Мир без конца Фоллетт Кен

17

Всю дорогу от Кингсбриджа до Уигли – двадцать миль, целый день пути – Гвенда ждала подходящего мгновения, чтобы воспользоваться приворотным зельем; ждала, но так и не дождалась.

Вулфрик не то чтобы держался настороженно: напротив, был дружелюбен и любезен. Рассказывал о своих родных, о том, как плакал каждое утро, просыпаясь и вспоминая, что их гибель ему не приснилась. Проявлял участие, спрашивал, не устала ли Гвенда и не пора ли передохнуть. Говорил, что семейное земельное владение воспринимает как доверенную собственность, как то, чем владеют при жизни, а по смерти завещают потомкам, и что, занимаясь благоустройством этих угодий – пропалывая поля, ставя загородки для скота и выкорчевывая камни с пастбищ, – он выполняет свое предназначение.

Даже гладил Скипа.

К концу дня Гвенда чувствовала, что любит его пуще прежнего. Увы, он ни словом, ни жестом не давал понять, что для него она теперь больше, нежели просто подруга; проявлял заботу, но по-приятельски, не как к возлюбленной. В лесу, с Симом-торгашом, она всем сердцем желала, чтобы мужчины хоть иногда не вели себя как дикие животные, а теперь вот мечталось, чтобы в Вулфрике пробудилось хоть чуточку звериного. Весь день она пускалась на мелкие уловки, пытаясь его распалить. Якобы случайно приоткрывала крепкие красивые ноги. Взбираясь на пригорки, глубоко дышала, выставляя грудь. При любой возможности дотрагивалась до него, касалась руки или клала ладонь на плечо. Ни одна из этих уловок не возымела ни малейшего действия. Гвенда знала, что некрасива, но была уверена, что обладает чем-то таким, отчего другие мужчины нередко пялились на нее и даже присвистывали, однако Вулфрик не поддавался.

В полдень сделали привал и поели хлеба и сыра, которые взяли с собой, но воду пили из ручья, с ладоней, и потому она не смогла дать ему зелье.

Все равно она испытывала настоящее счастье. Ведь они с Вулфриком оставались наедине целый день. Гвенда могла любоваться им, болтать, веселить, сочувствовать и время от времени даже дотрагиваться до него. Она уверяла себя, что может поцеловать его в любой миг, просто пока не хочется. Они как будто поженились, но все закончилось слишком быстро.

В Уигли пришли к вечеру. Деревня стояла на возвышенности, во все стороны от нее полого спускались поля, и здесь всегда было ветрено. После двухнедельной сутолоки Кингсбриджа деревушка казалась маленькой и тихой – горстка разбросанных хижин вдоль дороги, что вела к господскому дому и церкви. Господский дом не уступал размерами городскому купеческому дому, спальни располагались на втором этаже. Дом священника тоже выглядел довольно привлекательно, как и жилища нескольких крестьян, но большинство деревенских строений составляли сущие лачуги, разделенные надвое: на одной половине держали скотину, другая служила семье кухней и спальней.

Первый по дороге из этих добротных домов принадлежал семье Вулфрика. Запертые двери и закрытые ставни придавали дому заброшенный вид. Вулфрик прошел мимо, к следующему большому дому, где жила со своими родителями Аннет. Взмахом руки он попрощался с Гвендой и с радостной улыбкой зашел в дом, выкинув из головы весь день пути.

Гвенда ощутила резкую боль утраты – чувство было такое, словно оборвался хороший сон. Она сглотнула, избавляясь от комка в горле, и двинулась через посевы. Благодаря июньским дождям пшеница и ячмень зазеленели, но теперь им требовалось солнце, чтобы созреть. Деревенские женщины горбились над межами, медленно перемещались вдоль рядов посевов, выдирая сорняки. Некоторые, замечая Гвенду, махали руками.

Приближаясь к дому, Гвенда одновременно волновалась и злилась. Она не видела родителей с того дня, как отец продал ее Симу-торгашу за корову. Почти наверняка папаша уверен, что дочурка еще у Сима. Когда увидит ее на пороге, точно опешит. Что он скажет? И что она скажет отцу, предавшему ее доверие?

Гвенда не сомневалась в том, что матери ничего не известно о сделке. Скорее всего папаша наплел ей, будто Гвенда сбежала с каким-нибудь парнем. Мать впадет в бешенство, и папаше не поздоровится.

Очень хотелось повидаться с малышней – с Кэт, Джоуни, Эриком. Гвенда вдруг осознала, как сильно по ним соскучилась.

Их дом стоял на дальней стороне стоакрового поля, его наполовину скрывали деревья на лесной опушке. Этот дом был даже меньше крестьянских лачуг, имел единственную комнату, в которой вся семья ночевала заодно с коровой. Такие дома строились из прутьев и раствора: жерди из сучьев втыкали в землю, переплетали их мелкими ветками, как корзину, а дыры замазывали липкой смесью глины, соломы и коровьего навоза. В соломенной крыше проделывали отверстие, куда выходил дым из очага, а сам очаг выкладывали посреди дома на земляном полу. Стояли такие дома от силы несколько лет, потом их приходилось ставить заново. Сейчас дом показался Гвенде убогим, как никогда. Девушка поклялась себе, что не останется здесь на всю жизнь, не будет каждый год или два рожать детей, большинство из которых умрут от голода. Ни за что, уж лучше она сама себя прикончит.

В сотне ярдов от дома она заметила папашу, шедшего навстречу с кувшином. Верно, собрался прикупить эля у Пег Перкинс[35], матери Аннет, которая варила пиво на всю деревню. В это время года у папаши всегда водились деньжата, поскольку на полях работы хватало.

Папаша углядел ее не сразу.

Пока он шагал по узкой меже, разделявшей два участка поля, Гвенда изучала его худощавую фигуру. Он обрядился в длинную, до колен рубаху, надел потрепанный колпак и самодельные сандалии, привязанные к ногам соломой. Походка его выглядела осторожной и одновременно бойкой: папаша вечно смахивал на чужака, который тщетно пытается делать вид, будто находится у себя дома. Из-за близко посаженных глаз, большого носа и широкого, торчавшего вперед подбородка лицо его казалось бугристым треугольником. Гвенда знала, что похожа на отца. Папаша украдкой поглядывал на женщин, работавших в поле, словно не хотел, чтобы те заметили, как он за ними наблюдает.

Подойдя ближе, он бросил на нее свой привычный хитроватый взгляд из-под прищуренных век, тут же потупился, потом снова вскинул голову. Гвенда дернула подбородком и твердо посмотрела отцу в глаза.

На лице папаши отразилось изумление.

– Ты? Что стряслось?

– Твой Сим вовсе не торгаш, а разбойник.

– Где он сам?

– В аду, папочка. Там-то вы с ним и встретитесь.

– Ты что, его убила?

– Нет. – Девушка уже давно решила, что говорить. – Его покарал Бог. Сим шел по кингсбриджскому мосту, и тот рухнул. Господь наказал его за грехи. А тебя еще нет?

– Бог милует добрых христиан.

– Больше тебе сказать нечего? «Бог милует добрых христиан» – и все?

– Как ты сбежала?

– Пошевелила мозгами.

Папаша умильно улыбнулся:

– Умная девочка.

Гвенда подозрительно всмотрелась в него.

– Какую еще гнусность ты задумал?

– Умная девочка, – повторил отец. – Ступай к матери. На ужин получишь кружку эля.

Он прошел мимо.

Гвенда нахмурилась. Похоже, папашу не слишком-то беспокоило, что скажет мать, когда узнает правду. Может, он рассчитывает, что дочь постесняется рассказать? Что ж, в таком случае он ошибается.

Кэт и Джоуни играли в грязи перед домом. Завидев Гвенду, они вскочили и бросились к ней. Скип громко залаял. Девушка обняла сестер, вспомнив, как думала, что никогда их больше не увидит; в это мгновение она была страшно рада, что воткнула кинжал в башку Олвину.

Она зашла в дом. Мать кормила маленького Эрика молоком, придерживая кружку, чтобы не пролить ни капли. Она вскрикнула от радости, когда увидела Гвенду. Поставила кружку на стол, вскочила и обняла дочь. Гвенда расплакалась.

Едва слезы полились из глаз, остановиться оказалось непросто. Она плакала потому, что Сим увел ее из города на веревке, потому, что позволила Олвину овладеть ею, оплакивала всех, кто погиб при обрушении моста, и рыдала потому, что Вулфрик любит Аннет.

Когда сумела немного успокоиться и подавить рыдания, она проговорила:

– Мама, папаша продал меня. Продал за корову, и мне пришлось уйти к разбойникам.

– Это нехорошо, – откликнулась мать.

– Хуже, чем нехорошо! Он подлый, злой… он дьявол.

Мать отстранилась.

– Не говори так.

– Но это правда!

– Он твой отец.

– Отцы не продают детей как скотину. У меня нет отца.

– Он кормил тебя восемнадцать лет.

Гвенда недоуменно уставилась на нее.

– Как ты можешь быть такой жестокой? Он продал меня разбойникам!

– Зато привел нам корову. Теперь у нас есть молоко для Эрика, хоть у меня грудь и высохла.

Девушка была потрясена.

– Ты покрываешь его!

– У меня больше никого нет, Гвенда. Твой отец не принц и даже не крестьянин. Безземельный батрак. Но он делал для семьи все, что мог, почти двадцать пять лет. Работал, когда получалось, и воровал, когда приходилось. Благодаря ему выжили и ты, и твой брат, и при попутном ветре он сделает то же самое для Кэт, Джоуни и Эрика. Сколько бы грехов за ним ни водилось, без него нам было бы куда хуже. Потому не смей называть его дьяволом.

Гвенда онемела. Она едва свыклась с мыслью, что родной отец ее предал. А теперь выходило, что и мать ничуть не лучше. Девушка так растерялась, словно снова очутилась на мосту, который внезапно стал уходить из-под ног, и с трудом понимала, что происходит.

Вернулся отец с кувшином эля. Он как будто не ощущал витавшего в воздухе разлада. Снял с полки над очагом три деревянных кружки и весело сказал:

– Ну, давайте выпьем за возвращение нашей старшей девочки.

После долгой дороги хотелось есть и пить. Гвенда взяла кружку, жадно отпила, но, отлично зная папашу, не преминула спросить:

– Что ты задумал?

– Как тебе сказать… На следующей неделе ярмарка в Ширинге, так?

– И что?

– Ну… можно повторить.

Девушка не поверила своим ушам.

– Повторить что?

– Я тебя продам, ты уйдешь с покупателем, а потом убежишь и вернешься домой. С тобой ведь ничего не случилось?

– Ничего не случилось?

– А у нас теперь корова за двенадцать шиллингов. Мне ведь почти полгода нужно работать за такие деньги.

– А потом? Что потом?

– Ну, есть и другие ярмарки… в Винчестере, Глостере – всех не перечесть. – Папаша долил ей эля из кувшина. – Поверь мне, это куда лучше, чем срезать кошель у сэра Джеральда.

Гвенда не донесла кружку до губ. Во рту появилась горечь, как будто она съела что-то гнилое. Хотелось возразить отцу. На языке вертелись грубые слова, гневные обвинения, проклятия, но она молчала. Буря чувств, бушевавшая внутри, победила негодование. Какой смысл ругаться? Она все равно никогда больше не сможет верить отцу. А мать не отступилась от него – значит, ей тоже нельзя верить.

– Что же мне делать? – громко спросила Гвенда, но не для того, чтобы получить ответ от родных. Вопрос она задавала самой себе. Для семьи она стала товаром, которым торгуют на ярмарках. Если не готова принять эту участь, нужно что-то менять.

Можно уйти.

По спине пробежал холодок: она поняла, что это больше не ее дом. Открытие потрясло ее до глубины души. Она жила здесь с самого рождения, но теперь почувствовала себя беззащитной. Нужно уходить.

Не на следующей неделе, даже не завтра утром – прямо сейчас.

Идти было некуда, но это дела не меняло. Остаться, есть хлеб, который отец положил на стол, значит покориться его власти. Она тем самым признает, что ею можно торговать. Гвенда пожалела, что выпила первую кружку эля. Надо было сразу отказаться и уйти из-под отцовского крова.

Она посмотрела на мать:

– Ты ошибаешься. Он сущий дьявол. Предания говорят правду: когда заключаешь сделку с дьяволом, в итоге платишь дороже, чем казалось сначала.

Мать отвернулась.

Гвенда встала. Кружка по-прежнему была в ее руке. Она накренила кружку, выливая эль на пол. Скип немедленно принялся лизать лужицу.

Отец рассердился:

– Я заплатил за этот кувшин целый фартинг!

– Прощайте. – Гвенда вышла из дома.

18

В воскресенье Гвенда пришла на заседание суда, где решалась судьба мужчины, которого она любила.

Манориальный суд[36] заседал в церкви после службы. На таких заседаниях обсуждались решения, затрагивавшие всю деревню. Иногда рассматривались соседские споры – нарушения границ между участками на полях, обвинения в краже или изнасиловании, ссоры из-за долгов, – но чаще принимались все-таки решения повседневного толка: к примеру, когда начинать пахоту на общинной упряжке с восемью волами.

Вообще-то судить крестьян полагалось лорду деревни, владельцу поместья, но норманнские законы, установленные в Англии почти три века назад захватчиками из Франции, обязывали лордов следовать обычаям предков, и для исполнения законов приходилось по старинке советоваться с двенадцатью наиболее достойными жителями деревни – присяжными, поэтому слушания нередко сводились к переговорам между лордом и жителями деревни.

В это воскресенье Уигли осталась без своего лорда. Сэр Стивен погиб при крушении моста. Эту новость принесла в деревню Гвенда. Она же сообщила, что граф Роланд, которому следовало назначить преемника лорда Стивена, лежит при смерти. На тот день, когда они с Вулфриком покидали Кингсбридж, граф впервые пришел в себя, но его тут же свалила столь сильная лихорадка, что он не мог внятно произнести ни единого слова. Приходилось ждать и жить без лорда.

В этом не было ничего необычного. Лорды часто отсутствовали: уходили на войну, убывали на заседания парламента, сутяжничали, а то и просто сопровождали своих графов или короля. Граф Роланд всегда назначал наместника, обычно одного из своих сыновей, но теперь был не в состоянии сделать и этого. В отсутствие лорда деревней управлял староста, или рив, – управлял как мог.

Обязанности старосты состояли в выполнении решений землевладельца, что неизбежно давало ему определенную власть над крестьянами. Пределы этой власти зависели от личных предпочтений лорда: кто-то присматривал за старостами весьма пристально, кто-то вел дела спустя рукава. Сэр Стивен, как говорится, отпустил поводья, зато граф Роланд был необычайно строг.

Нейт служил старостой при сэре Стивене, до него – при сэре Генри, и скорее всего останется старостой при следующем лорде. Этот маленький, кривой и худой горбун отличался завидным жизнелюбием. Хитрый и жадный, он использовал свою небольшую власть, при любой возможности вымогая с крестьян взятки.

Гвенда не любила Нейта. Она ничего не имела против его жадности, ведь этим пороком страдали все старосты. Но обида искорежила старосту не хуже физического уродства. Его отец был старостой селений графа Ширинга, но Нейту эта высокая должность не досталась, и в том, что пришлось опуститься до мелкой деревеньки Уигли, он винил свой горб. Похоже, он ненавидел всех молодых, сильных и красивых. В часы досуга староста любил выпивать с отцом Аннет – неизменно за счет последнего.

На сегодняшнем заседании решался вопрос, как поступить с большим наделом семьи Вулфрика.

Владение было крупным. Крестьяне находились в неравном положении, и наделы у всех были разные. Самой распространенной являлась виргата, в этой части Англии составлявшая тридцать акров. Считалось, что такой земельный участок под силу обрабатывать одному человеку, а прокормиться с него способна целая семья, однако большинство крестьян Уигли держали полвиргаты – пятнадцать акров или около того. Им приходилось искать дополнительные средства пропитания, ловить птиц в лесах и рыбу в реке, что текла по Брукфилду, Ручейному полю, тачать пояса и сандалии из обрезков дешевой кожи, ткать шерсть кингсбриджских купцов или незаконно охотиться на королевских оленей. Лишь немногие крестьяне имели больше виргаты. Перкин держал сто акров, отец Вулфрика Сэмюел – девяносто. Таким зажиточным крестьянам обрабатывать землю помогали сыновья, родственники либо наемные батраки вроде отца Гвенды.

Когда крестьянин умирал, землю, которую он держал, могли наследовать вдова, сыновья и замужняя дочь. В любом случае наследника утверждал лорд, и требовалась уплата довольно обременительного налога – гериота. В обычных условиях наследниками отца Вулфрика без препон стали бы двое его сыновей и не понадобилось бы никаких судебных слушаний. Братья скинулись бы, сообща уплатили бы гериот, а затем либо разделили бы землю, либо стали обрабатывать ее совместно, выделив некое обеспечение своей матери. Но один из сыновей Сэмюела погиб вместе с отцом, и все усложнилось.

В церкви собрались все взрослые жители деревни. Гвенда же имела особый интерес к слушаниям. Сегодня решалось будущее Вулфрика, и тот факт, что он грезил будущим с другой женщиной, не умалял озабоченности Гвенды. Может, она и желала иногда в сердцах ему нищенствовать заодно с Аннет, но никогда не хотела этого всерьез, а, напротив, мечтала, чтобы он был счастлив.

Когда закончилась служба, из господского дома принесли большое деревянное кресло и две скамьи. Нейт уселся в кресло, присяжные расселись на скамьях, все остальные остались стоять.

Вулфрик говорил просто:

– Мой отец держал девяносто акров по разрешению лорда Уигли. Пятьдесят из них держал ранее его отец, а сорок – его дядя, который умер десять лет назад. Поскольку моя мать погибла, как и брат, а сестер у меня нет, я являюсь единственным наследником.

– Сколько тебе лет? – спросил Нейт.

– Шестнадцать.

– Ты еще даже не мужчина.

Похоже, Нейт намеревался повредничать, и Гвенда понимала почему: хотел взятку, но у Вулфрика денег не было.

– Возраст не все, – отвечал юноша. – Я выше и сильнее многих взрослых мужчин.

– Дэвид Джонс наследовал отцу в восемнадцать, – заметил присяжный Аарон Эпплтри.

– Восемнадцать не шестнадцать, – отозвался Нейт. – Я не помню, чтобы шестнадцатилетний вступал в права наследства.

Дэвид Джонс не вошел в число присяжных и потому стоял рядом с Гвендой.

– У меня и не девяносто акров! – крикнул он.

В толпе раздался смех. У Джонса было полвиргаты, как у большинства присутствующих.

– Девяносто акров – очень много для взрослого человека, что уж говорить о мальчишке. До сих пор землю возделывали трое, – произнес другой присяжный, Билли Говард, мужчина за двадцать. Он безуспешно ухаживал за Аннет, наверное, поэтому и взял сторону Нейта против Вулфрика. – У меня всего сорок акров, и мне приходится нанимать батраков для сбора урожая.

Кое-кто из крестьян закивал. Гвенда начала подозревать неладное. Дело, похоже, складывалось не в пользу Вулфрика.

– Я смогу найти помощников, – заверил Вулфрик.

Нейт спросил:

– А у тебя есть деньги платить батракам?

Вулфрик понурился, и Гвенда сострадала ему всей душой.

– Кошель моего отца пропал при крушении моста, а все, что было у меня, я истратил на похороны. – Юноша развел руками. – Но я предложу батракам долю урожая.

Староста покачал головой.

– Все в деревне трудятся целыми днями на своей земле, а у кого ее нет, те уже наняты. Никто не бросит работу за деньги ради доли урожая, которого, может, еще и не будет.

– Я соберу урожай! – вскричал юноша, едва сдерживаясь. – Если понадобится, буду работать днем и ночью. Всем докажу, что справлюсь.

Его красивое лицо было столь вдохновенным, что Гвенде захотелось вскочить и прокричать что-нибудь в его защиту. Но мужчины продолжали качать головами. Все понимали, что одному человеку не собрать урожай с девяноста акров самостоятельно.

Нейт обратился к Перкину:

– Он помолвлен с твоей дочерью. Ты можешь для него что-нибудь сделать?

Перкин задумался.

– Может, временно перевести землю на меня? Я могу заплатить гериот. А потом, когда женится на Аннет, он заберет землю обратно.

– Нет! – быстро ответил юноша.

Гвенда понимала, что двигало Вулфриком и почему он воспротивился. Перкин хитер до невозможности. Все время до свадьбы он потратит на то, чтобы придумать, как не возвращать будущему зятю землю.

Староста спросил у Вулфрика:

– Если у тебя нет денег, как же ты заплатишь гериот?

– У меня будут деньги, когда я соберу урожай.

– Если урожай будет и если ты его соберешь. К слову, этого может не хватить. Твой отец уплатил три фунта за землю своего отца и два фунта за надел дяди.

Гвенда ахнула. Пять фунтов были целым состоянием. Где Вулфрику отыскать такие деньги? Это, наверно, все их семейные сбережения.

Староста продолжал:

– Кроме того, гериот обычно платят до вступления в наследство, а не после сбора урожая.

– В нынешних обстоятельствах, Нейт, ты мог бы пойти навстречу, – опять вмешался Аарон Эпплтри.

– Ты так считаешь? Пойти навстречу может лорд, который распоряжается своим имуществом. А когда навстречу идет староста, выходит, что он разбазаривает чужое добро.

– Мы все равно лишь советуем. Никакое решение не будет окончательным до одобрения нового лорда Уигли, кто бы им ни стал.

«Строго говоря, это так, – подумала Гвенда, – но редко случалось, чтобы новый лорд отменял решение о наследовании от отца к сыну».

Вулфрик напомнил:

– Сэр, гериот моего отца составлял меньше пяти фунтов.

– Нужно посмотреть свитки.

Нейт ответил очень быстро, и Гвенда догадалась, что он ждал этого возражения. Староста часто придумывал какие-нибудь предлоги для перерывов во время суда. Скорее всего он таким образом предоставлял возможность сторонам его подкупить. Может, он думал, что у Вулфрика все-таки есть какие-то деньги, которыми тот не хочет делиться.

Двое присяжных принесли из ризницы шкатулку с решениями манориального суда, написанными на длинных листах пергамента, свернутых в свитки. Нейт, умевший читать и писать – староста обязан быть грамотным, чтобы писать отчеты лорду, – принялся рыться в шкатулке.

Гвенда понимала, что Вулфрик действует неправильно. Простой манеры речи и очевидной честности было недостаточно. Нейт больше всего желал получить гериот для лорда. Перкин старался присвоить освободившуюся землю. Билли Говард стремился уничтожить Вулфрика из ревности. А у Вулфрика не было денег на взятку.

К тому же юноша наивно полагал, что, доказывая свою правоту, сможет добиться справедливости. Ему недоставало житейской смекалки.

Возможно, она сумеет помочь. Подрастая в семействе Джоби, нельзя было не научиться всяким хитростям.

Вулфрик до сих пор не подумал воззвать к интересам других крестьян. Что ж, она сделает это за него.

Гвенда повернулась к Дэвиду Джонсу.

– Странно, что вы, ребята, ничуть не беспокоитесь за исход этого дела.

Джонс пристально посмотрел на нее:

– Ты о чем это, девица?

– Тут ведь обсуждают не только нежданную кончину, но и наследование от отца к сыну. Если вы сейчас позволите Нейту взять верх, он потом примется мудрить при каждом подобном случае. Всегда найдется какая-нибудь причина объявить наследование незаконным. Не боитесь, что однажды он попробует лишить наследства ваших сыновей?

Джонс переступил с ноги на ногу.

– Может, ты и права, подруга. – Он повернулся к соседу с другой стороны.

Еще Гвенда понимала, что Вулфрик совершает ошибку, требуя принять окончательное решение сегодня. Лучше просить о временном решении, на это присяжные согласятся охотнее. Девушка двинулась к Вулфрику, который спорил о чем-то с Перкином и Аннет. Когда Гвенда приблизилась к ним, Перкин заметно насторожился, Аннет задрала нос, но Вулфрик был любезен, как всегда.

– Привет, спутница. Я слышал, ты ушла из дома отца.

– Отец угрожал продать меня.

– Еще раз?

– Да без конца, пока я буду убегать. Думает, нашел бездонный кошель.

– Где ты теперь живешь?

– Меня взяла к себе вдова Губертс, а работаю я на общинной запашке: пенни в день, с восхода до заката. Нейт любит, когда батраки возвращаются домой усталыми. По-твоему, он даст тебе то, чего ты хочешь?

Вулфрик состроил гримасу.

– Кажется, вряд ли.

– Женщина повела бы дело иначе.

Юноша удивился:

– Как именно, позволь спросить?

Аннет метнула на Гвенду свирепый взгляд, но та сделала вид, будто ничего не заметила.

– Женщина не стала бы настаивать, когда всем понятно, что сегодня все равно окончательного решения не будет. Не стала бы добиваться твердого «да», которое в любом случае останется «может быть».

Вулфрик задумался.

– Так что бы она сделала?

– Попросила бы разрешения пока работать на земле, до появления нового лорда. Окончательное решение ведь будет за ним, правильно? Она сообразила бы – время пройдет, все свыкнутся с мыслью, что она держит эту землю, а тогда одобрение нового лорда окажется простой условностью. Она добилась бы своего, не втягивая других в долгие споры.

Вулфрик замялся:

– Но…

– Понимаю, это не совсем то, чего ты хочешь, но большего тебе сегодня не обрести. Вдобавок Нейт не сможет тебе отказать – ведь никто другой урожай ему не доставит.

Вулфрик покивал, обдумывая ее слова.

– Ну да, все увидят, как я собираю урожай, и привыкнут ко мне. Потом лишать меня наследства покажется несправедливым. И я смогу заплатить гериот, хотя бы частично.

– Так ты окажешься намного ближе к цели, чем сейчас.

– Спасибо. Ты очень умная. – Он пожал Гвенде локоть и повернулся к Аннет.

Та что-то язвительно проворчала. Ее отец выглядел встревоженным.

Гвенда отвернулась и подумала: «Не говори мне, что я умная. Скажи лучше, что я… какая? Красивая? Чушь. Любовь всей твоей жизни? Это Аннет. Верный друг? К черту дружбу. Так чего же я хочу? Почему я изо всех сил стараюсь помочь?»

Ответа у девушки не было.

Она увидела, как Дэвид Джонс оживленно втолковывает что-то присяжному Аарону Эпплтри.

Нейт развернул свиток.

– За наследство своего отца отец Вулфрика Сэмюел уплатил тридцать шиллингов, а за наследство дяди еще фунт.

В шиллинге было двенадцать пенни. Правда, монет достоинством в один шиллинг не существовало, но все равно люди считали в шиллингах. Фунт – это двадцать шиллингов. Выходит, отец Вулфрика заплатил за землю вдвое меньше того, что выходило по словам Нейта.

– Земля отца должна переходить сыну, – убежденно произнес Дэвид Джонс. – Нельзя, чтобы новый лорд, кто бы им ни стал, вообразил, будто сможет выбирать наследников по своему усмотрению.

Все одобрительно загудели.

– Староста, я знаю, что сегодня нет возможности принять окончательное решение, – проговорил Вулфрик, – и я готов дождаться нового лорда. Прошу лишь позволить мне работать на земле. Я соберу урожай, клянусь. Если не сдержу слово, вы ничего не потеряете. А если у меня получится, вы мне ничего не обещали. Когда назначат нового лорда, я обращусь к его милосердию.

Нейт насторожился. Гвенда не сомневалась, что староста рассчитывал получить денег хоть с кого-то, и скорее всего ждал взятки от Перкина, будущего тестя Вулфрика. Девушка всматривалась в лицо старосты: тот явно прикидывал, под каким предлогом отказать Вулфрику в скромной просьбе. Тут кто-то из крестьян зароптал, и Нейт понял, что эта заминка производит скверное впечатление.