Черные вороны 8. На дне + бонус Соболева Ульяна
— А он? — срывающимся голосом, чувствуя, как ускользает сознание.
— Ты жива. И это самое главное.
— Где… он? — проскулила и рухнула в темноту.
Опустошенная, выпотрошенная, разбитая до такой степени, что казалось, я не могу пошевелить руками и ногами, даже пальцами, я сидела на полу и прижимала к себе детей, раскачиваясь из стороны в сторону. Я рыдала навзрыд, не могла сдержаться, понимала, что пугаю их, что должна держать себя в руках и не могла. Сжимала их жадно, целовала, гладила и снова прижимала к себе. Никто не сопротивлялся, они молча терпели мою истерику и целовали меня в ответ. Притихшие, такие изменившиеся за эти ненормальные дни адского безумия. Как будто стали старше, как будто годы прошли.
Я плакала от облегчения, от понимания, что они живы и мы в безопасности, что эта странная война осталась где-то там, в неизвестном месте, за какой-то чертой, которую никогда больше не пересечь. И мои дети живы.
Зарылась лицом в волосы Таи, прижалась губами к ним, втянула сладкий, неповторимый запах своего ребенка и ощутила, как немного отпускает тиски, как немного легче дышится и в душе уже не такая жуткая чернота. И Яша такой худенький, такой серьезный, большеглазый. И мне пока страшно подумать про завтра, страшно вообще думать… но дети сыты, они в безопасности, и я рядом с ними. Никто и ни о чем не спрашивает кроме Таи. Она только и твердит "где ты была?" и самое жуткое — нескончаемый вопрос "где папа?".
А мне нечего ей ответить… я не знаю. И мне не хочется спрашивать об этом даже себя. Я смотрю в синие глаза Яши и вижу в них то, что не должно быть в глазах ребенка. Он слишком много пережил, и он это запомнит. В его глазах боль и страдание… за меня. Он трогает пальчиками синяки, гладит мои скулы. А потом серьезно говорит:
— Я убью каждого, кто тебя обижал. Я вырасту и убью их всех.
И тихо спросил так, чтоб его не слышал Изгой:
— Ты нашла отца?
И я не знала, что ему ответить. Но разве можно лгать, он ведь все понимает и чувствует, и ему слишком много лгали за всю его короткую жизнь.
— Нашла.
— И где он?
Спрашивает шепотом, оглядываясь на Славика, словно понимая, что тот немного с противоположного лагеря.
— Он… он помогал меня освободить, и я пока не знаю, где он. Там были бои. Я молюсь, чтоб с ним было все хорошо.
И это правда. Это совершенная правда. Молюсь каждую секунду, каждое мгновение. "Отче наш" вместо мыслей. Вместо дыхание и еды. Я так ничего и не ела за все эти часы ожидания хоть каких-то известий.
— А я думал… думал, это он тебя обидел.
— Что? Почему?
Посмотрела на мальчика и обхватила худенькие плечи, привлекая его к себе. Так, чтоб мы смотрели друг другу в глаза в максимальной близости.
— Благодаря ему вы здесь, и я здесь. Никогда не думай о нем плохо. Никогда. Чтобы тебе не сказали, как бы не выглядело все вокруг — никогда не думай, что твой отец не позаботится о нас.
Я говорила так горячо, что из глаз мальчика исчезло настороженное недоверие, и он, с облегчением выдохнув, прижался ко мне, склоняя голову на мое плечо.
— Все это время я представлял, что вы вернетесь вместе, и я познакомлюсь с ним.
Судорожно выдохнула и прижала черноволосую головку к себе сильнее. Вспомнила, как о нем отозвался Максим, и стало больно внутри, стало саднить в сердце. Как же мне хотелось вернуться в прошлое… к другому Максу и там услышать его мнение о сыне. Этот казался мне ненастоящим… сшитым из рваных кусков, как Франкенштейн. Сшитый из чего-то гротескно и нарочито неправдоподобного.
— Вы обязательно с ним познакомитесь, и я расскажу ему, как ты защищал меня, как сражался и какой ты смелый и умный. Как сильно на него похож.
