Тайна трех государей Миропольский Дмитрий
– Своя специфика есть в любой стране, – осадила его Жюстина, – и Эфиопия не исключение. Однако чем вызван такой интерес? Я ознакомилась с документами, которые вы представили для оформления красного циркуляра. Дело показалось мне вполне обычным. Или вы желаете сообщить какие-то дополнительные сведения?
– Безусловно, – подтвердил полицейский. – Мы разыскиваем человека, который весной девяносто первого года захватил и вывез из Эфиопии… э-э… одну исключительно ценную вещь. Нам преступник известен под именем кубинского офицера Эрнандо Борхеса, однако есть основания полагать, что на самом деле он русский.
– Почему? – спросила Жюстина.
Министры быстро переглянулись, и глава МВД признался:
– Мы проводили расследование совместно с Моссадом.
– Даже так?! Что ж, мнение израильской разведки – весомый довод. А какую ценность похитил Эрнандо Борхес?
Министры переглянулись ещё раз, и теперь заговорил дипломат:
– Мы не вправе отвечать на этот вопрос. Всё, что связано с похищением, составляет государственную тайну. Во всех документах, включая материалы следствия и суда, объект именуется Артефактом. Однако если я скажу, что Артефакт важен для нас даже больше, чем «Кбра Нгаст» – вы, без сомнения, поймёте значение утраты.
Ещё бы! Много лет назад юная студентка Жюстина изучала в университете историю искусств и древние языки. Само собой, она знала «Кебра Нагаст» – священную книгу «Слава Царей». Там рассказывалось о династии, правившей в Эфиопии на протяжении двадцати девяти веков; об эфиопских императорах, которые происходили от мудрого изральского царя Соломона и легендарной царицы Савской. Книга содержала множество тайн, по сию пору не дающих покоя учёным.
Когда Жюстина стала следователем де Габриак и занялась розыском произведений искусства, она узнала о детективных приключениях «Кебра Нагаст». Полтораста лет назад британцы завладели единственным оригиналом книги. Тогда император Эфиопии написал жёсткое письмо графу Гранвилю, английскому министру иностранных дел:
«У вас есть книга под названием «Кебра Нагаст», которая содержит законы Эфиопии, в этой книге есть имена царей, названия церквей и провинций. Я прошу вас безотлагательно установить, в чьей собственности находится эта книга, и отослать её мне, так как без этой книги народ в моей стране не будет мне повиноваться».
– Британцы быстро вернули «Кебра Нагаст», – сказал полицейский министр. – Однако император точно знал – кто и куда её увёз. А мы лишь предполагаем, что Артефакт был похищен Борхесом и переправлен в Советский Союз.
– К тому же прошло больше двадцати лет, – добавил министр иностранных дел. – Союз давно распался, и с человеком что угодно могло произойти, и с похищенным. Поэтому мы возлагаем такие надежды на Интерпол и ваше личное участие.
Теперь Жюстина сидела в штаб-квартире и задумчиво курила, глядя на папку с документами по запросу из Эфиопии. Резоны просителей лежали на поверхности. Если преступник будет обнаружен в стране, законов которой он не нарушал, его формально задержат – и вскоре освободят. Само собой, он снова скроется, но намного более тщательно. Эфиопам, ведущим дело государственной важности, упускать похитителя никак нельзя. Поэтому они очень рассчитывают на помощь президента Интерпола в аресте Эрнандо Борхеса, кем бы он в действительности ни был. А для этого необходимо выполнить три условия.
Во-первых, Интерпол должен распространить по всему миру красный циркуляр с данными преступника. Во-вторых, как только разыскиваемый будет обнаружен и задержан, – высшее руководство Интерпола должно письменно ходатайствовать о его аресте. В-третьих, придётся продублировать это ходатайство национальному бюро Интерпола в той стране, где найден преступник. И лишь тогда дипломаты смогут согласовать процедуру экстрадиции арестанта в Эфиопию.
Если израильские разведчики не ошиблись, и Борхес – действительно бывший советский офицер, который сейчас находится в России, добиться его выдачи будет почти невозможно. Русские в подобных случаях демонстрируют редкое упрямство. Договориться с ними можно только благодаря солидным личным связям, и роль главы международной полиции в таком деле сложно переоценить.
Всё это понятно; Жюстину занимало другое.
Эфиопы говорили о похищении Артефакта. Но что скрывается под этим названием? При всей изощрённости ума, профессиональном опыте и недюжинной эрудиции президент Интерпола не могла придумать ничего сопоставимого с «Кебра Нагаст».
Если украсть у французов, например, Эйфелеву башню, собор Нотр-Дам и в придачу аббатство Сен-Дени с мощами Меровингов из королевской усыпальницы – даже это не такой удар, как для эфиопов потеря «Славы Царей»…
Жюстина раздражённо вонзила окурок тонкой сигареты в мрамор пепельницы. Что же, чёрт возьми, украл в Эфиопии этот русский с кубинским именем?!
До рассвета
Спросонья Мунин был похож на контуженую сову.
По крайней мере, Одинцов и Варакса, не сговариваясь, подумали об этом, стоя посреди гостиной и глядя на всклокоченного историка. А Мунин сел на диване и переводил похмельный взгляд с одного на другого, силясь понять: где он, как он сюда попал и кто эти немолодые мускулистые дядьки в облегающих футболках. Одинцова вспомнить удалось, но вот второй…
– Вы что, тоже? – спросил Мунин бритого наголо незнакомца, морщась от боли в висках.
– В каком смысле – тоже? – не понял Варакса.
– Тоже людей убиваете?
– Первые проблески сознания, – удовлетворённо кивнул Одинцов и двинулся на кухню.
– Я тоже, – подтвердил Варакса догадку Мунина, насупив косматые брови. – Ещё как тоже! Дневная норма: двоих с утра, двоих после обеда и двоих перед ужином. Суббота и воскресенье выходной.
– Господи, какая дичь, – вздохнул историк. – Скажите, когда я смогу отсюда уйти?
Мунин пошарил рукой по дивану в поисках очков, нацепил их на нос и снизу вверх посмотрел на бритоголового. Тот ответил:
– Видишь ли, маленький дружок, сам по себе ты меня мало волнуешь. Но если тебя сейчас отпустить, скоро здесь будут ненужные гости. Так что потерпи.
Мунин застонал и стиснул пальцами гудящий череп, в котором роились обрывки вчерашних воспоминаний. Одинцов протянул историку стопку виски.
– Это не просьба, это приказ? – скривился Мунин. – Как хотите, но меня стошнит.
– Соберись, – велел Одинцов. – Надо проглотить и удержать в себе.
Мунин с трудом проглотил и, помучившись, удержал. Соком запить отказался.
– Который час? – сквозь зубы спросил он.
– Пять тридцать семь, – Одинцов поцокал ногтем о стекло наручных часов. – Марш в ванную. Я тебе там полотенце положил, зубную щётку новую и футболку. Через десять минут завтрак. Время пошл.
Глоток виски, а следом горячий душ сотворили чудо. За стол Мунин сел румяным и умиротворённым. Футболка Одинцова ниспадала с тощих плеч крупными складками, как древнеримская тога – в ней могли уместиться двое таких, как он. Забыв про несусветную рань, историк с аппетитом принялся уплетать богатырскую порцию сосисок с макаронами.
Молчание за едой нарушил Варакса.
– А скажи-ка мне, родное сердце, – поинтересовался он у Мунина, – вот ты пропал вчера среди бела дня, домой ночевать не пришёл… Когда тебя хватятся и начнут искать?
– Кто? – переспросил Мунин с набитым ртом.
– Да кто угодно, – Варакса пожал широкими плечами. – Родственники.
– Не, искать никто не будет, – историк помотал головой, продолжая расправляться с едой, – если только с работы. У меня же нет никого.
– Погоди, – нахмурился Одинцов, – что значит – нет?
– То и значит. Я детдомовский.
– Это хорошо, – некстати ляпнул Варакса. – В смысле, хорошо, что искать не будут… А живёшь ты где?
– Комнату снимаю.
– С хозяевами?
– Хозяева в отъезде, их вещи во второй комнате, она закрыта.
Одинцов предположил:
– Там уже побывали наверняка. И компьютер вывезли.
– У меня нет компьютера, – успокоил его Мунин. – Вернее, есть, но на работе.
Варакса выразительно посмотрел на Одинцова.
– Надо будет его почистить.
– А что там чистить? – Историк небрежно дёрнул плечом. – Там служебное только. Мои файлы и почта у меня на флэшке. В детдоме знаете, как говорили? Ппа встала – место потеряла. Закон джунглей: что не при тебе – то не твоё.
– Это хорошо, – опять некстати вырвалось у Вараксы.
Одинцов поспешил перевести разговор на другую тему, чтобы загладить неловкость. Он кивнул на листы из папки, разложенные в гостиной по журнальному столику, креслам и по полу вокруг.
– Сам-то что со всем этим добром думаешь делать?
– Диссертацию напишу, – заявил Мунин, аккуратно вымазывая опустевшую тарелку кусочком хлеба. – Ну, когда проблемы закончатся… Они ведь закончатся?
Одинцов с Вараксой промолчали, а Мунин продолжил:
– Материала навалом, за годик можно управиться. В кандидатской сформулирую проблему, а потом в докторской предложу пути решения. Это ещё годик-полтора. Сейчас я вижу, что три монарха работали по какой-то программе. Если покопаться – станет понятно, зачем эта программа была нужна.
– Видать, не ты один покопаться хочешь, – заметил Одинцов. – Мы тут ночью тоже… Я вот чего не пойму. Допустим, царю, чтобы отнять у церкви землю, достаточно было издать указ.
Мунин чуть не подавился.
– Да ничего подобного!
– Вот именно, – поддержал историка Варакса. – Я всё-таки двадцать лет в бизнесе и докладываю: официальным путём, по закону отнять имущество непросто. Получаешь для начала спор хозяйствующих субъектов, суды и остальную хрень в придачу. Тем более, церковные земли – не какой-нибудь ларёк. Втихаря не отнимешь, и по доброй воле их тебе не отдадут. ену вопроса прикинь! А тут, кроме денег, ещё и религия до кучи.
– Ясное дело, – согласился Одинцов, – и про землю плохой пример, но я не об этом. Отнять – всё же решение политическое. Юридическую базу подвёл, интригу дожал – и порядок. В папке сказано, что Иван, а потом Пётр и Павел сумели создать лучшую артиллерию в мире. Верно?
– А как это получалось? – продолжил он после кивка Мунина. – Ты пишешь, что русские пушки были лучше, стреляли точнее и служили дольше. Но тут законы с интригами ни при чём. Тут наука нужна. Технология нужна, производство, специалисты… Получается, три раза всё это появлялось ниоткуда? Ни у кого нет, а у наших вдруг – раз! – и есть?
Мунин отставил вылизанную до блеска тарелку и заявил:
– Я в артиллерии ничего не понимаю. Есть исторические факты. Пушки у Ивана Васильевича появились не вдруг. У него был дедушка – великий князь Иван Третий. Тоже, кстати, по прозвищу «Грозный». Он выписал из Италии мастера, Аристотеля Фиораванти. А старик Фиораванти был кто? – Историк многозначительно воздел палец. – Мурль и пушечник нарочт!
– Переведи, – потребовал Варакса.
– Так в летописях сказано, – историк почувствовал превосходство. – Слово «замуровать» знаете? Муроль – это строитель, архитектор. Фиораванти вообще-то московский кремль построил. Инженером он был гениальным. А ещё пушечником нарочитым – то есть знал, как пушки делать и как в бою применять. В общем, Иван Четвёртый Грозный доводил до совершенства то, что создал Аристотель Фиораванти ещё при его дедушке, Иване Третьем Грозном.
Одинцов, продолжая хозяйничать, налил кофе в большие кружки.
– Итальянец создал русскую артиллерию? – усомнился он. – Что это вдруг он не для своих, а для наших так старался?
– Со своими, по правде говоря, у него проблемы были, – сказал Мунин. – И вы напрасно ждёте от меня каких-то домыслов. Факты – пожалуйста. Но за язык тянуть не надо.
– Действительно, не наседай на парня, – Варакса повернулся к историку. – А ты мне лучше про Ивана Грозного растолкуй. Того, который Четвёртый. Царь, не царь… Мальчишка в двадцать лет набрался духу, чтобы разом все законы в стране поменять и с церковью переругаться – это как? Это что, власть у него такая была особенная? Или просто глупая смелость по молодости?
Мунин помедлил с ответом.
– Особенной власти не было, – сказал он. – И молодость ни при чём. Всё, что он делал, на удивление тщательно продумано. Каждый шаг выверен. Как и у Петра, и у Павла…
– Тщательно продумано, говоришь? – снова вклинился Одинцов. – Пётр ни с того ни с сего устроил столицу на самой границе. Это продуманное решение?! До Москвы тогда неделями добирались, а здесь – два шага. И Павел тоже красавец. Каждый день – новые дурацкие указы, над которыми смеялись все!
– Давайте не будем забывать, что Павел готовился стать императором не меньше тридцати лет, – холодно парировал Мунин, – и времени даром не терял. Вы же читали про него, наверное. Образованнейший и умнейший человек был! За тридцать лет всё расписал до мелочей, каждый шаг. Только ему приходилось очень спешить и на ходу адаптироваться к ситуации. Одному, в кругу врагов. Смеялись те, кто ненавидел его и не понимал великих замыслов. А сделать он успел – ой, как много! Что же касается Петра с его столицей… Не напомните, сколько раз враги захватывали Москву и сколько раз – Петербург?
Похоже, Мунин мстил Одинцову за вчерашние обиды.
– Ну, тогда я вам напомню, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Такую защищённую Москву захватывали пять раз. Дважды – как столицу великого княжества: Батый в тысяча двести тридцать восьмом и Тохтамыш в тысяча триста восемьдесят втором. Ещё два раза Москву захватили как столицу Российского царства: Девлет-Гирей в тысяча пятьсот семьдесят первом и поляки в тысяча шестьсот десятом. И ещё разок в Кремле побывал Наполеон в тысяча восемьсот двенадцатом, когда столица уже переехала сюда, в Петербург. В город на самой границе, который ни разу не был взят врагом ни за те двести лет, пока он был столицей Российской империи, ни позже.
Одинцов почувствовал себя двоечником, а разошедшийся Мунин снова обратился к Вараксе.
– Вы нашли очень точную формулировку: Иван собрался с духом, чтобы начать реформы. И то же самое сделали Пётр и Павел. Именно с духом! Потому что если бы они опирались только на формальную власть, ничего бы не вышло. Слишком серьёзные были враги. Но за этой троицей стояло что-то ещё, какое-то знание…
– Знание – сила, – откликнулся Варакса.
– Вот-вот! Между прочим, это Фрэнсис Бэкон сказал, – обрадованный Мунин стал загибать пальцы, – а Бэкон был, первое – розенкрейцер, второе – англичанин и третье – современник Ивана Грозного. За каждым из наших царей стояло знание такой силы, что это чувствовали все. Неописуемую силу духа чувствовали. Даже не силу, а силищу! Не понимаю пока, откуда она взялась, но церковь и бояре отступили перед Иваном, которому было всего двадцать лет. И перед молодым Петром отступили. И перед Павлом, которого убить пришлось, потому что сломать не вышло. Вы знаете, что старообрядцы портреты Павла в красном углу держали, рядом с иконами? Можете себе такое представить?
Одинцов допил кофе и понёс кружку к раковине, ворча на ходу:
– Я смотрю, вы хорошо спелись. А мне пора. Не скучайте тут.
– Да уж как-нибудь, – ухмыльнулся Варакса. – Езжай.
– Поеду, когда мне твой новый друг пару слов напишет.
И Одинцов положил перед Муниным стопку бумаги.
Люди и звери
Из яиц, снесённых на языке, яичницу не изжаришь.
Хочешь достойного результата – потрудись на совесть, учил Салтаханова дед. И ещё говорил старый чеченец: еда – пища тела, сон – пища бодрости. Так что под утро Салтаханов заставил себя отвлечься от увлекательного чтива. Он запер документы в сейф, выключил компьютер и укатил домой. Там вздремнул часика три, принял контрастный душ, плотно позавтракал, а к десяти снова поехал на службу.
«Надо будет поподробнее узнать у Псурцева, что значит эмблема Академии», – думал Салтаханов по дороге. Лев и единорог, сплетающиеся, как инь и ян… Какой смысл вложил генерал в их изображение на щите? Уж больно много интересного про этих зверей было сказано в реферате Мунина.
Единорога изображали на тронах великих князей из рода Рюриковичей и чеканили на русских боевых топорах. Он гарцевал на вратах Софийского собора в Новгороде Великом, державе Владимира Мономаха и золотых монетах Ивана Третьего…
…а Грозный царь Иван Четвёртый повелел расшить серебряными единорогами своё парадное седло и вырезать изображение диковинного зверя на костяных пластинах, которые покрывали царский трон. Грудь византийского двуглавого орла на государственной печати с одной стороны украсил всадник-ездец, древний герб князей дома Рюрика, а с другой стороны – единорог, ставший вдобавок личной печатью Ивана Грозного: государь приравнял его к орлу и ездецу. Единорога изображали на пушках полковой артиллерии, которую первым в мире создал царь Иван, и на знамёнах Ермака, который присоединял бескрайнюю Сибирь к московскому царству.
Салтаханов крутил в голове слова Псурцева о том, что розенкрейцеры искали древнюю тайну шотландских королей, которая попала в Россию. Для европейцев единорог с незапамятной поры – государственный символ Шотландии, так же как лев – символ Англии. Шотландия во времена Ивана Грозного с Англией воевала, а к английской королеве Иван сватался. Вот и недоумевал Салтаханов: зачем в этой щекотливой ситуации дразнить английского льва шотландским единорогом? Или царь считал его настолько важным знаком, что не мог спрятать даже ради объединения России с Англией? Вот и не удалось царю жениться на Елизавете Тюдор, и англичанка вошла в историю под прозвищем королевы-девственницы…
Псурцев запретил обсуждать задание с кем бы то ни было, поэтому обратиться за консультацией к профессиональным историкам Салтаханов не мог. Значит, думал он, как ни крути – выход один: разыскать Мунина и задать ему все вопросы. Но как только Салтаханов появился в бюро, ему первым делом вручили свеженький
Пришлось Салтаханову засесть в кабинете и в окружении волков изучать документы, полученные из штаб-квартиры в Лионе. Он повертел в руках фотографию двадцатилетней давности. Нечёткий портрет со следами угловой печати, наверняка переснятый со служебного удостоверения и увеличенный. Мужественное лицо, прямой жёсткий взгляд… Кубинец Борхес или неизвестный советский офицер на снимке выглядел уверенным в себе усачом лет тридцати – может, чуть старше. И этот усач похитил в Эфиопии ценный Артефакт. В документах нет ни слова про похищенное – значит, поиск через коллекционеров, аукционистов и «чёрный рынок» отпадает. Интересно, какую такую ценность могли хранить эфиопы?
Салтаханов сердито помотал головой. Дело, порученное Псурцевым, занимало все мысли и уводило их в сторону, мешая сосредоточиться на красном циркуляре. При чём тут вообще Эфиопия с её сокровищами?! В розыск объявили не вещь, а человека. Если под именем Эрнандо Борхеса скрывался военный – понятно, куда и какие запросы направлять в первую очередь. Надо поскорее разделаться с интерполовской задачей: Салтаханова ждут секреты розенкрейцеров и пропавший историк, виновный в гибели двух офицеров. Самое время ехать в Академию за помощью.
Псурцев не заставил ждать и спросил с ехидной усмешкой:
– Как мозги, не вскипели? Начитался, поди, всякой всячины, ночь не спал?
– Школьником себя чувствую, – признался Салтаханов. – Вроде историю всегда знал неплохо, но тут… Очень много деталей. А лев с единорогом – вообще дебри.
– Это точно, – подтвердил Псурцев, – знак сильно непростой. С месяцок назад я бы тебя отправил ночью созвездие Единорога на небе высматривать для вдохновения. Сейчас в наших широтах его уже почти не видно.
На вопрос об эмблеме Академии генерал ответил с заметным удовольствием:
– Единорог означает чистый разум, благородство и государственную власть. И лев тоже не лыком шит. Это символ божественной силы, мощи, власти и величия. То есть один другого стит, потому и дерутся на всех картинках. А ещё вот что интересно. У византийцев лев обозначал Балканы, а единорог – Азию. То есть, считай, наши славянские края. Славяне называли единорога – индрик, такой былинный зверь… Ты про бога Индру слышал?
– Это громовержец у индусов, – кивнул Салтаханов.
– Не у индусов, а у древних ариев, – назидательно поправил Псурцев. – То есть, у праславян, у наших предков. Славяне дали ему имя – Перун. Он был покровителем князя и княжеской дружины. Перун, Индра, индрик – чувствуешь?.. Теперь ещё смотри. Московская Русь пошла от Владимирской Руси, вроде как эстафету приняла. А золотой лев – символ владимирских князей. Так что оба зверя неразлучны с незапамятных времён. Друг с другом неразлучны и с русскими людьми. Охраняют нас, придают сил, мудрости учат, и всё такое прочее. Понятно?
Чеченец Салтаханов на праславянских предков не претендовал, но решил не вдаваться в дискуссию и снова кивнул.
– Ладно, это я малость отвлёкся, – сказал генерал. – Теперь по делу. Есть записи с видеокамер вокруг того места, где наших положили. Собрали по магазинам, офисам и так дальше. Посмотри. Мунин этот не с неба свалился, он откуда-то пришёл. И те, кто его пасли, тоже наверняка засветились. Повезёт – увидишь лица, или хотя бы узнаешь для начала, сколько их было, куда потом рванули… Историка вычислить – только полдела. Нам этих профи надо достать и узнать, на кого они работают.
– К Мунину домой ваши люди ездили?
– Само собой, – Псурцев безнадёжно махнул рукой. – Съёмная квартира, шарм покати, ни одной зацепки.
– Хозяев можно проверить?
– Проверяем. Но скорее для очистки совести. У парнишки даже компьютера не было, только шмотки застиранные. Наружное наблюдение выставили, но кто ж туда вернётся… Сам что надумал?
– Загляну на работу к Мунину, поговорю с сослуживцами, – сказал Салтаханов. – С чего-то надо начинать. Личное дело добуду, если получится. И ещё у меня просьба к вам, разрешите? Мне в бюро дело поручили…
С ускоренными запросами по Эрнандо Борхесу генерал обещал помочь, и довольный Салтаханов отправился в Михайловский замок.
Охотник или обезьяна
Несмотря на недосып, Одинцов чувствовал прилив сил.
Мунин сумел вмиг разрушить порядок его жизни, выстроенный за многие годы. Порядок, ещё полсуток назад казавшийся незыблемым. Закончилось пресное существование, в котором расписана каждая мелочь и нет места случайностям. Теперь всё, как встарь: по пятам идёт опасный враг, рядом надёжный Варакса, за ремнём – бесшумный пистолет, впереди – жутковатая неизвестность…
…и, чёрт возьми, Одинцову это нравилось!
Отремонтированный «лендровер» ему пригнали с автостанции ещё ночью по команде Вараксы. Сидеть за рулём собственной машины тоже было удовольствием. Мастера сети «47» своё дело знали – тем более Одинцов считался особенным клиентом. Подвеска работала, как новенькая; топлива под завязку, бачок омывателя полный, надраенный салон благоухал полиролем… Красота!
По пути Одинцов отправил письмо, которое под его диктовку написал Мунин. Заявление на срочный внеочередной отпуск по личным обстоятельствам адресовалось музейному начальству. Неважно, сколько времени уйдёт на доставку, но подстраховаться нужно.
Одинцов манипулировал с письмом, не снимая перчаток: с таким серьёзным противником надо учитывать всё, включая отпечатки пальцев на бумаге. Почтовое отделение Московского вокзала он выбрал тоже не случайно – это ложный след, намёк на отъезд. Пусть академики поищут за пределами Петербурга, силы и время потратят…
Мысли возвращались к Мунину. Круг общения Одинцова пестротой не отличался, новых знакомых не появлялось давным-давно, а в его квартире бывали вообще единицы. И тут, как мартовский снег на голову, вдруг этот парнишка. Молодой, несуразный, словно из другого мира… Хотя Мунин и есть из другого мира: он вдвое моложе, учёный, да ещё сирота.
Тяжко, видать, приходилось очкастому хлюпику в детском доме, думал Одинцов. Били ведь наверняка. И часто били – таких обычно не любят. Вот он и сбежал из паршивого настоящего в увлекательное прошлое, в мир толстых книжек и знаменитых покойников, к блеску великих сражений и тайнам запутанных интриг. Сбежал, но ведь не сдался! Сам, один, наперекор всему и вся – в университете выучился, место в солидном музее получил, с розенкрейцерами поладил и труд вон какой наваял, за которым теперь идёт охота… Молодец, просто молодец!
Одинцов поймал себя на том, что гордится успехами, в общем-то, совсем постороннего парня. Только Мунин ему уже вроде не чужой. И поселился он в доме Одинцова, вполне может быть, надолго. И одежду надо ему купить по дороге назад. И холодильник набить, и приготовить что-нибудь вкусное, домашнее, чтобы мальчишка начал есть по-человечески…
– Папаша, – неожиданно громко сказал себе Одинцов и порадовался, что его никто не слышит. Конечно, всё это глупости. Только Мунина он теперь никому в обиду не даст. Сдохнет, но – никому.
В положенное время Одинцов добрался до Михайловского замка и начал обычный рабочий день. Вчера его отвлекли от изучения новой системы видеонаблюдения – сначала израильские визитёры, потом звонок с автостанции и срочный отъезд. Сегодня Одинцов проследил, чтобы инженеры для пробы заменили несколько камер по периметру здания, среди которых невзначай оказались те, что снимали стоянку. Процедура включала обнуление данных, после которого на серверах не осталось записей того, как Мунин садился в машину Одинцова. Причём их стёрли на совершенно законных основаниях, не придерёшься. Прокалываться по мелочи стыдно. А уж Одинцов, как никто, знал, что в вопросах безопасности мелочей не бывает.
Много лет назад он оказался в Африке и хорошо запомнил местную мудрость: когда охотник не может поймать обезьяну – виновата обезьян. Кем бы ни был сейчас Одинцов, охотником или обезьяной, – и так, и так жить можно. Главное – держать ухо востро и не расслабляться.
Около полудня захрюкала рация.
– Тут человек пришёл из Академии Безопасности, – доложил охранник. – Хочет с начальством переговорить.
– Ко мне его давай, – распорядился Одинцов и повёл плечами, разминая мышцы.
Началось…
Когда Салтаханов вошёл в кабинет, вальяжно расположившийся за столом Одинцов говорил по интеркому и сделал широкий приглашающий жест в сторону кресла для посетителей. Небольшому спектаклю предстояло усыпить бдительность гостя и сбить его боевой настрой. Тот же трюк, что и перед схваткой с академиками. Работает всегда.
Телефон был включён на громкую связь, в динамике стонал завхоз:
– Может, хватит, а? Долго ты меня мучить будешь?
– Долго, – пообещал Одинцов. – Пока твои орлы не научатся лопатами работать и убирать нормально.
– Да весна уже на дворе! – отозвался динамик. – Снег скоро сам сойдёт. У меня без него дел – миллион. А ты бы лучше безопасностью занимался.
– Я и занимаюсь. Днём всё подтаивает, а к вечеру снова подмерзает буграми – только ноги ломать. Если тебя посетители не волнуют, о сотрудниках подумай. Если не жалко сотрудников – кассу пожалей. Перелом по пути с работы или на работу – это производственная травма. Оплачивается соответственно.
– До чего ж ты нудный, – проворчал завхоз, но снег обещал убрать.
– Я в тебя верю, – на прощанье торжественно сообщил Одинцов, дал отбой и повернулся к Салтаханову. – Простите, служба… Чем могу помочь?
Салтаханов представился и показал знакомый Одинцову жетон с эмблемой Академии и вензелем АБ.
– Хотелось бы поговорить как коллега с коллегой, – начал он.
– Да ну, что вы, – обезоруживающе улыбнулся Одинцов, – у вас вопросы национальной безопасности, а у нас, вон, детский сад сплошной.
Он кивнул на телефон и добавил:
– Быт заедает, мелко плаваем… Слушаю внимательно.
– Дело деликатное, – сказал Салтаханов. – Уважаемые люди обратились по поводу своего родственника. Его фамилия Мунин, он здесь работает.
– Мунин, Мунин… – словно вспоминая, Одинцов чуть нахмурил полуседую бровь.
Топорная легенда, подумал он. Какие родственники у сироты?! Если бы академики действительно разрабатывали Мунина – выдумали бы что-нибудь получше. Значит, идут наугад…
– Мунин? – повторил Одинцов. – У меня такого бойца нет.
Салтаханов кивнул.
– Он историк. Можно сказать, вчерашний студент. Дело молодое, сами понимаете. Загуливает иногда, пропадает по нескольку дней, дома не ночует, а родня волнуется. Мало ли – женщины, алкоголь, наркотики… Я могу рассчитывать на конфиденциальность?
– Само собой. И что этот Мунин, снова пропал?
– Как сквозь землю. Шума никто поднимать не хочет, но терпение лопнуло. Обратились по знакомству к нам, попросили разыскать. И поскорее, чтобы парень глупостей не наделал. Очень уважаемые люди, им огласка ни к чему. Мы разыщем, а они уже сами решат, что дальше. Мне бы сейчас поговорить с коллегами этого молодого человека. И на личное дело взглянуть, если можно.
Одинцов снова изобразил задумчивость.
– Хм… Из научной части я только начальника знаю, – сказал он. – Официально вам помогать тоже не могу, не имею права. Как вы справедливо заметили, дело деликатное. Особенно если оно касается частного расследования… Я ведь правильно понял?
Салтаханов согласился, и Одинцов продолжил:
– Вы из уважаемой организации, от уважаемых людей… Сделаем так. Я дам бойца, он вас к учёным проводит. Только придумайте для них историю какую-нибудь безобидную. Учёные – народ впечатлительный. Не надо им про женщин и наркотики, не пугайте. А то разговоры пойдут всякие, не оберёшься потом… Насчёт личного дела – я всю информацию подготовлю и вам на электронную почту скину. Адресок оставьте.
Салтаханов с готовностью протянул визитную карточку:
– Здесь ещё номер мобильного, если что… Спасибо за помощь.
– Это слишком. «Спасибо» даже не булькает.
– Вы какой напиток предпочитаете? – спросил понятливый Салтаханов.
– Виски, – снова улыбнулся Одинцов, поднимаясь. – Шотландский односолодовый.
И они пожали друг другу руки.
Лев готовится к прыжку
Мунин понемногу осваивался в жилище Одинцова.
– Ничего себе квартирка, – сообщил он Вараксе, обойдя просторные комнаты.
Варакса полулежал в кресле: ноги на журнальном столике, ноутбук на коленях. Мычал под нос песенку про папуаса и пощёлкивал клавишами.
– Книг много, – Мунин плюхнулся в кресло напротив. – Даже странно. Тренажёры – это понятно. Гантели, груша боксёрская. Но книги…
– Конечно, – подал голос Варакса, не отрываясь от работы, – куда уж нам со свиным рылом, да в калашный ряд! Таким, как мы с Одинцовым, книги ни к чему. Чуть что – в морду, и весь разговор. Общение по схеме печень-голова-печень. И контрольный в затылок. Кстати, там не боксёрская груша висит, а мешок – понимать надо разницу… Вот, вроде всё.
Он сел, поставил ноутбук на столик перед Муниным и продолжил:
– Значит, слушай внимательно. Про телефон забудь. Из квартиры ни ногой. И без глупостей! В интернет выходить только с этой машинки, пользоваться только одним браузером. Ясно?
– Вы что, хакер? – недоверчиво спросил Мунин.
– Хакеры – это мальчики на понтах, которые рассказывают девочкам, что всё знают про компьютеры. А я – продвинутый пользователь. Если что, обращайся. Я цепочку прокси-серверов настроил, и хрен тебя теперь академики вычислят. Спрашиваю ещё раз: всё ясно?
– Не всё, – Мунин обиделся на тон разговора. – Не ясно, кто такие академики.
– Меньше знаешь – дольше живёшь, – сказал Варакса. – Хотя небольшой ликбез не помешает.
Он закурил, снова откинулся на спинку кресла и, поигрывая чётками, приоткрыл Мунину кое-какие тайны.
Трения между спецслужбами происходят постоянно. В советское время МВД бодалось с КГБ, а КГБ строил козни ГРУ, и так далее по кругу. Сейчас лучше не стало. Большинство задач затрагивают интересы сразу нескольких силовых ведомств. Куда ни шагни – в чужой огород попадёшь. При этом, если дело не слишком перспективное, от него все стараются отвертеться. Зато если привлекательное – начальники и лоббисты всех мастей бьются в кровь, потому что на кону стоят бюджетные деньги, широкие возможности, очередные звания, государственные награды… В итоге дело частенько остаётся побоку, а основные ресурсы расходуются на внутренний мордобой.
И тут один толковый мужик, отставной боевой генерал, создал Академию. По форме это клуб ветеранов разных спецслужб, а по сути – экспертный центр, который специализируется на вопросах национальной безопасности и работает на стыках интересов.
– Главное, что академики действуют вроде как неформально и очень эффективно, – заметил Варакса, и видно было, что затея Псурцева ему нравится. – Межведомственных барьеров никаких – это общественная организация, которая ни от кого не зависит. И даже наоборот: когда им надо – любое ведомство окажет шефскую помощь. В Академии ведь у каждого есть свои. Бюрократии минимум, опять-таки потому, что по бумагам они – простые общественники. О расходах тоже никто лишних вопросов не задаёт. Академики не на госбюджете, они сами себя финансируют.
– А деньги откуда? – спросил Мунин.
Варакса усмехнулся.
– Оттуда! Они помогают готовить крупные коммерческие проекты и потом их сопровождают – ребята же не пальцем деланные. Юристы, силовики, разведчики, всё про всех знают, все ходы-выходы. Научные разработки прогрессивные ищут и внедряют по своим каналам – в общем, трудовая копеечка набегает, концы с концами сводят без проблем. Ещё вопросы?
– Какое всё это имеет отношение ко мне? Я не шпион, не бизнесмен и государственных секретов никаких не знаю. Чего они от меня хотят?
– Разберёмся, не боись, – пообещал Варакса. – Мне пару звоночков сделать надо, а ты пока делом занимайся. Первое – отправь на работу мейл с таким же заявлением на срочный отпуск, как Одинцову написал. Второе – в спальне комод, в комоде постельное бельё, в кабинете диван. Разложишь и застелешь. Будет твоё место. Обживайся. Вперёд!
С поставленными задачами Мунин справился быстро и стал разглядывать книги на полках в кабинете, которые занимали почти всё место, свободное от тренажёров, – просто глаза разбегались. Старинные издания об оружии соседствовали с новыми, научные труды – с красочными фотоальбомами про боевые топоры, ножи, мечи, сабли, пистолеты и револьверы, арбалеты и луки…
Удивила подборка художественной литературы. Целую полку занимали китайские и японские авторы. Тома Пушкина, Чехова и Салтыкова-Щедрина соседствовали с Гумилёвым, Йейтсом и Шекспиром. Как-то в эту компанию затесался Лавкрафт с мифами о Ктулху. Золотыми буквами на чёрном корешке выделялась «История бриттов» Гальфрида Монмутского. Мунин бережно снял с полки прекрасное издание «Старшей Эдды» – сборника поэзии скальдов от Сэмунда Мудрого. С удовольствием полистал и вернул на место к «Младшей Эдде», труду Снорри Стурлусона.
Фотоальбомы, мемуары путешественников и книги по этнографии говорили об интересе Одинцова к Азии и Африке. Разнообразная военная литература довершала картину. Мунин раскрыл наугад «Офицерские записки» князя Голицына и ткнул пальцем в страницу. Старое доброе баловство с гаданием… Палец попал в многозначительный абзац.
«Счастливый в моём ничтожестве тем, что я сам был пылинкой в составе огромных орудий, которыми действовало Провидение для достижения своей цели, я всегда с неизъяснимым удовольствием переношусь мысленно к тому времени, когда минутные бедствия, постигшие моё Отечество, уступили место торжествам и славе».
Не решив, что бы это могло значить, Мунин вернулся в гостиную к Вараксе, который командовал в телефон:
– Значит, ты её оттуда забери. Отгони на станцию, проверь хорошенько, заправь и ко мне сюда… Нет, мыть не надо. Ты даже вот что, ты её, наоборот, заляпай хорошенько. Она мне грязная нужна… Грязная, говорю, нужна! Не знаешь слово «грязная»?… Вот и молодец. Действуй!
Он закончил говорить и шутливо попенял Мунину:
– Машинку-то мою вы на Кирочной бросили – непорядок! Почти новая машинка, ещё ездить и ездить… С койкой разобрался? Добро. Времени у нас – пока Одинцов не вернётся. А что делает боец, когда ждёт?
– Что?
– Боец или спит, или учит матчасть. Поспал ты за троих, так что… Писанину свою хорошо помнишь?
– Наизусть, – слегка обиделся историк.
– Наизусть, может, и не надо, – Варакса помассировал бритую голову и взял со столика несколько листов из папки Мунина. – Ты мне по делу толкуй, а я подсматривать буду. Что там у тебя со львом и единорогом?
Уговаривать Мунина не пришлось: на любимую тему он был готов говорить сколько угодно.
– Со львом люди сталкивались ещё в незапамятные времена, – сказал он. – Тут всё понятно. Могучий царь зверей, олицетворение благородства и храбрости. У шумеров лев символизировал силу Хаоса, у египтян обозначал течение времени, соединение прошлого и настоящего. А с единорогом ещё интереснее. Упоминания о нём появились лет за шестьсот-семьсот до новой эры. Примерно в одно и то же время – в разных концах света, от Средиземноморья до Китая. Жил тогда историк такой, Ктесиас Книдский, он много про единорога писал. А после него Аристотель, Плиний Старший, Плутарх – ну, вы знаете…
Варакса вскинул мохнатые брови, услышав лестную оценку своей эрудиции.
Читать бесплатно другие книги:
