Грязная работа Мур Кристофер

8. Трамвай “Смятение”

И вот в брешь Кастро кинулся Чарли Ашер: антикварная трость со шпагой под рукой на сиденье фургона, челюсть выпячена штыком и вся физиономия – воплощенный этюд ужасающей решимости. Полквартала, еще полквартала и еще половинку вперед – так в Долину Безалкогольных Баров С Заоблачными Ценами и Вообще Внеземных Причесок нахлестывал своего железного коня праведный бета-самец. И горе тому никчемному глупцу, кто осмелился возжелать смерти смертоносного старьевщика, ибо за смертную жизнь его наш герой не даст и ломаного гроша. “В Голубятне будет дан бой, – думал Чарли, – и я палю за справедливость”[30].

Ну, не вполне “палю” – у него же шпага в трости, не пушка, – скорее “тычу за справедливость”: маловато, конечно, пафоса для ангела-мстителя, походить на ко-его Чарли стремился, – он просто рассвирепел и готов надрать кому-нибудь задницу, вот и все. Поэтому ты давай, это… поосторожней. (По случайному совпадению “Тыц за справедливость” в тот момент было вторым по популярности произведением в “Видеопрокате Кастро”, оно постепенно вытесняло “Рождение звезды: режиссерскую версию”[31] и уступало только “Легавым без штанов”, номеру один, как кнутом подстегнутому.)

Свернув с Рыночной, сразу же за углом Ноэ Чарли увидел: “Свежая музыка”, квадратные буквы самодельной вывески-витража, – и волосы у него на загривке тут же встали дыбом, а в мочевом пузыре возникла настоятельная потребность. Тело его переключилось в режим “драка-или-драпак”, и уже второй раз за неделю он собирался пойти вопреки своей бета-самцовой природе и предпочесть драку. Что ж, так тому и быть, подумал Чарли. Так тому и быть. Он лицом к лицу встретится со своим мучителем, вот только найдет место для парковки. Которого не нашел.

Чарли объехал квартал, виляя меж кафе и баров, – и тех и других на Кастро было в изобилии. Поездил взад-вперед по переулкам, уставленным рядами викторианских особнячков в безупречном состоянии (и за безумные цены), но стойла для своего верного жеребца не отыскал. Через полчаса орбитальных облетов всего квартала он снова направился прочь от центра и поставил фургон на платную стоянку в гараже Филлмора, после чего на древнем трамвае вернулся по Рыночной к Кастро. Славненький зелененький антикварненький трамвайчик, сделанный в Италии, с дубовыми – скамьями, латунными поручнями и оконными рамами красного дерева; чарующий латунный колокол и предел скорости – где-то миль двадцать в час. Вот так Чарли Ашер и кинулся в битву. Он пытался вообразить, как на подножках трамвая висит орда гуннов – размахивает свирепыми сабельками, по ходу осыпает стрелами настенные росписи в Миссии, – или, быть может, это плывет спецназ викингов: щиты приторочены к стенкам трамвая, громыхает огромный барабан, а они гребут себе и гребут, дабы подвергнуть разграбленью антикварные лавки, садо-мазо-бары, суси-бары, садо-мазо-суси-бары (не спрашивайте) и художественные галереи Кастро. Но тут Чарли подвело даже его внушительное воображение. Он вышел на углу Кастро и Рыночной и протопал квартал обратно к “Свежей музыке”. У лавки он помедлил: ну вот и что теперь?

А если тот человек просто взял и попросился звякнуть с этого телефона? Вдруг Чарли ворвется с угрозами и воплями, а за прилавком – какой-нибудь попутанный пацан? Но тут Чарли глянул в дверь, и там, за стойкой, совсем один стоял необычайно высокий черный мужчина, с ног до головы одетый в мятно-зеленое. Тут-то Чарли и утратил рассудок.

– Вы убили ее! – завопил он и пошел на штурм стоек с компакт-дисками, преграждавших подступы к Мятному. На бегу он выхватил шпагу – или, во всяком случае, попытался, надеясь, что выхватится она одним плавным движением и тотчас перережет горло убийце Рейчел. Но трость провалялась на складе у Чарли очень долго, и шпагу из ножен не вынимали много лет – за исключением трех случаев, когда с нею из лавки хотела уйти Эбби, подруга Лили (один раз – попробовав ее купить, и Чарли ей отказал, и два раза – попробовав ее украсть). Маленькую латунную защелку, высвобождавшую клинок, заело, поэтому, нанося смертельный удар, Чарли размахнулся всей тростью, а та была тяжелее – и медленнее, – чем сама шпага. Человек в мятно-зеленом – проворно для своих габаритов – пригнулся, и Чарли снес целую полку с дисками Джуди Гарленд, потерял равновесие, отрикошетил от стойки, крутнулся на месте и снова попробовал тот комбинированный замах, который столько раз видел в кино, – им выхватывали мечи и полосовали врага самураи, а сам он столько раз мысленно отрепетировал его по пути сюда. На сей раз шпага покинула ножны и смертельной дугой просвистела в трех футах от человека в мяте, подчистую обезглавив картонную фигуру Барбры Стрейзанд.

– Это не… не-блядь-спровоцировано! – громогласно рявкнул черный дылда.

Чарли едва успел принять стойку для удара слева – и тут заметил, как на него надвигается что-то крупное и темное; в последний миг он сумел распознать, что именно. Ему на голову обрушился антикварный кассовый аппарат. Вспышка, звяк колокольчика – и все потемнело и стало очень липким.

Когда Чарли пришел в себя, он был привязан к стулу в задней комнате музыкальной лавки – помещение как две капли воды походило на его собственный склад, только составленные башнями коробки были набиты пластинками и компакт-дисками, а не ассортиментом порепанного барахла. Над Чарли высился черный дылда, и пленник поначалу решил, что дылда обращается в туман или дымок, но затем понял, что рябью – подернуто его собственное зрение, – и сразу же всю голову изнутри, как стробоскопом, осветило болью.

– Ай.

– Как шея? – спросил дылда. – Не сломана? Ноги чувствуете?

– Валяйте, убейте меня, подлый трус, – произнес Чарли, изгибаясь на стуле и стараясь кинуться на своего поимщика; он ощущал себя немножко Черным рыцарем в “Святом Граале” “Монти Питона”[32] после того, как бедолаге откромсали руки и ноги. Если этот тип сделает к нему хоть шаг, Чарли сумеет головой протаранить ему причинные – в этом он был уверен.

Дылда резко топнул – прямо Чарли по ноге; мокасины восемнадцатого размера[33] из перчаточной кожи привелись в движение двумястами семьюдесятью фунтами смерти и торговца запиленными пластинками.

– Ай! – Чарли заскакал на стуле в круге боли. – Черт бы вас побрал! Ай!

– Так вы ноги свои ощущаете?

– Заканчивайте. Валяйте. – Чарли вытянул шею, словно подставляя горло под нож, – стратегия его заключалась в том, чтобы подманить мучителя, после чего зубами порвать ему бедренную артерию, после чего злорадствовать, глядя, как кровь струится по мятно-зеленым штанам на пол. Чарли будет долго и зловеще смеяться, наблюдая, как из этого мерзкого ублюдка вытекает жизнь, а потом доскачет на стуле до улицы, впрыгнет на Рыночной в трамвай, пересядет на Ван-Несс на сорок первый автобус, соскочит на Колумбе и два квартала пропрыгает до дома, где его кто-нибудь развяжет. У него был план – и проездной на автобус, действительный еще четыре дня, – поэтому сукин сын не тому смерти пожелал.

– У меня нет намерений вас убивать, Чарли, – произнес дылда, держа безопасную дистанцию. – Простите, что пришлось вас стукнуть кассой. Но вы не оставили мне выбора.

– Вы могли бы отведать фатального укуса моего клинка! – Чарли пошарил вокруг глазами: вдруг мужик бросил трость со шпагой где-то под рукой.

– Можно и так, только я предпочел не оставлять пятен и обойтись без похорон.

Чарли напряг мускулы, стараясь разорвать узы, кои, как он теперь осознал, представляли собой целлофановые магазинные пакеты.

– Вы связались со Смертью, вам это известно? Я – Смерть.

– Ага, я знаю.

– Да?

– Конечно. – Дылда развернул спинкой вперед еще один деревянный стул и уселся на него верхом. Колени у длды теперь оказались на уровне локтей, и он стал похож на огромную древесную лягушку, готовую прыгнуть на свою насекомую добычу. Чарли впервые разглядел, что у мужчины золотистые глаза, яркие и заметные: с темной кожей они как-то не сочетались. – Я тоже, – добавил зловещий мятно-зеленый лягух.

– Вы? Вы – Смерть?

– Одна из, не единственная. Не уверен, что единственная Смерть вообще существует. По крайней мере, в наши дни.

Чарли не мог такого постичь, поэтому снова принялся бороться с узами и качаться, пока черный дылда не протянул руку и не утвердил его стул на ножках, чтобы Чарли не опрокинулся.

– Вы убили Рейчел.

– Нет, не убивал.

– Я вас там видел.

– Это правда. Тут-то и загвоздка. Будьте добры, перестаньте уже дрыгаться? – Он потряс Чарли за стул. – Но смерти Рейчел я не причинял. Мы так не работаем – по крайней мере, в наши дни. Вы что, в книгу не заглядывали?

– В какую книгу? Вы что-то говорили про книгу по телефону.

– В “Большущую-пребольшущую книгу Смерти”. Я послал ее вам в лавку. И женщине сказал, что посылаю, и извещение о доставке получил, поэтому я знаю, что она у вас.

– Какая еще женщина? Лили? Она не женщина, она ребенок.

– Нет, там была женщина где-то вашего возраста, с прической под “новую волну”.

– Джейн? Нет. Она ничего не говорила, и никакой книги я не получил.

– Ох, блин. Вот почему они лезут. Вы не в курсе.

– Кто? Что? Они?

Мятный Жнец тяжко вздохнул:

– Нам, видимо, придется тут еще посидеть. Пойду кофе сварю. Вы будете?

– Ну еще бы – сначала вызовете у меня ложное ощущение безопасности, а потом напрыгнете.

– Да ты, к хуям, весь связан, ебала, на хера мне у тебя чего-то вызывать? Пытался ткань человеческого бытия выебсти – так надо ж было кому-то сраку твою прищучить.

– Ой, ну конечно, давайте со мной теперь по-черно-му ботать. Ходите с расовой карты, а как же.

Мятный поднялся на ноги и двинулся в лавку.

– Сливок надо?

– И два сахара, пожалуйста, – ответил Чарли.

– Такая отпадная, зачем ты ее возвращаешь? – сказала Эбби Нормал. Она была у Лили лучшей подругой, и они обе теперь сидели на полу склада “Ашеровского старья” и листали “Большущую-пребольшущую книгу Смерти”. На самом деле Эбби звали Эллисон, только она не желала больше претерпевать мучения от бесславья своего, как она его называла, “имени рабыни дневного – света”. Окружающие лучше реагировали на ее избранный псевдоним, чем на имя Лили – Мглива Эльфокусс, которое диктовать нужно было по буквам.

– Оказалось, она Ашеру, не мне, – ответила Лили. – Он разозлится, если узнает, что я ее присвоила. А поскольку он сейчас, наверно, Смерть, у меня могут быть неприятности.

– И ты ему скажешь, что книжка все это время была у тебя? – Эбби почесала бровь – вернее, штифт с серебряным паучком; пирсинг был свежим, еще не зажил, и не ковырять его было трудно. Подобно Лили, Эбби вся была в черном, от сапог до прически, с одной лишь разницей: на переде ее черной футболки изображались красные песочные часы “черной вдовы”, она была тощее и в своей нарочитой жути больше походила на беспризорника.

– Не, просто скажу, что не туда засунула. Тут такое часто.

– И сколько ты думала, что ты Смерть?

– Типа месяц.

– А как же сны, имена и прочее, про что там говорится? У тебя же такого не было, да?

– Я думала – просто сил набираюсь. Много списков составила – тех, кого лучше б не было.

– Ага, я тоже так делаю. И что это Ашер, ты дорубила только вчера?

– Ну, – сказала Лили.

– Фигово, – сказала Эбби.

– Жить вообще фигово, – сказала Лили.

– И теперь что? – спросила Эбби. – На два года в колледж?

Обе кивнули – скорбно – и воззрились в глубины своих лаков для ногтей, дабы не делиться унижением от того, что одна из них во мгновение ока низверглась с высот полубогини мрака до местной недотепы. Всю жизнь обе надеялись на что-то величественное, темное и сверхъестественное, поэтому, когда такое наконец случилось, отнеслись к нему, вероятно, равнодушней, нежели полезно для здоровья. Страх, в конце концов, – механизм выживания.

– Так все эти штуки – “душевные предметы”? – спросила Эбби с бодростью, какую в тот миг – допускала – цельность ее натуры. Она обвела рукой горы барахла, которое Чарли пометил знаками “Не продавать”. – В них, типа, душа хранится?

– Так в книжке, – ответила Лили. – Ашер утверждает, будто они светятся.

– Мне нравятся “конверсы”.

– Забирай, твои, – сказала Лили.

– Честно?

– Ну. – Она сняла кроссовки с полки и протянула подруге. – Он их никогда не хватится.

– Крутняк. У меня как раз к ним есть идеальные красные сеточки.

– В них, похоже, душа какого-нибудь потного школьного чемпиона, – сказала Лили.

– Пусть падет к моим ногам, – ответила Эбби, делая пируэт и арабеск – остатки (вместе с расстройством аппетита) ее десятилетнего балетного образования.

– Так я, значит, у Смерти – вроде помощничка Санты? – спросил Чарли, взмахнув чашкой. Дылда развязал ему одну руку, чтобы пленник мог пить кофе, и Чарли теперь при каждом жесте крестил склад музыкальной лавки брызгами французской обжарки. Мистер Свеж нахмурился.

– О чем это вы, Ашер? – Свежу было неловко от того, что Чарли Ашера сначала пришлось стукнуть кассовым – аппаратом, а потом привязать к стулу, и теперь он боялся, что от удара у жертвы как-то пострадал мозг.

– Я о Санте в “Мейсиз”, Свеж. В детстве мы же все наверняка замечали, что у Санта-Клауса в универмаге “Мейсиз” накладная борода, а на Союзной площади работают по меньшей мере еще шестеро Сант из Армии спасения, и тогда мы спрашивали у родителей, и они отвечали, что настоящий Санта живет на Северном полюсе, он очень занят, поэтому тут у нас другие парни – у Санты они помощники, они ему помогают в работе. Ведь это самое вы мне и говорите – что мы у Смерти помощники Санты?

Мистер Свеж, стоявший у стола, теперь снова уселся напротив Чарли и заглянул ему в глаза. Ответил очень мягко:

– Чарли, вы же знаете, что это не так, правда? В смысле – про помощников Санты?

– Конечно, я знаю, что никакого Санта-Клауса не бывает. Это у меня метафора такая, костолоб.

Этой возможностью мистер Свеж воспользовался, чтобы вытянуть руку и отвесить Чарли оплеуху. И немедленно об этом пожалел.

– Эй! – Чарли отставил кружку и потер залив в своих обмелевших волосах, который немедленно покраснел от удара.

– Грубо, – сказал мистер Свеж. – Давайте грубить не будем.

– Так вы утверждаете, что Санта все-таки существует? – спросил Чарли, ежась от предвкушения новой плюхи. – Господи, в какие же глубины уходит этот заговор?

– Нет, никакого Санты, нафиг, не существует. Я просто хочу сказать, что я не знаю, кто мы такие. Не знаю, есть ли на свете большая Смерть с заглавной “С”, хотя в книге намекается, что некогда она существовала. Я просто говорю, нас таких много – в этом городе я знаю десяток, – и все мы собираем сосуды души и следим, чтобы они попадали в нужные руки.

– И принцип здесь такой, что люди случайно заходят к вам в магазин и покупают пластинку? – Тут глаза Чарли распахнулись во всю ширь: до него дошло. – У Рейчел был компакт Сары Маклахлан. Так это вы его забрали?

– Да. – Свеж смотрел в пол – не потому что ему было стыдно, а просто не хотелось видеть боль в глазах Чарли Ашера.

– Где он? Я хочу его увидеть, – сказал Чарли.

– Я его продал.

– Кому? Найдите покупателя. Я хочу вернуть Рейчел.

– Не знаю. Женщине. Имя не спросил, но уверен, что он был ей сужден. Такие вещи понимаешь.

– И я пойму? С чего бы мне такое понимать? – спросил Чарли. – Почему мне? Я не хочу убивать людей.

– Мы не убиваем людей, мистер Ашер. Это неверное представление. Мы всего-навсего способствуем вос-хождению души.

– Но я вот что-то сказал одному парню, и он от этого умер, а другому стало плохо с сердцем из-за того, что я сделал. Смерть, которая наступает в результате наших действий, приравнивается к убийству, если только мы не политики, правда? Так почему я? Я не натаскан молоть языком. Почему я?

Мистер Свеж порамыслил над тем, что сказал Чарли, и нечто зловещее поползло вверх по его позвоночнику. За все годы он не помнил такого, чтобы его действия привели непосредственно к чьей-то смерти, да и от прочих Торговцев Смертью подобного не слыхал. Кто-нибудь, конечно, иной раз появлялся в тот миг, когда человек отходил, но бывало это нечасто и само по себе к летальному исходу не приводило.

– Ну? – спросил Чарли.

Мистер Свеж пожал плечами:

– Потому что вы меня видели. Вы же не могли не заметить, что вас, когда выходите за душой, никто не видит.

– Я никогда не выходил ни за какой душой.

– Выходили и еще будете выходить – во всяком случае, должны. Вам, мистер Ашер, следует и дальше выполнять программу.

– Да, это вы мне уже сказали. Так, значит, вы заби-раете эти души и э-э… становитесь невидимкой?

– Не в прямом смысле, нет, просто нас никто не видит. Можно заходить прямо к людям домой, и они вас не заметят, хоть вы рядом стоять будете, но если заговорите с кем-нибудь на улице, вас увидят, официантка примет заказ, такси остановится – ну, не для меня, потому что я черный, но вообще, знаете, останавливаются. Это, я думаю, как-то связано с волей. Я проверял. Нас видят животные, кстати. Когда изымаете сосуд, берегитесь собак.

– Вот так, значит, и становятся… как нас зовут?

– Торговцами Смертью.

– Да бросьте. Серьезно?

– В книге этого нет. Я сам придумал.

– Клево.

– Спасибо. – Мистер Свеж улыбнулся, на миг обрадовавшись, что можно не думать о тягостном и уникальном превращении Чарли Ашера в Торговца Смертью. – Вообще-то, мне кажется, это какой-то тип с конверта пластинки, там он стоит за кассой, глаза красным светятся. Но когда придумал, я этого не знал.

– В самый раз.

– Да, мне тоже так показалось, – сказал мистер Свеж. – Еще кофе?

– Если можно. – Чарли протянул пустую чашку. – Значит, вас кто-то увидел. Так вы и стали Торговцем Смертью?

– Нет, это вы им так стали. Я думаю, вы, может… э-э… – Свежу не хотелось путать беднягу, но, с другой стороны, он и не знал, что произошло на самом деле. – Я думаю, вы, может, от всех нас как-то отличаетесь. Меня никто не видел. Я работал в охране казино в Вегасе, а потом у меня там все скисло – говорят, у меня проблемы с субординацией, – поэтому я переехал в Сан-Франциско и открыл эту лавку – подержанные пластинки и компакты, сначала по большей части джаз[34]. – Ну а там все и началось: засветились сосуды, люди стали с ними заходить, он начал выискивать их на распродажах, когда хозяева умрут. – Не знаю, как или почему, но так все и вышло. Я никому ничего не рассказывал. А потом мне почтой прислали книгу.

– Опять эта книга. У вас тут ее нет случайно?

– Существует лишь один экземпляр. По крайней мере, известный мне.

– И вы его взяли и отправили?

– Заказной же! – громыхнул Свеж. – И кто-то у вас в лавке расписался за бандероль. По-моему, я свою роль сыграл.

– Ладно, простите – и дальше?

– В общем, когда я обосновался на Кастро, тут было очень грустно. На улицах либо совсем старики, либо очень молодые ребята, а все, кто между, либо уже на том свете, либо у них ВИЧ – ходят с палочками, таскают за собой кислородные баллоны. Смерть повсюду. Как будто именно здесь и нужна была станция душ – а вот и я такой, пластинками торгую. Затем почтой пришла книга. Ко мне притекало много душ. Те первые годы я собирал сосуды каждый день – иногда по два, по три. Удивительно, сколько геев вкладывает душу в музыку.

– И вы все продали?

– Нет. Они приходят и уходят. На полках всегда что-то остается.

– Но как вы можете быть уверены, что нужный человек получает нужную душу?

– Это же не моя проблема, верно? – Мистер Свеж – пожал плечами. Сначала он тоже переживал, но все, – казалось, происходило как должно, и он постепенно – доверился механизму или власти, что за всем этим стояли, – уж какие ни на есть.

– Ну, если вы так к этому относитесь, зачем вообще этим заниматься? Не нужна мне такая работа. У меня уже есть работа – и ребенок есть.

– Придется. Поверьте, когда мне прислали книгу, я пытался этого не делать. Мы все так поступали. Вернее, те, с кем я разговаривал. Насколько я понимаю, вы уже видели, что в таком случае бывает. Слышите голоса, потом возникают тени. В книге они зовутся Пре-исподниками.

– Гигантские вороны? Эти, что ли?

– До вас они были просто неразличимыми тенями и голосами. А сейчас что-то не так. Началось с вас и вами продолжается. Вы им уступили сосуд души, так?

– Я? Вы же сказали, Торговцев Смертью целая куча.

– Другие соображают, что к чему. Это вы сделали. Мне показалось, в начале недели я заметил, как один пролетал. А сегодня вышел – и голоса плохие. – Совсем плохие. Вот тогда-то я вам и позвонил. Это же вы, – правда?

Чарли кивнул.

– Я не знал. Откуда мне было знать?

– Так им достался один?

– Два, – ответил Чарли. – Из стока высунулась рука. В мой первый день.

– Ну, тогда всё, – произнес Свеж, обхватив голову. – Теперь нам со всей определенностью пиздец.

– Вы этого еще не знаете, – сказал Чарли, пытаясь разглядеть и светлую сторону. – Пиздец мог с нами случиться и раньше. В смысле, мы оба торгуем старьем покойников, а это в некотором роде определение понятия “пиздец”.

Мистер Свеж поднял голову:

– В книге сказано, что если мы не будем делать свою работу, все покроет тьма, станет как в Преисподней. Не знаю, как выглядит Преисподняя, мистер Ашер, но пару раз я видел гастролеров оттуда и вникать не хочу. А вы?

– Может, это Окленд, – сказал Чарли.

– Что – Окленд?

– Преисподняя.

– Окленд – не Преисподняя! – Мистер Свеж вскочил на ноги; насилия он не любил – его и не надо любить, если у вас такие габариты, но…

– Вырезка?[35] – предположил Чарли.

– Не злите меня, а то я вас стукну. Ни вы, ни я этого не хотим – правда, мистер Ашер?

Чарли покачал головой.

– Я видел воронов, – сказал он, – а никаких голосов не слышал. Что за голоса?

– Разговаривают с тобой, когда ходишь по улицам. Иногда слышишь голос из вентиляционного люка, иногда из водосточной трубы, иногда из ливнестока. Это они – точно вам говорю. Женские голоса, дразнят. Я их много лет уже не слышал, совсем чуть не забыл, что это такое, – и тут вышел за сосудом, а один меня зовет. Раньше я звонил другим Торговцам, спрашивал, может, они натворили чего, но мы быстро прекратили.

– Почему?

– Потому что нам кажется, как раз это их и приманивает. Мы не должны вступать друг с другом в контакт. Не сразу поняли. Тогда я в городе нашел всего шестерых Торговцев, и мы вместе обедали раз в неделю, сравнивали впечатления, делились – вот тогда и стали замечать первые тени. Вообще-то, чтобы наверняка обезопаситься, это и у нас с вами последняя встреча. – Мистер Свеж снова пожал плечами и принялся развязывать Чарли, думая: “Все изменилось в тот день в больнице. Этот тип все изменил, и я сейчас отправляю его, как ягненка, на убой… А может, это он будет убивать. Он может…”

– Постойте, я же еще ничего не знаю, – взмолился Чарли. – Нельзя же меня отправлять туда наобум. А как с моей дочерью? Как я узнаю, кому продавать души? – Он паниковал и пытался задать все вопросы разом, пока его не отпустили на свободу. – Что за цифры стоят под именами? Вы имена так же узнаёте? Сколько мне этим заниматься и когда отпустят на пенсию? Почему вы всегда в мятно-зеленом? – Пока мистер Свеж отвязывал ему одну лодыжку, Чарли пытался снова привязать вторую к ножке стула.

– Из-за имени, – сказал мистер Свеж.

– Простите? – Чарли перестал привязываться.

– Я одеваюсь в мятно-зеленое из-за имени. Меня зовут Мятник.

Чарли совершенно забыл все, что его до сих пор тревожило.

– Мятник? Вас зовут Мятник Свеж?

У Чарли стало такое лицо, будто он изо всех сил пытается не чихнуть, – но он не выдержал и оглушительно фыркнул. И тут же пригнулся.

9. Дракон, медведь и рыба

На площадке третьего этажа в доме Чарли происходила встреа великих держав Азии – миссис Лин и миссис Корьевой. У миссис Лин, державшей на руках Софи, имелось стратегическое преимущество, но миссис Корьева, будучи в два раза крупнее миссис Лин, обладала потенциалом массивных ответных действий. У дам было кое-что общее и помимо того, что обе – иммигрантки и вдовы: они преданно любили малютку Софи, сомнительно владели английским языком и совсем уж рьяно сомневались в способности Чарли Ашера в одиночку воспитать дочь.

– Он сердил, когда сегодня уходил. Как медведь, – сказала миссис Корьева, обладавшая атавистической тягой к медвежьим сравнениям.

– Не надо зверина, говоряй, – сказала миссис Лин. Она ограничивала себя английскими глаголами в повелительном наклонении – дань ее чань-буддистским убеждениям. Так она утверждала. – Кто зверина детке давай?

– Свинина детке хорошо. От свинины детка сильная, – ответила миссис Корьева и поспешно добавила: – Как медведь.

– Детка от зверина ши-тцу, говоряй. Ши-тцу – собака. Какой добрый папа детка собака хочай? – Миссис Лин особо покровительствовала маленьким девочкам: она выросла в провинции Китая, где каждое утро по улицам ходил человек с тележкой и собирал трупики маленьких девочек, родившихся ночью и выброшенных за порог. Самой ей повезло: мама ухитрилась умыкнуть ее в поля и отказывалась вернуться домой, пока новорожденную дочурку не примут в семью.

– Не ши-тцу, – поправила ее миссис Корьева. – Шикса.

– Ладно, шикса. Собака собака бывай, – ответила миссис Лин. – Безобразие. – В этом слове, как и во всех прочих, произносимых миссис Лин, не слышалось ни единой буквы “р”.

– Это не еврейская детка на идиш. А Рейчел еврей. – Миссис Корьева, в отличие от большинства русских иммигрантов, оставшихся в этом районе, евреем не была. Ее предки вышли из российских степей, и она вела свой род от казаков, а те не считались особо дружелюбной к евреям расой. Сама она искупала грехи предков тем, что яростно квохтала (совсем как мать-медведь) сначала над Рейчел, а теперь над малюткой Софи. – Цветам нужна вода, – сказала миссис Корьева.

Площадка заканчивалась большим эркером, выходившим на дом через дорогу и оконный ящик, где росла красная герань. Под конец дня две великие азиатские державы обычно стояли на площадке, любовались цветами, беседовали о том, как все подорожало, и жаловались на всевозрастающее неудобство обуви. Ни одна не осмеливалась завести собственную оконную клумбу с геранью – из страха, что может показаться, будто она украла идею у дома через дорогу, после чего началась бы эскалация оконно-ящичной конкуренции, которая неизбежно завершилась бы кровопролитием. Поэтому обе молчаливо согласились только любоваться красными цветами, их не желая.

Миссис Корьевой нравился сам их красный цвет. Она заточила вечный зуб на коммунистов за то, что кооптировали эту краску, иначе миссис Корьева была бы счастлива от нее безудержно. Хотя русская душа, сформированная тысячелетием тревоги и страха, не была экипирована для безудержного счастья, а потому, наверное, все к лучшему.

И миссис Лин в герани привлекал красный цвет: в ее космологии он представлял удачу, процветание и долгую жизнь. Сами врата храмов выкрашены были той же краской, поэтому красные цветы символизировали одну из многих троп к вечности ву, к просветлению; по сути, они и были вечностью в чашечке цветка[36]. Кроме того, миссис Лин предполагала, что они будут недурны в супе.

Софи же краски мира открыла для себя совсем недавно, и одних красных клякс на фоне серых досок вполне хватало, чтобы на ее крохотном личике сияла беззубая улыбка.

Итак, троица дружно радовалась красным цветам, когда в окно ударилась черная птица и стекло треснуло огромной паутиной. Но птица от такого удара не – отвалилась – напротив, она как-то умудрилась просочиться во все до единой трещинки и расползтись черной – тушью по стеклу, захватив даже стены.

И великие державы Азии бежали к лестнице.

Чарли растирал левое запястье, где руку пережало целлофановым пакетом.

– Так что, мама назвала вас в честь рекламы полоскания?

Мистер Свеж теперь отчего-то не казался непрошибаемым, как полагается человеку таких габаритов.

– Вообще-то, зубной пасты, – ответил он.

– Серьезно?

– Ну.

– Простите, я не знал, – сказал Чарли. – Но вы же могли его поменять, правильно?

– Мистер Ашер, против своей сути продержишься недолго. В конце концов просто смиряешься. Моя суть в том, что я черный, во мне семь футов росту – однако я не в НБА[37], – меня зовут Мятник Свеж и я забрит в Торговцы Смертью. – Он вздернул бровь, словно обвиняя Чарли. – Я научился принимать такое и радоваться.

– Я думал, вы скажете, что голубой, – произнес Чарли.

– Что? Необязательно быть голубым, чтобы одеваться в зеленое.

Чарли поразмыслил над мятно-зеленым костюмом мистера Свежа – из сирсакера и не по сезону легкий – и ощутил некое сродство душ со столь освежающе поименованным Торговцем Смертью. Сам того не ведая, Чарли распознавал признаки другого бета-самца. Разумеется, бета-геи существуют: бета-любовник высоко ценится в голубом сообществе, потому что его можно выучить одеваться, однако всегда остается относительная уверенность, что у него не разовьется собственное чувство стиля и он не станет роскошнее вас. Чарли сказал:

– Наверное, вы правы, мистер Свеж. Простите меня за такое допущение. Приношу извинения.

– Все в порядке, – ответил мистер Свеж. – Но вам действительно пора.

– Нет, я все равно не понимаю, как мне определять, кому достанутся души. То есть, после того как это случилось, в лавке у меня оказались всевозможные сосуды, о которых я и понятия не имел. Как мне узнать, что я не продал человеку такое, что у него уже есть? А если у кого-то соберется комплект?

– Такого не может быть. По крайней мере, насколько мне известно. Слушайте, вы сами поймете. Поверьте мне на слово. Когда люди готовы получить душу, они ее получат. Вы когда-нибудь изучали восточные религии?

– Я живу в Китайском квартале, – ответил Чарли, и хотя в строгом смысле это было вроде как правдой, на мандаринском диалекте он умел говорить ровно три фразы: “Добрый день”, “Крахмала поменьше, пожалуйста” и “Я невежественный белый бес”, – всему этому его научила миссис Лин. Сам он полагал, что последняя фраза переводится как “И вам доброго утречка”.

– Позвольте тогда сформулировать иначе, – сказал мистер Свеж. – Вы когда-нибудь изучали восточные религии?

– А, восточные религии, – ответил Чарли, делая вид, что неверно понял предыдущий вопрос. – Разве что по каналу “Открытие” – ну, знаете, Будда, Шива, Гэндальф, главных ребят.

– Понятие кармы вам знакомо? Как несделанные уроки опять задают в другой жизни?

– Да, разумеется. Ха. – Чарли закатил глаза.

– Ну так считайте себя агентом по переназначению душ. Мы – агенты кармы.

– Тайные, – с тоской произнес Чарли.

– Ну это, я надеюсь, само собой, – сказал мистер Свеж. – Нельзя никому сообщать, кто вы такой, по-этому – да, пожалуй, мы и есть тайные агенты кармы. Душу мы держим, пока человек не становится готов ее принять.

Чарли потряс головой, словно в уши ему натекло воды.

– Значит, если кто-то зайдет ко мне в лавку и купит сосуд души, то прежде он жил без нее? Какой ужас.

– Неужели? – переспросил Мятник Свеж. – А вы сами-то уверены, что она у вас есть?

– Конечно.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я – это я. – Чарли потыкал себя в грудь. – Вот он я.

– Это у вас просто личность, – сказал Мятник. – Да и то едва ли. Вдруг вы окажетесь пустым сосудом, а разницы и не заметите? Быть может, вы еще не достигли того жизненного рубежа, когда готовы получить себе душу.

– Чего?

– Ваша душа прямо сейчас может быть развита гораздо больше вас. Если ребенок провалит экзамены в десятом классе, вы станете отправлять его обратно в детский сад?

– Да нет, наверное.

– Правильно, вы оставите его на второй год только в десятом классе. То же и с душами. Они только восходят. Личность получает душу, когда готова перенести ее на следующий уровень, когда способна выучить следующий урок.

– Поэтому, если я продам кому-то какую-нибудь светящуюся штуку, это будет значить, что человек все эти годы ходил без души?