Выхода нет Хантер Кара
Я запоминаю этот «еще раз». Она знает, что Кёйпер с нами встречался. А может быть, даже сама велела ему это сделать.
– К вашему несчастью, профессор Джордан, доктор Кёйпер не способен доказать, что «больше в этом ничего не было». Он начал рассказывать нам, что во время пожара был дома, с женой, а когда я сказал, что нам придется допросить ее, быстро изменил свои показания. Теперь он говорит, что катался на машине. Посреди ночи. В самый разгар зимы.
На ее лице мелькает сомнение, и я понимаю, что впервые за время нашей беседы сообщил ей что-то новенькое.
– Но ведь вы можете это проверить – камеры наружного наблюдения и все такое?
– Именно это мы и собираемся сделать. – Я киваю. – Но, вполне возможно, нам не удастся убедиться в том, что он говорит правду. Более того, мы можем узнать, что это тоже не «факт», а ложь. И если это случится…
– Что тогда?
– Тогда вам придется стряхнуть пыль с той инструкции по управлению кризисами, которую когда-то подготовила ваша пресс-служба. Боюсь, что в жизни все гораздо хуже, чем в «Инспекторе Морсе».
Атмосфера в ситуационной комнате мрачная. Нет ничего хуже, чем смерть ребенка. Эверетт рассказывает, что Гиффорды практически лишились рассудка.
– Я была там, когда все вдруг стало очень плохо. Знаете, как это бывает: сигналы тревоги, повсюду сестры, тележки с медикаментами… В общем, ужас.
Я смотрю на Гислингхэма – Билли тоже дважды реанимировали, когда тот был в отделении для недоношенных. Они его почти потеряли. Лицо сержанта посерело от этих воспоминаний.
– Им пришлось снять повязки, чтобы провести сердечно-легочную реанимацию, – продолжает Эверетт, – так что эти бедняги увидели, в каком состоянии он был под бинтами. И теперь они этого уже никогда не забудут. – Она качает головой. Иногда их работа бывает чертовски отстойной.
Гислингхэм заставляет себя вернуться к текущим делам.
– О’кей, – произносит он. – Вот что у нас есть на настоящий момент: нам необходимо отсмотреть записи с камер наружного наблюдения вблизи Саути-роуд, чтобы выяснить, был ли Кёйпер в этом районе. И поговорить с Лорен Камински, которая – по информации на десять тридцать вечера – вернулась в Оксфорд. И чтобы все было ясно с самого начала – она не подозревается в поджоге, так как у нас есть подтверждение, что Камински приземлилась в аэропорту Джона Ф. Кеннеди двадцать первого декабря прошлого года. Так вот, – он оглядывает сидящих в комнате, – мы с констеблем Сомер встретимся с Камински, а Куинн займется камерами наружного наблюдения.
Это сопровождается несколькими приглушенными издевательскими комментариями; Куинн бормочет: «Да, конечно» – и показывает всем средний палец, думая, что я не вижу.
– А мы уже нашли кого-то из друзей Эсмонда? – задаю я вопрос.
– Мы оставили несколько сообщений… – начинает Гислингхэм.
– Есть их соседи, – прерывает его Эверетт. – Некоторых из них не было дома, когда я заходила к ним в последний раз, но, если нужно, я могу попробовать еще.
– Да, попробуй. Может быть, они что-то видели. Ладно, пока всё. Все остальные могут наслаждаться выходными. Вернее, тем, что от них осталось.
Гислингхэм идет за курткой, а когда поворачивается, то видит, что Сомер остановилась, чтобы поговорить с Фаули. Стоят они близко друг к другу. Она говорит ему что-то вполголоса, а он улыбается. Гислингхэм вдруг понимает, что не помнит, когда видел босса улыбающимся в последний раз.
Запись беседы с Рональдом и Мэрион Янг, состоявшаяся на Саути-роуд, 25, в Оксфорде, 7 января 2018 г. в 13:16.
Беседу записала детектив-констебль В. Эверетт.
В.Э.: Благодарю вас за то, что нашли время встретиться со мной, мистер Янг.
Р.Я.: Я сам собирался звонить вам завтра с утра. Мы увидели записку, которую вы засунули под дверь. Я и не знал, что здесь случился пожар. Нам чертовски повезло, что он не добрался до нас.
В.Э.: Вы уезжали на Рождество?
Р.Я.: Да, с дочерью. В Барселону. Мы улетели 22 декабря.
В.Э.: А вы не заходили к Эсмондам перед отъездом?
М.Я.: Я заходила. Заскочила, чтобы сказать, что нас не будет, и попросить приглядывать за домом.
В.Э.: И в тот раз вы видели и мистера Эсмонда, и миссис Эсмонд, миссис Янг?
М.Я.: Нет, только Саманту.
В.Э.: И как она вам показалась?
М.Я.: Немного растерянной. Помню, что малыш плакал. Она выглядела усталой. Но так выглядит большинство новоиспеченных мамочек.
В.Э.: Захарии было три года, так? Ее сложно назвать новоиспеченной мамочкой.
М.Я.: Ну, с годами легче не становится. Наша Рейчел…
Р.Я.: Мэрион, констебля это не интересует.
В.Э.: А вы не знаете, у Эсмондов не было гостей на праздники? Друзей? Или родственников?
М.Я.: Я никого не видела. Я почти всегда дома, так что, наверное, заметила бы, если бы кто-то появился до нашего отъезда.
В.Э.: И никто необычный не появлялся здесь за последние несколько недель?
М.Я.: Что значит «необычный»?
В.Э.: Тот, кого вы не знали.
М.Я.: Нет, не припоминаю.
В.Э.: А у вас были хорошие отношения с Эсмондами – как с соседями?
Р.Я.: Она была приличной женщиной. Правда, немного вялой. А вот он – он просто подонок.
В.Э.: Правда? А почему вы так считаете?
М.Я.: Со мной он всегда был очень мил…
Р.Я. (оборачиваясь к жене): Мил? Да он убил нашу чертову собаку!
М.Я.: Ты этого не знаешь. Не наверняка…
Р.Я. (обращаясь к Эверетт):. В сентябре мы договорились, что они посмотрят за нашей собакой, пока мы будем в отъезде. Мы уезжали всего на одну ночь. Их мальчик – Мэтти – всегда с удовольствием приходил и играл с ней, ходил с ней гулять…
М.Я.: Молли была очаровательной собачкой.
Р.Я.: Обычно мы отдавали ее в собачий питомник, но тогда подумали: «Всего одна ночь. Что с ней может случиться?» А когда вернулись, бедная псина оказалась мертва.
М.Я.: Рон, ей было уже четырнадцать!
Р.Я.: Но ведь она была здорова, правда? Мы много лет не водили ее к ветеринару. А потом она вдруг неожиданно умирает, и именно в ту ночь, когда за ней присматривали Эсмонды?.. Прости, но в такие совпадения я не верю.
В.Э.: Мой инспектор – тоже.
Р.Я.: Вот видишь, Мэрион, констебль согласна со мной.
В.Э.: Я вовсе не хотела сказать…
М.Я.: Мы ничего не могли доказать, Рон. Ты же прекрасно знаешь.
В.Э.: А как это объяснил мистер Эсмонд?
Р.Я.: А никак.
М.Я.: Рон…
Р.Я.: Нет, правда. Он сказал, что у собаки, должно быть, случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Сказал, что утром пришел, чтобы покормить ее, а она уже лежит мертвая. Полная ерунда.
В.Э.: И вы не делали вскрытия?
Р.Я.: А вы знаете, сколько это стоит?
М.Я.: Я подумала, что лучше всего согласиться с тем, что это был несчастный случай. То, что бедную Молли разрезали бы, не вернуло бы ее к жизни, и я не хотела осложнять наши отношения с Эсмондами. Они ведь оставались нашими соседями. И нам надо было с ними жить.
В.Э.: Я вас хорошо понимаю, миссис Янг.
М.Я.: Майкл даже предложил нам деньги. Сказал, что ему очень жаль, и дал 100 фунтов.
Р.Я. (презрительно): Жалкие 100 фунтов.
М.Я.: Самое печальное – то, что после случившегося мы стали очень редко видеть Мэтти. Он потерял голову из-за Молли. Бедный мальчик – я никак не могу забыть о его ужасной смерти… Помню тот день, когда они переехали сюда, так хорошо, будто это случилось вчера, – он так радовался саду… Мне кажется, раньше у них никогда не было сада.
В.Э.: А вы давно здесь живете, миссис Янг?
Р.Я.: Да уже лет десять. Нет, двенадцать.
В.Э.: То есть вы знали родителей мистера Эсмонда?
Р.Я.: Ричард мне никогда не нравился, а Алиса Эсмонд была очень приятной женщиной.
М.Я.: Она была полностью у него под каблуком, Рон, и ты это знаешь. Как это теперь называется? «Держать все под контролем»? Так вот, он все держал под контролем.
В.Э.: То есть как отец он тоже мог вести себя таким же образом? Я имею в виду, с сыновьями…
М.Я.: Меня это ничуть не удивило бы. Действительно, Майкл был очень тихим. А вот Филипп, насколько я его знаю, был его прямой противоположностью. Очень живой и открытый. Помню, прошлым летом я видела его с Мэтти в саду. Они вытащили надувной бассейн, и Филипп пытался научить Мэтти сёрфингу, или как там это называется. Они залили водой все вокруг. Даже Саманта смеялась. Вот такими я и хочу их запомнить. Смеющимися в лучах солнца. Нормальной счастливой семьей.
Предполагалось, что поисками Кёйпера на записях с камер наружного наблюдения займется Куинн, но никого не удивило, что всю грязную работу делал Бакстер. На Банбери-роуд было несколько камер, еще несколько располагались возле магазинов в главной прогулочной зоне Саммертауна. Но в переулках их не было, так что, если у Кёйпера была бы хоть капля ума, он воспользовался бы именно переулками. У них имелся единственный шанс отследить его по дороге от Литлмора, где он жил. И тут неважно, выбрал Кёйпер путь по окружной дороге или через центр города – они все равно его увидели бы. Конечно, в том случае, если он воспользовался собственной машиной.
Бакстер загружает первую запись и искоса смотрит на Куинна, который возится со своим мобильным.
– Сделай одолжение – проверь такси. Вдруг Кёйпер заказал машину?
– Да неужели? – На лице Куинна появляется гримаса. – Прямо так сел на заднее сиденье и сказал: «Не обращай внимания на бензин, приятель; я заплачу, если испачкаю сиденья»?
Теперь наступает очередь Бакстера корчить рожи.
– Ладно, ладно, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. – Он поворачивается назад к экрану и бормочет себе под нос: – Хоть чем-то полезным займешься.
Лорен Камински живет в одном из новых общежитий Вулфсон-колледжа, окна которого выходят на Чаруэлл[57] и Радужный мост[58]. Новым оно было в 1970 году, когда его построили, но в этом городе даже колледж, основанный в 1379 году, тоже называют «новым». Деревья все покрыты изморозью, по течению реки неторопливо скользят два лебедя. Над рекой кружатся чайки, кричащие, как ведьмы. Сама комната маленькая, но удобная. Никакого беспорядка и очень мало вещей, которые выдавали бы личные преференции хозяйки. Кухонька, крохотная ванная комната, которую видно сквозь полуприкрытую дверь. Что же касается самой Лорен, то она так же сдержаны, как и окружающие ее вещи. Изящная, с короткими каштановыми волосами, подстриженная под эльфа. Она замечает, как Сомер оглядывает ее комнату, и слегка устало улыбается.
– Я редко здесь бываю. Мой молодой человек преподает в Магдалене, и бо'льшую часть своего времени я провожу там. То есть я хочу сказать, что здесь удобно и все такое, но Оксфордом это не назовешь, правда?
Она жестом предлагает им сесть. Дивана едва хватает на двоих, и Сомер ощущает неловкость, чувствуя, как ее бедро касается бедра Гислингхэма.
– Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Майкле Эсмонде? Какой ужас все то, что случилось…
Все говорят одно и то же. И иногда одними и теми же словами.
– Как я понимаю, о сексуальном харрасменте сообщил ваш молодой человек? – начинает разговор Гислингхэм.
– Я не хотела раздувать скандал, – Камински кивает, – но Нед был вне себя. Он хотел, чтобы я обратилась в полицию, подала официальное заявление, то есть все, как положено.
– И, насколько мне известно, доктор Эсмонд отрицает все обвинения?
Она садится, но на самый краешек, как будто готова в любой момент упорхнуть.
– А вы как поступили бы на его месте?
– А сами вы с ним об этом не говорили? – задает вопрос Сомер.
Лорен качает головой.
– Нет, я не общалась с ним с того самого вечера. Все это привело меня в сильное замешательство. И я решила – пусть этим занимаются на факультете. Им за это деньги платят.
– А как он вел себя с вами до этого? – интересуется Гислингхэм. – Он никогда…э-э-э…
– Не подкатывал ко мне? – Женщина улыбается, видя затруднение сержанта. – Нет. Он всегда был – как это у вас, британцев, говорится? – сдержан. И застегнут на все пуговицы. До того самого вечера. Я думаю, что во всем виновато спиртное.
– Но это его не извиняет, – нахмурившись, замечает Сомер.
– Нет, конечно. Он вел себя, как сексистское дерьмо. Послушайте, он же мне раньше нравился. И все это было на него совершенно не похоже. Я уже сказала, что не стала бы ничего предпринимать, но Нед был против.
– То есть до того дня между вами не было никакого флирта, ничего, что указывало бы на то, что вы интересуете его в этом смысле?
– Не-а, – ответила Лорен, пряча зевоту. – Простите, это все смена часовых поясов.
– А что еще? – продолжает Сомер. – Может быть, вы обратили внимание на что-то в поведении доктора Эсмонда в последние несколько месяцев? Другие говорят, что он был в состоянии сильного стресса. Вы так не считаете?
Камински задумывается.
– Я не так часто с ним встречалась. Но, по-моему, он был немного не в себе. Вся эта история с рецензией на работу Кёйпера тоже сыграла свою роль, но ведь можно сказать, что он сам во всем виноват… Вы же слышали об этом, да?
В ответ Сомер утвердительно кивает.
– А еще что-нибудь вы можете нам рассказать? Что-нибудь, чего мы еще не знаем?
Камински с трудом подавляет зевок.
– Вряд ли… Послушайте, может быть, перенесем нашу встречу? Я действительно в полном ауте. Если что-нибудь вспомню, то позвоню вам.
Сомер смотрит на Гислингхэма – больше здесь они ничего не узнают. Детективы встают.
– Благодарю вас, мисс Камински, – говорит Гислингхэм у двери. – И обязательно позвоните нам, хорошо? Даже если вспомните что-то, на ваш взгляд, совершенно неважное.
Они спускаются по лестнице и выходят на холод. Сомер натягивает берет, и Гислингхэм говорит с улыбкой:
– Ты сейчас так похожа на мою младшую сестру…
– А я не знала, что она у тебя есть. – Эрика искоса смотрит на него.
– Ну да. Она на семь лет младше, так что всегда была любимицей семьи. А у тебя есть сестры?
– Старшая. – Но что-то в выражении ее лица заставляет Гиса воздержаться от дальнейших вопросов.
– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – спрашивает Сомер, когда они подходят к привратницкой и Гислингхэм открывает тяжелую стеклянную дверь.
– Не вижу для Камински смысла врать. А потом, мы знаем, что ее не было в стране, когда начался пожар.
– И только пятнадцать процентов поджогов совершаются женщинами, – задумчиво добавляет Сомер.
– Правильно. Так что это просто проверка для очистки совести. Или я что-то пропустил?
Какое-то время Сомер молчит.
– А что по поводу ее молодого человека?
– Этого парня из Магдалены? Неда Как-его-там? А что с ним не так?
– Очевидно, что он очень сильно зол на Эсмонда. А ты бы не был, если бы речь шла о Джанет?
– Конечно, был бы. Но я не стал бы поджигать его гребаный дом. Можешь мне поверить. Это тупик.
Стоя у окна, Лорен Камински следит за тем, как полицейские скрываются из вида. Затем берет в руки мобильный телефон.
– Нед, перезвони мне, пожалуйста. У меня была полиция.
Она отключается, но остается стоять у окна. На ее лице появляется озабоченное выражение.
Вернувшись в участок Сент-Олдейт, Эверетт решает не отделяться от команды и добровольно садится за проверку звонков, полученных на горячую линию. Обычно это называют неблагодарным делом. Просидев час, она чувствует, как у нее занемели ноги, и встает, чтобы взять себе кофе. Прихрамывая, идет по коридору, ощущая в ногах покалывание.
– У тебя всё в порядке? – спрашивает Куинн, который, стоя возле кофемашины, размышляет, какой кофе ему выбрать. За ухом у него торчит ручка, как и всегда.
– Все хорошо, – отвечает Эверетт. – Пытаюсь не одеревенеть, как мои ноги.
– Ах, вот как…
– А ты как?
– Хреново. – Он бьет рукой по аппарату. – Нигде никаких следов Кёйпера. И такси он вроде бы тоже не нанимал, хотя мы и не проверили еще все фирмы… Как много фирм такси в этом гребаном городе?
– На вокзале в дождь их точно никогда нет, – вздыхает Эверетт.
Вернувшись в кабинет, она подсаживается к Сомер и интересуется, глядя на бумаги на столе перед констеблем:
– Что-нибудь нашла?
– Просто хочу понять, есть ли что-нибудь на молодого человека Лорен Камински.
Брови Верити лезут вверх.
– Ты что, думаешь, его надо подозревать?
– Нет, наверное. – Эрика криво улыбается. – Но я хочу поставить жирную галочку в графе «железное алиби».
– Сомер, – зовет ее Бакстер с противоположного конца комнаты, – тебе звонят. По третьей линии.
Запись телефонного разговор с Филиппом Эсмондом, 7 января 2018 г., 16:55.
Разговор провела детектив-констебль Э. Сомер.
Ф.Э.: Констебль Сомер? Это опять Филипп Эсмонд. Я видел новости. Про Мэтти.
Э.С.: Мне очень жаль.
Ф.Э.: Хотелось бы мне успеть вовремя…
Э.С.: С ним были его бабушка и дедушка, если вам будет от этого легче.
Ф.Э.: Ну хоть что-то, наверное… Они, должно быть, с ума сходят. Сначала Захария, потом Сэм, а теперь вот это… (вздыхает). Ну что, по крайней мере, все это дерьмо в Сети перестанет обвинять ее в том, что она была плохой матерью.
Э.С.: Я знаю, что это может быть нелегко, но вам надо просто не обращать на это внимания. Они же вас не знают. И устраивают бурю в стакане воды.
Ф.Э.: Да, я все понимаю. Правда, это легче сказать, чем сделать… Послушайте, я позвонил вам потому, что кое-что вспомнил. В нашем последнем разговоре вы упоминали «лачугу». Ну, якобы о ней говорила Ма.
Э.С.: Совершенно верно. Кажется, она думает, что ваш брат может быть там.
Ф.Э.: Знаете, по-моему, это очень маловероятно, но мне кажется, я понял, что она имела в виду. Когда мы были детьми, один раз ездили на южное побережье на каникулы. И там Па арендовал пляжный домик на Кэлшот-Спит[59].
Э.С.: Домик на берегу?
Ф.Э.: Вот именно. Но со своим Альцгеймером она может все путать. Наверное, забыла, что Майклу уже сорок, а не четырнадцать… Я знаю, что он тогда влюбился в то место. Но, наверное, этот дом развалился много лет назад. Если хотите знать мое мнение, то шансов застать его там у вас нет, хотя мне показалось, что я должен вам об этом сказать.
Э.С.: А вы можете письменно сообщить мне точные координаты этой… лачуги?
Ф.Э.: Конечно.
Э.С.: И еще – если ваш брат с вами свяжется…
Ф.Э.: Обязательно. Как только брошу якорь в Пуле, я сразу же выеду в Оксфорд. При хорошем ветре это займет не больше двух дней.
Дом встречает меня темными окнами. Ничего другого я и не ожидал, но, когда выключаю двигатель и пешком иду по подъездной дорожке, на сердце у меня неспокойно. Из-за всего этого почтового мусора я с трудом открываю дверь. Реклама агентств по торговле недвижимостью, какие-то листовки либеральных демократов – все это идет прямо в ведро. А еще предложения по уходу за садом и по доставке пиццы. На них мне грех жаловаться – последнее время я живу на этой гребаной пище. Включаю свет, компьютер на кухне, ставлю замороженную еду в микроволновку. Моя слабая попытка убраться на кухне ни к чему не приводит, потому что посудомойка уже забита под завязку, так что посуду больше ставить некуда. Я открываю бутылку вина. Мне казалось, что она все еще лежит в холодильнике, но, должно быть, я прикончил ее прошлым вечером. Последнее время такое случается достаточно часто.
Раздается звонок в дверь. Я решаю не открывать ее. У Алекс есть свой ключ, а встречаться со свидетелями Иеговы у меня нет никакого настроения. Или с бывшими преступниками, занявшимися разъездной торговлей, – последнее, что мне сейчас нужно, это новые полотенца на кухню. Но звонок звонит опять. И опять…
Я распахиваю дверь и вижу на пороге не очередного коммивояжера из Ноттингема, а Сомер.
– Простите, что беспокою вас дома, сэр. Я пыталась дозвониться, но ваш мобильный не отвечает.
Твою мать… Я, должно быть, забыл его зарядить.
– Я хотела вам кое-что рассказать, – продолжает она неуверенным голосом.
– Правда?
– О том, что сказал мне Филипп Эсмонд. Он звонил сегодня.
Мне только сейчас приходит в голову, что я стою перед ней с бокалом вина в руке. И что распить бутылку с кем-то – это, возможно, единственный способ не выпить ее всю в гордом одиночестве.
– Не хотите зайти? – Я делаю шаг в сторону.
Она колеблется и смотрит в коридор у меня за спиной.
– А как же ваша жена, сэр…
– Она у сестры.
– Ну, если вы так считаете… – Сомер улыбается. – Почему бы и нет?
Я иду вслед за ней на кухню, наблюдая, как она изучает внутреннюю отделку, мебель и декор. И, естественно, делает выводы. Ведь нас учат именно этому. Хотя вовсе не нужно быть полицейским, чтобы прийти к некоторым очевидным выводам, глядя на состояние, в котором находится дом. Грязь, пустые упаковки возле задней двери, тот факт, что, вернувшись, я первым делом не принял душ… По идее, меня должно напрячь то, что она все это видит, но почему-то я ничего не чувствую.
– Бокал вина? – предлагаю, указывая ей на стул.
– Половинку, – отвечает Сомер. – Я за рулем.
Я достаю бутылку и чистый бокал.
– И что же рассказал вам Филипп Эсмонд?
– Когда констебль Эверетт рассказала матери Эсмонда о том, что тот пропал, та упомянула какую-то лачугу. Оказалось, что это пляжный домик на Саутгемптон-уотер.
– И?..
– Понимаю, что это выглядит притянутым за уши, но вам не кажется, что нам стоит проверить это место? Просто для успокоения души?
– А почему, черт побери, он должен быть именно там?
– Я знаю, что в этом нет никакой логики. Просто вспомнила одно из сообщений на горячую линию, касающееся Хайта[60]. А это недалеко от Саутгемптона.
В этом есть какой-то смысл.
– Ладно, – говорю, – я с утра свяжусь с полицией Хайта – хуже от этого никому не будет.
Наверху раздается звонок стационарного телефона.
– Прошу прощения.
Я хочу, чтобы это была Алекс. И убеждаю себя, что это звонит она; а почему на домашний телефон – убедиться, что я дома, в одиночестве и что мы можем поговорить…
Но когда я снимаю трубку, то слышу раздражающе жизнерадостный голос автоматизированной банковской системы безопасности. И даже на мгновение ощущаю некое изумление, что их алгоритм уже успел обнаружить беспрецедентное преобладание счетов из заведений быстрого питания в последнее время. Но подтверждение последних трех транзакций занимает у меня больше времени, чем хотелось бы, и к тому времени, когда я возвращаюсь на кухню, Сомер занята тем, что заполняет посудомойку. Чистая посуда ровными рядами стоит на столе.
Констебль слегка краснеет.
– Я не хотела открывать ваши шкафы. Ненавижу, когда люди это делают. – Видя мое лицо, она прикусывает губу. – Простите, я вовсе не собиралась вмешиваться. Просто хотела чем-то помочь… – Ее голос стихает. – Простите, – повторяет Эрика, и ее щеки становятся пунцовыми.
– Я это тоже ненавижу, – говорю я с гримасой. – Но, слава богу, вы разобрали эту чертову посудомойку. Я вот уже почти неделю откладываю это до лучших времен.
Она улыбается с явным облегчением.
– Готова убрать у вас в гостиной за еще один бокал вина.
– А мне показалось, что вы за рулем…
– Я могу вызвать такси. А машину заберу завтра, по пути на работу.
Теперь наступает моя очередь улыбаться.
– Ну, если вы так считаете…
2 мая 2017 года, 12:27
247 дней до пожара
Саути-роуд, 23, Оксфорд
Сэм сидит на кровати в свободной спальне на верхнем этаже и смотрит в окно. Она привыкла приходить сюда в «плохие» дни. Как будто она может собрать весь негатив и спрятать его в этой полупустой, гулкой комнате, которой вот уже много лет никто не пользуется… Как будто таким образом может сделать так, чтобы негатив не распространялся на остальной дом – на ее жизнь… В самой комнате прохладно, но на улице светит солнце, и, несмотря на сорняки, в саду расцвели цветы. Целое буйство тюльпанов возле одного из бордюров. Махровые алые лепестки с черными пестиками в центре. А здесь, в комнате, на нее словно давят какие-то серые облака на самой периферии ее зрения. Она ощущает явную болезненность у основания черепа. Но Майкл говорил, что может заскочить днем, чтобы узнать, как у нее дела. Он не хочет обнаружить ее в этой комнате. Он только разволнуется еще больше, а в последнее время ему и так достается.
Она заставляет себя подняться на ноги и протягивает руку за кардиганом. И в это момент слышит… Где-то внизу. Негромкий звук, как от захлопнувшейся двери, или как от падения, или как от скрипа старой ступеньки, приглушенного ковром. Но это не дети – их нет в доме. И не сквозняк. Она стоит, внимательно прислушиваясь. Такое с ней уже случалось, но никогда в доме. Однажды на тропинке. В последний раз перед кухней. Какой-то неясный промельк. Движение, но не ветра и не птицы или белки, пробежавшей по ограде. Она чувствует металлический привкус во рту и понимает, что так сильно прикусила губу, что из нее идет кровь. Но ведь она не сходит с ума – она не позволит себе сойти с ума…
Сэм заставляет себя быстро пройти к двери и распахнуть ее. Она спускается по лестнице, цепляясь за перила, как настоящая старуха, а потом проходит по всем комнатам нижних этажей, распахивая по дороге двери всех шкафов и выдвигая все ящики. Эти усилия в конце концов лишают ее последних сил.