Обет молчания Ильин Андрей

— Пять!

— Шесть!

Ну встану я, крикну, как очень положительный герой широкоформатного романтического фильма: «Вот он я! Мразь! Отпусти женщину!» И дальше что? Меня сразу пристрелят. Женщину следом, как и прочих заложников. Как же их могут не убить, если их уже нет? Все они две недели назад сгинули в холодной морской пучине в результате трагической катастрофы, случившейся с рейсовым самолетом, и похоронены родственниками. Как же это может быть, чтобы покойники вернулись с того света, объявившись живыми, здоровыми перед округлившимися глазами своих близких? И что те у них спросят? И что они расскажут? Нет, не пережить им той катастрофы. Умрут они, так или иначе. Зачем мне доставлять убийцам дополнительную радость, приплюсовывая к списку жертв очередную свою фамилию. Поддаться эмоциям, сыграть им на руку, сделать то, чего они и добиваются? Нет, если я хочу сыграть против врага, я должен, не реагируя на угрозы, удалиться восвояси и исполнить запланированную работу. А они исполнят свою.

И я бы ушел, я не сторонник красивой, но бесполезной и даже вредной для дела смерти. Я бы ушел, если бы не одно не зависящее от меня обстоятельство… Готовясь переждать самое трудное, я отвел глаза в сторону.

— Восемь!

— Девять!

— Десять!

«Одиннадцать!» бандит сказать не успел, он сказал: «О…» — и упал на палубу, схватившись руками за лицо. Из-под его пальцев густо ползла кровь. Никто ничего не понял. Кроме меня. Я услышал слабый хлопок и увидел то, что увидел. Так мог стрелять только один известный мне человек, и этим человеком был мой знакомый дедок.

Похоже, тылы мои уже никто не охранял. Бандиты попадали на палубу и открыли ураганную пальбу наугад. Они не столько пытались поразить невидимого ими противника, сколько унять свой испуг. Пули хлестали по берегу, выбивая каменную крошку из валунов. Плотно садят! Так можно и на неприятность нарваться!

Окаменевшая в первое мгновение женщина пришла в себя и, пытаясь спастись, побежала к сходням. Спрятавшийся за кнехтом боевик повел стволом в ее сторону. Вряд ли кто при такой интенсивной стрельбе сможет выделить еще один выстрел. Мой выстрел. Я вскинул карабин и поймал чужое лицо в рамку прицела. Теперь я не смогу навредить ни себе, ни делу. Теперь я волен в своих эмоциях. Добрые поступки, если они не мешают основной работе, у нас не возбраняются. Это личное дело каждого.

Я, конечно, стреляю похуже, чем дедок, и не смогу с такого расстояния взять зверя, не попортив шкуру, но этого и не требуется. Мне этого хищника в заготконтору не сдавать. Мне его только убить требуется.

Выстрел.

Бандит откинулся головой за кнехт. Но женщину это не спасло. По меньшей мере несколько пуль ударили ее в спину, опрокидывая через фальшборт в море. Вновь стрельба пошла по нарастающей. Сейчас они перегруппируются и пойдут в атаку или, того хуже, отгонят судно подальше, высадятся где-нибудь на берегу и прочешут местность. А с другой стороны подкатит вызванная по рации подмога, которая охватит побережье подковой, вытеснит опасных стрелков к воде и там спокойно, словно мишени в тире, расстреляет из полусотни стволов. И на весь этот предполагаемый бой у меня в наличии всего четыре патрона!

Похоже, надо рисковать.

— Старик! — крикнул я, повернувшись лицом к берегу, чтобы рассеять звук, не дать возможность противнику просчитать по нему мое местоположение. — Ты меня слышишь, старик?

Пули заколотили метрах в тридцати от меня. Черт, еще пара фраз, и они нащупают место моего убежища. Неторопливой беседы у нас явно не получится. Но если я не скажу то, что должен сказать, за мою жизнь все равно никто не даст гроша ломаного. Только старик, если услышит меня и поймет, может спасти ситуацию. Только он с его выдающимися способностями. Мне такое не под силу.

— Старик! Антенну, антенну! Антенну!!!

Мне важно было отсечь сухопутную подмогу. С оставшимися мы как-нибудь совместными усилиями справимся. Фонтанчики пуль поползли влево, пытаясь нащупать мое тело. Старик молчал.

Я еще раз прикинул расстояние, отделившее срез дула от антенны, технические возможности карабина и свои. Нет, как минимум три патрона на пристрелку, в остатке один. Не осилю. Это будет напрасная трата зарядов. Мне бы их хотя бы штук двадцать, тогда может быть. Ну, дед, ну, скряга! Предупреждал же я его!

Единственное, что я мог предпринять, — это попытаться не допустить боевиков с палубы во внутренние помещения. Чтобы не выдать себя выстрелом, сместился дальше за ствол и в месте, где ветви были наиболее густы, отыскал узкую щель-амбразуру. Теперь мне было сложно отсматривать все пространство палубы, но зато я отлично наблюдал ее участок, прилегающий к дверям. Будь я не ограничен в зарядах, довольно было бы вести психологическую, неприцельную пальбу по двери и ближним стенам, чтобы отбить охоту у кого бы то ни было приблизиться к простреливаемой зоне. Но весь мой боезапас состоял из четырех патронов — мне надлежало пугать редко, но метко.

Удобно устроив карабин, я стал поджидать жертву. Скоро таковая, переползая по палубе от укрытия к укрытию, приблизилась к зоне досягаемости выстрела. Я тщательно выверил расстояние и в мгновение, когда он рванулся в дверь, нажал курок. Ветки съели пламя выстрела, так что я остался невидимым. Боевик всплеснул руками и осел на пороге, как я и рассчитывал, загородив проход своим телом и тем усложнив задачу следующего храбреца. Я не испытывал иллюзий: рано или поздно боевики перестанут лезть на рожон и найдут обходной путь в радиорубку.

Следующий заряд я потратил на бандита, пытавшегося пробежать опасную полосу вдоль дальнего фальшборта. Его я в последний момент зацепил за бедро. Он упал и, опираясь на руки, быстро отполз назад.

На этот раз ответного шквального огня не последовало. Похоже, у бандитов поистощились «пороховые погреба», а для того, чтобы пополнить боезапас, им надо было как минимум прорваться в каюты. Не экономил патроны только стрелок, распушавший очередь за очередью из иллюминатора кормовой каюты. Похоже, рядом с ним стоял ящик со снаряженными магазинами. Будем надеяться, что он не умеет обращаться с передатчиком, а если умеет, не догадается бросить автомат ради телеграфного ключа. Но, конечно, лучше было бы подстраховаться. Я прикинул, как можно выцепить его из иллюминаторной амбразуры. Нет, двумя пулями здесь не обойтись. Да и десятью едва ли.

— Эй, паря, ты живой? — услышал я сверху, от корней упавшего дерева, знакомый голос. — Я патроны принес.

Нет, таки сказану я старику пару ласковых, несмотря на его седины, когда все это закончится. То жмет патроны, как Гобсек золотой дублон, то, когда не спрашивают, предлагает. Пора было выбираться из убежища, которое в любое следующее мгновение могло превратиться в смертельно опасную ловушку. Прояви дедок хоть малую неловкость — и заметившие его боевики разнесут в щепу прикрывающие меня ствол и ветки.

— Старик, автоматчика видишь? — негромко спросил я.

— Ну?

— Я сейчас к тебе буду перебираться, а ты его пугни.

Автоматчик, да у которого еще обойм немерено, был мне наиболее опасен. Остальным меня еще выцеливать надо, а этому достаточно стволом в сторону повести. С богом!

Одну за другой я выпустил последние пули в прятавшихся на палубе бандитов, заставив их на мгновение притихнуть, и, быстро выскочив из убежища, пробежал четыре шага вперед. Пятый шаг я сделал нелогичным. Я не продолжил траекторию бега, а отпрыгнул назад. Несколько пуль ткнулись в землю впереди меня. Еще шаг назад и рывок вверх по склону. Самое приятное, что автомат молчал. Или стрелок меняет рожок, или дед отогнал его от иллюминатора. Снова прыжок в сторону, упасть, откатиться, вскочить на ноги — осталось совсем немного…

Дедок спокойно лежал за стволом сосны, выцеливая кого-то на палубе судна.

— Там еще один рядом был в каюте, — сказал старик, не отрывая глаз от мушки винтовки. Значит, был? Похоже, что автоматчика дед испугал до смерти. Как он умудрился отыскать его в темноте иллюминатора? Но стрелки меня уже не волновали.

— Антенна? Как антенна? — с ходу спросил я.

— Там много железок. Какая антенна-то? — спросил дед.

— Мачту видишь? Теперь левее, еще, еще. Понял?

— Ага, — сказал старик и прилег щекой к ложе винтовки. — Теперь вижу.

Он выстрелил пять раз, пока перебитая антенна не упала на палубу.

— Теперь ладно?

Дело было сделано. Еще с полчаса мы, переползая с места на место, постреляли по судну. И даже зацепили одного боевика. Вот и весь итог. Бой принимал затяжной, позиционно-оборонительный характер, впору было копать блиндажи, окопы полного профиля и протягивать по фронту колючую проволоку. Лимит нашего превосходства, заключавшийся во внезапности нападения, был исчерпан. Каждый боевик нашел себе надежное убежище, за которым сможет пересидеть и не такой град пуль.

Вечером, под прикрытием темноты, они перегруппируются, тем или иным способом переправятся на берег и с помощью подошедшей подмоги с двух сторон, взяв в клещи, раздавят нас, как собака докучливую блоху зубами.

Если мы хотим спасти свою жизнь, то делать это нужно незамедлительно. Каждая упущенная минута лишает нас нескольких десятков метров, отделяющих от опасного побережья. Каждая минута закрывает еще одну свободную тропу.

— Не пора ли нам, старик, прощаться? — внес я, как мне казалось, наиболее разумное в данной ситуации предложение. — Пока не поздно.

Ответ старика меня насторожил.

— А как же остальные?

Но еще более меня насторожило плавное движение ствола «тозовки» от судна в мою сторону.

— Мы можем для них что-нибудь сделать? — ответил я вопросом на вопрос.

Реально мы могли сделать очень немного. Отсидеть в кустах еще час или десять, подстрелить еще одного или двух бандитов, дождаться атаки и схлопотать по десятку пуль в жизненно важные органы. Все. Хотя нет. Еще мы могли начать фронтальное, в полную ширину моих и дедовских плеч; наступление на превосходящего числом и закрепившегося на своих позициях противника при массированной поддержке аж двух стволов стрелкового вооружения. Такого враг, конечно, не выдержит, со смеху полопается.

— Дед, можно вдвоем в наступательном бою одолеть два десятка вооруженных головорезов и остаться живым хотя бы в течение одной минуты? Что об этом говорит наука тактика? Или ты японцев один к десяти ложил?

Старик молчал.

— А что делать, когда наступит ночь и мы не сможем контролировать их перемещение?

Старик молчал.

— Пошли, дед. Заложникам мы не поможем, только бандитов озлобим. Так они людей просто пристрелят, а по злобе измываться будут. Пошли? А?

Я сделал движение в сторону. Старик проследил меня дулом «тозовки». Ну не стрелять же упрямца! Я сел.

— Чего ты добиваешься? Нашей смерти? Ну, пошли, постоим минутку на берегу, доставим ребяткам удовольствие.

Старик опустил винтовку.

Конечно, старик был прав. Негоже оставлять на убой живых людей. Что они, назначенный на колбасу мясо-молочный скот? Да и ситуация не была столь безнадежной, как я желал, чтобы она выглядела. Способы освободить заложников существовали, но уж очень дохлые, как оттаявший по весне комар. А уж возможность выжить в них и вовсе приближалась к минус единице.

Я бы рискнул, поставил свою жизнь на кон, тем более что цена ей — две строки в рапорте, но в голове моей была заключена не принадлежащая мне информация. Я вообще не был человеком, я был сейфом на двух ножках. Сейф может принять самостоятельные решения? Нет! Он должен ждать, когда его откроют.

Согласно пунктам устава, поправкам к пунктам и дополнениям к поправкам, а также должностным инструкциям и, наконец, здравому смыслу, мне следовало избежать опасного, не влезающего в рамки задания приключения. Мешающее тому обстоятельство — устранить любым известным способом. Сейчас этим обстоятельством был старик-охотник, несколько дней тому назад спасший мне жизнь. При всей эмоциональной отвратности этот предписанный мне правилами Конторы поступок был очень логичен и в чем-то даже милосерден. Я лично могу устранить трех-четырех бандитов, Контора, если я до нее доберусь, вычистит всех. Достаточно будет слегка соврать, завысить уровень их проникновения в Тайну, чтобы неотвратимая кара настигла беглецов хоть на острове Пасхи. Здесь осечки не будет — голову на отсечение дам. С другой стороны, скольких людей я еще спасу, если моя информация достигнет цели. Судя по всему, нынешние мои противники в бирюльки не играют: ревизоров прикончили, заложников не пожалели. А я узнал лишь малую часть их деятельности! Какое количество «мокроты» тянется за ними еще, можно только догадываться. А сколько планируется в будущем… Ладно, допустим, влезу я в драку, прихвачу вместе с собой на тот свет полдюжины бандитской мелкоты. А главарей упущу! Подрежу у гидры несколько коготков, через неделю новые отрастут. Любители пострелять всегда найдутся. И потянется кровавый след дальше. Так что логичнее сделать? Покрыть своей смертью преступную организацию или, пусть ценой жизни не понимающего, что творит, старика, прервать кровавое действо? Пойти на одно вынужденное убийство, чтобы не допустить сотни? Что в этом аморального, противоречащего нормам человеческого общежития? Вы спросите будущие жертвы, что они об этом думают и согласны ли положить свои сто голов против одной, пожившего на этом свете старика. Не однозначно? То-то. А сам старик согласится на такой обмен, или сердце екнет?

Другое дело, что я не могу рассказать деду всю подоплеку дела, объяснить, что, отпустив бандитов восвояси, мы вернее достигнем отмщения, чем если будем отстреливать их по одному. Погибнуть мне сегодня — то же самое что объявить им полную амнистию.

Вот и выбирай между должностными предписаниями, долгом, логикой и эмоциями. Поступить благородно сегодня, рискуя обрести завтра бесчестье, или поступиться сиюминутными принципами ради скорого триумфа справедливости? Лично я предпочитаю последнее. Но дед? Но его пятимиллиметровая «тозовка»! Никак они не хотят соглашаться! Так что делать?

Я сомневался еще несколько секунд, пока не принял решение. Поиздевался дедок надо мной вволю, теперь моя очередь. Он хочет скандала? Он его получит! Сам напросился.

Я сбросил предохранитель, развернул карабин на старика. Он встречно вскинул «тозовку». Теперь мы напоминали дуэлянтов-гусар, сильно повздоривших во время пирушки и мгновенно протрезвевших, когда дело дошло до пистолетов. Ни тот, ни другой не решался стрелять. Ни тот, ни другой не опускал оружия. Мы уравняли свои возможности.

А ты, дедок, думал, один можешь пугать людей?

— Теперь слушай! — сказал я. — Только палец с курка сними, а то со злости ненароком бабахнешь.

— А ты за мой палец не болей. Ты за себя болей, — отвечал старик.

— Тогда так. Не хочу тебя расстраивать, но ты влип, крепко влип! Спас ты, дед, не бедного странника, а вполне конкретного работника службы безопасности, и все, что ты мне рассказал, ты рассказал должностному лицу при исполнении служебных обязанностей. Я тебе, конечно, благодарен, но покрывать не стану. Откровенничал ты зря. Десятой доли содеянных тобой преступных эпизодов хватит на то, чтобы запереть тебя в лагере до конца дней. Побег, подмена документов, последнее двойное убийство. Ах да, еще плюсуем два трупа на корабле. Или три? Это, если въедливый прокурор попадется, вышак. Грустно, дедок. Грустно?

Я увидел, что у старика затрясся на курке палец. Не переборщить бы. Возьмет да пальнет с расстройства. Нелегко такое разочарование перенести — спас, обогрел, рассказал все как человеку, а он возьми и поставь под карающий меч. Свинство! Это если цензурно выражаться. А лучше не выражаться, а давануть на собачку — и поминай обидчика как звали.

— Эй, дед, ты не волнуйся, я еще не все сказал. И пальчиком не грози. Он у тебя, между прочим, на курке лежит.

Дед поморщился, но ничего не ответил. И палец не убрал. Все-таки приятно иметь дело с профессионалом. Другой бы давно пальнул с перепугу, а этот не спешит, уверен в своих силах, уверен, что успеет упредить мои действия. Наивный, не знает он всех наших уловок.

— Короче, сидишь ты, дед, в дерьме по самые уши. Не позавидуешь. И выхода у тебя всего два: на гашетку жать и пулю мою встречную в лоб получать или в точности выполнить то, что я тебе сейчас скажу. — Разозлился дед, заиграл желваками. Не любил он такой тон, еще с тех давних времен, когда выбивали у него показания в следственных кабинетах. Пахнуло ему в ноздри знакомым духом. Но и выхода у него не было — или слушай, или обменивайся встречными пулями. На то и расчет. Злобность дедова мне в деле не помешает, а вот неверие в Мои угрозы — может.

— Кораблик ты возьмешь один. Не без моей помощи, но один! По крайней мере все должны считать именно так. И заложников, если они живы, освободишь один, и бандитов покараешь, если они доброго языка не поймут, тоже в одиночку. Это мое единственное и главное условие. И не дай бог, хоть одной живой душе расскажешь обо мне и моих действиях. Считай тогда себя коренным жителем тундры. Лишнее слово — лишний год рудников. Я не шучу. Если будут спрашивать о втором стрелявшем стволе, изображай ничего не понимающего лесного идиота: да, кто-то бегал, кто-то стрелял, но кто, ты не знаешь, и куда он делся, не ведаешь. На том и стой. Твоя свобода за твоими зубами хоронится: раскроешь лишку, выпорхнет — не поймаешь. Подтверждение требуется? Документы, ордера, постановления?

Дед помотал головой. Для узнавания ему было довольно моего чекистско-следственного тона.

— Вот и ладно, будем считать, ты подписал расписку о неразглашении. А теперь к делу.

Я демонстративно убрал карабин. Мгновение посомневавшись, старик сделал то же.

— Сука ты, — сказал он.

А это сколько угодно. Это в мою характеристику не впишут.

На том и порешили. Суть дела в отличие от преамбулы я изложил быстро.

— Главное, не допускай их в рубку и к якорям, — в заключение повторил я, — если они уведут судно, наша карта бита.

Сам я, спустившись к небольшой, впадавшей в море речке, начал собирать бутылки. Нет, я не хотел богатеть за счет сдачи дармовой посуды, я хотел разжиться дополнительным оружием.

Как я и рассчитывал, бандиты трезвенниками не были — бутылок я нашел в изобилии.

Не стало дело и за бензином. Прокравшись за кустами к бочкам с горючим, предназначенным для заправки автомобилей, я пробил одну из них сбоку ножом и заполнил пять бутылок. Горлышки я заткнул обструганными по размерам сучками. К ним привязал обрывки случайной тряпки. Фугасные гранаты системы «молотовский коктейль» были готовы. До Ф-1 они, конечно, не дотягивали, но в деле сгодиться могли.

Следующий этап операции, стопятидесятиметровый заплыв, обещал мне крепкий насморк или пулю в голову. Вообще-то я предпочитал насморк, но меня могли и не спросить.

Ближе к темноте я не без удовольствия срубал конфискованный у старика шмат копченого сала, чтобы обеспечить организм тепловыми калориями. И без удовольствия шагнул в воду. Одежду я, конечно, не снимал. Это только в кино герои-красавчики прыгают в холодную воду голяком. Понятно, им не выжить надо, а свои мужские достоинства восторженным зрительницам продемонстрировать. Более того, кроме своей одежды, я поддел снятую со старика меховую безрукавку. Лишние пять минут жизни мне не в тягость, а без красоты я обойдусь. Чем больше на мне будет надето, чем плотнее будет одежда, тем позже до моего тела доберется холодная вода. Чтобы не булькнуть камнем ко дну, я затолкал под куртку на живот пук сухого камыша, а чтобы не всплыть на поверхность, как надутый воздушный шарик, набил карманы мелкими камнями. Таким образом, я стал похож на маленькую подводную лодку. Хочешь всплыть — сбрось часть камней из карманов. Потянула вниз намокшая одежда — опять-таки избавься от части балласта. Надумал погрузиться глубже — вытяни пару палочек камыша. Прямо подводный атомоход. Жаль, с очень ограниченным районом плавания и еще более ограниченным запасом воздуха. Ну, ничего, тут мы применим старинный, придуманный еще первобытными разведчиками способ подводного дыхания через толстую соломинку. Главное — подобрать оптимальную глубину. Слишком близко к поверхности — можно ненароком бултыхнуть коленом, слишком глубоко — легким не хватит силы преодолеть давление окружающей воды. Тактику плавания я отработал за камышами на реке. Недурно, надо бы добавить лишних камней, так как морская вода более «тяжелая» и сильнее выталкивает человека. Как только солнце село за горизонт, я отправился в недалекое, но очень неприятное путешествие.

— По местам стоять, со швартовых сниматься! — скомандовал я сам себе. — Принять балласт в правые цистерны! Срочное погружение!

Нырнул. Поверхность вечернего моря почернела, и увидеть меня было практически невозможно. Плыл я очень медленно не от того, что не спешил, а от того, что хотел максимально долго сохранить тепло. Чем быстрее человек плывет, тем сильнее его тело омывается холодными водами. Я кое-как согрел протиснувшуюся к телу влагу и не желал ее менять на новую, более холодную. Все море я все равно не обогрею. Я один, а его вон сколько! Мне бы под одеждой и между слоями температуру удержать. Вот и судно. Тень от него я заметил сразу, так как плыл на спине, животом вверх. Так было намного удобнее удерживать дыхательную соломинку и контролировать глубину погружения. Обогнув корму, я приблизился к иллюминатору жилых кают и под самым бортом поднял из воды руку.

Теперь все зависело от добросовестности старика. Если он запоздает, я скоро замерзну до состояния бесчувственной сосульки и тихо опущусь ко дну морскому на радость местной трупопитающейся живности и самого дедка, счастливого, избежавшего лагерных лесозаготовок.

Но дед оказался на высоте. Ровно через секунду после моего знака пуля, пущенная из карабина, вышибла стекло иллюминатора. Я сбросил из карманов каменный балласт, вытащил из-за пазухи снаряженную бутылку, сорвал с пропитанного бензином запала полиэтилен и чиркнул вытащенной из герметичной упаковки (плотно закрытой и обмазанной сосновой смолой стеклянной пол-литровой банки) зажигалку. Вспыхнувшую бутылку я со всей силы бросил в разбитый иллюминатор каюты. Раздался звон, ахнула яркая вспышка пламени. Теперь счет пошел на секунды. Держа в вытянутой вверх руке, чтобы, не дай бог, не замочить, зажигалку, я подплыл к следующей каюте. Новый выстрел, звон стекла, вспышка запала, новый бросок, взрыв бензина.

Я играл в очень опасную, непозволительно опасную игру. Любая случайность могла погубить меня в любое следующее мгновение: прицельный выстрел боевика с палубы, упавший сверху осколок иллюминаторного стекла и — наверное, самое страшное — взрыв не попавшей в дыру иллюминатора боевой бутылки. В последнем случае я бы просто сгорел, облитый пылающим бензином. Нырнуть в толщу воды сразу я не смог бы из-за набитого за пазуху камыша.

Третья бутылка.

Топот, крики на палубе. Сейчас я увижу высунувшийся из-за фальшборта ствол. И это будет последнее, что я увижу.

— Он здесь! Здесь!

Выстрел. Звон разлетевшегося стекла и почти тут же еще один, гораздо более тихий, вскрики, падение мертвого тела на палубу.

Дед что, с двух рук палит? Карабином — в иллюминатор, «тозовкой» — в боевика? Ведь выстрелы разделяло не более четырех секунд! Как за такое время можно успеть переменить оружие, прицелиться и, судя по проклятиям, доносящимся сверху, попасть в цель? Гений! Ему бы инструктором в учебку, а не по лесам, зарывая талант в землю, шастать.

Четвертый иллюминатор. Четвертая бутылка. Все! Пора уходить. Пятую бутылку я использовать не успею. Для пущей убедительности, чтобы побольше страху нагнать, я решил забросить последнюю бутылку на палубу. Не пропадать же посуде впустую. Сильно загребая ногами, я максимально высоко высунулся из воды и, запалив тряпку, швырнул «гранату» вверх. Эффект получился потрясающий — бутылка рванула в воздухе, над палубой, над залегшими на ней боевиками, разбрызгивая во все стороны осколки стекла и горящий бензин. Как же это вышло? Это же просто бутылка и просто горящая тряпка. Нет в ней взрывателя! Как же бензин мог взорваться в целой, не разбившейся бутылке? Что за мистика?

Лишь спустя секунду я осознал, что за мгновение до взрыва я услышал выстрел. Они почти слились — хлопок и вспышка пламени. Старик? Старик! Неужели он умудрился подловить летящую в воздухе бутылку? Неужели смог попасть в нее пулей? Не дробью, как при стрельбе по летающим тарелочкам, — пулей! Это уже что-то из репертуара цирка. В жизни, в реальном бою такого не бывает!

Эту мысль я додумывал уже под водой. Расстегнув одежду, я выпустил камышовый наполнитель, глубоко нырнул и что есть силы погреб к берегу. Вынырнул, услышал выстрел с берега — не дает дедок высунуться боевикам, снова занырнул, снова всплыл, снова нырнул. Река, камыши.

Судно разгоралось, как добротный пионерский костер, освещая все вокруг ярким светом. Из иллюминаторов выплескивались языки пламени. Такой фейерверк им не остановить. Нет у них больше судна. То есть пока есть, но минут через сорок не будет. Куда же вы денетесь, бравые ребята? К нам на берег запроситесь? А мы еще и не пустим. Мы злопамятные!

Пробираясь сквозь кусты, я добежал до старика.

— Все нормально? — крикнул я. Старик молча кивнул. По палубе в огне пожара носились испуганные фигуры.

— Справа возле пожарного щита, — скомандовал я.

— Вижу, — ответил дед.

Выстрел!

Минус один.

— У носа. Плывет к берегу, — сказал я. Выстрел! Минус два.

Двое боевиков, презрев опасность, бросились к сходням. Нахрапом решили проскочить.

Минус три и четыре.

— У мостика.

— А зачем его? Он в стороне!

Как мне было объяснить старику, что теперь меня интересовали командиры. Командиры, которые видели меня возле Резидента, которые знали пусть не много, но гораздо больше других бандитов. Именно они могли поведать будущему следствию о некоторых странностях в моем поведении, именно они могли быть косвенной причиной утечки информации.

— Зачем?

— Не задавайте вопросов! — отрезал я.

Выстрел.

Следующего командира я выцелил сам.

Минус шесть.

Семь…

Восемь. Последний опасный мне командир. Ничего. Они заслужили эту участь. Они командовали бойцами, творившими зло. Они ответственны дважды. Как исполнители и как Вдохновители, отдававшие приказ. Виновны дважды, а умирают только один раз. Они еще легко отделались. Не по заслугам!

Девять. Затих пытавшийся отстреливаться боевик, спрятавшийся возле грузовых стрел.

Кажется, пора прекращать вакханалию смертей.

— Эй, на палубе! — крикнул я. — Оружие бросить на сходни! Всем собраться на носу. Стреляю без предупреждения!

Пожар, раздуваемый ветром, набирал градусы. Судно Не сулило ничего, кроме смерти.

Еще один боевик попытался спастись вплавь.

Минус десять.

— Собраться на баке!

На сходни полетели карабины и пистолеты. Бандиты потянулись к носу судна.

— Открыть заложников! — приказал я. Трюм отдраили. На палубу, суетясь и толкая друг друга, полезли заложники.

— Заложникам — к сходням! Мужчинам подобрать оружие. Один из бандитов метнулся к пленникам, схватил, потащил женщину, закричал: «Я убью ее! Выпустите нас на берег!» Ну не терпелось ему открыть счет второму десятку. Старик ткнул в него пальцем. Я согласно кивнул.

Минус одиннадцать. И опять без порчи шкуры. Заложники, истерично рыдая, что-то выкрикивая, сбежали по сходням, собрались, сгрудились в кучу на берегу. У трех оставшихся среди них мужчин в руках поблескивало оружие.

Деморализованные, испуганные, потерявшие весь свой свирепый вид боевики, прикрываясь от близкого пламени, теснились к сходням.

— Спускаться по одному, — крикнул я. — При попытке к бегству — стреляю.

И для пущей убедительности сделал выстрел над самыми головами. Боевики инстинктивно пригнулись.

Спасенным заложникам-мужчинам я приказал встать с двух сторон поодаль от сходней. Двое — один с повадками отставного офицера, другой — охотника — с оружием обращаться умели. Им нести охрану. Третьему и женщинам обыскивать и вязать преступников.

— Ну что, дедок? Я тебе больше не нужен? Сам справишься? — спросил я не без озорства в голосе. — Вон ты какой, в одиночку целый корабль захватил!

Старик, не отрываясь от прицела «тозовки», поморщился, сплюнул досадливо в сторону.

— Ладно, не держи зла! Но помни, в тундре погода холодная, а печка в бараке одна на всех. Это я кроме шуток! Я свои слова держу и щадить, если что, не буду.

— Это я видел, — проворчал дед. — Тогда все?

— Все.

— Будь. А где пленных разместишь? — уже уходя, на всякий случай спросил я.

— Не твоя забота, — огрызнулся дед, но вдруг размягчел: — Лес большой, стволов на всех хватит.

Я представил, как будут высиживать, обвив ногами березки, бандиты, и расхохотался. После таких сидений им скамья подсудимых будуаром представится, а прокурор в сравнении с дедом — отцом родным.

— Я пошел.

— Ступай. Только в лесу не заблудись, — буркнул дед. Ну что поделаешь, вредный старикашка, не может, чтобы за ним последнее слово не осталось.

— А за подарок все же спасибо, — поблагодарил я.

— За какой?

— За тот, который жизнь! — ответил я, забросил на плечо карабин и пошел от берега. Мой путь был в город. Мне еще надо было повидаться с Резидентом. Люб он мне стал. Вот не скажу чем, а люб. Жаль, без взаимности! Ну да ничего, я ухажер терпеливый.

Время торопило меня. Я должен был успеть добраться до города раньше, чем бандиты обнаружат остов сгоревшего судна и пропажу всей его команды. От одной-двух случайно вернувшихся на базу групп боевиков старик с помощью поставленных под ружье новых рекрутов отобьется, а вот от целенаправленной карательной экспедиции, призванной замести следы преступления, вряд ли.

Но еще мне следовало спешить, чтобы застать Резидента врасплох, до того, как он узнает о случившемся и, поняв, что его противник жив, примет упреждающие меры. Сейчас, когда я утратил главный козырь, когда моя внешность перестала быть терра инкогнита, единственной возможностью прорваться к объекту была внезапность. Внезапность диктовала всю тактику операции. Позволить себе недельную прогулку по тайге я не мог. Скорость стоила риска. Зная из рассказов старика примерное местоположение ближайших поселков, я направился к второстепенной грунтовке, связывавшей лесхоз с другой, более оживленной магистралью.

Выбрав на дороге разбитый, в глубоких ямах участок, я засел в ближних кустах. Две машины пришлось пропустить. Третья — бортовой, приспособленный для перевозки горюч — ки «урал» — подходила мне как нельзя лучше. Я дождался, когда он притормозит перед препятствием, и легко заскочил в кузов. Опасаясь возможной проверки, я забился между огромным, в треть борта, баком и пустыми двухсотлитровыми бочками, закрывшись сверху вонючей, пропитанной соляркой ветошью. Едва ли бандиты станут марать руки о такой невозможно противный мазут. Через три часа я был на трассе. Еще через два — на окраине города.

Вспомнив курсантскую молодость, я в первую очередь направился в сберкассу за «своими» снятыми посетителями со счетов и неосторожно положенными в наружные карманы деньгами. Во вторую — в магазин, где обзавелся подходящей мне для дела одеждой. В третью — в баню, где смыл с себя солярный запах. Четвертый пункт обязательной программы — обзаведение надежными документами — я пока отложил. Я очень спешил. Каждая секунда стучала гвоздем, вбиваемым в гроб, против меня. Если планируемая операция сорвется, документы мне будут все одно ни к чему. Между походами в сберкассу, магазин и баню я успел сделать три анонимных звонка в милицию, безопасность и исполком по поводу счастливо спасшихся во время авиакатастрофы пассажиров. Я очень надеялся, что поднятый по этому поводу шум и организованная спасоперация отобьют охоту у бандитов строить планы мести.

К Резиденту, опять-таки из соображений экономии времени, я решил подбираться без обычной в таких ситуациях подготовки. Нахрапом. В лоб. Это был тот случай, когда хождение вокруг да около не в пользу. Или пан, или, уже окончательно и бесповоротно, пропал! Я знал, где он живет, знал, что рано или поздно он там объявится — значит, там и ладить засаду. Лучше всего было обосноваться у соседей напротив по лестничной площадке. Они были натуральные, без второго дна. Это я установил во время еще тех, положивших начало всем последующим приключениям, наблюдений. Два старичка пенсионера, изредка посещаемые детьми. Жалко было их тревожить своим бесцеремонным визитом. Но дело превыше эмоций.

На операцию я шел снова через общественный туалет, где уже в который раз за последний месяц изменил внешность. Жизнь, как у популярного артиста, который из гримуборной не выходит. Действительно, в буквальном смысле «грим в уборной».

На этот раз я работал с особой тщательностью, так как был уверен, что наружная слежка за подъездом ведется. Не полный же ротозей мой противник! Пока он собственными глазами моего тела не увидит, страховка будет действовать. Я бы на его месте не только посмотрел, но еще и пощупал, и пальцем поковырял, чтобы на «куклу» не нарваться. Так что сидит где-нибудь в укромном месте шпик-соглядатай. Непременно сидит! Дай бог, чтобы один. А когда до Резидента докатится эхо происшедших событий, их дюжина будет. И еще полета на ближних перекрестках. Сейчас Резидент себя бережет, а тогда меня ловить будет. А это далеко не равные по значимости цели.

В последнем случае он не поскупится, так что надо успевать.

Из гримтуалета выходил не я, выходил неблагодарный сын собственных, живущих по соседству с Резидентом родителей, лет тридцати молодой человек в типичной для него одежде, с типичной для него походкой и манерой держаться.

Хорошо нам память в учебке натренировали. Больше месяца назад и всего два раза я его видел, казалось, за ненадобностью забыл напрочь, ан нет, приспичило — все до последней мелочи вспомнил. Даже неродную, отличающуюся цветом и формой пуговицу на куртке! Даже перстень на безымянном пальце. Конечно, полного портретного совпадения при столь ограниченных технических возможностях я добиться не мог. Но общего сходства — вполне. В сутолоке по характерному внешнему облику, по индивидуальному почерку движений и жестов. Ступил именно так, а не иначе, повернул голову, кашлянув, прикрыл рот по-особенному рукой, и мы понимаем, что это наш знакомый. Используя эти внешние атрибуты, характеризующие личность, я и стану перестраивать свой облик под требуемый образец. А для страховки (ведь не все же мелочи поведения другого человека я могу вспомнить) к подъезду я подойду не один. Подгадаю еще одного-двух визитеров и, глядишь, в толпе проскочу. Внимание, рассеянное на два-три объекта, настолько же теряет свою остроту.

По крайней мере двух шпиков я выделил из толпы, продвигаясь к объекту. Они мазнули по мне взглядом, «узнали» (значит, не разучился я еще рисовать) и стали шарить глазами дальше. Конечно, если бы они наблюдали пристально, то заметили бы ошибку, но сзади напирала требующая особого внимания группа незнакомцев. Под ее прикрытием я и проскочил.

Позвонив в «родительскую» дверь, я отступил назад и, чтобы прикрыть лицо (мать — не шпики, она сына тридцать лет изучала), стал озабоченно тереть лоб. Мне поверили — дверь отворилась, и я мгновенно протиснулся внутрь. Женщина, конечно, никакого сопротивления не оказала, только ойкнула и тихо опустилась на стул, когда я продемонстрировал специально приобретенный для этой цели топорик. Женщина была достаточно интеллигентна, чтобы вспомнить красочные криминальные описания Достоевского. Ну, не отключать же ее в самом деле ударом кулака в грудь. Неловко как-то. Десять раз извинившись, я привязал хозяйку к стулу и вместе с ним перенес в дальнюю глухую комнату, предварительно заклеив рот широкой полосой лейкопластыря. Те же манипуляции я провел с ее до последнего мгновения мирно спавшим мужем.

— Сидите тихо, — очень вежливо попросил я, — не нервничайте. Ни ваших жизней, ни ваших вещей я не возьму. Я просто поищу кое-какие ценности, спрятанные здесь первыми жильцами. Уж так получилось. Как найду, тихо исчезну. Договорились?

Хозяева согласно закивали головами. Я бы тоже на их месте согласился.

Для пущей верности я зашторил окна, включил громче приемник и перешел в коридор. Это был мой новый НП. Два часа я неотрывно наблюдал в «глазок» лестничную площадку. Резидентская дверь внешне ничем не отличалась от прочих, но сутью приближалась, могу поспорить, к дверце среднего банковского сейфа. Ни отмычкой, ни домкратом такую не возьмешь. А если и откроешь, специальный электронный сторож зафиксирует проникновение помещение чужого. Нет, в лоб на такое препятствие лезть не резон. Дождемся провожатого.

И я ждал. Такая наша работа. 99 процентов времени забирает ожидание. 17 раз по площадке проходили люди. Дважды задерживались, но, не позвонив и не постучав, уходили. Наконец из-за наблюдаемой двери вышла роскошная, в роскошной же упаковке, женщина. Ну вот, а я подозревал, не скопец ли на идейной почве Резидент. Оказывается, нет. Очень даже в норме мужик. Где же ты, красавица, три недели назад была? Что-то я тебя не упомню. Не иначе как от чужих глаз в Сочи тебя упрятали. Вон как загорела.

Резидентскую пассию сопровождал свирепого вида, с оттопыренным внутренним карманом молодец. Это правильно, такое тело без хранителя оставлять опасно. Хитрец Резидент. Приставил человечка не столько от опасностей фифу оберегать, сколько от соблазнов. Налицо злоупотребление служебным положением. Широко живет Резидент. С нашим братом, честным служакой, не сравнится. Мне любимую собаку иной раз накормить проблема, а этот целую банду служб содержит. Видно, хорошо платят за измену.

Я подошел к окну. К тому же ее и казенная машина развозит! Красивая жизнь. А может, это не Резидент — злоупотребитель, а я лопух? Может, мне, как региональному представителю, все это: машины, телохранители и тройка подобных красоток — по штату положены? Может, Контора меня обкрадывает, еще к тому же урезая на каждую операцию смету чуть не вдвое? Дама с охранником вернулась через час. Сунула «хитрый» ключ в замочную скважину. Пожалуй, пора. Я распахнул дверь, возможно шире разведя руки и уголки губ, закричал:

— Здравствуй, хозяюшка! — Телохранитель напрягся, потянулся к карману, но тут же расслабился. Он узнал меня. Вполне понятно. Он знает, как минимум по фотографиям или видеокассетам, всех жителей подъезда и их постоянных гостей. Такая у него работа.

— А я беспокоюсь, куда она подевалась? А она вот она! — шумел я, играя в меру пьяного и оттого не в меру дружелюбного соседа. — А это кто? — потянул для пожатки растопыренную пятерню.

Охранник брезгливо поморщился. Об исполнении служебных обязанностей в этот момент он забыл. Не распознал он в пьяненьком недомерке-соседе угрозы. И напрасно. Не пришлось бы ему, согнувшись в три погибели и хватая губами воздух, лежать на затоптанном, грязном и холодном полу лестничной площадки.

— Давай, давай, соседушка, открывай, — подбадривал я растерявшуюся от таких перемен дамочку. — А то твой дружок, — кивнул я на отключенного телохранителя, — стынет. Ну!

Резидентская пассия повернула ключ, открыла дверь. Я вытянул из кармана телохранителя пистолет — ого, «стечкин»! — и втащил его хозяина внутрь.

Ворочая бесчувственное тело, я продумывал тактику разговора с дамой. Вначале напугать, потом подольстить или, наоборот, сперва подольстить, потом напугать? На испуг в чистом виде женщины поддаются редко. Им в отличие от мужчин небезынтересна личность нападающего. Злодею с внешностью и манерами великосветского повесы они презентуют свои ценности с большей охотой, чем замызганному дворовому хулигану. Спросите, от кого женщина предпочтет принять смерть, и 99 процентов ответят, что лучше бы от романтического, вот с такими глазами, такими плечами и прочими романтическими атрибутами героя. Мужчинам же гораздо важнее, не кто, а что у них забирают. Более того, даже в момент смертельной опасности даму интересует, какое рпечатление она производит. Грабитель — он хоть и грабитель, а тоже в штанах ходит.

Нет, к женщине, если не хочешь заиметь в ее лице вечного врага, надо подходец иметь.

— В общем, так, милая соседушка, — сказал я, закрыв дверь и убедившись, что квартира пуста, — попал я в такую передрягу, что вынужден тебя просить мне помочь.

На «ты» — это обязательно. Это доверительно, почти интимно. Это действует. Особенно на таких избалованных вниманием и великосветским этикетом дамочек. Никакой размазни. Никаких там «вы» и «будьте любезны». Вежливое, но твердое — «ты»!

— С тебя требуется одно — молчать!

Кажется, она даже разочаровалась. Такое романтическое начало из-за такой пустячной просьбы.

— Грозить тебе смертью не стану. На такую красоту руку поднимать — грех великий.

Вот она и лесть. Расслабилась? А теперь страхом, как ушатом холодной воды. Лесть без страха — это флирт. А во флирте женщину не переиграть.

— Смертью грозить не буду, а вот личико бритвой исполосую. И не станет такой сказочной красоты. Одни шрамы.

И обязательно подтвердить угрозу действием. Без этого тоже никак не обойтись. Словесные угрозы — это не по-мужицки. Порычать, пошуметь и ничего не сделать — только свой имидж злодея попортить. Женщина в мужчине — хоть в сказочном принце, хоть в ночном бандите — силу ценит, неотвратимость поступка.

— Блузка дорогая? — спросил я.

— Да. Французская, — автоматически ответила резидентская красотка, не понимая, при чем здесь это.

— Очень жаль! — сказал я, одним движением от шеи к животу раздирая блузку в клочья.

Такое женщин убеждает стопроцентно. Ты можешь на ее глазах зарезать десяток людей, и все равно это не впечатлит ее так, как безжалостное уничтожение модной, хорошо сшитой, престижной и дорогой вещи! Этот поступок сродни вандализму, преступлению против человечества. Вот так, не раздумывая — раз и все! Ужас! Он готов на все!

— Это чтобы ты иллюзий не испытывала, что я свои обещания не держу, — объяснил я, задерживая, надолго задерживая вожделеющий взгляд на открывшейся груди. Это в компенсацию материального убытка моральным приобретением. Без этого я стал бы просто злодеем, а мне надо быть интересным злодеем. Подумаешь, блузка, их еще дюжину купить можно, важнее, что под ней. Что женщину беспокоит больше — она сама или надетая на ней одежда? Да ни одна самая захудалая дама, случись такое, не махнет свою, к примеру, осиную талию или стройные ноги на весь гардероб от Кардена. И правильно. Для чего ей красивая оболочка, если под ней отвратная суть. Моя дама, конечно, ойкнула и закрылась, но мой восхищенный взгляд оценила. Она и прочие части своего туалета ради подобного взора не пожалела бы, да я на них не посягал.

От поэзии взаимоотношения полов я перешел к прозе производственной деятельности.

— Хозяин когда объявится? — спросил я.

— Скоро.

— Тогда переоденься по-домашнему и приготовь чай, — распорядился я, — у тебя гость в доме!

— Переодеваться, конечно, придется при вас? — фыркнула она.

— Безусловно!

Не лишать же женщину удовольствия.

Хозяин позвонил через полчаса.

— Ты дома? — спросил он.

— Да, — ответила моя подопечная, косясь на опасную бритву, которой я демонстративно подрезал ногти.

— Все в порядке?

— Да.

— Я буду через десять минут.

Ради этих двух «да» и записки, которую я заставил ее написать — «Я буду через минуту», — я и распивал чаи в чужом доме с миловидной, но, в общем-то, совершенно неинтересной дамочкой. Чужой дамочкой. И грудь у нее, к слову, не очень-то и роскошная. Так — серединка на половинку.

Пассия вместе с охранником перекочевали на стульчики в квартиру напротив. Так они и сели друг против друга, выпучив глаза и сомкнув рты, как в сеансе одновременной игры.

Я тщательно убрал в квартире все следы неуставных действий и, встав за портьерой, стал ждать. Приход Резидента был не таким, как я предполагал. Совсем не таким…

Он открыл дверь. Он прошел в кухню. Он прочитал записку. Но он не успел еще снять пиджак, как в дверь позвонили. Три сводящих на нет мои планы гостя ввалились в квартиру. Четверо против одного — это если не безнадежный, то очень жесткий расклад.

Я плотнее обхватил рукоять трофейного «стечкина» враз вспотевшей ладонью. Без шумовых эффектов мне, похоже, не уйти.