Мир без конца Фоллетт Кен

20

Годвин начал борьбу с Карлом Слепым в воскресенье накануне Дня святого Адольфа.

В это воскресенье в честь святого в Кингсбриджском соборе ежегодно проходила особая служба. Мощи святого торжественно проносил по храму приор, за которым следовала вереница монахов, моливших Небеса о ниспослании богатого урожая.

Как всегда, в обязанности ризничего входила подготовка собора к службе: следовало расставить свечи, приготовить необходимое количество ладана, убрать лишние предметы. Годвину помогали послушники и служки, среди которых был и Филемон. В День святого Адольфа выносили второй, передвижной алтарь: деревянный столик с искусной резьбой – и устанавливали на небольшом деревянном помосте, который по необходимости можно было перемещать по храму. Годвин велел разместить этот алтарь на восточной оконечности средокрестия и поставить рядом пару посеребренных подсвечников. Наблюдая за тем, как исполняются его указания, он с беспокойством обдумывал сложившееся положение.

Теперь, когда он убедил Томаса выдвинуться, следующим шагом должно стать устранение противников. С Карлом разделаться скорее всего будет легко, однако в некоторой степени это даже плохо – вовсе ни к чему выставлять себя бессердечным.

Годвин в центре алтаря укрепил золотое распятие, отделанное драгоценными камнями и содержащее деревянную частичку Креста Господня в основании. Подлинный крест, на котором распяли Иисуса, был чудесным образом обретен тысячу лет назад матерью императора Константина Еленой, и частички реликвии нашли пристанище во многих церквях по всей Европе.

Украшая алтарь, Годвин увидел мать Сесилию и оторвался от работы, чтобы побеседовать с настоятельницей.

– Как мне стало известно, граф Роланд пришел в сознание. Слава Господу.

– Аминь, – отозвалась настоятельница. – Милорда столь долго мучила лихорадка, что мы опасались за его жизнь. Должно быть, в мозг после несчастья попал какой-то дурной сок. Он не говорил ничего внятного, а этим утром проснулся и заговорил разумно.

– Вы его исцелили.

– Его исцелил Господь.

– Но все-таки он должен быть вам признателен.

Настоятельница улыбнулась.

– Вы еще так молоды, брат Годвин. Позже поймете, что сильные мира сего никогда никого не благодарят, принимая все как должное.

Ее снисходительность взбесила Годвина, но он постарался этого не показать.

– Ну, как бы то ни было, мы наконец можем провести выборы приора.

– Известно, кто победит?

– Десять монахов твердо намерены голосовать за Карла и только семь – за Томаса. С голосами самих кандидатов получается одиннадцать к восьми, а шестеро еще не определились.

– Значит, выйти может по-всякому.

– Но Карл сильнее. Томасу может потребоваться ваша поддержка, мать Сесилия.

– У меня нет права голоса.

– Однако есть влияние. Если бы вы заявили, что монастырь нуждается в более строгом порядке и переменах и что Томас лучше подходит на роль настоятеля, у некоторых отпали бы сомнения.

– Мне не следует принимать чью-либо сторону.

– Наверное, вы правы, но ведь можно сказать, что вы больше не станете помогать монахам, если они не научатся как следует обращаться с деньгами. Что в этом дурного?

Глаза настоятельницы блеснули. Да, ее не так-то просто в чем-либо убедить.

– Тем самым я фактически поддержу Томаса.

– Да.

– Я не занимаю ничьей стороны и с радостью буду сотрудничать с любым приором, которого изберут монахи. Это мое последнее слово, брат.

Годвин почтительно склонил голову.

– Разумеется, я уважаю ваше решение.

Кивнув, мать-настоятельница ушла.

Годвин остался доволен. Ризничий нисколько не ожидал, что она открыто поддержит Томаса. Сесилия была привержена устоям. Все считают, что она за Карла, но теперь Годвин имеет полное право намекнуть братии, что мать-настоятельницу устроит любой приор. Таким образом, Слепой лишился молчаливой поддержки Сесилии. Может, она и разозлится, узнав, как истолковали ее слова, но опровергнуть их не сможет.

«Все-таки я умен, – думал Годвин, – и кому, как не мне, стать приором».

Однако для победы над Карлом одного устранения Сесилии было недостаточно, пусть даже оное идет на пользу делу. Целесообразно наглядно показать братьям, сколь неумело Слепой будет ими руководить. Ризничий с нетерпением ждал, надеясь, что такая возможность выпадет уже сегодня.

Карл с Симеоном тоже находились в соборе, готовясь к службе. Карлу, исполнявшему обязанности приора, предстояло пройти во главе процессии с ковчегом из золота и слоновой кости, где хранятся мощи святого. Казначей аббатства и правая рука Слепого вел Карла по проходу, и Годвин видел, как слепец считает шаги, чтобы на службе проделать весь путь самому. Прихожане проникались возвышенными чувствами, когда Карл двигался уверенно, – это поистине казалось малым чудом.

Шествие всегда начиналось в восточной части собора, где под главным алтарем хранилась реликвия. Карл Слепой отопрет дверцы, вынет ковчег с мощами, пронесет по северному приделу алтарной части, обойдет северный трансепт, пройдет вдоль северной стороны нефа, пересечет западную часть и вернется к средокрестию. Далее он поднимется на две ступени и поместит мощи на передвижной алтарь, который уже установил Годвин. Там мощи святого Адольфа будут находиться в течение всей службы, чтобы их могли видеть прихожане.

Оглядев собор, Годвин остановил взгляд на месте восстановительных работ в южном приделе алтарной части; даже сделал шаг вперед, чтобы лучше разглядеть. Пускай Элфрик прогнал Мерфина, но предложенный подмастерьем на диво простой метод по-прежнему использовался. Вместо дорогостоящей деревянной опалубки, которая поддерживала бы каменную кладку до высыхания строительного раствора, камням не давали упасть спущенные сверху веревки с грузом на концах. Однако так нельзя возводить ребра свода. Там применялись вытянутые каменные плиты, плотно примыкавшие друг к другу, и для них опалубку ставить придется, но и без того Мерфин спас аббатству немало денег.

Годвин признавал несомненный строительный дар Мерфина, но до сих пор не понимал, как относится к юноше, и потому предпочитал работать с Элфриком. Мастер был надежным орудием, всегда оказывался под рукой и никогда не подводил, а Мерфин творил и шел к неведомой собственной цели.

Карл и Симеон ушли. Что ж, храм готов к службе. Ризничий отослал всех помощников, кроме Филемона, который подметал пол в средокрестии.

На какое-то время они со служкой остались в соборе вдвоем.

Годвин сознавал, что обязан воспользоваться случаем. Смутные догадки вдруг сложились в четкий план. Он помедлил – риск был огромен, – но все же решился и подозвал Филемона.

– Ну-ка выдвини помост вперед на ярд, быстро.

Основную часть времени Годвин воспринимал собор как место работы: помещение, которое нужно благоустраивать; здание, которое нужно поддерживать в хорошем состоянии; источник доходов и одновременно бремя расходов, – но в такие дни, как сегодня, словно впервые ощущал величие храма. Мерцающие языки пламени свечей отражались в золоте подсвечников, монахи и монахини в праздничных облачениях скользили между древними каменными колоннами, голоса певчих взмывали к высоким сводам. Ничего удивительного, что сотни горожан примолкли, наблюдая за службой.

Во главе процессии двигался Карл. Под пение хора он открыл поставец под главным алтарем, на ощупь достал ковчег, поднял высоко над головой и начал обходить собор, воплощая собою, казалось, чистейшую святость, белобородый и незрячий.

Угодит ли он в расставленную Годвином ловушку? Та была совсем простой – пожалуй, даже чересчур простой. Шагая в нескольких шагах позади Карла, Годвин кусал губы и старался успокоиться.

Прихожане благоговейно взирали на происходящее. Ризничий не уставал поражаться тому, сколь легко, оказывается, управлять людьми. Они не могли видеть мощи, а если бы и увидели, то не отличили бы их от любых других человеческих останков. Но драгоценный изукрашенный ковчег, гулкое эхо торжественного пения, единообразные монашеские облачения, устремлявшиеся к небесам колонны и терявшиеся в сумраке своды, которые умаляли все и вся, внушали трепет.

Годвин не сводил глаз с Карла. Тот достиг средней части западной арки северного придела и резко повернул влево. Симеон шагал рядом, следя, чтобы в случае чего направить Слепого, но покуда в этом не было необходимости. Хорошо: чем увереннее ступает Карл сейчас, тем больше надежда, что он споткнется в решающий миг.

Считая шаги, Карл дошел точно до центральной точки нефа и вновь повернул, направляясь прямиком к алтарю. Словно по сигналу, пение прекратилось, и процессия продолжала путь в торжественной тишине.

«Это, верно, как брести в отхожее место по темноте», – думал Годвин. Слепой проделывал этот путь несколько раз в год всю свою жизнь. Теперь он шагал впереди, во главе процессии, и оттого наверняка должен волноваться, но Карл выглядел спокойным, лишь едва заметное шевеление губ показывало, что он по-прежнему считает шаги. Впрочем, Годвин позаботился о том, чтобы подсчеты не помогли. Выставит ли Карл себя на посмешище? Или нет?

По мере приближения мощей паства благоговейно пятилась. Люди знали, что прикосновение к реликварию способно творить чудеса, но также верили, что любое неуважение к мощам чревато роковыми последствиями. Духи усопших витали над своим прахом в ожидании судного дня, и праведники из их числа обладали почти беспредельными возможностями благоволить живым – или их карать.

Годвину пришло в голову, что святой Адольф может разгневаться на него за то безобразие, которое он намеревался учинить в Кингсбриджском соборе. Ризничий содрогнулся от страха, но принялся уговаривать себя, что действует во благо аббатства, где хранятся мощи, и что всеведущий святой, умеющий читать в людских сердцах, признает его правоту.

У алтаря Карл замедлил шаги, но не изменил их выверенной длины. Годвин затаил дыхание. Поднявшись на ступень, которая, по его подсчетам, должна была привести к помосту, где стоял алтарь, Карл на мгновение помедлил. Ризничий завороженно смотрел, опасаясь, что в самый последний миг случится непредвиденное и произойдут какие-нибудь изменения в обряде.

Затем Слепой уверенно шагнул вперед.

Его нога задела край помоста, оказавшийся на ярд ближе ожидаемого. В тишине стук сандалии, что ударилась о полое деревянное возвышение, прозвучал очень громко. От неожиданности и испуга Карл вскрикнул, движение понесло его вперед.

Годвин возликовал, но лишь на мгновение, а затем его охватил беспредельный ужас.

Симеон бросился поддержать Карла, но было уже слишком поздно. Ковчег выскользнул у регента из рук, и паства дружно охнула. Драгоценный ларец упал на каменный пол, от удара крышка открылась, и останки святого высыпались. Карл навалился на тяжелый резной деревянный алтарь, столкнул тот с помоста, и драгоценная утварь и свечи тоже полетели на пол.

Ризничий потрясенно замер. Вышло намного хуже, чем он задумывал.

Череп святого прокатился по полу и остановился у ног Годвина.

План сработал, даже чересчур удачно. Ризничий хотел, чтобы Карл упал и все увидели, насколько слепец беспомощен, но вовсе не собирался осквернять мощи. Онемев от ужаса, он таращился на череп на полу. Пустые глазницы, казалось, глядели на него с осуждением. Какая же чудовищная кара его ждет? Сможет ли он когда-либо загладить эту вину?

Поскольку несчастье не стало для него неожиданным, он испытал не столь сильное потрясение, как другие, и пришел в себя раньше остальных. Встав над мощами, Годвин воздел руки и воззвал, перекрикивая ропот прихожан:

– Все на колени! Молиться!

Стоявшие впереди преклонили колени, за ними быстро опустились все прочие. Ризничий начал читать знакомую молитву, к нему присоединились монахи и монахини. Когда многоголосый речитатив заполнил собор, Годвин поднял реликварий, который, судя по всему, не пострадал. Затем медленно и торжественно, обеими руками подобрал череп. От страха перед потусторонним руки дрожали, но ризничий удержал святыню. Повторяя латинские слова молитвы, он поднес череп к ковчегу и поместил на подкладку.

Потом Годвин заметил, что Карл пытается встать, и крикнул двум монахиням:

– Проводите помощника приора в госпиталь. Брат Симеон, мать Сесилия, вы не пойдете с ним?

Он поднял еще один кусок останков. Содрогаясь в душе, Годвин сознавал, что больше Карла несет ответственность за случившееся, но его намерения были чисты и он все еще надеялся умилостивить святого. В то же время он понимал, что его действия должны произвести самое благоприятное впечатление на присутствующих: в тяжелейшую минуту он все взял на себя – как подобает истинному вожаку.

Однако нельзя, чтобы эта минута затянулась. Нужно поскорее собрать останки.

– Брат Томас, брат Теодорик, идите сюда, помогите мне.

Филемон выступил вперед, но Годвин махнул ему рукой: служка не монах, а только принявшим постриг дозволено дотрагиваться до мощей.

Хромая и опираясь на Симеона и Сесилию, Карл вышел из собора, и Годвин остался бесспорным хозяином положения.

Подозвав Филемона и служку Ото, он велел привести в порядок алтарь. Они поставили алтарь на помост. Ото подобрал подсвечники, а Филемон поднял украшенное драгоценными камнями распятие. Служки почтительно поставили всю утварь на алтарь и принялись собирать разбросанные по полу свечи.

Наконец все кусочки останков оказались в ковчеге. Годвин попытался закрыть крышку, но та чуть перекосилась и не желала вставать плотно. Прикрыв ее, насколько у него получилось, ризничий торжественно поставил ковчег на алтарь.

Тут он вспомнил, как нельзя вовремя, что духовным вожаком аббатства должен быть не он, а брат Томас. Он взял книгу, которую раньше держал Симеон, и передал матрикуларию. Тот сразу все понял, открыл книгу, нашел нужную страницу и начал читать. Монахи и монахини выстроились по обе стороны алтаря, и все удостоверились, что именно Томас руководил чтением псалма.

Так или иначе, службу удалось закончить.

Едва выйдя из собора, Годвин задрожал всем телом. Чуть не случилось беды, но, кажется, все-таки обошлось.

Монахи принялись возбужденно обсуждать случившееся, едва войдя во внутренний двор. Ризничий прислонился к колонне, пытаясь взять себя в руки, и прислушался к возгласам братьев. Кто-то твердил, что осквернение реликвии – верный знак: мол, Господь не хочет, чтобы Карл был приором: именно этого и добивался Годвин, – но большинство монахов, к его ужасу, сочувствовали Карлу. Этого Годвин нисколько не хотел. Он понял, что, вызвав жалость к Слепому, невольно наделил того преимуществом.

Ризничий собрался с духом и поспешил в госпиталь. Следовало побеседовать с Карлом, пока тот не оправился и не понял, что монахи на его стороне.

Помощник приора сидел на кровати, с рукой на перевязи и с обмотанной головой. Он был бледен и выглядел потрясенным до глубины души; каждые несколько секунд лицо его подергивалось. Рядом разместился Симеон.

Казначей с неприязнью посмотрел на Годвина и процедил:

– Полагаю, ты доволен, брат.

Годвин пропустил колкость мимо ушей.

– Брат Карл, ты будешь рад узнать, что мощи святого вернули на место с гимнами и молитвами. Святой, несомненно, простит нас за эту трагическую случайность.

Карл покачал головой.

– Случайностей не бывает. Все предопределено Господом.

Годвин приободрился. Пока все хорошо.

Но Симеон явно думал о том же и попытался остановить Карла:

– Не горячись, брат.

– Это знак, – произнес Карл. – Господь не хочет, чтобы я стал приором.

Именно на это ризничий и надеялся.

– Глупости. – Казначей взял кружку, что стояла на столе возле кровати, – наверняка там было теплое вино с медом, лекарство матери Сесилии от большинства болезней, – и вложил ее в руки Карлу. – Вот выпей.

Регент послушно пригубил, но не отвлекся от главного.

– Грех отмахиваться от подобного знамения.

– Бывает, что знамения не сразу поддаются толкованию, – возразил Симеон.

– Может, и так. Но даже если ты прав, проголосуют ли братья за приора, который не в состоянии пронести мощи святого, не осрамившись?

Годвин вмешался:

– А может, сострадание привлечет к тебе сердца братьев.

Симеон бросил на него недоуменный взгляд. Казначей не понимал, куда клонит ризничий.

Он был прав, подозревая Годвина: тот лишь строил из себя advocatus diaboli[37], пытаясь добиться от Карла не просто горестных сомнений, а недвусмысленного отказа.

Как и надеялся ризничий, Слепой принялся спорить:

– Приором должен стать человек, в котором братья видят мудрого водителя, которого уважают, а не жалеют. – В голосе Карла слышалось горькое убеждение в том, что он уже не годится на эту роль.

– Конечно, разумно, – согласился Годвин с притворной неохотой, словно признание вырвали у него силой, и, решив рискнуть, добавил: – Но возможно, Симеон прав и тебе следует отложить окончательное решение до выздоровления.

– Я совершенно здоров. – Карл не хотел показаться слабым в глазах молодого Годвина. – Ничего не изменится. Завтра я буду себя чувствовать так же, как и сегодня. Я не стану выставляться на выборах приора.

Именно этих слов ждал Годвин. Ризничий быстро встал и из опасения, что выдаст свое торжество, как бы почтительно склонил голову.

– Ты, как всегда, ясно выражаешь свои мысли, брат Карл. Я передам твои пожелания остальным братьям.

Симеон открыл было рот, но тут в комнату вошла мать Сесилия. Вид у нее был недовольный.

– Граф Роланд хочет видеть помощника приора. Он угрожает встать с постели, но ему нельзя двигаться: рана, возможно, еще не совсем затянулась, однако брату Карлу тоже нельзя двигаться.

Ризничий посмотрел на казначея и произнес:

– Мы идем.

Монахи поднялись по лестнице.

Годвин ликовал. Карл даже не понял, что его попросту обвели вокруг пальца. Он по собственной воле выбыл из состязания. Остался один Томас, а от Томаса можно избавиться в любой миг.

Все складывалось поразительно удачно – пока.

Граф Роланд лежал на спине с толстой повязкой на голове и тем не менее по-прежнему производил впечатление сильного мира сего. Должно быть, его навестил цирюльник, поскольку его лицо было чисто выбрито, а черные волосы, не закрытые повязкой, аккуратно причесаны. Роланда одели в короткую пурпурную блузу и свежие штаны со штанинами, согласно новому поветрию, разных цветов – красного и желтого. Даже в постели он был подпоясан ремнем, с которого свисал кинжал, а на ногах графа были невысокие кожаные сапожки. Рядом с постелью стояли его старший сын Уильям с женой Филиппой. Молодой писарь, отец Джером, в священническом облачении сидел за письменным столом, держал наготове перо и воск для печатей.

Было предельно ясно: граф вернулся к своим обязанностям.

– Это помощник приора? – спросил Роланд четко и громко.

Годвин оказался расторопнее Симеона и ответил первым:

– Помощник приора Карл пострадал при падении и находится здесь же, в госпитале, милорд. Я ризничий, Годвин, а со мною казначей Симеон. Мы благодарим Бога за ваше чудесное исцеление, ибо он направил руку вылечивших вас монахов.

– Проломленную голову мне вылечил цирюльник, – отрезал граф. – Благодарите его.

Поскольку раненый лежал на спине и смотрел в потолок, Годвин не мог рассмотреть его лицо целиком, но почему-то казалось, что черты графа словно застыли. Может, ранение привело к неким необратимым последствиям?

Ризничий спросил:

– Нуждаетесь ли вы в чем-либо?

– Если да, вы скоро об этом узнаете. А теперь слушайте. Моя племянница Марджери выходит замуж за младшего сына Монмута Роджера. Полагаю, вам об этом известно.

– Да. – В памяти Годвина высветилась картина: Марджери, раскинув белые ноги, лежит на спине в этой самой комнате, а между ее ног расположился кузен Ричард, епископ Кингсбриджа.

– Свадьбу отложили из-за моего недомогания.

«Неправда, – размышлял Годвин. – Мост обрушился всего месяц назад. А правда скорее всего состоит в том, что граф хочет проверить, не пошатнулась ли после всей этой истории его власть, является ли он еще тем человеком, который достоин союза с графом Монмутом».

Роланд продолжал:

– Свадьба состоится в Кингсбриджском соборе через три недели.

Строго говоря, в нынешних обстоятельствах полагалось просить, а не приказывать, и новоизбранный настоятель вполне мог возмутиться подобным высокомерием, но приора здесь не было. Да и никакой причины для отказа Годвин не видел.

– Хорошо, милорд. Я приготовлю все необходимое.

– К свадьбе новый приор должен приступить к своим обязанностям, – обронил Роланд.

Симеон засопел от изумления.

Годвин быстро прикинул, что спешка ему только на руку, и отозвался:

– Разумеется. У нас было два кандидата, но сегодня помощник приора Карл отказался выдвигаться и остался только брат Томас, матрикуларий. Мы проведем выборы, как только вы этого пожелаете.

Он не мог поверить в удачу.

Казначей, даже не особенно скрывая уныние, все же попытался вмешаться:

– Позвольте…

Но Роланд перебил:

– Я не хочу Томаса.

А вот этого Годвин не ожидал.

Симеон ухмыльнулся, обрадовавшись, что в последний миг все резко изменилось.

Ризничий потрясенно пробормотал:

– Но, милорд…

– Вызовите из обители Святого Иоанна-в-Лесу моего родича, Савла Белую Голову, – вновь прервал граф.

Нахлынули дурные предчувствия. Савл был ровесником Годвина. Послушниками они дружили, затем вместе отправились в Оксфорд, однако там их дороги разошлись. Савл сделался куда набожнее, а Годвин выказал большую склонность к мирским хлопотам. Впоследствии Савл доказал свою состоятельность в качестве приора отдаленной обители Святого Иоанна. Он очень серьезно относится к монашеской добродетели смирения и ни за что не стал бы бороться за власть. Но ума у него не отнять, он благочестив, и его все любят.

– Как можно скорее, – закончил Роланд. – Я назначу его приором Кингсбриджа.

21

Мерфин сидел на крыше церкви Святого Марка, на северной окраине Кингсбриджа. Перед ним расстилался весь город. К юго-востоку излучина реки словно баюкала аббатство своим изгибом. Аббатство раскинулось на доброй четверти города – виднелись монастырские постройки, кладбище, рыночная площадь, плодовый сад и огород, а над ними, будто дуб над зарослями крапивы, высился собор. Мерфин видел, как служки собирают в огороде овощи, чистят конюшни и разгружают повозки.

В центре города, особенно на главной улице, поднимавшейся по склону от реки, жили состоятельные горожане; верно, этим путем в давние времена карабкались по склону первые монахи. По улице целеустремленно – купцы всегда заняты – шагали зажиточные торговцы, легко опознаваемые по ярким плащам тонкого сукна. Другая большая улица – верхняя – через центр пересекала город с запада на восток, перекрещиваясь с главной под прямым углом у северо-западной оконечности аббатства. Там же торчала широкая крыша здания гильдейского собрания, самого крупного строения в Кингсбридже после собора.

На главную улицу возле «Колокола» смотрели монастырские ворота, напротив располагался дом Керис, выше большинства остальных домов. У таверны Мерфин разглядел толпу, окружившую монаха Мердоу. Тот, не имевший отношения, похоже, ни к одному монашескому ордену, после крушения моста остался в Кингсбридже. Горожане, испытавшие потрясение и осиротевшие, оказались крайне восприимчивыми к его громогласным уличным проповедям, и теперь он сгребал серебряные поленни и фартинги чуть ли не лопатой. Мерфину монах мнился мошенником, его праведный гнев казался лицемерием, а слезы – маской, за которой прятались бессовестность и жадность, но другие относились к Мердоу совсем иначе.

В дальнем конце главной улицы торчали из реки обрубки быков моста, а мимо них двигался паром Мерфина с повозкой, груженной бревнами. К юго-западу располагался ремесленный район с многочисленными приземистыми постройками – скотобойнями, дубильнями, пивоварнями, пекарнями и разного рода мастерскими. Из-за вони и грязи видные горожане здесь не селились, однако деньги в основном добывались именно тут. В этом месте река разделялась на два рукава, что охватывали с обеих сторон остров Прокаженных. Мерфин разглядел Иэна-лодочника – на своей лодчонке тот переправлял через реку монаха, который, должно быть, вез еду единственному остававшемуся на острове прокаженному. Вдоль южного берега тянулись пристани и склады, кое-где разгружались плоты и баржи. Далее виднелось предместье Новый город, где ряды бедных домишек перемежались садами, пастбищами и огородами, на которых монастырские служки выращивали пропитание для монахов и монахинь.

Северная часть города, где находилась церковь Святого Марка, была бедной, и храм окружали теснившиеся лачуги чернорабочих, вдов, неудачников и стариков. Все они нуждались в заботе – как и церковь, к счастью для Мерфина.

Четыре недели назад отчаявшийся отец Жоффруа нанял Мерфина построить лебедку и починить крышу храма. Керис уговорила своего отца Эдмунда одолжить ему деньги на инструменты. За полпенни в день Мерфин взял себе в помощники четырнадцатилетнего Джимми. И вот лебедка готова.

Каким-то образом стало известно, что Мерфин собирается испытать новый механизм. Горожане высоко оценили его паром, и нашлось немало тех, кто захотел увидеть, что еще придумал бывший ученик Элфрика. На кладбище собралась довольно плотная толпа, в основном зеваки, но были также отец Жоффруа, Эдмунд с Керис и несколько городских строителей, в том числе Элфрик. Если Мерфин сегодня выставит себя на посмешище, это произойдет на глазах не только друзей, но и врагов.

Да и ладно, это не самое худшее. Наем избавил его от необходимости уезжать из города в поисках работы. Но опасность вовсе не миновала. Если затея с лебедкой сорвется, все сочтут, что нанимать Мерфина – значит заранее соглашаться на убытки. Пойдут разговоры: мол, духи не хотят, чтобы он оставался в городе. Его станут выгонять едва ли не пинками. Придется проститься с Кингсбриджем – и с Керис.

В последние четыре недели, вытачивая деревяшки и соединяя между собой части лебедки, Мерфин впервые серьезно задумался о том, что может потерять девушку; эта мысль привела его в уныние. Он вдруг сообразил, что Керис была радостью в его мире. Когда светило солнце, он хотел гулять с нею; заметив что-то красивое, хотел показать ей; услышав что-то смешное, прежде всего рвался пересказать Керис и увидеть ее улыбку. Работа доставляла ему удовольствие, особенно когда удавалось найти остроумное решение сложной задачи, но это было холодное, умственное удовлетворение, а без Керис жизнь станет долгой зимой – это он знал наверняка.

Мерфин встал. Пора было проверить, насколько он мастеровит на самом деле.

Он построил обычную лебедку с единственным новшеством. Как в любом механизме подобного рода, через несколько шкивов была протянута веревка. В верхней части церковной стены, на стыке с крышей, он установил деревянную конструкцию вроде виселицы с рычагом, что выступал над крышей. Веревка тянулась от лебедки до торца рычага. Другой ее конец спускался к колесу на кладбище, и веревка стараниями Джимми наматывалась на это колесо. В таком решении не было ничего необычного. Новшество состояло в том, что конструкция имела шарнир, позволявший поворачивать рычаг.

Чтобы избежать участи Хауэлла Тайлера, Мерфин пропустил под мышками ременную петлю и привязался к прочному каменному шпилю: если упадет, то до земли не долетит. Удостоверившись в надежности крепления, он расчистил участок крыши от шифера, привязал веревку к бревну и крикнул вниз Джимми:

– Давай!

Мерфин был уверен, что все получится – должно получиться, – но тем не менее испытывал изрядное волнение и даже затаил дыхание.

Джимми, стоявший внутри большого колеса на земле, сделал шаг вперед. Колесо можно было вращать лишь в одну сторону. У него имелся стопор, давивший на скошенные зубцы: по одной кромке все зубцы были чуть скошены, чтобы стопор беспрепятственно проскальзывал над ними, зато другая кромка располагалась под прямым углом к поверхности, так что любое движение вспять немедленно прекращалось.

Колесо повернулось, и бревно на крыше приподнялось.

Когда оно полностью отделилось от поверхности, Мерфин крикнул:

– Есть!

Джимми остановился. Сработал стопор, и бревно, плавно покачиваясь, зависло в воздухе. Пока все шло хорошо. Но вот дальше все было непредсказуемо.

Мерфин развернул лебедку, и рычаг стал разворачиваться. Юноша следил за этим разворотом, забыв, что нужно дышать. Деревянная конструкция приняла на себя тяжесть груза. Лебедка заскрипела. Рычаг описал полукруг, переместив бревно из прежнего положения в новое, над кладбищем. Зрители дружно охнули: никто прежде не видел поворотной лебедки.