Пока едет «Скорая». Рассказы, которые могут спасти вашу жизнь Звонков Андрей
– Давай по порядку. Ты говоришь, спазм артерии в сердце. Сразу вопрос: что, одна артерия спазмировалась? А остальные? Если все спазмировались, то почему инфаркт не во всем сердце, а только в одном участке? И еще вопрос: сколько по времени формируется инфаркт, а сколько – рубец?
Таня подумала, вспоминая все, что читала в умных книжках и о чем они говорили раньше с Ерофеевым.
– Видимо, в этой артерии уже было сужение, поэтому, когда спазм возник, эта артерия перекрылась полностью и получился инфаркт в зоне ишемии, там, где критическая нехватка кислорода в тканях. Сперва начинается отек, потом в самом центре появляются разрушенные клетки и скорость нарастания отека и зоны некроза увеличивается за счет выхода в межклеточное пространство содержимого мертвых клеток. Так?
Ерофеев кивнул.
– По времени от начала приступа стенокардии до появления некроза проходит от сорока пяти минут до трех часов. А рубец, как пишут в учебниках, формируется около месяца…
– Все верно: сначала возникает приступ стенокардии, а только через полчаса или даже час, или три начинается формирование инфаркта. Я не случайно говорю «начинается», потому что это не моментальный процесс – он именно развивается: сперва в зоне ишемии развивается отек, и участок мышцы сердца уже не сокращается самостоятельно.
Машина шла по узкому асфальту от санатория к шоссе, водитель краем уха слушал разговор и объяснения, не вмешиваясь. Ерофеев продолжал:
– Вот ты палец порежешь, сколько времени рана заживает?
– Недели две, – подумав, ответила Таня, – а то и месяц.
– Правильно, это образуется рубец из соединительной ткани. А потом?
– Потом еще несколько месяцев.
– И это более крепкий рубец?
– Ну да.
– В сердце все происходит точно так же, только с учетом того, что если ты разрежешь мышцу на руке или ноге, то ты стараешься дать ей срастись и не нагружаешь ее, щадишь. А сердце как остановить? Нельзя.
Ерофеев рассказывал об инфаркте, будто сказку читал.
– Но, как говорят в рекламе, это еще не все.
Понимая, что спрашивать вслух глупо (Саша и так объяснит, что он имеет в виду), Таня раскрыла глаза в молчаливом вопросе: «А что еще?»
– Ты забыла, что сужение в сосуде никуда не делось… А значит, что случилось однажды, вероятно, может скоро повториться, то есть инфаркт может развиться снова. И есть еще подводный камень.
Таня еще шире открыла глаза: «Еще?»
– Синдром Дресслера[34], который возникает при крупных инфарктах, и в течение двух – шести недель развивается иммунная реакция: участок, где погибли клетки миокарда, насыщается лейкоцитами, а они не сокращаются. Это же не мышца. Они активно пожирают мертвые клетки. А могут и живые прихватить. При этом иммунитет может атаковать здоровую ткань, и тогда развиваются осложнения – пневмония, перикардит, плеврит[35]… Теперь понятно, почему инфарктных больных после лечения в отделении отправляют в санаторий не перевозкой или такси?
– Понятно, – сказала Таня.
– Кроме того, – продолжил Ерофеев, – если инфаркт трансмуральный, то есть на всю толщу сердечной стенки и большой по площади, наверняка разовьются аневризма[36] левого желудочка и сердечная недостаточность…
Машина выкатилась на шоссе.
– Сильное движение! – сказал Ерофеев.
Несмотря на будний день и рабочее время, автобусы шли почти все набитые. Водитель скорой не включал маяк. Какой смысл? Из области нужно добраться в район подстанции, там уже позвонить, сообщить, что на месте, и ждать распоряжения.
Таня вернулась в салон и устроилась на сиденье, как котенок. Услышанное надо было обдумать. Автомобиль вдруг сильно вильнул, так что девушка чуть не вылетела из кресла.
– Идиот! – заорал водитель и добавил еще несколько «тяжелых» слов.
– Что случилось? – спросила Таня, подтянувшись к окошку.
– «КамАЗ»-самосвал обогнал нас по встречке, – ответил, не меняя тона, Ерофеев. – Василий Иванович, ты полегче с эпитетами… На всех дураков матерных слов не напасешься.
– Ниче, – сказал водитель и усмехнулся. – Батя, бывало, так завернет, только диву даешься: откуда слова такие берет?!
С улицы донесся грохот.
– Матерь Божья! – крикнул водитель и дал газу, одновременно включая маяк и сирену.
– Что там? – Таня силилась увидеть за кузовами машин происходящее.
Саша повернулся к ней:
– Прежде всего, спокойно.
Таня ничего не понимала. Машина уже подъезжала к месту, и водитель искал, где бы встать.
– Этот идиот на «КамАЗе» раздавил автобус. Василий Иванович сейчас доложит в ГИБДД и в центр об аварии, а нам надо рассортировать пострадавших. Если у кого кровотечение – надо останавливать. Доставай всю перевязку, что есть, косынки.
Таня оцепенела – как это «раздавил автобус»? Там же люди! Ерофеев, видимо, почувствовал ее состояние.
– Так, смотри на меня! Слушай меня!
Машина остановилась, и водитель выскочил из кабины.
– Ты сейчас откроешь дверь. Твоя задача – не слушать крики, не смотреть, а все записывать: пол, возраст… Если сможешь – меряй давление и пульс. Делай все быстро. И не думай ни о чем. Что бы ни увидела – все эмоции потом! Ясно?
Таня кивнула.
– Работаем. Остановишься – работать не сможешь!
Пошли!
Они разом вышли.
«КамАЗ» разломил автобус посередине и лег на него, вывалив из кузова тонны щебенки. Вокруг стоял какой-то непрерывный крик на одной ноте. Кто-то из пассажиров лежал, кто-то сидел, кто-то медленно ходил по кругу. Над искореженным автобусом висело облако серой пыли.
Ерофеев крикнул водителю:
– Из «КамАЗа» шофера достанешь?
– Да! – отозвался тот. – Поломало ноги. Сейчас оттащу.
Исчез тарахтящий звук. Это заглох дизель «КамАЗа».
Ерофеев вынимал из салона автобуса тех, кто не попал под щебенку, но был травмирован от удара. Быстро осматривал, тому, кто мог двигаться и как-то помогать, давал марлевые салфетки, чтобы закрывали ссадины и раны.
Таня шла следом и мерила давление, считала пульс на пятнадцать секунд, спрашивала имя, фамилию, возраст, все записывала. Подбежали добровольцы из дачного поселка – стали помогать отгребать щебенку и вынимать заваленных под нею людей. Таня механически делала, что велел Саша. Он что-то сказал одной из подбежавших женщин, и та умчалась. Вернувшись через несколько минут, принесла рулон черной пленки, и женщины из числа очевидцев принялись накрывать каких-то неподвижно лежащих людей. Подъехала еще одна машина скорой – подбежали ребята-медики. Ерофеев указал на двух детей – мальчишек лет пяти – семи, которые даже не плакали, а тихо стояли, видимо, еще не выйдя из шока. Один лелеял свою руку, второй держался за живот.
– Запрашивайте место. Тут у одного перелом плеча и ребер слева, пневмоторакса я не вижу, но не исключаю. Летите срочно! И второй – травма живота, ушиб мозга, симптоматики закрытой ЧМТ не вижу, но тоже не исключаю. Как получите место, сообщите, кто вы и куда повезете, вот этой девушке. – Он указал на Таню, которая ходила молча, как робот, и делала то, что сказал Ерофеев.
Ее что-то раздражало, но она никак не могла понять что. Что-то все время диссонировало с происходящим кошмаром. Она не слышала криков, плача, животного воя каких-то женщин. Она действовала методично и молча.
Вот к ней подбежал кто-то из другой бригады. Что-то сказал. Она записала. А что сказал? Что она писала? Девушка будто разделилась на две Тани: одна – маленькая испуганная девочка – сидела где-то далеко, наблюдала за всем через маленькое окошечко и страшно боялась, кричала, плакала, старалась вырваться и броситься на траву, ничего не делать, онеметь от ужаса; а другая – словно из железа – ничего не понимала, только старательно выполняла приказ старшего по бригаде: спрашивала, записывала, измеряла давление, считала пульс…
Вдруг на дороге показались машины – все звуки накрыл рев сирен. Потом пространство вокруг искореженного автобуса и завалившегося на него «КамАЗа» заполнилось людьми в синей форме с надписями «Скорая помощь» и людьми в черном, которые что-то измеряли.
Подошел Ерофеев, забрал из рук Тани бумагу с записями. Что-то сказал. Но внутри уже ломалась плотина – и рев, слезы, боль рвались наружу. Горло перехватило раскаленным железом. Левая щека загорелась, что-то дернуло голову, и раздался голос Саши:
– Иди в машину! Сейчас поедем!
Она развернулась и пошла, не замечая, что слезы текут и нос не дышит.
Пришел водитель, завел мотор. Рядом сел Ерофеев.
– Сколько погибших?
Таня поняла, что спрашивал водитель. Словно сквозь вату. И Сашин голос ответил:
– Шестнадцать, включая четырех детей. Еще трое в тяжелом состоянии – нет шансов выжить. Это которые оказались под щебнем.
Машина еще стояла, и Таня поняла, что на носилках лежит черный пластиковый мешок с молнией. «А что это? Кто это? Когда уже успели загрузить? Это они сделали? Чем они вообще тут занимались?» – Таня забилась в кресло и поджала ноги под себя.
К открытому окну кабины снаружи кто-то подошел.
– Спасибо вам! Живых вывезли, остальных заберем, как только закончат эксперты. Вы оставили свои данные? Куда везете?
– Да, – Ерофеев говорил хрипло, видно, голос сорвал, – я координатору все написал. Всех погибших в Подольский морг. Мы можем ехать?
– Конечно.
Водитель выключил радио. Не до музыки.
И все как всегда. Дорога. Впереди сидит Ерофеев и молчит. В кресле свернулась калачиком Таня, пытаясь осмыслить, что это было.
Они сдали труп. Таня с места не сходила до самой подстанции, ее била крупная дрожь. Уже на кухне Саша насыпал ей в ладошку горсть глицина, дал выпить валокордин, перемешав его с валерианой, и напоил горячим чаем.
– Ну что, успокоилась?
Таня кивнула. Напряжение, что, подобно гвоздю, не давало ни дышать, ни думать, отпускало. Слезы опять потекли в три ручья. Дыхание восстановилось, но слезы не останавливались. Текли и текли сами собой. Картинки, как кошмарные фотографии, выскакивали из памяти, и вдруг она увидела огромные кусты сирени, покрытые мелкими цветами, и поняла, что ее так раздражало. Одуряющий запах сирени[37]. Наверное, долго еще он будет ассоциироваться у нее со смертью.
Она не ушла в этот день сразу домой. Не просилась. Почему-то подумала, если уйдет, Ерофеев это посчитает слабостью. А она не хочет, чтобы он так о ней думал.
Им дали новый вызов, потом еще, затем наступила пересменка – открывались ночные бригады. Ерофеев и Таня пошли на кухню – передохнуть и попить чаю. На вызовах они говорили только о деле, вообще не вспоминая происшедшее.
– Ну что? – спросил Ерофеев. – Продолжим про инфаркт?
Он грел руки о кружку, хотя на улице стояла жара, да и на кухне от плиты тянуло паром от кипящих чайников.
