Время для звезд Хайнлайн Роберт

База была огромной; должно быть, половину горы источили проходами. Мы бежали рысцой, не обращая внимания на разные вещи, диковинные, как музейные экспонаты, но вдвое интереснее, и лишь проверяли, не остались ли где-нибудь черверотые. Чибис держала оружие наготове, болтала без умолку и поторапливала меня.

Кроме опустевшей базы, отсутствия кораблей в порту и обеденного времени у черверотых, для успешного выполнения плана Мамми требовался определенный час плутонианской ночи.

– Почему? – спросил я.

– Конечно, чтобы связаться со своими.

– Но… – Я осекся.

Подумал, что знаю о расе Мамми еще меньше, чем о черверотых. Теперь она мертва – Чибис сказала, что она очутилась снаружи без скафандра, а значит, погибла; это нежное существо и двух секунд не продержалось бы при сверхарктической температуре. Не говоря уже об удушье и кровоизлиянии в легкие. Я сглотнул.

Разумеется, Чибис может ошибаться. Надо признать, она редко это делала – но вдруг сейчас как раз такой случай? Тогда мы найдем Мамми? А если не найдем? Если она снаружи?..

– Чибис, ты знаешь, где мой скафандр?

– А? Конечно. Там же, где я взяла это. – Она похлопала по нейлоновой веревке, которую обмотала вокруг пояса и завязала бантиком.

– Тогда, как только убедимся, что черверотых не осталось, я выйду наружу и поищу ее!

– Да, да! Но надо найти и мой скафандр, я тоже пойду.

Кто бы сомневался! Может, уговорю ее подождать в туннеле, не выходя под ледяной шквал.

– Чибис, почему сигнал нужно было послать именно ночью? Над орбите дежурит корабль? Или…

Мои слова прервал грохот. Заходил ходуном пол – такая тряска одинаково ужасает людей и животных. Мы застыли как вкопанные.

– Что это? – прошептала Чибис.

– Если не часть суматохи, затеянной Мамми…

– Не думаю.

– Тогда – землетрясение.

– Землетрясение?

– Плутонотрясение. Чибис, надо уходить!

Я не задавался вопросом, куда уходить, – при землетрясении не раздумывают. Чибис сглотнула.

– Нам сейчас не до землетрясений. Быстрее, Кип, быстрее!

Она рванулась, я за ней, скрипя зубами. Если Чибис наплевать на землетрясения, то и мне придется – хоть это и не лучше, чем плевать на гремучую змею в собственной в постели.

– Чибис… соплеменники Мамми… Их корабль на орбите Плутона?

– Что? Да нет, нет! Они не на корабле.

– Тогда почему ночью? Это из-за слоя Хевисайда? А где их база? – Я начал прикидывать, далеко ли может уйти человек на Плутоне. По Луне мы прошли почти сорок миль. Одолеем ли мы здесь хотя бы сорок ярдов? Возможно, как-то удастся утеплить ноги. Но этот ветер… – Чибис, они, случайно, не здесь живут?

– Что? Не мели чепухи! У них есть собственная чудесная планетка. Кип, отстань с глупыми вопросами, опоздаем. Молчи и слушай.

Я умолк. Всю историю пришлось слушать урывками, на бегу, а кое-что я узнал позже. Когда Мамми попала в плен, она лишилась корабля, скафандра, переговорного устройства – Лиловый уничтожил все. Это было предательство, нарушение перемирия.

– Она была парламентером, ее захватили во время переговоров! – возмущалась Чибис. – Разве так можно? Ведь черверотый слово дал!

Предательство для черверотого так же нормально, как для гадюки – яд. Я удивился, что Мамми рискнула иметь с ним дело. Рискнула – и стала пленницей безжалостных чудовищ. У них корабли, по сравнению с которыми наши кажутся допотопными паровозами, оружие, начиная с «лучей смерти» и кончая бог знает чем, базы, организация, снабжение…

У нее же только ум и маленькие нежные руки.

Прежде чем воспользоваться редким стечением обстоятельств, которое давало хоть какой-то шанс, ей нужно было восстановить связь (я назвал эту штуку «радио», но на деле оно гораздо сложнее) и изготовить оружие. Исключительно из подручных средств.

У нее не было даже булавки – только то треугольное украшение с выгравированными спиралями. Чтобы создать хоть что-то, надо было попасть в отсеки, которые можно назвать электронными лабораториями, – они совсем не похожи на уголок, где я возился с электроникой, но все приборы, в которых снуют микрочастицы, имеют общую логику. Если вы хотите, чтобы электроны выполняли для вас работенку, безразлично, кто создавал детали – люди, черверотые или Мамми. Форма волновода подчиняется законам природы, индуктивность имеет свою геометрию, и не важно, кто был инженером.

Так что отсеки выглядели как электронные лаборатории – притом очень хорошие. Приборы были незнакомыми, но я чувствовал, что смог бы в них разобраться, было бы время. Но теперь я только взглянул.

Мамми провела тут много-много часов. Ее не пустили бы сюда, хотя она была заложницей высокого ранга и имела многие привилегии. Ее даже не в камере содержали, а в апартаментах вместе с Чибис. Думаю, Лиловый боялся ее, даже плененную, и не хотел без нужды злить.

Она проникла в мастерские, сыграв на алчности своих тюремщиков. У ее народа много такого, чего нет у черверотых, – знания, технологии. Для начала она поинтересовалась, почему они делают вот это вот так, вместо того чтобы сделать этак, намного эффективнее. По традиции? Или по религиозным убеждениям?

Когда черверотые спрашивали, что она имеет в виду, она беспомощно разводила руками: «Стыдно, но я не могу объяснить, ведь построить эту штуку так просто…»

Под пристальным наблюдением она что-нибудь собирала. Устройство работало. Потом мастерила что-то еще. И вот уже стала проводить в лабораториях целые дни, восхищая тюремщиков все новыми конструкциями. Делясь знаниями, она сохраняла свои привилегии.

И в каждом устройстве были нужные ей детали.

– Черверотым не хватало ума понять, что делает Мамми, – объяснила Чибис. – Пять деталей шли в прибор, а шестая – к ней в карман.

– В карман?

– Конечно. Именно там она спрятала «мозг», когда мы с ней угнали корабль. Разве ты не знал?

– Что у нее есть карман? Нет.

– Вот и они не знали. Следили, чтобы Мамми не выносила ничего из мастерской, – она и не выносила. То есть не попадалась.

– Чибис, так Мамми – сумчатая?

– Что значит – сумчатая? Как опоссум? Не обязательно быть сумчатым, чтобы иметь карман. Вот белки, например, у них карманы за щеками.

– Мм… да.

– Она крала понемножку то там, то тут, ну и я таскала кое-что. А в свободное время она работала в нашей комнате.

Пока мы сидели на Плутоне, Мамми вообще не спала. Она часами трудилась открыто, делала для черверотых всякую всячину – стереотелефон размером с пачку сигарет, крошечного жучка, который ползал по любой поверхности и вычислял объем предмета, и много других вещиц. А после отбоя оставалась одна, обычно в темноте, и ее миниатюрные пальчики сновали, как пальцы слепого часовщика. Она сделала две бомбы и сигнальное устройство дальней космической связи.

Об этом я узнал уже не от Чибис. Когда мы с ней бежали по коридорам базы, она только сказала, что Мамми удалось сделать радиомаяк, и взрыв, который я слышал, тоже дело ее рук. И что мы должны спешить, спешить, спешить!

– Чибис, – сказал я, задыхаясь, – куда мы несемся? Если Мамми снаружи, надо внести ее внутрь – я хочу сказать, ее тело. Но ты ведешь себя так, словно мы куда-то опаздываем.

– А мы и правда опаздываем!

Радиомаяк необходимо было установить снаружи в определенное время (плутонианский день длится почти неделю – астрономы не обманули), так чтобы сама планета не экранировала луч. Но у Мамми не было скафандра. Пленницы решили, что Чибис наденет свой скафандр, выйдет наружу и установит маяк – он сконструирован так, что нужно только нажать на кнопку. Однако все зависело от того, где находится скафандр Чибис, удастся ли до него добраться после того, как черверотые будут обезврежены.

Но его так и не нашли. Мамми пропела с успокаивающими и ободряющими нотами – казалось, я слышу, как они звенят в моей голове:

Ничего, милая. Я могу сама выйти и установить его.

– Мамми! Нельзя! – протестовала Чибис. – Там холодно.

Я быстро.

– Ты не сможешь дышать.

Я потерплю, это совсем недолго.

Конечно, Чибис уступила. С Мамми спорить не проще, чем с Лиловым.

Бомбы и маяк были готовы, приближалось удобное время – ни одного корабля, черверотых мало, у персонала обеденный перерыв, – а заложницы все еще не знали, где скафандр Чибис (если его не уничтожили). И Мамми решилась.

– Но она обещала… всего пару часов назад, когда сказала, что сегодня начинаем… обещала вернуться минут через десять… А если не вернется, то есть надежда, что я разыщу мой скафандр и включу маяк. – Чибис расплакалась. – В пе-пе-первый раз она призналась, что не уверена в себе.

– Чибис! Перестань плакать! Дальше что?

– Я дождалась взрывов – обоих – и бросилась на поиски, туда, куда меня раньше не пускали. Но скафандра там не было! Потом я нашла тебя и… Ох, Кип, она снаружи уже почти час! – Девочка посмотрела на часы. – Осталось минут двадцать. Если к тому времени маяк не запустить… Она так старалась и погибла на-на-напрасно! Она бы этого не перенесла!

– Где мой скафандр?

Больше черверотых не попалось, – очевидно, только один нес вахту, пока остальные кормились. Чибис показала мне дверь-шлюз, за которой находилась столовая, – должно быть, бомба нарушила герметичность отсека, и, когда владельцев разнесло на кусочки, двери закрылись сами. Мы поспешили дальше.

Верная своей логике, Чибис оставила помещение со скафандрами на самый конец. Человеческих скафандров тут было больше дюжины – это сколько же супа съедали упыри? Что ж, больше им не пировать! Не теряя времени, я крикнул:

– Привет, Оскар! – и начал одеваться.

Где пропадал, парень?

На вид Оскар был в отличной форме. Рядом висел скафандр Толстого, а дальше скафандр Тима. Расправляя Оскара, я взглянул на них, прикидывая, нельзя ли чем-нибудь поживиться. Чибис смотрела на скафандр Тима:

– Может, мне подойдет?

Он был куда меньше Оскара и велик девочке всего на девять размеров.

– Глупости! Он тебе как индюку носки. Лучше помоги мне. Сверни эту веревку кольцами и пристегни к моему поясу.

– Она не понадобится. Мамми собиралась отнести маяк на сотню ярдов по эстакаде и там установить. Если у нее не вышло, это сделаешь ты. И поверни выключатель, он сверху.

– Не спорь! Сколько времени осталось?

– Не буду, Кип. Восемнадцать минут.

– Ветер там сильный, – добавил я, – а Мамми совсем легонькая. Если ее сдуло, веревка пригодится, когда буду искать тело. Подай молоток со скафандра Толстого.

– Сейчас!

Я выпрямился. Приятно было снова ощущать на себе Оскара. Потом я вспомнил, как замерзли ноги, когда мы шли сюда от корабля.

– Еще бы асбестовые сапоги…

Чибис, казалось, озадачилась.

– Подожди здесь!

Не успел я слово вымолвить, она убежала. Я продолжал шнуроваться, все больше беспокоясь – она даже не взяла лучевое оружие. Наконец я спросил:

– Штатно, Оскар?

Штатно, парень!

Рычажок у подбородка в порядке, цвет крови в порядке, радио… оно мне не понадобится, вода… Емкость была пуста. Не важно, я не успею почувствовать жажду. Я нажал на клавишу, уравнивая давление внутри скафандра с наружным.

Чибис вернулась с чем-то похожим на балетные туфли для слоненка. Придвинулась к моему шлему и прокричала:

– Они носят вот это! Попробуй надеть.

Кое-как я натянул их на ноги, как огромные носки. Встал и почувствовал, что они улучшают сцепление с полом; неуклюжие, но ходить легко.

Через минуту мы стояли у выхода из большой комнаты, где я уже побывал. Ее дверь-шлюз закрылась после взрыва второй бомбы, которая разрушила дверь в туннеле. Бомбу в столовой подложила Чибис и сразу удрала в свою комнату. Не знаю, устанавливала ли Мамми таймеры, чтобы взрывы произошли одновременно, или управляла бомбами дистанционно, – да это и не важно, главное, что мощная база черверотых превратилась в руины.

Чибис знала, как обращаться со шлюзом. Когда внутренняя дверь открылась, я крикнул:

– Время?

– Четырнадцать минут. – Она подняла руку с часами.

– Помни, что я сказал: оставайся тут. Заметишь любое шевеление, сначала поливай голубым светом, потом спрашивай.

– Я помню.

Я зашел в шлюзовую камеру, закрыл внутреннюю дверь, нашел клапан на внешней двери и дождался, когда уравняется давление.

Те две-три минуты, пока открывался основной замок, я провел в тягостных раздумьях. Не хотелось оставлять Чибис одну. Где гарантия, что все черверотые мертвы? Прочесывали мы второпях; кто-то мог ускользнуть – они ведь шустрые.

Кроме того, Чибис сказала «Я помню» вместо «Хорошо, Кип, я так и сделаю». Оговорка? Они случались, только когда были ей нужны. Между «вас понял» и «разрешите исполнять» разница огромная.

И, кроме того, сама моя затея – отыскать тело Мамми – была дурацкой. Как только доставлю его внутрь, оно начнет портиться. Было бы лучше оставить его в естественном морозильнике.

Но эта мысль была невыносима. Там лютая стужа, а Мамми была такой милой и теплой… такой жизнерадостной. Я должен принести ее туда, где она согреется.

Если эмоции начинают толкать на заведомо глупые поступки, это тревожный сигнал.

Что еще хуже, я не оценивал свои действия. Это из-за спешки, ведь Мамми хотела включить маяк раньше определенного момента, до которого осталось мало времени, может минут десять. Задачу-то я выполню, но какой в том прок? Допустим, ее родная звезда совсем рядом – например, Проксима Центавра, – а черверотые прилетели откуда-то издалека. Даже если маяк заработает, сигнал бедствия дойдет до ее соплеменников лишь через четыре года!

Может, для Мамми это нормально. Похоже, она из народа долгожителей и ей ничего не стоит прождать спасателей несколько лет. Но мы с Чибис так не можем. Пока это сообщение со скоростью света доползет до Проксимы Центавра, мы умрем. Я обрадовался, увидев Чибис, но я знал, чт нас ждет. Смерть. Через несколько дней или недель, от силы месяцев, закончится воздух, или вода, или пища. Либо прилетит корабль черверотых, и тогда, если повезет, мы погибнем в отчаянной битве.

Как ни крути, запуск маяка – всего лишь «исполнение последней воли покинувших нас», как говорят на похоронах. Сентиментальная глупость.

Внешняя дверь начала открываться. Аве, Мамми! Идущие на смерть…

Снаружи стоял холод, лютый холод, хотя на ветер я еще не вышел. Светились панели, и было видно, что в туннеле все вверх дном. Два десятка панелей-ступеней были порваны, как барабанные перепонки. Я подивился – бомбу, наделавшую столько бед, собрали из деталей, унесенных в кармашке. От взрыва у меня лязгали зубы, хоть я и был заточен в нескольких сотнях футов отсюда, в скале.

Первые десять панелей сброшены вовнутрь. Неужели Мамми взорвала бомбу в середине туннеля? От такого взрыва она сама унеслась бы, как перышко! Скорее всего, подложила бомбу, вернулась и активировала ее – а потом вышла через шлюз, как я. Других объяснений я не находил.

С каждым шагом становилось холоднее. Ноги еще не очень замерзли, неуклюжие бахилы делали свое дело. Черверотые знали толк в изоляции.

Оскар, отопление включил?

На всю катушку, парень. Ну и погодка нынче!

Это ты мне говоришь!

Сразу за самой последней сорванной панелью я нашел Мамми.

Она упала ничком, как будто шла-шла и выбилась из сил. Руки были вытянуты вперед, а на полу перед крошечными пальчиками лежала круглая коробочка размером с пудреницу.

Лицо было спокойно, а глаза открыты, только затянуты мигательной перепонкой, как тогда, на пастбище за моим домом, при первой нашей встрече, случившейся несколько дней, или недель, или тысячелетий назад. Но тогда она была ранена, это бросалось в глаза; теперь же я едва ли не ожидал, что она моргнет и пропоет приветствие.

Я дотронулся до нее.

Она была тверда как лед и гораздо холоднее льда.

Я моргнул, смахивая слезы, и не стал терять ни секунды. Она хотела, чтобы эту коробочку поместили в сотне ярдов отсюда и повернули рычажок – и на это оставалось шесть или семь минут. Я подобрал коробочку.

Хорошо, Мамми! Я иду!

Двигай, парень!

Спасибо, милый Кип…

В првидения я не верю. Просто я столько раз слышал, как Мамми выпевает слова благодарности, что теперь эта мелодия слабым эхом прозвучала у меня в голове.

Через несколько футов, у выхода, я остановился. На меня обрушился ветер, такой свирепый, что смертельная стужа туннеля показалась летней прохладой. Я закрыл глаза, отсчитал тридцать секунд, чтобы привыкнуть к свету звезд, нащупал наклонную подпорку с наветренной стороны туннеля, которая крепила эстакаду к горе, и привязал страховочную веревку. Я знал, что снаружи ночь, и ожидал, что дорога будет выглядеть черной полосой на фоне белого «снега», блестящего под яркими звездами. На таком ураганном ветру необходимо видеть края дорожки, а для этого придется освещать ее фарой шлема, то есть поворачивать голову вместе с туловищем из стороны в сторону. Это не только отнимет время – можно потерять равновесие и сорваться.

Так что мне, прежде чем выйти, пришлось обдумать каждую мелочь. Ночной Плутон – это вам не парк отдыха. Так что, привязав веревку, я отсчитал тридцать секунд – дал глазам привыкнуть к свету звезд. Потом открыл их.

И не увидел ни черта!

Ни одной звездочки. Между землей и небом – никаких отличий. Я стоял спиной к туннелю, и шлем затенял лицо, как пляжная шляпа. А ведь мне позарез было нужно видеть дорогу. Проклятье!

Я повернул голову и обнаружил причину и кромешной тьмы, и землетрясения – действующий вулкан. То ли в пяти милях, то ли в пятидесяти, но это не суть важно. Зазубренный багровый шрам над горизонтом нельзя было спутать ни с чем.

Я не стал его разглядывать. Включил фонарь, осветил правую, наветренную сторону эстакады и неуклюже засеменил вперед, держась как можно ближе к краю, – если ветер свалит с ног, я упаду на дорожку, а не сразу в пропасть. Этот ветер пугал меня. Веревку, намотанную на левую руку, я по мере своего продвижения отпускал, но старался держать достаточно натянутой. Витки были твердыми как железо.

Ветер не только страшил – он мучил. Обжигал холодом, как огнем. И обжигал, и раздирал, и промораживал до костей. Мой правый бок, которому больше доставалось, совершенно одеревенел, и тогда сильнее заболел левый.

Я не чувствовал веревки. Остановился, нагнулся и осветил моток лучом фонаря. Вот что еще нужно усовершенствовать – фонарь должен поворачиваться на шарнирах!

Веревка размоталась наполовину, я прошел добрых пятьдесят ярдов. Она закончится как раз там, куда стремилась Мамми. Поторопись, Кип!

Шевелись, парень! Здесь холодно.

Я снова остановился. Где коробочка?

Я ее не чувствовал. Посветив фонарем, убедился, что она стиснута в правой руке. Ни с места, пальцы! Я поспешил вперед, считая шаги. Один! Два! Три! Четыре!..

Досчитав до сорока, остановился и взглянул на кромку. Я добрался до самой высокой точки эстакады, там, где дорога пересекала ручей, и припомнил, что это примерно на середине маршрута. Метан, или что там в ручье текло, весь превратился в лед, и я понял, что ночь действительно холодна.

На левой руке остались считаные витки – я был у цели. Я отпустил веревку, осторожно передвинулся на середину дороги и опустился на колени, чтобы установить коробочку.

Пальцы не слушались.

Я разогнул их левой рукой, вынул коробочку из кулака. Дьявольский ветер чуть не вырвал ее, и это чудо, что я не дал ей укатиться. Обеими руками я аккуратно поставил ее вертикально.

Шевели пальцами, дружище. Сведи руки вместе!

Я свел. Мышцы предплечья слушались, хотя сгибать пальцы было мукой мученической. Неловко придерживая коробочку левой рукой, я нашарил рычажок.

Я его не почувствовал, но он легко повернулся при моем прикосновении. И тогда я увидел.

Казалось, она ожила и замурлыкала. Возможно, я услышал вибрацию, передавшуюся перчаткам и скафандру; почувствовать онемевшими пальцами я, разумеется, не мог. Я оставил коробочку, неловко поднялся на ноги и отступил, чтобы, не наклоняясь, осветить маяк.

Дело Мамми было завершено, и я надеялся, что вовремя. Будь у меня здравого смысла чуть побольше, чем у дверной ручки, я бы развернулся и скрылся в туннеле еще быстрее, чем выходил из него.

Но я был зачарован действиями этого механизма.

Он встряхнулся и выпустил три паучьи ножки. Этот маленький треножник распрямился, подняв маяк на высоту в фут. Он снова встряхнулся, и я испугался, как бы его не снесло ветром. Но паучьи ножки напряглись, будто вцепившись в дорожное покрытие, и устройство стало незыблемым, как скала.

Над ним поднялся и распустился механический цветок дюймов восьми в диаметре. Из цветка выдвинулся палец – антенна? – покачался, будто нацеливаясь, и замер, указывая в небо.

Маяк сработал. Я уверен, что сработал, хотя видел лишь вспышку света. Наверное, это было побочное явление, свет сам по себе не мог передать информацию, даже если бы не было извержения вулкана. Возможно, я наблюдал какой-то безобидный эффект при выделении огромного количества энергии – эффект, который Мамми не смогла предотвратить из-за нехватки времени, материалов или оборудования. Он был не ярче фотовспышки. Но я смотрел прямо на него. Поляризаторы не успели отреагировать. Фисташковый свет ослепил меня.

Я решил, что у меня испортился фонарь, но потом сообразил, что перед ослепшими глазами висит большой зеленовато-пурпурный диск.

Не волнуйся, приятель, это просто световой шок. Подожди, и все пройдет.

Не могу ждать! Замерзну насмерть!

Найди веревку, она пристегнута к поясу. Держись за нее и иди.

Я сделал, как сказал Оскар: нашел веревку, развернулся, начал наматывать ее на обе руки.

Вернее, попытался.

Нет, она не порвалась, как обычная веревка, а раскололась, как стеклянная. Впрочем, почему «как»? И нейлон, и стекло – это переохлажденные жидкости.

Теперь-то мне известно, что такое переохлаждение.

Но тогда мне было не до подобных открытий. Я знал лишь одно: веревка – последнее, что еще связывает меня с жизнью. Я ослеп, оглох, остался один над пропастью, в миллиардах миль от дома, и ветер из глубин ледяной преисподней выдувает последние капли жизни из тела, которого я уже почти не ощущаю. Там же, где оно не успело утратить чувствительность, его жжет как огнем.

Оскар!

Я здесь, старина. Ты справишься. Что-нибудь видишь?

Нет!

Ищи вход в туннель. Там, где свет. Выключи фонарь. Конечно сможешь – это же просто. Подними руку и найди тумблер на шлеме, справа.

Я поднял и нашел.

Видишь что-нибудь?

Пока нет.

Подвигай головой. Попробуй заметить что-нибудь боковым зрением. Ты знаешь, что основная область ослепления прямо перед глазами. Ну как?

Вроде заметил!

Красноватое, да? И зазубренное. Вулкан. Теперь мы знаем, что впереди. Медленно поворачивайся и старайся увидеть устье туннеля.

Поворачиваться я и так мог только медленно.

Вот оно!

Прекрасно, ты стоишь лицом к дому. Опускайся на четвереньки и осторожно двигайся влево. Не поворачивайся – тебе нужно нащупать край дороги и ползти к туннелю.

Я опустился на четвереньки. Руки не почувствовали прикосновения, я ощущал только давление на суставы, словно все мои конечности были искусственными. Я нашел край. Левая рука соскользнула вниз, и я чуть не упал.

Направление верное?

Конечно. Ты ведь не поворачивал, а просто двигался вбок. Можешь повернуть голову и увидеть туннель?

Только если встану на ноги.

Не смей! Попробуй снова включить прожектор. Возможно, зрение уже восстановилось.

Я протянул руку к правой стороне шлема. Должно быть, задел выключатель – передо мной возник круг света, туманный по краям. Слева сквозь него просвечивал край дорожки.

Молодец! Нет, не вставай; ты ослаб, голова кружится, можешь упасть. Ползи. Считай шаги. Трехсот должно хватить.

Я пополз, считая шаги.

Далеко, Оскар. Думаешь, осилим?

Конечно осилим! По-твоему, мне хочется застрять тут?

Я составлю компанию.

Не болтай, сбиваешь со счета. Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…

Так мы и ползли.

Вот и сотня. Начинаем вторую. Сто один… сто два… сто три…

Мне лучше, Оскар. Стало теплее.

ЧТО?!!

Я сказал, что согреваюсь.

Ты не согреваешься, чертов идиот! Ты замерзаешь насмерть! Ползи быстрей! Нажимай на рычажок. Дыши глубже. Я хочу щелчок услышать!

Я слишком вымотался, чтобы спорить; нажал три или четыре раза и почувствовал дуновение воздуха на лице.

Живее. Теперь действительно теплей! Сто девять… сто десять… сто одинна… сто двена… Соберись!

На счете «двести» я сказал, что немного отдохну.

Не смей!

Мне нужно отдохнуть. Совсем чуточку.

Нужно, значит? И чем это кончится? Что сделает Чибис? Она ждет. И боится, потому что тебя нет слишком долго. Что она сделает? Отвечай!

Она… попробует надеть скафандр Тима.

Верно! Как мы уже объясняли, в случае поступления одинаковых лозунгов выигрывает отправленный раньше. Далеко она доберется? Ответь-ка.

Ну… наверное, до выхода из туннеля. Потом ее сдует ветром.

В самую точку. Вот и соберется вся семейка. Ты, я, Мамми, Чибис. Идиллия. Фамильное кладбище.

Но…

Так что шаркай, братец. Шарк… шарк… шарк… двести пять… двес-шес… двес-се…

Я не помню, как падал. Не помню даже ощущений от «снега». Помню только, как обрадовался, что досчитал до конца и теперь можно отдохнуть.

Но Оскар мне этого не позволил.