Мир без конца Фоллетт Кен
Папаша начал расспрашивать, откуда взялся щенок Скип, и пришлось объяснять, как погиб Хоп, а потом и признаваться в остальном.
Как ни странно, ее не выпороли. Отец даже повеселел и заставил Гвенду отвести его на лесную поляну, где случилось убийство. Отыскать нужное место оказалось нелегко, но в конце концов они нашли тела двух воинов в желто-зеленых блузах.
Сначала отец развязал их кошельки, и в каждом оказалось по три десятка пенни, но еще больше он обрадовался мечам, которые стоили намного дороже. Он принялся раздевать мертвецов, с трудом управляясь одной рукой, и Гвенде пришлось ему помогать. Было так непривычно дотрагиваться до нескладных и тяжелых безжизненных тел. Отец заставил ее снять с мертвецов одежду, даже грязные штаны-чулки и потные подштанники.
Потом он завернул оружие в одежду, будто это мешок с тряпьем, и они с Гвендой отволокли голые тела обратно в кусты.
Обратно отец шел в прекрасном расположении духа. По дороге заглянули в большую, правда, грязную таверну «Белая лошадь», что стояла на улице Слотерхаус-дич возле реки; там отец купил Гвенде кружку эля, а сам исчез в задней части дома вместе с хозяином, которого называл «друг Дэви». Уже второй раз за этот день Гвенда пила эль. Через несколько минут отец вернулся без тряпичного узла.
Выйдя на главную улицу, у постоялого двора «Колокол» возле ворот аббатства они нашли мамашу с младенцем и Филемона. Отец весело подмигнул жене и передал целую пригоршню монет, чтобы та спрятала их в детском одеяльце.
Дело было после полудня, и почти все посетители разбрелись, желая вернуться домой из Кингсбриджа до темноты, но до Уигли сегодня было уже не добраться, и семейство решило заночевать на постоялом дворе. Как все время повторял отец, теперь они могли себе это позволить, хотя мать встревоженно твердила:
– Не нужно, чтобы видели, что у тебя есть деньги!
Гвенда устала. Она рано встала и много ходила. Девочка прилегла на скамью и быстро заснула.
Вскоре ее разбудил громкий стук в дверь. Гвенда испуганно вскочила и увидела двух вооруженных мужчин. Сначала девочка приняла их за призраков убитых и на мгновение застыла в ужасе, но затем поняла, что это другие люди, хотя тоже в желто-зеленых блузах. Воин, выглядевший моложе товарища, держал в руках знакомый узел с тряпьем.
Тот воин, что постарше, обратился прямо к отцу:
– Ты Джоби из Уигли, верно?
Гвенда испугалась. В голосе мужчины слышалась неприкрытая угроза. Он не кричал, не топал ногами, но сразу чувствовалось, что этот человек готов на все, чтобы добиться своего.
– Нет, – по привычке соврал отец. – Вы ошибаетесь.
Второй воин, словно не расслышав ответа, положил узел на стол и развязал. Внутри лежали желто-зеленые блузы, в которые были замотаны два меча и два кинжала. Воин посмотрел на отца и спросил:
– Откуда это?
– Впервые вижу, клянусь распятием.
«Глупо отрицать, папаша», – со страхом подумала Гвенда; воины рано или поздно вытащат из него правду – точно так же, как он сам всегда вытаскивал правду из нее.
Старший воин проговорил:
– Дэви, владелец «Белой лошади», сказал, что купил это у Джоби из Уигли.
Он говорил более сурово, чем раньше, и все, кто был в зале постоялого двора, поднялись с мест и торопливо ушли; остались лишь Гвенда, ее мать и братья.
– Джоби был тут, но ушел, – с отчаяния брякнул отец.
Воин кивнул.
– Ага. С женой, двумя детьми и младенцем.
– Да.
Дальше все произошло очень быстро. Воин сильной рукой схватил отца за шиворот и отбросил к стене. Мать закричала, младенец заплакал. Гвенда заметила на правой руке воина подбитую перчатку, обтянутую кольчужной сеткой. Воин замахнулся и ударил Джоби в живот.
– Помогите! Убивают! – завопила мать.
Филемон зарыдал.
Побелев от боли, отец обмяк, но воин подхватил его, припер к стене и ударил снова, на сей раз в лицо. Кровь брызнула у отца из носа и рта.
Гвенде хотелось кричать, она широко разинула рот, но не могла издать ни звука. Девочка считала отца всесильным – пускай он часто хитрил, притворяясь слабым или покорным, чтобы расположить людей к себе или отвести от себя их гнев. Ей страшно было видеть его сейчас столь беспомощным.
Из дверей, что вели в заднюю часть дома, показался хозяин постоялого двора, крупный мужчина лет тридцати с небольшим. Из-за его спины выглядывала пухленькая маленькая девочка.
– Что это значит? – властно спросил трактирщик.
Воин даже не взглянул в его сторону.
– Убирайся, – бросил он через плечо и вновь ударил отца в живот.
Тот захаркал кровью.
– Прекратите! – потребовал трактирщик.
Воин спросил:
– А ты кто такой, чтобы мне приказывать?
– Я Пол Белл, и это мой дом.
– Знаешь что, Пол Белл, займись-ка своими делами, если не хочешь неприятностей.
– Вы, кажется, думаете, будто можете творить что угодно в этих одеждах? – В голосе Пола звучало презрение.
– Именно так, приятель.
– И чьи же это цвета?
– Королевы.
Пол обернулся к дочери:
– Бесси, сбегай за констеблем Джоном. Если в моей таверне убьют человека, я хочу, чтобы констебль был свидетелем.
Девочка исчезла.
– Никого здесь не убьют, – пояснил воин. – Джоби передумал. Он решил отвести нас туда, где ограбил двух мертвецов, правда, старина?
Отец не мог говорить, но кивнул. Воин отпустил его, и он упал на колени, кашляя и плюясь.
Воин посмотрел на остальных.
– А ребенок, который видел драку?..
Гвенда взвизгнула.
– Нет!
Мужчина довольно кивнул:
– Ну да, девчонка с крысиной мордахой.
Гвенда бросилась к матери.
– Мария, Матерь Божья, спаси моего ребенка! – вырвалось у той.
Воин схватил Гвенду за руку и грубо оттащил от матери. Девочка заплакала. Воин прикрикнул:
– Заткнись, или тебе достанется, как и твоему жалкому папаше.
Гвенда стиснула зубы, чтобы не закричать.
– Вставай, Джоби. – Мужчина поднял отца на ноги. – Давай очухивайся, придется прогуляться.
Второй воин прихватил одежду и оружие.
Когда мужчины выходили из таверны, мать громко крикнула вслед:
– Делайте все, что они говорят!
Люди королевы были верхом. Гвенду старший посадил перед собой, а отец сел перед вторым воином. Джоби не переставая стонал, поэтому дорогу показывала Гвенда; теперь она не путалась – ведь этот путь ей пришлось проделать дважды. Ехали быстро, но все-таки, когда добрались до поляны, уже стало темнеть.
Младший воин держал Гвенду и отца, а старший вытаскивал тела товарищей из кустов.
– Этот Томас неплохо дерется, если убил и Гарри с Альфредом, – проворчал воин, осматривая мертвецов.
Гвенда поняла, что люди королевы ничего не знают о других детях. Она призналась бы, что была не одна и что одного мечника убил Ральф, но от страха не могла говорить.
– Он почти отрезал Альфреду голову. – Старший повернулся и посмотрел на Гвенду. – А о письме они говорили?
– Не знаю! – с трудом выдавила девочка. – Я зажмурилась, потому что мне было очень страшно, и не слышала, о чем говорили! Это правда, я бы сказала, если бы знала.
– Все равно, даже если они отняли письмо, Лэнгли потом его забрал, – сказал старший товарищу. Он оглядел деревья вокруг поляны, как будто письмо могло висеть между жухлыми листьями. – Наверное, письмо сейчас при нем, в аббатстве, где мы до него не доберемся. В святое место нам с оружием прохода нет.
Второй воин откликнулся:
– По крайней мере, теперь мы сможем рассказать, как было дело, и забрать тела для христианского погребения.
Вдруг отец вырвался из рук державшего его мужчины и бросился бежать. Воин кинулся было за ним, но старший его остановил:
– Пусть удирает, на кой он нам нужен?
Гвенда тихонько заплакала.
– А девчонка? – спросил младший.
Гвенда была уверена, что ее убьют. Сквозь слезы она ничего не видела, а из-за рыданий не могла даже попросить пощады. Она умрет и попадет в ад. Вот и все.
– Отпусти ее, – махнул рукой старший. – Мать родила меня не для того, чтобы убивать маленьких девочек.
Младший воин оттолкнул Гвенду. Она споткнулась, упала, затем встала, вытерла глаза и побрела прочь.
– Давай беги, – крикнул вслед младший. – Тебе сегодня повезло!
Керис не спалось. В конце концов она встала с постели и прошла в мамину комнату. Отец сидел на табурете, неотрывно глядя на неподвижную фигуру на кровати.
Глаза больной были закрыты, влажное от нездорового пота лицо блестело при свечах. Девочка взяла матушку обеими руками за белую, холодную-холодную ладонь, пытаясь ее отогреть, и спросила:
– Зачем у нее брали кровь?
– Считается, что болезнь иногда происходит от избытка одного из жизненных соков, и заразу надеются выгнать вместе с кровью.
– Но маме лучше не стало.
– Нет, стало хуже.
На глаза Керис навернулись слезы.
– Тогда зачем ты разрешил им это сделать?
– Священники и монахи изучают труды древних мудрецов. Они знают лучше, чем я.
– Не верю.
– Очень трудно решить, во что верить, лютик.
– Если бы я была врачом, делала бы только то, что помогает.
Эдмунд, не слушая, пристальнее всмотрелся в жену, подался вперед, сунул руку под одеяло и положил ладонь Розе на грудь, прямо под сердце. Его большая кисть образовала на одеяле бугорок. Он негромко хмыкнул, затем прижал руку крепче. Несколько мгновений отец не шевелился, потом закрыл глаза.
Не отнимая руки, он стал заваливаться вперед, пока не очутился на коленях, словно погруженный в молитву, пока не уперся высоким лбом в бедро мамы.
Керис поняла, что он плачет. Ничего страшнее девочка в жизни не видела; это было куда хуже, чем убийство того человека в лесу. Дети плачут, женщины плачут, могут плакать даже слабые и беспомощные мужчины, но отец не плакал никогда. У нее было такое чувство, что миру пришел конец.
Нужно чем-то помочь. Девочка выпустила мамину холодную неподвижную руку на одеяло, вернулась к себе и потрясла за плечо спящую Элис.
– Вставай! – Сестра не двинулась. – Вставай, папа плачет.
Сестра села в кровати.
– Не может быть.
– Вставай же!
Элис слезла с кровати. Керис взяла сестру за руку, и обе девочки пошли в мамину комнату. Отец стоял, глядя на застывшее лицо на подушке, лицо его было мокрым от слез. Элис в ужасе уставилась на него. Керис прошептала:
– Я же тебе говорила.
С другой стороны кровати стояла тетка Петранилла. Эдмунд заметил девочек, отступил от кровати, подошел к ним, обнял и притянул к себе.
– Ваша мама отошла к ангелам. Молитесь за ее душу.
– Будьте славными девочками, – добавила Петранилла. – Отныне я буду вашей мамой.
Керис утерла слезы и, вскинув голову, посмотрела на тетку.
– Нет, не будешь.
Часть II. 8–14 июня 1337 года
6
В тот год, когда Мерфину исполнился двадцать один, на Духов день[10] Кингсбриджский собор заливали потоки дождя.
Крупные капли стучали по шиферной кровле[11]; по водоотводам текли ручьи; в пастях горгулий пенилась и клокотала вода; с контрфорсов словно свисали дождевые завесы; вода омывала арки и колонны, заливая статуи святых. Небо, огромный собор и весь город отливали всеми оттенками мокрого серого цвета.
В Духов день праздновали снисхождение Святого Духа на учеников Иисуса. Седьмое воскресенье после Пасхи приходилось обычно на май или июнь, то есть по всей Англии незадолго до этого стригли овец, так что в этот день всегда открывалась кингсбриджская шерстяная ярмарка.
Мерфин, шлепая по глубоким лужам и бурливым потокам, пробирался к собору на утреннюю службу. Пришлось набросить капюшон в тщетной попытке не намочить лицо и пройти через ярмарку. На просторной лужайке к западу от собора сотни торговцев выставили лотки, а затем были вынуждены поспешно накрывать их промасленной мешковиной или войлоком, чтобы уберечь товар от дождя. Главными на ярмарке были купцы, торговавшие шерстью, – от мелких торговцев, скупавших товар у немногочисленных крестьян, до крупных дельцов, таких как Эдмунд, у которого склады ломились от запасов шерсти. Вокруг их лотков россыпью располагались прочие, с которых продавали все, что можно купить за деньги: сладкое рейнское вино, шелковую с золотом парчу из Лукки, стеклянные венецианские кубки, имбирь и перец из таких восточных краев, чьи названия под силу было выговорить лишь немногим. И конечно, повсюду сновали те, кто предлагал посетителям и торговцам самое необходимое: пекари, пивовары, кондитеры, предсказатели и уличные девки.
Когда хлынул дождь, торговцы храбрились, перешучивались, пытались устроить нечто вроде карнавала, но непогода сказывалась на прибылях. Некоторым деваться некуда. Дождь или солнце, но итальянские и фламандские закупщики не могли уехать без мягкой английской шерсти, потребной для безостановочной работы тысяч ткацких станков во Флоренции и Брюгге. А вот обычные покупатели сидели по домам: супруга рыцаря решала обойтись без муската и корицы; зажиточный крестьянин был согласен проносить старый плащ еще одну зиму; законник рассуждал, что его любовнице не так уж и нужен золотой браслет.
Мерфин не собирался ничего покупать. У него не было денег. Будучи подмастерьем, он жил у своего мастера, Элфрика Строителя, столовался с хозяевами, спал на кухонном полу и носил поношенную одежду главы дома, но жалованья не получал. Долгими зимними вечерами он вырезал и потом продавал за несколько пенни хитроумные игрушки – шкатулки для драгоценностей с потайными отделениями, петушков, которые высовывали язык, когда их дергали за хвост, – но летом свободного времени не оставалось: ремесленники работали до темноты.
Впрочем, пора ученичества скоро заканчивалась. Меньше чем через полгода, в первый день декабря, он станет полноправным членом Кингсбриджской гильдии плотников – в двадцать один-то год! Он изнывал от нетерпения в ожидании этого события.
Высокие западные двери собора открылись для тысячи горожан и приезжих, желавших присутствовать на службе. Мерфин зашел в храм, отряхивая с одежды дождевые капли. Каменный пол стал скользким от воды и грязи. В погожий день внутреннее убранство собора освещали яркие лучи солнца, но сейчас внутри царил полумрак, витражи словно потускнели, а паства рядилась в темные и мокрые одежды.
Куда девается дождевая вода? Ведь вокруг собора нет канав для ее стока. Вода – тысячи и тысячи галлонов[12] воды – просто уходила в землю. Может, впитывается в грунт, все глубже и глубже, пока не заливает наконец преисподнюю? Вряд ли. Собор построен на склоне. Вода уходит под землю, в холм, движется с севера на юг. Фундаменты больших каменных зданий задумывались так, чтобы пропускать воду сквозь себя, поскольку скопление воды таило опасность. Значит, вся эта влага в конечном счете попадает в реку на южной оконечности аббатских земель.
Мерфину даже показалось, что он чувствует подошвами башмаков, как под землей с глухим гулом течет вода, и рев ее могучего потока заставляет содрогаться каменный пол и фундамент.
Виляя хвостом, к нему радостно подбежала маленькая черная собачка.
– Привет, Скрэп. – Он потрепал псину по загривку.
Юноша огляделся, высматривая хозяйку собаки, и сердце его на секунду остановилось.
Керис надела ярко-красный плащ, доставшийся ей от матери. Это было единственное яркое пятно в царившем кругом полумраке. Мерфин широко улыбнулся, радуясь встрече. Красоту этой девушки он затруднился бы объяснить. Круглое личико с точеными, правильными чертами обрамляли темно-русые волосы, а в зеленых глазах сверкали золотистые искорки. Керис не сильно отличалась от сотен остальных девушек Кингсбриджа, но сейчас она задорно заломила шапку, в умном взгляде проскальзывала насмешка, а на Мерфина она смотрела с озорной улыбкой, обещавшей смутные, соблазнительные удовольствия. Мерфин знал ее десять лет, но лишь в последние несколько месяцев понял, что любит.
Керис затащила его за колонну и поцеловала, кончиком языка шаловливо пробежавшись по губам.
Они целовались где только могли: в соборе, на рыночной площади, на улице, – но лучше всего было, когда он приходил к ней домой и молодые люди оставались одни. Мерфин жил ради этих мгновений и мечтал о том, как будет целовать ее, засыпая и просыпаясь.
Он навещал ее дома два-три раза в неделю. Гостеприимный Эдмунд, в отличие от тетки Петраниллы, любил юношу и, сам не чураясь мирских развлечений, часто приглашал на ужин. Мерфин с радостью соглашался, зная, что стол будет всяко лучше, чем у Элфрика. Потом они с Керис играли в шахматы или шашки, а то и просто болтали. Ему нравилось смотреть на нее: когда она что-нибудь рассказывала или объясняла, ее руки словно чертили в воздухе, на лице отражалась увлеченность или удивление, будто девушка каждое событие проживала внутри себя. С особым нетерпением Мерфин ждал мгновения, чтобы сорвать поцелуй.
Он украдкой огляделся: никто не смотрел в их сторону, – просунул руку под плащ Керис, коснулся мягкого платья, согретого ее телом, и обхватил ладонью грудь, маленькую и крепкую. Приятно было ощущать, как та слегка проминается под кончиками его пальцев. Он никогда не видел Керис обнаженной, зато с ее грудью успел свести близкое знакомство.
В своих мечтах юноша заходил намного дальше, видел, как они с возлюбленной оставались одни где-нибудь на поляне в лесу или в большой спальне какого-то замка. Оба были нагишом. Как ни странно, фантазии всегда обрывались на миг раньше, чем он погружался в нее. Мерфин приходил в себя, испытывая нешуточное раздражение.
Оставалось утешаться тем, что однажды все произойдет наяву.
Они пока не заговаривали о свадьбе. Подмастерья не могли жениться, так что приходилось ждать. Керис, конечно, должна была спрашивать себя, что они станут делать, когда закончится срок его ученичества, но никогда не делилась с ним своими мыслями. Она как будто довольствовалась тем, что воспринимала жизнь поступательно, день за днем. А сам Мерфин суеверно опасался говорить вслух о совместном будущем. Недаром ходило присловье, что паломникам не следует слишком подробно и усердно заранее прокладывать путь: чего доброго, они узнают про такие напасти, что вообще решат остаться дома.
Мимо прошла монахиня, и юноша виновато отдернул руку от груди Керис, но монахиня их не заметила. На самом деле в огромном соборе чего только ни вытворяли. В прошлом году Мерфин видел, как возле стены в южном крыле в темноте рождественской вечерни совокуплялась какая-то пара; правда, их в итоге выгнали. Может, получится простоять здесь с Керис всю службу, милуясь потихоньку?
Но девушка решила иначе:
– Пойдем вперед.
Она взяла его за руку и повела через толпу. Он знал многих, кто пришел в собор, хотя и не всех: в Кингсбридже проживали семь тысяч человек, это был один из крупнейших городов Англии, и каждого горожанина в лицо не мог знать никто. Следом за Керис Мерфин добрался до средокрестия, где боковые трансепты сходились с нефом. Там стояла деревянная ограда, преграждавшая путь в восточную, алтарную часть собора, куда дозволялось заходить только священнослужителям.
Мерфин обнаружил, что стоит рядом с важным итальянским купцом Буонавентурой Кароли, коренастым и дородным мужчиной в богато вышитом плаще из плотного сукна. Буонавентура был родом из Флоренции – как он утверждал, самого большого города христианского мира, в десять раз больше Кингсбриджа, – но теперь жил в Лондоне, управляя поставками шерсти от английских суконщиков. Семейство Кароли было настолько богатым, что давало в долг королям, но Буонавентура держался дружелюбно и просто, хотя говорили, что в делах итальянец беспощаден.
Керис непринужденно кивнула ему, как хорошему знакомому, ведь Кароли остановился у них дома. Купец приветливо поздоровался с Мерфином, хотя наверняка сообразил, по возрасту юноши и по одежде с чужого плеча, что перед ним простой подмастерье.
Флорентиец осматривал собор.
– Я приезжаю в Кингсбридж вот уже пятый год, – завел он вежливую беседу, – но до сегодняшнего дня не обращал внимания, что окна в трансептах больше всех прочих в соборе. – Кароли говорил по-французски, иногда вставляя тосканские словечки.
Мерфин понимал его без труда. Подобно большинству отпрысков английского рыцарства, он говорил с родителями на нормандском наречии, с приятелями общался по-английски, а о значении многих итальянских слов просто догадывался, поскольку изучал латынь в монастырской школе.
– Могу объяснить, почему окна именно такие.
Буонавентура приподнял брови, очевидно удивленный тем, что подмастерье обладает подобными познаниями.
– Собор возвели двести лет назад, когда узкие стрельчатые окна нефа и алтарь были неслыханным новшеством, а сто лет спустя епископ захотел башню повыше, перестроил трансепты и прорубил в них большие окна, как было модно в то время.
Итальянец одобрительно кивнул.
– Откуда тебе это известно?
– В монастырской библиотеке хранится история аббатства, Книга Тимофея, и в ней подробно рассказывается о строительстве собора. Основная часть написана при великом приоре Филиппе[13], но кое-что добавляли позже. Я читал ее, когда учился в монастырской школе.
С минуту Буонавентура пристально смотрел на Мерфина, будто стараясь запомнить лицо юноши, затем скупо бросил:
– Красивый собор.
– А итальянские другие? – Любознательный Мерфин обожал слушать про дальние страны, про жизнь вообще и архитектуру в частности.
Буонавентура задумался.
– Мне кажется, строительные принципы везде одни и те же. Но в Англии я не видел соборов с куполами.
– А что такое купол?
– Это такая круглая крыша, как половина мяча.
Мерфин изумился:
– Никогда ничего подобного не слыхал! А как их строить?
Кароли рассмеялся:
– Молодой человек, я торгую шерстью. Пощупав ее, без труда отвечу тебе, откуда она – из Котсуолда или из Линкольна, но не знаю, как построить даже курятник, не говоря уже о соборах.
Подошел мастер Мерфина Элфрик. Человек преуспевающий, он всегда носил дорогую одежду, которая смотрелась на нем так, словно ее шили для кого-то еще. Он вечно заискивал перед знатными и богатыми; вот и сейчас не обратил внимания на Керис и Мерфина, зато низко поклонился Буонавентуре.
– Великая честь снова видеть вас в нашем городе, сэр.
Мерфин отвернулся.
– Как ты думаешь, сколько всего на свете языков? – спросила Керис, любившая задавать всякие странные вопросы.
– Пять, – не задумываясь ответил Мерфин.
– Нет, серьезно. Английский, французский, латынь – это три. Флорентийцы и венецианцы говорят по-разному, хотя у них есть общие слова.
– Верно. – Мерфин включился в игру. – Это уже пять. Еще есть фламандский.
Лишь немногие понимали язык торговцев, приезжавших в Кингсбридж из фламандских городов ткачей – Ипра, Брюгге, Гента.
– И датский.
– У арабов тоже свой язык, и пишут они по-своему, даже буквы у них другие.
– А мать Сесилия говорила мне, что у всех варваров свои языки и никто даже не знает, как на них писать, – это и скотты, и валлийцы, и ирландцы, а может, и еще кто. Уже одиннадцать выходит, а вдруг есть народы, о которых мы даже не слышали?
Мерфин улыбнулся. Только с Керис он мог рассуждать о подобном. Остальные сверстники ничуть не разделяли их страсть к познанию других народов и другого образа жизни. Но Керис время от времени огорошивала вопросами: каково жить на краю света? Правы ли священники в своих рассказах о Боге? Откуда ты знаешь, что не спишь, вот прямо сейчас? А еще они любили отправляться в воображаемые путешествия, соревнуясь, кто придумает больше диковинок.
Гул разговоров в соборе внезапно стих, и Мерфин увидел, что монахи и монахини усаживаются на скамьи. Появился регент хора, Карл Слепой. Он ничего не видел, однако по собору и по монастырю передвигался без посторонней помощи. Шагал медленно, но уверенно, как зрячий, досконально изучив местоположение каждой колонны и каждой плиты на полу. Своим звучным баритоном он задал тональность, и хор запел гимн.
Мерфин относился к духовенству сдержанно и, случалось, ставил под сомнение обоснованность притязаний клириков на всеведение. Бывало, что власть, которой обладали священнослужители, не соответствовала их познаниям, точно так же, как в случае с его наставником в плотницком деле Элфриком. Но он любил ходить в церковь. Службы погружали его в подобие сонного оцепенения. Музыка, архитектура, латинские гимны приводили в восторг: он словно засыпал с открытыми глазами.
Вдруг снова возникло то странное ощущение, будто он чувствует течение подземных вод под ногами.
Мерфин обвел глазами три яруса нефа – аркаду, галерею, ряд верхних окон. Он знал, что при сооружении колонн камни кладут друг на друга, но при беглои взгляде создавалось совсем другое впечатление. Каменные блоки обтесывались таким образом, что каждая колонна выглядела этаким скоплением древков. Мерфин проследил взором высоту одной из четырех гигантских колонн средокрестия – от массивного квадратного основания вверх, туда, где одно из «древков» устремлялось к северу, выгибаясь аркой над боковым приделом, и дальше, на средний ярус, где еще одно «древко» отходило на запад, образуя аркаду галереи, потом на западную оконечность арки ряда верхних окон и, наконец, туда, где остальные «древки» разделялись подобно соцветию, превращаясь в выгнутые ребра высокого потолочного свода. От рельефного изображения в самой высокой точке свода взгляд Мерфина заскользил по ребру вниз, к противоположной колонне средокрестия.
Внезапно что-то изменилось. Зрение Мерфина как будто на мгновение затуманилось. Ему почудилось, что западный трансепт стронулся с места.
Раскатился тихий гул, настолько низкий, что его едва можно было различить. Пол под ногами дрогнул, как если бы где-то рядом упало дерево.
Хор запнулся.
По южной стене алтарной части, по соседству с колонной, которую разглядывал Мерфин, зазмеилась трещина.
Юноша понял, что поворачивается к Керис. Краем глаза он заметил, что на хоры и на средокрестие валятся камни. Затем начался сущий ад: завизжали женщины, завопили мужчины, оглушительно загрохотали огромные камни, падая на пол. Это безумие длилось словно целую вечность. Когда наступила тишина, Мерфин понял, что левой рукой обнимает Керис за плечи, прижимая к себе, а правой прикрывает девушке голову, телом же пытается заслонить от нее то место, где лежала в руинах немалая часть собора.
Было поистине чудом, что никто не погиб.
Наихудшие разрушения пришлись на южную сторону алтарной части собора, где людей во время службы не было. Прихожан в алтарную часть не пускали, а клирики все находились на хорах. Правда, несколько монахов все-таки чуть не простились с жизнью, отчего разговоры о чудесах только усилились, а прочие отделались ссадинами и порезами от осколков камней. В пастве разве что некоторым досталось по царапине. Люди не сомневались в том, что их сверхъестественным образом уберег святой Адольф, мощи которого хранились под главным алтарем. Недаром в его житии рассказывалось о множестве исцелений и спасений от верной гибели. Впрочем, все соглашались, что Господь послал Кингсбриджу предупреждение; оставалось выяснить, насчет чего именно.
Часом позже четверо мужчин принялись осматривать разрушения. Годвин, двоюродный брат Керис, занимал пост ризничего, а значит, отвечал за состояние собора и всех его сокровищ. В помощники-матрикуларии, то есть по строительным и восстановительным работам, ему назначили брата Томаса, который десять лет назад звался сэром Томасом Лэнгли. Плотник и строитель Элфрик имел с аббатством договор, обязывавший мастера следить за состоянием собора. Мерфин же пришел в качестве подмастерья Элфрика.
Колонны делили восточную часть храма на четыре «помещения», именуемых травеями[14]. Обрушение затронуло две травеи, ближайшие к средокрестию. Каменный свод над южным приделом полностью обрушился в первой травее и частично осыпался во второй. Средний ярус пошел трещинами, каменные средники окон верхнего ряда повыпадали.
Элфрик предположил:
– Должно быть, допустили в свое время промашку со строительным раствором, вот свод и раскрошился, а оттого появились трещины выше.
Мерфин усомнился в правдоподобности такого объяснения, но иных предположений у него не было.
Он ненавидел своего мастера. Учиться он начинал у отца Элфрика, весьма опытного Йоакима, которому довелось строить церкви и мосты в Лондоне и Париже. Старик охотно растолковывал Мерфину премудрости мастеров-каменщиков, те хитрости, которые мастера называли тайнами и которые сводились в основном к арифметическим формулам строительства, например к пропорции между высотой здания и глубиной фундамента. Цифры Мерфину всегда нравились, и он жадно впитывал все, чему мог его научить старый Йоаким.
Потом Йоаким умер, и ему наследовал Элфрик. Тот был искренне убежден, что главное для подмастерья – это научиться послушанию. Мерфина такое отношение злило, а Элфрик вразумлял его, кормя впроголодь и заставляя трудиться на морозе в скудной одежонке. Для пущего назидания строптивому юнцу круглолицую хозяйскую дочь Гризельду, ровесницу Мерфина, кормили сытно и одевали тепло.
Три года назад жена Элфрика умерла, и мастер женился заново – на Элис, старшей сестре Керис. Молва уверяла, что из двух сестер Элис будет попригожее: у нее и вправду были более правильные черты лица, зато ей недоставало обаяния Керис, а Мерфин и вовсе считал Элис дурой. Ей самой Мерфин, похоже, нравился ничуть не меньше, чем ее сестре, и потому юноша надеялся, что она заставит Элфрика обращаться с ним получше. Но случилось обратное. Элис как будто сочла своим супружеским долгом изводить Мерфина заодно с Элфриком.
Мерфин знал, что подобного обращения удостаивалось множество подмастерьев, и все терпели, поскольку без обучения у мастера доходной работы было не получить. Ремесленные гильдии сурово расправлялись с самозванцами. Никто в городе не мог начать своего дела, не вступив в какую-либо гильдию. Даже священнику, монаху или женщине, которым захотелось бы поторговать шерстью или сварить эль на продажу, пришлось бы идти на поклон к той или иной гильдии. А за городскими стенами работы почти не было, ибо крестьяне сами строили себе дома и сами шили одежду.
По завершении ученичества большинство подмастерьев оставались у своих бывших наставников и трудились как поденные работники, за плату. Немногим удавалось заручиться расположением мастеров и перенять дела после их кончины. Этот путь для Мерфина был закрыт. Юноша слишком уж ненавидел Элфрика и намеревался сбежать от того при первой же возможности.
– Давайте взглянем сверху, – сказал Годвин.
Все четверо двинулись к восточной части собора.
– Хорошо, что ты вернулся из Оксфорда, брат Годвин, – обронил Элфрик. – Но тебе, верно, не хватает ученого общества.
Ризничий кивнул.
– Тамошние учителя воистину поразительны.
– А студенты, должно быть, выдающиеся молодые люди. Хотя ходят слухи, конечно, об их дурном поведении.
Годвин скроил покаянную мину.
– Боюсь, отчасти эти слухи правдивы. Когда молодой священник или монах впервые покидает родные места, ему легко впасть в искушение.
– Но все же нам повезло, что у нас в Кингсбридже есть люди, обучавшиеся в университете.
– Очень любезно с вашей стороны.
Читать бесплатно другие книги:
