Время уходить Пиколт Джоди

Элис

В Ботсване родители учат детей: «Если хочешь идти быстро – ступай в одиночку; если хочешь уйти далеко – отправляйся вместе с друзьями». Все местные жители, с которыми я встречалась, следуют этой народной мудрости. Но самое удивительное, что данный постулат справедлив также и для слонов.

Нередко можно наблюдать, как слоны утешают своих соплеменников: трутся о них боками, поглаживая хоботом или засовывая хобот в рот друга, у которого случилось что-либо неприятное. А работавшие в Амбосели исследователи – Бейтс, Ли, Нджирайни, Пул и прочие – решили научно доказать наличие у слонов эмпатии. Обобщив подобные случаи, когда животные распознавали, что их собрат находится в затруднительном положении или ему грозит опасность, и предпринимали шаги к исправлению ситуации, ученые разделили их на несколько категорий: например, слоны защищали детеныша, который не может позаботиться о себе самостоятельно; выступали в роли няньки для чужого слоненка, успокаивая его, давая пососать молока; помогали товарищу, застрявшему где-нибудь, упавшему или нуждающемуся в удалении из тела чужеродного объекта вроде копья или проволоки от ловушки.

Мне, к сожалению, не представилось возможности поучаствовать в столь масштабном исследовании, но я сама стала свидетельницей одного примечательного случая проявления слоновьей эмпатии. В нашем заповеднике был один слон, которого мы называли Стампи[7], потому что в подростковом возрасте, попав в силок, он потерял значительную часть хобота. Покалеченный слон не мог отламывать ветки или даже засовывать в рот, как спагетти, скрученную траву. Большую часть жизни, с самой юности, другие члены стада кормили его.

А в другой раз я наблюдала, как слоны осуществляли план по поднятию слоненка на крутой берег реки. Это была серия хорошо скоординированных действий: один из членов стада разбивал землю, чтобы сделать склон более пологим, тогда как другие выводили малыша из воды и пытались затащить его наверх. Вы можете возразить, что в обоих случаях слоны заботились о сохранении своего биологического вида.

Тогда я расскажу вам еще более интересную историю, которую одними лишь инстинктами уж точно не объяснишь. В Пиланесберге мне как-то раз довелось наблюдать за слонихой, которая наткнулась на детеныша носорога, застрявшего в яме, откуда животные пили воду. Взрослые носороги были встревожены, и это в свою очередь вызвало беспокойство у слонихи – та стала громко трубить. Каким-то образом ей удалось убедить носорогов, что она знает, как поступить; они отошли с дороги и позволили ей взяться за дело. С точки зрения эволюции слонихе не было никакого резона принимать участие в судьбе маленького носорога. Тем не менее она зашла в яму и подняла малыша хоботом, хотя его мать все время бросалась на сострадательную слониху, которая рисковала жизнью ради спасения детеныша другого биологического вида.

Нечто похожее я наблюдала и в Ботсване. Я видела, как самка-матриарх подошла к львице, лениво лежавшей рядом со слоновьей тропой, посреди которой играли ее детеныши. Обычно, завидев льва, слон бросается на него, расценивая близость хищника как угрозу. Но эта предводительница стада терпеливо ждала, пока львица не соберет своих малышей и не удалится. Конечно, львята пока еще не представляли для слонов никакой опасности, хотя однажды они вырастут и станут их врагами. Но в тот момент они были просто чьими-то детьми.

Тем не менее у слоновьей эмпатии есть границы. Хотя за слонятами ухаживают все самки в стаде, но если биологическая мать одного из них умирает, то и ее детеныш, как правило, тоже гибнет. Осиротевший слоненок, который все еще питается молоком, не отойдет от тела матери. В конце концов соплеменникам придется принять решение: остаться со скорбящим малышом, рискуя не накормить и не напоить своих собственных, или просто уйти, смирившись с неизбежной гибелью одного члена стада. Видеть это довольно тяжело. Я была свидетельницей таких прощальных церемоний, когда родные поочередно прикасались к слоненку-сироте и трубили, выражая ему сочувствие, а потом уходили, и малыш умирал от голода.

Но однажды я наблюдала в дикой природе обратную ситуацию. Я наткнулась на водопое на одинокого слоненка. Уж не знаю, что с ним случилось: то ли его мать умерла, то ли он сам заблудился и отбился от стада. Как бы там ни было, но мимо проходило другое стадо, и одновременно с противоположной стороны показалась гиена. Для нее слоненок был прекрасной добычей – беззащитный и такой аппетитный. А у предводительницы этого стада был свой детеныш, может быть, не намного старше. Она заметила подбиравшуюся гиену и прогнала ее. Малыш подбежал к слонихе и попытался припасть к ее соскам, но самка оттолкнула его и пошла дальше.

Следует отметить, что с точки зрения эволюции это совершенно нормальное поведение. С какой стати матери ограничивать пищевые ресурсы своего слоненка, кормя чужого? Хотя зафиксирован случаи усыновления внутри стада, большинство слоних не станут кормить осиротевшего детеныша; у них просто недостаточно молока, чтобы идти на компромиссы с собственными отпрысками. Ну а в данном случае малыш и вовсе был из другого стада, так что никакие биологические узы самку с ним не связывали.

Тем не менее сирота издал отчаянный крик.

В этот момент слониха-матриарх находилась уже достаточно далеко от него. Она замерла, потом развернулась и бросилась на слоненка. Это было неожиданно и страшно, но малыш не сдвинулся с места.

Слониха схватила его хоботом, сердито запихнула в импровизированный «манеж» между своими массивными ногами и дальше уже пошла вместе с ним. В течение следующих пяти лет я неизменно видела этого слоненка вместе с его новой семьей.

Я могла бы доказать, что слоны обладают особой эмпатией в отношении матерей с детьми, не важно, своего вида или чужого. В этих родственных узах для них, похоже, заключен какой-то очень глубокий смысл, сопряженный с томительно-горьким знанием: вероятно, слоны понимают, что потерять ребенка – это настоящая трагедия.

Серенити

Моя мать, которая не хотела, чтобы я демонстрировала свой Дар окружающим, дожила до тех дней, когда мир стал превозносить меня как успешного экстрасенса. Я привела ее на съемки, чтобы она познакомилась со своей любимой звездой мыльных опер, которая пришла ко мне на шоу за предсказанием. Я купила маме бунгало неподалеку от своего дома в Малибу и земельный участок, где было достаточно места, чтобы разбить огород и посадить апельсиновые деревья. Я водила ее на премьеры фильмов, церемонии вручения наград и за покупками на Родео-драйв. Украшения, машины, путешествия по миру – я могла дать матери все, чего она хотела, но оказалась неспособной предсказать рак, который в конце концов сожрал ее.

Я беспомощно наблюдала, как мама худеет и чахнет, пока не настал конец. Когда она умерла, то весила семьдесят пять фунтов, и казалось, порыв сильного ветра мог унести ее. Отец умер уже давно, а вот утрата матери воспринималась по-другому. Я была лучшей в мире актрисой – обманывала публику, заставляя людей считать меня счастливой, богатой и успешной, когда на самом деле ощущала, что какая-то основательная часть меня ушла в небытие.

Смерть мамы сделала меня более чутким экстрасенсом. Теперь я нутром понимала, как люди ухватятся за протянутые им нити в попытке заштопать дыру, возникшую там, откуда были вырваны любимые люди. В гримерке на студии я смотрела в зеркало и молилась: пусть мама придет ко мне. Я упрашивала Десмонда и Люсинду, чтобы они подали мне какой-то знак. Я же была экстрасенсом, черт возьми, и должна была получить подтверждение: в какой бы части «того света» ни находилась моя мать, с ней все в порядке.

В течение трех лет мне приходили послания от сотен духов, пытавшихся связаться с оставшимися на земле родными… однако от собственной матери, увы, не было ни единого слова.

Однажды я села в свой «мерседес», чтобы ехать домой, бросила на пассажирское сиденье сумочку, и… она приземлилась прямо на мамины колени.

Моей первой мыслью было: «Меня хватил удар».

Я высунула изо рта язык. В какой-то статье я читала, как диагностировать инсульт: человек не может высунуть наружу язык. Или может, но он будет заваливаться на одну сторону? Я точно не помнила.

Я лихорадочно ощупала рот и вслух сказала:

– Могу ли я произнести простую фразу? – А про себя подумала: «Да, дура. Ты только что это сделала».

Клянусь всем святым, я была знаменитым практикующим экстрасенсом, но, увидев сидящую рядом мать, решила, что умираю.

Она смотрела на меня и улыбалась, не говоря ни слова.

«Если не инсульт, значит инфаркт. Или, может, просто сильное переутомление?» – гадала я, не отрывая от мамы глаз.

А потом – раз, и она исчезла.

Ох, чего я только тогда не передумала. Что, будь я в тот момент на оживленном шоссе, вероятно, спровоцировала бы аварию, в которой столкнулись бы сразу несколько машин. Что я отдала бы все, чем владею, только бы мама появилась еще раз. Что она не выглядела, как в момент смерти, слабой, хрупкой и похожей на птичку. Это была моя мать, какой я запомнила ее в детстве, – женщина, у которой хватало сил носить меня на руках, когда я болела, и хорошенько отшлепать, если я вела себя неподобающим образом.

Больше я никогда ее не видела, хотя и не оставляла надежды. Но в тот день мне кое-что стало ясно. Я верю, что мы проживаем много жизней и проходим через множество реинкарнаций, а дух – это амальгама всех тех образов, в которых существовала душа. Но в момент приближения к медиуму дух являет ему какую-то одну форму жившей некогда личности. Раньше я считала, что духи показывают себя в том виде, который знаком живым людям, кому они являются, чтобы те их узнали. Но после прихода ко мне матери осознала: они возвращаются такими, какими хотят, чтобы их помнили.

Прочитав это, вы, вероятно, прониклись скепсисом. И ваши чувства справедливы. Скептики не дают разгуляться болотным ведьмам; по крайней мере, я так думала, пока сама не стала одной из них. Если у вас не было личного опыта контактов с паранормальным, вы будете ставить под сомнение все, что вам говорят.

Вот что я сказала бы скептику, заговори он со мной в тот день, когда увидела умершую маму на пассажирском сиденье «мерседеса»: она не была светящейся и полупрозрачной, не мерцала, не отливала молочной белизной. Мне она казалась такой же материальной, облеченной в плоть, как парень, забравший у меня парковочный талон при выезде со стоянки. Я как будто отфотошопила в голове воспоминание о ней и превратила его в восприятие здесь и сейчас, исполнила технический трюк вроде фабрикации видео, где умерший Нэт Кинг Коул поет вместе с дочерью. Моя мать была такой же реальной, как руль под моими дрожащими руками, – тут нет вопросов.

Но сомнения имеют свойство расцветать пышным цветом, словно розовый куст. И стоит одному из них поселиться в сердце, как от него становится невозможным избавиться. Уже много лет ни один дух не приходил ко мне за помощью. Если бы какой-нибудь скептик спросил у меня сейчас: «Кого вы хотите одурачить?», я бы, вероятно, ответила: «Не вас. И уж точно не себя».

Молоденькая сотрудница фирмы по ремонту компьютеров, куда я обратилась за помощью, держится с клиентами высокомерно, словно Мария-Антуанетта с подданными. Она фыркает, открывая мой древний ноутбук, и небрежно пробегает пальцами по клавиатуре. А затем, не глядя на меня, нелюбезно интересуется:

– Ну? И что у вас не так?

Ох, долго перечислять, что у меня не так. Я профессиональный экстрасенс, утративший контакт с миром духов; задолжала арендную плату за квартиру за два месяца; сегодня не выспалась, поскольку до трех часов ночи смотрела по телевизору марафон «Танцующие мамочки»; смогла утром влезть в любимые брюки, только надев утягивающее белье.

Ах да, еще и компьютер сломался.

– Когда я пытаюсь что-нибудь распечатать, ничего не происходит.

– В каком смысле «ничего не происходит»? Что вы имеете в виду?

Я изумленно таращусь на служащую:

– А что люди обычно имеют в виду, говоря это?

– Экран вашего компьютера становится черным? Что-нибудь вылезает из принтера? Появляется сообщение об ошибке? Вы можете сформулировать конкретно?

У меня есть теория относительно поколения Y, этих самовлюбленных двадцатилеток. Они не хотят ждать своей очереди. Не желают трудиться ради того, чтобы подняться вверх по социальной лестнице. Им нужно всё и сразу, они искренне верят, что заслужили благосклонность судьбы. Я полагаю, нынешние молодые люди – это погибшие во Вьетнаме солдаты после реинкарнации. Если произвести подсчеты, то все сходится. Эти детишки злятся на весь мир из-за того, что их убили на войне, которая абсолютно никому не была нужна. Что бы они ни говорили, в их развязном тоне слышится: «Поцелуй меня в задницу».

– Эй, Эл-Би-Джи[8], – произношу я сквозь зубы, – скольких детей ты убил сегодня?

Она не поднимает на меня глаз.

– Занимайтесь любовью, а не войной, – добавляю я.

Компьютерщица глядит на меня как на сумасшедшую.

– У вас синдром Туррета?[9]

– Я экстрасенс. И знаю, кем ты была в прошлой жизни.

– О Господи Иисусе!

– Нет-нет, я вовсе не Господь Бог.

Если ее убили во Вьетнаме, то она, скорее всего, раньше была мужчиной. Духи бесполы. Я вообще заметила, что самые лучшие медиумы – геи. Думаю, это оттого, что у них в равной мере развиты мужские и женские черты. Но я отклонилась от темы. Была у меня как-то клиентка, очень известная певица в стиле ритм-энд-блюз, которая в прошлой жизни погибла в концлагере. Ее теперешний муж тогда был застрелившим ее эсэсовцем, и в этом воплощении перед ней стояла задача пережить своего убийцу. К несчастью, супруг нещадно бил ее каждый раз, как напивался, и я могу поспорить на что угодно: после смерти она вернется на землю в другом воплощении, но обязательно пересечется с ним. В этом и состоит человеческая жизнь: совершаешь новую попытку, получаешь шанс сделать все правильно… или тебя вернут обратно, и начинай сначала.

Нажав несколько клавиш, девушка открывает новое меню.

– У вас тут куча нераспечатанных файлов, – говорит она, а я гадаю, осуждает ли она меня за намерение вывести на бумагу краткое содержание очередного выпуска «Настоящих домохозяек Нью-Джерси», опубликованное в «Энтертейнмент уикли». – С этим могут быть проблемы. – Компьютерщица делает еще пару манипуляций, и вдруг экран гаснет. – Та-ак, – тянет она и хмурится.

Даже мне известно: если ваш компьютерный мастер хмурится, это не к добру.

Вдруг стоящий на соседнем столе принтер с гудением оживает и начинает с бешеной скоростью выплевывать страницы, сверху донизу покрытые иксами. Листы высятся стопкой на лотке, переполняют его и сыплются на пол. Я бросаюсь их поднимать, просматриваю страницу за страницей, но там какая-то галиматья, ничего не понять. Считаю листы – десять, двадцать, пятьдесят.

Пока девушка в панике пытается остановить печать, к ней подходит менеджер:

– Что случилось?

Один лист слетает с лотка прямо мне в руки. Эта страница тоже покрыта какой-то тарабарщиной, только в небольшом прямоугольнике по центру вместо иксов появились сердечки.

Бедная девушка уже чуть не плачет:

– Я не знаю, что с этим делать.

В середине линии из сердечек виднеется единственное на всей странице понятное слово: «ДЖЕННА».

