Полоса черная, полоса белая Островская Екатерина
– Сейчас таких умельцев у нас нет, чтобы всю ночь бухать, а поутру с чистой головой брать вооруженных пьяных отморозков. Сейчас в твоем отделе какие-то пацаны прилизанные. Раскрываемость упала. Правда, и преступлений стало меньше. А помнишь, как в девяностые?.. Хотя откуда тебе помнить? Ладно, давай за Калошу, чтобы у него все в жизни склеилось…
– Выпьем и пойдем за моей обувью, – предложил Ерохин.
Участковый кивнул и уточнил:
– Только ты до дна, а то несолидно как-то получается.
Выпили, закусили бычками, после чего Сергей поднялся.
– Пойдем?
– Сейчас, – согласился Тарасенко, так и не сделав попытки выйти из-за стола, – только еще по рюмочке на ход ноги.
По дороге к подвальчику участковый делился новостями: кто ушел из отдела, кто вообще вылетел, как Ерохин, из органов, кто пошел на повышение…
Он остановился, словно вспомнив, что упустил самое главное:
– Коптев наш теперь…
– Про него я все знаю.
– Все даже ты знать не можешь. Недавно в главке прошло совещание по поводу усиления спортивной подготовки. Коптев и там на высоте оказался. Предложил создать команду по гольфу, чтобы выступать на российских и международных соревнованиях. Все в зале за животы схватились, так ржали, однако потом проголосовали единогласно, когда верхнее самое начальство поддержало. Коптеву поручили собрать команду и стать ее тренером, потому что он сообщил, что у него имеется огромный опыт участия в частных турнирах. Ты представляешь?
Но на Ерохина эта новость не произвела особого впечатления.
– По моим данным, – уточнил он, – наш Коптев участвовал в турнире один раз после трехдневной пьянки с друзьями бизнесменами. Поехали в гольф-клуб и потребовали предоставить им клюшки. Их было семеро, наш дорогой Коптев с трудом прошел все лунки и в результате стал шестым. Седьмой участник прилег на поле и уснул. Потом они устроили автородео на электромобильчиках, которые возили за ними клюшки. Произошло массовое ДТП. Без жертв. Правда, тому, кто спал на газоне, переехали ногу.
– Я такого не слышал, – удивился Тарасенко.
– Так никто не слышал, потому что лично Коптев собрал всех сотрудников гольф-клуба и пообещал лично отрезать язык каждому, кто ляпнет что-то.
– Сведения точные?
– Более чем. Был у меня работодатель, у которого я одно время был водителем-охранником. Встретил его случайно на заправке: тот был злой, потому что сам в тот день с друзьями решил посетить гольф-клуб, но их не пустили, сказав, что частное мероприятие для очень крутых людей.
– Ему стало известно, кто эти крутые?
– Конечно. Сказал, что руководство банка «Зебест», охранного предприятия «Сфера» и действующий полковник полиции некто Коптев.
Тарасенко вздохнул:
– Вот ведь…
Помолчал и продолжил:
– Месяц назад у нас провели совещание с целью повышения уровня профессиональной подготовки участковых инспекторов. Коптев выступил с речью. Он сказал, что нам, помимо профилактической работы и бесед, надо настойчиво выявлять лиц, живущих не по средствам, потому что жизнь не по средствам – прямое указание на то, что подобная жизнь обеспечивается доходами, полученными преступным путем.
– Он прав, – согласился Ерохин.
Участковый ничего не ответил. Они подошли к подвальчику, Тарасенко сорвал ленту, спустился вниз и отпер дверь. Первым вошел внутрь и включил свет.
Ботинки теперь стояли не на полочке под портретом Ким Кардашьян, а на стойке. Они выглядели не ношенными, а совсем новыми: очевидно, Акоп провел предпродажную подготовку.
– Классные шнурки, – прозвучал голос участкового, который нашел что-то в обувной коробке. – Настоящая кожа. Для берцев отлично подойдет, а то на моих из просмоленной дратвы. Просмоленной, а все равно рвутся. А эти не сгниют никогда. Возьму-ка себе про запас. Акопу-то они уже не нужны.
Он вынул из коробки несколько пучков, а потом придвинул коробку Сергею.
– И ты себе подбери что-нибудь. А то на твоих ботиночках какие-то хлопковые. Хотя нет, хлопковые в России делают, а эти импортные из джута и конопли с силиконовой позолоченной ниткой. Ты будешь как педик в них выглядеть. Охота тебе?
Ерохин выбрал пару светло-коричневых и спрятал в карман.
– Больше возьми! – приказал участковый и посоветовал: – На всей обуви своей поменяй – практичная ведь вещь. Я по шнуркам спец: до службы в армии почти год на фабрике отработал, где нитки и шнурки делали. А еще авоськи. Знаешь, что такое авоська?
Сергей кивнул.
Он обводил взглядом помещение, потому что в первое свое посещение подвальчика, когда здесь лежал труп, не смог это сделать со всем вниманием.
– Хорошо досмотрели помещение?
– А что тут осматривать? Комнатка небольшая. Отодвинули тумбочку под стойкой. Обнаружили вмонтированный в стенку металлический сейфик. Ключи у Акопа в кармане нашлись. Открыли, а там триста восемьдесят одна тысяча рублей.
– Значит, не ограбление, – сделал вывод Ерохин, – и уж тем более убийца не Калошин. Он-то наверняка знал про сейф и к тому же отсутствовал в момент совершения преступления.
– Так я и не сомневался. Попрошу свою соседку, чтобы она подтвердила твои слова. Это как раз та официантка. Я-то ее с малолетства знаю, и она не будет финтить.
– Узнаешь результаты экспертизы по пулям и сообщи мне, пожалуйста, было ли засвечено где оружие прежде.
– А кто мне скажет? Сам позвони эксперту Сафонову. Ты же с ним имел контакт. Скажешь, что сапожник тебе обувь продавал и тебе интересно, кому он мог перейти дорогу. Он вообще мужик разговорчивый, если не сказать – болтливый.
Участковый окинул взглядом помещение, потом посмотрел на обувную коробку со шнурками, вынул оттуда еще несколько пучков и произнес:
– Надо идти, а то водка стынет. А по поводу Коптева скажу: сейчас он олигарх в погонах. А начинали мы с ним одновременно. Я даже чуть раньше пришел в уголовку. Выпивали иногда с ним, как мы с тобой сегодня. Ромка нормальным мужиком тогда был. Сейчас, если в отделе встречаемся в коридоре, то он мимо пролетает быстро, иногда может кивнуть и отвернется, словно стесняется своего прошлого. А потом смутные времена начались. Ну и решили мы с ним какой-нибудь объект под себя взять, чтобы крышевать, вроде того. Накрыли одну сауну, где всякие кооператоры с девочками стресс снимали. С ларьков у метро много ведь не получишь. А тут сразу и удовольствие, и продовольствие. Раз сходили, другой, а потом нас на камеру засняли. Тогда как раз они у народа появились. Изображение плохое получилось, но все равно каким-то образом все это оказалось в прокуратуре… К слову сказать, таким же образом лет через десять генерального прокурора накрыли, а еще раньше министра юстиции. Слышал, наверное? Но тогда это все было в новинку. Началось служебное расследование. Мы отпирались, но чего отпираться: изображение хоть и плохое, но меня узнать можно, а Роман не в фокусе, словно в тумане. В результате мне выговор и перевод в участковые. Теперь я после тридцати лет службы – майор, но хоть на пенсию не гонят – и то счастье. А Ромка – начальник райотдела, полковник…
– В генералы метит.
– Может быть, но я об этом не знаю. Был он нормальным мужиком, не подлым. Он и сейчас вряд ли что против службы… Хотя уверять не буду. И то, что он на тебя в свое время наезжал, мне непонятно. Вероятно, от того, что ты – чистый, как и он когда-то. Но он-то сломался, а ты, судя по всему, будешь держаться. Вот это его и бесило. У меня был приятель, тоже мент и тоже участковый. Но его участок был в Центральном районе. Он на нем с конца пятидесятых тридцать пять лет до самой глубокой пенсии отбарабанил. А это, сам понимаешь, Невский проспект: фарцовщики, проститутки, мажоры… прости, и творческая интеллигенция. Последних Роба особо не любил…
– Роба? – переспросил Ерохин.
– Так его все звали. А вообще он Роберт Васильевич. На его территории была кафешка без названия. На углу Невского и Владимирского, которую эта интеллигентная шпана прозвала… Как же?
– Сайгон, – подсказал Сергей.
– Ну да. Роба лично знал там каждого, и все они с ним здоровались. И он взял… то есть задержал одного поэта. На него показания кто-то дал. Роберт Васильевич стал этого непризнанного гения допрашивать на предмет сознанки. Тот перепугался, но молчит. Чего времени зря терять? Роба запер его в каморке у себя в пункте и пошел. А тут снег повалил. Зима началась… А его начальство уже разыскивает. Короче, в РУВД уже звонки из разных кабинетов: все жалуются на зверства держиморд, которые допрашивают и пытают гордость русской литературы. Робу вызвали в отдел, приказали отпустить. Роберт Васильевич уперся, мол, на поэта дали показания, а кроме того, он нигде не работает, доходов нет, а ходит в джинсах, курит импортные сигареты… В смысле, не болгарские. «Так мы его за тунеядство прихватим, – сказало начальство, – а пока выпускай, только извиниться не забудь. Мы же – не эти самые… не держиморды». Вернулся Роба, выпустил поэтика и сказал, чтобы вел себя пристойно, а он за ним все равно наблюдать будет.
– А к чему это? – не понял Ерохин.
– К тому, о чем мы только что говорили: кто-то ломается, а кто-то честным человеком остается. Зашел Роберт Васильевич в каморку, а там на стенах стихи записаны. Роба потом вызвал поэта к себе и заставил смывать, но прежде один стишок себе в книжечку записал – понравилось оно ему. Мне потом показывал, и я даже выучил немного. Хочешь, прочту?
Сергей кивнул.
Тарасенко прокашлялся, потом оглянулся, не слышит ли кто посторонний, и продекламировал:
- Жизнь проходит, что ты с ней ни делай,
- Забываю и друзей, и даты.
- С неба снег слетает чистый белый,
- Я и сам таким же был когда-то…
Они подошли к помещению опорного пункта. Заходить внутрь Ерохину не хотелось. Но расставаться так просто было бы неудобно. И он спросил:
– А другие стихи там были?
– Были, но Роберт не стал записывать. Говорит, что про Васильевский остров, про смерть… Перепугался, видать, парнишка.
– Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, – вспомнил Ерохин, – на Васильевский остров я приду умирать…[1]
– О-о! – оценил участковый. – Да ты, я смотрю, в поэзии разбираешься.
– У меня тетка родная хорошие стихи любит. Наизусть их учит, мне читала в детстве.
Тарасенко вздохнул и посмотрел на подсвеченное огнями города небо.
– Ты-то местный, с Васькина острова, а я с Донбасса. Там и родители лежат, и та прядильно-ниточная фабрика. И первая любовь, которая провожала меня на службу во внутренние войска и обещала ждать. Я так и не вернулся. Тебя кто-нибудь ждет сейчас?
Сергей покачал головой. Участковый посмотрел на него внимательно, а потом протянул руку.
– Все равно иди. Удачи тебе. А вообще, так не должно быть, чтобы мужчину никто не ждал.
Возвращаться к тетке не хотелось – особенно после слов Тарасенко.
Когда-то у него действительно был дом, куда стремилась душа, где ждала его любимая женщина. А сейчас не было ничего, только тяжесть на сердце.
Подумав об этом, Сергей потрогал левую сторону груди, вернее, внутренний карман куртки, в котором лежал «ПМ», отобранный у Калошина.
Зачем ему пистолет?
Понятно, что в хозяйстве и пулемет пригодится, но, с другой стороны, если на «ПМ» убийства, как объясняться потом в полиции? И сдавать его нельзя по той же причине. Кто поверит, что бывший мент нашел оружие на улице?
Ерохин свернул в сторону Малой Невы, очень скоро пересек Уральскую улицу, дошел до покосившихся металлических ворот, протиснулся между кривых створок, стянутых ржавой цепью, оказался на территории бывшего судоремонтного заводика, где теперь лежали кучи мусора, и двинулся мимо полуразрушенного кирпичного корпуса к реке.
Оказавшись на пирсе, сразу увидел тот кораблик, о котором говорил Калошин, подошел к нему.
Вместо трапа на борт были перекинуты три широких доски, стянутых для устойчивости брусками. Судно было ржавым, пропахшим тиной и гниющими отходами.
Место, откуда закидывал свои удочки Калоша, обнаружилось сразу.
Тут стоял пластиковый бутылочный ящик, прикрытый фанеркой, и стеклянная банка с окурками.
Сергей обернулся, осмотрел все вокруг, пытаясь понять, откуда сбросили в реку труп. А потом достал пистолет, размахнулся и швырнул его как можно дальше от берега.
Ерохин вернулся в квартиру тетки около полуночи. Нина сидела перед телевизором и смотрела фильм про Бэтмена.
– Не надоело? – спросил Сергей. – Не в первый раз уж смотришь. Неужели так увлекательно?
– А что еще смотреть.? По всем каналам передачи про несчастных светских львиц, которых прежде называли совсем другим словом, про то, как им тяжело с тупой прислугой общаться, икра для них недостаточно черная, а еще их незаслуженно унижают хейтеры в Инстаграме. Но меня сейчас интересует другое: почему эта киношная муть делает такие сборы в Штатах? С преступниками борются человек-паук, человек – летучая мышь, еще какие-то мутанты, а взрослые американцы на это клюют.
– Просто они уверены, что нормальным людям с преступниками не справиться.
– Возможно, – согласилась тетка.
И тут она увидела, что Ерохин достает из пакета ботинки.
– Какая роскошь! – восхитилась Нина. – Откуда такие?
– Попал на распродажу.
– Ни за что не поверю! Я как-то на Невский выбралась и просто для интереса прошлась по всем этим бутикам и оказалась в магазине мужской обуви «Рокфор»… Ой, что это я. Рокфор – это сыр, а магазинчик назывался «Норфолк»…
– Может, «Оксфорд»? – подсказал Сергей.
– Точно! Именно так. Но цены там, я тебе скажу! От пятидесяти тысяч и выше. А такие там тоже стояли. Или почти такие. Сколько они стоили, уже не помню, но не пятьдесят тысяч – это точно.
– Давно это было?
– Недели две назад.
Часть вторая
Воскресенье
Глава первая
В воскресенье Ерохин проснулся рано, и разбудил его не будильник, который Сергей, на случай очередного несанкционированного срабатывания, перед тем, как лечь спать, засунул в старую подушку, подушку запихнул в валенок, а валенок вынес на балкон.
Разбудило Сергея солнце, которое погладило его по щеке. Он открыл глаза и сразу ослеп от его сияния.
Остатки сна разлетелись, как осколки разбитого зеркала, – что-то очень важное ускользнуло и растворилось за горизонтом сознания.
Рядом на стуле, через спинку которого были перекинуты джинсы, лежал мобильный телефон.
Сергей взял его, чтобы узнать время. Половина восьмого. Ночью пришло смс-сообщение. Номер был незнаком, но текст взбесил.
Ерохин вскочил с кровати и хотел отшвырнуть телефон, но в последний момент удержался.
Твоя смерть теперь как собачка: всегда где-то рядом, а подходит только, когда позову.
Стало ясно, кто прислал это сообщение.
Человек, который разрушил его жизнь, который почти пять лет не давал о себе знать. Пропавший и почти забытый, а ведь когда-то Ерохин собирался его убить.
Мерзкого подонка и психопата, который увел от него жену, а потом глумился, присылая сообщения о том, как хорошо им вдвоем и как они вместе потешаются над тупым ментом.
Хотел убить тогда, однако пытался отогнать от себя эту мысль, боялся остаться наедине с собой, потому что именно тогда, в одиночестве, особенно ночью приходили и сами собой выстраивались планы того, как это произойдет.
И чей-то вкрадчивый голос нашептывал в уши одно и то же: «У тебя получится. Получится чисто, без улик и подозрений. Ты знаешь, как это сделать, – ведь ты же мент, хороший мент, ты знаешь, как пойдет расследование, а потому сумеешь замести следы, подкинуть ложные улики. А если повезет, и сам станешь искать улики и отчитываться перед начальством о предпринятых твоим отделом оперативных мероприятиях…»
Избавиться от голоса было невозможно, но он молчал, когда Ерохин был с кем-то, на службе или в общественных местах. Тогда-то он и перестал спешить домой, заходил в бары… И кончилось все это плачевно.
А началось внезапно.
И, хотя Лариса все чаще и чаще уходила на ночные дежурства в свою клинику, но и это не вызывало у него подозрений.
У нее появились новые подопечные. И опять какой-то молодой человек, которого в детстве бросил отец, а мать почти сошла с ума от горя, изливался ей, рассказывая о собственных жизненных неудачах.
– Он такой несчастный, – вздыхала Лариса.
– Но не бедный, – ответил как-то Сергей, – не бедный, потому что ему хватает средств на мозгоправов вроде тебя.
И тогда она взвилась.
Почти кричала на мужа, обвиняя его в черствости и эгоизме, нежелании понять других людей, в нежелании помочь несчастным и обездоленным.
А она старалась помогать. И даже лишний раз брала суточные дежурства. Говорила, что специально берет сутки во время его дежурств, чтобы не скучать дома одной.
Ерохин возвращался домой по утрам уже после нее, заставал жену в постели.
Осторожно, чтобы не разбудить Ларису, ложился рядом, и она, не открывая глаз, шептала: «Я очень устала».
Через пару часов он просыпался и мчался в магазин, чтобы приготовить что-то к ее пробуждению. А что он мог приготовить? Разве что пожарить замороженные магазинные котлеты, сварить макароны или картошку, но Лариса ела приготовленное им, правда, смотрела при этом не на Ерохина, а на экран телевизора.
Потом эта идиллия закончилась.
…Она очнулась после продолжительного дневного сна, сказала, что его стряпня ей уже поперек горла. И вообще у нее есть желание сходить с девочками в кафе или в какой-нибудь ресторанчик.
Сергей не сомневался, что составит компанию жене, но та вдруг разозлилась, стала кричать, что уже сто лет не встречалась с подругами, хочет узнать все новости, но кто же будет делиться с ней девичьими тайнами в присутствии мужчины.
Она ушла одна, даже не позвонив подружкам, чтобы договориться о месте и времени встречи. И только тогда зародилось сомнение. Проверить, где она находится и на какой номер звонила, труда не составило.
Через час он вошел в небольшой вестибюльчик ресторана «Иверия» и через стеклянную дверь увидел Ларису, сидящую к нему спиной за столиком. Вместе с ней сидел молодой человек с длинными волосами и густым пухом на щеках и подбородке.
Сердце забилось часто и гулко, то ли от того, что стало понятно, что жена обманывает его, то ли от стыда, что ему пришлось выслеживать ее.
Лариса растерялась, когда он подсел, но тут же взяла себя в руки.
– Я по делу заскочил, у входа договорился встретиться со своим информатором.
– Это который за мной следит? – рассмеялась жена. – Как тебе такое в голову пришло? Это… – она показала на молодого человека, – тот самый мой подопечный, о котором я тебе говорила. Его зовут Олег, и его сегодня выписали из клиники. Он уезжает домой и решил пригласить меня на дружеский прощальный ужин. Он живет в соседнем дворе. То есть квартирку там снимает.
Молодой человек сидел прямо.
Он был спокоен, но уголки его губ улыбались так, словно ему стоило огромных усилий сдерживать не улыбку, а презрительную и высокомерную усмешку.
Ерохин почувствовал, как пальцы сами сжимаются в кулак: так захотелось влепить по этому наглому рту.
Но он произнес спокойно:
– Я сейчас ухожу: я встретился с человеком, получил необходимую информацию, здесь меня ничто не задерживает…
– Ну, посиди с нами хоть немножко, – попросила жена, – ты нам совсем не мешаешь.
– Мы пригласили тишину, – вдруг пропел негромко Олег, – на наш прощальный ужин.
– Образованный у тебя друг, – не очень искренне восхитился Сергей, – с творчеством Вертинского знаком.
– И не только, – ухмыльнулся молодой человек и откинулся на спинку своего стула.
Олег был высок, немного сутул и, по виду, вовсе кисель. Таких даже бить неинтересно: никакого сопротивления не будет.
– Тем не менее мне надо бежать, – произнес Сергей, поднимаясь, – мне надо в отдел заскочить ненадолго.
– Как жаль, что вы не общаетесь, – вздохнула Лариса, уже взявшая себя в руки, – вам было бы о чем поговорить.
Ее приятель засмеялся и отвернулся в сторону. Но жену это нисколько не смутило.
– Как жаль, – вздохнула она еще раз.
– Удачи вам, – произнес Сергей и направился к выходу.
За крайним столиком у самой двери сидели трое мужчин. Один из них повернулся к Ерохину спиной.
Сергей остановился и взял мужчину за плечо.
– Беленов! Как я тебя не заметил, когда вошел? Что ты вообще тут делаешь? Ты же сидеть должен!
Мужчина наконец обернулся и улыбнулся широко.
– Привет, начальник. А мне сто пятую на сто седьмую поменяли. Разве ты не слышал? Я был в состоянии аффекта. Меня жена постоянно унижала, у меня была психотравмирующая ситуация.
– Я в курсе, что поменяли. Но тебе три года дали, как рецидивисту.
Мужчина засмеялся, а за ним и его приятели.
– Суд высшей инстанции отменил, – объяснил Беленов. – Мне назначили два года принудительных работ. Вот отмечаем с друзьями. Адвокат еще советует получить с ментов. За то, что ты, гад, меня при задержании избил.
– Ты на меня сам с ножом бросился.
– Так у меня психотравма эта самая… Я не соображал…
Ерохин обернулся и посмотрел на столик, за которым осталась его жена. Теперь они с Олегом склонились над столом и о чем-то переговаривалась шепотом.
– Ладно, – сказал Ерохин убийце, – в следующий раз бросишься на меня с ножом, поймаешь пулю.
– Поживем – увидим, – рассмеялся Беленов.
Ерохин вышел из ресторана, подошел к своей «девятке», которую спереди подпер багажник «Мерседеса», сел в машину, завел двигатель, сдал немного назад, потом попытался вырулить вперед. Сразу не получилось, но со второго раза удалось, правда, зацепив бампер «мерса». Сработала сигнализация дорогого автомобиля.
Ерохин рванул с места.
По пути он заскочил в магазинчик, взял бутылку водки. Дома сел за накрытый стол. Сразу плеснул себе почти полный стакан и начал закусывать остывшими котлетами и холодными макаронами с сыром.
Лариса вернулась быстро, бутылка еще была почти наполовину полной.
Правда, Ерохин перебрался с ней в гостиную. Он слышал, как открылась входная дверь, как в прихожую вошла Лариса, как она разувалась, не говоря ему ни слова, хотя видела и открытую дверь комнаты, и спину мужа, сидящего за столом. И бутылку водки, стоящую на столе, тоже наверняка видела.
Ерохин не обернулся, не спросил жену ни о чем, взял бутылку и плеснул в свой стакан.
– Ты сорвал нам мероприятие, – прозвучал голос жены, – дело даже не том, что проститься по-человечески не получилось – просто вся моя работа пошла насмарку. Только-только я вернула человека в нормальное адекватное состояние, а тут для него новый удар – у меня, оказывается, ревнивый муж, который меня выслеживает. Понятно, что мент – это тоже диагноз, но Олег – он из другого теста сделан. У него и так все по жизни плохо. Его отец оставил семью, когда мальчику было семь лет. Оставил их с матерью без средств, им пришлось голодать. Отец, кстати, очень не бедный человек. Мать мучилась, страдала, болела…
– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил Сергей, не оборачиваясь и поднося стакан ко рту.
– Чтобы ты понял, как мне трудно пришлось. Олег полгода назад, уже находясь в нашем городе, узнает, что у него умерла мать. Ему пришлось самому заниматься похоронами, а когда вернулся сюда в институт, то немножко тронулся… Да-да… Именно тронулся. Он перестал обращать внимание на действительность, которая его окружает… Он начал жить в своем воображаемом мире, где нет зла, где только любовь и сострадание. Он попал в нашу клинику…
– Как он туда попал? – удивился Ерохин. – Насколько мне известно, у вас очень дорогое заведение.
– Друзьям Олега удалось связаться с его отцом, достучаться до него. И отец все оплатил.
– Значит, все-таки у твоего подопечного есть друзья, – снова удивился Сергей, – и отец не такой уж бессердечный. И на вид твой Олег не такой уж несчастный…
– Хватит кривляться! – закричала Лариса. – Ты всю мою работу пустил насмарку. У Олега рецидив…
– Его снова в клинику отправили?
– Нет. Он поехал домой. Но теперь я не уверена, доедет ли он туда. У человека горе. А ты сидишь и водку пьешь. Не надоело считать себя выше других людей? Кто ты такой сам?
Сергей снова взял стакан, залпом выпил его содержимое. Взял с тарелки половину котлеты и отправил ее в рот.
– У меня был сокурсник, – начал он, продолжая жевать, – а у сокурсника дедушка без ноги, фронтовик. Так этот дедушка часто брал баян и наигрывал нам одну и ту же песню.
Ерохин поднялся из-за стола, подошел к шкафу, за которым у стены стояла гитара, взял ее в руки, прошелся по струнам, а потом запел, аккомпанируя себе:
- Я был батальонный разведчик,
- А он писаришка штабной.
- Я был за Россию ответчик,
- А он спал с моею женой.
- – Ой, Клава, родимая Клава,
- Ужели судьбой суждено,
- Чтоб ты променяла, шалава,
- Орла на такое говно.
- Забыла красавца-мужчину,
- Позорила нашу кровать,
- А мне от Москвы до Берлина
- По трупам фашистским шагать…[2]
Лариса смотрела на него с круглыми от удивления глазами.
– Ты – больной, – наконец прошептала она, – я только сейчас это поняла. Я тут перед тобой всю душу наизнанку выворачиваю, а ты какие-то маргинальные песни поешь…
Ерохин перестал играть и вернул гитару на место.
– Ладно, – произнес он, – будем считать, что этого Олега не было никогда…
Он прошел мимо жены, вышел в коридор и услышал, как она прошептала за его спиной:
– Ненормальный.
А его разрывало от обиды, злости и ненависти.
Глава вторая
Воскресное солнце все так же слепило глаза.
Ерохин вышел из ванной, зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой Нину.
– Ты куда-то собираешься? – спросила она. – Выходной ведь.
– Заскочу в свою квартиру, скажу студенту, чтобы съезжал. Дам ему пару дней на сборы. К тому же за ним должок небольшой.
– Может, пусть поживет еще немного, – предложила Нина, – ты меня не стесняешь нисколько, к тому же двадцать тысяч в месяц тебе не помешают.
– А девушку, с которой познакомлюсь, куда приводить?
– Да когда ты еще познакомишься… – начала было тетка и сама испугалась того, что сказала. – Я не в том смысле. Просто надо куда-то тебе выйти, компанию приличную себе найти. Не на улице же ты знакомиться будешь.
– А почему бы нет? Оденусь поприличнее. Прикинусь интеллигентом…
– Да, – согласилась Нина и снова вспомнила: – Оденешь свои новые ботинки.
– Да я как-то…
Надевать обувь с трупа Ерохин не собирался. Они у него были приготовлены на другой случай. Он хотел показать их в магазине «Оксфорд», о котором накануне говорила тетка, и узнать, кому они были проданы и когда. Но даже если продавцы вспомнят дату и если покупатель рассчитывался с банковской карты, вряд ли удастся узнать его имя. Но попытку сделать можно.
Одно лишь смущает: он приедет с этой проданной в магазине парой и будет узнавать, кто ее купил. Что в таком случае подумают продавцы?..
– Хорошо, я признаюсь, – произнесла Нина, – только не надо меня сразу ругать. Лиза… прости, твоя мать, – продолжала присылать тебе подарки, хоть ты ей это и запретил. Но мне ты не приказывал от нее ничего не принимать. Вот я и…
Тетка смотрела ему в лицо, словно пыталась узнать, как племянник отреагирует, взорвется или выслушает все до конца.
Читать бесплатно другие книги:
