Обет молчания Ильин Андрей

Он успел завалить еще одного противника, прежде чем, увидев новую подъехавшую машину, выдернул из гранаты чеку. Ревизорская бригада самоликвидировалась в полном объеме: сначала аппаратура, потом обслуживающие ее люди. И все же охраннику не повезло. Он допустил серьезный брак. Он не хотел стрелять в знакомые лица. Он доверился гранате, а не пистолету, позволявшему проконтролировать свою работу, и один из обреченных остался жив. Тяжелораненого технаря попытались вернуть с того света с помощью спешно вызванной реанимационной бригады. Но он, понимая, чем это будет чревато, только плевал кровью в лица врачей и рвал из вен трубки. Он умер и лишнего слова, кроме Матерных проклятий, не сказал. Дурацкая операция не принесла ничего, кроме трупов, позора и шума. Дело с немалым трудом замяли: изобразили дорожную аварию, столкнув «уазик» с идущим на полной скорости «КрАЗом»-бензовозом. Такой фейерверк устроили, что, кроме горстки пепла, ничего найти было нельзя. Еще два дня силами бесполезных в деле легкораненых собирали отстрелянные патроны и гильзы.

«Уазик» раскатали, дело замяли, но к решению проблемы не приблизились ни на йоту. Контролер так и остался на свободе, так и остался невидимкой. Единственный результат всего этого тарарама работал на него — силы, на которые мог опираться Резидент, за счет убитых и раненых уменьшились чуть не на пятнадцать человек. И это когда каждый человек на счету, когда предстояло перекрывать все въезды-выезды из города!

Резидент, не желая никого видеть и выслушивать столь же идиотские, как и захват ревизоров, планы, заперся в своем кабинете. Он понимал, что был единственным человеком, способным противостоять Контролеру. Среди всей этой мелко — и крупномафиозной швали он один был профессионалом. Один. Другим — Контролер. У них была одна школа, одни учителя, одинаковый стиль мышления, они играли по единым, известным только им правилам. Они были похожи, как близнецы, только жизнь развела их по противоположным знакам: одного — в плюс, другого — в минус. Только он мог понять ходы противника, попытаться отыскать в его обороне уязвимое место. Помощников у него не было и быть не могло. В принципе все прочие люди мыслили иначе, не обязательно хуже, но иначе. Они никогда не смогли бы понять логики поступков людей, подобных Резиденту и Контролеру.

Так же, как не смогли понять поступок подорвавших себя гранатой ревизоров. Зачем, если можно было еще бороться, отстреливаться, наконец, торговаться? Они искали в зависимости от своего интеллекта и воспитания корыстные или героические мотивы и тем загоняли себя в тупик. Ни выгода, ни романтизм не могли двигать ими. Ими руководил затверженный, усвоенный на уровне рефлексов устав и расчетливый, на грани цинизма, реализм. Если прямой, наиболее рациональный способ решения проблемы требовал лишить какого-либо человека жизни — он умирал. Если требовал самоубийства самого агента — тот, не задумываясь, кончал с собой, как это сделали ревизоры. Это не было ни ужасно, ни печалено — это было выгодно Делу. Это было самое простое и действенное и потому предпочтительное из всех прочих решение. Так мыслил Резидент, так мыслил Контролер. В этом особом стиле мышления и следовало искать точки соприкосновения. Искать выход.

Резидент поставил себя на место Контролера. Что бы сделал в его положении он? Вернее, что бы он не мог не сделать? Он бы не мог покинуть поле боя, не подобрав хвосты! Он должен максимально чисто убрать после себя территорию. Куда там лондонскому дворнику, с него за пропущенную соринку не спросят, а со спецов, случись такое, голову снимут вместе с погонами. Это значит, что хотя бы один раз Контролер объявится возле объекта. Он попробует изъять приемники, промежуточные передатчики, снять микрофоны. Даже после самоликвидации они представляют улику. В крайнем случае он попытается узнать, стоят они еще на месте или нет, понять, насколько близко к нему подобрались преследователи. Конечно, он их не изымет и не снимет. Он очень осторожен и наверняка учует слежку за версту. Но придет. В этом Резидент был уверен.

Это рефлекс. Это не объяснимая логикой тяга, ведущая преступника на место совершенного им преступления. Как лиса, уходящая от погони, метет свой путь хвостом, так и он будет стараться уничтожить ведущие к нему следы-улики. Не сегодня, так завтра он пройдет здесь. Его не надо искать, его надо просто ждать.

Но как среди многих прошедших по улице прохожих найти одного-единственного неизвестного человека? Как узнать среди тысяч текущих мимо лиц одно, которое к тому же совершенно неизвестно?

Безнадежное, бессмысленное занятие. Отловить и допросить все эти тысячи? Утопия. Потянуть за каждым «хвост» слежки? Тысячи «хвостов»? Даже если за одним человеком пустить одного шпика — таких сил не наберешь.

Но должен же быть выход! Не бесплотный же дух Контролер. Не невидимка же в самом деле. Должен же он, пройдя здесь, оставить хоть какой-то самый малый след.

След!

Оставить след…

Следы…

Резидент снова и снова проговаривал зацепившее его слово, вертел его и так и эдак, пробовал на вкус. След. Что-то было в нем очень тревожное, приближающее к решению проблемы. След в жизни. След за горизонт. След, оставленный на земле.

Ну, конечно, следы! Человек ходит по почве, по земле ногами! Он не птица, он не умеет летать, ему нужна опора, в нее впечатывает он каблуки. «Топ-топ, топает малыш». Как в песне. Идущий человек всегда оставляет следы! Это неизбежность, которую не научились избегать даже спецы…

Ноги.

Вот оно, решение!

Резидент вызвал физика. Физик использовался редко. Он давал такие советы, какие никто, кроме него, дать не мог. Резидент ценил узких специалистов. Иногда они были незаменимы. Иногда они были ценнее целой роты боевиков. Он ценил их и потому прикармливал. Не очень жирно, но методически. Физик работал заведующим кафедрой в местном техническом университете. Когда-то ему срочно понадобились деньги, и он попал на крючок. С тех пор он время от времени подрабатывал в неизвестной ему организации, выполняя не всегда понятную ему работу. Он подозревал, что работает «на безопасность». Ему так было удобнее.

— Что произойдет, если улицу полить раствором радиоактивной жидкости? — спросил Резидент.

— Полгорода схватит дозы.

— Это второстепенно. А можно ли будет читать следы ушедшего человека?

— Если концентрация будет достаточной.

— Посчитайте насыщенность раствора и подготовьте двадцать приборов, способных принимать сигналы с расстояния до двух метров. Сколько на это потребуется времени?

— Неделя, — ответил физик.

— Пять часов! — объявил Резидент. — За каждую сэкономленную минуту вы получите один процент от общей суммы, за каждую просроченную минуту мы снимем полтора процента.

— Это невозможно!

— Это возможно. На этом листе напишите все, что вам нужно…

Приборы были готовы через четыре с половиной часа. Это стоило Резиденту трети резервного фонда. Но это стоило того!

Поперек всех улиц и переулков, по всем мостовым и тротуарам, где мог пройти Контролер, был разбрызган радиоактивный раствор. Ширина фонящих полос была выбрана таким образом, чтобы даже очень широко шагающий человек ступил на нее дважды. То есть чтобы запачканными оказались обе подошвы обуви.

Радиация не имела ни цвета, ни запаха, она не была различима для человека, не имеющего специального прибора. Она никого не могла насторожить или напугать. Радиация не напоминала клей, грязь или липучку вроде репейника, но она намертво прилипала к обуви. И, ступив на нее раз, человек тащил ее дальше, куда бы ни шел. Тысячи невидимых всем, невидимых Резиденту следов расползлись по городу во все стороны. Где-то на остановках и перекрестках они кучковались, образуя пищащие радиоактивные лужи, где-то расходились по одному. Каждый человек, в тот день ступивший на меченый асфальт, нес легко читаемую информацию об избранном им маршруте. Их были тысячи, меченных невидимой меткой прохожих. Много, но уже не первоначальные триста тысяч! Это была уже совсем другая цифра. С ней можно было работать. Можно было надеяться на какой-то результат. Конечно, внешние шпики, охранявшие Зону, его не узнали. Они не могли его узнать, потому что не представляли, кого искать, но это было уже неважно. Хотел того Контролер или нет, он, переступив невидимую контрольно-следовую полосу, дал начало следу, который неизбежно должен был вывести к нему. Он сам, своими собственными ногами вырисовывал стрелку, указывавшую его путь! Невидимка лишился своего главного преимущества — невидимости!

Дальнейшее было делом техники.

На подходах к вокзалам, аэропортам, на перекрестках магистральных дорог, на остановках встали «слухачи». Молодые симпатичные парни тащили в руках над самой землей спортивные сумки и «дипломаты», на поясах у них болтались плейеры, в ушах торчали наушники. Они не привлекали ничьего внимания. Нормальные парни. Ходят или стоят на месте, кого-то поджидая, балдеют, слушая только им известную музыку. Ничего необычного. Необычное было в «дипломатах» и сумках — чувствительные, настроенные на нужную волну счетчики Гейгера. К ним через неработающие плейеры тянулись провода наушников. И слушали парни не очередную модную попсу, хотя и пританцовывали ногами в такт незвучавшей мелодии, — слушали чужие следы. И как только в наушниках раздавались щелчки при приближении какого-нибудь прохожего, они давали условный знак, и вдогонку тому прохожему, отделившись от недалекой веселой компании или выйдя из ближайшего магазина, шел опытный «топтун».

Так из огромного высеивалось малое. Множество людей, испачкав радиацией подошвы, разошлись по делам. Тысячи — по работам и магазинам, сотни — по домам, десятки отбыли за пределы города. Всего-то десятки.

Если быть совершенно точным — девяносто шесть Человек!

И среди них был Контролер. Резидент рассчитал правильно. Контролер не мог задерживаться, ему нужно было как можно быстрее покинуть смертельно опасный город, и, значит, он не мог миновать контролируемых «слухачами» транспортных развязок. Резидент ждал результатов. Вся информация через телефонную, радио — и курьерскую связь стягивалась в его кабинет. Пять диспетчеров, не отводя от столов взглядов, не отрывая от ушей раскалившихся трубок, вели черновую выбраковку поступающих сообщений, отбрасывали явную шелуху, уточняли подробности, в конспективной форме переносили услышанное на бумагу, ставили в зависимости от степени интереса возле каждого пункта один, два или три восклицательных знака. А если сомневались — вопрос. Зам. Резидента анализировал уже предварительно просеянную информацию, сводил листы воедино и подавал на стол шефу. Решение должен был принимать он. И все равно, несмотря на предварительное высеивание и обработку, выходящие объемы были огромными. Уследить за динамикой событий было почти невозможно.

— Номер семь. Блондин. Выше среднего, тридцати-сорока лет. Глаза карие. Шрам. Фамилия выясняется. Купил билет до Москвы. Возвращается в город…

— Номер восемьдесят четыре. Шатен. По паспорту Степанов Семен Иванович…

— Номер пятьдесят три и номер одиннадцать. Встретились с группой людей…

— Номер… номер… номер…

Из девяноста шести направленных из города следов треть в силу возраста, комплекции и внешнего облика их хозяев и тому подобных объективных обстоятельств отпала сразу. Еще треть подозреваемых удалось проверить на месте, идентифицируя их через родственников, место работы и другие внушающие доверие каналы. Осталось около тридцати попадающих под подозрение объектов.

И все же Резидент допустил ошибку — опасаясь, распорядился в первую очередь проверить аэропорт, поезда дальнего следования, межобластные автобусы и магистральные дороги. Он пытался захлопнуть каналы, по которым беглец мог уйти разом и далеко. Но, словно что-то почуявший, Контролер не воспользовался быстрым транспортом, предпочтя медленную, но верную скорость черепахи мгновенному, но опасному скачку газели. Кто мог предположить, что, стремясь возможно поспешнее покинуть подконтрольную Резиденту зону, он станет забираться в нее еще глубже?

До местного задрипанного и загаженного автовокзала «слухачи» добрались в последнюю очередь. Не столько в надежде на результат, сколько для очистки совести туда послали снятого с основного направления человека.

— Быстро смотайся туда и обратно. На все — час! В это время все прочие лихорадочно разрабатывали двенадцать наиболее перспективных, как им тогда представлялось, следов.

Но подозреваемые отпадали один за другим. Сыскари тянули пустышки. Именно тогда тот, посланный наудачу дозиметрист, доложил о следе, обнаруженном на платформе местного значения. Мало ли какая приехавшая из деревни бабуля обежала магазины, не поленилась, добралась чуть не через весь город до подконтрольного района, испачкала подошвы стоптанных бот и, затоварившись, отбыла обратно до своей любимой деревни. Были более перспективные участки. Но по мере отбраковки следов Резидент все чаще возвращался мыслями к автовокзалу. Он затребовал узнать расписание движения всех автобусов и места их стоянок возле платформ. Сопоставив точки и время нахождения на платформе грязных следов, он вычислил искомый автобус и конечный пункт его движения.

Туда, повинуясь какому-то безотчетному подозрению, он послал человека с плейером. Тот должен был выходить и слушать каждую остановку. Скорое сообщение сыскаря рвануло бомбой — в той деревне, куда шел автобус, следы не повели ни к одному дому. Они долго топтались по базарной площади, зашли в магазин, дощатый туалет и снова вернулись на остановку.

Пассажир местного автобуса ехал в никуда! Далее следы обрывались. Резидент обложился справочниками, картами, расписаниями и быстро установил, что через десять часов после приезда в деревню искомого автобуса с той же остановки уходил другой автобус, направляющийся в соседнюю область.

Резидент спешно направил несколько поисковых групп в неподведомственный ему областной центр. Он был почти уверен, что напал на след, но тем не менее разработку прочих направлений не исключил: мало ли какие бывают совпадения. Может быть, этот странный пассажир предпочел такой окольный и долгий путь из соображений экономии. Может, у него водитель автобуса деверь, который на этом основании взял его без билета. Может быть, он краевед, или психбольной, или эта деревня дорога ему как память детства. К чему гадать? Надо ждать сообщений. И сообщение поступило.

Поисковики, проверяя счетчиками вокзалы и аэропорты, наткнулись на стукающий в уши след. Это был один-единственный след на целый город. Всего лишь один, так нужный Резиденту след. Один, а не несколько тысяч, как было в начале операции.

«Слухачи» шли по нему, как собаки-ищейки по хорошо натоптанной волчьей тропе. Они должны были настигнуть Контролера через час, через полчаса, через минуту. Но они опять опоздали. Контролер успел переодеться. Счетчик Гейгера привел к мусорному баку. Сыскари нашли аккуратно запакованную в бумагу фонящую обувь и одежду. След прервался, но сомнений не оставалось: не найдется ни одного здравомыслящего человека, способного вдруг по какой-то непонятной прихоти выбросить в мусор полный комплект еще вполне приличной одежды. Это мог быть только Контролер. Он был рядом, в нескольких метрах. Но он был все еще неизвестен.

Наверное, «дома», где все было схвачено. Резидент решился бы на облаву: закупорил входы и выходы аэровокзала, отсеял подозрительных и тем или иным способом дознался До правды. Но здесь была не его территория, и как бы отнеслись органы к захвату среди бела дня целого вокзала, можно было только гадать. К тому же Контролер, почуяв неладное, мог сбросить интересующую Резидента посылку или придумать еще какую-нибудь гадость, до которых он, как показал опыт, был большой выдумщик. Нет, Контролер нужен был в комплекте с товаром, желательно застигнутым врасплох и очень желательно не в городе, где трудно контролировать ситуацию в целом и его действия в частности.

Он нужен был на «необитаемом острове», где, кричи не кричи, ему не смогли бы помочь ни случайно подвернувшиеся представители органов правопорядка, ни доброхоты-прохожие, бросившиеся на призыв о помощи. Он нужен был там, где подведомственные Резиденту люди могли контролировать ситуацию.

Резидент знал такие места, но он все еще не знал Контролера! И, значит, чтобы не потерять единственного интересного хозяину гостя, тот должен был зазвать на вечеринку всю его компанию. Захочет ли эта компания — вопрос второй.

Резидент определил следующую задачу — вычислить рейс, на котором может отбыть Контролер, и изолировать его до установления личности вместе со всеми пассажирами, исключая детей и уж совсем немощных стариков. Первое было нетрудно: из не очень-то бойкого расписания заштатного, оттертого на второй план новым аэровокзалом-гигантом аэропорта было ясно, что в ближайшие часы ожидается только один рейс «кукурузника» местной авиакомпании. Резидент догадывался, что Контролер не захочет лишнее время маячить на вокзале, что, следуя старой конспиративной привычке, он постарается приехать ближе к отлету, в идеале чуть не к трапу. И еще он понял, что Контролер купит билет именно на этот, местный, совсем не совпадающий с истинным направлением его движения рейс. Резидент научился понимать преследуемую жертву, уловил логику его поступков — он всегда выбирал очень дальнюю, окольную, но на самом деле очень прямую дорогу. На его месте Резидент поступал бы точно так же. В деле, которым они занимались, прямо не всегда означало быстро.

Второй пункт программы — изоляция нескольких десятков собирающихся лететь этим рейсом пассажиров — был много сложнее. Как их изъять из нормальной жизни и при этом избежать протестов, скандалов, опасного сопротивления, вмешательства властей? Как нейтрализовать родственников пропавших? Как убрать случайных свидетелей? Как транспортировать их на тот самый остров?

Выход был простой и элегантный — позволить пассажирам сесть в самолет, в который они сесть хотят! Тогда не надо их запугивать, тащить, отстреливаться от встрянувшей милиции, отмазываться от свидетелей. Они придут туда, куда надо, по собственной воле, собственными ногами. Они предъявят билеты, рассядутся по местам и в это мгновение будут изъяты вместе с самолетом. Товар принят согласно описи, надежно упакован и в полной целости и сохранности едет, точнее летит, в пункт назначения. Дело за малым — за самолетом.

Резидент приказал доставить ему пилота, подвизавшегося у местной мафии на левых полетах на левом же самолете в дальние стойбища для обмена водки на мясо, шкуры и песцовый мех.

Пилота притащили через двадцать минут в состоянии жесточайшего алкогольного похмелья. Он еле двигал руками, ногами и совсем не двигал языком. Он был в переходном от живого человека к трупу состоянии.

— Я даю час на его поправку, — приказал Резидент, — делайте что хотите, хоть перелейте ему всю кровь, хоть жарьте на огне. Его дальнейшее здоровье меня не интересует. Мне он нужен только на один день. Через час доложите результат. Если он умрет в процессе лечения, я с вас не спрошу. Если он будет жив, но не сможет держать штурвал самолета, полетите вы. Все!

Через час пилот, бледный как смерть, слегка покачиваясь на ногах, но в здравом уме и памяти стоял перед Резидентом.

— Этому — кофе и рюмку коньяка. На сбор — четыре минуты.

В это время неизвестный, проникший на взлетное поле злоумышленник свинтил несколько очень важных гаек с мотора уже готового к полету «Ана». Диспетчер срочно вызвал бригаду ремонтников. Рейс был отложен на десять часов.

В это же время несколько мужчин за бешеные деньги перекупили у многодетной мамаши, древней старушки и старика посадочные билеты, проведя их как положено: одни сдали — другие приобрели, через кассу. Свободных мест в самолете не оставалось.

За пять минут до отправки была проведена подмена пилотов. Вел переговоры, принимал машину, запрашивал взлет один экипаж, а взлетал уже другой. Резидент хотел быть уверенным, что самолет полетит туда, куда нужно. Ему надоели непредвиденные случайности.

Внешне все выглядело досадным недоразумением на летном поле: в нарушение инструкции, а чего только не может случиться во второстепенном аэропорту, возле уже загруженного пассажирами «Ана» проезжал бензозаправщик. И бывает же такое, заглох возле самой кабины, заслонив ее от диспетчерской. Пока водитель демонстративно крутил ручку, пытаясь запустить заглохший мотор, два притаившихся в ближайшей лесопосадке снайпера двумя одновременными выстрелами сняли сидевших на своих местах пилотов. Никто ничего не заметил, только на стеклах кабины объявились две аккуратные, с недалеко разбежавшимися в стороны трещинами, дырки. Под прикрытием бензовоза по специальным складным приставным лестницам в кабину, предварительно продавив стекла, влезли дублеры. Так они и летели дальше усиленным — двое живых, двое мертвых пилотов — экипажем. И все дальнейшие действия летчиков, их сопротивление и разговоры с угонщиками были не более чем инсценировкой, заранее выстроенной актерской игрой. Их никто никуда не угонял!

Они летели сами.

Силы милиции, диспетчеров и вспомогательного технического персонала аэропорта, способные помешать реализации задуманного плана, в этот момент были отвлечены жестокой дракой, неожиданно возникшей в здании вокзала.

Чуть не десяток человек с ножами и даже одним (впоследствии оказавшимся стартовым) пистолетом гонялись друг за другом по залам ожидания и служебным — «Посторонним вход запрещен!» — помещениям, грозя врагам и случайным защитникам самыми страшными смертями. Кое-как усмиренные, они раскисли, долго извинялись, вдвое заплатили за причиненный материальный ущерб и, в заключение, не без участия персонала, распили мировую, отказавшись писать друг на друга какие-либо заявления. В общем-то, они оказались неплохими ребятами.

За подробностями ужасной погони, за подсчетом изломанной мебели, выбитых стекол и нанесенных синяков никто не заметил другого, менее шумного события: похищения рейсового, бортовой номер 2119, самолета. Сам разыгранный перед и для пассажиров, а до того многократно отрепетированный угон самолета прошел без сучка и задоринки. Загрузкой в условленном аэропорту лжеинкассаторов, у которых мешки были плотно набиты не деньгами, а старыми газетами, аргументировалась причина угона. В просто захват Контролер вряд ли поверил бы. А здесь преступникам было во имя чего рисковать. Куш был солидный.

Обезвредив инкассаторов, бандиты вынужденно вступили в единоборство с отчаянными, не испугавшимися огнестрельного оружия пассажирами, впрочем, чуть не на треть такими же заговорщиками, как и они сами. Конечно, все можно было сделать тише, без «убийств» и кровавых драк, но кто бы поверил в бескровный угон. Пока кровь не заструится, пока перед глазами случайных свидетелей не выскочит чужая жизнь из разбитого тела, все происходящее будет казаться игрой понарошку. По-настоящему впечатляет только смерть. Это слишком серьезно, чтобы быть мистификацией.

Кроме задач правдоподобия, Резидент, расписывая сценарий угона, преследовал еще одну стратегическую цель — ему было важно лишить людей воли к сопротивлению. Он не мог допустить импровизированной, которая могла кончиться неизвестно чем, драки и потому организовал запрограммированную. Он шел впереди событий. Он выпустил пар, который еще даже не угрожал котлу взрывом, но который в потенциале мог его вызвать.

Тот так понравившийся своим героическим поведением нефтяник отлично сыграл свою роль. Неудивительно, ведь был он не нефтяник, а профессиональный и вовсе не бездарный, но спившийся, постепенно опустившийся и впоследствии посаженный на иглу актер. Его привлекали, когда разыгрываемая роль требовала ведения длительных диалогов и монологов, когда надо было верить тому, что говоришь. Простые боевики на таких прокалывались уже после десятой минуты. Они довольно убедительно умели молчать, умели бросать отдельные, вроде «Господа, обед подан», реплики, но терялись, когда монолог требовал импровизации или превышал две страницы машинописного текста. Для этого требовался талант и опыт. И тем, и другим актер обладал.

Роль ведущего за собой людей, оказывающего сопротивление похитителям народных ценностей лидера он играл с удовольствием. В этом было что-то эпическое, шекспировское: вместо сцены — парящий в небе самолет, массовка — вооруженные бандиты и испуганные Пассажиры, антураж — деньги, набитые в мешки, и плюс к тому его, почти премьерная, героическая роль.

Актер не задумывался, кому была нужна его роль и в каком спектакле Он призван играть. Он уже очень давно не задумывался ни над чем. Он жил мгновением: вначале мгновением игры и потом другим, еще более сладким, мгновением получения очередной заработанной дозы. Он не был опустившимся наркоманом: такой никому был бы не нужен. Его старались держать в форме и даже периодически лечили. Но он был зависим и тем совершенно подчинен своим хозяевам.

Сегодня он играл заглавную, может быть, более важную по сравнению со всеми предыдущими роль. Роль Иуды. Пока он убедителен, пока ему внимают люди — они обречены, они не способны оказать сколько-нибудь действенного сопротивления, потому что вдохновляющий их лидер — провокатор, доводящий до сведения захватчиков любой направленный на спасение план действия и тем сводящий его на нет. Давно известно, если хочешь привести людей в тупик, не плетись сзади, выбивайся в лидеры, перехватывай знамя, пусть все остальные воодушевленно топают за тобой, сами не зная куда.

Лидера для нынешних лжезаложников избрал Резидент. Теперь Резидент не опасался ничего. Он был уверен, что Контролер на борту. Даже если актер переиграет, даже если «убитые» инкассаторы не выдержат полуторачасовой неподвижности, даже если Контролер поймет, что его дурят, изменить он уже ничего не сможет. Западня захлопнута и для надежности поднята в воздух.

В жизни нет суперагентов, способных прыгнуть с летящего самолета без парашюта и остаться в живых. Но он и не успеет прыгнуть. Ему просто не позволят. Его перехватят раньше. Несколько пар надежных глаз и среди них одна пара профессионального психолога внимательно наблюдают действия и реакции пассажиров. Для того и продолжает актер разыгрывать этот фарс, чтобы по мельчайшим признакам, по мимике лица, по выражению глаз из толпы, сидящей в салоне, вычислить одного-единственного интересующего Резидента зрителя.

Возможно, Резидент не узнает, до чего докопался, какие выводы сделал Контролер, но тогда об этом не узнает и никто другой. До выяснения истины живым из этого самолета не выйдет ни один человек. Таковы реалии игры.

Резидент не спешил: время работало на него. Контролер не мог убежать, он мог только раскрыть свое инкогнито в попытке побега. Что и требовалось. Теперь нужно было только ждать результата.

Менее всего организатор столь грандиозной операции опасался вмешательства внешних сил. Он учел и это. В начале, когда план только оформлялся, эта проблема признавалась одним из самых узких и спорных мест. Что предпримет администрация, узнав о таинственном угоне вместе с экипажем и пассажирами рейсового, местного сообщения, самолета? Не поднимет ли сама, испугавшись такого ЧП, «в ружье» все наличные силы МВД, безопасности, ГО, спасателей? Не обратится ли за содействием к войскам местного гарнизона? Не запросит ли помощи Центра? И не докопаются ли они совместными усилиями до истины?

Нет, не поднимет, не обратится, не запросит. Потому что угона не будет! Будет самолет, прилетевший с требуемым грузом в нужное время, в нужное место. А для всех прочих? Для всех прочих случится авиационная катастрофа. Трагедия в небе. Такое, увы, бывает. Самолеты, они тяжелее воздуха и поэтому имеют дурную привычку падать вниз. Вот он и упадет.

Нет «Ана». Развалился по кускам над морем. Все погибли. Только расплывшееся по воде масляное пятно и кое-какие плавающие части корпуса и смогут найти спасатели. Когда заранее знаешь о предстоящей катастрофе, можно очень хорошо к ней подготовиться.

Техническую сторону легенды аварии обосновали специалисты. Они постарались учесть все: конструктивные особенности самолета, степень изношенности его механизмов и узлов, погодные условия, посещаемость предполагаемого места аварии судами и самолетами и пр. Пилоту надо было лишь в точности исполнить рекомендации: занять требуемый эшелон высоты, попасть в поле зрения нужных локаторов, привлечь внимание случайных наземных наблюдателей в заранее определенных местах, чуть сбиться с маршрута при полете над морем и, наконец, сыграть голосом тревогу, передавая несколько заранее составленных и предназначенных для ушей диспетчеров фраз, прежде чем спикировать к поверхности воды. И уже после «аварии», изменив курс на 110 градусов, над самыми волнами тянуться в условленное место на берегу. И сколько бы потом ни искали водолазы самолет и останки людей, они ничего не отыщут, потому что ничего нет — люди спрятаны на небольшом, стоящем на мелководье судне, самолет разобран и зарыт в укромном месте в землю.

Поиски продлятся еще день или неделю, а потом, в связи с чрезмерными для имеющегося водолазного снаряжения глубинами (а как же иначе, именно такая глубина для места аварии и подыскивалась) или из-за неблагоприятных погодных условий, поисково-спасательные операции будут прекращены. Членам семей экипажа и пассажиров будет выплачена единовременная материальная помощь и выдан символический, предназначенный для захоронения прах. Нет людей, нет розысков, нет проблем. Пассажиры, и среди них Контролер, окажутся в полной власти Резидента. Он сможет держать их день, два, неделю, месяц, их никто не хватится, потому что на земле их уже не будет. О том, отпустить людей впоследствии, когда будет вычислен Контролер, или найти какой другой выход из двусмысленного положения, Резидент не думал. Это было не его ума дело. Он решал чистые, как в учебнике по арифметике, задачи. Реализовывать их, подчищать хвосты предназначалось другим.

В самом деле, не может же отвечать за судьбу человека, вышедшего из пункта А в пункт Б и протопавшего согласно условиям задачи пятьдесят километров, ее автор. Может, у того гражданина от таких расстояний ноги до мяса потрутся, может, его машина собьет или хулиганы до полусмерти изобьют, что же, автора учебника, заслуженного педагога, любимца детей, под суд отдавать? Какой же тогда приговор его ожидает за другую задачу, где десять каменщиков за десять дней чуть не целое здание возвели? Ясно, что от таких перегрузок они на одиннадцатый день все в страшных муках перемерли, оставив чуть не по три сироты каждый. Так что — считать это особо тяжким, преднамеренным, с особо отягчающими обстоятельствами убийством или красивым теоретическим изыском неглупого математика?

Таким талантливым теоретиком и был Резидент. Он выдумывал задачки и находил оригинальные способы их решения. Его интересовало, чтобы сошелся ответ, а какой ценой — не суть важно. Его так учили его учителя. Он ничего не выдумывал сам.

Однако практика рождала обстоятельства, не позволявшие ему растягивать операцию на недели. Например, ее затратность. Боевики хотели за свою работу получать деньги, каждый день хотели есть. Для этого раз в три дня в дальний поселок ходила машина, которая съедала массу горючего и командировочных для водителя и экспедитора-грузчика. А еще простаивало (а команде плати, а дизтопливо доставляй) целое судно. Плюс упущенная выгода от бесполезного просиживания трех десятков задействованных в операции людей? Плюс…

— Кончай с Контролером! Сколько можно тянуть? — торопили Резидента сподвижники. — Эта волынка разорит нас вчистую.

Они были простые, как статьи Уголовного кодекса, эти мафиозники, и не понимали, что чрезмерная бережливость может быть убыточнее разумного мотовства. Сэкономленный сегодня червонец запросто может обернуться в будущем тоже червонцем, но другим, составленным не из рублей, а лет. Цифра одна — десять, а «сумма» разная! Но боевики, и корабль, и машины не принадлежали Резиденту, и он вынужден был прислушаться к мнению сотоварищей. Он вынужден был торопить события, рискуя завалить всю операцию. Предложение о пытке — никуда не денется, сам все расскажет — он отбросил сразу. Во-первых, Резидент понимал, что человек, прошедший учебку, язык лучше проглотит, чем развяжет его. А уж сопротивляться физической боли он научен. Во-вторых, под костедробильными пальцами палачей-любителей каждый запертый в трюме пассажир мгновенно признается во всех смертных грехах, вплоть до собственноручного разрушения Трои в каком-то там веке до нашей эры. Таким образом вместо одного разом объявится толпа Контролеров. Столько Резиденту не надо. Он гоняется не за количеством, а за истиной.

Отказавшись от пыток (чему бандиты несказанно удивились — у них и не такие молчуны болтали взахлеб), пришлось, идя на компромисс, согласиться на провокацию.

Это было интересно, это понравилось. Однако, как и подозревал Резидент, соблазну интеллектуального или физического участия в сопротивлении творящим насилие угонщикам Контролер не поддался, предпочтя слиться с общей серой, бестолковой для боя массой пленников. Накинул не волчью личину, а кудрявую шкуру безобидного ягненка и затесался в общее стадо. Один серый баран среди массы серых баранов. Поди еще отыщи! Актера, начинающего подозревать, что его действительно пленили, и находящегося по этому поводу на грани нервного срыва, из трюма изъяли вместе с двумя играющими роли пилота и инкассатора подручными статистами. Взамен, в качестве катализатора, усиливающего в головах бродильные процессы, заложникам дали прослушать талантливо сымитированную радиопередачу. Передача прошла с успехом, вызвав живой отклик у слушателей, исключительно для которых и была предназначена.

Дальше планы Резидента опять зашли в тупик. Заключенные в трюме могли сидеть и год. Возможные голодные бунты охрана подавит: еще бы им, здоровым, вооруженным мужикам не справиться с истощенной толпой подслеповатых от постоянной трюмной темноты заключенных. А дальше что?

Резидент не узнает истины. Контора, встревоженная пропажей целой ревизорской бригады, пришлет новую; пепел после того случившегося в результате столкновения «УАЗа» и бензовоза пожара просеют, взвесят, переберут и черт его знает чего еще не сделают и, обнаружив недостачу кое-какого оборудования, начнут искать Контролера. Весь район перетряхнут, каждого жителя перещупают, землю на метр вглубь перекопают, а не успокоятся. Им гарантия сохранения Тайны важнее трудозатрат и финансовых потерь. Нет, нужен Контролер, позарез! Черт с ним и с Тайной его, хоть бы тело заполучить. Пока Контора живого или мертвого его не отыщет, покоя не будет! А так изобразили бы несчастный случай или, еще лучше, подсыпали его пепел в общую ревизорскую кучку. Контора бы его опознала, она бы смогла: она и по составу последнего вздоха может усопшего идентифицировать, а здесь пепел. Глядишь, дело бы закрыли и продолжилась бы негромкая, но сытая периферийная жизнь.

Нет, года у Резидента не было и полгода не было. Можно потянуть с розыском ревизоров недели две-три: пока сформируют другую бригаду, пока пройдут по цепочке событий, пока проведут эксгумацию… Две точно. Но больше?

Как же заставить Контролера выказать себя? Как выманить из надежного убежища обезлички — ломал мозги Резидент. Чем он отличается от других? Внешностью? Едва ли. Контора не держит выдающихся в смысле роста, веса, комплекции, красоты и тому подобных отличий работников. Ей интересны серенькие, с усредненным обликом мышки, которых не различить невооруженным глазом, не запомнить, не опознать на очной ставке. Еще при наборе в учебку «шкафов» и смазливых красавцев безжалостно отсеивали. Личных меток вроде подмышечной татуировки, указывающей группу крови, как была у работников гестапо, или особых шрамов Контора тоже не ставит. Даже ребра ладоней и костяшки пальцев не набивает. Далеко смотрит начальство. Так бы сейчас выстроил пленников в ряд и, как на санпроверке в школе, заставил показать руки. Вот они, специфические мозольки. Зачем колотил ручкой о стенку? Признавайся!

Но у Контролера наверняка ручка обыкновенная. В меру рабочая, в меру интеллигентная, средняя, как и он сам. Подходящая под любую легенду. Чем еще он может отличаться? Мышлением? Это уж точно. Но в голову к нему не влезешь, мысли не прочитаешь. А было бы интересно. Очень интересно!

Что еще? Думать! Думать!

Навыки?

Умеет он, бесспорно, много, но если до сих пор сдержался, их не использовал, то, значит, и впредь поостережется. А почему? Интересный, кстати, вопрос. Что ему мешает во имя спасения своей жизни применить пару-тройку спецметодов?

Сохранение Тайны. Это понятно: Тайна — дело святое. Тут не поспоришь.

А почему Тайну трудно сохранить? Потому что вокруг свидетели, потому что каждое мгновение его наблюдают чьи-то глаза. Как же он может спасти себя и заодно всех пленников, если впоследствии они же первые из чувства благодарности его заложат.

Вот это уже ближе! Пытаясь распознать его по действиям, загнали в наиболее невыгодные для этого условия! Не глупость ли? Контролер никогда не станет оберегать свою жизнь, если это угрожает разглашением Тайны. Он предпочтет умереть в полной безвестности, чем быть скомпрометированным популярностью.

Отсюда есть надежда. Убрать всех подозрительных из трюма, а это, кроме нескольких мужчин, еще одна очень занятная женщина. Агент, это он только в правописании мужского рода, а в жизни случается и наоборот. Расселить по отдельности, предоставить свободу действий. Захочет же он расширить круг известной ему информации, вызнать, где находится, сколько человек на судне, есть ли в наличии шлюпки и другие далеко не второстепенные мелочи. Проведет разведку, а для этого попытается покинуть каюту-камеру. Тут его можно и схватить.

Хотя нет. Спешить не стоит. Явную слежку он непременно учует, судно — не улица, в замкнутом пространстве трудно вести скрытое наблюдение без особой техники и специально обученных людей. Нет, пусть порезвится, войдет во вкус, поверит в собственные силы. Один случай — это может быть только случай, везение освободившегося от оков пленника-любителя. Так можно и ошибиться. Несколько случаев — закономерность. Почерк профессионала. А чтобы он в первую же попытку не сбежал, надо отвести судно подальше от берега и еще снять с надувных плотов баллоны автоматического газозаполнения и заклинить спусковые механизмы шлюпок. Тогда деваться ему будет некуда. Там, возле шлюпок, плотов и еще на всякий случай возле трюма, где содержатся пленники, и следует его ждать. Туда особое внимание.

Рано или поздно он объявится.

И Контролер объявился, но совсем не так, как предполагал Резидент. Тут ход их мыслей не совпал. Контролер не стал разрабатывать версию побега, не попытался тихо уйти с судна. Он пошел в атаку. Один против целой банды головорезов. Такого от него никто ожидать не мог. Он решился на отчаянную, казалось бы, самоубийственную борьбу. Он не продирался к спасительным шлюпкам, он прорывался к телам противника! Он пришел туда, где его не ждали.

Первый труп воспринял досадным недоразумением даже Резидент. Он не ожидал ни самой атаки, ни столь оперативных, уже во вторую ночь, действий Контролера. Во второй труп он не поверил, хотя все было очень натурально: перепил человек, отрыгнул неловко и утонул в собственных нечистотах. Не такая уж редкая смерть для пьющих.

Происшествие со случайным убийством и последующим самострелом лишило его иллюзий. Он не мог поверить в три подряд случайности, когда рядом находился человек Конторы. Контора и случай — трудносопоставимые понятия. Там, где появляются ее люди, рок сдает свои позиции.

К сожалению, боевики осознать этого не могли. Командиры честили почем зря покойных нарушителей дисциплины, проверяли условия содержания оружия, гоняли заслуженных боевиков, как сопливых новобранцев. Резидент только усмехался про себя. Наивные дуралеи. Понапихали полные карманы пистолетов и думают, стали суперменами. Да им хоть по гаубице вручи, так и останутся фраерами, играющими в казаки-разбойники. Как будто бой выигрывается руками и засунутыми в них стреляющими железками. Первый раз столкнулись с настоящим противником и даже не смогли узнать его в лицо! Протрите глазки! Он передавит их поодиночке, как котят, а они будут продолжать ожидать начала битвы. А битва давно начата и уже вчистую проиграна.

Резидент собрал командиров и попытался еще раз в доступной для них форме объяснить ситуацию. Командиры, выслушивая, как им казалось, незаслуженную, с привкусом барства нотацию, морщились и всем своим видом демонстрировали, что сами с усами, не первый год за рукоятки пистолетов держатся. Последовавшие после беседы вопросы — «А как же наручники?», «Можно ли три раза выбраться из каюты и не быть замеченным?» и т. п. — убедили Резидента в их непробиваемой тупости.

Продемонстрировать бы им, на их же безмозглых башках, пару боевых, на поражение, приемов, рассказать про Контору — по-другому бы оценили его слова. Но нельзя, не положено им знать то, что не положено.

— Не убедил я вас, — подвел итог Резидент. — Жаль.

— Да ладно вам. Если есть кто, поймаем мы его. Если, конечно, есть!

— Надеюсь, завтрашний труп прояснит ваши мозги! Оставшись один, Резидент успокоился. Нет худа без добра. По крайней мере теперь была стопроцентная уверенность, что объект на судне. Погибли боевики? Бог с ними! Такого добра не жаль. Жизни всех их, вместе взятых, не перевешивают одной, Контролера. Если для раскрытия инкогнито беглеца понадобится еще десять смертей, Резидент согласится на двадцать. Не удастся в ближайшие недели дезинформировать Контору — все это пушечное мясо ни его самого, ни себя не защитит, хоть в танки их посажай. Не жизней бандитов жалко — упущенного времени.

Резидент еще раз в памяти перебрал всех сидящих по каютам пленников. Оценил их внешний вид, линию поведения, потенциальные возможности. Наиболее подозрительными были двое. Ночью он поставил в засады наиболее дисциплинированных и здравомыслящих бойцов. Но смерть пришла из других кают.

Бандиты, наблюдая качающийся, бьющийся о борт головой труп, впали в истерику: пять смертей подряд при отсутствии видимого противника были не для их нервов! Командиры загнали настаивавших на немедленной эвакуации бойцов в кают-компанию и нашли Резидента.

— Что делать? — спросили они.

Резидент разложил на столе схему палуб и внутренних помещений.

Ночью судно не спало. На мачтах, на кран-балках были посажены и замаскированы наблюдатели. На палубе установили три накануне привезенные видеокамеры. В коридорах, возле специально пробитых из кают «глазков», притаились боевики. В пяти кабельтовых от судна поставили на якорь шлюпку, там было два человека с приборами ночного видения, которые должны были отслеживать борта. Резидент сел в зашторенной рубке, возле телевизионных мониторов. Теперь оставалось лишь ждать, когда Контролер выйдет на охоту. Лишь бы он не сделал перерыва.

Контролер не сделал перерыва. Контролер вышел. Со шлюпки доложили: «Из иллюминатора по правому борту вылез человек».

Резидент взглянул на схему. Вот уж чего он не ожидал! Обитатель семнадцатой каюты — Контролер? Этот сломавшийся, ходящий под себя засранец? Контролер? Ничем себя не проявивший, принимающий издевательства как неизбежность? Зажмуривающий при ударе глаза? Контролер? Зажмуривающий глаза… Ничем себя не проявивший… Принимающий издевательства… Середнячок.

Тюфяк.

Мямля. Вот именно! Серая мышка на сером фоне. Идеальный портрет невидимки. Идеальный портрет Контролера. Он, профессионал, должен был понять это раньше! За размазанным по матрацу дерьмом противника не разглядел! Резидент с досады чуть не грохнул по столу переносной радиостанцией. Но не грохнул. Раз и навсегда его отучили выражать эмоции публично. Единственное, что он позволил себе сделать, — это жирным крестом перечеркнуть на схеме каюту № 17. Работа была закончена. Контролер был известен.

Контролер еще успел пройти по палубе, успел обездвижить облюбованного им для шестого убийства боевика, успел вытащить его на палубу. Он не подозревал, что каждый его шаг отслеживается. Он крался, затаивался, не зная, как комично это выглядит на экране монитора. Он унижал себя соблюдением уже ненужной конспирации.

— Свет, — распорядился Резидент. — К захвату.

Шестой смерти не состоялось!

Резидент говорил час. Это была странная беседа, где один, свободно двигаясь по камере, беспрестанно болтал, другой, валяясь, спеленутый по рукам и ногам, на холодном полу, молчал, ни единого раза не раскрыв рта. Это была нормальная, беседа победителя и побежденного. Он не задавал вопросов, он спокойно излагал суть дела, и это спокойное перечисление событий было безнадежней отчаянной перестрелки одинокого лучника с превосходящими силами вооруженного автоматическим оружием противника.

Он говорил не для меня. Я ему, исключая некоторые мелочи, был уже неинтересен. Он говорил с равным себе, гарантирующим сохранение Тайны зрителем. Кто еще мог понять степень его профессионального триумфа, как не подобный ему? Боевики? Но они не догадывались о сотой доли того, что доподлинно знали мы. С ними было неинтересно. Только игроки равного класса могут по достоинству оценить перипетии сыгранной партии. Шахматиста поймет только шахматист, а не любитель игры в подкидного дурачка. Он вел беседу так, как хотел он. Он завоевал такое право, решив абсолютно неразрешимую задачу. Он таки пошел туда, не знаю куда, и нашел то, о внешнем облике чего не догадывался. Прямо былинный богатырь какой-то! Алеша Попович! Жаль, что мне досталась роль снятого с дерева Соловья-Разбойника.

— Может, ты подозреваешь, что я блефую? — спрашивал Резидент. — Тогда это странно. Какие еще нужны аргументы? Я вот он. Ты вот он. Ты знаешь, что я Резидент, я знаю, что ты Контролер. Операция провалена, ее участники, включая руководителя, раскрыты. Чего еще надо? Игра в кошки-мышки завершена. Кошка съела мышь? — Тут он бил в точку. Если судить не по приключениям, а по итогу, то порученная мне работа завалена вчистую. Он знает меня в лицо, говорит со мной — вот лучшее тому доказательство. Все прочее — детали операции, других ее участников он вычислил еще раньше. Единственной оставшейся загадкой был я сам. И он ее разрешил. Неизвестных ему событий и тайн не осталось. Вот только дискетка…

— Может, поговорим по-свойски? — предложил Резидент.

Мне чертовски надоело изображать молчаливого, безразличного ко всему дундука. Терять мне, похоже, нечего. Проиграть больше, чем я проиграл, невозможно. Какой кодекс я нарушу, решившись на диалог со своим врагом? Чести? У Конторы нет чести и нет кодекса, кроме обязательного к исполнению приказа вышестоящего начальства. Начальство же отсюда за тридевять земель. Вряд ли мне придется писать объяснительные по поводу несанкционированного раскрытия своего инкогнито. Выпустить меня отсюда живым они уже не смогут. Это ясно. С этим надо смириться. Это нужно принять как должное. Я не знаю случая, когда в подобных обстоятельствах раскрытого противника оставляли бы в живых. Стоит ли в таком случае напрягаться, изображать ничего не понимающего, ничего не признающего слепоглухонемого олигофрена? Унижать свое человеческое и профессиональное достоинство?

Пожалуй, нет. Хоть напоследок побыть тем, кто я есть на самом деле. Без легенд, без чужих фамилий и биографий, без несвойственной мне мимики и привычек, без каждоминутного контроля за собственными языком и движениями. Естественным, таким, каков есть. Великий соблазн для человека, вечно зажатого в тесных рамках какой-либо заданной обстоятельствами роли.

Наверное, я соглашусь. Ведь я уже практически покойник, а покойнику все равно. Он уже не принадлежит Конторе, а только господу богу. Это последние мои дни или часы. Могу я их прожить, согласуясь не с уставом, а со своими желаниями, тем более что своей откровенностью я уже никого не подведу? Я уже и так всех, кого возможно, подвел предыдущими действиями. Куда уж дальше?

— Ремни вы, конечно, не развяжете? — на всякий случай спросил я, заранее догадываясь об ответе.

— Конечно, нет. Сам понимаешь, нам тебе свободу действий давать нельзя. Мы еще не нашли то, что нас интересует. Нам тебя еще перетряхивать до самых кишок. Так что потерпи, если можешь.

— Хоть матрац подстелите.

— Подстелим.

Я догадывался, что произойдет дальше. Я понимал, для чего нужна была вся эта болтовня. Пока шеф трепался, на самом деле зорко наблюдая за пленником (чужим глазам это дело не доверил, только своим), подчиненные в спешном порядке оборудовали «разделочную». Все, что я мог предпринять, я мог предпринять только немедленно. Потом будет поздно.

Я пошевелил кистями. Связали профессионально, без изъянов. Ногу примотали к ноге и, согнув, привязали через спину к шее. Руки, сведя за спиной локти, приторочили к телу. Сопротивление было исключено. Ни пнуть, ни толкнуть противника было невозможно. Мумия. Муха, закрученная в кокон паучьей паутины! Единственное, на что я был способен в этом положении, это жалобно жужжать, ожидая, когда паук вонзит свое жало в мое сердце.

— Дискетку, конечно, не отдашь? — на всякий случай спросил Резидент.

— Так нету. Давеча в море потерял, — с легким сердцем соврал я.

Дискетки действительно не было. Еще до первого выхода на дело я надежно припрятал ее в своей каюте.

— А если станем искать? — не ради угрозы, просто предупреждая о скорых действиях, сказал Резидент. Я пожал плечами. Мол, что будет, то будет — готов отвечать за свою безалаберность, приведшую к утрате ценного имущества.

Как они будут искать, я знал. Вначале по нитке распустят одежду, потом ощупают, заглянут во все естественного происхождения тайники, потом потащат на рентгеновский аппарат. Хотя нет, не потащат. Откуда ему здесь, на судне, взяться? А потащат меня, сердечного, прямиком в анатомичку, положат на обитый оцинкованным железом стол и начнут резать на тонюсенькие кусочки, каждый такой кусочек протирая, словно тесто, между пальцев. Вдруг я вшил посылку под кожу? Такие приемы известны. Но я этого уже не увижу и, честно говоря, от того не расстроюсь. Поганое зрелище, особенно когда это касается не чужого, а собственного горячо любимого и дорогого организма.

Может, мне лучше самому отыскать вожделенную посылку? К чему людей утруждать? У меня одних кишок, которые тоже придется перебирать-перещупывать, — чуть не восемь метров! Замаешься! И, главное, все равно ничего не найдут. Может, облегчить жизнь им и себе? Или только себе? Тогда…

Я еще раз пошевелил пальцами. Пожалуй, шанс есть. Хорошо, что палачи не требовали от своих пленников соблюдения санитарно-гигиенических норм: чистить зубы перед сном, мыть уши и руки, подстригать ногти и тому подобное. В пионерском лагере, с его жестокими правилами, я был бы обречен, а здесь, где порядки более либеральные, возможно, потеряно не все. Я попробовал подушечками пальцев ногти. За это время они порядком подросли и превратились в не самый слабый инструмент. Не ножницы, конечно, но выбирать не приходится.

Выворачивая кисти, я нащупал веревку, удерживающую мои ноги в закинутом назад положении. Это была сплетенная из отдельных волокон сизалька. Отлично! Выщипывая отдельные нити, я стал не столько подрезать, сколько истирать их встречным движением ногтей. Все равно что пилить чугунную гирю маникюрной пилкой. Скоро я почувствовал, как мои ногти от чрезмерных нагрузок отслаиваются от пальцев. Лишь бы кровь не пошла. Ее капли можно легко заметить на полу. А боль — это дело привычное, ее я перетерплю.

И все это время, пока ногти мои незаметными для постороннего глаза движениями пилили веревку, я вынужденно поддерживал «легкую» беседу с Резидентом. Молчать мне было нельзя. Молчание — признак заговора или по меньшей мере напряженности. Разговаривай о чем угодно: о подробностях проваленной операции, о несбывшихся планах, о погоде, о женщинах, о достоинствах «Спартака» или «Торпедо»… Только не закрывай рот. Говори!

— А если бы я не появился в тот день на меченых улицах? — задавал вопрос я.

— Тогда бы мы… — предполагал Резидент.

Тогда я…

— А мы…

Великосветский треп, чушь собачья. Но этот разговор нужен был обеим болтающим сторонам.

Резидент поддерживал беседу, потому что знал: неодолимо только молчание. Говорящий человек неизбежно увязает в водопаде собственных слов, утрачивает бдительность и может, сам не желая того, натолкнуть собеседника на опасную догадку. Кроме того, говорящий человек труднее расстается с жизнью. Молчун встает под дула взведенных винтовок легче. Совершенно понятная цепочка. Говорю — значит, мыслю, мыслю — значит, существую, существую — значит, надеюсь. Говорю — значит, надеюсь? Наверное, так. Когда жертва перестает общаться с палачом, это означает, что выбор состоялся, что больше ни на что надеяться нельзя. Такого человека можно только убить. Как информатор он бесполезен.

И оттого Резидент говорил.

И говорил я. Потому что надеялся. Потому что ногти мои пилили, истирали, рвали волокна лишавшего меня свободы каната. Я сделал уже треть работы и знал, что осилю и оставшуюся. Чего бы мне это ни стоило! У меня был очень серьезный стимул.

Нет, я не думал о спасении. Я мечтал о большем. О смерти! Об избавлении от предстоящих мне мук. Что жизнь? Бывают ситуации, когда она становится самым страшным, непереносимым наказанием, когда счастье ассоциируется не с ее продолжением, а с ее немедленным завершением. Я это доподлинно знаю. Я сидел на пыточных креслах. Случалось. Приглашали! И даже я, подготовленный морально, знающий, как сопротивляться боли, молил судьбу о вечном забытьи как о великой радости. Очень мне хотелось облобызаться со старушкой с косой. Желанна она была мне в эти моменты больше, чем прыщавому юнкеру великосветская шлюшка. Повторять такие опыты мне не хочется. Боже упаси! Между просто смертью и смертью от мук я избираю первое. За то и борюсь!

Когда канат поддался, беседа иссякла.

— Ладно, — сказал я, — тебя интересует дискетка? Резидент кивнул.

— Если я буду молчать, последует «разделочная»? Со всеми вытекающими и выползающими последствиями? Резидент снова согласно кивнул.

— И искать дискетку вы будете, естественно, без наркоза?

— Конечно, — подтвердил Резидент. — Ты же сам все знаешь. Я понимаю — боль не заставит тебя распустить язык, но мои молодцы в это никогда не поверят.

— Если дискетка находится, на что я могу рассчитывать? — попробовал торговаться я.

Если бы я был не из Конторы, Резидент наобещал бы мне золотые горы, на тех горах золотую же дачу-избушку с золотой женой в придачу. Но я был Контролер, и он ответил честно:

— На приятную смерть.

Это было много. Это было чертовски много! Хорошая еда, горячая ванна, приличная одежда и легкий укол в вену. Барство на границе с вечной чернотой.

— Есть другие варианты. Но сам понимаешь… Я отрицательно мотнул головой. Другие варианты меня не устраивали. Мне было довольно блаженной смерти.

— Дискетка на палубе в районе кормы. Могу показать. Резидент внимательно смотрел на меня. Он раздумывал. Он не спешил верить. Почему я так быстро согласился? Чего добиваюсь? Он перебирал версии, выискивая скрытую опасность.

Опасности не было. Сделать я ничего не мог. С другой стороны, у него не было выхода: сомневайся не сомневайся, он вынужден был принять мои условия. Без передачи. Показываю сам.

— Смотри, а то позабуду, — зло подшучивая, торопил его я.

Резидент вызвал охрану.

Пять командиров вошли в помещение и развернули кусок брезента. Это еще зачем? Я не замерз. Брезент расстелили, меня, словно чурбак, уложили в центр и, подняв за край, понесли. Ясно. Резидент страхуется, боится, что я сброшу ценный груз по дороге. А так, что бы из меня ни выпало, все окажется в брезенте. Предусмотрительно!

— Эгей, ровней несите. Без тряски. А то у меня морская болезнь сделается, — злобил я своих носильщиков. Они отвечали мне ненавидящими взглядами. Понятно, будь их воля, они бы меня на куски разорвали за погибших товарищей, за свои пережитые в эти дни и ночи страхи. Жаль, но ничего не выйдет. На куски меня будут рвать другие, специально обученные люди. Не достанусь я вам, ребята.

— Вы что, в ногу шагать не умеете? В армии не служили. По слабоумию?

Для успеха задуманного плана мне нужна была их ненависть.

Вышли на удивительно пустынную палубу. Похоже, для манипуляций со мной Резидент привлекал только командиров. Рядовой состав заботливо оберегали от излишней информации. Странно было увидеть судно при дневном свете. Ночью все выглядело по-другому. Не так безнадежно.

— Куда?

— На корму.

Возле фальшборта я велел остановиться.

— Тпру, пристяжные! Кладите меня на спину, — скомандовал я.

— Ты лучше говори, где? — взвились носильщики.

— Что-то у меня с головой. Какая-то забывчивость, когда кричат, — пожаловался я наблюдающему за происходящим Резиденту. — Когда молчат — помню, а когда кричат… Может, меня в медпункт?

Я юродствовал, максимально используя возможности момента. Я издевался, пока они не могли позволить себе заткнуть мне рот короткой зуботычиной.

— Положите его, — распорядился Резидент. Меня уронили спиной на палубу.

— Вот спасибо, ребятки, что покатали. А овса вам вон тот дядя задаст. Заслужили…

Ближний боевик незаметно, но очень болезненно ткнул меня в бок носком ботинка. Разогрелись ребятки, кипят как самовары на углях.

— Пусть этот, — показал я головой, — залезет вон под тот рундук.

Резидент приказывающе кивнул.

Один из бандитов встал на колени и полез руками под приваренный стойками к палубе какой-то вроде пожарного ящик.

— Где?

— Глубже. Глубже.

Ему мешал выпирающий из ящика крюк арматуры.

— Еще дальше.

Плавным рывком я оборвал последнюю сохранившуюся нить каната. Мои ноги были свободны. Секунду я помедлил, приготовляя мышцы к действию. Я сжимал себя, словно гигантскую пружину.

— Еще глубже. Еще. Сейчас помогу!..

Совершенно неожиданно для всех окружающих я, рывком распрямив ноги, мощнейшим ударом толкнул стоявшего на карачках боевика в торчащий зад. Он ничего не мог сделать. У него не было опоры, его руки были вытянуты вдоль палубы, его колени проскальзывали по гладкому металлу. Он упал вперед, и в голову ему с хрустом вошел арматурный крюк. Он так и остался стоять на коленях с руками, засунутыми под рундук.

Все вздрогнули. Все смотрели на дергающееся на пруте тело. Облик такой мгновенной и неестественной смерти был ужасен.

Именно на эту секунду я и рассчитывал. Именно эта секунда была мне нужна. Не оглядывая результаты своей работы — пусть другие, кому она назначена, любуются, — я прыжком со спины вперед встал на ноги, попутно сильным ударом головы в челюсть послав в нокаут еще одного стоящего на моей дороге боевика. Краем глаза я увидел, как напрягся, приготовился к обороне Резидент. Зря, его жизнь мне была не нужна. Мне была нужна моя смерть. Одним быстрым прыжком я достиг фальшборта, другим рыбкой перепрыгнул через него. Ледяная вода ударила в лицо, но это меня не волновало. Я не купаться собирался. Если я правильно рассчитал и верно сыграл свою роль, обозленные боевики за мной не прыгнут. Не захотят они бултыхаться в холодной воде, спасая такую первостатейную сволочь. Приказ Резидента нарушить рискнут, а не полезут. Достал я их!

Что и требовалось.

Я погружался все глубже, стараясь загребать связанными ногами под корпус судна, где найти меня было сложнее. И еще угасающим сознанием я очень сожалел, что не запущен мотор. Работающий винт, если под него удачно подста-виться, в мгновение ока изрубил бы меня в лапшу. На достаточной, как мне представилось, глубине я разом выдохнул, выдавил из себя весь воздух. Сотни пузырьков забурлили вокруг меня. Это уплывал мой последний вздох. Это, весело искрясь и переливаясь, уходила моя жизнь.

И еще в этот последний момент своего существования я успел удивиться, что этих пузырьков так много. На троих бы хватило!

Больше я ни о чем не думал. Я умер.