Почему они убивают. Как ФБР вычисляет серийных убийц Олшейкер Марк

Глава 5. Парни, которые срываются

Несколько лет назад, до выхода в отставку, я получил звонок от заместителя директора Куантико, к которому обратился бывший агент, возглавлявший ныне службу охраны в большой промышленной корпорации. У него возникла проблема, по поводу которой он хотел проконсультироваться.

– И что за проблема? – спросил я.

– Кто-то писает в бутылки с очистителем для стекол – знаешь, такие, со спреем.

– Что? Я правильно расслышал? У меня нет на это времени, – заявил я. – У нас миллион дел, я занят.

– Джон, он очень хороший парень. Просто позвони ему.

Я позвонил и попытался отнестись к делу серьезно. Ему нечего было мне отправлять, поэтому я просто попросил изложить факты.

– Понимаешь, у нас стоят очень чувствительные компьютеры. Сотрудники – и мужчины, и женщины, – работают в белых халатах и сами отвечают за поддержание чистоты. Но кто-то писает в бутылки с очистителем. Все в смене по-настоящему…

– Злятся, я понимаю. И сколько это продолжается?

– Около месяца. И всегда в одну и ту же смену. Смен за день три. Бутылки портят не все – обычно только одну.

Я сказал:

– Ладно, давай подумаем. Начни с самого начала. Что творится в компании? В отделе? В конкретной смене? То, что это происходит именно в данную смену, должно о чем-то говорить. Сколько в ней людей?

– Сорок человек на весь этаж.

– У всех есть доступ к бутылкам?

– Да. Все бутылки стоят на тележке.

Это означало, что бутылки не приписаны к конкретной машине или работнику, поэтому человек, который портит бутылку, не знает, в чьи руки она попадет.

Я сказал, что это символический, демонстративный акт. Хулиган не имеет в виду «ссал я на тебя, Джо или Джейн». Он говорит: «ссал я на вас всех». Он пытается устроить хаос и неразбериху в их группе. Дальше мы перешли к деталям. Я спросил, как моча может попадать в бутылки. На этаже есть уборные, и бутылку можно легко унести с собой под лабораторным халатом.

Первое, что я сделал, это убрал всех женщин из подозреваемых. Они, конечно, могли бы написать в бутылку с узким горлышком, но физически это было бы куда трудней, чем мужчине. Если бы женщина задумала нечто подобное, она нашла бы другой способ.

– Дальше будет уже проще, – сказал я. В подобных ситуациях я не отвлекаюсь на первые традиционные шаги составления профиля (белый мужчина, тридцать лет, прогуливал школу, без девушки, конфликты с родителями и тому подобное), потому что это не имеет значения. Главное тут – мотив, и поведение, которое привело к подобному хулиганству, вернее всего и выдаст нарушителя.

– Есть в смене человек, который хотел сменить ее, либо рассорился со всеми и держится особняком? Возможно, он подавал жалобы или писал письма руководству, а теперь чувствует, что ему не уделили должного внимания. Ты должен был заметить перемену в поведении. Он одинок, социальной жизни у него нет, проблемы в браке или с деньгами. И, самое главное, он больше всех жалуется на мочу в бутылках – как на причину, чтобы перейти в другую смену.

И тут словно лампочка включилась:

– Да, есть один парень!

Я предложил вызвать его на «рутинное» собеседование, один на один, где начальник поговорит с ним в ободряющем тоне и признает, под каким давлением тот находится, а также пообещает перевести из этой смены – что придется сделать, поскольку иного выхода нет.

Они вызывали парня и переговорили с ним. Ему было за тридцать, и он действительно писал жалобы. В офисе об этом не знали, но у него возникли проблемы с женой, они разъехались, и он вернулся к родителям. Ему казалось, что жизнь его рассыпается на части. Наконец, сняв груз с души, он повинился перед сочувственным слушателем, что действительно писал в бутылки.

Как и случаи, изложенные в предыдущей главе, это считалось саботажем и злонамеренной порчей продуктов. К счастью, тут не было ничего серьезного – ничья жизнь не оказалась под угрозой, и найти виновного оказалось легко, как только мы определились с мотивом. Почему это происходит? Кто является жертвой? Это не деньги. Не вымогательство. Просто хулиганство. Человек разозлился и вытворил нечто неприятное и отталкивающее, но не жестокое. Что он хотел нам сказать?

Мог ли он представлять реальную угрозу? Я так не думаю. Могла ли произойти эскалация? Это не исключено.

Что, если бы компания не отнеслась с пониманием к его эмоциональным проблемам? Что, если бы их вообще просмотрели? И как поступить с парнем дальше – наградить за проступок, переведя на работу, которую он хотел?

Представим, что его не перевели в другую смену, а просто поручили начальству присматривать внимательнее. Он сидит за обедом один? Читает «Солдат удачи» или журналы про оружие у себя за рабочим столом? Слышал ли кто-то, как он говорит: «Когда-нибудь я доберусь до этих ублюдков»?

Есть и другая альтернатива: сразу уволить его. Проводить до машины и сказать убираться. Наверное, родители быстро устанут от того, что он все время сидит дома. Жена не захочет, чтобы он вернулся обратно, начнутся проблемы с опекой над детьми. И вот тут мы вступаем в опасную зону.

Но как проследить за парнем в этой ситуации? Глава компании не может приставить к нему отдельного человека, чтобы проверять, не употребляет ли тот алкоголь или наркотики, и что вообще творится у него в жизни. Мотив остается тот же самый. Но вдруг в какой-то момент хулиган решит, что ему уже нечего терять? Взрыв может произойти месяцы, или даже годы, спустя.

Насилие на работе стало серьезным и настораживающим фактором в современном обществе. Единственное, что тут можно сделать, – это обзавестись надежной и внимательной службой охраны и вести списки людей, у которых могут быть основания причинять проблемы. Охрана должна о них знать и располагать процедурами для того, чтобы предотвратить потенциально опасное поведение бывших сотрудников.

Как мы увидим, от парней на грани срыва можно ожидать чего угодно, и многие из них заходят гораздо дальше писанья в бутылку. Ситуация может стать смертельно опасной, если не распознать ее вовремя и не попытаться предотвратить. Однако, как и в первом простейшем случае, мы опираемся на мотивацию и поведение, чтобы добраться до сути.

В понедельник 7 декабря 1987 года, в 16:16, самолет компании «Пасифик Саутвест», выполнявший рейс номер 1771 из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, рухнул на побережье Калифорнии близ Сан-Луис-Обиспо; погибли все сорок три пассажира и члены экипажа, находившиеся на борту. Среди погибших был Джеймс Силла, президент «Шеврон США», крупнейшей калифорнийской корпорации, и Вольфганг Студеманн, астрофизик из знаменитого немецкого Института Макса Планка, один из главных мировых авторитетов по кометам. Также на борту находилась Кэтлин Мика, проректор по приему Университета Южной Калифорнии, отвечавшая за подготовку к Параду роз.

Удар был такой силы, что тела пассажиров не удалось идентифицировать по отдельности, и их похоронили в общей могиле с мемориалом, на котором перечислялись все имена.

Однако эта катастрофа отличалась от остальных: за несколько минут до того, как четырехмоторный самолет «Бритиш Аэроспейс БА-146» исчез с радаров – уже начав снижаться с высоты 22 тысячи футов, чтобы приземлиться, по графику, в 16:43 в аэропорту Обиспо, – авиадиспетчеры в Окленде приняли сообщение от пилота, Грега Н. Линдамуда, о выстрелах в салоне. Сильно поврежденный черный ящик предоставил следователям из Национального совета по обеспечению безопасности на воздушном транспорте дополнительную информацию – стрелок ворвался в пилотскую кабину, выстрелил еще несколько раз, и самолет стремительно пошел вниз.

Кто мог это сделать? И почему?

Главную подсказку обнаружили среди обломков, разлетевшихся по площади в двадцать акров вокруг эпицентра катастрофы – смятый и обгоревший самолетный гигиенический пакет с нацарапанным на нем посланием: «Приветик, Рей, забавно, наверное, что мы вдвоем закончим с тобой жизнь вот так. Я просил пожалеть мою семью, помнишь? Ты не пожалел, и я тебя не пожалею».

Без этой записки следствие пошло бы по классическому пути с выяснением биографий всех жертв, оказавшихся на борту. Однако благодаря улике ФБР быстро выяснило, что «Рей» – это Реймонд Ф. Томсон, сорокавосьмилетний менеджер клиентской службы «Ю-Эс-эйр», верховной компании, владевшей «Пасифик Саутвест». Автором записки, личность которого установили по образцам почерка, был Дэвид Огастус Берк, тридцати пяти лет, представитель клиентской службы этой же компании в аэропорту Лос-Анджелеса. Томсон был его начальником. Погнутый и искореженный «смит-вессон» сорок четвертого калибра также был найден среди обломков; отпечатки на фрагменте приборной доски из пилотской кабины совпадали с отпечатками Берка. Его приятель и коллега из Сан-Франциско, Джозеф Драбик, опознал оружие и подтвердил, что одолжил его Берку вместе с коробкой с двенадцатью патронами.

Следователи полагали, что Берк сначала застрелил Томсона в приливе слепой ярости, а потом ворвался в кабину.

В коммюнике Бюро, поданном в Окружной суд, говорилось: «Имеются доказательства участия Дэвида Берка в уничтожении самолета 1771».

Ричард Брейцинг, специальный агент из полевого офиса ФБР в Лос-Анджелесе, направивший на расследования авиакатастрофы больше тридцати своих агентов, выразился более прямо, давая интервью «Чикаго трибьюн»: «Останься он в живых, мы обвинили бы его в воздушном пиратстве и убийстве».

Началась психологическая аутопсия.

Дэвид Берк родился в Англии в 1952 году и был одним из пятерых детей Альтамонта и Айрис Берков, иммигрантов с Ямайки. Далее семья переехала в Рочестер, штат Нью-Йорк, где Альтамонт работал на строительстве оператором тяжелой техники. Там же вырос и Дэвид – самый обыкновенный ребенок. В 1973-м он устроился на работу в «Ю-Эс-эйр» грузчиком в аэропорту Рочестера, постепенно вырос до сотрудника клиентской службы и, дальше, до супервизора.

Судя по большинству отчетов, он был идеальным служащим, всегда заботился о клиентах и следил за тем, чтобы они добрались туда, куда надо. Он разрешал сложные ситуации, возникавшие у других агентов, занимался проблемами с обменом и переносом билетов. Никогда не забывал о своем происхождении и старался помогать другим представителям меньшинств, особенно чернокожим, получить работу в аэропорту.

Берк был высокий и представительный. Его хорошо знали в растущем сообществе иммигрантов с Ямайки в Рочестере, где дорогие костюмы Берка, сверкающие украшение и «Мерседес» цвета шампанского с номерным знаком «РЕГГИ» являли собой яркий контраст с жизнью большинства безработных соотечественников. Однако никто ему не завидовал, потому что он был щедрым и оказывал помощь всем, кто к нему обращался. Соседи в пригороде – в основном белые, из верхних слоев среднего класса, – описывали его как очень славного и спокойного человека.

Но у Берка определенно имелась и темная сторона. Он не был в действительности женат на женщине, с которой жил в Рочестере и называл своей женой, а еще он имел как минимум семерых детей от четырех других женщин. Та, с которой он жил, отказалась выйти за него замуж, поскольку верности он ей не гарантировал. Судя по отчетам, главным потрясением в его жизни стала смерть от передозировки брата Джоуи в 1980-м. Дэвид отчаянно пытался спасти брата и часто говорил, что чувствует свою вину за его безвременную кончину. Единственное, за что он когда-либо попадал в полицию, – это кража куска мяса из магазина в 1984-м. Он признал себя виновным и получил условный срок. Однако многие судачили о том, каким образом ему удается вести роскошную жизнь на годовую зарплату в 32 тысячи долларов, которую он получает в авиакомпании. В ходе следствия, продолжавшегося два года, вскрылось, что он был одной из ключевых фигур в трафике кокаина и марихуаны с Ямайки в Рочестер через Майами. Когда агенты под прикрытием попытались изобличить его в контрабанде наркотиков, он положил расследованию конец, сразу догадавшись, что происходит, и походя сказав одному из них: «Как делишки, офицер?»

Ходили и другие слухи – что Берк участвует в серийных угонах «Мерседесов» и продает авиабилеты приятелям по сниженным ценам. Ни одно из этих обвинений подтвердить не удалось, хотя в прокуратуре округа Монро были уверены, что именно по этой причине он внезапно уехал из Рочестера, проработав там четырнадцать лет, и отправился в Южную Калифорнию, хоть это и означало понижение в должности и урезанную зарплату. Спустя несколько месяцев на новом месте он подал жалобу в Департамент штата по трудоустройству и расселению, утверждая, что Реймонд Томсон два раза обошел его при повышениях, отдавая должности белым сотрудникам.

Несмотря на общительность и услужливость, он отличался довольно вспыльчивым темпераментом. Жаклин Камачо, билетный кассир «Ю-Эс-эйр» и девушка Берка в Лос-Анджелесе, пустила его к себе в дом в Хоуторне, где жила вместе с дочерью, но после того как ему отказали в повышении, отношения начали стремительно портиться. Камачо сообщила полиции, что во время одной из ссор он стащил ее с кровати и едва не задушил. Камачо добилась судебного запрета на любые приближения к ней. Он привез свою дочь-подростка Сабрину к себе в Калифорнию, когда у той начались проблемы дома, но соседи сообщали о скандалах, когда Берк подолгу кричал на девочку, называя «маленькой шлюхой» и «потаскухой». Соседям казалось, до них доносятся звуки ударов. Однако за пределами квартиры он был само обаяние.

Мы всегда ищем основной стрессор как мотивацию при преступлениях подобного рода, и следователи ФБР выявили нечто подобное в беседах с представителями авиакомпании. 19 ноября, за восемнадцать дней до катастрофы, Рей Томсон уволил Берка, увидев через камеру видеонаблюдения, как тот забрал себе 69 долларов наличными, которые экипаж получил за коктейли, проданные пассажирам на борту. Служба охраны «Ю-Эс-эйр» сопроводила Берка в полицейский участок Пасифик, где на него завели дело и временно отпустили. 1 декабря прокуратура приняла решение отказаться от обвинений, поскольку они основывались только на записях видеонаблюдения. Однако Томсон, славившийся своей бескомпромиссностью и жестким стилем управления, отказался принимать его обратно на работу, несмотря на многочисленные посещения Берком его офиса и долгие уговоры. В последний раз они говорили за несколько часов до того, как оба оказались на борту.

Будучи служащим авиакомпании, которого знали все в аэропорту, Берк без проблем пронес большой пистолет мимо охраны. Ему достаточно было проникнуть за стойку регистрации и оттуда сразу пройти в самолет. Томсон работал в Лос-Анджелесе, но жил в Тибуроне, сразу за мостом Золотые Ворота, по другую сторону Сан-Франциско, и летал туда так часто, как только мог. Когда Берк узнал, на каком рейсе будет Томсон, он за наличные купил билет в один конец на тот же самолет.

Перед отлетом он оставил на автоответчике Камачо сообщение, где говорил, что любит ее. В его квартире на Лонг-Бич детективы нашли недавно составленное завещание и страховые полисы.

«Даже не знаю, – сказал давний приятель Берка Оуэн Филипс, когда услышал о том, что произошло. – Наверное, он просто сорвался».

Эта история очень печальна и трагична на многих уровнях. Дэвид Берк не был изначально плохим человеком, как многие садисты и сексуальные хищники, за которыми мне приходилось охотиться. Однако падение самолета 1771 демонстрирует нам, каков может быть результат, если вспыльчивый человек попадает под влияние стрессора, имеет легкий доступ к оружию и еще более легкий – к жертве, а люди вокруг не замечают опасности, чтобы предотвратить катастрофу. В результате крушения погибло множество невинных людей. Конечно, я не стану обвинять жертву. Я никогда так не поступаю. Однако, как я всегда говорю людям, ставящим себя в потенциально опасные ситуации, повышенный риск требует повышенной бдительности.

Когда же следовало действовать, чтобы предо твратить трагедию? Когда Дэвид Берк впервые начал демонстрировать угрожающее поведение. Когда настойчиво ходил к Томсону и просил вернуть его на работу. Когда одалживал у друга оружие и патроны. Когда его пропускали через контроль безопасности, потому что хорошо знали. Наверняка имелись и другие возможности.

Но можно ли было предсказать, что стремление Дэвида Берка к мести окажется таким сильным, что он заберет жизни пассажиров, оказавшихся на борту, вместе со своей? Оглядываясь назад, это кажется возможным, но в отсутствие открытых угроз предсказать подобное крайне тяжело. Вот почему надо иметь генеральную политику для предотвращения подобных ситуаций; ведь никогда не знаешь, кто из сотрудников может сорваться в определенный момент.

Если вы начальник и видите, что с подчиненным что-то творится, вам нужно доверительно побеседовать с ним. Вы не можете обращаться в полицию в отсутствие открытой угрозы, но можете облегчить его ситуацию и предупредить других в организации, чтобы смотрели в оба.

И как же это выглядит на практике? Невозможно вести наблюдение за каждым, кто проявляет беспокойство, за всеми недовольными сотрудниками и коллегами. Иными словами, как оценить опасность, понять, кто недоволен всерьез и кого злоба может довести до того, что он пойдет на крайние меры, не заботясь ни о своей жизни, ни о чужих?

Идея проста: надо смотреть на поведение.

Как правило, сотрудники не горят желанием садиться с начальником за стол переговоров и обсуждать свою личную жизнь, даже если этот начальник готов уделять им достаточно времени и внимания. Поэтому нам всем надо учиться наблюдать за поведением других.

Каково обычное поведение этого человека? А сейчас оно такое или нет? Он немного изменился? Стал вдруг религиозным, хотя в прошлом не заглядывал в церковь? Раньше он выпивал в компании, понемногу, а теперь приходит с похмелья или, наоборот, критикует тех, кто пьет или не ходит в церковь? Может, он жалуется на других – и не так, как делал это в прошлом? Стал есть заметно больше или заметно меньше?

В общем, изменился ли паттерн?

В начале 1980-х, когда я впал в кому и едва не умер, расследуя дело убийцы с Грин-Ривер в Вашингтоне, мне стало ясно, что в моей жизни нет баланса. Я очень много работал, но пренебрегал семьей, здоровьем, верой – вообще всем остальным. Работал я в одиночку, поскольку очень мало людей занимались профилированием в то время, а те, кто занимался, вроде Роя Хейзелвуда, были загружены не меньше моего. Поэтому на работе некому было отвести меня в сторонку и спросить: «Джон, с тобой все в порядке? Похоже, есть какие-то проблемы». Моя жена, Пэм, и родители знали, через что я прохожу, но поскольку не могли прочувствовать это, как коллеги, я не желал прислушиваться к ним.

К счастью, я вовремя опомнился – хотя повод для этого был не лучший – и сказал себе, что должен восстановить равновесие. И именно на это призываю обращать особое внимание – на отсутствие в жизни человека баланса.

Дальше кто-то должен взять на себя ответственность. Если вы начальник и видите, что с подчиненным что-то творится, вам нужно доверительно побеседовать с ним. Вы не можете обращаться в полицию в отсутствие открытой угрозы, но можете попытаться помочь, облегчить его ситуацию и предупредить других в организации, чтобы смотрели в оба. Конечно, никаких гарантий нет. Но лучше все-таки проявить бдительность и постараться уменьшить риски.

Один бывший агент, очень уважаемая и почитаемая фигура в ФБР, за свою карьеру много лет прослужил на руководящих позициях. Он был из тех, кто всегда верил в профилирование и поддерживал программы по криминалистическому анализу, так что я считал его ценнейшим сотрудником Бюро. После отставки он перешел на высокую должность в крупной авиакомпании. Примерно через год мы встретились с ним на торжественном ужине для бывших агентов секретной службы и обменялись традиционными приветствиями.

– Джон, как дела?

Я ответил:

– Все отлично, а у тебя?

– Очень хорошо. Знаешь, жизнь после ФБР…

– Какая она? – спросил я.

– Понимаешь, в Бюро приходится разбираться со всей этой личной чушью, – сказал он, – но тут, в компании, если кто-то работает плохо, ты просто вызываешь его к себе в кабинет, звонишь охране, его провожают на парковку, отбирают пропуск и говорят «адиос».

В целом мне это понравилось.

Пару лет спустя он позвонил мне и запел совсем другую песню. Авиакомпания проводит реорганизацию, чтобы оставаться на плаву, грядут увольнения тысяч сотрудников, чего раньше никогда не случалось. Он получает угрозы, кто-то пошел даже не порчу системы кондиционирования, обслуживающей компьютеры, и вообще у него куча проблем. Он сказал, что хочет приехать в Куантико и обсудить ситуацию со мной и моей командой.

Мы провели конференцию и сказали ему, что корпорации надо вовлечь в дело и службу безопасности, и службу персонала. Мы дали ему несколько идей, как вывести НС (одного или многих) на чистую воду, если угрозы станут серьезнее. Однако главное тут – работать с людьми, которых увольняют, и показывать им, что компания о них заботится и постарается что-то предпринять.

Благодаря опыту работы в ФБР и собственному здравому смыслу этот человек сумел справиться с проблемой. Он заставил руководство компании отнестись к нашим предложениям всерьез, и неприятностей удалось избежать. Но это лишь подчеркивает ту мысль, что надо всегда быть начеку и не дожидаться, пока возникнут проблемы – ведь главной из них, с которой моему коллеге грозило столкнуться, было огромное количество потенциальных подозреваемых. Если – боже упаси – произошло бы нечто действительно опасное, найти виновных оказалось бы гораздо сложней, чем в случае с Дэвидом Берком.

Такой проактивный подход я называю «психологической профилактикой».

В прошлом во многих компаниях прослеживалась тенденция разбираться с поведенческими трудностями у служащих путем увольнения или перевода в другой отдел, чтобы переложить заботу о них на службу персонала. Сейчас я наблюдаю другой, более обнадеживающий, тренд, который, надеюсь, продолжится – снабжать руководителей необходимыми навыками и инструментами для распознавания потенциальных бихейвиоральных отклонений и борьбы с ними. В отличие от преступлений, которые мы обсуждали раньше, насилие на рабочем месте – не тот случай, когда вы смотрите на подростка или юношу и говорите: «Рано или поздно он ворвется на работу с автоматом Калашникова и перестреляет остальных сотрудников».

Руководителям часто приходится ходить по лезвию бритвы. Если ты вторгаешься в личную жизнь сотрудника, он может привлечь тебя к суду. Но если ты ничего не делаешь, а потом происходит срыв, тебя или всю компанию могут засудить за то, что вы не приняли надлежащих предосторожностей. Иногда ситуация выглядит тупиковой. Одна из наиболее эффективных стратегий для компании, особенно крупной, это специальная служба, в которую сотрудники могут обращаться за помощью; они должны знать, что о них думают и что информация, которую они предоставят, не будет использована им во вред.

Все мы знаем о страшных происшествиях с «рассерженными» сотрудниками почты США, часть которых имела смертельные последствия. В определенных кругах выражение «пойти на почту» стало использоваться в переносном значении – как описание нервного срыва и стрельбы на рабочем месте. Почтовая служба США действительно подверглась за прошедшие десятилетия серии атак. С 1986 года тридцать пять ее сотрудников было убито коллегами (которые затем в основном совершали самоубийство) в ходе десяти отдельных инцидентов. Появилась даже жуткая видеоигра под названием «Почта». (Думаю, сюжет ее пересказывать не нужно – вы с легкостью можете угадать.) Но, как бы угрожающе ни выглядела эта статистика, почта – не единственная организация, которой приходится сталкиваться с данным феноменом современной жизни. Бурный процесс механизации и автоматизации только вывел наружу проблемы, до того таившиеся под спудом.

Примерно за два года до моего выхода в отставку из Бюро высокопоставленное начальство Почтовой службы обращалось в мой отдел бихейвиоральных наук в Куантико. Мы встретились в кабинете Джона Генри Кэмпбелла, моего коллеги, отвечавшего за тренинги.

Они были искренне обеспокоены и спрашивали раз за разом: «Что мы можем сделать? Служба огромная, почты целый вал, люди отвечают за обработку невероятного количества отправлений, и их работа совершенно обезличенная».

Я сказал, что им, по крайней мере, следует создавать видимость заботы – показывать, что они беспокоятся о сотрудниках; и этим должен заниматься отдел персонала. Кроме того, я посоветовал им обзавестись собственным подобием поведенческого отдела. С одной стороны, они смогут прикрываться этим отделом, если что-то пойдет не так. С другой – насилие всегда лучше предотвращать, пока оно не достигло пика, давить в зародыше; а это означает обучать людей проведению собственного профилирования и оценки.

Одну очень обнадеживающую инновационную программу опробовали в южной Флориде, где почтовая служба привлекла студентов юридического факультета в качестве посредников между служащими и менеджментом. Оказалось, что многие проблемы можно решить, просто выслушав человека. Дело в том, что нервное состояние не достигает своего пика, если сотрудник чувствует, что ему есть куда идти, и что его выслушают, не заставляя прибегать к громкому публичному заявлению.

Я всегда старался проявлять внимание к персоналу собственного отдела. Если мне казалось, что у кого-то из моих людей проблемы, если он начинал держаться особняком или еще как-то менял свой поведенческий паттерн (как я говорил чуть раньше), я приглашал его к себе в офис, садился с ним лицом к лицу и, без предисловий, спрашивал: «У тебя все в порядке? Чем я могу тебе помочь?»

Я знал, что у всех моих сотрудников, агентов и вспомогательного персонала очень нелегкая работа. Поэтому я прикладывал максимум усилий, чтобы они были довольны и чувствовали себя защищенными. Порой для этого было достаточно просто выслушать кого-то из них в нужный момент. Возможно, прикрыть, если им срочно требовался отпуск. Позволить какое-то время поработать из дома. Естественно, с сортировщиками почты так не получится. Не получится и с членами команды спасения заложников в Куантико – если уж на то пошло. Но надо стараться делать, что в твоих силах. Если какая-то значимая составляющая жизни твоего сотрудника катится под откос, ему необходимо знать, что его понимают и поддерживают. Я, конечно, не смогу решить его проблемы с женой или ребенком. Возможно, не смогу помочь и в отношениях с коллегами. Но я не стану игнорировать его. Это я давно для себя понял.

Если мне казалось, что у кого-то из моих людей проблемы, если он начинал держаться особняком или еще как-то менял свой поведенческий паттерн, я приглашал его к себе в офис и спрашивал: «У тебя все в порядке? Чем я могу тебе помочь?»

Примерно в середине восьмидесятых я расследовал одно дело в Чикаго. Большая компания, банк, получила угрозу в виде записки – о которой было доложено главе службы охраны, – со словами «мы ворвемся в ваш чертов холл и перестреляем всех в вашем чертовом банке». Еще там было что-то вроде «сукины дети, как вы смеете так с нами обращаться!»

Итак – кто? И почему? Я спросил у представителя службы безопасности банка, что вообще у них происходит, и он мне сообщил о больших увольнениях. Записка была отпечатана на машинке, а стиль и выбор слов указывали на человека с образованием. Я пришел к выводу, что это служащий из менеджмента, не самого высокого уровня, который никак не ожидал, что его уволят и был по-настоящему этим потрясен. Базовый профиль подходил под большинство затронутых сотрудников, поэтому не имело смысла на его основании пытаться выявить личность НС. Иногда общая проактивная стратегия приносит более действенный результат.

Я спросил, какова процедура увольнения. Мне сообщили, что никакой отдельной процедуры нет, у банка и так слишком много дел.

Откуда же люди узнают, что их выгнали с работы? Им приходит по внутренней сети уведомление. Просто короткое письмо.

Кто-нибудь беседует с ними потом, объясняет причину, спросил я. Нет. Обращался ли к ним президент или председатель правления? Ну… нет, но вообще, сегодня он собирался выступить перед всем персоналом.

Президент банка оказался не очень разговорчив. Он вышел к тысяче своих служащих, но держался скрытно и предпочитал отмалчиваться. Он даже не затронул тему увольнений, пока люди не начали поднимать руки, а когда до нее дошло, оказался не готов отвечать на вопросы. Он не смог дать людям внятного ответа, что им делать дальше, и его чуть ли не свистом прогнали с трибуны.

После этого инцидента глава службы безопасности позвонил мне, все рассказал и спросил:

– В свете последних событий и того письма с угрозами, каковы шансы, что это действительно произойдет?

Я сказал, что шансы очень и очень велики. Он спросил, что ему делать. Я ответил, что тут требуется двусторонний подход. Надо показать людям, что о них беспокоятся и пытаются что-то для них сделать – нечто реальное и весомое, чтобы они пережили процесс увольнения и поиска новой работы. А тем временем следует усилить охранные меры – особенно в холле главного офиса.

Банк последовал моим рекомендациям, и ничего не произошло. Но могло. Им повезло. Но так бывает не всегда, особенно если компания оказывается в сложной ситуации и надо как-то выкручиваться из нее.

Это особенно важно, потому что, несмотря на принимаемые меры, проблема продолжает обостряться – особенно если воспринимать насилие на рабочем месте в более широком смысле. Самым, пожалуй, тревожным трендом современности является насилие на рабочем месте наших детей – в школе. И хотя тут нет и не может быть единого простого решения, к нему тоже применим прием, который я советовал почте, авиакомпании и банку: мы должны давать «менеджерам» и «начальству» – учителям и административному персоналу – инструменты для распознавания тревожных сигналов. Когда ребенок кричит, что всех перестреляет, не думайте, что это шутка. Игнорировать подобное никак нельзя.

И помните, что дети еще более впечатлительны, чем взрослые. Если, как говорилось в третьей главе, громкие преступления подталкивают нестабильных индивидуумов к совершению собственных, то как сказываются на детях новости по телевизору, где другие дети стреляют во дворах школ или в классах? Ребенок в сложном психологическом состоянии, движимый злостью и гневом, может воспринять такой акт как логическое и драматическое решение своих проблем. Он не станет думать о последствиях, о том, что будет с его семьей, и что ему придется провести много лет за решеткой, разрушив собственную жизнь. В зависимости от своего возраста и психического склада, он может вообще не подумать о том, что случится дальше. Как угоны самолетов в 1960–1970-х провоцировали все новые и новые, так и насилие в школе теперь идет по нарастающей; нам остается только всплескивать руками, вопрошая, как такое приключилось. Мы не можем предотвратить их все, но давайте хотя бы следить за тревожными звоночками – в школе и на работе.

Те из нас, кто вживую изучал преступления и преступников, знают, что преступность со временем эволюционирует – как и другие социальные феномены. К несчастью, в школах насилие эволюционировало от драк на игровых площадках до приходов в класс с оружием, которое дети воспринимают обычно как игрушку. Жуткий расстрел детей в Джонсборо, в Арканзасе, весной 1998-го было четвертым подобным инцидентом на школьном дворе в США всего за год!

Когда заместитель директора старшей школы Перл Хай в Перле, Миссисипи, поймал шестнадцатилетнего подростка, который только что убил двоих учеников, а семерых ранил, после того как ножом насмерть зарезал мать, то крикнул ему в лицо: «Почему, почему, почему?»

«Мир плохо обошелся со мной, я не мог это больше терпеть», – ответил ученик.

Помните, что триггеры действуют на неблагополучных детей так же, как на неблагополучных взрослых, и к их числу относятся распространенные стрессовые ситуации, включая проблемы в отношениях, проблемы дома или на работе (в их случае в школе). Люди у власти – родители, учителя, администрация, школьные психологи и социальные работники – обязаны следить за теми же тревожными звонками: увлечением оружием, отстранением от общения, пустыми с виду угрозами или разговорами об убийстве. Нельзя думать, что раз перед нами ребенок, он не пойдет на насилие «взрослого уровня». Мы сталкивается здесь с тем же внутренним складом, что и у склонных к насилию взрослых, вкупе с плохим контролем собственных импульсов, незрелым мировоззрением и юношеским максимализмом. А это, как доказывают последние десятилетия, очень опасная комбинация.

На самом деле опасных комбинаций множество, и даже если мы понимаем мотив, то не всегда можем предсказать их все, как демонстрирует следующий случай.

Около девяти утра 6 марта 1998 года Мэью Э. Бек, тридцатипятилетний бухгалтер из Ньюингтона, Коннектикут, работавший в центральном офисе государственной лотереи, застрелил и/или ранил ножом несколько своих коллег, убив четверых. Далее Бек, проработавший в лотерее восемь лет, покончил с собой выстрелом в голову из девятимиллиметрового полуавтоматического «глока», который использовал для нападения.

Первой жертвой стал Майкл Т. Логан, тридцати трех лет, директор по информационным системам и бывший начальник Бека; тот дважды выстрелил в него и нанес семь ранений охотничьим ножом в живот и в грудь. Во время нападения Бек сам был ранен в ногу и оставил кровавый след от кабинета Логана до того места, где ему попалась Линда А. Блогославки-Млинарчук, финансовый директор лотереи, тридцати восьми лет. Он прошел в переговорную, где она вела собрание, и сказал: «Попрощайся со всеми, Линда». Она получила несколько ранений и резаные раны на руках, когда пыталась защититься от ножа. Линда проводила с Беком собеседование после его возвращения из отпуска, связанного со стрессом на работе, на котором они обсуждали его новые обязанности на другой должности. В вечер перед нападением она поделилась своими опасениями насчет Бека с мужем.

Фредерик У. Рубельманн III, сорока лет, вице-президент по операционной деятельности и администрированию, погиб следующим. В него выстрелили четыре раза – дважды в спину, пока Бек гнался за ним по зданию, а потом в голову. Рубельманн пытался вывести других сотрудников в безопасное место.

Сорокачетырехлетний президент лотереи, Отто Р. Браун, получил ранение в ягодицу, когда бежал по парковке. Когда он, раненый, упал, Бек выстрелил в него, истекающего кровью, еще дважды, пока Браун умолял сохранить ему жизнь. Сотрудники понимали, что Браун намеренно уводил Бека из здания – возможно, тем самым он многих из них спас.

После панических звонков в службу 911 полицейские через две минуты примчались на место. При виде полиции Бек приставил пистолет к виску и спустил курок. Его по воздуху доставили в Хартфордскую больницу, где он вскоре скончался.

За день до стрельбы Бек оставил странное сообщение для репортера «Хартфорд курант», где говорил, что хочет побеседовать о «проблемах с лотереей».

Мэтью Бек был не женат и в предыдущем сентябре переселился обратно к родителям. Друзья описывали его как «большого знатока оружия». В заявлении на должность государственного аудитора он писал, что некогда работал охранником, имеет опыт обращения с оружием и «навыки тактического реагирования и ситуационного анализа». Бек приступил к работе меньше чем за две недели до инцидента, после четырехмесячного отпуска из-за переутомления. Ему предлагали отдохнуть еще два месяца, но он вернулся самовольно.

Люди, работавшие с Беком, замечали, что он в последнее время похудел и ходил с отсутствующим видом. Позднее кто-то из коллег вспомнил, как он за несколько дней до стрельбы говорил, что соорудить взрывное устройство очень легко – вся информация есть в интернете. Другие сотрудники говорили, что в то утро он пришел в офис беспокойный и отказывался говорить с кем-либо до того момента, пока не поднялся и не пошел к кабинетам администрации, где и началось нападение. Он не выказывал никаких эмоций, когда гонялся за жертвами и убивал их, хотя то были его начальники, в течение семи месяцев разбиравшиеся с жалобами, поданными Беком против лотереи.

Он жаловался на то, что других повышают в обход его, требовал специальный ортопедический стул, утверждал, что организация препятствует его карьерному росту и не дает шанса продвинуться. Письма, которые Бек писал, были спокойные и деловитые. Он пробовал поступить на работу в Центральный университет Калифорнии и в Университет Коннектикута, в медицинский центр, а также просил перевести его в Государственный налоговой департамент или Департамент социальной службы. Карен Мейген, директор по персоналу, сообщала ему, что все его жалобы внимательно изучаются, и ему действительно предоставили ортопедический стул.

Как мне стало ясно из материалов дела, эти люди уже сделали все, что я рекомендую организациям для профилактики насилия и минимизирования рисков.

Бек принимал как минимум два препарата от тревожности, депрессии и обсессивно-компульсивного расстройства и наблюдался у психиатра. У него уже случались психотические эпизоды, и он дважды лежал в больнице – один раз добровольно, после угрозы суицида и намеренной передозировки наркотиков.

Дональд Бек, скорбящий отец Мэтью, с грустью сказал «Хартфорд курант», что спасение жизни его сыну «стало бы ошибкой».

В своем проникновенном и, на мой взгляд, очень трогательном заявлении, Дональд и его жена, Присцилла, поделились с общественностью пережитыми чувствами:

То, что сделал наш сын, Мэтт, было ужасно, поистине ужасно. Никакими словами нельзя оправдать или обосновать его поступок. Несмотря на сочувствие коллег, любовь и поддержку друзей и членов семьи, а также лечение и консультирование врачей, он выбрал неверный путь. Путь безнадежности, в то время как для него были открыты и другие дороги.

К несчастью, он решил забрать с собой других людей. Его преступление чудовищно, но сам он не был чудовищем, что могут подтвердить его друзья и родные. В момент скорби мы искренне соболезнуем семьям погибших и приносим извинения за Мэтта. Я не могу просить, чтобы вы простили его, потому что мы и сами его не простили за то, что он натворил.

Он подвел своих коллег, друзей, семью и в первую очередь себя самого.

Мы любим тебя, Мэтт, – но почему?

Мы никогда не узнаем ответов на все почему в подобных трагедиях. Некоторые из них связаны с психическими заболеваниями – как у Мэтью Бека, боровшегося с ними большую часть взрослой жизни. Но, анализируя преступление, мы все-таки можем прийти к некоторым выводам относительно его мотива.

В отличие от Ричарда Уэйда Фарли, который застрелил объект своей страсти, Лору Блэк, убил еще семерых человек и ранил четырех на ее работе; в отличие от Томаса Уотта Хэмилтона, набросившегося с ножом на школьников в Данблейне; в отличие от учеников, которые стреляют в своих одноклассников; в отличие от всех, кто является на работу и просто открывает огонь, Бек осознанно выбирал свои мишени. Он убил четверых человек, которые в действительности пытались ему помочь. Однако по его логике он убивал тех, кто нес ответственность за его проблемы на работе. Его мотивом была ярость и стремление отомстить конкретным людям, основанное на паранойе. Многие такие преступники деперсонализируют своих жертв. А Мэтью Бек персонализировал собственные невзгоды и таким способом хотел разобраться с ними.

Мне хотелось бы закончить на обнадеживающей ноте или хотя бы перечислить, какие конкретно уроки можно отсюда извлечь. К сожалению, так не получится. Я часто говорил, что к нашей борьбе с преступлениями надо относиться как к войне, а на войне случаются жертвы среди мирного населения. В данном случае компания все делала правильно, но она столкнулась с человеком в крайней степени ярости и, по многим оценкам, глубоко психически больным, чтобы реагировать адекватно.

Чтобы сократить количество таких жертв, мы должны стремиться узнавать больше и понимать, где и как можно изменить ситуацию, прежде чем жребий будет брошен, потому что все мы находимся под угрозой, и не только на работе.

Офис – не единственное место, где с людьми случаются нервные срывы.

7 декабря 1971 года полиция приехала в большой, но обветшавший викторианский особняк на Хиллсайд-авеню в Вестфилде, Нью-Джерси, пригороде в одиннадцати милях к юго-западу от Ньюарка, после того как соседи заявили о том, что в окнах дома уже несколько недель днями и ночами горит свет. Через окно полицейские увидели страшную сцену: несколько трупов лежало в спальных мешках на полу просторной гостиной. Патрульный Джордж Железник пролез внутрь через приоткрытое боковое окошко. Обходя мертвые тела, он услышал звуки органа, исполнявшего похоронный марш. Оказалось, что проигрыватель поставлен в автоматический режим и подключен к системе динамиков по всему дому. Мертвые оказались членами семьи Лист: это были Хелен, сорока пяти лет, ее шестнадцатилетняя дочь Патрисия и двое сыновей, Джон Фредерик, пятнадцати лет, и Фредерик, тринадцати. Помимо обеспокоенности соседей включенным освещением полицию заставило приехать заявление преподавателя Патрисии из драмкружка, куда она внезапно перестала ходить.

Миссис Лист лежала вдоль стены; ее лицо было накрыто платком. Трупы детей лежали в ряд, перпендикулярно телу матери. И это было еще не все. При обыске дома офицеры нашли тело свекрови Хелен Лист, восьмидесяти четырех лет, спрятанное в кладовке на третьем этаже. Все погибли от огнестрельных ран, нанесенных со спины.

Еще до ухода из дома полицейские знали, кто является главным подозреваемым: единственный отсутствующий член семьи, сорокашестилетний Джон Эмиль Лист.

Главной уликой была пачка писем, которые Джон Лист скрупулезно написал, но так и не отправил, адресованных разным людям, имевшим для семьи Лист важное значение: он извинялся за свой поступок и объяснял, почему пошел на убийство. Кроме того, он отменил подписку на газеты, отказался от доставки молока, проинформировал школы, где учились дети и их начальство на работах с частичной занятостью, что вся семья вынуждена срочно уехать. Как вскоре выяснилось, он также снял последние 2289 долларов с семейного банковского счета.

Его машину нашли в аэропорту Кеннеди в Куинсе. Номерной знак и документы владельца лежали внутри. Джон Лист исчез… пропал, как говорится, не оставив адреса.

Даже если бы не существовало документальных подтверждений виновности Джона Листа, само место преступления натолкнуло бы нас на вывод, что убийца – член семьи. Тот факт, что все тела были разложены в определенном порядке и убраны в спальные мешки, говорил о стремлении убийцы позаботиться о них, обеспечить им отдых, потому что убийца страдал или испытывал угрызения совести за то, что он натворил. Когда мы находим труп младенца, например, выброшенный на обочину дороги или в мусорную корзину, то можем заключить, что его убил чужой человек. Если же ребенок запеленат или еще каким-то образом «защищен» и оставлен в некоем подобающем, достойном месте, то убийца, скорее всего, один из родителей или близкий родственник.

Если и бывают преступления, заставляющие спросить – как, во имя Господа, отец и муж мог совершить такое? – то это оказался именно тот случай. И в одном из писем следователи обнаружили подробное объяснение того, как, во имя Господа, он совершил то, что совершил. Джон Лист написал его своему пастору в лютеранской церкви, Юджину Ревинкелю, ясно и четко изложив свой мотив.

Дорогой пастор Ревинкель:

Мне очень жаль добавлять еще и этот груз к вашей нелегкой ноше. Я знаю, что поступил неправильно с учетом всего, чему меня учили, и что никакие объяснения с моей стороны уже ничего не исправят. Но вы единственный человек, который, я знаю, пускай и не простит меня, но хотя бы попытается понять, что я чувствовал, когда шел на это.

1. Я не зарабатывал и половины той суммы, которая нужна, чтобы содержать семью. Все, за что я брался, не удавалось. Нам грозило банкротство и жизнь на пособие.

2. И это ведет меня к следующему пункту. Зная район, в котором мы жили, плюс среду, в которой росли наши дети, плюс то, какое влияние оказал бы на них переход на пособие, я понял, что они не выдержат этого и не должны выдержать. Я знал, что они не против экономить, но речь шла о гораздо больших жертвах.

3. Пат была решительно настроена стать актрисой, и я боялся, что это помешает ей оставаться доброй христианкой. Уверен, профессия ей бы навредила.

4. Поскольку Хелен не ходила в церковь, я знал, что это подорвет веру детей в Господа. Я продолжал надеяться, что вскоре она начнет туда ходить. Но когда я сообщил ей, что мистер Джутц хочет заглянуть к нам, она рассмеялась и заявила, что лучше бы ему вычеркнуть ее имя из церковных списков. Опять же, это имело бы плачевный эффект на веру детей.

Итак, на этом все. С каким-нибудь одним обстоятельством из этого списка мы еще сумели бы справиться, но всего вместе оказалось слишком много. По крайней мере, я уверен, что все они теперь на небесах. Если бы так продолжалось дальше, кто знает, попали бы они туда или нет.

Конечно, мама тоже пошла за ними, потому что то, что я сделал со своей семьей, стало бы для нее громадным потрясением в такие годы. Поэтому, зная, что она добрая христианка, я решил, что лучше будет освободить ее от тягот этого мира, которые сильно ударили бы по ней.

Когда все было кончено, я прочитал за них молитвы из книги гимнов. Это было самое малое, что я мог сделать.

Теперь последние распоряжения:

Хелен и дети согласились, что предпочли бы кремацию. Пожалуйста, проследите, чтобы ее цена не была слишком высокой.

Дальше он дает еще практические инструкции, например, где похоронить его мать и с кем из родственников связаться, а также что сделать с оставшейся собственностью. Потом Лист переходит к теме, которая для таких людей всегда самая важная – к себе самому:

Что касается меня, прошу меня вычеркнуть из списков паствы. Я отдаю себя в руки Господа и уповаю на его милость. Я не сомневаюсь, что он мог бы помочь нам, но, судя по всему, не счел необходимым ответить на мои молитвы таким образом, как я надеялся. Это наводит меня на мысль, что я избрал единственно возможный выход, по крайней мере, касательно душ наших детей. Я знаю, многие скажут, что им предстояло прожить еще много лет, но, если бы они перестали быть христианами, какой в этом был бы смысл?

Я уверен также, что многие будут говорить: «Как человек мог совершить такой страшный поступок?» Мой единственный ответ, что мне тоже пришлось нелегко, и я долго это обдумывал…

Джон пострадал больше всех, потому что мучился дольше. Остальные умерли без боли. Джон, правда, тоже находился без сознания.

Прошу, поминайте меня в своих молитвах. Они мне понадобятся вне зависимости от того, исполнит ли государство свой долг в моем отношении или нет. Я стремлюсь примириться с Господом и уверен в этом, потому что Христос умер в том числе и за меня.

P.S. Мама лежит в кладовой на чердаке – на третьем этаже. Она была слишком тяжелая, чтобы ее перетаскивать.

Джон

Итак, вы все прочли. Потрясающе, не правда ли? Но пара дополнений прояснит для вас ситуацию.

Лист был бухгалтером – с виду идеальная профессия для человека застенчивого и немногословного. И похоже, очень неплохим: он отлично разбирался в цифрах. Все для него было либо правильным, либо неправильным, черным или белым. Однако он терял одну работу за другой. Я представляю, как других в обход его повышали на управляющие позиции, которые не подходили Листу просто из-за странностей в общении. После того как он лишился должности в одном из банков, Лист проводил целые дни на железнодорожной станции, читая газеты, вместо того чтобы признаться семье, что его уволили, и поискать другую работу. Он настолько плохо знал свои слабые стороны, что устроился страховым агентом, хотя все вокруг отмечали, что Лист даже не мог посмотреть собеседнику в глаза. Поэтому торговля страховками закончилась для него очередным провалом.

Он был единственным ребенком и рос с очень религиозной матерью, которая, хотя физически и не издевалась над ним, не позволяла сыну пачкаться или делать те вещи, которые делали остальные мальчишки, и постоянно держала его под контролем. Его отцу было за шестьдесят, когда родился Джон, и тот явно не оказывал на него особого влияния. В подростковом периоде мать, Альма, запрещала Джону ходить на танцы. Даже ее пастор считал, что она чересчур строга. Вот так воспитывался Джон Лист. Он женился на Хелен Моррис Тейлор, красивой женщине, первый муж которой, очень экспрессивный, полная противоположность Джону, погиб на Корейской войне. У них была одна дочь. Хелен болела сифилисом – о чем Джон не знал, – которым заразилась от первого мужа. Болезнь постепенно прогрессировала, и у Хелен началась атрофия мозга, от чего она постепенно впала в сумасшествие и стала алкоголичкой. Лист боялся, что она плохо влияет на детей. Патти хотела стать актрисой. Для религиозного, стремящегося к строгому порядку Джона это была дорога в ад – одна из многих. Его также беспокоил интерес Патти к ведьмовству и, возможно, увлечение марихуаной.

Хотя Хелен и Альма не очень ладили между собой, а Джон сожалел, что его воспитывали так строго, Альма жила с ними, поскольку внесла в семейный бюджет около 200 тысяч долларов, которые Джон растратил в попытках свести концы с концами и содержать огромный дом на восемнадцать комнат, который считал подтверждением своего имиджа и положения в обществе.

Многие, если не все убийцы, которых я изучал и интервьюировал, рассказывая о своих преступлениях, находили, кого за них винить – мать, жену, начальника, политический заговор, общество в целом – кого или что угодно, вписывающихся в их эмоциональный контекст. Контекст Листа – то, как он видел себя и мир вокруг – подразумевал, что он праведный, верующий и богобоязненный, поэтому свою вину он переложил, ни больше ни меньше, на Господа Бога. Как сказано в записке, если бы Господь снизошел до него и ответил на его молитвы, преступления бы не случилось. Джон пытался уверить нас, что просто играл теми картами, которые ему сдали.

Если мне казалось, что у кого-то из моих людей проблемы, если он начинал держаться особняком или еще как-то менял свой поведенческий паттерн, я приглашал его к себе в офис и спрашивал: «У тебя все в порядке? Чем я могу тебе помочь?»

Реальным мотивом, я предполагаю, было то, что его жизнь покатилась под откос, стала слишком сложной и неупорядоченной для него, и поэтому Лист взорвался. Он относился к тому обсессивно-компульсивному типу людей, для которых очень важно жить в строгом порядке. Его паровой котел перегрелся, и это был способ выпустить пар. Он и сам признает, что не хотел стать банкротом и жить как нищий, хоть переносит эти чувства на детей, и решает начать все сначала. Если для этого нужно избавиться от семьи, что же, лучше будет отправить их на небеса. Он проходит нечто вроде очистительного ритуала, а потом рационализирует этот свой акт, чтобы зажить новой жизнью.

Я ни в коем случае не умаляю тяжесть его преступления или ментальные и эмоциональные проблемы Листа, потому что, конечно же, человек, который убивает свою семью, да еще и утверждает, что поступил так ради их блага, страдает от психического расстройства вдобавок ко всем личностным особенностям, которые психиатры могут у него найти. Для представителя моей профессии, однако, важнее всего то, действительно ли болезнь заставила его, прекрасно отличающего добро от зла, убить жену и детей. И у психиатров на этот вопрос пока нет точного ответа.

Здесь важно отметить, что Джон Лист сохранял хладнокровие во время всего эпизода, а потом еще и успешно скрылся. Психически нестабильный или сумасшедший преступник непременно оставил бы улики, которые помогли бы его найти. Но не Джон Лист. И, как мы скоро увидим, то не было массовой казнью. Членов своей семьи он убил по отдельности, в разное время и при разных обстоятельствах.

Если Лист убил родных, чтобы отправить их на небеса, но не покончил с собой, потому что самоубийцы в рай не попадают – хотя один Бог знает, как он рассчитывал, разделавшись со всей семьей, все-таки там оказаться, – почему он просто не пошел в полицию и не взял на себя ответственность? Почему не явился к пастору и не переговорил с ним лично? Иногда такие люди заявляют, что отправили родных на небо, а сами остались на земле, чтобы страдать. Но нет никаких подтверждений того, что Лист страдал после преступления или был намерен страдать, потому что он начал новую жизнь, скрываясь от властей, преследовавших его.

Даже решив совершить самоубийство, такой человек, скорее всего, избавился бы сначала от семьи. Тяга к контролю не позволила бы ему оставить этих людей на земле без руководства с его стороны.

Джон Лист сделал свой выбор. Он оказался просто самовлюбленным трусом, которому легче было перестрелять родных по одному, в спину. Помните – он ведь даже партнерам по бизнесу не мог смотреть в глаза.

Исчезновение Листа сильно озадачило полицейских, расследовавших это дело, особенно Джеймса Морана, одного из детективов, первыми приехавших на место, который впоследствии стал начальником полицейского департамента Вестфилда. Я дал преступнику беглую оценку и периодически участвовал в следственном процессе, чтобы помочь властям. Я предполагал, что Лист, как и другие беглецы, скорее всего, отправится туда, где будет чувствовать себя в безопасности, возможно, в какое-то место, где раньше жил или куда ездил. С учетом его особенностей, он не станет менять привычки и род деятельности. Если он найдет работу, то, скорее всего, с цифрами и в одиночестве, чтобы поменьше общаться с другими людьми.

В 1989 году этот случай привлек внимание продюсеров программы «Их разыскивают в Америке», которая выходила тогда не больше года. Ее вел мой друг Джон Уолш, адвокат; они с женой, Реве лишились шестилетнего сына Адама, ставшего жертвой жестокого убийцы детей во Флориде. Пережитая трагедия так сказалась на Джоне, что он решил посвятить себя борьбе за права жертв и обличению преступников.

Чтобы как-то изобразить преступника, скрывавшегося восемнадцать лет, продюсеры обратились к Фрэнку Бендеру, художнику и скульптору из Филадельфии, который славился необычным талантом: воссоздавать головы и лица людей в трехмерных проекциях, основываясь на любом имеющемся материале – черепах, разложившихся останках или старых фотографиях. Его изображения были не просто физически точными; будучи истинным художником, он отражал их личность. Бендер много работал для Национального центра по розыску пропавших и похищенных детей в Арлингтоне, Виргиния, и я слышал его лекции и видел демонстрации в Куантико. Его работы производили глубокое впечатление.

Бендер получил фотографии Листа, сделанные незадолго до убийств, а также всю информацию, какая имелась у продюсеров – то есть самую базовую. Примерно за месяц он создал бюст Джона Листа в натуральную величину с учетом возрастных изменений – вплоть до того, как он будет выглядеть в очках, и каково может быть его типичное выражение лица.

Программа вышла в эфир 23 мая 1989 года; там демонстрировались как сцены, воссозданные с помощью актеров, так и бюст Фрэнка Бендера, который показывал, как преступник может выглядеть на данный момент. На горячую линию хлынул поток звонков; ФБР все их проверяло, выделив на это огромный человеческий ресурс.

Наши усилия окупились.

Женщина по имени Ванда Флэнери из Колорадо утверждала, что бюст очень напоминает ее бывшего соседа Боба Кларка, бухгалтера и специалиста по налогам. Жена Боба, Делорес, оставила ей их адрес, когда супруги переезжали в Мидлотиан, Виргиния, близ Ричмонда, поскольку Боб нашел там работу. Место о многом говорило – я помнил, что Джон Лист познакомился с женой, Хелен, в окрестностях Ричмонда. Если Боб Кларк окажется Джоном Листом, это подтвердит теорию о том, что беглецы возвращаются в знакомые, привычные для них края.

1 июня 1989 года специальный агент ФБР Терри О’Коннор явился в дом Кларка и показал фотографию бюста Делорес. Она признала, что бюст действительно похож на ее мужа, с которым она познакомилась на собрании лютеранской церкви в Денвере в 1977-м и за которого вышла замуж в 1985-м. Но ведь он же такой мягкий, тихий, вежливый человек – он точно не мог совершить того, что совершил Джон Лист.

В то же утро агенты поехали в компанию, где работал Кларк. Он утверждал, что не знает ни о преступлении Джона Листа, ни о том, кто это вообще. Кларка арестовали и сняли отпечатки пальцев. Боб Кларк и Джон Лист были одним и тем же человеком.

Джон Уолш впоследствии говорил, что дело Листа помогло программе «Их разыскивают в Америке» удержаться в эфире и достичь успеха. А тихий, методичный убийца, скрывавшийся от правосудия почти два десятка лет, оказался, наконец, на скамье подсудимых.

Теперь полиция и ФБР смогли прояснить недостающие детали. Лист застрелил жену, Хелен, когда она утром пила кофе с тостами на кухне. Дальше он поднялся наверх и разделался с матерью, Альмой. Позднее в тот же день он заехал за Патти, привез ее домой и застрелил. Следующим он отправился за Фредериком, тоже привез и застрелил. Джон-младший вернулся с тренировки по футболу раньше времени, застав отца врасплох, и тому пришлось стрелять в него из двух пистолетов, в сумме десять раз, прежде чем он убедился, что сын мертв.

После убийств он поужинал и переночевал дома, съел наутро завтрак, и только потом начал жизнь беглеца. Он предусмотрительно привернул термостат, потому что не хотел, чтобы в доме отключилось отопление из-за нехватки горючего, прежде чем обнаружат тела – тогда промерзшие трубы могли лопнуть. Это повлекло бы ненужные расходы для банка, в котором был заложен дом, а поскольку банк не сделал ему ничего плохого, Лист рассудил, что тот не должен пострадать от его действий. Он улетел в Денвер и начал новую жизнь, получив новую карточку социального страхования. Даже имя себе он подбирал с умом: оно было распространенное, но в группе Листа в Университете Мичигана действительно имелся Роберт Кларк. Поэтому, если бы потенциальный работодатель решил проверить его образование, нашлись бы старые записи, подтверждающие университетский диплом.

Он признавал, что запланировал свое преступление, что заранее приобрел и испытал оружие: полуавтоматический пистолет калибра девять миллиметров и 22-миллиметровый револьвер. Следователи нашли орудия убийства в ящике его стола с аккуратной этикеткой «Пистолеты и патроны». Он даже не озаботился тем, чтобы забрать разрешение на ношение оружия, на которое подал заявление меньше месяца назад. В заявлении, в графе о причинах, по которым ему требуется пистолет, он написал «защита дома».

(К слову: мой новозеландский коллега, Тревор Морли, сообщает, что в его стране процесс получения разрешения включает посещения и интервью с супругом заявителя, соседями и прочими приближенными, с целью выяснить, не против ли они, чтобы заявитель имел оружие, и не замечают ли странностей в его характере. Если бы этой весьма разумной процедуре следовали и в США, думаю, множество убитых, в том числе семья Лист, были бы живы до сих пор).

После ареста Лист держался в тюрьме очень спокойно и вежливо, сотрудничал с властями и никому не доставлял неприятностей.

Адвокат защиты Элайджа Дж. Миллер-младший в своей первой речи на девятидневном процессе заявил присяжным, что Лист убил семью «храня в сердце любовь к матери, жене и детям». Психиатры защиты утверждали, что Джон Лист сознавал разницу между добром и злом, но пережил нервный срыв, который заставил его действовать из религиозных соображений. Психиатру обвинения Лист сказал, что, по прошествии времени, сумел оставить убийства в прошлом и вспоминал о них только в годовщины, а в целом снова наслаждался жизнью. Его шурин говорил, что у Листа была коллекция книг о преступлениях и убийствах, особенно нераскрытых. Еще ему нравились военные игры.

Защита возражала против использования письма Листа к пастору как улики. Судья Верховного суда Нью-Джерси Уильям Вертхеймер постановил, что письмо, как и весь дом с его содержимым, является брошенной собственностью, и потому на них не распространяется правило о «тайне исповеди».

12 апреля 1990 года, после девятичасового обсуждения, присяжные признали Джона Листа виновным в пяти убийствах первой степени. Несмотря на прошение о помиловании, в котором Лист выражал раскаяние и молил о снисхождении, а также объяснял, что преступления были спровоцированы его «психологическим состоянием на тот момент», судья Вертхеймер приговорил его к пяти пожизненным срокам – максимуму, допускаемому законом. Шестидесятичетырехлетний обвиняемый мог выйти досрочно не ранее чем через семьдесят пять лет.

«Имя и преступление обвиняемого, совершившего преступление в ноябре 1971 года, стали своего рода призраком, укоренившимся в коллективном бессознательном, как и в его собственном мозгу», – сказал в своей очень продуманной и тонкой речи судья. И добавил: «После восемнадцати лет пяти месяцев и двадцати двух дней настало время Хелен, Альме, Патрисии, Фредерику и Джону Ф. Листу поднять свои голоса из могилы».

К сожалению, подобные ситуации с домашними убийствами, как у Джона Листа, очень сложно предсказать и, соответственно, предупредить. Пожалуй, даже сложнее, чем с Мэтью Беком. Семья Листа и – если он работал – его коллеги могли заметить, что он вел себя странно и держался отчужденно, пытаясь сохранить контроль над своей жизнью. Затем осуществлять подобный уровень контроля стало слишком утомительно – в такой момент люди, подобные Листу, и ломаются. Однако проблема в том, что такой тип преступников никого не подпускает к себе достаточно близко, и судить приходится только по внешнему поведению. С виду кажется, что они точно не способны на решительные действия. Вот почему так важно изучать подобные дела и извлекать из них уроки – чтобы в будущем пресекать ситуацию в зародыше и не доводить до кризиса.

Представлял ли Джон Лист угрозу в своей новой жизни, став Бобом Кларком? В Академии мы учим, что единственный значимый сигнал насилия в будущем – это насилие в прошлом. Однако у этого человека в жизни был единственный такой эпизод. Возможно ли, чтобы он совершил новое убийство, например убил вторую жену? Ответ – зависит от обстоятельств. Если бы все шло гладко, он обладал достаточными финансами и мог себя уважать, как привык, ничего бы не случилось. Однако если бы прежняя ситуация сложилась опять, если бы он столкнулся с перспективой разорения и позора, то в голове у него уже имелся сценарий, как этого избежать, и, как любой другой рецидивист, он знал бы, как реализовать его.

Или, раз мы уже знаем, что паттерны преступлений эволюционируют, мог ли он устроить стрельбу на рабочем месте, а не у себя дома? На мой взгляд, вряд ли. Лист был слишком трусливым и робким, чтобы хотя бы в мыслях это допустить.

В свете всего вышесказанного я хочу заметить, что в нынешней обстановке, когда собственную ярость выплескивают в приступах насилия, многие люди, которые раньше совершили бы самоубийство или попытались бы замаскировать убийство родных под суицид, теперь изливают свой гнев на коллег.

В данном конкретном случае, в отличие от Мэтью Бека или Дэвида Берка, Джон Лист пытался выкрутиться из сложного положения, а не свести счеты с жизнью. Он сбежал, перебив всю семью. Для того, кто расстреливает коллег на работе, этот путь закрыт. Лист не собирался уйти из жизни громко, как двое других. И нашел свое решение.

Как мы увидим в следующей главе, побег означает наличие у преступника особого набора планов и мотивов.

Глава 6. Побег

Для беглеца есть три варианта: его поймают. Его не поймают. Или он закончит жизнь с фейерверком – сам считая это славой, хотя моим коллегам такое кажется просто разновидностью трусости.

В случае Джона Листа мы говорили о беглеце, которого все-таки поймали, хоть это и заняло почти двадцать лет. Давайте теперь начнем с преступления, которое внешне очень похоже на то, что совершил Лист, в том числе и мотивацией. Однако, как мы увидим дальше, поведенческие паттерны указывают в нем на совсем другой тип правонарушителя. А потом сравним эти примеры между собой – включая их исход.

Когда мы обучаем агентов ФБР или наших коллег из Национальной академии у себя в Куантико, то требуем, чтобы они копали глубже, не застревая на поверхностном сходстве – к примеру, многие преступники являются зацикленными на себе, не достигшими успеха одиночками, – и выявляли основные компоненты, которые в данном конкретном случае представляют собой переменные в принципиальном для нас уравнении: почему + как = кто. Конечно, эти компоненты могут быть разными и по-разному отражаться в профиле; единой формулы тут нет. Это вопрос опыта, инстинкта и навыков – именно поэтому у нас уходит два года на то, чтобы воспитать вдумчивого и зрелого агента, причем из числа тех, кто уже показал себя на оперативной работе, для моего отдела. Иными словами, все те тонкости и факторы, которые изучают наши агенты, и являются главной темой моей книги.

Второго марта 1976 года лесник нашел пять трупов, горевших в неглубокой могиле на болотах в округе Тирелл, Северная Каролина, примерно в двухстах милях к югу от округа Вашингтон. Лесник увидел дым, предположил, что начался лесной пожар, и помчался его тушить. Патологоанатом выяснил, что жертвы – женщина около тридцати, еще одна, старше, и трое мальчиков в возрасте от пяти до пятнадцати лет – были забиты до смерти, но ни у кого из них не оказалось при себе документов, поэтому полиция не знала, кто это такие.

Единственной уликой оказалась лопата, обнаруженная возле могилы. Следователи из прокуратуры Северной Каролины проследили ее путь до хозяйственного магазина «Пош» в Потомаке, штат Мэриленд, в округе Монтгомери под Вашингтоном.

Чуть больше двух недель спустя, 18 марта, коричневый «Шевроле Малибу» был найден в национальном парке Смоки-Маунтин на границе Северной Каролины и Теннесси. Багажник машины покрывала засохшая кровь, внутри валялись окровавленные одеяла, дробовик, кирка и упаковка собачьих бисквитов. В бардачке лежали карты южных штатов и флакон «Сирекса», транквилизатора, продающегося строго по рецептам.

«Шевроле Малибу» принадлежал Уильяму Брэдфорду Бишопу-младшему из Бетесды, штат Мэриленд, тридцати девяти лет, офицеру внешней разведки.

Тела, найденные 2 марта, соседи Бишопа опознали по фотографиям как его тридцатисемилетнюю жену Аннетт, их трех сыновей – Уильяма Брэдфорда Третьего, четырнадцати лет, Брентона, десяти, и Джеффри, пяти, – и шестидесятивосьмилетней матери Бишопа, Лобелии, которая жила с ними вместе в большом современном доме в районе Кардерок-Спрингс в Бетесде. Трое мальчиков были в пижамах. Соседей не удивило долгое отсутствие Бишопов, потому что те обожали время от времени уезжать в спонтанные путешествия. Предполагалось, что в этот раз они катаются на лыжах. Когда полицейские обыскали дом, в спальнях и в холле были обнаружены пятна крови, свидетельствующие об отчаянной борьбе.

Уильям Брэдфорд Бишоп-младший, известный как Брэд, и его золотистый ретривер, Лео, так и не объявились. Был организован поиск с участием ФБР, Национальной природоохранной службы и полиции Северной Каролины и Теннесси. Служебные собаки засекли запах Бишопа возле туристического центра в парке, где нашли машину. Поговаривали, что Бишоп мог уйти в горы и там покончить с собой или умереть от переохлаждения. Лео найти тоже не удалось.

Так кем же был этот Брэд Бишоп, и что, черт побери, с ним произошло?

В целом он выглядел идеальным американцем: красивый, обаятельный, импозантный военный офицер, служивший в Госдепартаменте, выпускник Йеля; он знал испанский, итальянский, французский и сербский языки – последний Бишоп выучил, когда работал на армию в Югославии. В разведке о нем прекрасно отзывались. В ходе одного из заданий ему пришлось внедриться в лыжную команду югославской армии, которая тренировалась в Италии. После службы он защитил диссертацию по итальянской культуре, поступил на работу в Госдепартамент и служил в посольствах США в Эфиопии, Италии и Ботсване. Перед последней командировкой защитил еще одну диссертацию, по культурам Африки, а в Ботсване выучился на пилота. Он обожал спорт и был опытным туристом, даже брал уроки сплава на каноэ, отчего впоследствии выдвигалась гипотеза о том, что именно на каноэ он и покинул национальный парк, чтобы остаться незамеченным. Блондин Брэд и его столь же прекрасная рыжеволосая жена влюбились друг в друга, еще учась в школе в Калифорнии, где он был квотербеком в футбольной команде, а она – чирлидером. Потом разлучились ненадолго, пока он учился в Йеле, а она – в Беркли, и поженились сразу после выпуска, в 1959-м.