Отрок. Внук сотника: Внук сотника. Бешеный лис. Покоренная сила Красницкий Евгений

– А когда вещи собирали, мне твоя самоделка и попалась, долго понять не мог, а потом Демка самострел натянуть попробовал и ничего у него не получилось. Вот тут-то я и понял, что ты задумывал.

– Спасибо, дядька Лавр!

– Мишаня, сынок, поедем домой. Что ж ты у чужих людей, как сирота?

В ответ раздался властный голос пожилой женщины, тот самый, который объяснял то ли Юльке, то ли Людмиле секреты лечения.

– Не дело говоришь, Медвяна! Не чужой он мне стал. Да и не был чужим. Я с вашей старостихой Беляной Веденеевной в родстве состою – наши матери за двоюродными братьями замужем были. А она же и вам родней приходится.

– Прости, Нинея Всеславна, не знала я…

«Медвяна… А Юльку Людмилой называла. Ну да, она же язычница, еще и ведунья. Интересно, мне пригрезилось, или она взаправду с бабой Ягой знакома была? Вроде бы я где-то читал, что Яга – более древний персонаж, отголосок культа мертвых, или что-то в этом роде. Ладно, ерунда это все, главное другое. Чего я хотел, того и добился: Немого приструнили, дед больше наезжать не будет. И самострел у меня теперь есть, все как по нотам!»

– И везти его пока рано, – продолжила Нинея, – слабый еще. Да ты, Медвяна, сама посмотри: поговорили немного, а он уже бледный – утомили парня.

Пришлось Мишке оставаться у бабки Нинеи. О том, в чьи руки он попал, Мишка начал догадываться, вспоминая о разговорах, невольно подслушанных во время кратких перерывов в беспамятстве. Правда, верилось в услышанное не очень-то, слишком уж все это напоминало бред. Но то одно событие, то другое раз за разом подтверждали правдоподобие услышанного.

Старуха несомненно была мощнейшим экстрасенсом. Дело даже не в том, что она погружала Мишку в сон лишь одним прикосновением руки к голове и ласковым приговором: «Спи, Мишаня, спи, сон – лучшее лекарство». Окончательно в мощи ее воздействия на себя Мишка убедился, когда Нинея попросила его рассказать о том, как он очутился один в лесу.

Старуха села рядом с постелью, посмотрела на него ласково, но, вместе с тем, очень внимательно и, выслушав Мишкино: «Да глупость сделал – из дому сбежал», негромко сказала:

– Ничего, Мишаня, ты рассказывай, рассказывай…

И – все. Мишка как будто утонул в ее глазах. Слова сами полились, как вода, без наводящих вопросов, без уточнений. Ни утаить что-либо, ни нечаянно упустить какую-то деталь было совершенно невозможно. При этом Мишка был уверен, что ни в какое гипнотическое состояние не впадал и оставался в ясном сознании. Когда он закончил свой рассказ, то точно знал: рассказал все, добавить нечего. Вернее, добавить нечего к тому, что заинтересовало Нинею – эти моменты Мишка описывал очень подробно, хотя она ни разу ничем не дала понять, что одни события можно лишь упомянуть вскользь, а другие описать с упоминанием малейших мелочей, таких, которые, в принципе, в памяти и удержаться-то не могли.

Собственно, заинтересовали Нинею два момента: найденные в лесу останки женщины, поклонявшейся Перуну, и Мишкино отношение к Юльке. Вот на второй-то теме Мишка чуть не прокололся. Его сравнения отношения людей к императиву «Делай, что должен, и будет то, что будет» ЗДЕСЬ и ТАМ уже готовы были сорваться с языка, но старуху, видимо, больше интересовали личные отношения между подростками, и мимо опасной темы удалось благополучно проскочить.

– Ну что ж, Мишаня, выходит, что не слабость лося тебя спасла, а то, что ты уже падал, когда он копытом ударил, потому он и промахнулся. Если бы удержался ты тогда на ногах, мы бы сейчас с тобой не разговаривали. А на деда зла не держи, ему самому тогда хуже всех было, оттого и злился.

– Я не на деда, я на Немого…

– Ну а на него-то и вовсе зря! Если хозяин на тебя пса натравил, ты на кого злиться будешь? На пса или на хозяина?

– Андрей не пес!

– Человек умеет преданнее любого пса быть! Ты сам подумай: один на всем белом свете, увечный, бессловесный, никем не любимый. У него же и невесты не было, из-за характера его мрачного.

– А дед ему жизнь спас, а потом в своем доме пригрел…

– И это – тоже, – согласилась Нинея. – Он ведь о тебе беспокоился, хотел искать идти. А Медвяну – матушку твою – он осторожно нес, чтоб больно не сделать, вспомни-ка.

– И верно… А я ему рубаху порезал…

– Ну, понял теперь, что зря старался?

– Чего – старался?

– Тебя за стол с мужами посадили, а ты испугался, что когда в село вернетесь, снова на женскую половину отправят. Вот и решил показать всем, что уже не ребенок.

– Да я и не думал об этом!

– Думал, думал. Может, другими словами, может, другие причины находил, но думал.

– Да нет же! Что я – дурак совсем?

– Да, дурак! – голос Нинеи посуровел. – Что есть мужчина, в первую голову? Защитник и кормилец! Кормильцем ты еще долго не станешь. А защищать тебе некого и не от кого. Вот ты и выдумал врага, и решил от него матушку защищать. Все дети во взрослых играют, только ты лишку заигрался!

– Не я один мать защищал! Дядька Лавр тоже…

– А вот это – не твоего ума дело! Мал еще! Да и не известно, кого он больше защитил, а ну-ка – ты успел бы нож метнуть?

«Бабка-то кругом права! Ну что, сэр, опять за пацаном не уследили? Как он вас подставил-то, а? А вообще-то, если честно, пацан здесь не причем, это меня все время тянет из образа выйти, надоело дитем быть, хоть вешайся!»

– Ну, и что надумал?

– И правда: дурак я.

– Значит, поумнел.

– Баба Нинея, а ты и вправду бабу Ягу знала?

– А ты откуда про нее знаешь?

– Да слышал, как ты Юльке рассказывала…

– Ты мне, парень, не ври, меня обмануть трудно, ни у кого не выходит… давно уже не выходит.

– Да я правда слышал, как ты…

– Но ты про Ягу уже знал раньше. Так?

– Так…

– Откуда?

– Слышал где-то… или читал, не помню.

«Блин! Что я несу! Где ЗДЕСЬ об этом прочесть можно?»

– Читал? Это где ж? У попа вашего, что ли? И что ж там написано? «Спасибо, бабуля! Этой версии и будем придерживаться. Считаем, что исследование по древнеславянской мифологии имеется в библиотеке отца Михаила».

– Написано, что избушка у нее непростая была. Два выхода у нее: один – в мир живых, другой – в мир мертвых. Вернее, дверь-то одна, но избушка может поворачиваться и к миру живых, и к миру мертвых. И сама баба Яга – наполовину живая, наполовину мертвая. И чтобы живому пройти в мир мертвых, надо притвориться мертвым. Потребовать, чтобы она тебя накормила, напоила, в баньке попарила, спать уложила. Ну, вроде бы как ты – свой. Но есть и пить ничего нельзя, только притворяться, что ешь. Тогда она тебя за своего примет и через избушку пропустит.

– Вон ты о чем! – Мишке показалось, что старуха вздохнула с облегчением. – Вот она, благодарность людская: сколько народу вылечила, от смерти спасла, а ее именем теперь… Да, вот так живешь-живешь, и – на тебе.

– О чем ты, баба Нинея?

– Дурак твой поп, и книги у него дурацкие! Не Ягой ее звали.

– А как?

– А вот это ни тебе, ни другим знать не надо. Есть знания, которые до добра не доводят. Может, оно и к лучшему, что настоящее имя забыли?

– Потому, что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»?

– Верно! Сам придумал?

– Это в тех «дурацких» книгах написано.

– Да? А еще, что там написано?

– Ну-у… Вот еще: «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после». Ты ведь об этом только что говорила?

– Говорила… А еще помнишь что-нибудь?

– Помню: «Все вещи – в труде; не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием».

– А еще?

– Еще? «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

– А еще?

«Понравилось? Ну, я тебе сейчас расскажу!»

– Хочешь еще? «И нашел я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы; добрый перед Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею».

– Хорошо тебя поп учит, и ты – молодец. Хорошо учишься.

– Что ж ты меня хвалишь? Это ж христианские книги.

– А что, Экклезиаст разве христианином был?

«Ой! Мамочки! Она Экклезиаста знает! Или у меня опять бред?»

– Ну так как? Был Экклезиаст христианином?

– Н-нет, тогда еще христианства не было.

– Тогда почему книги – христианские? Все – вранье, все – краденое! И все это нам сюда тащат, а от своего, родного отказываться велят, в грязь втаптывают! Огнем и мечом искореняют! Рабами делают, неважно, что рабами божьими. Рабы – они и есть рабы. А мы – внуки божьи! Забыл или вовсе не знал? Учат вас… Рабами быть вас учат, а вы учитесь, да ума не прибавляется!

– Баба Нинея…

– Молчи! Про женщин он мне рассказал! Я-то все ждала, что ты другое вспомнишь: «И предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем». Упражнялись! Понял? За сколько веков еще Экклезиаст предупреждал: думайте своей головой. А вы долдоните по заученному, а толку-то…

– Баба Нинея, а у нас свои книги есть?

– Книги? Может, и остались где-то. Были, немного, но были.

– Велесова книга?

– Не слыхала, может, и была…

– А если написать? Ну, вот ты наговоришь, а я запишу.

– А попы сожгут.

– Но можно же тайно, чтоб попы не проведали.

– Можно, конечно… заболталась я с тобой, а дел-то… Лежи, поправляйся.

«Однако, сэр Майкл! Позвольте вам заметить: это и называется фейсом об тейбл да еще с оттягом. И на пацана не сошлешься, сами напоролись. Но кто же мог знать? Бабка-язычница, ведунья-экстрасенс цитирует Ветхий Завет без запинки да еще и экзамен любимому ученику отца Михаила устраивает. Блин, только и остается повторить за принцем Гамлетом:

Эту бы Нинею да к нам в девяностые годы, ставила бы общечеловеков в такие позы, что и в “Камасутре” не найдешь. Только вот что-то очень быстро она закруглилась, когда я про подпольную работу да подрывную литературу намекнул…»

– Мисяня!

Возле постели обнаружилась девчушка лет семи-восьми, позади нее топтались двое мальчишек, один примерно того же возраста, другой – совсем малыш.

– Здравствуй, красна девица, тебя как звать?

– Красава, а его Глеб, а его Неждан.

– Ну вот, а я, как раз наоборот – Ждан.

– Не-а, баба велела тебя Мисяней звать!

«Вот те на! Всех родовыми именами кличет, а меня христианским. С чего бы это?»

– Мисяня, расскажи сказку!

– Так вам баба Нинея, наверно, все сказки уже рассказала, она же их больше меня знает.

– А ты расскажи новую!

«Железная логика! Как можно конкурировать со сказочницей, лично знакомой с бабой Ягой? Только придумать что-то новое. Что ж им рассказать? Карлсон и Электроник отпадают сразу же, как персонажи совершенно невообразимые. Буратино? Тоже не подходит – они не знают, что такое кукольный театр».

– Мисяня! Ну расскажи!

– Сейчас, сейчас, Красава, дай только вспомню.

«Незнайку? Нет, не катит: воздушный шар, автомобиль… Блин! Совсем новое не лезет ни в какие ворота, придется идти в глубь веков. Ну, товарищ Пушкин, выручай!»

– У самого синего моря жил старик со своею старухой. Старик ловил неводом рыбу, а старуха пряла пряжу…

Слушали, что называется, затаив дыхание, в очередной раз подтверждая, что классика – всегда классика, понятна всем и во все времена. Единственное, что на всякий случай пришлось подправить, это заменить столбовую дворянку на боярыню. Ну, так смысл этого титула и в ХХI веке далеко не все понимают. На бис, с не меньшим успехом пошла история про Машу и трех медведей. Тут, правда, возникли сложности с мебелью. Стулья пришлось поменять на лавки, а кровати… опять на лавки, ничего не поделаешь, уложить медведей вповалку на полати – разрушить сюжет. Зато крыловская ворона, лишившаяся завтрака вследствие желания стать звездой шоу-бизнеса, ни в каких поправках не нуждалась. Разве что, на языке XII века получилось не в рифму. Но все равно публика была в восторге.

Так дальше и пошло: каждый вечер Мишка отрабатывал функцию передачи «Спокойной ночи, малыши», то и дело замечая в числе слушателей бабку Нинею, и постоянно ожидая вопросов по поводу того, откуда ему известно столько сказок. Слава богу, Нинея этим интересоваться не стала – какой бы обширной библиотека отца Михаила ни была, наличие в ней сочинений Пушкина, Крылова, Андерсена, Перро и прочих прозвучало бы сущей дичью, а соврать старухе, как Мишка уже убедился, было совершенно невозможно.

Детский организм заращивал раны быстро. Мишка начал вставать, выбираться на улицу. Особой радости, по правде сказать, это не доставляло. Дождливая осень и без того не самое лучшее время для прогулок, а вид мертвой деревни, в одночасье потерявшей практически всех жителей, еще более усугублял тоскливость пейзажа.

Не принес ожидаемой радости и самострел. У него не оказалось никаких прицельных приспособлений, стрелять приходилось по наитию, которое дается только очень долгими тренировками. Мишка лишь с четвертого раза сумел попасть в толстенную сосну, а попав, тут же об этом пожалел – извлечь глубоко засевший в древесину болт, не повредив его, так и не удалось. Болтов было всего три штуки, и так глупо потерять один из них было чертовски обидно.

Сделав выводы из собственной ошибки, Мишка приспособился стрелять в глинистый береговой откос, прикрепляя к нему, в качестве мишеней, опавшие листья. Дело пошло на лад, но тут он потерял второй болт, еще глупее, чем первый. Просто-напросто случайно нажал на спуск, когда самострел был направлен в сторону реки.

В общем, настроение было под стать погоде.

С Нинеей, вроде бы такой ласковой и внимательной, тоже никак не удавалось поговорить на интересующие темы. Она либо вообще уходила от ответа, либо разговор начинал принимать весьма рискованный для Мишки оборот.

– Баба Нинея, а куда вся скотина из села подевалась? И поля все сжаты, и огороды убраны.

– Так вон же: ледник мясом забит, амбар зерном полон, и другого всего запасено – не на один год хватит.

– Но ты же одна не могла все это сделать?

– Свет не без добрых людей.

– Ты меня единственного крестильным именем называешь, а не родовым. Почему?

– А нет его у тебя… Вернее есть, но не такое, как у всех. Я попробовала узнать, да не разобрала.

– Ну что ты, баба Нинея, у моего отца сначала две девочки родились, а он все сына ждал, поэтому, когда я родился, он меня Жданом и назвал.

– Нет, не чувствуешь ты себя Жданом. Ты сам для себя Михайла, а когда в глубь себя заглядываешь, где и есть место родовому имени, ты себя опять Михайлой ощущаешь, только каким-то другим. Не понимаешь?

– Не понимаю, – честно признался Мишка. – Как это? Михайла, но не такой.

– Тебя в честь кого Михаилом крестили?

– В честь Святителя Михаила Митрополита Киевского.

– Он кем был?

– Первым Митрополитом на Руси.

– Да нет, – Нинея досадливо поморщилась, – из какого племени?

– Болгарином был.

– Вот смотри: болгарин – человек чужого племени…

– Но болгары – тоже славяне!

– Не перебивай! Во-первых, болгары – ближние родственники не нам, а булгарам, что далеко отсюда, на реке Каме живут. Они только язык и обычаи переняли, а кровь другая, хоть со славянской и перемешанная. Во-вторых, у них давно уже царство, наподобие греческого, то есть и обычаи они покорежили. В-третьих, у них вера греческая, то есть они и веру пращуров отринули, что славянских, что булгарских. Что там от истинных славян осталось?

– Но язык-то один?

– Язык у нас и с чехами, и с ляхами один, а ты их своими считаешь?

– Так они латинскую веру приняли! Ну ладно, не только в этом дело. Нет, не считаю.

– А чем болгары лучше? Перебил ты меня… Что ж я хотела-то?.. Да! Михаил! Чужой нам человек принес нам чужую веру. А про то, что у христиан большая часть не своя, а ворованная, я тебе уже говорила. Так вот: сам чужой, веру принес чужую, а мы должны от всей своей прежней жизни отказаться и жить так, как он нам укажет. Да еще не своим умом укажет, а так, как ему из Царьграда велят. А кто не согласен, тех – огнем и мечом. Ты себя таким Михаилом видишь?

– Н-нет, пожалуй, – подобные мысли никогда не приходили Мишке в голову. ТАМ он о таких вещах вообще не задумывался, а ЗДЕСЬ окружавшие его христиане никого огнем-мечом в свою веру не обращали. – Как-то у тебя, баба Нинея, все выходит… Полтора века уже прошло, неужели за это время не погнали бы христиан, если бы их вера в народе не прижилась?

– Да не о том я! Ты себя ощущаешь тем, кто пришел диким людям указывать, как надо жить, а как нет? Славян дикарями считаешь? Ну не всех, так хоть тех, кто крест не принял. Считаешь дикарями?

– Нет, конечно!

– А он считал! По его наущению княжий родич Добрыня приказал Новгород поджечь, когда туда попов не захотели пускать. Так со своими поступают? Вот ты бы мою деревню велел поджечь из-за того, что мы попов к себе не пустили?

– Да что ты говоришь! Нет, конечно!

– Но ты же святому, в честь которого назван, во всем подражать должен?

– Ну уж нет! Никого я жечь не собираюсь…

– Значит, первый Михаил, который на поверхности – не ты. Но есть в тебе еще и другой Михаил, который к вере христианской относится… даже не знаю, как сказать… Проще говоря, не христианин ты, но и в славянских богов тоже не веруешь. Так посторонний человек на чужую брань смотрит, которая его не касается.

– Вот и нет! У меня душа болит и за тех, и за других, потому что и те и другие – свои. И брань эта их только ослабляет!

– Вот этого Михаила я и люблю, его по имени и зову. Понял теперь?

– Понял.

– А я – нет! Откуда ты такой взялся? – выпад Нинеи был неожиданным и стремительным, как бросок змеи. – Не бывает таких детей!

– А ты, Нинея? Ты где училась? – парировал Мишка. – Библию на память знаешь, историю народов и государств ведаешь, дискутируешь, как богослов! Таких образованных княгинь или боярынь днем с огнем не сыщешь, а ты в деревеньке глухой сидишь… Ты-то откуда взялась? Не бывает таких деревенских старух!

– Вот и поговорили, Мишаня. Не бывает таких, как мы. Так, может, нас и нет?

– Ну, если ты сейчас еще и древнегреческих философов помянешь, то я точно поверю, что нас нет и все это мне только кажется.

– А сам-то кого из философов помнишь?

– Ну… Аристотеля, Геродота, Платона… погоди! Ты меня опять проверяешь?

– И много ты деревенских мальчишек видел, которые эти имена в разговорах поминают?

«Господи, не может быть! А почему не может? Максим Леонидович же не говорил, что мой предшественник мужчина!»

– Нинея Всеславна, а вы Максима Леонидовича не забыли еще?

– Кого?

– Ученого из Петербурга.

– Нашел все-таки, чем бабку уесть! – Нинея вовсе не обиделась, а поощрительно улыбнулась. – Не знаю я ученого Максима, не слыхала даже. Из греков, что ли?

«Блин, обидно! А как было бы здорово!»

– Да, из греков. Он-то как раз славян дикарями не считал.

– Ну хоть один такой нашелся, и то хорошо.

– И все же, баба Нинея! Меня-то отец Михаил учит, а тебя кто учил? Ну не Яга же тебе про Аристотеля рассказывала.

– У каждого свой отец Михаил есть… А Яга… Она такое знала, что твоему попу и не снилось. И запомни: мудрость славянскую греки с варягами еще не вытравили. Как знать, может, все еще и по-другому повернется…

А насчет имени своего, ты, мне думается, все понял. Не Ждан ты, а Михайла, только не христианский Михайла, а другой. Но для тебя это – хорошо. Если настоящее имя человека знать, можно ему большой вред причинить, а твоего настоящего имени никто ни узнать, ни понять не сможет. Если уж я не разобралась… Одно слово, везунчик ты, любят тебя Светлые боги.

Потихоньку Мишка начинал тяготиться пребыванием у Нинеи, да и по дому соскучился сильно, а если уж совсем откровенно, то очень хотелось повидать Юльку. Как-то после всей этой истории Мишкино отношение к ней изменилось. Начиная с восхищения ее мужеством во время эпидемии и кончая сожалением, что она уехала, когда он спал. Не получилось даже ни попрощаться, ни поблагодарить.

Единственной отрадой оставались только вечерние посиделки с малышами. Мишка наконец-то сообразил, какое из литературных произведений ХХ века можно пересказать им с минимальной коррекцией – «Волшебник Изумрудного города».

Всего-то и пришлось, что переделать американский штат Канзас в Тридевятое царство да трусливого льва в трусливого медведя. По ходу дела, правда, и летучие обезьяны превратились в летучих собак, но это были уже второстепенные персонажи. Зато с Железным Дровосеком и Страшилой никаких проблем не возникло.

Сказка шла «на ура» в течение нескольких вечеров, а потом плавно перетекла в продолжение: «Филька-плотник и его деревянное воинство».

Нинея явно задумала каким-то образом сохранить деревню, лишившуюся жителей. Мишке, который старался, чем мог, помогать ей по хозяйству, она поручила раз в три дня протапливать печи в опустевших домах. Дрова, запасенные еще прежними хозяевами, подходили к концу, и Мишка все чаще задумывался о том, что Нинея собирается делать зимой. Дров на семнадцать домов, не считая единственного обитаемого, требовалась уйма. Кто их будет заготавливать?

Ответ на этот вопрос пришел, как ни странно, из Ратного. Однажды в пасмурный октябрьский день у ворот остановилась телега, в которой приехала старостиха Беляна в сопровождении двух холопов. Не позволив холопам распрягать, Беляна велела Мишке указать им делянку, на которой жители Нинеиной деревни заготавливали дрова, а сама, расцеловавшись со старинной подружкой, тут же завела разговор о здоровье и жизненных обстоятельствах многочисленных родственников и знакомых.

Торчать с холопами на делянке Мишке было ни к чему, а слушать старушечьи разговоры о том, кто женился, кто помер, у кого кто родился, кто чем болеет и прочее в том же духе, не хотелось совершенно. Зайти на минутку в дом, забрать самострел и уйти тренироваться тоже показалось невежливым, а просто так бродить на улице – глупым. Не зная, чем себя занять, Мишка решил пройтись по дворам и посмотреть, где сколько осталось дров и в порядке ли навесы над поленницами.

У крайнего дома, в котором, по рассказу Нинеи повесился хозяин, Мишка неожиданно для себя увидел еще одну телегу. Лошадь не была распряжена, но на морде у нее висела торба с овсом. Похоже, что хозяин телеги не собирался оставаться, а был намерен, сделав какие-то свои дела, отправиться в обратный путь. Тут же пришла мысль напроситься в попутчики до Ратного, но сначала Мишка решил узнать у старостихи, кто это прикатил вместе с ней, да и у Нинеи следовало попросить разрешения на возвращение домой.

– Ну что, охотничек, зажили ребра? – встретила его вопросом Беляна. – Впредь наука будет, выпороть бы тебя, чтоб глупостей больше не творил. Ишь, чего удумал – из дому сбежать!

– Пороли уже, как раз перед тем…

– Значит, мало пороли, если в разум не привели!

– Куда уж больше, и так – до беспамятства. Если еще больше, так уж до смерти, а от этого ума не прибавляется.

– Значит, неправильно пороли, порка не для увечья, а для вразумления, а ты, сопляк, язык придержи, когда с тобой старшие говорят! Спросят – ответишь, а пока не спросили, помалкивай.

«Средневековая педагогика во всей красе! Послать бы тебя, кошелка старая… Ладно, изгаляйся, собака лает – караван идет. В гробу я твои поучения видел, в ритуальной обувке белого цвета. Блин, не учуяла бы моего настроения Нинея, мысли она, конечно, не читает, но эмоции улавливает только так. Глаза, что ли, потупить, как почтительному отроку надлежит?»

– Ты чего вернулся? Я тебе велела за холопами присмотреть, а то они без пригляда наваляют.

– Ты велела только делянку указать…

– А сам сообразить не мог? Ступай назад! Скажешь, чтоб сюда пока не возили, пусть разделывают на месте. Шевелись, шевелись, что столбом встал?

– Я спросить хотел, насчет второй телеги. Может, Нинея Всеславна меня отпустит, так я бы до дому с ними…

– Какой второй телеги? – тут же насторожилась Нинея. – Беляна, ты кого еще привезла?

Ох, как не понравился старостихе вопрос о попутчиках! Мишка только тут и сообразил, что и его Беляна выпроваживала, и Нинею разговорами занимала для того, чтобы никто вторую телегу не заметил.

– Никого я не привозила, он сам увязался.

– Кто увязался?

– Поп. Сказал, что место самоубийства очистить надо, святой водой окропить…

– Да как он смеет?!!! Ну, выблядок киевский…

Нинея легко, словно двадцатилетняя девушка, вымахнула из-за стола и, не одеваясь, только захватив теплый платок, метнулась из дома.

– Черти тебя принесли, Минька! – напустилась на Мишку Беляна. – Ну что ты за заноза такая… Господи, ведь убьет же или разума лишит.

Старостиха торопливо одевалась, видимо, собираясь как-то вмешаться в конфликт.

– Предупреждала же я его, так нет… все умные, все своим умом, что старый, что малый… Только одни старухи у них дуры, а потом вытаскивай умников с того света…

Дело, похоже, принимало серьезный оборот: о боевых навыках ведуньи можно было только догадываться, но, судя по тому, как перепугалась Беляна… Выбежав со двора, Мишка, сам еще не зная, что будет делать, припустил к дому Велимира.

Отец Михаил как раз вышел со двора самоубийцы, сделал несколько шагов и словно наткнулся на невидимую стену: его, как показалось Мишке, даже слегка пошатнуло. В нескольких шагах перед ним стояла Нинея, но какая Нинея! Старуха исчезла, вместо нее Мишка увидел зрелую женщину, очень сильную и не на шутку разгневанную. Спина распрямилась, посадка головы сделалась гордой, даже надменной, морщины не исчезли совсем, но стали как-то незаметней, сброшенный на плечи платок открыл высокий лоб, глаза… знал Мишка, как можно утонуть в этих глазах.

Только сейчас он понял, что в молодости Нинея была настоящей красавицей. Нет, никаких штампов! Ни роковой дамы в стиле «вамп», в которую в фильмах обычно преображаются старухи-колдуньи, ни обворожительной блондинки-феи Мишка не увидел. Дорогу священнику заступила РУССКАЯ ЖЕНЩИНА, та самая, которая «коня на скаку остановит», да только не схватив за узду, а лишь одним повелительным взглядом. Владычица, заставшая в своих владениях мелкого злодея и снизошедшая до того, чтобы покарать его своей собственной рукой.

Отец же Михаил выглядел плохо. Видимо, и его не миновала болезнь, которой переболели почти все жители Ратного, а он наверняка не отлеживался в постели, а ходил с температурой напутствовать умиравших, исповедовал, причащал святых тайн, потом отпевал, преодолевая собственный недуг. Постарел, ссутулился, появились седые волосы. И путь сюда, скорее всего, дался ему нелегко, не только физически, но и духовно – наверняка представлял себе, с какой силой схлестнется. Но… «Делай то, что должен, и будет то, что будет».

Нинея приподняла правую руку и развернула кисть ладонью в сторону отца Михаила; того снова пошатнуло, он схватился рукой за крест и что-то зашептал. Все сразу стало понятно: ни о какой атаке не могло быть и речи – отец Михаил только оборонялся. Нинея слегка подалась вперед, вперилась взглядом в священника, лицо его посерело. Казалось, на нем остались одни глаза, горящие фанатичным огнем, рот приоткрылся, губы перестали шевелиться – теперь он произносил молитвы только мысленно. Сколько времени это длилось, Мишка сказать не смог бы, но в какой-то момент почувствовал, что Нинея прорывается сквозь барьер священных текстов и вот-вот сомнет волю противника. Но отец Михаил не отступал. Понимал, что проигрывает, уже проиграл, однако готов был умереть, но не сдаться!

– Нинея!!! Не убивай его!!!

Мишка кричал так, как никогда в жизни. Не голосом – сам не знал чем. И так же, сам не понимая как, внес какую-то дисгармонию в незримую связь, сформировавшуюся между Нинеей и отцом Михаилом. И… все кончилось. Нинея опустила руку и расслабилась, отец Михаил, словно не замечая никого вокруг, повернулся и поплелся к телеге, шаркая ногами как древний старец.

– Собирайся, он за тобой приехал!

Нинея обронила слова, шествуя (именно – шествуя) мимо Мишки, и он вдруг почувствовал себя маленьким и жалким, мелко нагадившим Великой Владычице, намеревавшейся свершить справедливую кару. Не теряя величественности осанки, Нинея пошагала к своему дому, не обратив ни малейшего внимания на то, как отшатнулась с ее пути старостиха Беляна.

«Что это было? Я же что-то такое почувствовал. Стоп, ну-ка – все по порядку. Сначала было беспокойство, передавшееся мне от Беляны, потом… потом было удивление от преображения Нинеи и сочувствие отцу Михаилу. Потом… да! Потом было восхищение ими обоими: ее величием и его мужеством! Нет, не мужеством, он явно испугался, но не отступил. Не мужеством – самоотречением! И вот тут-то я и почувствовал… Что? Не знаю, словами не опишешь. Мощнейшее эмоциональное напряжение, восторг. Да, именно – восторг! Восторг, обращенный к ним обоим, и возникшую между ними связь. Это сделало меня третьим элементом образовавшейся системы и позволило вмешаться. Значит, если бы мои эмоции касались только кого-то одного из них, ничего бы не вышло?

Блин, знаний не хватает катастрофически… Что за связь возникла между Нинеей и отцом Михаилом? Резонанс биополей, что-то еще? Неважно, все равно научного названия этому наверняка нет. Она каким-то образом создала из двух живых систем одну, но под своим контролем, а я, сам не знаю как, подстроился, и меня туда втянуло еще одной подсистемой, третьим элементом.

Но я оказался элементом деструктивным. Почему? Очень просто: раз я стал элементом системы, значит, образовались связи со всеми остальными элементами. Нинея выстроила систему, в которой она была субъектом, а отец Михаил объектом управления. Проще говоря, она давила, а он сопротивлялся. Она насильственно внедряла в него поток управляющей информации, а он, не будучи способным этот поток пресечь, пытался его заглушить, читая молитвы.

И тут – я, со своим восторгом. Нинея священником, конечно же, не восхищалась, он Нинеей, разумеется, тоже. А я восхищался обоими – информационные потоки, несущие взаимоисключающую информацию, гасят друг друга, связи разрушаются, система распадается. Вот и все волшебство – никакой мистики!

Интересно, как они это восприняли? Наверно, оба – негативно. Нинее я всю малину, пардон, обосрал, а отца Михаила хоть и выручил, но колдовством, в его понимании.

М-да, вот и делай после этого добро людям… Ой, что это с ним?»

Отец Михаил не дошел до телеги, ноги у него подкосились, и он сел прямо на землю, сгорбившись и свесив голову. Мишка подбежал, перекинул безвольную руку монаха через плечо и попытался помочь ему встать, но сил не хватило, хотя был отец Михаил тощ и весил наверняка немного.