— Правда? Я на него похож?
— Как две капли воды. А теперь ложитесь спать. Нам еще домой возвращаться.
Пока я укладывала детей, Изгой был постоянно в планшете и на рации. Я боялась о чем-то спрашивать, а он пока ничего не говорил, и я свято верила, что, если он молчит, значит, ничего самого жуткого не произошло. Но когда малыши уснули, я не выдержала и зашла на маленькую кухню, где расположился Славик с термосом с черным кофе. Он привез нас в съемную квартиру в тихом захолустном районе, где мы должны были ждать пока неизвестно чего.
Я подвинула стул к столу и села на краешек, ожидая, пока Славик закончит что-то проверять в планшете. Он поднял голову и посмотрел на меня.
— За нами пришлют бронированную машину через час.
— Где Максим?
— Вылет в пять утра. На чартерном рейсе.
— Где Максим?
Схватила Славика за руку, и тот резко посмотрел на меня своими светлыми глазами, которые всегда казались мне похожими на куски льда. Такие же глаза были у нашего отца… На фотографиях он был красивым до того, как начал беспробудно пить. И Славик казался его лучшей копией. Таким, каким тот мог бы быть, но не стал.
— Почему ты ничего не говоришь мне? Я хочу знать… Я никуда не поеду, пока не узнаю.
Славик пронзительно посмотрел на меня и спокойно сказал:
— Наши победили, и лагерь боевиков полностью уничтожен.
Окаменела. Застыла в неестественной позе, чувствуя, что не могу даже пальцем пошевелить.
— Боевики взяты в плен, многие убиты в ходе сражения.
— Максим…
Я больше ничего не могла ни сказать, ни спросить.
— Его не оказалось ни среди убитых, ни среди пленных.
Отлегло от сердца. Я расслабилась и с облегчением выдохнула… вдох перед тем, как кислород перекроют с такой силой, что потемнеет перед глазами.
— Боевики догадались, что ликвидация произошла по его наводке. Он сейчас в плену у Карима Даурбекова — он главарь всех группировок в той области. Макса сдали… крот из своих. Шамиля мы тоже упустили. Он скрылся в горах.
— Что это значит? — холодея, спросила я, видя, как избегает смотреть мне в глаза Славик.
— Я не знаю, что сказать тебе…
— Правду сказать. Я хочу знать только правду, Славик. Хотя бы ты будь со мной честен и не играй в игры, как с маленькой девочкой.
— Его ждет казнь. По их законам. Пытки и казнь. Показательная. Чтоб все видели, что бывает с предателями.
Мне стало плохо. Перед глазами снова все поплыло, и я схватилась за край стола, чтобы не упасть со стула.
— Но… но ведь его спасут, да?
— Нет… не спасут.
Жестко ответил Изгой и отшвырнул планшет. Отвернулся к окну.
— Не спасут потому что для наших он — Аслан Шамхадов, и никакого отношения к нам не имеет, кроме того, что подлежит ликвидации, как и его якобы брат Шамиль.
Я не верила, что действительно это слышу, не верила и в то же время понимала, что здесь что-то не так. Мне казалось это нереальным, все, что он говорил.
— Но ведь он не Аслан. Он Максим Воронов. И это легко доказать. Можно же обменять его. Не знаю… выкупить. Хоть что-то сделать.
— Кто должен это делать?
— Где Андрей? Он знает об этом? Знает… знает, что Макса там пытают и… и хотят казнить?
— Нам пора собираться, Даша. Поешь и буди детей.
Медленно встала, чувствуя, как кружится голова и тревожно колотится сердце.
— Я никуда не поеду. Так и передай моему брату. С места не сдвинусь. Увозите детей. А я останусь здесь и буду искать способы спасти моего мужа. Ясно?
Славик тяжело вздохнул, но даже бровью не повел. Как всегда совершенно невозмутимое выражение лица.
— Андрей занимается этим вопросом, а ты поезжай домой. Женщине здесь не место.
— Мое место там, где мой муж. Пусть дети едут обратно, Фаина присмотрит за ними, а я хочу знать, каким образом спасут Максима. И пока не узнаю, никуда не уйду. Дай мне поговорить с Андреем. Немедленно.
— Ясно.
Изгой достал сотовый и набрал чей-то номер.
— Бесполезно. Так что приезжай сюда. Она хочет с тобой говорить. Да, ждем машину. Здание охраняют твои люди, я их вижу из окна. Убеди эту упрямую. Я не умею.
ГЛАВА 9
Казалось бы точка давно поставлена, но вот появляется еще одна. И еще. И еще. И потянулась череда многоточий… Казалось бы мы давно пошли разными путями. Казалось… Но было иначе. Я осталась стоять там, прикованная к прошлому стальными цепями обид, под тяжестью которых я все еще не могу дышать. Они душат, душат, душат… И только ты можешь меня освободить. Но ты не только отказался это сделать, а даже не захотел. Ты не слепец, нет. Ты намеренно закрываешь глаза, чтобы не видеть творение мыслей, слов и дел твоих… Так проще жить и двигаться дальше. Но я прошу тебя, оглянись. Мы все еще связаны нитями, которые тянутся через эти кровавые мышечные органы в наших грудных клетках. Каждый день я жгу, режу и рву их. Но они не горят и не рвутся. Мы намертво сшиты ими.
(с) Наталья Дольникова
Андрей появился спустя полчаса, одет в камуфляж, сам на себя не похож. Я бы, наверное, его и не узнала издалека. Но как всегда вокруг него вьется и ощущается мощнейшая аура власти, мощнейший разряд сильнейшей энергетики. Будь это при других обстоятельствах, бросилась бы к нему в объятия, прижалась бы всем телом, прячась от всех ужасов и зная точно, что защитит… Но сейчас я уже не помнила о себе. Я забыла совершенно обо всем. Только эти жуткие слова о казни и пытках и слова о звездах… только они.
— Ты здесь, чтобы его спасти?
— С порога? Ни здасьте, ни до свидания? Ни спасибо?
— Максима там пытают… его могут убить в любую секунду. Мне не до чего сейчас. У меня нет сил на сантименты. Я желаю тебе здоровья всегда, и ты об этом знаешь.
Впилась в воротник его рубашки, продолжая ощущать предательскую слабость во всем теле.
— Твой муж сам в этом виноват. Он сделал все, чтобы его было невозможно вытащить из этого дерьма.
— Невозможно? — немеют даже губы, и я все равно крепко держусь изо всех сил за куртку брата. — Но ведь ты здесь… ты ведь приехал спасти его… скажи… ты ведь за этим здесь?
Андрей выдохнул и обнял меня за плечи.
— За этим. Я здесь именно за этим. А ты и дети должны немедленно уехать. Так мне будет легче разбираться со всем, что натворил этот безумец.
— Я не поеду… не могу.
— Можешь. Тебя вообще не должно было здесь быть. В том, что происходит, есть и твоя вина, Даша. Я не понимаю, как можно было быть настолько безмозглой, чтобы тащиться сюда и везти с собой детей.
Это было жестоко… но он и не думал меня жалеть, и я заслужила. Я знаю.
— Я хотела спасти наш брак.
— Возможно, именно ты его разрушила окончательно. И не только его…
Разжал объятия и прошел на кухню.
— Андрееей, — простонала я, не узнавая свой голос. Он на несколько секунд задержался, но не обернулся, сел возле Изгоя, стянув бейсболку, бросив ее на стол.
— Они не идут ни на какие переговоры. Я уже предлагал любые деньги, любой обмен. Сукины дети уперлись, как бараны.
И тогда мне стало по-настоящему страшно… захотелось взвыть и рвать на себе волосы. На негнущихся ногах, пошла следом за ним.
— Я делаю все, что могу… Пока что мне ничего не удалось. А ты рвешь мне душу.
Изгой подвинул к Андрею флягу, и тот сделал глоток. Запахло спиртным.
— Ничего кроме… возможно, мне дадут его увидеть. Попрощаться. Так сказал этот ублюдок Карим. И даже это будет стоить мне немало…
— Я поеду с тобой.
Схватила Андрея за руки, сжала их изо всех сил.
— Молю. Я поеду с тобой.
— Не надо… Это не место для женщины. Да и вряд ли к нему кого-то пустят. Охраняют так, словно схватили самого президента. Знают уже твари о нашем родстве. Знают, на ком он женат.
Сделал еще один глоток и откинулся на спинку стула.
Я подняла голову и посмотрела на брата, его лицо приобрело пепельный оттенок, а в глазах появилась вселенская усталость и пустота. Я никогда его таким не видела. Даже смерть Савелия не сломала его настолько, насколько сломали последние события. Он переживал из-за Максима, и я это видела, чувствовала и читала на его лице.
— Я здесь с тех пор, как тебя схватили вместе с детьми… и я знаю, что этот сукин сын творил. Знаю. Только не знаю зачем. Это для меня загадка, мать его. И… я бы сам лично вышиб ему мозги.
Заорал и ударил несколько раз по столу в отчаянном исступлении.
— Он… он твой брат и мой муж. Чтобы не натворил, он им останется…
— Муж? Ты забыла, что с тобой он развелся? Брат? Да, он мой брат. А еще и брат главаря боевиков, коим захотел стать. Убийца. Террорист. Убийца, который получил в руки оружие и неограниченную власть… и использовал ее против мирных граждан. Захватил автобус с детьми, расстрелял заложников, убивал и… и насиловал женщин, находящихся в плену. Вот кто он. И как? Как мне, мать вашу, его спасать? Если для наших он убийца, а для своих предатель. Мне нужна помощь властей. А я… я бессилен, понимаешь? В каждом кабинете мне тыкали в лицо фотками, где мой брат с автоматом обнимается с самим Шамилем Шамхадовым. А у боевиков… для них он тварь ползучая, сдавшая своих из-за… — посмотрел на меня, — из-за бабы. Его казнят, как бешеную собаку. С их судом и следствием, если они на него способны, и никто не в силах это изменить. Здесь дело чести, а я предложил немало денег… Да я, бл… я много чего предложил, поверь. И надо мной издевались и унижали, пока я отдавал и отдавал… как жалкий идиот.
Я не плакала, я просто смотрела в никуда:
— Я хочу увидеть его… сделай это для меня. Я редко тебя о чем-то прошу.
— Зачем? Чтобы поистязать себя? Сделать себе еще больнее? Дай мне самому… оставь о нем хорошие воспоминания… Сейчас это другой Максим. Я говорил с ним… мне дали. И я не думаю, что он сам захочет тебя видеть. Не лезь. Дай мне попытаться.
— Плевать на проклятые бумажки. Он мой. Ясно? Мой мужчина, отец моей дочери, и я хочу его видеть. Я имею на это право. Последний раз поговорить с ним. Имею. Право.
— Там уже не с кем разговаривать после пыток. Поверь. Когда ему дали телефон, уже тогда он говорил с огромным трудом.
От ужаса и жутких картин перед глазами меня трясло.
— Ты… ты не можешь меня этого лишить… Андрей…
Опускаясь на колени и обнимая его за ноги.
— Заклинаю. Сделай это для меня… дай увидеть. Даааай. Согласись на все… но дай…
Брат рывком прижал меня к себе, поднимая с пола, понимая, что я близка к истерике. И ни слова больше, только биение его сердца. Прерывистое, как и мое собственное. Лихорадочно цепляюсь за его плечи, сдерживая рыдания.
— Пожалуйста, умоляю, памятью Лены, любовью к твоей дочери и сыну, памятью вашего отца, всем, что тебе дорого сейчас… дааай мне с ним увидеться, дай, сделай это для меня… я не уеду, я жить не смогу дальше. Поклянись, что дашь… поклянись, что сделаешь все, чтоб я его увидела, Андрееей. Иначе я сама пойду туда, поползу, сама их просить буду… клянусь.
Брат сжал меня еще сильнее, до хруста в костях.
— Я постараюсь. Обещаю. Ты его увидишь… увидишь, моя родная.
И я разрыдалась снова, прячась на его груди, чувствуя, как укачивает меня и что-то шепчет на ухо, как маленькому ребенку.
— Машина приехала. Надо увозить детей.
Я смотрела на грозовые тучи, сбившиеся в темно-сизые обрывки грязной ваты, нависшей над старыми домами. Казалось, небеса вот-вот рухнут на землю. Мои давно уже рухнули, и я не знаю, какими правдами или неправдами держусь, как выживаю. Мне уже не верилось, что когда-то я была счастлива, улыбалась, смотрела на небо и испытывала какие-либо эмоции кроме вот этих мрачно-давящих жутких ощущений, что меня разрывает на куски.
Я ждала возвращение Андрея, охраняемая его людьми, в доме, где снайпер выглядывал из окна без передышки и где в глухой тишине не тикали даже ставшие настенные часы.
Я смотрела, как капли дождя катятся по стеклу, и завидовала им. Они могли плакать, могли излиться водопадом… а я нет. Я не могла ничего, и слез у меня не осталось.
Андрей вернулся спустя почти сутки. Сутки, в течение которых я так и стояла у окна. Не ела и не легла. Только дождалась звонка от Фаины. Она встретила детей и забрала в клинику на осмотр. Теперь я могла быть спокойна — она позаботится о них. Может, кто-то скажет, что я плохая мать… и пусть. Пусть меня считают плохой матерью. Но я не могла бросить его здесь одного и уехать… мне казалось, что, если я это сделаю, никто не захочет его спасать… даже Андрей.
Брат вернулся. Я видела, как подъехала машина и в нетерпении проводила пальцами по запотевшему стеклу, оставляя влажные следы.
— Они согласились впустить тебя к нему. На несколько минут. Поехали.
Закрыла глаза… нет, облегчения я не испытала. И не испытаю до тех пор, пока его не отпустят.
— Спасибо тебе.
— Да… это было непросто. И очень опасно. Пришлось задействовать очень важных людей, чтобы эта встреча состоялась.
Я молчала. Мне было нечего ему сказать. Я чувствовала свою вину… как будто это я виновата в том, что натворил Максим. Когда любишь человека, берешь на себя часть ответственности за любые его поступки.
— Больше я ничего не могу сделать. Они приговорили его к смерти. Выбивают из него информацию о пособниках и о том, кто послал его сюда. Лишь поэтому он до сих пор жив. Как только он откроет им все, что они хотят — ему отрубят голову.
Я глухо застонала и сдавила пальцы так, что захрустели суставы.
— Поехали. Времени нет и опаздывать нельзя. Любой неверный шаг, и они могут передумать.
Я отошла от окна и посмотрела Андрею в глаза.
— Я уже одета, собрана.
— Волосы спрячь.
Подошла к зеркалу и набросила на голову платок, завязала его вокруг шеи. Худая, бледная как смерть. В гроб кладут краше. На щеке все еще виден кровоподтек от удара. На спине еще плохо зажили рубцы… А ведь я должна его ненавидеть. Должна и не могу… Вышла на улицу к Андрею — он уже ждал меня у машины. Курит… так и не бросил после смерти отца. Старался и не смог. Возвращается каждый раз. Пока ехали, оба молчали. Нас сопровождал еще один автомобиль. Все вооружены до зубов. Сорок минут, по размытым проселочным дорогам, кружили за городом, пока не приблизились к деревне. На вид это была самая обычная деревня. Очень старая с покосившимися домами. Издалека слышно, как блеют козы.
Деревню охраняют боевики. Вздрогнула, когда увидела людей в масках на лицах с автоматами в руках.
Нас обыскали. Обоих. Я видела, как сверкают глаза ублюдка, который ощупывал меня. Посмотрела на Андрея и увидела в его глазах неописуемую ярость. Но мы оба знали, что это придется проглотить и молчать. И мы молчали. Позволили им досконально проверить наши вещи и карманы, осмотреть обувь.
Мы прошли мимо них. Брат поддерживал меня под руку, вел по тускло освещенным улочкам, в сопровождении двух бандитов. Я тяжело дышала, с каждой секундой, мне не хватало воздуха все больше.
Нас привели в одно из одноэтажных зданий, больше похожее на сарай. Без окон с одной дверью. И оставили ждать на открытой местности. Вдалеке я увидела женщину в черных одеяниях и ребенка рядом с ней.
— Ждите.
Сказали нам и ушли. Исчезли за дверью сарая. Ждать пришлось довольно долго, и Андрей посмотрел на охраняющего нас террориста.
— Как долго ждать?
Тот посмотрел на меня довольно многозначительно.
— Говори при ней.
— Пленный на допросе. Когда закончат, тогда и увидите. Если он сможет говорить.
И ухмыльнулся. Я увидела, как Андрей сжал кулаки.
— Вы знали, что мы приедем. Почему допрос сейчас?
— Карим решает, когда допрашивать, а его действия не обсуждаются.
Я скорее почувствовала его, чем увидела, а потом резко обернулась и чуть не закричала. Они тащили его под руки, обмякшего, волочившего босые окровавленные ноги по земле. Заросший весь, растрепанный, в рваной одежде, залитой кровью. Лица не видно, он уронил голову на грудь.
Хотела броситься к нему, но бандит с автоматом вскинул руку и направил на меня дуло.
— Не дергаться. Когда позовут, тогда и зайдешь. Жди.
Меня впустили через несколько минут. Одну.
Когда зашла в отворившуюся дверь, которая вела в узкое затхлое и вонючее помещение, запахло сыростью. Меня проводили вперед по узкому коридору и спустили в подвальное помещение по узкой лестнице. Дверь за мной закрылась, а я прижала руку ко рту, чтобы не закричать. Я ожидала чего угодно… но только не этого… боже, не этого.
Максим висел на веревках. Как животные висят на крюках в скотобойне. И на нем живого места не осталось… Весь в синяках и кровоподтеках, вздувшихся следах от ударов плетью. Из ран сочилась кровь и сукровица. Одежда висела на нем жалкими лохмотьями. Макс опустил голову на грудь и, казалось, был без сознания.
Помещение маленькое, узкое, не развернуться. Нас разделяла узкая решетка с тонкими прутьями.
Я подошла к нему, тяжело дыша, сдерживая дикий вопль отчаянья. В таком состоянии невозможно кого-то слышать и чувствовать.
Я не знала, что сказать… у меня не было слов. На секунду мне показалось, что он мертв, я вцепилась в прутья руками, жадно вглядываясь в его лицо, стараясь уловить слабое дыхание. Уловила. Он дышал поверхностно, тяжело с перерывами. А я наоборот — задыхалась, и сердце заходилось от боли, оно кричало и корчилось, истекало кровью. Всхлипнув, я протянула руку, чтобы тронуть его, и в этот момент он дернул головой, чтобы избежать прикосновения.
Неужели увидел… неужели почувствовал, что я здесь?
— Максим… Максим, это я… ты меня слышишь? Я здесь. Я не оставлю тебя. Я… я сделаю все, чтоб тебя отпустили. Посмотри на меня, умоляю… пожалуйста.
Его голова слегка приподнялась, и он снова уронил ее на грудь. Дрогнули опухшие, багровые веки. Он пытался приоткрыть глаза и не смог. Я застонала от бессилия, от того, что с меня самой словно содрали кожу живьем. Как же сильно я чувствовала его боль каждой клеточкой своего тела. И уже не думала в этот момент о том, что он сделал с нами, со мной. Я просто понимала, что если он умрет, умру и я. Не смогу без него… Он часть меня. Темная, адская, беспросветная… но моя. Кусок моего сердца, кусок моей души. И в моей груди его сердце…
— Я принесла воды. Это все, что получилось принести… я напою тебя.
Достала флягу, открутила крышку и попыталась просунуть руку с крышечкой к его губам… и в этот момент Максим приоткрыл заплывшие глаза, стараясь посмотреть на меня. Потрескавшиеся, иссохшие от жажды, разбитые губы шевельнулись, и я прильнула к клетке.
— Что? Я не услышала… скажи еще раз. Прошу…
— У-би-рай-сяяяяя, — прохрипел, содрогаясь всем телом, — вооооон.
ГЛАВА 10
Любовь — это жертвенность. Часто и эгоизм называют любовью. Только тот, кто по доброй воле может отказаться от любимого ради его счастья, действительно любит всей душой.
(с) Просторы интернета
— Пошла вон, — каждый слог давался ему с трудом. Он захлебывался звуками и не открывал глаза.
— Не уйду, — упрямо, кусая губы, сжимая руки в кулаки так, что ногти впились в кожу ладоней, распарывая ее до крови. — Не оставлю тебя, слышишь? В горе и в радости, в болезни и в смерти. Помнишь? Пред Богом жена тебе и перед Дьяволом. И ни одна бумажка этого не изменит.
Схватилась за решетку, протискивая руку с крышкой и поднося к его израненным губам.
— Попей немного, тебе надо пить.
Дернул головой и усмехнулся уголком рта, застонал, закашлялся, и изо рта потекла струйка крови. От ужаса я вскрикнула… когда-то считала, что если кровь со рта идет — это конец. Но он оскалился в попытке засмеяться, и зубы тоже были испачканы в крови. Его гадская привычка разгрызать щеку до мяса, когда его корежит изнутри и боль нет сил терпеть. От одной мысли, какие нечеловеческие пытки ему пришлось вынести, меня затошнило.
— Я… все рав-в-но с-с-с-до-х-ну… уй-ди-и-и. Не смо-т-р-и-и-и.
С трудом приоткрыл веки, отыскивая меня помутневшим взглядом, удерживая голову на весу. От усилий у него запульсировала жилка на лбу и дрожал подбородок. Но глаза сверкнули тем самым непримиримым блеском, который был в них всегда.
Дернула решетку с яростью и отчаянием. Закричала, голос сорвался на глухое рыдание:
— Я здесь, чтобы спасти тебя. Я не оставлю. Я буду бороться. Я буду выгрызать тебя у них зубами. Ты не сдохнешь. Говори мне, что хочешь. Прогоняй, обзывай, презирай и ненавидь меня… ничто и никто не сотрет из моего сердца любовь к тебе. Я тебя люблю. Так люблю, что не смогу без тебя жить. Не смогу, слышишь, ты. Воронов. Ты мой. И плевала я, что ты об этом думаешь. Я не позволю тебя убить… пойду на что угодно.
Опустил опухшие веки и тихо пробормотал.
— Я… я уже не люблю. Не лю-б-лю те-бя. У-би-рай-ся. Не нуж-на ты мне. Не ну-ж-нааааа, — последний слог выхаркал и затрясся всем телом от усилий.
Сползла по решетке вниз, дотягиваясь руками до его связанных ног, испачканных грязью и кровью. Впилась в них ледяными руками, рыдая, прижимаясь всем телом к клетке.
— Не люби. Пусть так. Пусть не нужна. Как ты говорил… моей любви хватит на нас двоих. Хватит ее… хватит, чтобы вытащить тебя отсюда. Ты — моя жизнь, Максим. Тебя не станет, и от меня ничего не останется.
Но мне кажется, что он меня уже не слышит. Глаза закрыты, грудь едва приподнимается и опадает. Поднялась, шатаясь, с пола, удерживаясь за прутья, не отрывая взгляда от любимого лица. Протиснула руку сквозь прутья и коснулась заросшей, грязной щеки, провела по ней дрожащими пальцами. Сердце сжалось так, что от боли в глазах потемнело. Провела вниз по груди, чтобы ощутить, как бьется сердце под изодранной рубашкой. Испачкала ладонь его кровью, захлебнулась стоном, увидев на его коже вздувшиеся следы от ударов плетью.
— Там… в твоей груди не твое сердце. Нет. Не твое. Там мое… остановится, и меня не станет, Максим… Ты это понимаешь? Безумец. Я же живу одним тобой.
Он едва дернулся, и в груди что-то зарокотало, как сдерживаемый ураган, как пробуждающееся торнадо в недрах земли. Дрожит и пытается сдержать эту дрожь… дрожит, когда мои пальцы касаются его тела.
— Ты не сдохнешь. Слышишь, Максим? Не сдохнешь. Я не позволю. Я тоже Воронова, и я сделаю все, чтоб мое сердце билось. По трупам пойду, по головам. Но тебе уйти не позволю. Не сдохнешь. И ты меня слышишь, я точно знаю. Я. ТЕБЯ. ЛЮБЛЮ. Люблю так, как никто никогда любить не будет и не умеет. Любого люблю… и мне не важно, любишь ли ты меня. Это не имеет никакого значения.
Дверь с грохотом открылась, и я впилась в решетку.
— Время вышло. Пора уходить.
— Еще минуту. Пожалуйста.
Не оборачиваясь, надеясь, что мне эту минуту дадут.
В проеме двери появился боевик, с каменным выражением лица. Он кивнул на дверь и указал на нее дулом автомата.
— Вышла. Все. Хватит. Давай. Таков уговор был.
Сжала челюсти до боли в суставах, так что в ушах запульсировало и зубы заскрежетали. Пошла к двери, но возле нее не выдержала и резко обернулась. Он поднял голову и смотрел на меня… Не моргая, не отрываясь. Взглядом, полным дикого и безумного отчаяния. Таким взглядом не лгут… таким взглядом прощаются. И я не выдержала, хотела кинуться обратно, но меня выволокли за дверь и захлопнули ее перед моим носом. Я впилась ногтями в доски, ломая под корень ногти, до крови, до заусениц.
— Максиииииим… я их вижу, слышишь… вижуууу… тебе их не спрятать от меня… вижуууууууу.
Я колотила в дверь, разбивая костяшки пальцев. Боевик стоял сзади, как каменное изваяние. У него было указание не прикасаться ко мне. Я зашлась в истерике. Меня трясло, словно в лихорадке, я кричала и цеплялась за проклятую дверь, в жалких попытках открыть.
Максим смотрел на меня… смотрел. Я видела эти больные глаза. Видела эту адскую боль. Я хочу сказать ему хотя бы еще одно слово. Еще раз. Один раааз. Побыть рядом. Немножко. Господи. Еще один раз. Чьи-то руки крепко сжали меня, и я услышала голос Андрея.
— Все. Нам надо уходить. Обопрись на меня, я тебя держу. Вот так. Идем, моя девочка.
Но у меня подгибались ноги, я вырывалась и тянулась к двери. Андрей сильнее прижал меня к себе. Через несколько минут он вынес меня к машине. Дождь все еще лил, холодный ветер пробирал до костей. Я уже не плакала, я спрятала лицо на плече брата и вздрагивала. Потом тихо сказала:
— Они не могут его убить… не могут… Боже… Андрей… что они с ним сделали… ты бы видел… на нем нет живого места. Они его изуродовали, — всхлипывая и цепляясь за воротник, захлебываясь слезами, — как же ему больноооо… как мне вынести это… как.
— Я знаю, на что они способны… знаю, моя девочка. Знаю.
Он поднес меня к машине, но я впилась в его шею, заставляя посмотреть себе в глаза.
— Мы не можем вот так уехать. Мы должны что-то сделать. Мы не можем его здесь оставить. Я верю… верю, что есть выход. И… он не такой, как ты думаешь. Это он вытащил меня оттуда… он спас… он… Нельзя уезжать и бросать его. Они убьют… слышишь, убьют егооо.
Андрей отвел взгляд и посадил меня на заднее сиденье.
— Я думаю. Я жду ответов из нескольких мест. Пока что мне удается отсрочить казнь. Отсрочить на час, на два и это уже победа. Это все, что я могу на данный момент.
— Ты же… ты же Граф… ты же все можешь, Андрей. Всеее. Найди людей, найди тех, кто его вытащит отсюда. Можно ведь напасть на этот аул. Можно камня на камне здесь не оставить.
— Не можем напасть. Войска не войдут сюда. Слишком много боевиков. Слишком глубоко в тылу находится этот аул.
— Попытайся что-то сделать, — взмолилась я. — Просто попытайся.
— Я пытаюсь. Пытаюсь, Даша. Я уже дошел до крайностей. И пока ничего не выходит.
Читать бесплатно другие книги:
