Выхода нет Хантер Кара
– И что с ней было? – мягко спрашивает Эверетт.
– Это был просто кошмар. – Эрика вздыхает. – Кэт всегда была одной из тех, кому хочется подражать. Начнем с того, что она потрясно выглядела…
«И это кое-что говорит о тебе», – думает Эверетт. Будучи столь привлекательной женщиной, Сомер, казалось, никогда не зацикливалась на своем внешнем виде. Но если у нее была красавица-сестра, то, возможно, это все объясняет.
– Кэт всегда была лучшей – окончила университет с отличием, получила работу в престижной адвокатской конторе, вышла замуж за парня, который ее просто обожал… Когда ей исполнилось тридцать, она решила, что если у них будет ребенок, то лучше с этим не затягивать. И строила большие планы – как она наймет няню с проживанием, вернется на работу и так далее… И родившийся ребенок был просто прелесть – самая очаровательная малышка из тех, которых мне доводилось видеть. А Кэт ее просто не переносила…
Эверетт слегка дотрагивается до плеча Сомер. Она понимает, что подруга предпочитает не распространяться о том, как все это было непросто.
– И сколько сейчас малышке?
– Восемнадцать месяцев. И все это время Кэт пыталась стать такой, какой была до беременности. Но она все еще не вернулась на работу. Они дали ей долгосрочный больничный. Большинство людей не представляют себе, как долго может продолжаться эта послеродовая депрессия.
На лице у Эверетт появляется гримаса.
– Должно быть, все это было очень непросто… Особенно для ее мужа.
– Для Стюарта? Да он просто герой. Я даже представить себе не могу, что с ней было бы, не имей она такой поддержки.
Какое-то время обе молчат, но думают об одном и том же: как поддерживал Саманту Эсмонд ее муж?
Дверь открывается, и входит одна из патрульных констеблей. Они с Сомер обмениваются приветствиями.
– Ладно, – быстро говорит Эверетт, пока дверь кабинки закрыта. – И что теперь?
– В первую очередь завтра я поговорю с ее врачом, – отвечает Эрика. – Посмотрим, что она нам расскажет.
– Странно, правда, что родители Саманты даже не упомянули об этом?
– Стю понадобились месяцы, прежде чем он признался моим родителям, – Сомер качает головой. – Иногда когда делишься с кем-то своей проблемой, то становится еще хуже, особенно если люди живут далеко и ничем не могут тебе помочь.
В ее голосе слышится боль, и Эверетт решает не бередить эту рану.
По крайней мере, сейчас.
Когда раздается звонок телефона, я сижу в машине – жду, пока мне удастся съехать с кольцевой дороги. Неважно, каким путем вы пытаетесь въехать в город во время утреннего часа пик (а я испробовал их все), все равно попадете в пробку. Настроение у меня не из лучших, и я никак не могу решить, стоит ли отвечать на этот гребаный звонок. Пока не вижу, кто звонит.
– Алекс? Как здорово, что ты позвонила… Как у тебя дела? Как твоя сестра?
«Суетишься, Фаули, суетишься…»
Она молчит, и это мне не нравится.
– Алекс?
– Кто она, Адам?
Не знаю, что убивает меня больше – вопрос или тон, которым она его задает.
– О ком ты? Прости, я тебя не понимаю.
– Вот только не надо… Ты же лжец и всегда им был.
– Честное слово, я не понимаю, о чем ты.
Я слышу, как она втягивает воздух. У нее прерывистое, злое дыхание.
– Я сегодня заезжала домой, чтобы забрать почту…
– Надо было предупредить – я бы подождал тебя. Почему ты мне ничего не сказала?
– …и когда уже уезжала, встретила миссис Баррет.
Которая живет напротив нас и от безделья сует нос куда не следует. Это плохо.
– Она сказала, что видела тебя – с ней.
– С кем? Послушай, Алекс, я не придуриваюсь – я действительно не понимаю, о чем ты. Честное слово. И почему ты готова верить этой тетке Баррет, а не мне?
– Потому что у нее нет причин врать мне.
Теперь наступает моя очередь втягивать воздух. Нам обоим надо успокоиться. И попридержать эмоции.
– Алекс, клянусь тебе. Я. Не. Знаю. Если речь идет о женщине – ты что, думаешь, у меня есть на это время?
Но еще не успев закончить фразы я понимаю, что говорить ее не следовало.
– Прошу тебя, только не клади трубку. Мы с тобой не разговаривали несколько недель – и теперь вот это? Клянусь тебе, я ни с кем не встречаюсь. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась домой. Ну как еще тебе это объяснить? Что мне сделать, чтобы ты мне поверила?
Она молчит.
– Послушай, я знаю, что у нас сейчас проблемы. Я знаю, что ты хочешь усыновить ребенка, и мне очень хотелось бы, чтобы я хотел того же, но я не хочу. И не могу позволить нам строить семью на таком глобальном разногласии. Это нечестно по отношению к тебе и, что самое главное, нечестно по отношению к ребенку, которого мы можем усыновить.
Мне можно этого не говорить. Все это перелопачено давным-давно. Еще в ноябре Алекс заставила меня выслушать серию передач о том, как искали приемных родителей для брата и сестры, двух и трех лет. Временный воспитатель, старательный и внимательный социальный работник, новые родители, которые, с одной стороны, вне себя от радости, что могут дать этим малышам кров, а с другой – боятся, что те могут им не понравиться; и вот наконец последняя программа, записанная много месяцев спустя, в которой говорится о том, что они, все четверо, создали настоящую семью, в которой царит любовь и в которой существуют те же проблемы и та же необходимость ежедневной притирки, как и во всех других семьях. Я знал, почему Алекс хотела, чтобы я это услышал, – и, естественно, я это сделал. Она хотела доказать мне, что не все думают об усыновлении то же, что и я. Что найти любовь, приятие и сопричастность вполне возможно. И программа это доказывала – доказывали все эти люди, написавшие на радио потому, что были тронуты этой историей, и те, кто написал потому, что хотел доказать правильность своего собственного решения об усыновлении, какие бы сложности ни стояли у них на пути. А потом, в конце, прозвучало интервью с женщиной лет пятидесяти, которая сравнила усыновление с пожизненным приговором и описала то ощущение вины, которое она чувствовала, «будучи каким-то жутким подобием кукушки», то чувство разобщенности и боли, которое со временем становилось лишь сильнее, а не легче. Алекс слушала все это, замерев на месте. Я не мог смотреть на нее, поэтому подошел к окну и стал разглядывать сад, который в темноте был не виден. А через три дня она сказала мне, что уходит.
И вот теперь она молчит на другом конце линии.
– Алекс…
– Это было в воскресенье, – говорит она ледяным тоном. – Миссис Баррет выставляла мусорные ящики и видела, как из дома выходила женщина. А еще она сказала, что вы оба вели себя очень «по-свойски». – Теперь в ее словах слышится горечь. – Она блондинка. Лет тридцати. Очень привлекательная. По всей видимости, – добавляет она.
Вот теперь я все понимаю. И кто это был и почему это причиняет Алекс такую боль. Она думает, что я хочу поменять ее на кого-то помоложе, кто сможет родить мне ребенка.
– Это была Эрика. Эрика Сомер. Она у нас работает. Ты же знаешь.
Но Алекс никогда с ней не встречалась. Эрики не было на моем дне рождения.
– Миссис Баррет ничего не говорила про форму.
– Потому что теперь Сомер работает в криминальном отделе. Я тебе говорил.
– И что же она там делала? В нашем доме? В воскресенье? В десять вечера? – Но теперь в ее голосе слышится неуверенность. Она хочет мне верить. Или мне хочется так думать.
– Она хотела кое-что обсудить со мной. А в доме царил полный бардак, поэтому Сомер предложила немного убраться. Вот и всё. Правда.
И снова тишина.
– Дом действительно выглядит чище, чем я ожидала, – говорит она наконец. – По крайней мере, сегодня утром.
– Моей заслуги в этом нет. Хотя мне и хотелось бы это сказать. Но ведь ты сразу осадила бы меня. Ты же сама сказала, что я лжец.
Я пытаюсь говорить это со смехом, чтобы она присоединилась ко мне.
Неожиданно машины передо мной начинают двигаться, и сзади раздается сигнал.
– Послушай, почему бы тебе не приехать сегодня? Я закажу еду. Бутылочку вина. И мы сможем нормально поговорить.
– Я не знаю, Адам. – Она вздыхает.
– Но ты мне веришь? Я о Сомер.
– Да, верю, – говорит Алекс монотонным и несчастным голосом. – Но я еще не готова вернуться. Пока не готова. Прости.
И она отключается.
Помещение полно народа и сотрясается от кашля. Кругом хрипящие легкие и текущие носы. Январские микробы. Сама приемная располагается в специально приспособленном жилом помещении в одном из тех викторианских домов на одну семью, которые кажутся очень узкими со стороны улицы и уходят далеко вглубь квартала. Комната ожидания расположена в самой глубине здания, и из ее окон виден сад, который, должно быть, летом выглядит очень мило, а сейчас засыпан слоем опавших и гниющих листьев высотой до колена. В самом конце его стоит большое дерево, окруженное кольцом из выцветших опавших иголок ржавого цвета толщиной в два дюйма.
«Какой смысл заводить вечнозеленые растения, – размышляет Сомер, – если все равно приходится убирать весь этот мусор?»
Хотя она приехала до начала приема, ей приходится ждать не менее получаса, пока освободится доктор Миллер. Женщина явно измотана. Ее выкрашенные синькой седые волосы забраны в тугой пучок, а на лбу красуются очки. Сомер готова поспорить, что она теряет их не реже двух раз в день.
– Простите, офицер, – говорит женщина, суетливо передвигая предметы на своем столе. – Неделя после каникул всегда похожа на кошмар… Чем я могу вам помочь?
– Я по поводу Саманты Эсмонд.
Суетливые движения прекращаются.
– А, ну да. Это просто кошмар, – в ее глазах мелькает неподдельное душевное страдание.
– Мы говорили с одной из подруг Саманты, и она думает, что та могла страдать от послеродовой депрессии. Это правда?
Врач начинает постукивать шариковой ручкой по столешнице.
– Вы же понимаете, что это конфиденциальная медицинская информация. Я полагаю, что вы получили все необходимые разрешения?
– Уверяю вас, с бумагами всё в порядке. Если хотите, могу показать вам копию.
Сомер не ожидает, что врач будет ловить ее на слове, но та протягивает руку. Детектив достает из сумки лист бумаги. Миллер опускает на нос очки, задевая при этом свою прическу. Прочитывает бумагу, затем кладет ее на стол перед собой и снимает очки.
– Да, – произносит она со вздохом, – у Саманты действительно была послеродовая депрессия. И уже не в первый раз. Те же проблемы у нее были, когда родился Мэтти, хотя, если судить по ее записям, после рождения Захарии все было гораздо хуже. И продолжалось гораздо дольше.
– А в чем это выражалось?
– Симптомы вполне обычные: апатия, ощущение собственной неполноценности, беспричинные слезы, проблемы со сном.
– Она принимала лекарства?
– Да. Недавно я назначила ей темазепам, чтобы отрегулировать ее сон. А еще она принимала сертралин, чтобы снять тревожность.
– Все было настолько плохо, что вы назначили ей антидепрессант?
– Да, боюсь, что так. – Миллер внимательно смотрит на констебля. – Мы попробовали несколько вариантов, прежде чем пришли к выводу, что этот препарат наиболее ей подходит.
Сомер колеблется, но вопроса не избежать.
– А вы никогда не думали, что она может причинить вред себе? Или ребенку?
– Если быть до конца честной, – доктор откидывается в кресле, – нас начинал беспокоить Захария, но не только по этой причине. Как это ни прискорбно. У него слишком часто возникали боли в животе. Мы пытались выяснить причину этого.
– Понимаю…
– Хотя ничто не указывало на то, что с малышом плохо обращаются, если вас это интересует… А что касается Саманты, то она была… я бы сказала… совершенно ошеломлена. Не забывайте, ей приходилось думать еще и о Мэтти. Для нее это было чересчур.
– Но муж ей помогал, не так ли?
– Майкл? Да он просто образцовый муж. Большего для нее никто не сделал бы. Магазины, уборка, обихаживание детей, а еще и Мэтти надо в школу возить… И он все это делал. Невероятно ее поддерживал.
«Или невероятно контролировал», – думает Сомер.
– Не знаю, как он все это успевал и при этом работал на такой ответственной работе, – говорит врач, может быть, излишне лаконично. Возможно, она почувствовала скепсис Сомер. – Большинство людей этого не выдержали бы. Включая меня.
– А на нем этот стресс никак не отражался?
– Доктор Эсмонд не принимал никаких препаратов против стресса, депрессии или чего-то подобного. – Миллер прищуривается. – Что же касается Мэтти, то мальчик был довольно нервным ребенком, но при этом было ясно, что его любят и за ним хорошо ухаживают. Что еще вы хотите от меня услышать?
Это что-то новенькое.
– Вы сказали, что Мэтти был нервным ребенком. А в чем это проявлялось?
Миллер вновь начинает постукивать ручкой по столу.
– Он был немного раздражительным. Принимал все слишком близко к сердцу. Впечатлительный и, как мне кажется, легкоранимый ребенок.
– Легкоранимый? Вы хотите сказать, что над ним издевались?
– Нет. – Врач качает головой. – Я абсолютно уверена, что это не тот случай. Школьный врач связывалась со мной в прошлом году, и я уверена, что она сказала бы мне о подобных вещах.
– А если не об этом, то о чем она хотела с вами поговорить?
– Мэтти сильно беспокоился о своей маме, – вздыхает Миллер. – Он рассказал учительнице, что мама видит призраков.
Гислингхэм как раз едет в участок, когда звонит его мобильный. Одного взгляда на экран достаточно, чтобы понять, что на звонок необходимо ответить. Он съезжает на обочину и берет трубку.
– Детектив-сержант Гислингхэм.
– Крис? Это Пол Ригби. Я на Саути-роуд. А вы где?
– В машине. И могу подъехать минут через двадцать.
– Отлично. Я думаю, что вам стоит как можно скорее увидеть это.
13 июня 2017 года, 14:13
205 дней до пожара
Саути-роуд, 23, Оксфорд
Когда Сэм возвращается с мальчиками из парка, Майкл находится в саду. После серенького утра солнце наконец вышло из-за туч, и стало так жарко, что ей пришлось вернуться раньше, чем она планировала. На кухне каждый из детей получает свою порцию сока, и, только подойдя к раковине, чтобы вымыть стаканы, она понимает, что муж в саду не один. Вместе с ним находится молодой человек, которого она никогда прежде не видела. Высокий, симпатичный, одетый в рабочие шорты и лоферы. Даже на таком расстоянии видно, что он чувствует себя вполне комфортно. Заинтригованная, Саманта посылает мальчиков на улицу и сама выходит вслед за ними.
– Я Гарри, – говорит молодой человек, когда она подходит к нему, и с улыбкой протягивает ей руку. Такую улыбку в этом городе Сэм видела множество раз. Она результат высокого мнения о себе, глубоко укоренившейся веры в свою собственную значимость и уверенности, что ты всегда будешь достойно воспринят окружающими.
– Гарри откликнулся на объявление, – объясняет Майкл. – То, которое я поместил в газете, о помощи по саду.
– Ты мне никогда об этом не говорил. – Сэм даже не пытается скрыть своего недоверия. Ее муж в жизни не разместил ни одного простейшего объявления. И всегда говорил, что неизвестно, чем все это может закончиться.
– Мистер Эсмонд надеялся, что я успею подстричь лужайку до вашего возвращения, – вмешивается в разговор Гарри. – В качестве сюрприза. Но в косилке закончился бензин.
– Я же говорила, что нам надо всегда иметь запасную канистру, – жизнерадостным тоном произносит Саманта. Ей не хочется, чтобы Майкл подумал, что она недовольна, особенно в присутствии постороннего. – Так вы, значит, студент, Гарри? – Она поворачивается к молодому человеку.
– Последнего курса, так что деньги нужны. – Тот кивает со страдальческим выражением на лице.
Мэтти постепенно подобрался к взрослым. В руке у него мяч, и он начинает дергать Майкла за рукав:
– Ну, п-а-а-п…
– Я занят, Мэтти. Мы разговариваем, – отвечает ему Майкл.
– Любишь футбол, Мэт? – спрашивает Гарри, и Сэм замечает, как напрягся Майкл. Никто не называет их сына «Мэт». Они давно уже работают над этим.
Гарри протягивает руку и берет у Мэтти мяч. Затем отходит на пару шагов и начинает показывать разные трюки. Чеканит мяч коленями, ловит его на лопатки… Мэтти просто вне себя от восторга.
– А вы меня можете научить? – спрашивает он, задыхаясь.
– Конечно. – Гарри берет мяч в руки. – Можем начать прямо сейчас.
Сэм видит, как ее муж готов сказать: «Нет», – но Мэтти уже подпрыгивает на месте, размахивает руками и кричит:
– Можно? Папочка, можно?
Захария бросается к ним с криком: «И я! Я тоже!»
– А вы уверены, что вам этого хочется? – поворачивается Сэм к Гарри.
И опять тот улыбается ей этой своей улыбкой.
– Конечно. Без проблем. Мне сегодня больше нечего делать. И мне всегда хотелось иметь братишку.
Через час дети окончательно выбиваются из сил, а Майкл удаляется в свой кабинет. На кухне Сэм угощает Гарри пивом.
– Приятное местечко, – говорит он, проходя через гостиную и рассматривая мебель, дедовские часы и рояль со стоящими на нем фотографиями.
– Это дом семьи Майкла, – объясняет Сэм, не понимая, почему вдруг начинает говорить извиняющимся тоном. – Здесь мало что изменилось после смерти его бабушки.
Гарри поднимает крышку рояля и нажимает несколько клавиш, а потом кривит лицо:
– Давно пора настроить.
– Знаю. – Саманта вздыхает. – Мы все время хотим это сделать, но сами знаете, как оно бывает… Хотя Мэтти хочет учиться играть.
– Правда? – Гарри смотрит на нее. – Тогда вам надо поддержать это его желание. Сейчас у него самый возраст.
Он закрывает крышку и берет в руки фото, на котором Мэтти играет в песочнице со своим дядей. На ней сыну года четыре, и он улыбается во весь рот. Неожиданно у Сэм перехватывает горло, и она понимает, что Мэтти давно уже так не улыбается. Или не улыбался до сегодняшнего дня.
– А вы точно вернетесь? – быстро спрашивает она. – Я имею в виду поработать в саду?
Начальная школа Епископа Кристофера англиканской церкви все еще до конца не избавилась от рождественских украшений. Мусорные ящики полны орнаментов, готовых к переработке, но это далеко не всё, так что на некоторых окнах все еще остается приклеенная мишура. Сомер и Эверетт вылезают из машины. Эрика, в отличие от Верити, никогда не была здесь, поэтому и попросила подругу поехать с ней.
– Здесь многое изменилось?
– Да нет. – Эверетт качает головой. – Дети, наверное, будут другими, но само место такое же, как и было.
Как и было тогда, когда пропала Дейзи Мэйсон и Эверетт с Гислингхэмом приезжали сюда, чтобы допросить учителей и одноклассников. А теперь школа недосчитается еще одного ученика, и вопросы начинаются по новой.
Эверетт проходит вперед – она знает, куда идти по этим запутанным коридорам. И их, очевидно, уже ждут. Алисон Стивенс нервно ходит по приемной перед своим кабинетом.
– Детектив-констебль Эверетт! – восклицает она, подходя к полицейским и протягивая руку. – Как я рада снова видеть вас, несмотря на трагичность ситуации…
– Это моя коллега, детектив-констебль Сомер.
Эрика пожимает руку женщины, обращая внимание на то, как прохладна ее кожа и как тревожна улыбка.
– Прошу вас, проходите. Я пригласила учительницу Мэтти присоединиться к нам.
Эверетт не знает женщину, которая ждет их в кабинете. На ней надеты большие круглые очки, платье с ярким цветочным орнаментом и теплый кардиган. Все это дополняют ботинки на плоской подошве. Она разительно отличается от элегантной и сдержанной Стивенс.
– Это Эмили Уэст, – представляет ее директриса. – Работает у нас с прошлого года.
Значит, она никогда не знала Дейзи Мэйсон. Стивенс этого не говорит, но это и не нужно. Директриса поворачивается к столу и, пытаясь как-то успокоиться, начинает разливать чай. Возле компьютера стоит фотография ее дочери, волосы которой искусно заплетены в косы. Девочке, наверное, столько же лет, сколько и Мэтти Эсмонду. Эверетт и Сомер садятся. Кажется, Эмили Уэст волнуется гораздо меньше директрисы.
– Вас интересует Мэтти? – спрашивает она.
– Сегодня утром я встречалась с его врачом, – начинает Сомер. – Она сказала, что Мэтти почему-то вас беспокоил. Причем настолько, что школьный врач даже звонила ей.
Сомер намеренно ни слова не говорит про призрак. Ей интересно, как они сами заговорят о нем, если вообще заговорят.
– Знаю – вы, вероятно, считаете, что это как-то связано с издевательствами в школе, – улыбается Уэст. Она начинает первой, и Эверетт замечает тень недовольства, мелькнувшую на лице Стивенс, хотя та остается сидеть молча. – Но, честно говоря, ничего такого не было. Мальчик беспокоился о маме. Говорил, что она не очень здорова. Что ее «как будто кто-то околдовал». Но больше всего его волновало то, что она рассказала ему, как видела призрака в доме.
– А он не говорил, почему она так решила?
– Как оказалось, она слышала шум. – Уэст кивает.
– И всё?
– Нет. Еще она его видела. – Учительница качает головой.
– А где именно? – Эверетт подается вперед.
– Один раз, кажется, в саду. А еще она думала, что слышала его в доме.
Сомер и Эверетт переглядываются.
– И это определенно был «ОН»?
Уэст опять качает головой.
– Нет, совсем не обязательно. По-видимому, она плохо его рассмотрела. Полагаю, что это был некий промельк, который вы засекаете краем глаза.
– И она была единственной, кто его видел?
– Хороший вопрос, – говорит Уэст после паузы. – Возможно, Мэтти тоже, или ему так казалось… Сложно вспомнить точно его слова, но у меня такое ощущение, что он думал, что тоже что-то видел.
«Но не надо забывать, – думает Сомер, – что речь идет о мальчике, которого характеризуют как “впечатлительного”. И если его мама сказала ему, что видела призрак, то он вполне мог решить, что тоже видел его».
– А вы обсуждали это с кем-то из его родителей? – задает вопрос Эверетт.
– Однажды я говорила об этом с доктором Эсмондом. – Уэст кивает и смотрит на Стивенс. – Мы хотели, чтобы сюда пришли оба родителя мальчика, чтобы с ними можно было спокойно поговорить, но Майкл сказал, что очень занят, а Саманта нездорова. Что она сидит на таблетках и иногда от этого ведет себя будто одурманенная, но что всё под контролем и беспокоиться не о чем. Однако он обещал мне поговорить с Мэтти. Честно говоря, Майкл был со мной немного резок, но ведь он, в конце концов, ученый, и я думаю, что рассказы о призраках и вурдалаках должны его раздражать.
«Это точно не относится к антропологам, – думает Сомер. – Он бы как раз хорошо понял, что все это может означать…»
– А сам он ничего странного не наблюдал?
– Нет, абсолютно ничего, – быстро отвечает Уэст. – Все это было для него новостью. И мне кажется, что это была одна из причин, по которой он так вышел из себя, – мы узнали о его семье нечто, что было не известно ему самому.
– И когда же вы с ним говорили? – Эверетт достает блокнот.
– В прошлом году, кажется, в конце весенней четверти. Да, именно тогда.
– А как вы нашли Мэтти, когда он пришел в школу осенью?
– Должна сказать, – подает голос директриса, – выглядел он более счастливым. Раньше у него были проблемы с тем, чтобы с кем-то познакомиться, а теперь он был более уверен в себе.
– И что, на это была какая-то особая причина? – спрашивает Сомер, переводя взгляд с одной женщины на другую.
– Нет, – отвечает Уэст. – Но такое иногда случается. Особенно с мальчиками. Они могут повзрослеть совершенно внезапно.
– Или не повзрослеть никогда, как это произошло с некоторыми из наших коллег, – бормочет себе под нос Эверетт, чем вызывает сухую улыбку у Стивенс.
Сомер глубоко вздыхает – что ж, коль уж спрашивать, так до конца.
– А у Мэтти были нормальные отношения с отцом? – Она старается произнести это беззаботным голосом, чтобы не повлиять на ответ.
– Совершенно очевидно, что доктор Эсмонд был человеком строгим, – Уэст улыбается, – но Мэтти боготворил его. Какой он умный, какая у него важная работа… В прошлом году Мэтти был единственным учеником в классе, отец которого занимался научной деятельностью.
– Мой папа сильнее твоего папы, – говорит Эверетт.
– Что-то вроде этого. – Уэст усмехается. – Вы знаете, как дети иногда любят похвастаться.
«Что-то во всем этом не сходится, – думает Сомер. – Но будь я проклята, если знаю, что именно…»
– То есть вы ничего не знаете о том, что могло бы волновать мальчика в конце осенней четверти? – спокойно продолжает она. – Может быть, какие-то проблемы дома?
– Нет, не знаю. – По лицу Уэст нельзя ничего понять. – Он просто с нетерпением ждал каникул. Как и все дети. Простите, но я не знаю, что еще вам сказать.
Эверетт и Сомер встают. Чай так и остается нетронутым.
Когда Гислингхэм подъезжает, Ригби уже ждет его в конце подъездной дорожки на Саути-роуд. На нем черный комбинезон и каска, на шее болтается респиратор.
– Мы нашли это всего час назад, – рассказывает он, пока они идут к дому мимо трех человек, стоящих на четвереньках и разбирающих кучу мусора, – но, честно говоря, у нас были другие приоритеты.
Они останавливаются перед гаражом. Тот расположен в нескольких ярдах от дома, поэтому почти не пострадал, если не считать следов сажи и вздувшейся краски.
На дверной ручке висит замок, но Гис сразу же видит, что он не заперт.
– И, упреждая ваши вопросы, – продолжает Ригби, с усилием открывая дверь, – когда я сюда попал, все было так, как вы видите сейчас. На мне были перчатки, так что если здесь есть отпечатки пальцев, то они остались нетронутыми.
Он нажимает на выключатель, и в помещении вспыхивают и начинают потрескивать лампы дневного света. Возможно, изначально помещение строили как гараж, но сейчас оно превращено в сарай. Мусорные контейнеры на колесах, пара древних лопат, коробки с кучей домашнего хлама, тачка, велосипеды, садовый стол, стулья и тент, весь затянутый паутиной.
– Похоже на то, что люди верно говорят, – замечает Гислингхэм, оглядываясь, – мусор действительно старается заполнить любое свободное пространство.
Но, еще не успев закончить фразы, он понимает, что хочет показать ему Ригби. Возле одной из стен стоит газонокосилка. С мотором.
– Судя по пятнам на полу, – негромко говорит пожарный, – думаю, что рядом стояла емкость с бензином для этой косилки. А теперь ее совершенно точно нигде нет.
– Но я готов спорить, что знаю, где мы ее найдем, – говорит Гислингхэм с мрачным лицом.
– И это еще не всё. – Ригби кивает. – Тут есть еще кое-что.
Он начинает пробираться между кучами хлама, жестом приглашая сержанта следовать за собой. В задней стене виднеется дверь, которая открывается в совершенно иной мир. Бледно выкрашенные стены украшены детскими рисунками, на полу лежат ковры ярких восточных расцветок, а стеклянная дверь выходит прямо в сад.