Поэт, или Охота на призрака Коннелли Майкл

Глава 4

Когда я вошел в редакционную библиотеку, Лори Прайн оторвалась от своего компьютера и улыбнулась. Я был рад, что застал Лори на месте, и, ответив улыбкой, обошел вокруг ее рабочего места и уселся рядом на стул, отодвинув его от свободного стола. Все это я проделывал не спеша, стараясь вести себя, как и принято в библиотеке, хотя для сотрудников нашей газеты подобное поведение отнюдь не типично.

– О, только не это! – в притворном испуге воскликнула Лори. – Если ты берешь стул и садишься, значит твое дело займет уйму времени.

Она намекала на те широкомасштабные поиски, которые я предпринимал всякий раз, когда принимался за очередную статью. Все случаи, о которых мне приходилось писать, так или иначе упоминались на страницах самых разных газет и специальных изданий, а мне всегда важно было знать, что еще и где именно написано об интересующем меня предмете.

– Прости, – сказал я, притворяясь удрученным. – Эта работенка может стоить тебе нескольких часов общения с «Лексом» и «Нексом».

– Это если я за нее возьмусь. Ну ладно, чего тебе надо?

Лори считалась привлекательной девушкой, но ее красота была неброской, приглушенной. Черные волосы, длинные и блестящие, были неизменно заплетены в косу, а темно-карие глаза прятались за стеклами очков в тонкой металлической оправе, и я ни разу не видел помады на ее полных красивых губах. Сейчас с этих губ сорвался легкий вздох; Лори придвинула к себе стопку желтых формуляров, поправила на носу очки и взяла карандаш на изготовку, готовясь записать, что именно меня интересует.

«Лексисом» и «Нексисом» назывались компьютерные базы данных, в которых хранились все печатные издания страны – и крупные, и не очень, все копии судебных решений и тому подобная уже сослужившая свою службу шелуха, которая скапливается на обочинах скоростной магистрали газетного бизнеса. Если вам, к примеру, хотелось выяснить, что было написано на определенную тему или же о некоем конкретном случае, то ваши поиски начинались с сети «Лексис-Нексис» и, как правило, ею же и заканчивались.

– Самоубийства полицейских, – сказал я. – Мне нужно, чтобы ты нашла об этом все, что возможно.

Лицо Лори чуть заметно дрогнуло, и я тут же понял, в чем дело. Скорее всего, она заподозрила, что эти сведения нужны мне для себя, а вовсе не для работы. Компьютерное время стоило довольно дорого, и администрация газеты строго следила за тем, чтобы сотрудники пользовались казенными машинами на благо и во имя.

– Можешь не беспокоиться, я на задании. Гленн только что одобрил тему.

Лори кивнула, но я не знал, поверила она мне или нет. Скорее всего, решил я, она спросит у главного, правду ли я говорю.

Глаза девушки тем временем вернулись к желтому бланку.

– Мне, в частности, хотелось бы знать, – продолжил я, – существует ли какая-то государственная статистика по этому вопросу: например, выкладки, в которых количество самоубийств среди копов сравнивается с количеством самоубийств среди представителей других профессий и всего населения в целом. Меня также интересуют любые упоминания о какой-нибудь правительственной комиссии или агентстве, которые бы занимались исследованием этой проблемы. Гм… что еще? Ну и какие-нибудь любопытные случаи.

– В смысле?

– Ну, ищи все статьи, касающиеся самоубийств среди копов, какие только попадали в печать. Скажем, за пять прошедших лет. Мне нужны примеры.

– Такие, как смерть твоего… – И она замолчала, не договорив.

– Да, как смерть моего брата.

– Очень жаль.

Лори ничего больше не прибавила. Я позволил неловкой тишине продлиться еще несколько мгновений, а затем поинтересовался, сколько времени может занять компьютерный поиск: мои заказы часто шли не в первую очередь, так как я не принадлежал к хроникерам, делающим срочные материалы.

– Ну что я могу сказать… Поиск предстоит довольно долгий: мы ведь не ищем ничего конкретного. Но я постараюсь не затягивать. У меня будет сегодня немного свободного времени. В общем, Джек, загляни ближе к вечеру.

– Это мне подходит.

Я поглядел на висящие над дверью часы. Половина двенадцатого: как раз пора позвонить своему источнику в полицейском управлении.

– Эй, капитан, ты будешь на месте?

– Когда?

– В обеденный перерыв. Мне тут кое-что понадобилось, и я хотел бы зайти.

– Ну вот, а я только собрался сходить на ланч. Ладно, буду ждать. А ты давно вернулся?

– Сегодня. Надо поговорить.

Я повесил трубку, надел плащ и быстро выскользнул из редакции. До здания Управления полиции Денвера было всего два квартала, и этот путь я проделал пешком. На входе я взмахнул своим пропуском для прессы, однако дежурный коп за ограждением даже не посмотрел в мою сторону, не в силах оторваться от свежего номера «Пост». Тогда я поднялся в спецотдел на четвертый этаж.

– У меня есть один вопрос, – сказал детектив Роберт Скалари, выслушав, что мне от него нужно. – Ты здесь как брат погибшего или как репортер?

– И то и другое.

– Присядь-ка. – Скалари наклонил голову, должно быть, для того, чтобы я полюбовался, с каким искусством и сноровкой он завил и напомадил свои редкие волосы в надежде прикрыть зарождающуюся лысину. – Видишь ли, Джек, все не так-то просто.

– И в чем же загвоздка?

– Если бы ты пришел сюда как брат, который хочет знать, что случилось, то я, наверное, рассказал бы тебе все, что мне известно. Но в данном случае, зная, что все сказанное мною может оказаться в «Роки-Маунтин ньюс», лучше, пожалуй, воздержусь. Я слишком уважал твоего брата и никогда не пойду на то, чтобы… таким образом увеличивать газетные тиражи. Я считаю это недопустимым, даже если ты сам и придерживаешься другого мнения.

Мы были вдвоем в маленьком кабинете, куда каким-то чудом втиснулись четыре рабочих стола. Заявление Скалари не на шутку разозлило меня, но я сдержался. Вместо того чтобы ответить резкостью, я только наклонил голову – наверное, для того, чтобы он получше рассмотрел здоровые и густые волосы у меня на макушке.

– Позвольте спросить, детектив Скалари… Моего брата убили?

– Нет.

– Значит, это суицид?

– Совершенно верно.

– И дело закрыто?

– Снова в точку.

Я откинулся на спинку стула.

– Вот именно это меня и напрягает.

– Что именно?

– Да то, что ты сам себе противоречишь! Ты утверждаешь, что дело закрыто, но мне по-прежнему нельзя его посмотреть. Если оно закрыто, то как брат я имею право на него взглянуть. И если оно действительно закрыто, то как репортер я опять-таки не смогу ничем навредить следствию, если увижу записи.

Несколько мгновений детектив переваривал услышанное.

– Итак, – продолжил я, выждав некоторое время, чтобы до него дошли мои аргументы, – если следовать твоей же логике, то нет никаких причин прятать от меня дело.

Скалари в упор смотрел на меня. Теперь я ясно видел, как его щеки розовеют от гнева.

– Послушай, Джек, в этом деле есть некоторые подробности, которые лучше вообще не знать, не говоря уже о том, чтобы их публиковать.

– Полагаю, мне об этом судить. Шон как-никак был моим братом. Причем не просто братом, а близнецом. Я не сделаю ничего такого, что могло бы ему повредить, просто я пытаюсь выяснить кое-что для себя. А если впоследствии и напишу об этом, то только для того, чтобы похоронить таким образом свои последние сомнения. Ну?

Довольно продолжительное время мы сидели, молча уставившись друг на друга. Отвечать должен был Скалари, и в конце концов я все же вынудил его первым нарушить молчание.

– Ничем не могу помочь, – выдавил из себя детектив. – Даже если бы хотел. Дело закрыто, документы отправлены на микрофильмирование. Если очень хочешь увидеть их – ступай поговори с ребятами из лаборатории.

Я поднялся:

– Спасибо, что сэкономили мне время и сообщили об этом в самом начале нашей содержательной беседы.

И, не проронив больше ни слова, я вышел из кабинета. Неудача не обескуражила меня; с самого начала я знал, что Скалари попробует меня отфутболить, и пошел к нему лишь затем, чтобы, во-первых, все же испробовать официальный путь, а во-вторых, попытаться разузнать, в чьих руках находится дело.

Спустившись по лестнице, которой обычно пользовались только полицейские, я прошел в приемную заместителя начальника управления по административной части. Часы показывали уже четверть первого, поэтому столик секретаря был пуст. Миновав его, я постучал в дверь кабинета и услышал изнутри голос, приглашавший меня войти.

Капитан Форрест Гролон сидел за своим столом. Он обладал таким могучим телосложением, что по сравнению с ним казенная мебель стандартного размера производила впечатление игрушечной. Капитан был чернокожим – кожа у него была действительно черной, а не какой-нибудь там шоколадной – и имел привычку брить голову наголо. Приветствуя меня, он поднялся из-за стола, протягивая для рукопожатия свою широченную ладонь, и я сразу вспомнил, что рост его превышает шесть с половиной футов. Что касается массы этого огромного тела, то я вполне мог представить, как диск напольных весов зашкаливает за три сотни фунтов, если, конечно, они вообще выдержат его.

Пожав протянутую руку, я улыбнулся. Форрест Гролон стал моим источником информации еще в те времена, когда я вел в газете полицейскую хронику, а он служил патрульным. С тех пор мы оба сумели подняться по служебной лестнице довольно высоко.

– Как дела, Джек? Говоришь, недавно вернулся?

– Да, небольшой отпуск. Сейчас уже все в порядке.

Гролон ни словом не упомянул про моего брата, но он был одним из немногих, кто пришел на похороны, а это само по себе говорило о многом. Выпустив мою руку, он сел в кресло, а я оседлал один из стульев, стоявших перед его столом.

Обязанности заместителя начальника управления по административной работе не имели почти ничего общего с тем, чем занимались полицейские. На широких плечах Гролона лежали теперь проблемы рутинного свойства, например формирование годового бюджета, наем на службу, профессиональная, в том числе стрелковая, подготовка. Несмотря на то что подобная деятельность не была непосредственно связана с оперативной работой, Форрест Гролон надеялся когда-нибудь стать начальником полиции Денвера; пока же он занимался тем, что накапливал самый разнообразный опыт, дабы в нужный момент выглядеть наиболее подходящим кандидатом на освободившуюся вакансию. Этот же план предусматривал и тесные контакты с городскими средствами массовой информации. Гролон рассчитывал на меня и не сомневался, что, когда пробьет его час, «Роки-Маунтин ньюс» осветит его персону с самой выгодной стороны. Так оно и будет, я уж точно не подведу Форреста. Впрочем, и на него самого тоже всегда можно положиться.

– Итак, ради чего я пропускаю свой обед? – проворчал он, поглядывая на часы.

Все это было частью представления, которое мы оба по традиции разыгрывали. Я прекрасно знал, что Гролон предпочитает встречаться со мной именно во время перерыва, в отсутствие помощника, благодаря чему посторонние видели нас вместе исключительно редко.

– Не переживай, голодным ты не останешься. Просто сегодня отправишься на ланч чуть позже обычного. Я хотел бы увидеть дело своего брата. Скалари сказал, что уже отправил документы на микрофильмирование, и я подумал, что ты мог бы взять их на время и дать мне. Я только взгляну, очень-очень быстро.

– Зачем это тебе, Джек? Стоит ли будить спящую собаку?

– Мне нужно посмотреть, капитан. Я ничего не собираюсь оттуда цитировать, просто я должен взглянуть на дело. Если ты достанешь его сейчас, я закончу все еще до того, как техники из лаборатории вернутся с обеда. Никто ничего не узнает, все останется между нами. А уж я не забуду твоей любезности.

Десятью минутами позже Гролон вручил мне папку с материалами следствия. Она оказалась намного тоньше, чем я ожидал. Не знаю почему, но мне казалось, что дело Шона должно было быть толще, тяжелее, внушительнее, словно между размером досье и значимостью той или иной смерти могла существовать прямая зависимость.

Раскрыв папку, я сразу наткнулся на плотный конверт с надписью «ФОТОСЪЕМКА». Не заглядывая внутрь, я отложил его на угол стола. Под конвертом в папке обнаружились акт о вскрытии и несколько скрепленных вместе стандартных протоколов.

Раньше мне приходилось изучать заключения об аутопсии достаточно часто; поэтому я не стал задерживаться на страницах, где подробно живописалось состояние различных внутренних органов, и сразу открыл заключение экспертизы. Но и там меня не ждал никакой сюрприз. Причиной смерти был назван выстрел в голову с близкого расстояния; чуть ниже, обведенное в кружок, стояло слово – «суицид». Исследование крови на предмет наличия самых распространенных наркотиков не обнаружило ничего, кроме следов декстрометорфана гидробромида. Чуть ниже также имелось примечание лаборанта: «средство от кашля, обнаружено в бардачке автомобиля». Все вместе это означало, что, если не считать одного-двух глотков микстуры из бутылочки, мой брат был трезв как стеклышко, когда ему вздумалось засунуть себе в рот ствол револьвера.

К заключению медэксперта прилагался дополнительный рапорт, касающийся следов пороха. Там говорилось, что во время исследования кожаных перчаток пострадавшего методом нейтронной активации материала на правой перчатке были обнаружены частицы не до конца сгоревшего пороха, указывающие на то, что стрелявший пользовался правой рукой. Аналогичные следы пороха и ожоги были обнаружены в носоглотке погибшего. Вывод напрашивался сам собой: во время выстрела ствол оружия находился у самоубийцы во рту.

Следующей в папке лежала подробная опись улик, но и здесь я не нашел ничего необычного. Что действительно привлекло мое внимание, так это показания очевидца, некоего Стивена Пенны, работавшего лесником на подстанции паркового хозяйства возле Медвежьего озера и выполнявшего по совместительству обязанности сторожа, так как второй человек на подстанции не был предусмотрен штатным расписанием.

Свидетель заявил, что во время происшествия находился в помещении подстанции, откуда автомобильная стоянка не просматривается. Примерно в 16:58 он услышал приглушенный хлопок, который, исходя из своего опыта, идентифицировал как звук выстрела. По словам свидетеля, он сразу определил, что стреляли с автомобильной стоянки, и немедленно отправился туда, решив, что имеет дело со случаем браконьерства. В это время на стоянке находился только один автомобиль, сквозь запотевшие стекла которого сторож увидел пострадавшего: тот сидел, откинувшись на спинку водительского сиденья. Подбежав к машине, Пенна попытался открыть дверцу, но не смог этого сделать. Внимательно вглядевшись сквозь запотевшие стекла, свидетель определил, что пострадавший, скорее всего, мертв, так как рана на затылке выглядела довольно большой. После этого Пенна вернулся на подстанцию и незамедлительно известил по телефону власти и свое непосредственное руководство, а затем вернулся к машине и стал ждать прибытия полиции.

Свидетель утверждает, что автомобиль пострадавшего попал в его поле зрения не позднее чем через 5 секунд после того, как он услышал выстрел. Машина была припаркована примерно в 50 ярдах от ближайших деревьев и построек, на основании чего можно заключить: за указанное время никто не смог бы покинуть автомобиль пострадавшего и добраться до укрытия, не будучи замеченным сторожем.

Ознакомившись с показаниями Пенны, я бегло проглядел остальные документы. Среди них мне попался рапорт, в котором в деталях описывался последний день жизни моего брата. На работу Шон прибыл в 7:30 утра, пообедал с Векслером в полдень, а в 14:00 записал в журнале регистрации, что отправляется в гостиницу «Стэнли». С кем у него назначена встреча, он не сказал – ни Векслеру, ни кому-либо еще.

Попытки следствия выяснить, побывал ли Шон в «Стэнли», никаких результатов не дали. Опросили всех официантов из ресторана при гостинице, но никто из них не припомнил моего брата.

Был в досье и еще один листок, где вкратце подводились итоги беседы Скалари с психоаналитиком Шона. Каким-то образом, возможно через Рили, Скалари дознался, что Шон посещает доктора Колина Доршнера, ведущего денверского специалиста в этой области. Если верить рапорту Скалари, врач сообщил ему, что Шон страдал сильной депрессией, вызванной постоянными стрессами, связанными с его профессиональной деятельностью, в частности с неудачными попытками довести до конца дело Терезы Лофтон. Единственное, чего я не обнаружил в рапорте, так это интересовался ли Скалари у доктора, проявлял или нет Шон склонность к суициду. Лично я сомневаюсь, что такой вопрос вообще был задан.

Ну и, наконец, я обнаружил в папке заключение следователя. Последний абзац содержал краткий перечень установленных фактов и окончательные выводы, сделанные Скалари.

Основываясь на имеющихся уликах и свидетельских показаниях, подкрепленных данными экспертизы, следствие установило, что смерть детектива Шона Макэвоя наступила в результате огнестрельной раны в голову, которую пострадавший нанес самому себе после того, как написал на запотевшем ветровом стекле прощальную записку. По свидетельству вдовы, коллег пострадавшего (включая дознавателя) и лечащего врача-психоаналитика Колина Доршнера, детектив Шон Макэвой находился в эмоционально подавленном состоянии, вызванном его неудачными попытками найти и арестовать злоумышленника, виновного в убийстве Терезы Лофтон, совершенном 19 декабря прошлого года (дело № 832). Очевидно, именно это и стало одной из побудительных причин самоубийства. Доктор Арманд Григгс, штатный психолог-консультант Управления полиции Денвера, с которым дознаватель также беседовал по указанному поводу 22 февраля сего года, сообщил, что фраза «Вне границ и вне времен», написанная пострадавшим на запотевшем ветровом стекле служебной машины, может быть расценена как прощальная записка самоубийцы, а ее содержание нисколько не противоречит психическому состоянию, в котором в последнее время пребывал детектив Макэвой.

Таким образом, никаких обстоятельств или улик, которые противоречили бы выводам следствия о суициде, нами не выявлено.

Дело закончено 24.02,

Дознаватель Р. Дж. Скалари.

Складывая документы обратно в папку, я вспомнил, что до сих пор так еще и не ознакомился с фотографиями.

Гролон тактично оставил меня одного, а сам спустился в кафетерий, чтобы выпить чашечку кофе с парой бутербродов. Минут пять я просто рассматривал конверт, не притрагиваясь к нему, зная, что стоит мне увидеть снимки, и запечатленное на них лицо станет моим последним воспоминанием о брате. А этого мне, признаться, хотелось меньше всего. С другой стороны, умом я понимал: посмотреть фотографии необходимо, чтобы рассеять последние сомнения и знать все наверняка.

Наконец я решился и быстрым движением – чтобы не передумать – вскрыл конверт. Из всех снимков – цветных, размером 8 10 – первым мне попался общий план места происшествия. Служебная машина брата, белый «шевроле», одиноко приткнулась в самом углу стоянки. Будка сторожа стояла за ней на невысоком пригорке. Площадка для автомобилей была недавно расчищена и, по-видимому, посыпана солью; со всех сторон ее ограничивали аккуратные снежные брустверы фута в четыре высотой.

Второй снимок был сделан с близкого расстояния, и я смог подробнее рассмотреть ветровое стекло. Последнюю записку Шона едва можно было разобрать, так как капли конденсата уже начали скатываться по стеклу вниз, но она все еще была там, а сквозь стекло я увидел и его самого. Голову Шона отбросило выстрелом назад, но рот был закрыт

Перейдя к следующему фото, я словно бы очутился вместе с братом в машине. Снимали с переднего пассажирского сиденья, так что я видел все тело целиком. Кровь из раны в затылке, словно ожерелье, застыла на шее и протекла на воротник свитера. Теплая меховая куртка была распахнута. Мелкие капли крови, подобно оспинам, испещрили крышу салона и заднее боковое стекло. Револьвер валялся на сиденье рядом с бедром Шона.

Остальные фотографии были в основном сделаны с близкого расстояния, но под разными углами. Как ни странно, они не произвели на меня столь сильного впечатления, как я опасался вначале. Должно быть, стерильно-яркий свет лампы-вспышки лишил моего брата знакомых и близких черт. Обезличенное тело больше всего походило на манекен, а не на человека, которого я знал.

Как бы то ни было, я не обнаружил в деле ничего особенного, и теперь мне оставалось лишь признать тот страшный факт, что Шон сам лишил себя жизни. Явившись сюда, я лелеял тайную надежду отыскать что-нибудь необычное, что могло бы послужить зацепкой. Теперь, увы, эта надежда исчезла.

Вернулся хозяин кабинета. Когда я встал и положил дело на стол к Гролону, он глянул на меня с любопытством. Открыл коричневый бумажный пакет, достал завернутый в салфетку сэндвич с яичным салатом. И поинтересовался:

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Хочешь, поделюсь с тобой сэндвичем?

– Нет.

– Что ты сейчас чувствуешь?

Услышав эти слова, я невольно улыбнулся: сколько раз за свою журналистскую карьеру я сам произносил подобную фразу. Должно быть, моя улыбка озадачила Гролона, и он нахмурился.

– Видишь это? – Я указал на шрам, пересекающий мою щеку. – Его я заработал, когда задал именно такой вопрос.

– Извини. Мне правда очень жаль…

– Ничего. Все нормально.

Глава 5

После того как я ознакомился с делом Шона, мне захотелось узнать подробности следствия по факту гибели Терезы Лофтон. Коль скоро я собирался писать о том, как и почему мой брат решился на такой поступок, то должен был знать все, что знал он. Я должен был понять, к чему в конце концов пришел Шон. Между тем находящиеся в производстве дела об убийствах хранились под замком, и Гролон, обратись я с этим к нему, скорее всего, решил бы, что, добывая для меня досье Лофтон, он рискует большим, чем сможет приобрести.

Проверив на всякий случай рабочую комнату отдела ППЛ и убедившись, что по случаю обеда она пуста, я первым делом отправился в закусочную Пакерда в надежде найти там Векслера. Закусочная эта была излюбленным заведением денверских копов, которые регулярно собирались здесь, чтобы перекусить и пропустить глоток-другой. Как я и рассчитывал, Векслер оказался на месте: я увидел его в одной из кабинок в самой глубине. Главная проблема, однако, заключалась в том, что он был не один – напротив него за столом сидел Сент-Луис. Меня они не заметили, и некоторое время я раздумывал, не стоит ли мне потихоньку убраться отсюда и подловить Векслера попозже, когда представится возможность побеседовать с глазу на глаз. Пока я колебался, Векслер поднял голову, обвел зал взглядом и заметил меня. Я решил подойти. Судя по пустым тарелкам, на которых засыхали мазки кетчупа, копы только что кончили обедать. На столе перед Векслером стоял бокал с чем-то напоминающим «Джим Бим» со льдом.

– О, какие люди! – добродушно приветствовал меня Векслер, и я втиснулся в кабинку рядом с Сент-Луисом. Я специально пристроился напротив Векслера: мне хотелось видеть его лицо.

– В чем дело? – Сент-Луис явно не слишком мне обрадовался.

– Пресса, – отрезал я. – Как дела, парни?

– Не отвечай ему, – быстро сказал Сент-Луис Векслеру. – Он опять хочет выведать нечто такое, чего не может узнать законным путем.

– Безусловно, – заметил я. – Какие новости?

– Ничего нового, Джек, – откликнулся Векслер. – Кстати, Большой Пес верно говорит? Тебе и в самом деле нужно нечто такое, чего ты не можешь достать без нашей помощи?

Это все были па хорошо известного мне танца. Дружеская пикировка, предназначенная для того, чтобы с помощью хитрости и легких намеков добраться до сути интересующей тебя проблемы, не задав ни одного прямого вопроса и не получив ни одного прямого ответа. Векслер употребил прозвище своего напарника, а это лишний раз свидетельствовало, что игра началась. Я исполнял эти танцы уже не раз и не два и достиг высокого уровня совершенства, когда любое движение отточено и рассчитано заранее. Все вместе здорово смахивало на распасовку между тремя баскетболистами во время тренировки: не отрывай глаз от мяча и следи за двумя другими игроками одновременно. Лично я всегда был искусным пасующим, в то время как Шон воплощал силу и напор. Я был прирожденным баскетболистом, а Шон вечно лез напролом, как нападающий в регби.

– Не совсем так, парни, – ответил я. – Большой Пес прав в одном: я снова при исполнении.

– Вот это да! – насмешливо протянул Сент-Луис. – Нам встать по стойке смирно?

– Так что там с делом Терезы Лофтон? – спросил я у Векслера, не обращая на него внимания.

– Скажи-ка, Джек, ты спрашиваешь об этом как репортер? – уточнил Векслер.

– Я ничего не спрашиваю, а просто дружески беседую с вами. Что касается твоего вопроса, то да – как репортер.

– Тогда без комментариев.

– Я так понимаю, что дело застопорилось?

– Я же сказал: без комментариев.

– Послушай, Векс, мне бы только взглянуть разок, что вы там накопали. Этому делу уже почти три месяца. Вскоре оно попадет в шкаф с висяками, если уже не попало, и ты понимаешь это гораздо лучше меня. Я хочу просто взглянуть на материалы дела. Мне важно знать, что в нем могло быть такого, что ранило Шона настолько глубоко.

– Ты кое о чем забываешь, Джек. Твой брат покончил с собой, дело закрыто. Что бы ни задело его в случае с Терезой Лофтон, это больше не имеет значения. К тому же остается недоказанным, что дело Лофтон вообще имело какое-то отношение к… поступку твоего брата. По мне, так оно могло послужить лишь второстепенной причиной или, если хочешь, стать последней каплей. Но наверняка мы этого никогда не узнаем.

– Вот что, не вешай мне лапшу на уши. Я только что читал дело Шона. – Тут мне показалось, что брови Векслера чуть-чуть приподнялись. – У Шона ничего не вышло с поимкой убийцы, он сел в калошу, хотя посвящал этому расследованию все свое время. Он даже посещал мозгоправа – настолько это его уязвило! Так что не говори мне, что мы никогда не узнаем правду.

– Послушай, сынок…

– Ты когда-нибудь называл так Шона?

– Как?

– Сынком. Ты называл когда-нибудь Шона сынком?

Векслер, похоже, смутился:

– Нет.

– Вот и меня тоже так не называй.

Он поднял руки: при желании этот жест можно было истолковать как знак согласия.

– Почему, интересно, я не могу посмотреть дело Лофтон? Ты же все равно не сумеешь довести его до победного конца.

– Кто это сказал?

– Я говорю. Ты боишься этого расследования, приятель: ты видел, до чего оно довело Шона, и не хочешь, чтобы то же самое случилось с тобой. Поэтому папка с документами наверняка валяется в каком-нибудь глухом ящике и даже успела покрыться пылью – готов поспорить на что угодно.

– Эй, Джек, да ты, оказывается, набит дерьмом под самую завязку. Если бы ты не был братом своего брата, я бы уже давно вышвырнул тебя отсюда, да еще наподдал сзади для скорости. Ты действуешь мне на нервы, а я этого не люблю.

– Вот как? Тогда попытайся представить, что чувствую я. Ты совершенно прав, приятель, я – брат своего брата, и мне сдается, что вся эта петрушка касается меня гораздо больше, чем кого бы то ни было.

Сент-Луис издал самодовольный смешок, явно намереваясь меня унизить.

– Эй, Большой Пес, как насчет того, чтобы выйти наружу и поднять ногу на пожарный гидрант или на какой-нибудь столбик? – осведомился я.

Векслер едва не рассмеялся, сдержавшись лишь в последний момент. Лицо Сент-Луиса побагровело.

– Ну ты и дешевка, – сказал он. – Да я тебя…

– Ну хорошо, побузили, и будет! – вмешался Векслер. – Успокойтесь, парни. Кстати, Рэй, может быть, тебе дейсвительно пора пойти покурить? Я только поговорю с Джеком, вправлю ему мозги и догоню тебя.

Я выбрался из тесной кабинки, давая Сент-Луису возможность удалиться. На прощание он наградил меня мрачным взглядом, свидетельствующим о том, что я нажил себе смертельного врага. Я промолчал и вернулся за столик.

– Допивай, Векс. Нечего притворяться, будто перед тобой вовсе не «Джим Бим».

Векслер хмыкнул и отпил большой глоток.

– Ты знаешь, близнецы вы или нет, но в тебе и впрямь очень много от брата. Ты не сдаешься просто так и умеешь вести свои дела довольно хитрым образом. Если сбреешь бороду да подрежешь волосы – а то ты с этой прической смахиваешь на хиппи, – то с расстояния двух шагов запросто сойдешь за Шона. Вот только со шрамом придется что-то сделать.

– Так как насчет досье?

– В смысле?

– Показать его мне – твой долг перед Шоном.

– Не понимаю.

– Все ты понимаешь. Я не смогу забыть о смерти брата до тех пор, пока не увижу материалов дела. Я просто пытаюсь разобраться, что же все-таки такое случилось с Шоном.

– И заодно пытаешься написать об этом.

– Да пойми же ты наконец, что я репортер! Если я смогу написать об этом, значит я смогу это понять. И навсегда похоронить свои сомнения. Это, собственно, все, чего я добиваюсь. Не больше, но и не меньше.

Векслер отвернулся и взял в руки счет, который официантка положила на стол. Потом он одним глотком допил все, что оставалось в бокале, и встал. Глядя на меня сверху вниз, он тяжело вздохнул, и я почувствовал исходивший от него густой запах бурбона.

– Идем в контору, – сказал Векс. – Я дам тебе на все про все ровно час. – С этими словами он поднял вверх указательный палец и повторил, должно быть, на случай, если я плохо его понял: – Один час, не больше.

В рабочей комнате отдела по борьбе с преступлениями против личности я сел за стол, которым пользовался мой брат. Его еще никто не успел занять. Возможно, отныне это место будет считаться несчастливым. Векслер задержался возле стены, вдоль которой выстроились железные шкафы с делами, и теперь рылся в одном из них. Сержанта Сент-Луиса нигде не было видно; судя по всему, он предпочел не иметь к происходящему никакого отношения.

В конце концов Векслер отошел от шкафа, держа в руках две толстые папки. Их он и положил передо мной.

– Это все?

– Все. У тебя час, время пошло.

– Но послушай, это же стопка бумаг чуть не в пять дюймов толщиной! – Я попробовал поторговаться. – Может, я возьму это домой и верну в целости и сохранности через…

– Будешь работать тут, Макэвой. Положи перед собой часы, потому что ровно через шестьдесят минут эти папки отправятся обратно в сейф. Постарайся уложиться в пятьдесят девять. Не теряй времени.

Я решил прекратить бесполезные попытки и открыл первую папку.

Тереза Лофтон, очаровательная юная девушка, была студенткой педагогического факультета. Она поступила в Денверский университет, чтобы получить диплом о высшем образовании и стать учительницей начальных классов. Впрочем, это должно было произойти еще не скоро; пока же Тереза училась на первом курсе, жила в кампусе и подрабатывала воспитательницей в детском саду при семейном общежитии.

По версии следствия, Лофтон похитили на территории самого кампуса или где-то неподалеку от него в среду – в последний учебный день перед рождественскими каникулами. Большинство студентов к этому времени уже разъехались, но Тереза все еще оставалась в Денвере, и тому было две веские причины. Во-первых, ее задерживали служебные обязанности, так как, несмотря на праздники, детский сад работал до конца недели. Во-вторых, девушка дожидалась, пока на ее старенький «фольксваген-жук» поставят новое сцепление и она сможет отправиться домой.

Об исчезновении Терезы никто не сообщил, так как все ее соседки по комнате и товарищи по учебе уже уехали домой. Никто не знал, что она пропала. Даже когда девушка не вышла на работу в детский сад утром в четверг, заведующий решил, что она просто уехала к себе в Монтану, не доработав неделю до конца, так как после рождественских каникул собиралась уволиться. В конце концов, студенты не раз выкидывали подобные номера, особенно когда экзамены за семестр были позади, а соблазнительный отдых вот-вот должен был начаться. Как бы то ни было, заведующий не стал бить тревогу и обращаться в полицию.

Тело было обнаружено в пятницу утром в Вашингтон-парке. Следствие сумело установить цепочку событий только до полудня среды, когда Тереза позвонила из садика автомеханику в мастерскую – тот показал, что слышал в трубке детские голоса, – и узнала, что ее машина готова. Тереза предупредила, что заберет «фольксваген» сегодня после работы, но сначала заедет в банк. Ни того ни другого она так и не сделала. В среду около полудня девушка попрощалась с заведующим детским садом и ушла. После этого никто больше не видел ее живой. За исключением убийцы, разумеется.

Мне достаточно было одного взгляда на фотографии, чтобы понять, почему погибшая так запала в сердце Шону и почему он отдавал расследованию ее убийства всю свою душу. В дело попали не только посмертные, но и прижизненные снимки. Среди них я обнаружил фотопортрет Терезы, сделанный, должно быть, перед самым выпуском из школы. Со снимка на меня глядела юная привлекательная девушка, у которой вся жизнь была впереди. Темные вьющиеся волосы и яркие синие глаза, в каждом из которых блистала искорка – отражение света фотографической лампы. Имелся в деле также и любительский моментальный снимок, на котором Тереза представала в полный рост, в шортах и топике. Улыбаясь, она вытаскивала из какой-то машины большую картонную коробку. Эластичные молодые мускулы на тонких загорелых руках были напряжены, так что казалось, будто ей неудобно или тяжело стоять перед фотографом с увесистым ящиком в руках. На обороте снимка я прочел несколько слов, написанных довольно небрежным почерком, как я предположил – рукой кого-то из родителей: «Терри в университете! День первый. Денвер, Колорадо».

Все остальные снимки были сделаны уже после смерти. Их было так много, что я удивился: ну зачем копам столько фотографий? Каждая выглядела в моих глазах чем-то сродни бесцеремонному и страшному вторжению в чужую тайну, хотя девушка, конечно, была уже мертва и не могла пострадать от этого еще больше. На полицейских снимках глаза Терезы Лофтон утратили живой блеск, и хотя они оставались открытыми, их радужная оболочка, подернутая молочно-белой пеленой, казалась какой-то мутной и тусклой.

На общих планах я увидел тело жертвы, лежавшее на пологом заснеженном склоне среди низких кустов, которые неряшливыми пучками торчали из-под снега. Газетные статьи не соврали – труп был разрезан поперек. Затянутый вокруг шеи узкий шарф и неестественно большие, выпученные глаза ясно указывали, какой страшной смертью бедняжка умерла. На этом, однако, убийца не успокоился – он рассек труп пополам почти на уровне диафрагмы, после чего водрузил нижнюю часть тела на верхнюю в таком положении, что у всякого, кто видел эту жуткую картину, создавалось впечатление, будто убитая совершает сама с собой половой акт в извращенной форме.

Неожиданно я почувствовал на себе взгляд Векслера, который сидел за соседним столом, наблюдая за моей реакцией, пока я просматривал эти тошнотворные снимки. Я по мере сил постарался скрыть свое отвращение. Или, если угодно, триумф. Теперь я точно знал, почему Шон не хотел говорить со мной на эту тему, от чего он старался меня уберечь. Никогда в жизни я не видел ничего страшнее.

В конце концов я поднял взгляд на Векслера:

– Господи Исусе!..

– Вот именно.

– Помнится, в газетах писали, что этот случай напоминает дело Черной Делии, которое некогда расследовали в Лос-Анджелесе. Это действительно так?

– Да. Я знаю, что Шон даже купил книгу, посвященную тому старому делу, и звонил в Управление полиции Лос-Анджелеса кому-то из тамошних ветеранов. Кое-какое сходство действительно есть. В обоих случаях поработал настоящий мясник, однако убийство Черной Делии произошло пятьдесят лет назад.

– Возможно, оно вдохновило кого-то из подражателей.

– Возможно. Твой брат думал об этом.

Я спрятал фото в конверт и посмотрел на Векслера.

– Тереза была лесбиянкой?

– Нет. Во всяком случае, насколько нам известно. В Бьютте у нее остался дружок. Вроде бы неплохой парень. Мы тщательно его проверили, но он чист. Кстати, Мак некоторое время разрабатывал эту версию; как и тебя, его навело на мысль положение, в котором убийца оставил части трупа. Он считал, что кто-то мог отомстить девчонке за то, что она была лесбиянкой. Или попытаться что-то кому-то доказать подобным мерзейшим способом. Но эта версия ни к чему его не привела.

Я кивнул.

– У тебя осталось сорок пять минут.

– За все это время я в первый раз услышал, как ты назвал его Мак…

– Кончай базар. Не отвлекайся, приятель.

После фотографий читать заключение судмедэкспертизы было намного легче. В первую очередь я обратил внимание на то, что, по оценкам экспертов, смерть наступила в день исчезновения Терезы. К тому моменту, когда тело обнаружили, девушка была мертва уже больше сорока часов.

Следствие отработало значительное число версий, но это ничего не дало. Рутинный опрос членов семьи Терезы, ее бойфренда, однокурсников, коллег по работе и даже родителей воспитанников из ее группы в детском саду также не принес никаких результатов. Почти все, кто попал в этот широкий круг потенциально причастных к преступлению, рано или поздно отпадали: либо благодаря наличию алиби, либо в результате определенных следственных действий.

Все свидетельствовало о том, что Тереза Лофтон не была знакома с убийцей и что их дороги пересеклись, скорее всего, случайно. Иными словами, ей просто не повезло. Во всех докладах неизвестный преступник упоминался только в мужском роде, хотя жертва не подверглась изнасилованию и прямых доказательств его половой принадлежности не было. Предположение это основывалось лишь на том, что все самые жестокие убийства женщин, сопровождавшиеся расчленением, были совершены мужчинами; кроме того, чтобы рассечь хрящи и кости, требовалась немалая физическая сила. Между тем никакого режущего орудия так и не было найдено.

Несмотря на то что бедняжка полностью истекла кровью, экспертиза обнаружила следы нескольких трупных пятен; следовательно, между смертью и расчленением тела прошло некоторое время. В соответствии с заключением экспертов, не больше двух-трех часов.

Любопытным показалось мне время, когда труп был подброшен в парк. Если верить утверждениям специалистов, тело обнаружили почти через сорок часов после того, как Тереза Лофтон была убита, однако Вашингтон-парк слыл довольно людным местом, куда многие приходили погулять или пробежаться перед завтраком. Навряд ли тело, лежа практически на открытом месте, могло оставаться незамеченным так долго, хотя из-за ранних снегопадов число гуляющих в парке заметно сократилось. Согласно предположению одного из членов следственной группы, труп пролежал на склоне не больше трех часов, прежде чем ранним утром его обнаружил один из любителей бегать трусцой.

Если так, то где же находилась убитая все это время? Следствие так и не нашло ответа на этот вопрос, хотя ему в руки попал один ключ.

Анализ обнаружил значительное количество чужеродных волосков и хлопчатобумажных волокон на теле и в волосах жертвы. Они могли бы помочь установить личность преступника, но, увы, – только после того, как будет определен круг подозреваемых. Мое внимание привлекли несколько строк в рапорте, которые были подчеркнуты. Там говорилось о специфических волокнах растительного происхождения, собранных с тела в значительном количестве и идентифицированных как капок – растительный пух. Тридцать три семечка с длинными легкими ворсинками были найдены на трупе, что указывало на непосредственный контакт с их источником. Из примечаний к рапорту я узнал, что, хотя капок и схож с хлопком, однако встречается он гораздо реже и применяется при изготовлении изделий, основным требованием к которым является способность держаться на поверхности воды: в частности, лодочных сидений, спасательных жилетов и некоторых типов спальных мешков. Непонятно было только, почему это место в рапорте оказалось подчеркнуто, и я спросил об этом у Векслера.

– Шон считал, что эти волокна, не так уж широко распространенные, помогут ему установить, где именно труп пролежал все это время. Если бы мы нашли место, где встречаются такие семена, то его почти наверняка можно было бы считать и местом преступления. Но мы так ничего и не обнаружили.

Доклады и рапорты располагались в досье в хронологическом порядке, и я видел, как одна за другой выдвигались и отбрасывались различные версии. Одновременно я почти физически ощущал, как в сердцах тех, кто вел следствие, нарастают безнадежность и отчаяние. Все их усилия ни к чему не привели. Уверенность моего брата в том, что Тереза Лофтон пала жертвой маньяка-убийцы – преступника, выследить которого практически невозможно, – казалась очевидной. В досье обнаружился даже ответ из Национального центра ФБР по анализу преступлений, совершенных с особой жестокостью: его специалисты составили по запросу Шона предполагаемый психологический портрет преступника. Мой брат сохранил также семнадцатистраничную копию контрольной анкеты, которую он посылал в ФБР для сверки с «Программой по раскрытию тяжких преступлений», однако компьютерный поиск выдал отрицательные результаты. Убийство Лофтон не походило ни на одно убийство в стране; во всяком случае в нем не оказалось достаточного количества типичных деталей, которые позволяли бы ассоциировать его с другими случаями и привлечь особое внимание экспертов.

Психологический портрет преступника, полученный Шоном, был составлен некоей Рейчел Уоллинг, агентом ФБР. Там содержалось множество сведений общего характера, на мой взгляд абсолютно бесполезных: убийца, скорее всего, мужчина и принадлежит к белой расе; возраст от двадцати трех до тридцати лет; страдает комплексом неполноценности и является женоненавистником. Ну и много это, по-вашему, дает следствию? Возможно, злоумышленник рос в семье, где влияние деспотичной матери было доминирующим фактором, в то время как отец либо вовсе отсутствовал, либо был чрезмерно занят добыванием средств к существованию, полностью перепоручив супруге воспитание ребенка и формирование его личности. Кроме того, психологический портрет классифицировал преступника как «организованного», склонного к планированию и приверженного методичности, это означало, в свою очередь, что, осуществив задуманное и избежав ареста, он может пойти на совершение новых злодеяний того же типа.

Последними в первой папке были подшиты краткие выжимки из подробных бесед с теми, кто на первый взгляд мог иметь отношение к преступлению или что-либо о нем знать; сведения, полученные в частном порядке (читай: слухи и наветы), но тем не менее тщательно проверенные; прочие мелкие подробности, которые могли не значить совсем ничего в момент записи, но теоретически способны были оказать решающее влияние на ход следствия в перспективе. И, просматривая все эти документы, я видел, как менялось, становилось более личным отношение Шона к Терезе Лофтон. Если на первых страницах дела она фигурировала в основном как «жертва» или изредка «Лофтон», то несколько позднее он начал использовать имя «Тереза», а на самых последних страницах, датированных нынешним февралем, совсем незадолго до трагедии, Шон все чаще и чаще называл убитую «Терри», то ли переняв это уменьшительно-ласкательное обращение у родителей и друзей, то ли позаимствовав его с оборота любительского фотоснимка, который зафиксировал ее первый день в университете. День радостный и счастливый.

У меня оставалось всего десять минут, когда я закрыл первую папку и взялся за вторую. Она была намного тоньше и наполнена всякой всячиной – главным образом материалами, которые следствие еще не проверило до конца ввиду их второстепенного характера и сомнительной ценности. Среди них я обнаружил несколько писем от граждан, выдвигающих различные теории относительно убийства, и пространное послание от одного медиума, который утверждал, что дух Терезы Лофтон якобы все еще кружит где-то чуть выше озонового слоя и вещает с такой скоростью и в таком частотном диапазоне, что для нетренированного уха этот голос звучит как невнятное чириканье. Медиум брался расшифровать сии послания и предлагал, если Шон захочет, задать духу несколько вопросов. Никаких указаний на то, захотел этого Шон или нет, в деле не было.

Дополнительные материалы гласили, что авторемонтная мастерская и банк, в котором Тереза открыла счет, находились совсем недалеко от университета, так что до них вполне можно было добраться пешком. Детективы трижды прошли по маршрутам между общежитием, детским садом, банком и мастерской, но так и не обнаружили никого, кто видел бы Терезу Лофтон в ту злополучную среду после окончания занятий. Несмотря на это, версия, выдвинутая моим братом (и оформленная, кстати, отдельным рапортом), гласила, что Тереза Лофтон была похищена после телефонного звонка автомеханику, так и не успев зайти в банк, чтобы снять со счета деньги для оплаты ремонта.

Уже без особого любопытства я просмотрел ежедневные отчеты о предпринятых действиях, которые позволяли понять, каким порядком двигалось следствие. В первое время сразу четверо детективов из отдела по расследованию преступлений против личности занимались исключительно убийством Лофтон, однако, когда следственная группа покончила с основной массой рутинной работы, да и новых дел тоже поднакопилось, Шону и Векслеру пришлось работать вдвоем. Под конец мой брат остался один. Это расследование он все равно бы не бросил.