за головами виднелась кровь, Клитрен точно должен был выжить, чтобы вновь сразиться с кем-нибудь. Наверное, в этом был смысл.
Гавань. Ему срочно нужно в гавань!
Там, где в ночи тусклой полосой зажглась Лента и над морем распростерлось иллюзорное спокойствие, под которым скрывалась жажда странствий, – тихонько и нестройно плескались волны у свай и прерывисто поскрипывали, натягиваясь, причальные канаты, не позволявшие волнам унести суда. На одном конце набережной тихие пьянчуги притулились на сваленных в кучу рыболовных сетях, словно три баклана, бормоча себе под нос матросские песни и передавая друг другу флягу с вином. Рингил быстро проковылял мимо, и один из трех приятелей пьяно его поприветствовал, а двое других, более осмотрительных – или просто более трезвых, – на него шикнули. Дальше, в густой тени, которую отбрасывала стена таможни, он услышал пыхтение и гортанные ритмичные звуки: какому-то матросу отсасывали задешево. Кажется, во тьме даже собралась очередь.
Эрил, повиснув на перилах «Милости Королевы болот», курил криновый косяк. Увидев Рингила, он выпрямился, бросил сигаретку в щель между бортом и пристанью и сошел по трапу, кривясь от ухмылки. Рингил вскинул руку, предостерегая. Покачал головой.
– Лучше стой, где стоишь.
Улыбка сползла с лица Эрила. Он окинул взглядом темную пристань в поисках врагов и тихо спросил:
– Неприятности?
– Можно и так сказать. – Рингил потрясенно понял, что самое сильное из обуявших его чувств – не что иное, как смущение. – Скажи капитану, чтобы собрал команду и отчалил. Пришла пора уйти, как уходят контрабандисты.
– А наша пассажирка?
– В городе объявлен карантин по чуме, Эрил. Если вы прямо сейчас отсюда не свалите, они перекроют гавань, и уже никто не сможет удрать.
– Чума?.. – Наверное, во второй раз за все время знакомства Рингил увидел во взгляде Эрила неподдельный страх.
– Ага. Похоже, кое-кто из рабов был заражен.
Наемник из Братства все понял. Страх в его глазах сменился чем-то другим.
– Ты…
– Да. Похоже на то.
Наступило молчание, которое отдаляло их друг от друга, словно трап уже подняли и «Милость Королевы болот» двинулась прочь от берега.
Рингил заставил себя улыбнуться, но понял, что выглядит ужасно.
Эрил откашлялся.
– Мой двоюродный дядя в Парашале заразился в двадцать восьмом году. Говорят, выжил.
Рингил кивнул. У всех есть далекие дяди, которым посчастливилось пережить чуму. Это было дешевое и банальное утешение, фраза, которую произносят у постели больного, словно вручая ему потертое одеяло, которое и так собирались выкинуть.
– Ну да, – сказал он. – Такое бывает.
В маджакских землях, рассказывал Эгар, жертву чумы иной раз удавалось вырвать из когтей болезни, если племя находило – читай, в постоянной племенной суматохе степей, захватывало живьем в бою – подходящую замену, которой предстояло занять место изначального страдальца. Если парящему над больным духу чумы предлагали соответственно мужчину или женщину сравнимого статуса или крови, он забирал подношение и уходил прочь. Заболевший не просто выздоравливал, а делался сильнее, чем прежде. Часто такие люди становились вождями или даже шаманами. Подобные выздоровления, как правило, происходили в одночасье – а иной раз, если шаман пользовался благосклонностью Небожителей, и до того, как проводили обряд жертвоприношения.
«Хороший фокус, если удается его провернуть».
– Мой долг… – начал Эрил.
Читать бесплатно другие книги:
