Криминалистика по пятницам Топильская Елена
– Леша, медик уже там?
Горчаков покачал головой.
– Еще не выехал, а что?
– Может, пока забросишь меня в городскую? Я понимаю, что не очень по пути, но ты же без медика все равно коробочку не откроешь. А?
– Вообще-то, это крюк, – почесал в затылке Леша. – Будешь должна.
– Нахал, – укорила я его. – С каких пор ты стал таким меркантильным? А если я посчитаю, сколько ты мне должен?
Но это он просто выпендривался. Естественно, он повез меня в горпрокуратуру, и по пути мы обсудили нового маньяка, выслеживающего девочек.
– Хорошо, хоть не убивает, – высказался Лешка.
– Хорошо-то хорошо… А ты представляешь, какая у девчонок психическая травма на всю жизнь останется? Про родителей я уж не говорю. Ты вот хоть на секунду представь себя…
– Замолчи! – Лешка резко повернулся ко мне, и я испугалась, что мы сейчас протараним туристический автобус, искавший место для парковки. – Даже думать про это не хочу! У меня две девки, ты что, забыла?!
– Все-все, Леша, успокойся! Я уж думала, тебя ничем не проймешь… – Я похлопала его по руке, вцепившейся в руль, и почти физически ощутила, как он выпускает пар.
– Не говори мне такого никогда. Я и так трясусь каждую минуту, пока они не дома. Я бы маньяков этих передавил собственными руками… Ты знаешь, Маша…
Я схватила его за руку и буквально заставила прижаться к тротуару. Машина встала и затихла. Горчаков продолжал сдавленным голосом:
– Знаешь… Мне даже ловить их не хочется. Как представлю, что они с детьми делают… А мы их потом на экспертизку, и вот вам два варианта. Либо он невменяемый совсем, и тогда его в больничку засовывают и пилюльками кормят. А там сухо, тепло и обед по расписанию. А дети замученные гниют в сырой земле, и родители их уже никогда в себя не придут. Либо его признают психически здоровым, хотя лично я никогда не видал психически здорового убийцы ребенка. Да что я тебе говорю! Сама все знаешь. Еще только начнешь его допрашивать, только в глаза посмотришь первый раз, а уже понятно: псих. Хоть он тебе и показания даст связные, и вещички с потерпевших выдаст, и замечания в протокол грамотные настрочит, а все равно – псих. И ему лет восемь-девять суд выпишет, а потом он еще и по УДО[3] выйдет. А как же: срок подошел, взысканий нет, в колонии три бумажки нарисуют, и – гуляй себе, Джек-Потрошитель, потроши дальше.
Лешка говорил таким голосом, что мне стало не по себе. Я вспомнила про недавний случай, когда субъект был осужден за изнасилование, отбыл две трети положенного срока, а это означало, что он уже может просить об условно-досрочном освобождении; он написал заявление, администрация колонии оформила документы, судья местный принял решение – а все в строгом соответствии с законом, – и наш герой на свободе. И сразу занялся поиском новых жертв. Итог: пять зверских убийств маленьких детей, со всем букетом сопутствующих действий. Сейчас разбираются, кто подписал ходатайство об УДО и кто из судей рассматривал материал, но даже если кого-то лишат премии, родителям этих детей легче не станет.
А Лешка – я прямо физически чувствовала, как он напряжен, да он звенел, как провод на морозе, – задушенным голосом, глядя перед собой, словно боялся посмотреть в мою сторону, выговаривал мне то, что наболело у него на душе. Надо же, а я не знала, что он так боится за своих девчонок; и ведь вроде с детства их дрессирует насчет безопасного поведения, а все-таки до конца не уверен, поэтому и дергается. Нам с ним хуже всех, потому что мы, в отличие от других родителей, знаем про все то страшное, что может случиться. А потом… Я вдруг подумала, что он сейчас живет на таком градусе напряжения, потому что довольно долго был хорошим следователем, зато отвратительным мужем и никудышным отцом, а теперь наверстывает. И весь потенциал тревоги за детей, отпущенный родителям, он начал реализовывать только сейчас, вот и хлебает тройную дозу. И, между прочим, я его так хорошо понимаю еще и потому, что и сама – далеко не образец родительницы. Разве только за свое чадо беспокоиться начала гораздо раньше, ровно с того момента, как он на свет появился.
– И все-таки, Маша… Я себе думать запрещаю про то, что с девчонками может что-то случиться, ты же знаешь – мысль материальна… Но тут не спал как-то на дежурстве, ворочался, чушь разная в голову лезла… Да еще съездил перед этим на сто тридцать первую[4]… Вот и представил на секунду, что какой-то подонок с Катькой или Ольгой такое… – Он зажмурился и потряс головой. Мне было ужасно его жалко сейчас. – И знаешь, что я понял? Уж если… тьфу-тьфу… случится такое… Ну, если допустить на секунду… То пусть уж лучше живы останутся. Только бы не убили.
Он сжал кулаки.
– Леша, – тихо позвала я.
Ну что у меня за судьба такая – утешать больших мальчиков? Понятно, что с Ленкой он об этом поговорить ни за что не сможет, она сразу в обморок упадет.
– Лешка, я тебя понимаю. Каждый из нас надеется, что с его ребенком этого не произойдет.
Горчаков наконец повернулся ко мне. Выражение его лица было страдальческим.
– Дай бог, – глухо сказал он; глухо, но с такой силой, что я поверила – с его девочками ничего плохого не случится, ничего хуже двойки и мелких ссор с родителями. – И вот что я тебе скажу, Маша: не хочу я их ловить. Не хочу, чтобы их судили. Мне хочется, чтобы их кто-нибудь замочил. Зверски. Так же, как они других мучили, пусть сами помучаются. Голову пусть им отрежут, что там еще? Паяльником что-нибудь прижгут…
– Ладно, – перебила я его. – Я все поняла.
И одновременно с моими словами зазвонил Лешкин телефон. Он резким движением выдернул его из кармана:
– Да!
– Алексей Евгеньевич, тебя скоро ждать? – раздался в трубке голос нашего начальника убойного отдела Кости Мигулько. У Лешки такая звучная трубка, что без всякой громкой связи слышно, кто ему звонит и зачем. – Доктор приехал уже, может, мы без тебя откроем посылочку?
– Блин, – пробормотал Лешка в сторону.
Да уж! Пока я слушала его страстный монолог, на место происшествия прибыл судебно-медицинский эксперт и теперь, наверное, рвет и мечет, не застав следователя, без которого он не имеет права притронуться к объекту осмотра. Значит, утекает зазря драгоценное время.
– Сейчас буду, через пару минут. А кто приехал?
– Задов. Сам большой начальник.
– Все, ждите.
Закончив разговор, он повернулся ко мне и раскрыл было рот, но я сама предложила поехать туда, где его ждут, а до городской прокуратуры я сама доберусь. Может, меня главковский водитель туда докинет, пока они с медиком будут осматривать содержимое коробочки. Надо было торопиться; с Левой Задовым, особенно после того, как он возглавил дежурное судмедотделение, шутки были плохи. Он взял моду устраивать скандалы всякий раз, когда что-то нарушало плавное течение следственного действия. А поскольку плавного, ничем не осложненного течения следственных действий я не упомню за все долгое время моей работы на следствии, то Задову приходилось фонтанировать перманентно. В общем-то, он был прав, на каждом втором выезде такая фигня: если не поорешь – никто тебе работу не организует, а пара часов, потраченная зря в течение дежурной смены, вполне может обернуться пятью часами переработки. (При этом сукин сын регулярно при всех поминает, что скандалить для обеспечения надлежащей организации работы он научился от меня! Вот нахал! Я всегда держала себя в руках! Ну разве только иногда утонченно оскорбляла нерадивых руководителей, но чтоб орать и бесноваться…)
– Вообще, ты по этим пробкам быстрей пешком доберешься, – пробормотал Лешка, разворачиваясь.
Но оказалось, что мне в этот день не суждено вообще было попасть в городскую прокуратуру. Суждено мне было очутиться вместе с Горчаковым там, где нашли предполагаемую расчлененку.
Глава 4
Начальник дежурного отделения судмедэкспертов Лева Задов, вопреки нашим опасениям, не рвал и не метал, а спокойно и с некоторым даже удовольствием пил пиво из бутылки, почему-то в резиновых перчатках. Я подумала, что он перчатки натянул, едва вылезя из машины, и только после этого удосужился спросить, а где же следователь, без которого начинать не моги. И грамотный Мигулько, основываясь на горьком опыте, во избежание скандала послал за бутылкой пива. А может быть, отдал свою.
Как бы то ни было, Задов был настроен благодушно и даже улыбнулся нам, когда мы подъехали, и спросил, кто из нас окажет ему честь писать протокол под его диктовку. Мы с Лешкой переглянулись. Мне уже не хотелось ни в какую городскую; по неистребимой следовательской привычке у меня уже чесались пальцы в предвкушении составления протокола, тем более что он обещал быть не слишком длинным.
Место обнаружения подозрительной упаковки представляло собой воплощенную мечту труженика Уголовно-процессуального кодекса: заасфальтированный пятачок посреди необъятного пустыря, украшенный большой картонной коробкой от какой-то импортной техники. Это означало минимум описаний в протоколе; фактически осмотр места сводился лишь к осмотру трупа. Никаких тебе «столов с остатками пищи» и залежей грязного белья под кроватью, каждую штуку которого нужно тщательно перетрясти в поисках следов крови или других каких-нибудь следов похуже.
Ближайшие дома располагались в полукилометре от островка асфальта; Мигулько объяснил, что островок заасфальтировали, чтобы поставить на нем мусорные пухто, но еще не успели их привезти. Кто-то же, однако, уже поспешил использовать данную территорию по назначению: утром собачники, облюбовавшие пустырь под коллективную собачью уборную, не могли сдержать своих питомцев, те, независимо от породы и размеров, рвались к одиноко стоящей на площадке для пухто картонной коробке, рычали и выли на все лады. Поскольку детективы любят все, владельцы собак единогласно постановили, что в коробке не что иное, как расчлененный труп. Прибывший по вызову участковый, даже и не обладая чутким собачьим носом, все же унюхал доносящийся из коробки характерный запах, предвещавший нашему району очередной безнадежный «глухарь». Плюс соображение о том, что обычный, некриминальный мусор, пусть даже и вонючий, утрамбованный в коробку из-под техники, вряд ли будут так тщательно уклеивать со всех сторон скотчем и переть за тридевять земель.
Принюхавшись и взвесив все «за» и «против», участковый призвал на помощь убойный отдел. Те, прибыв на площадку, повели носом и послали за дежурным следователем. Короче, бабка за дедку, дедка за репку…Тут и мы приехали.
Естественно, почти все присутствующие – мы с Горчаковым, Лева Задов, участковый, оставшийся ждать развязки, криминалист с фотокамерой и кофром, постовой для порядка, и больше всех – бессменный начальник нашего убойного отдела Костя Мигулько – тихо надеялись, что в коробке окажутся, к разочарованию разве что двух собачников, набившихся в понятые, останки какого-нибудь разделанного животного – например, лося, добытого на охоте, но не довезенного в съедобном виде до родимой кухни, или свиньи, откармливавшейся на городском балконе и помершей от неизвестной болезни.
И, конечно, ключевой фигурой в распознавании останков человека либо животного являлся наш уважаемый айболит – Задов, который с большим достоинством, не торопясь допивал пиво, а мы все смотрели на него, как на пророка. Наконец он осушил последнюю каплю в сосуде, передохнул, огляделся, ища, куда бы пристроить пустую бутылку (участковый тут же ринулся и принял посуду), и мы поняли, что можно начинать.
– Ну давай уже, приступай, – кивнул ему Лешка.
И Лева приступил. К сожалению, как только разрезан был скальпелем скотч, обматывавший картон, и коробка аккуратно раскрыта, наши надежды на свинью или медведя растаяли, как дым. Конечно, это была расчлененка, классическая. Голая человеческая спина, босые ноги, которые невозможно спутать с медвежьими лапами… Распавшиеся стенки коробки изнутри были украшены, словно восточными узорами, затейливыми потеками крови. «Глухарь».
Лева, сидящий на корточках над распустившейся, подобно зловещему цветку, коробкой, поднял голову и поочередно посмотрел каждому из нас в глаза.
– Чего тут время терять? – сказал он. – Надо в морг везти и там осматривать.
Он был прав; описание обстановки заняло в протоколе три строчки, здесь оставались опера, которые готовы были стартовать на поквартирный обход ближайших домов, а полноценный осмотр содержимого коробки целесообразнее было делать в морге, положив труп не на асфальт, где каждый день гуляют собачки, а на секционный стол в специально отведенном для этого месте. Чем меньше посторонних микрочастиц окажется на трупе, тем лучше.
В специально отведенное место поехала я. Так получилось, что у Лешки вдруг нашлись какие-то неотложные дела, а мне надо было отвлечься, и лучшего места, чем морг, придумать для этого было трудно.
Только я ступила под холодные своды городского приюта мертвых, как сразу на мою душу пролилась благодать. Между прочим, все эксперты-танатологи, кого я знаю, удивительно молодо выглядят; тут явно есть какой-то фокус с энергетикой. Следователи, даже юные, еле ноги таскают, а эксперты порхают, как бабочки.
Криминалист со своей фототехникой остался на улице перед моргом – покурить. Задов отправился искать свободную секционную, чтобы там расположиться с нашей находкой. А я постояла немного в коридоре и пошла на зычный голос экспертриссы Марины Маренич, доносившийся из морговских глубин.
Возле секционной, откуда вперемежку с судебно-медицинским текстом неслись замысловатые трехэтажные рулады в исполнении мелодичного женского голоса всем известной матерщинницы, кандидата медицинских наук, эксперта высшей категории Маренич, а в паузах слышался малоразборчивый писк оппонента, толпились лаборанты, эксперты и санитары общим числом около десяти. Они с интересом прислушивались к происходящему и оживленно комментировали особо удачные пассажи, которые, по цензурным соображениям, приведены быть не могут. Я вклинилась в самую гущу наблюдателей и немедленно была введена в курс дела.
– Маринка там девчонку прокуратурскую строит…
– Помнишь, она мужика вскрывала, разборки с мужем любовницы, тот его ножом в грудь и еще половой член ему отрезал…
– Потерпевшего «скорая» увезла, а член милиция изъяла, он у них три дня пролежал, а потом сюда прислали, к трупу…
– Так следачка Марине целый баул сегодня притаранила: три разных ножа, пила и рубанок, мол, скажите, чем пенис отчекрыжили!..
Тут все присутствующие покатились со смеху. Марина меж тем разорялась за закрытыми дверями:
– Блин, твою мать, я же написала: кроме того, что травмировавший предмет имел режущее лезвие, ничего определить по краю отделения тканей нельзя! Ни-че-го! А она мне мешок барахла всякого натащила! На кой, спрашивается, хрен?!
Дверь секционной распахнулась, и оттуда вылетела совсем юная девица с баулом в руках, на вид совершенная школьница, красная как рак, а в глазах блестели слезы. Явно умирая от унижения, она протиснулась сквозь толпу бездушных морговских соглядатаев, провожавших ее скабрезными ухмылками, а вслед ей из секционной несся хорошо поставленный Маринин голос:
– А рубанок-то зачем приперла?! Он что, Буратино, что ли?!
Я тоже не сдержалась и рассмеялась в голос. Девочка с баулом оглянулась на меня с отчаянием во взоре и рванула по коридору так, будто за ней гнались живые мертвецы. Почему-то мне было ее совершенно не жалко. Тут из-за угла возник Лева Задов и увел меня в освободившуюся секционную. Труп уже лежал на столе. Я хотела было спросить, обязательно ли мне присутствовать, но вовремя вспомнила, что предстоит осмотр, а не вскрытие, стало быть, обязательно; вздохнула и присела к подоконнику, и стала прилаживать на коленях протокол.
Коробка, освобожденная от стяжек скотча и распавшаяся четырьмя картонными лепестками, была вынута из-под трупа и бережно унесена лаборантом в сторону. Ее еще предстояло изучать по всем правилам науки криминалистики. Судя по ее размерам, она была предназначена для крупной, а значит, недешевой техники, так что будем предпринимать вояж по магазинам и проверять тех, кто в обозримом историческом прошлом такую технику покупал. Магазины, конечно, учетов данных о личности всех покупателей не ведут, но, может, на наше счастье, кто-то из покупателей расплачивался кредитной картой или оформлял доставку на конкретный адрес. И, конечно, теплится надежда на дактилоскопию; если не на картоне, то на скотче должны найтись следы рук. Разве что наш злодей в резиновых перчатках липкую ленту наклеивал.
В секционную заглянул криминалист. С лицом человека, выброшенного на Луну без скафандра, он бочком прошел к секционному столу, сделал несколько снимков трупа с разных ракурсов, потом, стараясь не дышать, отщелкал всевозможные виды коробки внутри и снаружи и отпросился на свежий воздух. Труп выровняли на столе, и теперь уже я подошла взглянуть на то, что нам предстояло описывать. Задов тоже любовно оглядывал наш объект, собираясь с мыслями, но я уже примерно представляла, что он мне продиктует:
– Труп мужчины, нормального телосложения, удовлетворительного питания, на вид двадцати пяти – тридцати пяти лет, голова отсутствует…
Начав писать, я уже наяву услышала, как Лева диктует мне про то, что плоскость отделения головы проходит по уровню между четвертым и пятым шейными позвонками… края равномерно осадненные, кровоподтечные…
Да, голова была отделена от тела рубящим предметом, явно одним движением этого самого предмета, и по виду раны опытный глаз в травмирующем предмете без труда угадал бы топор. Края раны, как и сказал Лева, были осадненными – вряд ли топор был заточен, как дамасский клинок. На груди трупа, чуть левее срединной линии, хорошо была видна ножевая рана. Крови вокруг нее почти не было, края раны расходились, обнажая подкожную клетчатку, но несмотря на то, что ножевое ранение нанесено было в жизненно важный орган и наверняка поразило сердце, эксперты откажутся определять мне причину смерти этого неизвестного. Без головы они судебно-медицинский диагноз не поставят, мало ли какие повреждения имеет голова, отделенная от тела…
Внезапно кто-то сзади обхватил меня руками и по-совиному гукнул в ухо.
– О господи, Юра!
– Испугалась? – довольно спросил сорокасемилетний заведующий моргом; это он, словно пятиклассник, радовался, что сумел неслышно подкрасться к следователю прокуратуры и напугать его таким детским способом.
– Испугалась, – польстила я ему. Пусть человеку будет приятно.
Юра еще поулыбался мне, обняв за плечи, но глазами уже шарил по скрюченному на столе телу. Трупное окоченение, похоже, еще не разрешилось, тело никак не хотело распрямляться, согнутая спина и поджатые ноги еще хранили форму коробки. Юра снял руку с моего плеча, вытащил из кармана халата резиновые перчатки, щелкнул ими, натягивая на пальцы, и потянулся к секционному столу. Они с Задовым стали осторожно расправлять конечности мертвого субъекта и вполголоса перекидываться отрывистыми репликами:
– Больше суток, похоже.
– Да, смотри, мышцы уже подаются.
– Стаз…
– Значит, сутки?
– Я бы сказал, тридцать – тридцать шесть часов. Вот, смотри, трупные пятна бледнеют, но не исчезают.
– Пиши, Маша, трупное окоченение значительно выражено во всех обычно исследуемых группах мышц… Трупные пятна фиолетовые, разлитые, при надавливании слегка бледнеют, но не исчезают…
Ленивый Задов решил использовать меня как писаря, диктуя мне трупные явления. А ведь должен сам указать их в своей табличке, но спорить я не стала, послушно записывая все, что он мне диктовал. Было время, когда он не гнушался мне листы протокола прокладывать копиркой и скалывать их скрепочкой.
– Юра, – позвала я от своего подоконника, куда благоразумно удалилась, потому что, когда они начали ворочать труп, от него сильнее пошел запах. А они как будто его не чувствовали. В американских фильмах я видела, как агенты ФБР, придя в морг, засовывают в ноздри специальные тампоны, пропитанные особым составом, чтобы свести к минимуму обонятельный дискомфорт и не хлопнуться рядом с трупом от отвращения, а нашим – хоть бы что.
– Ну? – бросил он, не оборачиваясь.
– Юра… Скажи мне, а были в последнее время обезглавленные?
– Чего? – он покосился на меня, воздев руки в перчатках над трупом, точно дирижер, вдохновляющий оркестр.
– Были уже трупы без голов? Или головы без тел?
Юра задумался, не опуская воздетых рук.
– В прошлом году была парочка… Или, подожди… Нет, не в прошлом году, а два года тому.
– А в последнее время?
– Вроде не было. А что? Ты у областников спроси, может, в области завалялись…
Он говорил рассеянно, весь уже поглощенный исследованием трупа, хоть и не был дежурным экспертом. Просто, как и я, не мог спокойно пройти мимо интересного случая.
– Температурку не мерил еще? – спросил он у Задова.
Задов сосредоточенно качнул головой. Он уже вынул из своего экспертного чемодана и положил ректальный термометр на стол рядом с телом.
– Ребята, пальцы откатаем ему? – вмешалась я из своего угла, чтобы они не забыли о насущном.
Юра ласково кивнул мне.
– Не извольте беспокоиться, в лучшем виде сделаем. Как там Евгеньич поживает? – поинтересовался он, имея в виду Горчакова.
– Нормально. У него младшая дочка школу закончила, поступает.
– Погоди, у него ведь двое? Вторая тоже девочка?
– Старшая уже студентка.
– А твой?
– И мой тоже студент. Андрей Синцов тут на него посмотрел снизу вверх и отказался верить, что это мой маленький Гошенька, мальчик-с-пальчик.
– Да, растут дети. У тебя хоть парень, – вздохнул Юра. – А вот тут у нас что?
Это он сказал уже Задову, склонившись к трупу так низко, что мне со стороны казалось, будто он носом, и без каких-либо тампонов, водит по поверхностям тела убитого. В том, что этот человек был убит, никто из нас не сомневался. Бывают, конечно, случаи сокрытия трупа человека, умершего в результате несчастного случая или собственных неосторожных действий, но рана от ножа на груди наводила на определенные мысли. Убили, конечно, в квартире, раз не поленились вынести труп, и убили знакомые или близкие, раз уж голова отрезана – не иначе как с целью затруднить идентификацию трупа. Кисти рук убийца не стал отчленять, и это означает, что потерпевший не имел при жизни проблем с законом. То есть запрос в Информационный центр успеха нам не принесет, разве что потом нам пригодятся пальцы, если вдруг установим место преступления, и придется привязывать потерпевшего к этому месту, доказывая, что он там бывал. Но я и не ждала, что будет легко.
Задов тоже приник носом к трупу.
– А вот это интересно, – пробормотал он. – Ну-ка, нюхни…
И они оба стали принюхиваться, а потом значительно посмотрели друг на друга и покачали головами.
– Так что там у Горчакова, говоришь? Куда девчонка поступает? – продолжил со мной общаться Щеглов, не оборачиваясь, так что можно было подумать, что это он с трупом ведет светские беседы.
– В универ. На экономический.
– Да ты что! На юрфак не пошла?
– Не-а.
– И твой тоже не на юриста учится? Вот это да! А я-то рассчитывал еще с вашими деточками поработать. Вон, у оперов отпрыски все как один в розыск подались.
– Нет уж, нафиг, – сказала я. – Я своему ребенку добра желаю. Если бы он работал в той же прокуратуре, куда пришла в свое время я… Там был порядок. А в той лавочке, во что наши органы превратились, работать невозможно. По крайней мере, честному человеку.
– Горчаков мне то же самое пел, слово в слово, – заметил Левка, – на дежурстве в те выходные. И вообще он как-то изменился.
– Лешка сейчас, по-моему, больше думает про семью, чем про работу, – ответила я.
– Вот и правильно, – отозвался Задов, не отрываясь от наружного исследования трупа. Вообще, они со мной разговоры разговаривали, уткнувшись в тело, лежащее на столе. – Время неспокойное, чем на происшествиях сидеть, пусть лучше дочек провожает и встречает. Вон, маньяк на маньяке и маньяком погоняет. Мне Синцов тут давеча жаловался, одного возьмешь – так сразу другой, как гриб из-под земли…
– Горчаков так и думает, – успокоила я Задова. – Ты же знаешь, какие мы все сдвинутые. У нас, чуть что, в голове сразу половина Уголовного кодекса всплывает.
– Точно. А у нас – половина судебной медицины, – пробурчал Задов, отец очаровательной девочки Аси младшего школьного возраста. – Горючими не пахнет, да? Значит, паяльник.
Последнее замечание он адресовал уже не мне, а коллеге Юре Щеглову. Они снова уткнулись в живот трупу и многозначительно кивали.
– Да, признаки воздействия высокой температуры.
– Но локально.
– В области гениталий.
– Паяльник, – подтвердил Задов, и Юра Щеглов согласно кивнул.
– Еще и пытали, значит.
– Где? – вскочила я со своего места.
Эксперты посторонились, демонстрируя мне следы пыток:
– Маша, – позвал Задов, – а вот тут татуировочка на пальчиках, сведенная… Та-ак, сейчас прочитаем… Ну-ка, Юра, ты позрячее меня, посмотри.
Однако и Щеглов не смог прочитать буквы, бледными прерывистыми линиями тянувшиеся по фалангам пальцев левой руки (ну, Задов, ну, глазастик! Я бы вообще не восприняла эти еле видные штрихи непонятного цвета как сведенную татуировку).
– Не волнуйся, Маша, мы ручки отчленим, сфотографируем, увеличим, так что, может, и прочитаем, – утешил меня Щеглов. – Дай нам пару деньков, а?
Я только вздохнула. А что мне остается – только ждать. Ждать, пока эксперты прочитают татуировку и определятся с причиной смерти, ждать, пока оперативники закончат рыскать по району и подтянут местную агентуру от забегаловок под общим кодовым названием «Мутный глаз»… Кстати, такая пивнуха реально существовала в Кировском районе, и я туда как-то выезжала по дежурству; не знаю, существует ли она еще. Если нет, то местный уголовный розыск должен повесить мемориальную доску на дом, в котором она располагалась и где много лет отравляла жизнь приличным людям, имевшим несчастье жить по соседству. Просто после каждого мало-мальски серьезного преступления в районе пути-дорожки оперов вели в «Мутный глаз», где грабители пропивали награбленное, пьяные душегубы заливали тошнотворным пойлом саднившую совесть, и более того, архив убойного отдела хранит несколько случаев, когда нуждавшиеся в услугах наемных убийц заказчики переходного периода находили исполнителей именно там, среди постоянного контингента пивной.
Как только Задов продиктовал мне про светлые пушковые волосы, покрывавшие тело, и светлые же волосы в подмышечных впадинах (волосы в области гениталий были сожжены), у меня мелькнула мысль о Скромнике: блондин, высокий, лет двадцати пяти… Чем черт не шутит? Мелькнула, но тут же ушла: ну где маньяк, нападавший на школьниц, и где наш обезглавленный труп? Какая связь?
Связь не замедлила появиться в дверях секционной, слегка запыхавшись.
– Привет, Андрюха! – поднял на него глаза Лева Задов. – Ты чего примчался? На этого всадника без головы, что ли?
– Ну да. Я как узнал… Мало ли, вдруг, надо проверить… Я, правда, думал, что Горчаков… Позвонил ему, ну, он и сказал, что вы сюда поехали.
– Ну, сегодня прямо аншлаг в нашем анатомическом театре, – хмыкнул Щеглов. – Не верь ему, Маша, это он ради тебя примчался. Между прочим, у меня есть варенье из инжира, мама прислала, и домашнее смородиновое вино. Закругляйтесь, и ко мне. Пойду пока поруковожу танатологическим отделением.
Он с треском сорвал с себя перчатки, кинул под стол и, помахав нам всем ручкой, отбыл, поскольку в секционной стало действительно тесновато.
– Осмотрели? А нет ли у него на пальцах левой руки сведенной татуировочки? – спросил Синцов, переведя дыхание.
Мы с Задовым застыли – я над протоколом, он над трупом, и уставились на него.
– Откуда?… – выговорила я.
– Не твой ли это знакомый, Андрюха? – хмыкнул эксперт Задов.
Я тут же подумала – не знаю, как насчет Андрея, но если этот наш безголовый блондин – действительно искомый маньяк, то Горчаков как-то подозрительно попал в точку, пожелав, чтобы всем маньякам отрезали головы и пытали паяльником. Надеюсь, что это не он приговорил данного блондина без суда и следствия. Тьфу, ерунда какая в голову лезет… Я подавила в себе желание немедленно позвонить Горчакову и поехидничать о том, что кто-то уже расправляется с маньяками в аккурат по его, Горчакова, схеме, и спросить, не делился ли он уже с кем-нибудь такими свежими мыслями, как со мной сегодня по пути на происшествие. Нет, сначала надо убедиться, что наш покойник и впрямь маньяк.
Глава 5
Уже после осмотра, собравшись в кабинетике Юры Щеглова за вареньем из инжира и смородиновым вином, мы бурно обсуждали покойника без головы. На огонек подтянулись Марина Маренич и мой муж, эксперт Стеценко, оба с бумагами в руках. Синцов был уверен, что наш труп – не кто иной, как тот самый блондин, терроризировавший половину районов города нападениями на школьниц.
– Одна из потерпевших у него на пальцах видела какую-то синеву, – настаивал он. – Девочка сказала, что у него пальцы шариковой пастой испачканы, как будто он на тыльной стороне себе что-то рисовал, а потом смыл. У них мальчишки в школе так себя разрисовывают, а смывается паста тяжело.
– Слушай, а может, и правда, паста? – забеспокоилась я про труп.
Задов понял.
– Я один палец ему спиртом протирал, это не паста. Точно, сведенная татуировка.
– Ну да, девчонка про татуировки не подумала, – сказал Щеглов. – Небось из приличной семьи?
– В общем, да, – задумчиво подтвердил Андрей. – Художественная школа, иностранный язык, и не знает, что такое Дом-2.
– Ничего себе! – восхитился Задов. – Такое возможно? Моя Аська и то знает, все тетрадки этими рожами обклеены. А про то, что Земля круглая, ей известно?
– И в школе ее не просветили? – вмешался Щеглов.
– Да что вы пристали? В общем, биологический материал там изъят, проведем генетику, и если все в цвет, привяжем его к серии.
– Подожди ты с генетикой, – отмахнулся Юра. – Сначала на биологию отдай. Если группа пойдет, тогда и генетику назначишь.
– Он – не выделитель, – тихо заметил доктор Стеценко.
Щеглов на него удивленно посмотрел.
– А ты-то откуда знаешь?
– Я про того маньяка, а не про ваш сегодняшний труп, – пояснил мой муж. – У него в выделениях антигенов нету, по крайней мере биологи в сперме антигенов не нашли.
Щеглов присвистнул.
– Елки зеленые! Значит, только генетика… – И с сожалением глядя на Синцова, покачал головой. – Но предупреждаю, прокуратура опять упрется, оплачивать не будет. Генетика дорогая.
– Сам оплачу, – запальчиво бросил Синцов.
– А от тебя не возьмут.
– И что теперь? На помойку выкинуть биообъекты? – вскинулся Андрей. Ему срочно налили смородинового вина.
– Андрюша, подожди ты горячиться. – Я положила ему руку на плечо. – Попробуй предъявить труп той потерпевшей, которая заметила буквы у него на руке. Может, она руку опознает?
– Да уж, конечно, предъявить надо. Девчонку только жалко. И так она натерпелась. А тут я ее еще в морг потащу, на мертвечину смотреть.
– А может, увидит она его в морге, ей и полегчает, – высказался Щеглов. – Мне наш гинеколог, Дима Кузовлев, рассказывал, что многие дети, которые пережили такое же насилие, еще долго боятся, что негодяй снова придет. А вот твоя потерпевшая посмотрит на мертвяка, и успокоится, поверит, что он не придет больше никогда.
Синцов с надеждой посмотрел на него.
– Может, ты и прав. Тогда одна проблема осталась: как следователя сюда на опознание заманить.
– Ага. На опознание и на вскрытие их калачом не заманишь, – поддакнула Марина. – А как с ерундой какой припереться, они тут как тут.
Все, кроме Синцова, который один был не в курсе, дружно хрюкнули, вспомнив давешнюю девушку с рубанком.
– Марин, ну что ты на девчонку накинулась, – укорил экспертриссу Маренич ее начальник Щеглов. – Она как лучше хотела, вон, сама к тебе приехала, не поленилась. Подумаешь, рубанок привезла! Нет, чтоб ей спокойно объяснить, какая она дура, а ты ругаться начала. Нехорошо.
– Нехорошо?! – взвилась Марина. – Я с вас фигею! Мне работать надо, а она меня на весь день из колеи выбила! Их что, теперь в прокуратуру берут только со справкой из дурдома? Одна рубанок приперла, второй хорошо хоть сам не приехал, конвертик прислал!
– Что за конвертик? – заинтересовалась я.
– Принесли конвертик с постановлением. Сюрпрайз! Открываю – там зуб лежит.
– Ну?
– Что – «ну»? В постановлении вопросы…
– Про то, чей зуб?
– Если бы. Наверное, долго мудрец прокуратурский сидел, формулировал. «Является ли предмет, похожий на зуб, зубом и принадлежит ли он потерпевшему». А? Каково? Они там на месте происшествия нашли зуб, изъяли. Долго думали, кого бы им озадачить, и нашли крайнюю.
– А ты им напиши, что предмет, похожий на зуб, похож на зуб, – с серьезным видом посоветовал мой муж. Марина шлепнула его постановлением по затылку.
– Да что они, сами не видят, что это зуб?! Нет, уволюсь я! – Марина в сердцах нервно хлебнула смородинового вина. По-моему, Юрка его держит в качестве антидепрессанта и потихоньку подсаживает на него особо нервных сотрудников.
– А что там за дело? – заинтересовалась я. – Может, этот зуб имеет ключевое значение. Укажет на преступника.
– Ой! Слова-то какие! «Укажет на преступника»! Да там убийство в пьяной драке. Злодей в признании. Взяли его на месте, сидит и охотно дает показания. Между прочим, говорит, что потерпевший ему зуб выбил. Сто человек свидетелей.
– И что, зуба нету?
– Задов, это ты ведь его смотрел? – повернулась Марина к Леве, меланхолично следившему за нашей беседой.
– Ну, – ответил Задов.
– У него действительно зуб отсутствовал?
– Ну, – словоохотливо пояснил Лева.
– А ты в экспертизе это написал? – не отставала Марина.
Задов огрызнулся:
– А ты что, думаешь, что я скрыл сей грандиозный факт? Написал и отметил наличие во рту злодея кровоточащей ранки на месте правого верхнего резца.
– Ну, и чего им еще, какого рожна? – повернулась она ко мне. – И ведь, заметь, при таких показаниях они не ставят вопрос, а не принадлежит ли этот резец подозреваемому. Это их не интересует!
– А у меня все равно круче, – похвастался Сашка. – Юра, скажи.
– Ты про черепушки? – хмыкнул Юра Щеглов и отодвинул занавеску, открыв нашим взорам широкий подоконник, на котором рядком стояли головы. Ну, не совсем уже головы, а черепа, один другого краше: первый – целехонький, хоть сейчас в музей, отлично вываренный препарат, уж теперь, после стольких лет совместной жизни с экспертом-танатологом, я в этом разбираюсь. Второй поплюгавее, без нижней челюсти и, в отличие от первого, какой-то желтовато-бурый. Рядом – третий, с явным следом анатомического распила. И, наконец, гордость коллекции: покоцанный черепок, украшенный густо наклеенными на поверхность пайетками. Ну и для гармонии – парочка серых трухлявых костей, похоже, берцовых. Дивный натюрморт, отвечающий глубинной этимологической сути данного термина, хоть рисуй. Я не могла отвести глаз от черепа с пайетками.
– Господи, кто это его так?
– Да кто ж его знает! Из подвала какого-то привезли, бомжи где-то раскопали и в подвал натащили. Может, в каком учебном заведении сперли. А может, в ночном клубе, знаешь, как сейчас дизайнеры изощряются? Но дело-то не в этом.
– А в чем?
– Вот. – Юра порылся в бумагах у себя на столе. – Расписал я, Маша, эти кости твоему мужу, а он мне скандал устроил.
– Саша! – Я обернулась к Стеценко. – Почему ты скандал устроил? Видишь, мне твое начальство жалуется.
– А ты постановление почитай, – со смехом ответил мне муж. – Я не знаю, как на эти вопросы отвечать. Пусть мне старшие товарищи расскажут.
– А старшие товарищи тоже не знают, как ответить, чтоб не обидеть, – заметил Щеглов. – Пьяными вы, что ли, нам постановления пишете?
– А ты Машу не обижай, – встряла Маренич, – она ерунду всякую только на первом году писала.
– Уж прямо и ерунду! – обиделась я. – Дай постановление.
Я забрала у Юры постановление по четырем найденным черепам и своими глазами прочитала гениальный вопрос: «Принадлежат ли обнаруженные кости одному лицу (лицам)?»
– Да, – согласилась я, отдавая бумагу мужу, – прямо и не знаю, что сказать. Мне бы до такой ерунды и не додуматься было, даже на первом году работы. Сашка, ты прав, не бери такие экспертизы.
– А то, может, комиссию собрать? – со смехом предложил Стеценко. – Обсудим, могут ли четыре черепа принадлежать одному лицу.