Грязная работа Мур Кристофер

– Эй… э-э… мне хотелось сказать, это, насчет твоей ситуации. В смысле, утраты. Рейчел всем нравилась. Это… если я могу чем-то…

После похорон Чарли видел Рея впервые и неловкости вторичных соболезнований еще не преодолел.

– И так тебе спасибо, что взял на себя мои смены. Над чем трудишься? – Чарли отчаянно пытался не глазеть по сторонам на всяческие предметы, пылавшие вокруг тускло-красным.

– А, это. – Рей развернулся и отъехал от стола, чтобы Чарли увидел монитор, с которого лыбились ряды азиатских девиц. – Называется Отчаявшиеся-Филипины-точка-ком.

– Это здесь ты познакомился с мисс ДавноТебяЛюблю?

– Ее не так зовут. Лили наболтала? У этой малявки проблемы.

– Ну, это ж малявки, сам знаешь, – сказал Чарли, вдруг заметив у входа почтенную даму в твиде – она разглядывала горку с антиквариатом. В руках у дамы была фарфоровая лягушка, пылавшая тускло-красным.

Рей кликнул по одной фотографии – открылась личная информация.

– Ты погляди на эту, босс. Говорит, тащится от гребли шестерками. – Он снова крутнулся на табурете и поиграл бровями.

Чарли отвлекся от дамы с пылающей лягушкой и посмотрел в монитор.

– Это вид спорта, Рей.

– Ни фига. Смотри, тут говорится, что в колледже она была кормчей. – Рей снова поиграл бровями и предложил Чарли пятерню для хлопка.

– И это в гребле есть, – ответил тот, ни на гран не – просветив экс-полицейского. – Это такой человек в – лодке, который сидит на корме и орет, куда грести.

– Правда? – разочарованно протянул Рей. Женат он был три раза, и все три жены слиняли из-за его неспособности выработать взрослые навыки общения. Рей откликался на окружающий мир с полицейской кочки, и, хотя многих женщин такой отклик поначалу привлекал, все рассчитывали, что рано или поздно это свое мировоззрение он, приходя домой, станет вешать в чулан, как табельное оружие. А он не вешал. Когда Рей вышел на работу в “Ашеровское старье”, Чарли потратил два месяца на то, чтобы отучить его покрикивать на покупателей: “Проходим, проходим, нечего тут разглядывать”. Очень много времени Рей проводил в разочаровании от самого себя и рода человеческого в целом.

– Но, старина, – это же гребля! – сказал Чарли, чтобы хоть как-то его приободрить. Несмотря на свою – неуклюжесть, экс-полицейский ему нравился. По сути Рей был парень хороший, добрый и верный, трудолюбивый и пунктуальный; а самое главное – лысел он быстрее Чарли.

Рей вздохнул:

– Может, другой сайт поискать? Как называется слово, когда у тебя требования еще ниже, чем у “отчаявшейся”?

Чарли немного почитал на открытой странице.

– У этой женщины магистерская степень по английской литературе в Кембридже, Рей. И посмотри только на нее. Она же роскошная. И ей девятнадцать лет. Чего ей отчаиваться?

– Эй, погоди-ка. Магистерская степень в девятнадцать – да эта девка для меня слишком умная.

– Нет, не умная. Она врет.

Рей развернулся на табурете к Чарли так резко, словно его ткнули в ухо карандашом:

– Не может быть!

– Рей, посмотри на нее. Она выглядит как азиатские модели для “Кальмарных Угощений с Кислым Яблоком”.

– У них есть и такое?

Чарли показал куда-то в витрину слева.

– Рей, позволь представить тебе Китайский квартал. Китайский квартал, это Рей. Рей, Китайский квартал.

Экс-полицейский смущенно улыбнулся. В двух кварталах выше по улице располагался магазин, где торговали одними сушеными деталями акул: в витринах красовались портреты ослепительных китаянок с акульими селезенками и глазами в руках. Модели улыбались так, словно им только что вручили награду Киноакадемии.

– У последней, с кем я тут познакомился, в личных данных и впрямь было несколько ошибок и упущений.

– Например? – Чарли наблюдал за твидовой дамой с пылающей лягушкой. Дама приближалась к кассе.

– Она, в общем, сказала, что ей двадцать три, пять футов ростом и весом сто пять фунтов, и я подумал: “Ладно, с изящненькой можно развлечься”. А оказалось – сто пять кило.

– Так ты не этого, что ли, ожидал? – уточнил Чарли. Дама приблизилась, и он улыбнулся, ощущая, как внутри нарастает паника. Она собиралась купить лягушку!

– Пять футов – и двести тридцать фунтов. Она же – сложена как почтовый ящик. Ну, это я, может, и пережил бы, но ей оказалось не двадцать три – ей шестьдесят три. Ее мне пытался продать кто-то из внуков.

– Прошу прощения, это не продается, – сказал Чарли даме.

– Так выражаются, это правда, – продолжал Рей, – но ведь не бывает людей, которые бы кому-нибудь продавали свою бабушку.

– Почему это? – спросила дама.

– Пятьдесят дубов, – сказал Рей.

– Неслыханно, – произнесла дама. – На ней же написано – десять.

– Нет, полтинник за ту бабушку, с которой встречается Рей, – поправил Чарли. – А лягушка не продается, мэм, простите. Она дефектная.

– Тогда почему она у вас на полке? Почему на ней ценник? Я не вижу в ней никаких дефектов.

Очевидно, она и впрямь не видела, что дурацкая фарфоровая лягушка в руках у нее не только светилась – она принялась пульсировать. Чарли дотянулся через стойку и выхватил лягушку из рук дамы.

– Она радиоактивная, мэм. Извините. Ее нельзя покупать.

– Я с ней не встречался, – сказал Рей. – Я просто полетел на Филиппины, чтобы с нею познакомиться.

– Никакая она не радиоактивная, – сказала дама. – Вы пытаетесь задрать цену. Прекрасно, даю вам за нее двадцать.

– Никак нельзя, мэм, опасно для общества, – произнес Чарли, стараясь напустить на себя озабоченность и прижимая статуэтку к груди так, словно защищал покупательницу от лягушкиной смертоносной энергии. – К тому же она откровенно нелепа. Как вы можете отметить, на банджо у этой лягушки всего две струны. Это же издевательство. Давайте мой коллега покажет вам наших мартышек с цимбалами. Рей, будь добр, покажи девушке, пожалуйста, мартышек. – Чарли понадеялся, что “девушка” завоюет ему лишние очки.

Дама попятилась от стойки, прикрываясь сумочкой, как щитом.

– По-моему, я вообще ничего у вас покупать не хочу, извращенцы.

– Эй! – возмутился Рей таким тоном, будто на посту здесь был один извращенец, и при этом – не он.

И тогда она это сделала – спорым квикстепом шагнула к полке с обувью и подхватила с нее пару красных “всезвездных «конверсов»” двенадцатого размера[14]. Они тоже пылали.

– Тогда мне это.

– Нет. – Чарли швырнул лягушку через плечо Рею, который едва успел ее поймать, чуть при этом не уронив. – Эти тоже не продаются.

Твидовая дама попятилась к двери, пряча кроссовки за спиной. Чарли двинулся на нее по проходу, норовя схватить “конверсы”.

– Отдайте.

Едва толкнувшись попой в дверь, дама вскинула голову – зазвенел колокольчик на притолоке, – и Чарли сделал свой ход – резкий обманный маневр влево, кинулся вправо, дотянулся ей за спину и цапнул кроссовки за шнурки, равно захватив и полную горсть твидовой задницы в придачу. Протанцевал обратно к стойке, швырнул кроссовки Рею, затем развернулся к твидовой, бросая ей вызов, как борец сумо.

Та же по-прежнему стояла в дверях, явно не понимая, в ужасе она или же ей отвратительно.

– Вас всех здесь нужно пересажать. Я сообщу о вас в Бюро по улучшению бизнеса и в местную торговую – ассоциацию. И вы, мистер Ашер, можете передать мисс Северо, что я еще вернусь. – С этими словами она вылетела за дверь и пропала.

Чарли повернулся к Рею.

– Мисс Северо? Лили? Она приходила к Лили?

– Школьный инспектор, – ответил тот. – Заходила пару раз.

– Мог бы предупредить.

– Не хотел терять клиента.

– Так Лили…

– Выскакивает черным ходом, когда ее видит. Еще ей хотелось проверить у тебя, что все записки насчет прогулов Лили не туфта. Я за тебя поручился.

– Все, Лили возвращается в школу, а я выхожу на работу.

– Здорово. Сегодня звонок был – наследство на Тихоокеанских высотах. Много хорошей женской одежды. – Рей постукал листиком бумаги по стойке. – Я для такого не очень квалифицирован.

– Я займусь, только сначала нам нужно многое наверстать. Переверни, будь добр, табличку “Закрыто” и запри дверь, а?

Рей не пошевелился.

– Ну да, только… Чарли, ты уверен, что готов вернуться на работу? – И он повел подбородком на лягушку и кроссовки.

– А, это. Мне кажется, с ними что-то не так. Ничего странного не замечаешь?

Рей присмотрелся.

– Не-а.

– Или вот: когда я отнял у нее лягушку, она сразу кинулась к кроссовкам явно не своего размера?

Рей взвесил истину против славной сделки, которая у него тут сложилась: бесплатная квартира, “черный” доход и начальство, которое по сути своей было приличным парнем, пока не случилось 51/50[15], – и сказал:

– Да-а, что-то в ней было не то.

– Ага! – сказал Чарли. – Вот бы еще где-нибудь раздобыть счетчик Гейгера.

– У меня есть, – ответил Рей.

– Правда?

– Ну да. Сбегать?

– Потом, – сказал Чарли. – Только запри дверь и помоги мне тут кое-что собрать.

Еще час Рей наблюдал, как Чарли перемещает явно случайный набор предметов из лавки на склад, по хо-ду внушая Рею, что никогда, нипри каких обстоятельствах не следует выставлять это и кому бы то ни было продавать. Затем Рей принес счетчик Гейгера, по дружбе выменянный на огромную теннисную ракетку без струн, и проверил всю кучу, собранную Чарли. – Предметы, разумеется, оказались инертны, как грязь под ногами.

– И ты не видишь никакого сияния, никакой пульсации в этой куче? – спросил Чарли.

– Извини. – Рей покачал головой, несколько смущаясь от того, что приходится такое наблюдать. – Но все равно хорошо, что ты на работу вышел, – добавил он, стараясь приободрить босса. – Может, и хватит на сегодня? Сходи проверь малышку, а утром позвонишь – насчет этого наследства. Я все тут сложу и надпишу, чтоб Лили не продавала и не меняла ни на что.

– Хорошо, – ответил Чарли. – Но и не выбрасывай. Я с этим еще разберусь.

– Ну, босс, еще бы. До завтра.

– Ага, спасибо, Рей. Когда закончишь, можешь идти домой.

Чарли вернулся в квартиру, всю дорогу наверх поглядывая на руки – не осталось ли красного сияния от кучи, но все казалось в норме. Он услал домой Джейн, выкупал Софи и на сон грядущий почитал ей несколько страниц из “Бойни номер пять”[16], после чего сам лег пораньше и спал урывками. Наутро очнулся в некоем тумане и сразу же подскочил на кровати – распахнув глаза и колотясь сердцем: на тумбочке лежала записка. Еще одна. Потом он заметил, что на сей раз почерк не его, а номер, очевидно, телефонный, и вздохнул. Это встреча, которую ему назначил Рей. Чарли сам положил записку на тумбочку, чтобы не забыть. “М-р Майкл Мэйнхарт, – гласила записка; и ниже: – Высококачественная женская одежда и меха”. Последнее слово два раза подчеркнуто. Номер – местный. Чарли взял листок, под ним обнаружилась еще одна страничка из блокнота, имя на ней было то же самое, теперь уже почерком самого Чарли, а под ним – цифра 5. Он не помнил, чтобы писал такое. Тут у окна его спальни на втором этаже проскользило что-то крупное и темное, но, когда Чарли посмотрел в окно, это что-то уже пропало.

На Заливе лежало одеяло тумана, и с Тихоокеанских – высот огромные оранжевые башни моста Золотые Ворота торчали из туманного сугроба, как морковки из – физиономий уснувших снеговиков-двойняшек. На Высотах же утреннее солнце уже расчистило небеса и повсюду гоношились работники – прибирали дворы и сады вокруг особняков.

Приехав к Майклу Мэйнхарту, Чарли первым делом обратил внимание, что на него никто не обратил внимания. Во дворе работали двое парней, Чарли помахал им на ходу, но те в ответ махать не стали. Затем почтальон, спускавшийся с обширного крыльца, согнал его с дорожки на росистую траву, даже не попросив прощения.

– Прошу прощения! – саркастически сказал ему Чарли, однако почтальон был в наушниках и слушал нечто такое, что вдохновляло его трясти башкой, как голубя, клюющего амфетамины, посему он скакал себе – дальше. Чарли собирался крикнуть ему вслед что-нибудь насмерть умное, но передумал: хотя о почтовом служащем, устроившем кровавую баню, он слыхал много лет назад[17], коль скоро выражение “дойти до почты” относилось к чему угодно и помимо выбора средства пересылки сообщений, ему казалось, что судьбу лучше не испытывать.

Вчера совершенно посторонняя дама назвала его “извращенцем”, сегодня спихнул с дорожки гражданский служащий… Город все больше напоминает джунгли.

Чарли нажал на кнопку звонка и отступил вбок от двенадцатифутовой двери с витражом в свинцовом переплете. Минуту спустя до него донеслось легкое шарканье и за стеклами показался миниатюрный силуэт. Дверь медленно распахнулась.

– Мистер Ашер, – произнес Майкл Мэйнхарт. – Спасибо, что пришли.

Старичок утопал в костюме в “гусиную лапку”, который, должно быть, купил лет тридцать назад, – будучи покорпулентнее. Когда он жал Чарли руку, на ощупь стариковская кожа напоминала старую бумажку от китайского пельменя – остывшую и чуть присыпанную мукой. Чарли постарался не вздрогнуть, когда старик завел его в величественную круглую залу, облицованную мрамором, где витражи доходили до потолка в сорока футах над головой, а плавная лестница вздымалась до площадки, уводившей к верхним крыльям дома. Чарли, бывало, задавался вопросом, каково это – жить в доме с крыльями. Как тут искать ключи от машины?

– Сюда, пожалуйста, – произнес Мэйнхарт. – Я покажу, где моя супруга держала одежду.

– Соболезную вашей утрате, – машинально сказал Чарли. Он уже десятки раз ездил в особняки усопших. “Ты же не стервятник, – говаривал его отец. – Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем – вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства”. – Срань господня, – вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю его квартиру. – То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.

Перед ним простирались ряды дизайнерской одежды от-кутюр – всё, от вечерних платьев до вешалок в два этажа с трикотажными костюмами, распределенными по цвету и уровню официальности; пышная радуга шелков, льна и шерсти. Кашемировые свитера, пальто, накидки, жакеты, юбки, блузы, белье. Чулан был устроен в форме буквы Т, в центре – большой туалетный столик с зеркалом, а в крыльях (даже чулан тут с крыльями!) – аксессуары: туфли с одной стороны, ремни, шарфы и сумочки – с другой. Целое крыло туфель – итальянских и французских, ручной работы, из шкур тех животных, что раньше жили счастливо и без пятен на коже и репутации. По бокам туалетного столика размещались зеркала в полный рост, и Чарли поймал в них отражение себя и Майкла Мэйнхарта: он сам – в подержанном сером костюме в тонкую полоску, Мэйнхарт – в своей “гусиной лапке” не по размеру, этюд в черно-серых тонах, в сем цветущем саду нагой и безжизненный.

Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.

– Полагаю, вам на оценку потребуется время, – сказал он.

Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:

– Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.

– Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. – Голос его прервался. – Хочу, чтобы ничего не было. – Он отвернулся от Чарли к обувному крылу, стараясь не показывать, что готов сорваться.

– Понимаю, – сказал Чарли, не понимая. Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.

– Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?

Но Чарли понимал.

– У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?

– Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…

– Ничего не смогут, – сказал Чарли. – Никто не может.

Теперь старик поднял на него взгляд – лицо его обратилось в утрату и пустыню, как морда мумифицированного бассета.

– Я просто хочу умереть.

– Не говорите так, – сказал Чарли, потому что говорить так принято. – Это у вас пройдет. – Сказано это было потому, что ему самому все так говорили. И теперь Чарли явно бросался чепуховыми штампами.

– Она была… – Голос Мэйнхарта зацепился за острый край всхлипа. Сильный человек, как-то вдруг оборенный своей скорбью, стыдился ее показать.

– Понимаю, – сказал Чарли, думая о том, что Рейчел по-прежнему жива у него в сердце: когда он оборачивается в кухне что-нибудь ей сказать, а ее нет, у него спирает дыхание.

– Она была…

– Понимаю, – снова перебил его Чарли, стараясь облегчить старику жизнь, ибо знал, каково тому сейчас. Она была смыслом, порядком и светом, а теперь ее нет, и темной свинцовой тучей меня давит хаос…

– Она была просто феноменальной дурой.

– Что? – Чарли так быстро повернул голову, что услышал, как в шее щелкнул позвонок. Не ожидал.

– Эта тупица нажралась кремнегеля, – выговорил Мэйнхарт. С мукой и раздражением.

– Чего? – Чарли замотал головой, словно стараясь в ней что-то растрясти и оторвать.

– Кремнегеля.

– Чего?

– Кремнегеля! Кремнегеля! Кремнегеля, пень!

В ответ Чарли вдруг захотелось проорать некое жуткое потустороннее заклинание: “Так это Крамнэгел! Крамнэгел! Крамнэгел, засеря!”[18] Но вместо этого он спросил:

– То, из чего делают фальшивую грудь? Она этого – наелась? – По долям его головного мозга запинающимся призраком заметался образ пожилой дамы, обжирающейся вязкой пакостью из искусственных сисек.

Мэйнхарт оперся о туалетный столик и поднялся.

– Нет, пакетиков такой дряни – их суют в упаковки электроники и фотоаппаратов.

– Дрянь, на которой говорится “Не Употреблять В Пищу”?

– Именно.

– Но там же прямо на пакетике написано – и она это употребила?

– Да. Меховщик положил их ей в шубы, когда устанавливал этот шкаф. – Старик показал какой.

Чарли обернулся: у огромной двери чулана стоял – освещенный стеклянный шкаф, и внутри висело с десяток меховых шуб. Вероятно, в шкафу имелся свой – кондиционер, чтобы контролировать влажность, но Чарли не на это обратил внимание. Даже в тусклом флуоресцентном свете шкафа одна шубка совершенно явно тлела и пульсировала красным. Чарли посмотрел на Мэйнхарта, стараясь не выдать себя, – хотя вообще не понимал, чего именно в себе выдавать не должен, – поэтому заговорил спокойно, однако пудру с мозгов при этом сдул.

– Мистер Мэйнхарт, я соболезную вашему горю, но обо всем ли вы мне рассказываете?

– Простите, но я не понимаю.

– Я вот о чем, – ответил Чарли. – Почему вы решили обратиться именно ко мне из всех торговцев подержанной одеждой в Районе Залива? Есть люди, гораздо более квалифицированные для работы с коллекциями такого размера и качества. – Чарли метнулся к шкафу с шубами и дернул дверцу. Она мягко фукнула в ответ, туффта, как герметизированная дверь холодильника. Чарли схватил рдевшую шубку – похоже, лисью. – Или дело вот в этом? Вы позвонили из-за вот этого? – Чарли воздел шубу, словно орудие убийства перед обвиняемым. “Говоря короче, – хотел было продолжить он, – и вы желаете смерти мне и моему мозгу?”

– Вы первый в справочнике торговец подержанной одеждой.

Шубка выпала у Чарли из рук.

– “Ашеровское старье”?

– Начинается на “А”, – пояснил Мэйнхарт – медленно, тщательно, стараясь, очевидно, не поддаться порыву снова обозвать Чарли пнем.

– Значит, шубка тут ни при чем?

– Отчасти при чем. Мне бы хотелось, чтобы вы ее забрали со всем остальным.

– А, – сказал Чарли, пытаясь прийти в себя. – Мистер Мэйнхарт, я ценю ваш звонок, и коллекция у вас действительно прекрасная, вообще даже поразительная, но я не готов принимать такой ассортимент. И буду с вами честен, хоть мой отец и перевернется в гробу от того, что я вам такое говорю: в этом чулане одежды – быть может, на миллион долларов. А то и больше. Если учесть то время и то место, которое займет ее перепродажа, стоит она, вероятно, где-то четверть этой суммы. У меня просто нет таких денег.

– Мы сумеем что-нибудь придумать, – ответил Мэйнхарт. – Чтобы вы просто вывезли ее из дома…

– Наверное, я мог бы взять часть под реализацию…

– Пятьсот долларов.

– Что?

– Давайте мне пятьсот долларов, вывозите до завтра – и все это ваше.

Чарли начал было возражать, но тут нутром ощутил, как отцовский призрак восстает из гроба, чтобы тяпнуть его по башке плевательницей, если он немедленно не прекратит. “Мы предоставляем важную услугу, сын. Мы – сиротский приют искусству и ремеслам, потому что согласны заниматься нежеланным, – мы придаем ему цену”.

– Я не могу так поступить, мистер Мэйнхарт, я как будто пользуюсь вашим горем.

“Ох, ёшкин дрын, какой же ты, блядь, рохля, – ты мне не сын. Нет у меня сына”. Что это – призрак отца потрясает цепями у Чарли в голове? Почему тогда у него словарный запас и голос как у Лили? Бывает ли совесть алчной?

– Вы окажете мне услугу, мистер Ашер. – Огромную – услугу. Если не возьмете вы, я тут же позвоню в “Гудуилл”[19]. Я обещал Эмили, если что-нибудь с ней случится, ее вещи не просто так раздать. Прошу вас.

И в стариковском голосе звучало столько боли, что Чарли пришлось отвести взгляд. Чарли ему сочувствовал, потому что понимал. Не мог ничем помочь, не мог сказать: “Это пройдет”, как все твердили ему. Оно не проходило. Становилось как-то иначе, но ничем не лучше. А у этого деда по сравнению с Чарли есть лишние полвека, в которые умещаются надежды, хотя для старика надежды эти – уже история.

– Давайте я подумаю. Проверю свои складские мощности. Если буду справляться, позвоню вам завтра, – вас устроит?

– Буду вам благодарен, – ответил Мэйнхарт.

И тут ни с того ни с сего Чарли сказал:

– Можно мне взять эту шубку с собой? Как образец качества коллекции – на тот случай, если придется ее делить с другими торговцами.

– Не возражаю. Позвольте, я вас провожу.

Когда они вышли в круглую залу, тремя – этажами выше за свинцовыми переплетами промелькнула какая-то тень. Крупная. Чарли помедлил на ступеньках и глянул, заметил ли старик, но тот ковылял вниз, изо всех сил цепляясь за перила. У дверей повернулся к Чарли и протянул руку:

– Простите меня за эту… вспышку наверху. Я сам не свой с тех пор, как…

Едва старик начал приоткрывать дверь, на крыльцо рухнула какая-то фигура, отбросив на стекла птичью тень ростом с человека.

– Нет! – Чарли метнулся вперед, оттолкнув старика, и захлопнул дверь, прищемив громадной птице клюв – черный и массивный, он уже просунулся внутрь и защелкал, как садовые ножницы, отчего сотряслась, разметав по мраморному полу содержимое, стойка для зонтиков. Лицо Чарли оказалось в какой-то паре дюймов от птичьего глаза, и торговец навалился на дверь плечом, чтобы клюв не отхватил ему руку. Птичьи когти заскрежетали по стеклу – тварь пыталась освободиться; одна толстая фацетированная панель треснула.

Чарли уперся в косяк бедром, затем сполз по нему, выронил лисью шубку и подхватил с пола зонтик. Им принялся тыкать птице куда-то в перья на шее – но выпустил косяк; один черный коготь змеей вполз в щель и дерябнул Чарли по предплечью, разодрав рукава пиджака и рубашки и саму кожу. Чарли всадил зонтик изо всех сил, и птичья голова рывком исчезла в щели.

Ворон пронзительно захрипел и взлетел – крылья взметнули ветер. Чарли валялся на полу, переводя дух, и смотрел на панели витража так, словно в любой миг тень гиганта могла возвратиться, затем перевел взгляд на Майкла Мэйнхарта, лежавшего на боку, съежившись, как марионетка без нитей. У головы его Чарли уви-дел трость с резной рукоятью – белый медведь слоновой кости. Трость упала со стойки для зонтиков. Она рдела. Старик не дышал.

– Да, вот херня-то, – произнес Чарли.