Таня покачала головой.
– А ты нарочно велел мне все записывать, чтоб я не запаниковала?
– Двояко. Молодец, ты хорошо держалась. Только уже под конец тебя прибило к месту, пришлось шлепнуть по щеке. Помнишь?
– Нет. Я ничего почти не помню связно. Все будто вспышками. И сирень!
– Это защитная реакция на опасность. Хорошо, что не убежала… а то лови тебя по всему району!
Таня криво улыбнулась, высморкалась в заранее приготовленный кусок бинта.
Ерофеев сказал:
– В такой ситуации главное – не фиксироваться на картинке. Отключи эмоции. Держи инструкции в мозгу и тверди: «Кроме меня, никто этого не сделает!»
– А что по инструкции?
Таня не хотела ни есть, ни пить, ее немного поташнивало и знобило. Адреналин оставил ее. Наступала апатия.
– Сортировка. Живых и мертвых, тяжелых, средних и легких. Останавливаешь кровотечение, если видишь. Главное – не заниматься кем-то одним в ущерб другим, кого ты еще не осмотрела.
– А если кто-то умрет?
– Если кто-то умрет в первые минуты, пока ты тут, уверяю: он умер бы в любом случае. А вот к тому, кого действительно еще можно спасти, ты из-за этого не подойдешь и жгут не наложишь. И трупов будет уже не один, а два. И второй будет не потому, что ему суждено было умереть, а потому, что ты занималась заведомо безнадежным пострадавшим, а того, кому можно было помочь, вовремя не осмотрела и тяжесть состояния не оценила. Поэтому первым делом сортировка и остановка видимых кровотечений. Ясно?
– Ясно. А писать и давление измерять?
– Писать нужно обязательно – потом, может быть, уже не у кого будет спрашивать. А давление?.. Чем-то тебя надо было занять. Вот – давлением, пульсом.
– Это я, выходит, ни на что больше не гожусь? – Таня хлюпнула носом.
– Пока не годишься. Не таскать же тебе теток весом в центнер и ведра со щебенкой?! – Ерофеев говорил совершенно серьезно. – Мне всегда казалось абсурдом, что во время Отечественной войны раненых бойцов с поля боя выносили девчонки вроде тебя. Это неправильно. То есть это было, но не должно так быть.
В рассказе подняты две темы, не связанные между собой: это механизмы развития острого инфаркта миокарда и тактика – правила поведения при массовой катастрофе.
1. Критический стеноз – сужение ветвей артерии, питающих сердце. При незначительных физических нагрузках может не замечаться и проявлять себя в виде приступов стенокардии – сжимающих болей в груди, когда нагрузка определяется организмом как стресс. То есть для усиления кровообращения надпочечники выбрасывают адреналин, который приводит и к повышению артериального давления, и к сужению сосудов, включая сердечные, и к учащению сокращений сердца, а, следовательно, и к повышению потребления мышечными клетками сердца – миоцитами – кислорода и глюкозы. Как правильно определила стажер, в каком-то сосуде имеется участок сужения, который до спазма не проявляется и перекрывается только при выбросе адреналина – стрессе. Выловить эти участки – стенозы – можно при специальном исследовании – КОРОНАРОГРАФИИ, – когда сосуды сердца с помощью специального катетера заполняются рентгеноконтрастным веществом. При этом выполняется видеосъемка с помощью рентгеновских лучей, и на снимках ясно видны участки атеросклеротических бляшек – сужений. Современные технологии позволяют эти участки расширить с помощью специального баллона на конце катетера и установить особый протез – каркас, – не дающий сосуду сужаться. Международное название таких протезов – STENT (СТЕНТ), а операция по установке – стентирование. Показанием (причиной) для коронарографии и стентирования являются приступы СТЕНОКАРДИИ НАПРЯЖЕНИЯ, характерным симптомом которой является сжимающая боль в груди при нагрузке или волнении и проходящая в состоянии покоя – при отдыхе или после применения нитроглицерина (под язык) или нитроспрея (в рот). Затягивать с этим исследованием и стентированием опасно для жизни.
2. Оказаться свидетелем массовой катастрофы может каждый, а вот принимать правильные решения, организовать сортировку пострадавших, оказать первую помощь – удел решительных, кто не впадет в ступор и оцепенение от очень страшной картины. Решительность и умение держать себя в руках, определять тяжесть состояния, распределять пострадавших по степени тяжести (живые и мертвые), останавливать кровотечения, если их видно, а главное, вести учет и все записывать – это все может быть очень важно и для медиков, и для родственников, и для следствия. Бывало, что при скверной организации процесса оказания скорой помощи случайно проезжавшие бригады скорой брали кого-то из пострадавших, начинали лечение и даже госпитализировали, при этом не оставляя никаких сведений ни о себе, ни о пациенте, ни о клинике, в которую доставили пострадавшего. И только четкая организация и учет позволяют все держать под контролем. Это часто избавляло от неточностей и «потери» пострадавших.
1. Прежде всего нужно переписать все номера и марки машин, затем – адреса, телефоны и имена очевидцев, потому что потом их будет сложно найти.
2. Сообщить о происшествии по единому номеру вызова экстренных служб – 112[38] – или по телефонам 103, 003, 02, 01.
3. Организовать сортировку пострадавших по принципу «живые – мертвые», а живых разделить на легких, тяжелых и крайне тяжелых (по степени полученных травм).
4. Видимые кровотечения необходимо остановить подручными средствами, для этого нужно организовать проезжающих мимо водителей и использовать содержимое их аптечек, а также ремни, веревки, гибкие провода.
5. Фиксировать время наложения артериальных жгутов прямо на теле пострадавших шариковой ручкой или маркером (несмываемым).
6. Дождавшись приезда первого адекватного[39] сотрудника полиции, скорой помощи или МЧС, передать все собранные данные о происшествии.
7. Если позволяют и тем более требуют обстоятельства, продолжать оказание помощи пострадавшим под руководством медика-специалиста.
Сладкая атака
История шестая, в которой Таня встречается с диабетической атакой, а Ерофеев показывает, как моча превращается в сироп.
Ерофеев закинул карточку в окошко диспетчерской, доложил:
– Тринадцатая дома! – И тут же потребовал: – Мы хотим есть![40]
– Кто это мы? – спросили из окошка диспетчерской.
– Мы – это я, водитель и стажер, – объяснил Ерофеев. – Уже все сроки вышли, четвертый час. Давай обед!
– В городе или на подстанции?
– На подстанции, – ответил Саша, удаляясь в сторону кухни.
Пока он шел по коридору, селектор разнес: «Тринадцатая, пятнадцать двадцать – обед!»
На кухне у плиты суетилась Таня, а за столами расположилась бригада интенсивной терапии (реанимации), сокращенно – БИТ. Их так и называли – «БИТы», или ласково – «БИТочки».
БИТы сыто смотрели на голодную тринадцатую бригаду. Ерофеев выложил на раскаленную сковородку молодую отварную картошечку, пару котлет, приличный кусок сливочного масла. Таня сюда же подсунула куриную ножку и высыпала горсточку отварной цветной капусты. Ерофеев, критично оценив ее рацион, заметил:
– Фигуру блюдешь?
– Блюду, – ответила Таня. – Толстую никто замуж не возьмет.
– Это хорошо, – задумчиво резюмировал фельдшер, – толстым вообще жить сложно и диабет может начаться, опять же.
И, выглянув в столовую из кухни, спросил БИТов: – Ну что, много сегодня народу наоживляли?
Доктору-реаниматологу было лень отвечать на подначку, он махнул рукой и ответил:
– Сегодня тихо, кому суждено, те все равно померли, без нашей помощи. Но я слышал, ты отличился?
– Да уж, пришлось постараться.
– Что там было?
– Массовое ДТП, о нем в «Новостях» сообщали.
– А еще Саша дядьку с остановкой сердца оживил, – сказала Таня из кухни. – Не сегодня. На прошлой неделе.
– Кому сдали? – ревниво спросил реаниматолог.
– Пирогову, от соседей, – ответил Ерофеев, не останавливая поглощения пищи.
– Вот халявщики, – всплеснул руками доктор БИТ, – везет людям! А где ж мы-то были?
– Бронхостатус мы тогда купировали, – откликнулся фельдшер БИТ. – Помнишь? Тоже небось не ноздрями мух давили… Я встречался с Пироговым, он рассказывал. Везунчик ты, Саша! Пирогов просил тебе передать: «По пути в КР[41] тот больной еще раз останавливался[42]. Били, триста джоулей. На пленке нарисовался переднебоковой трансмуральный инфаркт». Хао! Я передал! Доктор, вы свидетель.
БИТы посмеялись. Им можно. То сидят полдня, то уезжают на полдня.
Ерофеев кивнул, приняв сообщение. Купировать бронхостатус (или, правильнее, тяжелое осложнение бронхиальной астмы – астматический статус, когда спазм бронхов не удается снять практически никакими обычными препаратами-бронхолитиками) – это тоже очень серьезно.
Не менее серьезно, чем реанимировать человека в состоянии клинической смерти.
В столовую вошла, неся две тарелки с едой, Таня. Доктор БИТ оживился.
– Э! Да ты не один! И где таких красавиц выдают? – Он уже забыл, как уел его Ерофеев в первый день знакомства со стажеркой. – Вот это кто чирикал из кухни?!
Таня покраснела. Но руки были заняты, и она только и смогла что фыркнуть вверх, чтоб сдуть со лба мешающую прядь волос.
– Там больше нет, – отрезал Ерофеев. – Лучших девушек – на лучшие бригады!
– Саша, а где вилки взять? – спросила Таня.
– Нет! А голос! – Доктор БИТ восхищенно причмокнул губками. – Не говорит – поет! «Саша, а где вилки взять?»
Из селектора донеслось:
– Восьмая бригада, вызов! БИТ, у вас вызов!
Таня растерялась и стояла возле стола вся пунцовая.
Ерофеев вступился за нее:
– Ну, что сидите?! Не слышали – у вас вызов! Проваливайте, не смущайте девушку. Вас ждут великие дела!
Доктор БИТ, проходя мимо Тани, сказал:
– Ничего, ничего… Нынче краснеть не всем дано… Это редкое качество.
– Редкое, редкое… Мы ширпотреба не держим… – провожал БИТов из столовой Ерофеев. – Езжайте, не портите людям аппетит!
– Хороший аппетит комплиментом не испортишь, – уже выходя, резюмировал фельдшер БИТ, окинув взглядом фигуру Тани, – и со спины вполне себе…
Ерофеев положил на стол две алюминиевые вилки с кривыми зубьями, стащенные когда-то давно, может быть, еще при СССР, в какой-то столовой, возможно, даже в той же злополучной «Ласточке»… На отдельной тарелочке нарезал перочинным ножом два малосольных огурца.
– Садись, ешь! Осталось пятнадцать минут!
Таня ела осторожно, медленно, казалось заставляя себя прожевывать и глотать…
– Ну что ты? – заметил ее состояние Саша.
– Ничего.
Таня смотрела в тарелку. Она терпеть не могла, когда ей уделяли слишком много внимания или как-то обсуждали ее внешность.
– Не обращай внимания… – Ерофеев остановился, чтоб не сморозить глупость типа «Врут они все!».
– Я не обращаю.
– Ну и правильно. В конце концов, – его вдруг понесло, – на правду не обижаются.
Таня не удержалась и хихикнула в тарелку.
Ерофеев успокоился.
– Ну и правильно. Хотя я не понял, а чего я смешного сказал?
– Да нет, ничего, – Таня улыбнулась, – это я не над твоими словами. – А про себя подумала: «А Вика говорит, что я – страшная сестра!»
Ерофеев решил замять тему.
Они поели – уложились тютелька в тютельку – и ждали, пока остынет чай. Саша катал в ладонях горячую кружку, переливал ее содержимое из горячей чашки в холодную, потом поставил кружку в ковш с холодной водой.
– Водяная антибаня!
Но не суждено было Ерофееву попить чаю после обеда.
– Тринадцатая бригада! У вас вызов! Фельдшер Ерофеев и стажерка, у вас вызов!
– Вот зараза! Ведь не уймется, пока карточку не возьму! Тань, сходи забери. Я еще чуток постужу.
Таня ушла. Вернулась через минуту с карточкой в руках.
– Ну и что там?
– Мужчина, пятьдесят лет, «плохо гипертонику».
– Ага. Ясно. Ну, иди, Иванычу скажи, и ждите меня у машины.
Попить чаю! Надо сделать всего-то пару глотков крепкой заварки, чтоб картошка с котлетами равномернее улеглись в желудке. Но чай все никак не остывал. Однажды Ерофеев так же, спеша, хлебнул горячего чаю – и обжег пищевод. С тех пор ничего горячего ни пить, ни есть не может.
Он так и отнес кружку в свой шкафчик. Не судьба. Придется довольствоваться уже холодным чаем, после вызова.
В машине Саша спросил:
– Ну что, Татьян, будешь за главного на вызове?
Во как! Ну что ж, все-таки не зря она уже неделю через день работает на скорой. Надо накопленный опыт претворять в практику.
– Я попробую, – ответила она.
– Попробуй дать мне баллон с закисью, – сказал Ерофеев.
Таня полезла в деревянный ящик рядом с носилками, достала баллон с закисью азота и протянула Саше.
– На.
– Я просил попробовать дать, а ты даешь.
– Я не понимаю, – растерянно сказала Таня.
– Ну что тут непонятного? Я тебе сказал: «Попробуй дать», а ты даешь.
Таня недоуменно смотрела на Ерофеева.
– Я не понимаю, – снова сказала она. – Чего тебе надо?
– Мне надо, чтобы ты попробовала дать мне баллон с закисью.
– Ну, я попробовала – и даю, – разозлилась девушка.
– Нет, ты мне просто даешь. А ты только попробуй, – серьезно сказал Ерофеев.
– Это невозможно, – сказала Таня, – я или даю, или не даю…
– А почему ты думаешь, что можно попробовать осматривать больного? Ты или уверенно осматриваешь его, или он с порога видит твою нерешительность – и ты для него никто! Поняла?
– Поняла.
– Будешь пробовать или смотреть?
– Буду смотреть.
– Ну, пошли. И еще: я – не зануда, как ты наверняка подумала.
Таня незаметно улыбнулась. Она действительно мысленно обозвала Ерофеева занудой.
Дверь им открыла старушка лет под восемьдесят, крепенькая. Стоит прямо, смотрит ясно, хоть и дома, но в косынке. Ерофеев посторонился, пропуская вперед «доктора» – Таню. Они поздоровались. Старушка ответила:
– Спаси, Господи! Приехали. Проходите. – Покачала головой: – Докторша-то молоденька. Это что ж, прямо с института?
Фельдшера ей не ответили.
Ерофеев окинул квартиру взглядом, увидел образ Спаса Нерукотворного, перекрестился. Таня, судорожно сжимая фонендоскоп, прошла в комнату.
На неприбранной кровати сидел тучный дядька, лохматый, мутноглазый какой-то. Часто дышал и чесался. Скребся он самозабвенно. Скоблил запястья, шею, подмышки, пах, уши, снова запястья и локтевые сгибы…
– Что вас беспокоит? – спросила Таня.
Читать бесплатно другие книги:
