Мир без конца Фоллетт Кен
– О, это чистая правда.
Мерфину хотелось крикнуть: «Да заткнись ты, подлиза!» Но таков уж был Элфрик: не слишком умелый строитель, работавший кое-как и мысливший убого, он отлично знал, как себя вести с другими. Мерфин видел собственными глазами, снова и снова, как мастер проявлял обходительность к людям, от которых ему что-то было нужно, и как он грубил тем, от кого ему ничего не требовалось.
Куда больше юношу удивлял Годвин. Неужто столь умный и ученый человек не видит Элфрика насквозь? Может, все дело в том, что человеку, которому льстят, лесть затмевает взор?
Годвин открыл дверцу в стене и начал подниматься по узкой винтовой лестнице. Мерфин испытал прилив воодушевления. Он любил блуждать по собору тайными ходами. Вдобавок ему действительно хотелось выяснить, отчего обрушился каменный свод.
Приделы представляли собой одноярусные пристройки по обеим сторонам центрального нефа. Над ними нависали сводчатые потолки с выступающими каменными ребрами. Над этими потолками лежала покатая крыша, что поднималась к основанию ряда верхних окон. Между верхушкой свода и крышей находился этакий треугольник пустого пространства, неразличимый снаружи. Именно туда и направились монахи со строителями, желая осмотреть разрушения сверху.
Через окна внутрь собора сочился тусклый свет, а Томас предусмотрительно захватил с собою масляный фонарь. Мерфину сразу бросилось в глаза, что, если смотреть сверху, своды над травеями немного различались. Крайний восточный свод был менее выпуклым, чем соседний, а следующий, частично разрушенный, тоже казался каким-то не таким, как остальные.
Проверяющие двигались по тыльной стороне, держась ближе к краю, где свод был прочнее, и подобрались, насколько было возможно, к разрушенной части. Свод строился точно так же, как и собор в целом, его камни скреплялись раствором, разве что потолочные плиты были тоньше и легче нижних. От основания свод шел почти вертикально, однако по мере подъема загибался внутрь и в определенной точке смыкался с кладкой, что тянулась от противоположной стены.
– Очевидно, перво-наперво следует восстановить своды над первыми двумя травеями, – высказался Элфрик.
– Своды с ребрами в Кингсбридже уже давно никто не возводил. – Брат Томас обернулся к Мерфину: – Ты сделаешь опалубку?
Подмастерье понял, что имеет в виду монах. У края свода, где кладка стояла почти торчком, камни держались на месте за счет собственного веса, зато выше, где свод начинал переходить в плоскость, требовалась какая-то подпорка, чтобы камни не выпали, пока будет сохнуть строительный раствор. Само собою напрашивалось изготовление деревянного каркаса, то есть опалубки, поверх которой станут выкладывать камни.
Это была непростая задача для плотника, ведь каркас следовало расположить предельно точно. Брат Томас имел представление о качестве работы Мерфина, благо уже несколько лет внимательно наблюдал за тем, как Элфрик с подмастерьем трудятся в соборе. Впрочем, со стороны монаха обращаться к подмастерью, минуя мастера, было не очень-то вежливо, и Элфрик не замедлил вмешаться:
– Под моим руководством он справится.
– Да, я смогу сделать опалубку, – отозвался Мерфин, уже размышляя о том, где поставить строительные леса, чтобы они подпирали опалубку, и площадку для каменщиков. – Но эти своды возведены без опалубки.
– Не мели ерунды, парень, – пробурчал Элфрик. – Как же иначе? Ты просто ничего не понимаешь.
Мерфин прекрасно осознавал, что спорить с мастером глупо. Но через полгода Элфрик окажется его соперником, и нужно, чтобы люди вроде брата Годвина заранее убедились в его умениях. Кроме того, юношу уязвило презрение в голосе мастера, и он испытал непреодолимое желание выставить мастера на посмешище.
– Да посмотрите же сюда, на тыльную сторону свода, – процедил Мерфин. – Работай каменщики с опалубкой, они бы наверняка перемещали ее от травеи к травее. Тогда все своды имели бы одинаковую крутизну. Но сами видите, что она разная.
– Значит, они использовали опалубку по разу в каждой травее, – брюзгливо возразил Элфрик.
– Зачем? Неужто им некуда было девать дерево? Да и плотникам пришлось бы платить больше, не забывайте.
– Как ни крути, перебросить свод без опалубки невозможно.
– Да, верно, хотя есть один способ…
– Хватит, – перебил Элфрик. – Ты здесь, чтобы учиться, а не чтобы учить.
В спор вмешался Годвин:
– Погодите, Элфрик. Если парень прав, аббатство сбережет кучу денег. – Монах посмотрел на Мерфина: – Что ты хотел сказать?
Мерфин уже почти жалел, что затеял этот разговор, который наверняка дорого ему обойдется. Но придется продолжать, раз уж начал. Иначе все решат, что он и вправду лишь попусту мелет языком, а на самом деле ничего в строительстве не смыслит.
– Этот способ описан в книге из монастырской библиотеки. Он очень простой. Сначала кладут камень, потом протягивают над ним веревку. Один конец веревки крепится к стене, а на другой конец вешают бревно. Веревка образует прямой угол и не позволяет камню выпасть из раствора и свалиться вниз.
Некоторое время все пытались вообразить эту конструкцию. Наконец Томас кивнул:
– Разумно.
Элфрик выглядел разъяренным.
– Что за книга? – поинтересовался Годвин.
– Она называется «Книга Тимофея», – ответил Мерфин.
– Я слышал о ней, но никогда не заглядывал внутрь. Обязательно поищу. – Монах повернулся к остальным: – Мы все посмотрели?
Элфрик и Томас кивнули. Когда стали спускаться, мастер негромко спросил юношу:
– Ты понимаешь, что сам отказался от нескольких недель работы? В жизни не поверю, чтобы ты так поступил, будь договор твоим.
Мастер был прав: Мерфину это и в голову не пришло. Доказав, что опалубка не обязательна, он сам лишил себя работы. Правда, в доводах Элфрика крылось что-то очень нехорошее. Нечестно потворствовать ненужным тратам только потому, что люди платят тебе за бесполезный труд. Мерфин не хотел зарабатывать, обманывая других.
По винтовой лестнице спустились в алтарную часть, и Элфрик сказал Годвину:
– Я зайду завтра с расчетами.
– Хорошо.
Мастер повернулся к Мерфину:
– Ты останешься здесь и посчитаешь камни в своде придела. Потом найди меня дома и сообщи.
– Ладно.
Элфрик и Годвин ушли, но брат Томас задержался.
– Похоже, я втравил тебя в неприятности.
– Ну, вы же меня похвалили.
Монах пожал плечами и махнул правой рукой – дескать, что поделаешь. Левую руку ему отрезали по локоть десять лет назад, после воспаления раны, полученной в той схватке, очевидцем которой выпало стать Мерфину.
Юноша теперь лишь изредка вспоминал ту странную стычку в лесу. Он привык видеть Томаса в монашеском облачении. Но сейчас вдруг все встало перед мысленным взором: воины, дети, прячущиеся в кустах, лук, стрелы, прикопанное письмо. Томас всегда был добр к нему, и Мерфин догадывался, что обязан этим именно событиям того дня.
– Я никому ничего не говорил о письме, – тихо сказал он.
– Знаю, – ответил Томас. – Иначе тебя бы не было в живых.
Большинством крупных городов управляли торговые гильдии, состоявшие из наиболее видных горожан. Этой гильдии подчинялись многочисленные ремесленные цехи – каменщиков, плотников, дубильщиков, ткачей, портных. Еще имелись небольшие приходские гильдии, малые компании ремесленников при местных церквях, собиравшие деньги на священнические облачения и церковную утварь, а также помогавшие вдовам и сиротам.
Города с епископскими кафедрами управлялись иначе. Владельцем Кингсбриджа, как Сент-Олбанса и Бери-Сент-Эдмундса, был монастырь, которому принадлежала почти вся земля в городе и окрестностях. Приоры обыкновенно отказывали в разрешении учредить торговую гильдию; впрочем, в Кингсбридже самые крупные купцы и видные ремесленники входили в состав приходской гильдии Святого Адольфа. Эта гильдия сложилась сама собою давным-давно, когда группа благочестивых горожан собирала деньги на строительство собора, но теперь она стала важнейшим сообществом города. Гильдия устанавливала правила ведения дел, выбирала олдермена и шестерых уорденов[15], следивших за соблюдением этих правил. В здании гильдейского собрания хранились образцы мер и весов – мешок с шерстью, рулон сукна и бушель, – обязательные для всех кингсбриджских торговцев. Но гильдия не могла вершить правосудие, как это было в боро[16]; такие полномочия сохранялись за приором Кингсбриджа.
В Духов день приходская гильдия в своем здании давала пир для наиболее важных приезжих покупателей. Суконщик Эдмунд являлся олдерменом, Керис пошла с ним на правах хозяйки, так что Мерфину пришлось скучать в одиночестве.
К счастью, Элфрик с Элис тоже отправились на пир, поэтому юноша сидел на кухонной скамье, прислушиваясь к стуку дождя по крыше и размышляя. Было не то чтобы холодно, но в очаге развели огонь для готовки, и красноватое мерцание пламени радовало душу.
Юноша слышал, как наверху бродит дочь Элфрика Гризельда. У Элфрика был хороший дом, пусть и уступавший размерами дому Эдмунда. На первом этаже находилась кухня и общий зал; лестница вела на открытую площадку, где спала Гризельда, а за дверью наверху располагалась спальня хозяина и его жены. Сам Мерфин спал на кухне.
Года три-четыре назад Мерфина одолевали соблазны: он воображал по ночам, как крадется по лестнице и забирается под одеяло к теплой пухлой Гризельде. Но дочь мастера мнила себя намного выше подмастерья, обращалась с ним как с прислугой и ни разу не дала ему ни малейшего повода воплотить грезы наяву.
Мерфин смотрел в огонь и представлял себе деревянные леса для каменщиков, которые станут восстанавливать обрушившиеся своды собора. Дерево стоило дорого, длинные стволы попадались редко, ибо владельцы лесов чаще всего поддавались искушению продать строевой лес, не дожидаясь, пока деревья вырастут, поэтому при строительстве старались обходиться наивозможно малыми подпорками. Вместо того чтобы возводить леса с пола, подпорки обычно подвешивали на стенах – это позволяло сберечь драгоценную древесину.
Прервав размышления юноши, на кухню вошла Гризельда и налила себе из бочки кружку эля.
– Хочешь?
Мерфин кивнул, подивившись такой любезности. А девушка удивила его еще сильнее, сев на табурет напротив.
Три недели назад куда-то запропал ухажер Гризельды Терстан. Конечно, ей стало одиноко, потому-то она, должно быть, и решила посидеть с Мерфином. Эль согрел желудок и настроил юношу на благодушный лад. Прикидывая, как завязать разговор, он спросил:
– Что стряслось с Терстаном?
Гризельда мотнула головой, как игривая лошадка.
– Я сказала ему, что не выйду за него замуж.
– Почему?
– Он слишком молодой.
Мерфина ее слова не убедили. Терстану было семнадцать, Гризельде – двадцать, но она еще толком не созрела. «Скорее, – подумалось юноше, – Терстан для нее родом не вышел. Он приехал в Кингсбридж из какой-то глуши пару лет назад и трудился батраком у нескольких городских ремесленников. Может, ему надоела Гризельда или обрыдло в городе, вот он и удрал».
– Куда он делся, не знаешь?
– Нет, мне все равно. Я хочу выйти замуж за своего ровесника, за того, кто ощущает ответственность. Может быть, за мужчину, который однажды примет дело моего отца.
Неужто она имеет в виду его, Мерфина? Вряд ли; она же всегда смотрела на него сверху вниз.
Гризельда встала с табурета и пересела на скамью, поближе к юноше.
– Мой отец тебя несправедливо изводит. Я всегда так считала.
Мерфин в который раз удивился.
– Что-то ты долгонько собиралась это сказать. Я ведь живу у вас уже шесть с половиной лет.
– Мне трудно идти против семьи.
– Почему он так жесток со мною?
– Потому что ты думаешь, будто знаешь все лучше его, и не скрываешь этого.
– Возможно, так оно и есть.
– Вот видишь.
Юноша рассмеялся. Впервые в жизни он рассмеялся над словами Гризельды.
Девушка придвинулась еще ближе, ее бедро под суконным платьем прижалось к его ноге. Мерфин сидел в поношенной полотняной рубахе, что ниспадала почти до колен, и в подштанниках, какие носили все мужчины. Даже через одежду он ощутил тепло ее тела. Хорошо бы все-таки понять, что движет Гризельдой. Он недоверчиво покосился на девушку. Из-под блестящих темных волос смотрели карие глаза, лицо было пухловатым, но привлекательным, а хорошенькие губки наверняка приятно целовать.
Гризельда не умолкала:
– Люблю сидеть дома в дождь. Так уютно.
Юноша почувствовал возбуждение в паху и отвернулся. «Что бы подумала Керис, – спросил он себя, – зайди она сюда сейчас?» Он постарался подавить возбуждение, но стало только хуже.
Мерфин вновь посмотрел на Гризельду. Ее влажные губы чуть приоткрылись. Она подалась вперед, и Мерфин ее поцеловал. Она тут же всунула язык ему в рот. Это было настолько неожиданно, настолько ошеломительно, что он ответил тем же. Поцелуи Керис были совсем другими.
Эта мысль остановила Мерфина. Он отодвинулся от Гризельды и встал.
– Что случилось?
Мерфин вовсе не хотел говорить правду и потому ответил:
– Я никогда тебе не нравился.
Девушка понурилась.
– Говорю же, я не могу идти против отца.
– Как-то больно резко ты переменилась.
Гризельда поднялась и двинулась на него. Он пятился, покуда не уперся спиной в стену. Девушка взяла его руку и прижала к своей груди. Та оказалась круглой и увесистой, и Мерфин не смог совладать с искушением и не отнял руки.
– Ты когда-нибудь это делал… ну, то самое… с девушкой?
Язык не слушался, поэтому Мерфин просто кивнул.
– А обо мне думал?
– Да, – выдавил он.
– Если хочешь, можешь взять меня сейчас, пока никого нет. Пошли наверх, ко мне в постель.
– Нет.
Гризельда прильнула к нему.
– От твоих поцелуев я горю и вся мокрая внутри.
Юноша оттолкнул ее. Вышло сильнее, чем он рассчитывал, и девушка плюхнулась на пухлые ягодицы.
– Оставь меня в покое.
Мерфин сам не знал, хочет он того или нет, однако Гризельда приняла его слова за чистую монету.
– Тогда проваливай к дьяволу.
Она поднялась и, тяжело ступая, ушла наверх.
Мерфин стоял, переводя дух. Теперь, отвергнув Гризельду, он жалел об этом.
Для молодых женщин, не желавших годами дожидаться замужества, подмастерья были неподходящей парой. Но все же Мерфин ухлестывал за несколькими кингсбриджскими девицами. Кейт Браун настолько в него влюбилась, что однажды, год назад, теплым летним днем в плодовом саду своего отца позволила ему все. Потом ее отец внезапно умер, и вдова с детьми перебралась в Портсмут. Это был единственный раз, когда Мерфин возлегал с женщиной. Он что, спятил, раз отверг Гризельду?
Юноша старался убедить себя, что сумел избежать неприятностей. Гризельда всегда строила козни, и он по-настоящему ей никогда не нравился. Надо гордиться тем, что он преодолел искушение. Не пошел на поводу у своего тела, как тупое животное, а принял решение, как подобает человеку.
Тут Гризельда зарыдала.
Она плакала негромко, но слышно было хорошо. Мерфин поплелся к задней двери. Как во всех городских домах, на заднем дворе Элфрика имелся длинный и узкий участок земли с отхожим местом и мусорной кучей. Большинство хозяев держали там цыплят и свиней, выращивали овощи и фрукты, но Элфрик завалил двор поленьями и камнями, мотками веревки, корзинами, тачками и обломками приставных лестниц. Юноша смотрел, как струи дождя заливают все это барахло, и невольно прислушивался к рыданиям Гризельды.
Он решил уйти и подошел было к двери, но сообразил, что ему некуда податься. У Керис дома только Петранилла, которая ему явно не обрадуется. Пойти к родителям? Нет, уж их-то он сейчас хотел увидеть в последнюю очередь. Можно было бы потолковать с братом, но Ральф вернется в Кингсбридж лишь через несколько дней. Кроме того, нельзя выходить на улицу без плаща – и вовсе не из-за дождя, Мерфин отнюдь не боялся намокнуть, – но из-за выпуклости в штанах, которая никак не опадала.
Он попытался думать о Керис. Та сейчас потягивает вино и ест жареное мясо с пшеничным хлебом. Интересно, во что она одета. Ее лучшее платье было бледно-красного цвета и имело квадратный вырез, открывавший нежную белую шейку. Плач Гризельды не позволял сосредоточиться на этих мыслях. Хотелось утешить девушку, сказать, как ему жаль, что из-за него она почувствовала себя брошенной, объяснить, что она красивая, просто они друг другу не подходят.
Мерфин сел, потом опять встал. Как больно слышать женский плач. Он больше не мог думать о строительных лесах, пока рыдания заполняют дом. Ни уйти, ни остаться, ни усидеть…
Он поднялся по лестнице.
Гризельда лежала лицом вниз на соломенном тюфяке, служившем ей постелью. Платье на круглых бедрах задралось, кожа на тыльной поверхности бедер была очень белой и мягкой на вид.
– Прости.
– Убирайся.
– Не плачь.
– Я тебя ненавижу.
Он встал на колени и погладил девушку по спине.
– Не могу сидеть на кухне и слушать, как ты плачешь.
Гризельда перевернулась и уставилась на него. Ее лицо было мокрым от слез.
– Я страшная и толстая, и ты меня ненавидишь.
– Ерунда. Не придумывай то, чего нет.
Мерфин вытер ее мокрые щеки тыльной стороной ладони.
Она схватила его за запястье и потянула к себе.
– Правда?
– Правда. Но…
Гризельда обхватила ладонью его голову, притянула к себе и поцеловала. Мерфин застонал, ощущая возбуждение острее прежнего, и лег рядом с девушкой на тюфяк. «Сейчас встану и уйду, – твердил он себе, – вот прямо сейчас утешу ее, а затем встану и спущусь по лестнице».
Девушка положила его руку себе под подол, между ног. Он ощутил колючие волоски, нежную кожу и влажную щель – и понял, что погиб. Неловко приласкал ее, завел палец внутрь. Ему казалось, что он сейчас лопнет.
– Я не могу остановиться.
– Быстрее, – тяжело дыша, проговорила Гризельда, стащила с него рубашку, стянула вниз подштанники, и он взобрался на нее.
Когда она направила его член в себя, Мерфин почувствовал, что не в силах больше сдерживаться. Угрызения совести пришли раньше, чем все закончилось.
– Нет, – выдавил он. Извержение началось с первым же движением, и спустя мгновение все закончилось. Он рухнул на Гризельду и зажмурился. – О господи! Лучше бы я умер.
7
Буонавентура Кароли произнес страшные слова за завтраком в понедельник, на следующий день после большого пиршества в здании собрания гильдии.
Керис чувствовала себя не очень хорошо, садясь за дубовый стол в зале отцовского дома. Болела голова, и слегка подташнивало. Она съела немного теплого молока с хлебом, чтобы унять урчание в животе, вспомнила количество выпитого на пиру и подумала, что, наверное, перебрала с вином. Может, это и есть то самое похмелье, на которое жалуются мальчишки и мужчины, когда хвастаются, сколько крепкого употребили?
Отец и Буонавентура ели холодную ягнятину, а Петранилла рассказывала:
– Когда мне было пятнадцать лет, меня помолвили с племянником графа Ширинга. Это посчитали хорошей партией: его отец был захудалым рыцарем, а мой – зажиточным торговцем шерстью. Потом граф и его единственный сын погибли в Шотландии, в битве при Лаудон-Хилле[17]. Мой жених Роланд стал графом и расторг нашу помолвку. Он и теперь граф. Выйди я замуж за Роланда до сражения, была бы сегодня графиней Ширинг.
Она отхлебнула эля.
– Может, Господь не попустил. – Буонавентура бросил косточку Скрэп, которая набросилась на добычу столь жадно, будто неделю ничего не ела, и обратился к Эдмунду: – Друг мой, я бы хотел кое-что вам сказать, прежде чем мы займемся повседневными делами.
Керис поняла по тону, что новости окажутся плохими. Отец, должно быть, решил так же.
– Звучит как-то зловеще.
– Наши обороты в последние годы сокращаются, – продолжал Буонавентура. – С каждым годом моя семья продает все меньше сукна, каждый год мы покупаем в Англии все меньше шерсти.
– В торговле всегда так, – ответил Эдмунд. – Вверх, потом вниз, и никто не знает почему.
– Но теперь вмешался ваш король.
Он не преувеличивал. Король Эдуард оценил, сколько денег можно зарабатывать на шерсти, и решил, что львиная доля доходов от этой торговли полагается короне. Он ввел новый налог – фунт за мешок шерсти. Обычный мешок весил триста шестьдесят четыре мерных фунта и продавался в среднем за четыре фунта; дополнительный налог отбирал четверть цены, и это было немало, мягко говоря.
– Хуже того, он распорядился затруднить вывоз шерсти из Англии, – прибавил Кароли. – Мне пришлось изрядно потратиться на подкуп.
– Запрет на вывоз скоро будет снят, – откликнулся Эдмунд. – Торговцы Шерстяной компании Лондона ведут переговоры с королевскими чиновниками…
– Надеюсь, вы правы. Но в нынешних обстоятельствах моя семья полагает, что нет смысла посещать сразу две шерстяные ярмарки в одной части страны.
– Они совершенно правы! Оставайтесь здесь и забудьте про Ширинг.
Город Ширинг располагался от Кингсбриджа в двух днях пути. Он не уступал соседу размерами, не имел ни собора, ни монастыря, зато мог похвастаться замком шерифа и судом графства. Раз в год там проводилась шерстяная ярмарка, которая соперничала с кингсбриджской.
– Боюсь, здесь скудный выбор шерсти. Понимаете, кингсбриджская ярмарка, судя по всему, угасает. Все больше торговцев перебираются в Ширинг. На тамошней ярмарке куда больше разнообразного товара.
Керис расстроилась, поскольку понимала, что для отца такой исход может стать гибельным.
– А почему торговцы предпочитают Ширинг? – спросила девушка.
Буонавентура пожал плечами.
– Тамошняя торговая гильдия благоустроила ярмарку. Теперь нет очередей на въезд перед городскими воротами, можно брать взаймы лотки и палатки, есть здание, где можно торговать, когда идет дождь, как сейчас…
– Мы тоже можем все это обеспечить, – сказала Керис.
Отец фыркнул.
– Если бы.
– Почему нет, папа?
– Ширинг – независимый боро с королевской хартией. Их торговая гильдия обладает властью действовать на благо суконщиков, удовлетворять нужды. А Кингсбридж принадлежит аббатству…
– Во славу Божью, – вставила Петранилла.
– Разумеется, – отозвался Эдмунд. – Наша приходская гильдия ничего не может сделать без разрешения аббатства, а настоятели обычно осторожничают и бережливы до скупости. Мой брат отнюдь не исключение. В итоге едва ли не любые предложения отвергаются.
Буонавентура продолжил:
– Ради многолетних связей моей семьи с вами, Эдмунд, а до вас с вашим отцом, мы приезжали в Кингсбридж, но в трудные времена мы не можем позволить себе жить чувствами.
– Ради этих многолетних связей позвольте попросить вас о небольшом одолжении, – ответил Эдмунд. – Повремените с окончательным решением. Не идите на поводу у предубеждений.
«Умно», – подумала Керис. Девушка не уставала поражаться тому, как ловко отец ведет переговоры. Эдмунд не стал спорить с Кароли, не пытался уговорить того передумать, иначе флорентиец наверняка бы уперся. На предложение не принимать окончательного решения согласиться куда проще. Это согласие никого ни к чему не обязывает, но оставляет толику надежды.
Буонавентура не устоял.
– Хорошо, но каков ваш интерес?
– Я хочу попытаться благоустроить нашу ярмарку, прежде всего мост. Если нам удастся превзойти Ширинг удобствами, привлечь больше торговцев, вы ведь не уедете отсюда, не так ли?
– Разумеется.
– Тогда вот что. – Эдмунд встал. – Я иду к брату. Керис, пойдем со мной. Мы покажем ему очередь на мосту. Хотя погодите. Дочка, приведи-ка того юного умника Мерфина. Нам может пригодиться его опыт.
– Он может быть занят.
– Так скажи мастеру, что это просьба олдермена приходской гильдии, – бросила Петранилла.
Тетка гордилась тем, что ее брата выбрали олдерменом, и напоминала об этом при любой возможности.
Но она была права: Элфрику придется отпустить Мерфина.
– Уже иду.
Керис закуталась в накидку с капюшоном и вышла наружу. По-прежнему лил дождь, пусть и не такой сильный, как вчера. Элфрик, подобно большинству видных горожан, жил на главной улице, что тянулась от моста к воротам аббатства. Широкая улица была запружена повозками и людьми, которые направлялись на ярмарку, шлепая по лужам под струями дождя.
Как обычно, девушке самой хотелось повидать Мерфина. Он нравился ей с того Дня Всех Святых десять лет назад, когда явился на стрельбище с самодельным луком. Он был умным и веселым, знал, как знала и она, что мир намного больше и диковиннее, чем могло себе представить большинство обитателей Кингсбриджа. А полгода назад они с Мерфином открыли для себя, что есть особая прелесть в том, чтобы быть не просто друзьями.
Керис целовалась с мальчиками до Мерфина, пускай нечасто, но прежде толком не понимала, что в этом такого. С ним же все было иначе: восхитительно, возбуждающе. В нем бурлило озорство, и оттого все, что бы он ни делал, выходило как бы с душком. Ей нравилось, когда он прикасался к ее телу. Хотелось даже большего, но об этом она старалась не думать. «Большее» означало замужество, а жена должна подчиняться мужу, своему господину; эта мысль была Керис ненавистна. К счастью, никакой необходимости принимать решение немедленно не было, поскольку Мерфин не мог жениться, пока не закончится срок ученичества. То есть впереди было полгода.
Девушка достигла дома Элфрика и зашла внутрь. Ее сестра Элис сидела за столом в передней вместе с приемной дочерью Гризельдой и ела хлеб с медом. Элис сильно изменилась за три года замужества. Сызмальства склонная к властности, как Петранилла, под влиянием мужа она сделалась подозрительной, злопамятной и скупой.
Впрочем, сегодня она была настроена довольно благодушно.
– Садись, сестра. Отведай свежего утреннего хлеба.
– Мне некогда. Я ищу Мерфина.
Элис неодобрительно качнула головой.
– В такую рань?
– Он нужен отцу.
Керис прошла к задней двери и выглянула во двор. Потоки дождя заливали груду строительного мусора. Один из работников Элфрика складывал в тачку мокрые камни. Мерфина не было видно. Керис вернулась в комнату.
– Наверное, он в соборе, – предположила Элис. – С дверью возится.
Действительно, Мерфин что-то такое говорил. Сгнила створка северных ворот, и юноше поручили изготовить новую.
Гризельда добавила:
– Вырезает дев. – Она ухмыльнулась и сунула в рот кусок хлеба, намазанный медом.
Это Керис тоже знала. Старую дверь украшала резьба, живописавшая притчу Иисуса о мудрых и неразумных девах, рассказанную на Елеонской горе[18]. Мерфин согласился вырезать фигурки заново. Однако в ухмылке Гризельды было что-то неприятное, словно она потешалась над Керис – мол, ты, оказывается, до сих пор девственница.
– Схожу в собор. – Девушка кивнула, прощаясь, и вышла.
Она поднялась по главной улице в направлении храма. Когда проходила сквозь ряды ярмарочных лотков, ей почудилось в этой картине некое ощущение упадка и запустения. Может, виной всему те слова Буонавентуры? Нет, они тут ни при чем. Просто в детстве, насколько ей помнилось, шерстяные ярмарки были куда многолюднее и пестрее. Тогда монастырские угодья были меньше и не могли вместить ярмарку, поэтому окрестные городские улицы загромождали самовольно расставленные лотки, зачастую просто-напросто маленькие столики со всякими безделушками, а вокруг сновали разносчики с подносами, жонглеры, предсказатели, музыканты и странствующие монахи, призывавшие грешников к покаянию. Сейчас же казалось, что на ярмарке вполне поместились бы лишние лотки. Буонавентура прав, ярмарка умирает. Один торговец пристально посмотрел на нее, и девушка сообразила, что, должно быть, думает вслух. Вредная привычка: еще решат, будто она разговаривает с духами. Керис пыталась отучить себя от этой повадки, но порою забывалась, особенно когда сильно о чем-то беспокоилась.
Она обошла собор и вступила под своды северного входа.
Мерфин трудился в обширном привратном пространстве, где часто назначали встречи. Дверь стояла в крепкой деревянной раме, которая не давала ей упасть и позволяла юноше работать в удобном положении. Позади, в дверном косяке, виднелась старая дверь, потрескавшаяся и ветхая. Мерфин стоял спиной к улице, так чтобы дневной свет освещал резьбу. Он не мог видеть Керис или различить ее шаги из-за шума дождя, поэтому девушка некоторое время беспрепятственно разглядывала своего друга.
Ростом невысок, чуть выше ее самой. Голова крупная, как положено умному человеку, тело гибкое, жилистое. Тонкие пальцы ловко скользили по резьбе, острый нож снимал завитки деревянной стружки. Кожа белая, густые рыжие волосы вечно встрепаны. «Не сказать, чтобы красавец», – скривилась Элис, когда Керис призналась, что влюбилась в Мерфина. Юноша и вправду не обладал смазливостью своего брата Ральфа, но Керис считала, что у него удивительное лицо: неправильное, необычное, мудрое и смешливое – прямо как он сам.
– Привет! – Мерфин подпрыгнул от неожиданности, и девушка рассмеялась: – С каких это пор ты такой пугливый?
– Ты застала меня врасплох. – Юноша помедлил, затем поцеловал ее, но как-то неловко. Подобное случалось, когда он с головой уходил в работу.
Керис бросила взгляд на резьбу. На двери представали девы, по пять с каждой стороны: мудрые веселились на брачном пиру, юродивые томились снаружи, перевернув светильники, дабы показать, что те пусты. Мерфин воспроизвел украшение старой двери, но дерзнул внести кое-какие изменения. Девы стояли в два ряда – пять с одной стороны и пять с другой, как арки в соборе, но теперь они отличались друг от друга. Юноша придал им особые черты. Одна пленяла красотой, другая как бы потряхивала кудрявыми волосами, третья плакала, четвертая озорно подмигивала. Словно он наделил их жизнью, и старая резьба в сравнении с новой выглядела застывшей и омертвелой.
Читать бесплатно другие книги:
