Последние часы. Книга II. Железная цепь Клэр Кассандра
Прищурившись, он смотрел на Корделию и Мэтью. Он не знал, видят ли они его; нет, скорее всего, с такого расстояния его было не узнать, он походил на одного из завсегдатаев Базара.
Корделия положила руку на плечо Мэтью, приподнялась на цыпочки и что-то сказала ему на ухо. При виде этой интимной сцены Джеймс вздрогнул, как будто прикоснулся к электрическому проводу. Он считал, что Мэтью вчера пригласил его жену покататься на автомобиле, чтобы ее отвлечь, ведь осенью, когда Джеймс был занят домом на Керзон-стрит, Мэтью часто составлял компанию Корделии. Однако он не думал, что Корделия и Мэтью сделались настолько близкими друзьями, чтобы иметь свои секреты. И все же их позы и лица явно свидетельствовали о том, что они говорят о чем-то, известном только им двоим.
Наконец Корделия ласково погладила Мэтью по руке и отошла в сторону; Джеймс услышал, что она спрашивает насчет адамаса у сатира, продававшего фрукты фэйри. Полярная сова, восседавшая на краю вазы с белыми персиками, негромко ухнула, и Корделия улыбнулась.
Мэтью вытащил из-за пазухи бутылку и направился к Джеймсу, оставляя за собой извилистую цепочку следов.
– Значит, это действительно ты, – заговорил он. – Если будешь стоять так под снегом, то сможешь сыграть роль ледяной скульптуры на следующем балу у Уэнтвортов.
– А может быть, мне это понравится, – сказал Джеймс, не сводя взгляда с Корделии. – Где Люси? Разве она не была с Корделией?
– Насколько я понял, пошла искать Кристофера, – ответил Мэтью. – А зачем, не объяснила. Наверное, вспомнила что-то важное.
– Она в последнее время странно себя ведет, – озабоченно нахмурился Джеймс. – Грейс даже расспрашивала меня о ней…
Он прикусил язык, но было уже поздно. Обычно глаза у подвыпившего Мэтью делались большими и прозрачными, но сейчас он сердито прищурился.
– Когда это ты успел пообщаться с Грейс?
Джеймс мог бы сказать «на балу у Уэнтвортов» и положить конец допросу. Но это означало бы солгать Мэтью.
– Вчера. Когда вы с Маргариткой катались на автомобиле.
Мэтью застыл, глядя на Джеймса в упор. В его позе было что-то грозное, несмотря на взлохмаченные волосы, цветастый жилет и недопитую бутылку, которую он сжимал в руке.
– Она приехала на Керзон-стрит, – оправдывался Джеймс. – Она…
Но Мэтью не дал ему договорить, с удивительной силой вцепился ему в руку и потащил в какую-то темную дыру рядом с ближайшим магазином. Они очутились в узком пространстве, напоминавшем переулок: с одной стороны возвышалась кирпичная стена, с другой – кое-как сколоченная из досок стенка ларька.
Лишь после того, как Джеймс почувствовал боль от удара о кирпичную стену, он сообразил, что Мэтью его толкнул. Толчок был несильный, поскольку Мэтью действовал одной рукой; другой он сжимал горлышко бутылки так крепко, что костяшки пальцев побелели. Но этого жеста было достаточно, чтобы Джеймс возмутился:
– Мэтью, ты что творишь?
– А ты что творишь? – рявкнул Мэтью. В воздухе висел плотный запах ладана, мимо плыли прозрачные пузыри с огоньками, заливавшими снег и стены тупика ярко-зеленым, алым и синим светом. Мэтью нетерпеливо оттолкнул шарик, очутившийся рядом с его лицом.
– Приглашать Грейс к себе в дом в то время, когда твоя жена потеряла отца и покинула тебя ненадолго, чтобы утешить мать… Мне кажется, это выходит за рамки вашего договора с Маргариткой.
– Я все знаю, – защищался Джеймс, – и поэтому я рассказал Корделии о приезде Грейс, даже о том, что я ее поцеловал…
– Что ты сделал? – Мэтью всплеснул руками, часть вина вылилась, и на снегу расплылось алое пятно. – Ты с ума сошел?
– Маргаритка знает…
– Корделия слишком горда для того, чтобы дать тебе понять, как ей неприятно и больно, но она глубоко оскорблена, поверь мне. Я знаю, что ты обещал ей не видеться с Грейс, пока вы женаты, чтобы избавить свою жену от насмешек «приличного общества». Подумай, если кто-то узнает, что ты встречаешься с бывшей невестой, сразу начнутся сплетни о том, что Корделия шантажом вынудила тебя жениться, что она распутная девица, испортила тебе жизнь. Она этого не заслужила.
– Распутная… – поперхнулся Джеймс. – Я не приглашал Грейс в дом. Она неожиданно появилась на пороге, потребовала, чтобы я впустил ее, сказала, что нужно поговорить. Я даже не могу вспомнить, почему поцеловал ее, не помню, черт подери, хотел я этого или нет…
Услышав это парадоксальное заявление, Мэтью как-то странно посмотрел на Джеймса; казалось, он тоже пытался вспомнить что-то, но не мог.
– Тебе не следовало впускать ее в дом, Джеймс.
– Я извинился перед Маргариткой, – упрямо проворчал Джеймс, – и извинюсь еще раз, но какое тебе до этого дело, Мэт? Ты же знаешь все насчет нашего «брака»…
– Я знаю, что после встречи с Грейс Блэкторн ты стал другим, – отрезал Мэтью. – Прежде в твоих глазах был свет, но он давно погас. Ты несчастен.
– Если я и несчастен, то это из-за расставания с ней, – ответил Джеймс. Но в этот момент, как и прошлой ночью, он четко осознавал, что существуют два Джеймса Эрондейла. Один верил в то, что говорил; второго раздирали сомнения.
Однако сомнения никогда не задерживались в его душе дольше нескольких минут. Они исчезали, и он едва помнил о них, точно так же, как почти не помнил вчерашнего поцелуя Грейс. Он просто знал, что это произошло. А поцелуи с Маргариткой он помнил – более того, это воспоминание было таким сладостным, таким ярким, что он с трудом заставлял себя думать о чем-то другом. Но он не помнил, почему поцеловал Грейс, не помнил, что при этом чувствовал.
– Да, я знаю, ты всегда говорил, что за любовь нужно платить, – невесело усмехнулся Мэтью. – Что любовь – это пытка, страдание, боль. Но ты ошибаешься: любовь – это счастье. Счастье быть рядом с той, кого ты любишь, даже если ты знаешь, что вы никогда не будете вместе, что эта женщина никогда не ответит на твои чувства. – Он помолчал, глубоко вдохнул холодный воздух и закашлялся. – Но даже когда ты рядом с Грейс, ты не кажешься мне счастливым. Ты не выглядишь счастливым, когда говоришь о ней. Любовь должна приносить радость. Человек радуется, представляя себе свадьбу, будущую семейную жизнь со своей возлюбленной. Каким ты видишь ваше будущее? Скажи мне, что ты об этом думаешь.
Джеймс знал, что это невозможно. Его мечты о жизни с Грейс всегда были отвлеченными, абстрактными. Представив себе, как приводит ее в дом на Керзон-стрит, Джеймс вдруг понял, что, обставляя этот дом, он ни разу не подумал о Грейс. Он исходил только из вкусов Корделии и своих собственных. Ему даже в голову не пришло купить то, что понравилось бы Грейс, – он просто понятия не имел о том, что она любит, чем увлекается.
Браслет вдруг показался ему холодным, как лед, и тяжелым, словно свинцовый обруч.
– Довольно, – пробормотал он. – Нечего сейчас говорить об этом. Мы пришли на Базар для того, чтобы искать ответы на наши вопросы.
– Я не могу больше спокойно смотреть на то, как ты губишь свое будущее! – воскликнул Мэтью. – Ты ведешь себя нелепо… ты окончательно утратил здравый смысл и не желаешь слушать голос разума…
– А ты, выходит, оплот здравого смысла и олицетворение разума? – не сдержался Джеймс. Он знал, что характер у него вспыльчивый – в этом он походил на отца. И вот сейчас от гнева у него даже потемнело в глазах, а во рту почему-то чувствовался привкус крови. – Мэтью, ты же пьян. Ты вообще не соображаешь, что говоришь.
– Я все прекрасно соображаю, в отличие от тебя, – огрызнулся Мэтью. – In vino veritas…
– Не надо мне твоей латыни, – оборвал его Джеймс. – Если бы ты был трезв – кстати, редкое явление, – ты никогда не стал бы всерьез говорить со мной о любви и поучать меня насчет того, как следует обращаться с женщинами. Все, что ты знаешь о любви, – это пошлый флирт, пьяные заигрывания да парочка неудачных любовных связей. Взгляни мне в глаза и скажи, что есть человек, которого ты любишь больше, чем эту бутылку.
Лицо Мэтью стало очень бледным. Джеймс вдруг с досадой осознал, что нарушил негласный договор: никогда не обсуждать с Мэтью проблему спиртного. Ему казалось, что лучше не упоминать об этом, чтобы не обострять отношения, он почему-то верил, что друг со временем образумится, остепенится и все пройдет само собой.
Мэтью размахнулся и изо всех сил швырнул бутылку в кирпичную стену. Все произошло так стремительно, что Джеймс не успел его остановить. Во все стороны полетели стекла, Мэтью инстинктивно отпрянул, но один осколок все же вонзился ему в лицо, чуть пониже глаза. Он вытер кровь тыльной стороной руки и повторил:
– Я не намерен смотреть, как ты губишь свое будущее. Но если ты не любишь Корделию, ты должен позволить другому мужчине любить ее.
– Знаешь ли, я при всем желании никак не смогу этому помешать, – сказал Джеймс. – А сейчас дай мне взглянуть на твою руку, Мэтью…
– Ах, вот вы где, – окликнул их знакомый голос. Корделия пробиралась к ним мимо каких-то ящиков и мешков с мусором. – Боюсь, ничего нового у меня для вас нет; я отыскала кузнеца фэйри, который иногда работает с редкими металлами, но увы, не с адамасом… – Она смолкла и озабоченно оглядела друзей. – Что происходит? – воскликнула она. – Что такое с вами обоими?
Мэтью продемонстрировал левую руку. Корделия в ужасе ахнула и поспешила к нему. Джеймс вздрогнул и ощутил приступ дурноты: оказалось, что Мэтью успел изрезать своей бутылкой ладонь.
Джеймс механически полез в карман за стило. Мэтью перевернул руку ладонью вверх и взглянул на нее с каким-то детским любопытством; из раны струилась кровь, наверняка смешанная с вином. Крупные красные капли падали на свежевыпавший снег.
– Да я так, дурака валял, – заговорил он, притворяясь более пьяным, чем был на самом деле. – Порезался немного, и Джеймс отвел меня в укромный уголок, чтобы нанести исцеляющую руну. Как глупо с моей стороны. Ну кто знал, что у игрушек такие острые края?
Джеймс начал изображать на ладони Мэтью руну, а Корделия поискала в сумке носовой платок, чтобы перевязать рану. До сознания Джеймса вдруг дошло, что снег прекратился; он не мог понять, почему ему так холодно.
Внутри синей палатки оказалось гораздо просторнее, чем можно было предположить, глядя на нее со стороны. Земляной пол был застелен потертым ковром. Малкольм сидел в кресле у длинного стола, на котором громоздились груды книг: здесь были тома, посвященные истории Сумеречных охотников, сборники сказок фэйри, труды по некромантии.
– Значит, вы в этой палатке живете? – воскликнула Люси, изучая обстановку. – Как у вас уютно – столько книг! А что же вы делаете днем, когда здесь работает рынок?
– Естественно, я здесь не живу. – Малкольм, казалось, был не особенно рад видеть девушку, несмотря на то, что сам послал за ней. – Я просто держу здесь кое-какие книги. Те, которые не должны обнаружить у меня в квартире Сумеречные охотники в случае, если ваши лидеры вздумают провести там обыск. – Он поднялся с единственного кресла и жестом пригласил Люси сесть. – Прошу, располагайтесь.
Люси устроилась в кресле, а Малкольм оперся о край стола и взялся за трубку.
– Я должен извиниться перед вами за свое поведение в Алькове, – начал он без предисловий. – В течение последних девяноста лет я верил в то, что Аннабель… – Голос его надломился, он откашлялся и лишь секунд через десять смог продолжить. – Что Аннабель, моя возлюбленная, ведет мирную жизнь в Адамантовой Цитадели. Мы были разлучены, но я осмеливался надеяться на то, что она счастлива. Что она сможет рано или поздно вернуться ко мне.Даже если бы она не вернулась, если бы она постепенно угасла, как прочие Железные Сестры и Безмолвные Братья, ее тело навеки сохранили бы в Железной Могиле. Тогда я завещал бы, чтобы меня похоронили рядом с ней, и мы могли бы вечно покоиться рядом.
Люси подумала, что он, наверное, не спал всю ночь – вид у него был изможденный, под глазами появились темные круги, одежда была в беспорядке. Она вспомнила, как в детстве восхищалась Малкольмом, элегантным чародеем с белыми волосами и аристократическими руками. Сейчас ей показалось, что за последние несколько дней он состарился на двадцать лет. Надежда и горе лишили его сил.
– Мне очень жаль, – пробормотала она. – Я… я никогда бы не рассказала вам о судьбе Аннабель так, как это сделала Грейс, и если бы я знала, что она собирается вам поведать, я не позволила бы ей увидеться с вами.
– Откровенно говоря, – заметил Малкольм, открывая жестянку с табаком, – я ценю ее прямоту. Всегда лучше знать правду.
Люси не смогла скрыть своего изумления. В эту минуту ей вспомнились слова Грейс, сказанные в Адском Алькове: «Любая правда лучше лжи».
– Вот почему я пригласил вас сюда. Я решил, что вы должны услышать это непосредственно от меня. – Малкольм набил трубку табаком, осторожно утрамбовал его. – Я не стану вам помогать. Некромантия несет только зло, а кроме того, воскрешение мертвого – довольно трудоемкая процедура. Даже если бы я согласился помочь вам вернуть Джесса Блэкторна в мир живых, я не вижу в этом никакой выгоды для себя.
Снаружи пошел снег; Люси слышала, как хлопья шуршат о ткань палатки.
– Если вы согласитесь оживить Джесса, я взамен помогу вам… помогу вам снова встретиться с Аннабель.
– Вы сказали мне, что тело Джесса Блэкторна при помощи магии сохранено в том виде, каким оно было при жизни. Аннабель умерла сто лет назад, и я понятия не имею, где она похоронена. – В голосе Фейда прозвучала горечь и злоба, он резал слух, как скрежет клинка о ножны. – Она навсегда потеряна для меня. Я читал магические книги, я изучил все, что написано по этому вопросу. В случае Джесса это еще возможно, поскольку с ним… необычный случай. Но с Аннабель… – Он покачал головой. – Для того чтобы призвать душу и заставить ее вернуться в смертное тело, требуется применить некромантию, а за это приходится платить слишком высокую цену. Нужно забрать тело у другого человека, то есть – будем говорить без обиняков – кого-то убить.
Люси сделала глубокий вдох. Она могла бы сейчас встать, выйти из палатки и вернуться к обычной жизни, и никто ничего не узнал бы об этом разговоре. Но она подумала о Джессе – о Джессе, который танцевал с нею на снегу у ворот Института. О Джессе, исчезающем при первых лучах солнца. О Джессе, лежащем в стеклянном гробу, засыпанном снегом.
– Мистер Фейд, я умею разговаривать с умершими, даже с теми, кто нашел покой после смерти и не бродит среди живых. Я могла бы вызвать для вас призрак Аннабель, и мы бы узнали, где покоится ее тело.
Малкольм застыл с незажженной трубкой в руке. Медленно развернулся, и Люси увидела его ястребиный профиль.
– Аннабель – призрак? Она скитается в этом мире? – хрипло выговорил он. – Это невозможно.
– Мистер Фейд…
– Я сказал, что это невозможно. – Рука его задрожала, и из трубки посыпался табак. – Она бы пришла ко мне. Она никогда не оставила бы меня одного.
– Я могу общаться даже с душами, ушедшими из этого мира навсегда.
Малкольм расправил плечи. Люси видела, что его терзает отчаяние; ей стало жаль его, таким страстным, невыносимым было его желание увидеть возлюбленную.
– Вы можете поговорить с Аннабель? Вы можете попросить ее прийти ко мне?
Люси кивнула, сцепила холодные пальцы.
– Да, и если вы поможете мне вернуть душу Джесса в его тело, я сделаю все, о чем вы меня попросите. Я вызову Аннабель и узнаю, где ее похоронили.
Несколько минут спустя Люси покинула синюю палатку. У нее голова шла кругом. Ей до сих пор трудно было поверить в то, что это она, Люси, разговаривала с Малкольмом Фейдом, заключала с ним сделку, давала обещания. Изображала уверенность, которой вовсе не чувствовала. Неужели это она решительно сказала, что отдаст Малкольму тело Джесса, чтобы маг увез гроб из Лондона в свой загородный дом, расположенный поблизости от корнуоллского городка Фой? Ведь она не имела права давать такое разрешение. Она еще не знала, как рассказать обо всем этом Грейс и тем более Джессу…
– Люси?
Снегопад усилился, и сквозь белую пелену можно было различить лишь смутные фигуры прохожих. Напрягая зрение, Люси разглядела молодого мужчину с темными волосами. Джеймс, решила она и поспешила к нему, подняв руку, чтобы защитить лицо от снега. Она молилась про себя о том, чтобы он не стал расспрашивать ее. Да, он хотел ее защитить, но почему-то это желание заставляло его ругаться и ссориться с ней; Люси подозревала, что таковы по натуре все старшие братья…
Но это был не Джеймс. Из-за белой стены возник худой мальчишка в одной рубашке; снег падал на него, но странным образом не касался его тела и одежды.
– Джесс, – прошептала она. Выпустила подол платья и бросилась к нему, протянув руки.
– Все в порядке? Здесь кто-нибудь может видеть тебя кроме меня?
Он слегка улыбнулся.
– Нет. Глядя на нас со стороны, можно подумать, что ты разговариваешь сама с собой. К счастью, посетители Сумеречного базара не видят в этом ничего необычного.
– Ты бывал здесь раньше?
– Нет. Я видел картинки в книгах, но реальность намного увлекательнее. Как всегда, Люси, следуя за тобой по пятам, я открываю для себя нечто новое.
Она разворошила сугроб носком ботинка, гадая про себя, стоит ли упоминать о разговоре с Малкольмом.
– Я думала, ты сердишься на меня.
– Я вовсе на тебя не сержусь. Я сожалею о том, что наговорил тебе около Алькова. Я понимаю, ты делаешь это потому, что я тебе небезразличен. Просто дело в том, что… я угасаю все быстрее. Иногда я забываю о том, где находился только что. Я знаю, что Грейс приходит поговорить со мной, но не помню, о чем мы разговаривали. Я вдруг оказываюсь в центре города, но не узнаю улиц.
Люси охватила паника.
– Но я уже близка… к тому, чтобы получить помощь мага. Скоро мы выясним, что с тобой в действительности произошло, какие чары на тебя наложили, узнаем, как их можно нейтрализовать, отменить, исправить…
Джесс на мгновение закрыл глаза, и когда он снова посмотрел на Люси, легкомысленная улыбка исчезла; он выглядел испуганным и неуверенным в себе.
– Ты уже слишком много для меня сделала. Если бы не ты, я бы давно исчез, превратился в ничто. Я знаю, что-то удерживает меня в этом мире, несмотря на все законы природы. В течение последних месяцев я мог видеть отражение луны в воде, чувствовать дуновение ветра, прикосновение капель дождя. Я вспомнил, каково это, когда тебе тепло или холодно. Каково это, желать чего-то. Нуждаться в чем-то. – Он заглянул ей в лицо. Глаза его блестели. – Все эти вещи снова стали для меня реальными, а ведь ничто не было реальным для меня с момента смерти – кроме тебя.
Люси душили слезы.
– Эти чувства доказывают, что тебе еще рано умирать, что ты принадлежишь к миру живых.
Он склонился над ней.
– Прикажи мне поцеловать тебя, – горячо прошептал он. – Скажи мне сделать это. Прошу тебя.
Она подняла голову, прижала руки к груди.
– Поцелуй меня.
Он наклонил голову, и Люси показалось, что по коже ее пробежал электрический ток; он осыпал поцелуями ее щеку, потом коснулся губами ее губ. Люси сделала глубокий вдох, когда он привлек ее к себе. Несмотря ни на что, она была счастлива, она была счастливее всех на свете.
«Я и не знала, что так бывает». Она не знала, каково это – чувствовать прикосновение его нежных губ, касаться кончиком языка его зубов, ощущать его ласки. Она не знала, что поцелуй способен пробудить в ней сладостное волнение, жажду, о которой она прежде не имела понятия. Пальцы Джесса ласкали ее волосы, затылок, он целовал ее медленно, нежно, осторожно…
Она издала негромкий стон, обняла его за шею, приподнялась на цыпочки. «О, Джесс, Джесс, Джесс…»
Поезд въехал на железнодорожный мост, огни его озарили рыночную площадь, погруженную во мрак, на мгновение превратили ночь в день. Джесс отпустил девушку; его темные волосы растрепались, взгляд был затуманен страстью.
– Если я должен уйти, – прошептал он, – я хотел бы, чтобы этот поцелуй был моим последним воспоминанием.
– Не уходи, – взмолилась Люси. – Держись, ради меня. Осталось совсем немного.
Призрак погладил ее по щеке.
– Обещай мне только одно, – попросил он. – Если я уйду навсегда, ты сделаешь так, чтобы мы жили долго и счастливо и умерли в один день? В твоей книге?
– Я не верю в смерть, – всхлипнула она, но он лишь улыбнулся ей и растаял за снежной завесой.
19
Темница
«Улитка всюду дома, ибо дом
Несет на собственном горбу своем.
Бери с нее пример не торопиться;
Будь сам своим Дворцом, раз мир – Темница».
Джон Донн,«Сэру Генри Уоттону»[58]
Томас понятия не имел, который час. Святилище находилось в подвале без окон – так было сделано для удобства вампиров, ведь это помещение задумывалось как «убежище» для существ Нижнего Мира. Свечи в канделябрах давали ровный неяркий свет, и Томасу почему-то показалось, что их высота нисколько не уменьшилась с того момента, как его здесь заперли.
Шарлотта выполнила свое обещание – Томас и Алистер получили все необходимое для того, чтобы провести ночь в холодном каменном зале. Им принесли матрасы и одеяла, стопку книг – кстати, подобранных Евгенией, – а также, естественно, обильный ужин. Томас догадался, что Бриджет очень переживает за него, потому что она раздобыла его любимые блюда: холодного цыпленка, свежеиспеченный хлеб, желтый овечий сыр, яблоки и салат без единого листика сельдерея. Томас терпеть не мог сельдерей.
Бриджет молча поставила поднос на стул, бросила враждебный взгляд на Алистера и вышла.
Алистера это как будто нисколько не тронуло. Оставшись наедине с Томасом, он не произнес ни слова. Он подошел к одной из импровизированных «постелей», сел, вытащил из кармана книгу и уткнулся в нее. Томас разглядел обложку – Макиавелли, «Государь». Неужели он ее постоянно с собой таскает, удивился про себя Томас. Алистер сидел в одной позе со своей книгой уже несколько часов и даже не поднял голову, когда Томас, расхаживая по залу, чтобы успокоиться, нечаянно перевернул светильник.
Томас посмотрел на свободную постель, прикидывая, не пора ли ложиться спать. Потом ему пришло в голову, что в тюрьме время суток не имеет значения. Если заключение продлится, они с Алистером смогут, как кошки, спать, когда им вздумается.
Мысль о том, что ему придется провести в Святилище хотя бы один лишний час, привела Томаса в бешенство. Он бросился к выходу, принялся дергать за ручку и пинать дверь в надежде на то, что замок или охранные чары не выдержат его натиска.
Естественно, ничего не произошло. Томас стоял, бессмысленно глядя в стену и тяжело дыша, когда за спиной у него раздался голос Алистера.
– Двери Святилища закрываются снаружи – похоже на темницу, тебе не кажется? Я раньше никогда об этом не задумывался.
Томас вздрогнул и обернулся. Алистер, прежде чем устроиться на постели, снял пиджак, и рубашка его измялась.
– Я… э… наверное, это сделано для того, чтобы коварные существа Нижнего Мира не проникли в Институт, или что-то в таком духе, – запинаясь, выговорил Томас.
– Возможно, – пожал плечами Алистер. – С другой стороны, у нашего Анклава теперь имеется импровизированная тюрьма. Очень удобно.
Томас сделал несколько шагов к Алистеру, который снова уставился в свою книгу. Он привык видеть Алистера тщательно причесанным – в этом он походил на Анну, – но сейчас волосы его растрепались, и блестящие мягкие пряди падали на лоб. По крайней мере, они выглядели мягкими. Томас решил, что, возможно, ошибается. Он точно знал одно: натуральный цвет волос Алистера ему нравится больше.
Он тут же напомнил себе о том, что сам Алистер, к несчастью, ему совершенно не нравится.
Конечно, появление Алистера в тюрьме и его показания в пользу Томаса заставили последнего несколько изменить свое мнение, но он пока не знал, что думать об этом невероятном происшествии.
– Зачем ты ходил за мной по ночам? – спросил Томас.
Ему показалось, что Алистер смутился – нет, определенно показалось. Игра воображения.
– Кому-то надо было этим заняться, – буркнул он, продолжая водить глазами по строчкам.
– Что, черт побери, это значит? – рявкнул Томас.
– Не задавай вопрос, если не уверен в том, что хочешь услышать ответ, Лайтвуд, – отрезал Алистер своим обычным высокомерным тоном.
Томас с размаху сел на матрас рядом с Алистером, и тот, оторвавшись, наконец, от книги, недоуменно нахмурился.
– Я хочу услышать ответ, – заявил Томас. – И буду сидеть здесь до тех пор, пока не получу его.
Алистер нарочито медленно закрыл книгу и отложил ее в сторону. На шее у него билась жилка. Томас уже когда-то разглядывал шею Алистера, и на него внезапно нахлынули воспоминания о тех днях в Париже, когда они вдвоем бродили по улицам, смеялись и болтали обо всем, что приходило в голову. Он вспомнил, как они зашли в кинотеатр посмотреть движущиеся картинки, новое изобретение простых людей. Вспомнил, как пальцы Алистера скользили по его запястью, по татуировке в виде компаса… нет, нельзя думать об этом. Это означало ступить на запретную территорию.
– Я знал, что ты ходишь по городу каждую ночь, даже если тебя не включают в патрули, – объяснил Алистер. – Более того, ты ходил один, а ведь по Лондону рыскает кровожадный убийца. Я понял, что рано или поздно тебя убьют. Ты должен был брать кого-то с собой.
– Нет уж, спасибо. Все эти люди, которые патрулируют парами, а то и целыми отрядами, разговаривают во весь голос, не могут сделать и шага без того, чтобы не посоветоваться с начальством… Бр-р! Лучше сразу позвонить в колокол, чтобы дать убийце знать о своем приближении. Выходишь два-три раза в неделю, а в остальное время ты вынужден просто сидеть на заднице и ничего не делать. Мы никогда не поймаем преступника, если будем прятаться по домам. Надо действовать, искать на улицах!
На лице Алистера появилось насмешливое выражение – казалось, он в жизни не слышал ничего более забавного и едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Какое исчерпывающее изложение вашей нелепой философии. Но я-то вижу, что благие намерения – всего лишь оправдание детского стремления вечно лезть на рожон, – произнес он, лениво потягиваясь. Когда он поднял руки, рубашка выпросталась из брюк, обнажив узкую полоску смуглой кожи. Томас приказал себе не смотреть.
– Ты не поэтому ходил по городу, – снова заговорил Алистер. – Твои объяснения достаточно правдоподобны, но о самом важном ты умалчиваешь.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду.
– Ты не смог спасти сестру, поэтому хочешь спасти чужих, незнакомых людей. И еще ты жаждешь мести. Барбару убил демон, но это для тебя неважно; зло всегда остается злом, верно?
Томасу казалось, что черные глаза Алистера заглядывают ему прямо в душу.
– Ты вел себя безрассудно, но не хотел, чтобы из-за твоего безрассудного поведения пострадал напарник. Поэтому ты искал убийцу один.
У Томаса екнуло сердце. Алистер Карстерс разгадал мотивы его действий, в то время как его ближайшие друзья ни о чем даже не подозревали. При этой мысли Томасу стало не по себе.
– Знаешь, я не верю в то, что ты действительно считаешь нас глупыми детьми, которые бросаются навстречу опасности ради собственного удовольствия, – ответил он. – Если бы ты так думал, ты не позволил бы Корделии проводить в нашем обществе столько времени.
Алистер издал какое-то презрительное сопение.
– Я хочу сказать, – сбивчиво продолжал Томас, – что ты сам не веришь в то, что мне сейчас наговорил. И я не могу понять, зачем это было сказано. Ты как будто нарочно хотел вывести меня из себя. – Он помолчал. – Зачем ты дразнил и обижал нас в школе? Ведь мы ничего плохого тебе не сделали.
Алистер поморщился. Довольно долго он ничего не отвечал.
– Я издевался над вами потому… – наконец, выговорил он, – потому, что мог делать это безнаказанно.
– О, понимаю, вести себя как ублюдок – это так легко, – усмехнулся Томас. – Но у тебя не было никаких причин цепляться именно к нам. Твоя семья дружна с Эрондейлами. Ты мог бы, по крайней мере, быть добрее к Джеймсу.
– Когда я поступил в школу, – медленно заговорил Алистер, сделав над собой видимое усилие, – там уже вовсю сплетничали про моего отца. Все знали, что он неудачник, что у нас нет денег и так далее. Старшие ученики решили, что я – легкая жертва. Они… в общем, к концу первой недели мне дали понять, какое место я занимаю в иерархии, и у меня осталось несколько синяков, чтобы я не забывал об этом.
Томас ничего не сказал. Трудно было вообразить Алистера в роли жертвы. Он всегда представлялся Томасу одним из избранных, из тех, кто расхаживал по школе с видом хозяев.
– Я молча выносил их издевательства примерно год, – продолжал Алистер, – прежде чем понял, что у меня есть лишь два варианта: либо присоединиться к своим мучителям, либо терпеть до окончания школы. Разговоры насчет отца были мне безразличны, я не чувствовал никакой необходимости его защищать, так что это не было проблемой. Я был довольно тщедушным – ну, ты понимаешь, что это значит.
Он задумчиво смотрел на Томаса. Томасу стало неловко, и он немного отодвинулся. Да, мускулы у него появились уже ближе к совершеннолетию, и он до сих пор не привык к своему новому телу, не привык занимать столько места в пространстве. Ну почему он не такой, как элегантный и изящный Алистер?
– Да, я был слабее прочих, – сказал Алистер, – зато у меня имелись такие преимущества, как острый язык и злое чувство юмора. Огастес Паунсби и прочие сгибались пополам от хохота, когда я осыпал насмешками какого-нибудь бедолагу из младшего класса. Я никогда никого не бил, но это не имеет значения, верно? Вскоре задиры и хулиганы позабыли о том, что когда-то я был жертвой. Я стал одним из них.
– И как тебе кажется, ты сделал правильный выбор? – жестко произнес Томас.
Алистер взглянул на него равнодушно.
– Что ж, один из нас окружен верными друзьями, а второй остался совсем один. Так что ты сам мне скажи.
– У тебя есть друзья, – выпалил Томас. Потом вспомнил, что на всех светских приемах и балах Алистер или сидел в углу один, или разговаривал с Корделией. И с Чарльзом, конечно. Хотя после помолвки Чарльза осталась только Корделия…
– Потом появились вы, мальчишки из богатых семей, избалованные, окруженные любовью родных. Никто из вас понятия не имел, каков мир за пределами ваших шикарных особняков и поместий. Вы думали, что везде встретите только любовь, восхищение, уважение, что все вокруг – ваши друзья. А со мной все было не так. – Алистер трясущейся рукой убрал за ухо черную прядь. – Наверное, я вас возненавидел потому, что вы счастливы. Потому, что вы так дружны. Потому, что у вас есть родители, которые вас обожают, что вы выросли в нормальных семьях. Но, конечно, это не оправдание. Я не жду, что ты и твои друзья простите меня.
– Я хотел возненавидеть тебя, – тихо произнес Томас, – за то, что ты сделал Мэтью. Ты причинил ему боль, сделал его несчастным. Ты заслужил мою ненависть.
Темные глаза Алистера мерцали.
– Я оскорбил не только его мать, но твоих родителей тоже. Ты это знаешь. Поэтому тебе не нужно… изображать благородство. Хватит притворяться, что ты зол на меня из-за Мэтью. Ты можешь ненавидеть меня за обиду, причиненную тебе, Томас.
– Нет, – сказал Томас.
Алистер поморгал и напрягся всем телом, как будто ожидал удара, и Томасу на мгновение захотелось нанести удар, сказать: «Да, Алистер, я тебя презираю. Ты был и останешься ничтожным, жалким существом».
Но во время этого разговора в душе Томаса творилось что-то странное; он забыл школьные обиды и мог думать лишь о том, что произошло позднее. Внутренний голос приказывал ему молчать, загнать эти чувства подальше, закрыть их на замок в потайном уголке сердца и выбросить ключ. Однако ему никогда не выпадала возможность поговорить с Алистером откровенно, и он знал, что если сейчас не выскажется, то потом не сможет найти в себе сил.
– Я не могу тебя ненавидеть из-за… из-за тех дней, которые мы провели вместе в Париже, – решился, наконец, произнести Томас.
Глаза у Алистера стали совсем круглыми.
– Ты проявил ко мне доброту, когда я был очень одинок, и я тебе за это благодарен. Тогда я впервые понял, что ты можешь быть добр к людям.
Алистер продолжал смотреть на него как на привидение. Кстати, а почему он перекрасил волосы обратно в черный цвет? Сейчас, в полумраке, Томасу казалось, что он никогда не был так красив.
– У меня тоже остались прекрасные воспоминания о нашей встрече. Наверное, это мои лучшие воспоминания о Париже.
– Не обязательно мне лгать. Я знаю, что ты был там с Чарльзом.
Алистер замер.
– Ты про Чарльза Фэйрчайлда? Почему ты о нем вдруг вспомнил?
Итак, Алистер действительно хочет, чтобы он произнес это вслух.
– Я просто подумал – разве воспоминания о времени, проведенном с ним, не лучше?
Лицо Алистера сделалось каменным.
– Объясни, что ты себе напридумывал.
– Я ничего не придумываю. Я видел, как ты смотрел на Чарльза, как он смотрел на тебя. Я не так наивен, как тебе кажется, Алистер, и я хочу спросить…
Томас тряхнул головой, вздохнул. Разговор получился нелегким – он напоминал марафон, но теперь Томас видел впереди финиш. Возможно, Алистер предпочитал лгать самому себе, но Томас не собирался этого делать.
– Я хочу спросить у тебя – может быть, ты такой же, как я?
Для того чтобы рука Мэтью перестала кровоточить, потребовалось нанести две руны иратце, и, к счастью, в результате он немного протрезвел. Заметив Мэтью в переулке, Корделия сразу догадалась о том, что он пьян, и о том, что они поссорились с Джеймсом. Она не раз видела Элиаса в таком состоянии, хотя тогда, несколько лет назад, еще не понимала, в чем дело.
Мэтью обвязал руку носовым платком на случай, если рана вдруг откроется. Казалось, он забыл о ссоре: оживленно болтал с Люси, рассматривал какие-то банки, звеневшие в сумке у Кристофера.
– Я случайно наткнулся на лавку, где предлагали толченый корень хемлока с огромной скидкой, и еще мне удалось уговорить хозяина добавить за ту же цену гадючий язык. – И Кристофер продемонстрировал склянку с крошечной полоской кожи. – А у вас есть чем похвастаться?
– Ничего особенного, – ответил за всех Джеймс. – Никто не желает говорить об адамасе с Сумеречными охотниками. Они решили, что мы намерены искоренить подпольную торговлю, и захлопнулись, как устрицы.
Корделия не могла сказать, насколько сильно Джеймса расстроил эпизод в переулке. Маска надежно скрывала его мысли и чувства. Она подумала, что, скорее всего, они поссорились из-за Томаса – а может быть, причиной размолвки послужила бутылка вина, осколки которой валялись в снегу? Ей стало немного страшно, когда она вспомнила, как тряслись руки Мэтью, наливавшего виски в флягу в «Дьяволе». «Мэтью не такой, как твой отец, – в очередной раз сказала она себе. – Сумеречный базар связан у него с тяжелыми воспоминаниями, вот и все, а остальные его просто не понимают».
– У торговцев есть веские причины помалкивать, – объяснил Кристофер. – Они еще помнят рейды нефилимов, громивших Базар и уничтожавших товары.
– Может быть, показать кому-нибудь нашу коробочку? – предложила Корделия. – Вдруг кто-нибудь сумеет прочесть руны.
– Надо найти того, кто торгует настоящими, могущественными колдовскими предметами! – заговорила Люси. – Здесь полно всякой дряни и подделок, но попадаются и ценные артефакты. Я видела в одной лавке копию «Красных свитков магии».
– Предлагаю нанять какого-нибудь чародея, – сказал Мэтью. – Как насчет… – Он махнул рукой куда-то в сторону. – Как насчет Гипатии Векс?
– Гипатия здесь? – изумилась Люси. – Но как?..
Они стояли на открытом участке, окруженном фургонами. В центре площадки горел волшебный костер. Искры, поднимаясь к небу, образовывали различные фигуры: розы, звезды, башни, полумесяц и даже карету, запряженную четверкой лошадей. В глаза бросался новенький пурпурный с золотом фургон, на котором красовалась искусно нарисованная реклама новой магической лавки Гипатии Векс в Лаймхаусе.
– Ты думаешь, Гипатии можно доверять? – усомнился Джеймс. – Кажется, ей действительно нравится Анна, но я не уверен в том, что ее благосклонность распространяется на нас. Особенно после того, как мы украли у нее пиксиду.
– Она упоминала об этом, когда мы с девушками в последний раз были в Адском Алькове, – сказал Мэтью, бросив на Корделию заговорщический взгляд. – Но, насколько я понимаю, она смирилась с этой потерей. Кроме того, я ей тоже нравлюсь.
– Правда? – улыбнулась Корделия. – А я не заметила.
– Сумеречные охотники! – раздался совсем рядом могучий голос, перекрывавший шум Базара.
Обернувшись, Корделия увидела, что из пурпурного фургона выглядывает не кто иной, как Магнус Бейн. Он был одет в облегающий серебристый фрак, ярко-синие, как перья павлина, брюки и вышитый жилет в тон. Маг был увешан побрякушками, словно рождественская елка: из кармана торчала сверкающая цепочка от часов, в манжетах поблескивали серебряные запонки, а на пальце красовалось серебряное кольцо с ослепительным синим камнем.
– Во имя всего святого, с какой стати вы носитесь по Базару, словно цыплята с отрубленными головами? Заходите немедленно.
И он укоризненно покачал головой. С первого взгляда было ясно, кому принадлежит фургон: на полу, устланном пушистым персидским ковром, были разбросаны яркие бархатные подушки, стены были увешаны зеркалами в позолоченных рамах и редкими японскими гравюрами. Расставленные в нишах лампы давали мягкий рассеянный свет, а в центре комнаты стоял небольшой стол, заваленный бумагами. Корделия, бросив на бумаги быстрый взгляд, догадалась, что это документы, имеющие отношение к лавке в Лаймхаусе.
Было так приятно очутиться в жарко натопленном помещении после долгого блуждания под открытым небом холодной зимней ночью. Корделия утонула в огромной голубой бархатной подушке, пошевелила пальцами ног и почувствовала, что они начинают понемногу отогреваться. Джеймс устроился рядом с ней, и она чувствовала тепло его тела.
– Магнус! – говорила Люси, сверкая глазами. – Значит, вы и дядя Джем вернулись из Спирального Лабиринта?
– Я приехал в Лондон всего на сутки, – сообщил Магнус и уселся в ярко раскрашенное ротанговое кресло. – Гипатия любезно разрешила мне переночевать здесь, поскольку мою квартиру заполонили ледяные тролли. Долгая история. Брат Захария, увы, остался в Лабиринте. Он излишне строг к себе и не может отвлечься от дела даже на день.
Корделия покосилась на Джеймса. Может быть, он недоволен тем, что с Джемом невозможно связаться? Она не могла сказать; выражение его лица было непроницаемым.
Читать бесплатно другие книги:
