Гимназия Царима Сурикова Марьяна

Глава 11

ПОЦЕЛУЙ

Боль бывает невыносимой, невозможной, а краткие передышки словно еще больше усиливают ее. Уставшее, измученное тело только переводит дыхание, как его погружают в новую пучину боли. Мучительно, нестерпимо. Кажется, что еще чуть-чуть, и не выдержу, но проходит это чуть-чуть, и наступает краткая передышка. А потом снова острые спазмы и ощущение, что тело разрезают на кусочки и снова сшивают острой длинной иглой и железными, раскаленными на огне нитками. В этой темноте, в этой муке, после бесконечных не слышных никому криков, когда с тоскливой тяжелой безысходностью осознала, что из мрака никогда не выбраться, ощутила слабое свечение и тепло, его приносил мне тихий-тихий и очень далекий голос. И хотя ощущения слишком медленно набирали силу, но абсолютно волшебным образом отгоняли боль, помогали терпеть не на пределе возможностей, а с надеждой, что агония наконец-то закончится.

— Мне важно узнать о ее состоянии.

Тихий шелестящий ответ вновь ударил по ушам, погружая в слепящую муку.

— Только из уважения к директору я допустила мужчин на женскую половину лазарета. Вам запрещено здесь находиться. Что касается диагноза, девушка идет на поправку.

Другой голос я тоже не узнавала, но и он отзывался болью в теле и голове.

— Арис Лоран, мы должны идти. Благодарю, дона Осха, за разрешение проведать раненую. Вы ведь понимаете, как мы все напуганы произошедшим, как сильно волнуемся, а арис был очевидцем этих событий и именно он доставил девочку сюда.

— Лазарет находится в ведении попечительского совета, директор, я пошла на уступки, но, простите, не позволю приходить сюда и сомневаться в эффективности моего лечения.

Тихий, ласкающий голос, раздавшийся в ответ, вновь принес умиротворение. Мне физически становилось легче, когда вслушивалась в звучание теплого голоса, хотя не понимала смысла того, о чем говорилось.

— Я не сомневаюсь, что за ней здесь надлежащий уход. Мне не нравится, что ей до сих пор больно. Болевые ощущения должны были пройти еще вчера.

Противное и раздражающее шипение заставило внутренне скорчиться от нового всплеска терзающих ощущений.

— Вы намекаете, что врач лазарета, проработавший столько лет в этой сфере, не обладает достаточными знаниями и не может позаботиться о пострадавшей? Не знает, когда и что проходит, а когда это практически невозможно? Если пациентка испытывает боль, значит, она неотъемлемая часть процесса восстановления, и не вам указывать на сроки. Я ее лечу!

— И мучаете одновременно?

— Арис Лоран, прошу вас, не нужно конфликтов. Дона Осха лучший практикующий врач и уже несколько лет служит в гимназии. Давайте положимся на ее слова.

— Директор, это уже чересчур! На каком основании рядовой преподаватель является в лазарет и начинает обучать меня основам медицины? Я ведь не являюсь на ваши занятия, арис, — я тоже могу усомниться в вашей квалификации как учителя.

— Успокойтесь, успокойтесь, дона. Арис Лоран, прошу, идемте же. Руководство не имеет права вторгаться на территорию больничного крыла, наши полномочия не позволяют вмешиваться в работу персонала. Врач здесь действительно дона Осха и не нам быть недовольными ее методикой.

Два противных, вызывающих дрожь и боль голоса хотели взорвать мой мозг. Они кричали и звучали в голове на разные лады, терзая и без того сильнейшей мигренью.

— Не в моих полномочиях осуществлять вместо вас контроль в гимназии, директор, но я не вправе уклоняться от собственного долга, даже если это грозит большими проблемами. Прошу вас, отступите в сторону.

— Арис Лоран, что вы…

Оглушительный, ужасный крик ударил наотмашь по лицу, прошелся тяжелым железным прутом по ребрам и придавил грудную клетку, лишив меня воздуха, на миг погрузил обратно в кошмарную темноту, а после боль вдруг ушла. Разом, мгновенно отступила. Мрак растаял под лучами мягкого света, легких, теплых прикосновений, и я снова могла дышать. Дышать и жить.

Голоса вернулись, вырвав из мягкого забытья, в котором теперь было так спокойно находиться. Только звучали они тревожно. Доносились знакомые слова, и хотя по-прежнему не проникали в сознание, но приносили умиротворение. Я узнавала родные интонации, приглушенные моей неспособностью окончательно вернуться в реальность. Эти голоса не могли причинить вред.

— Пробраться в лазарет посреди ночи? Ты с ума сошел, Эсташ. Она же поправится, сам говорил. А после твоего последнего поступка директор до сих пор разгребает последствия. Теперь попробуй докажи, что Осхой руководила подселенная сущность. Тебе запретили сюда приходить.

— Честно говоря, я сейчас почти не слышу твоих мудрых наставлений, Олайош. Мне нужно сосредоточиться, закончить диагностику.

— Ты знаешь, что нас погонят отсюда поганой метлой, если обнаружат возле постели гимназистки и на закрытой территории? Отсюда — это из гимназии, мой друг. И если я еще переживу, то ты — нет. К чему рисковать столь необходимой тебе работой? Ведь девочка в порядке. Новая врач клятвенно заверила меня, что это так, и она не врала. Кости быстро срослись, состояние стабилизировалось, так она сказала.

— Именно что быстро. Очень быстро, Олайош.

— И что?

Во втором голосе, звучавшем не так мягко и успокаивающе, но удивительно по-родному, слышалось беспокойство.

— Процессы были ускорены.

— Это обычная практика, чтобы девочка быстрее поправилась.

— Подозреваю, подселенная сущность завершила процесс. Перед гибелью тварь поняла, что я уже догадался, но, поскольку не успевала ее убить, могла нанести последний незаметный удар из мести. Позволь мне взглянуть внимательно, не мешай.

— Разве я мешаю? Как скажешь.

Я лежала, покачиваясь на волнах умиротворения, и снова ждала, когда раздастся тот голос, к которому тянулась, точно цветок к солнцу. От него веяло спокойствием, надежностью. Было очень хорошо просто слушать и знать, что я в безопасности. И голос раздался снова.

— Ускоренная регенерация заставила кости срастись неправильно.

— Что это значит?

— Она останется калекой и не сможет пользоваться рукой.

— Прости, я, кажется, неправильно тебя расслышал?

— Правильно расслышал, Олайош.

— Как так? Врач же сказала, все в порядке.

— Здесь наведены чары, увидеть можно лишь при высшей степени концентрации, когда переходишь на иной уровень осязания и подключаешь внутреннее зрение. Это непросто, и в обычных ситуациях к такой практике прибегают нечасто, она не всем доступна.

— Да за что девочке такое? Мариона ни в чем не виновата!

— Какое тварям до этого дело? Человеческая боль для подселенных — пища. А месть — способ поквитаться с защитниками за свою гибель, потому что нам есть дело до людских страданий.

— Что ты сейчас делаешь? К чему эти жуткие инструменты?

— Когда я заставляю Мариону шевелить пальцами, ей становится больно, значит, не все потеряно. Руку можно спасти, если действовать прямо сейчас. Времени практически не осталось. Еще час, и последствия процесса регенерации невозможно будет повернуть вспять.

— Цахарис, ты будешь ломать ей кости?

— И сращивать заново.

— Я не могу на это смотреть, Эсташ. Ты знаешь, я не из слабонервных, но на это смотреть не могу.

— Не смотри. Я сделаю все сам. Лишь помоги обездвижить ее. Держи фиксирующими плетениями, больше ничего не требуется.

— А если она этого не выдержит? Девочка едва вернулась с того света.

Второй голос почти срывался на крик, казалось, ему сейчас очень плохо.

— Выдержит.

— Цахарис! Иногда мне самому кажется, что у тебя нет чувств. Даже рука не дрогнет! И ты так спокоен, невозмутимо выкладываешь эти кошмарные штуковины рядом с ней.

— Ощущай я дрожь в пальцах, и за годы практики не провел бы и половины операций.

— Это же орудия мясника!

— Они могут сойти и за хирургические инструменты.

— Ты понимаешь, о чем я. Ты ничегошеньки не чувствуешь насчет девочки!

— Чувствую.

— В это сложно поверить, даже зная о твоей способности ощущать страдания других.

— Тогда не верь. Как тебе легче, так и рассуждай, Олайош. Просто знай, владей я такой способностью, и забрал бы ее боль себе. Но позволить даже минутную слабость не имею права, у меня нет этой минуты. Если ты не можешь выдерживать ее мучений, я справлюсь один.

— Прости, Эсташ, прости. Сорвался. Сейчас возьму себя в руки. Я был не готов морально. Радовался, что она поправляется, считал лишний поход в лазарет в такой ситуации совершенно бестолковой и опасной для тебя затеей, не знал о твоих подозрениях. Но я уже собрался. Теперь говори, что мне делать, направляй, иначе я с собой не справлюсь. Буду слушать, не стану думать и спорить, буду лишь выполнять твои указания.

— Пожалуйста, запусти плетения, пора.

Я не ожидала ничего плохого от этого мягкого, обволакивающего и дарящего спокойствие голоса, я не готовилась к глухому звуку удара и новому всплеску невыносимой боли. Однако темнота оказалась милосердной, на этот раз я очень быстро перестала что-либо чувствовать.

— Маришка, ты меня слышишь? Маришка!

Приглушенный бас я бы узнала и по ту сторону межмирья.

Кровать прогнулась под весом Эстелы, а на лоб легла широкая ладонь подруги.

— Жара нет, и выглядишь уже не как покойница. Ну что не отзываешься, Маришка?

Мне принудительным образом раскрыли глаза, и, по счастью, я смогла не закрыть их обратно. Мир постепенно обретал очертания, пока обводила взглядом комнату, в которой оказалась, и девушку, сидевшую на моей постели.

— Ну вот же, вот же, очнулась! — Эстела от радости подпрыгнула, и кровать испуганно заскрипела. — Мне сказали, что ты скоро в себя придешь, но ты все спала и спала. Сколько можно? Пришлось будить.

Она нахмурила брови и весело погрозила пальцем:

— Надо больше находиться в сознании, так они заявили, а ты никак не желаешь просыпаться.

Девушка склонилась ниже и очень осторожно погладила меня по лицу:

— Как себя чувствуешь?

Я покачала головой, и движение далось на удивление легко.

— Сама не понимаешь?

Кивнув, заметила белое покрывало, закрывавшее меня до самого подбородка.

— А говорить можешь?

— Я… — Голос прозвучал хрипло, но без надрыва. — Могу.

— Ой, как же я рада! Жаль, тебя пока даже обнять нельзя.

Я окинула взглядом белую, до пят, рубашку Эстелы, а она отреагировала на мое удивление взмахом руки.

— Ерунда, это я тоже в лазарет загремела!

— Как загремела?

— Из-за веселина. Арис Лоран меня в коридоре вдруг подозвал, посмотрел так внимательно и спрашивает: «У вас кружится голова, тэа?» Она и правда кружилась последнее время, однако все равно показалось забавным, что он угадал. Еле смех сдержала. А он вдруг сказал: «Пока не стало хуже, отправляйтесь в лазарет». И все, я едва порог переступила, как меня на койку уложили и давай издеваться. Они называли это промыванием желудка и выведением веселина из организма. Хорошо, что ты уже очнулась, а то меня сегодня выписывают. Маришка, ты сохранишь одну тайну? Я просто ненароком такое увидала, пока они думали, что сплю. Решили, раз напоили снотворным, точно отключусь, но оно не подействовало. Слабовато, видимо, или это из-за веселина, с ним я могла сутки не спать. Так что, рассказать? Ты ведь умеешь хранить тайны?

Я кивнула, глядя на непривычно торжественное лицо Эстелы.

— Ночью, пока ты спала, сюда пришли арисы Лоран и Аллар, и Эсташ проводил операцию.

— Какую операцию?

— Вот с этой твоей рукой. — Эстела указала на мое плечо.

Я мигом стянула одеяло, чтобы узреть кипу белоснежных бинтов, облепивших руку от самого низа, включая пальцы, и до верха.

— Это гипс?

— Ага. Эсташ накладывал, а Аллар бинты подавал. Смотри, как аккуратненько сделано. Он сперва руку будто ломал, а потом загипсовал. Я притворялась, что крепко сплю, и сквозь ресницы за ними наблюдала. Хотела еще подслушать, но они тихо говорили, Аллар только один раз вскрикнул: «А если она этого не выдержит? Девочка едва с того света вернулась».

— Так и сказал?

— Да. Слушай, Маришка, а защитники исцелять умеют? Я думала, они больше по защите. Война, драка и все такое прочее.

Я потерла лоб, пытаясь что-то сообразить. Мысли двигались в голове туго и со скрипом, как плохо смазанные шестеренки.

— Зачем он ломал мне руку, а потом наложил гипс?

— Не знаю. Еще и ночью дело было, кабы не светильники, которые они вокруг постели зажгли, ничего и не разглядела бы.

— А почему с того света? Я же не умирала? Что случилось?

— Ты не помнишь?

Я лишь вздохнула в ответ, в голове была полная каша.

— Насколько знаю от девчонок, ты шла по коридору после консультации с Олайошем, а один из гимназистов в этот момент переносил реактивы из лаборатории. И он, представляешь, вместо того, чтобы все по правилам сделать, то есть поместить коробку в специальный герметичный сундук, а потом уже его оттащить учителю, все по карманам распихал и помчался. Мол, сундук слишком тяжелым показался.

Перед мысленным взором возник скачущий по полу бурый шарик.

— Шарик взорвался?

— Там реакция произошла. Он докатился до стены, а возле нее вроде баки стояли, их хотя уже унесли, но немного воды расплескалось. Понимаешь, шарик бы не взорвался в другом случае, а тут все совпало: и реагент, и вода, и ты.

— Случайное стечение обстоятельств?

— Трагическое, как заявил директор. Говорят, выглядело жутко, потому как тебя камнями придавило. Аллар велел позвать тен Лорана. Дальше вообще непонятно что было. Всех гимназистов из коридора выгнали, кто из преподавателей там оказался, помогали тебя вытащить, а кто-то в лазарет за врачом и носилками отправился, но врач не пригодился, в отличие от носилок, потому что Олайош с Эсташем тебя сами в лазарет принесли. Еще ходят слухи, будто защитник тебя воскресил, якобы нереально выжить было. Но ты сама знаешь, что наши теоны любят приврать. Как думаешь, Маришка, защитники умеют воскрешать?

— Никто не умеет воскрешать, — решительно ответила на это, а сама припомнила разговор с Селестой, когда подруга пыталась понять, не приходится ли Эсташ родственником некоему известному врачу Лорану, которым сам командир Этьен восхищался. Но после она пришла к выводу, что такое невозможно, ибо если он спасал гвардейцев, значит, имеет ранг военного доктора, но абы кому подобное звание не дадут, для этого нужно очень долго практиковать.

— Эстела…

— А?

— Я сейчас ничего не соображаю. В голове хаос полный. Давай молча полежим?

Наша веселушка прикусила язык, видимо, мой вид мог вызвать сострадание у кого угодно, даже у любившей поболтать гимназистки.

Я же очень быстро уснула, а проснулась из-за прикосновения к щеке — легкого, но вызвавшего щекотные мурашки по телу. Открыв глаза, увидела, что в пустой комнате царит полумрак, а над постелью склонился Эсташ.

Наверное, сон.

— Арис Лоран, — обратилась к сновидению, — уже ночь, раз вы мне приснились?

Кажется, только что было утро.

— Еще вечер, Мариона, я лишь заглянул к вам по дороге, убедиться, что гипс действительно можно завтра снимать.

— По какой дороге? — Я нахмурила лоб, напряженно размышляя о немаленьком расстоянии между жилой частью башен и лазаретом.

— По весьма дальней дороге, — подтвердил подозрения защитник.

Я присмотрелась к сновидению внимательней, отметив печать беспокойства на обычно невозмутимом лице, и усомнилась, что все еще сплю.

— А зачем вы лично проверяете?

Эсташ, внимательно осматривающий забинтованную руку, поднял глаза и произнес:

— Мне так спокойнее.

На его заявление я не нашлась что ответить и тихонько лежала, пока тен Лоран не закончил осмотр. Когда мужчина выпрямился, задумчиво глядя на меня, не выдержала и вновь спросила:

— Наверное, думаете, как хорошо, что в этот раз я вас не вовлекла в неприятности.

— Размышляю, Мариона, — тяжело вздохнул Эсташ, — куда бы вас спрятать, чтобы неприятности больше не находили.

При этих словах в груди сжалось и сладко и тревожно.

— Но, — продолжал защитник, — ваши родные и семья жениха будут против.

— Общественность вас не поймет, — подтвердила, пытаясь успокоить расшалившееся сердце. Так откровенно это прозвучало, это только во сне могло быть.

— Будь вы моим женихом, — смело заявила сновидению, — вы бы не возражали.

— Не имею привычки возражать самому себе, — усмехнулся защитник.

Кстати, о женихе.

— А как вас кольцо не ударило?

Тен Лоран перевел взгляд на мою забинтованную руку и равнодушно пожал плечами.

— Я его заблокировал на время. Когда снимут гипс, оно снова будет вас охранять.

Что? Так просто взял родовое кольцо с сильнейшей магией и заблокировал? Теперь убедилась, что точно сплю. Все мои желания в этом сне сбывались.

— Вы и так можете? И даже снять могли бы?

— Снимает тот, кто надел, Мариона. К вашему счастью, оно оказалось на пальце в тот вечер и спасло вам жизнь, как и Слеза Филиппа. Только камень с подвески рассыпался, приняв на себя часть удара. Фамильные реликвии более стойкие в плане защиты.

Я посмотрела на забинтованную руку, чувствуя не то растерянность, не то удивление. Вещица Орселя вдруг оказалась полезной. То есть даже хорошо, что оно не снималось? Или Эсташ преуменьшил собственную роль в происшествии, а слухи о чудесном спасении вовсе не были преувеличенными? Наверное, он не желал, чтобы я чувствовала себя обязанной. Вполне в его духе. Как же глупо, оказывается, было избегать наших встреч, ведь все связано исключительно с возможностью снасти меня от смертельной опасности, а не с его присутствием рядом. Могла бы и не пропускать занятия. Меня так огорчила подобная мысль, что я тут же ее выболтала:

— А я не хотела с вами встречаться.

Смена темы была довольно резкой, но тен Лорана это не смутило.

— Мы с вами и не встречаемся, тэа, а каждый раз сталкиваемся при весьма необычных обстоятельствах. Может, именно в данный момент вам очень хочется о них рассказать?

— Рассказать? О чем мне хочется рассказать? — Я даже испугалась требовательного тона и испытующего взгляда. Это слишком проницательное сновидение или… Неужели все происходит наяву?

— Например, о каком-нибудь старом заклятии, найденном случайно, а может быть, и нарочно. Иначе как объяснить, тэа, что вы попадаете в такие невообразимые ситуации?

Слова «а я вас каждый раз спасаю» повисли в воздухе. Хотелось спрятаться под одеяло, и я опустила глаза, точно провинившийся ребенок, но не спешила приступать к объяснениям. Как ему раскрыть правду? Пускай кольцо заблокировано, клятва-то действует. Жаль, что вместе со способностью кольца бить других представителей мужского пола Эсташ заодно помолвку не отменил и нерушимое обещание не снял.

— Будете молчать?

Я тяжело вздохнула:

— А вы будете на меня воздействовать?

— В вашем состоянии это нежелательно. Печально, что сами рассказать не стремитесь.

Я продолжала внимательно изучать одеяло.

— Как хотите, Мариона, — резко вымолвил он после нескольких минут молчания, и впервые в голосе тен Лорана мне послышался гнев.

— Я убедился, что вы в порядке, тэа Эста. Завтра гипс снимут и сможете вернуться к обычному ритму жизни.

— И танцевать смогу на выступлении?

— Хоть весь день танцуйте, не повредит.

Ничего себе! Он точно злится.

— Спокойной вам ночи, тэа.

Очень сильно злится. Никогда не слышала, как слово тэа произносят таким образом, чтобы каждая буква звучала жестко и хлестко.

Он отвернулся и направился к двери, а на меня вдруг накатила мысль: он же меня спас! И хоть спасибо надо сказать, пока есть шанс.

— Арис Лоран! — Вывернувшись из-под одеяла, уронив его на пол, я довольно неуклюже ринулась к двери, поскольку плавно перемещаться с загипсованной рукой было невозможно.

Он обернулся, когда я его уже догнала и замерла в одном шаге. Вот такая взъерошенная, в белой больничной рубашке, ни разу не хрупкая недомогающая дева, по-благородному бледная и отчаянно прекрасная, а всклокоченное чудо в бинтах. Я бы хотела патетически сложить у груди в молитвенном жесте ладони и рассыпаться в благодарностях, но замешкалась из-за невозможности шевелить рукой. А замешкавшись, смутилась и растерялась.

Эсташ опустил взгляд вниз, на мои босые ноги, и сказал:

— Вернитесь в постель, тэа, пол холодный.

От очередного проявления его заботы чувство признательности напрочь снесло плотину сдержанности, а глаза защипало от слез. Голова поникла, я пыталась не плакать, но выговорить слова благодарности вновь не могла.

Эсташ больше не стал взывать к здравому смыслу, убедившись в его полном отсутствии, а без лишних уговоров наклонился и подхватил меня на руки. В растерянности я даже позабыла о слезах и уткнулась носом в широкое плечо.

Он донес до кровати, уложил, накрыл одеялом, а когда хотел отстраниться, я схватила его здоровой рукой, не позволяя выпрямиться.

— Подождите. Я вас хотела поблагодарить. Спасибо большое за все. Огромное! И не знаю, как высказать… В общем…

В общем, если в момент сильного душевного волнения позволить сокровенным желаниям вдруг вырваться на волю, то можно умудриться воспользоваться близостью Эсташа и почти случайно его поцеловать. Сумбурно, неуклюже опять же, очень быстро коснуться сжатых губ и также быстро отклониться, испугавшись собственной смелости. Точнее, попытаться отклониться, потому что, если тебя вдруг удержит легшая на затылок ладонь, сбежать окажется сложно, и как итог, все закончится совсем другим поцелуем.

Почему именно сейчас он не нашел в себе сил отстраниться? Зачем было хвататься за этот шанс совершить мучительную для обоих ошибку? Ведь он выдержал, увидев обезумевшего от паники Олайоша, в лице которого не было ни кровинки, не поддался эмоциям, даже опустившись рядом с ней на колени, очень осторожно касаясь девушки, от чьего тела отводили глаза остальные. Понимая тогда, что и кольцо, и магическая подвеска лишь отсрочили неизбежное, а шансов спасти как никогда мало. С трудом улавливая почти неслышное дыхание, не поддался слабости, задействовал собственный дар и все силы, что давала дивная кровь, не имея шанса ошибиться, складывал воедино сложнейшую мозаику, кусочек за кусочком восстанавливая, устраняя ужасные повреждения, и совладал в итоге. В самой сложной ситуации справился в первую очередь с самим собой, а потому и ее спас. И после, когда верный друг обвинил в равнодушии, понимая истинное положение дел, но из-за паники не в силах бороться с душившими чувствами, он и тогда не позволил рукам опуститься. Сознательно мучил, ощущая все ее страдания, ради единственной цели, чтобы в будущем ей не было еще больнее. И пройдя через все это, сорвался в последний момент. Так долго держал дистанцию, чтобы теперь не суметь отпустить.

Почему волшебство, которое дарят поцелуи, называют нарушением приличий? Если чистое и светлое счастье зажигается во всем теле от прикосновений, разве это можно считать грязным и порочным? Отчего у жениха, вынудившего обманом и шантажом заключить помолвку, якобы есть права на меня, а мужчину, заставлявшего голову кружиться и тело трепетать, следует отталкивать? Кто придумал эти правила? С какой целью? И разве не жестоко разлучать с тем единственным, кем стала жить и дышать?

Наверное, не целуй он меня так яростно, дай хоть секунду на вдох, и я бы не удержала слово, которое жгло мне губы. Такое короткое и емкое, способное выразить разом все чувства, невероятно сложные, безумно запутанные и очень простые. Я прежде не знала, что испытываешь, когда произносишь это слово, что чувствуешь в глубине души и сокровенных уголках сердца. Тем более не занималась самообманом, сознательно накручивая себя лишь потому, что в гимназии появился молодой и привлекательный учитель. Не поднимала ажиотаж вокруг его присутствия в школе, не писала глупых записок, не любовалась бесконечно тайком нарисованным портретом и не восхищалась каждым словом и жестом. На волне общего вдохновения и бурлящих в крови эмоций я ни в чем себя не убеждала. Как же так вышло, что пропала и теперь не могла отстраниться, только безумно хотела сказать одно-единственное слово: «Люблю».

Глава 12

БЛАГОДАРНОСТЬ

Жуткий грохот по ту сторону двери, словно рассыпали по полу железные миски, не одну или две, а целую сотню, сотряс воздух погруженной в полумрак комнаты. Эсташ первым прервал поцелуй, а я не сразу пришла в себя. Когда же очнулась, увидела, что сижу на коленях защитника, прижав голые ноги к его бедрам. Больничная рубашка неожиданно укоротилась, подпрыгнув совсем высоко, а от поцелуев горели плечи, шея, лицо. Пальцы здоровой руки цеплялись за его рубашку, его рука крепко обнимала за талию, а вторая запуталась в моих взъерошенных волосах. Я сейчас и объяснить не могла, каким образом оказалась именно на его коленях, поскольку прежние ощущения от поцелуев перекрыли все, объединившись в общее чувство всепоглощающей эйфории.

— Что это? — Я испугалась грохота тем сильнее, чем неожиданней оказалось возвращение в реальность.

— Сигнал, что мне пора уходить.

Он осторожно провел рукой по спине и на миг прижался к моему плечу, замер на секунду, достаточную для одного короткого вздоха, ожегшего шею, а после очень бережно меня отстранил.

Соображай я чуточку быстрее, понимай, в какой ситуации оба оказались, и не бойся Эсташ причинить мне боль неосторожным движением, мы не потеряли бы драгоценное время. На месте защитника я просто столкнула бы неуклюжую заторможенную девицу с колен и быстро ушла тем тайным проходом, который помог ему попасть в лазарет. Он же переместил на кровать осторожно, избегая задевать мою больную руку, и только после поднялся. Замер рядом с больничной койкой, выпрямившись во весь рост и пристально глядя на дверь. И только тогда мне стало понятно, что защитник не успевал уйти. Кто бы ни напоролся на громкую ловушку по ту сторону закрытой створки, он уже разобрался с последствиями и повернул ручку.

Дверь открылась, приглушенный свет от зажженного ручного светильника выхватил из темноты фигуры женщины в белом чепце и мужчины, чье осунувшееся лицо еще сильнее искажали тени, подчеркивая притаившуюся в глазах тревогу.

— Папа! — вскрикнула я одновременно с женщиной, воскликнувшей: «Арис Лоран!»

Быстро и решительно переставив на стол возле двери светильник, она активировала верхний свет, вынудивший меня зажмуриться.

— Что вы здесь делаете? — Вполне ожидаемый вопрос, заданный незнакомой доной, не поколебал невозмутимости защитника.

— Что происходит? — Это уже папа спросил. — Маришка, дочь… Ты как себя чувствуешь? Вы говорили, она спит и нельзя тревожить.

— Девушку уже потревожили до нас. Арис Лоран, вы объяснитесь или вызвать директора?

— Почему не инспектора попечительского совета? — абсолютно спокойно осведомился Эсташ, словно интересовался вопросом, который его никак не касался. Мол, зовите кого хотите, ваше полное право.

Мне показалось, самое время сейчас вмешаться, поскольку рядом с женщиной в белом чепце стоял папа и все больше терял терпение, стремясь поскорее разобраться, что же произошло.

— Арис Лоран пришел проведать меня и справиться о самочувствии.

— Проход мужчинам на женскую половину лазарета запрещен, требуется разрешение директора, а арису вообще отказано в этом разрешении.

— Это что же выходит, каждому можно вот так просто перемещаться по гимназии? Или только защитники позволяют себе подобные вольности?

Слова незнакомой доны не на шутку разозлили отца, картина со стороны складывалась весьма неприглядная. Взволнованный родитель, получивший сообщение о происшествии с дочерью (и ведь не сразу информировали, а когда уж точно на поправку пошла), тут же примчался в школу, невзирая на позднее время (видимо, тайком от мамы), и обнаружил в палате человека, которому даже запрещено там появляться. О причинах он пока вряд ли знал, но сам факт точно нервировал.

— Папа, послушай, арис Лоран меня доставил в лазарет, и он проверял, как я себя чувствую. Он очень хороший врач!

— Правда? — вновь вмешалась в разговор незнакомая дона. — Где же ваша лицензия врача, арис Лоран? Насколько я знаю, ее не существует. У вас нет права являться в лазарет и заниматься диагностикой пациентки. Вы можете ей навредить!

А почему у Эсташа нет лицензии? Я ошиблась? Он не тот самый Лоран?