Вот же черт!

– Зато я знаю.

Ничего не раздражает сильнее, чем полученный свыше знак, указующий непонятно на что. «Поди туда, не знаю куда». В таком настроении я возвращаюсь домой: открылась нараспашку всей Вселенной, а в награду получила шиш. В прошлом Десмонд, или Люсинда, или оба духа-проводника сразу помогли бы мне разобраться, с какого боку тут эта девочка, от одного лишь имени которой заглючило мой компьютер. Сверхъестественное проявляет себя через энергию: вдруг зажигается фонарик, хотя вы не нажимали на кнопку; во время грозы вас посещают видения; звонит телефон, а в трубке тишина. А сейчас выброс энергии пульсирует в Сети, мне явно передают послание, вот только я не могу понять, кто и зачем его отправил.

Перспектива снова связаться с Дженной меня не слишком вдохновляет. Представляю, как она обиделась на то, что я оставила ее в одиночестве у порога полицейского участка. Но при этом не могу отрицать: есть в этой девочке нечто такое, отчего во мне как будто снова пробуждается настоящий экстрасенс, а этого не случалось уже целых семь лет. А что, если Демонд и Люсинда прислали ее для проверки – хотят, прежде чем возвращаться к роли духов-проводников, посмотреть, как я отреагирую?

В любом случае я не рискну вызвать гнев того, кто отправил мне тайный знак, проигнорировав его. Вдруг от этого зависит все мое будущее?

К счастью, у меня сохранились контакты Дженны – в блокноте, куда я прошу записывать свои данные новых клиентов. Им я говорю, мол, это на всякий случай: вдруг ко мне явится дух со срочным сообщением и понадобится экстренно с ними связаться. Но на самом деле через какое-то время я приглашаю их лайкнуть мою страничку в «Фейсбуке».

И я звоню Дженне на мобильный.

– Если это опрос клиентов по поводу качества обслуживания, где один балл означает «полный отстой», а пять приравнивают работу экстрасенса к сервису в отеле класса люкс, я бы поставила вам два, но только из-за найденного бумажника моей матери. Без этого ваша оценка – «минус четыре». Кем вообще надо быть, чтобы оставить тринадцатилетнего подростка возле полицейского участка?

– Если разобраться, – отвечаю я, – то тинейджерам там самое место. Но ты ведь не среднестатистический подросток, верно?

– Не подлизывайтесь, все равно не поможет, – говорит Дженна. – Ну ладно, чего вы хотите?

– Кое-кто из потустороннего мира, похоже, считает, что моя помощь тебе еще не закончилась.

Несколько секунд Дженна молчит, осмысливая мои слова.

– Кто?

– Ну, с этим не очень понятно, – признаюсь я.

– Вы в тот раз сказали неправду, – обвиняет меня Дженна. – Мама умерла, стала призраком, и теперь вы получили от нее послание, да?

– Нет. Я не лгала тебе. И вовсе не уверена, что сигнал мне послала твоя мать. Не знаю даже, мужчина это или женщина. Просто почувствовала, что должна связаться с тобой.

– Как почувствовали?

Я могла бы рассказать Дженне о принтере, но не хочу пугать девочку.

– Когда дух хочет поговорить, это как икота. Ты не можешь не икать, как ни старайся. От икоты избавиться можно, но предотвратить ее появление нельзя. Понимаешь?

Я не сообщаю Дженне, что раньше без конца получала послания от духов и чувствовала себя заезженной клячей. Мне это порядком поднадоело. Я не понимала, отчего люди так носятся с этим, ведь способность контактировать с духами была такой же неотъемлемой частью меня, как розовые волосы или зубы мудрости. Я думала, что так будет всегда, и даже не подозревала, что этого чудесного Дара можно лишиться в одночасье. А теперь, когда подобное произошло, я готова пойти на все, даже на убийство, лишь бы ко мне вернулась эта «икота экстрасенса».

– Ладно, – отвечает Дженна. – Я не возражаю. И что мы теперь будем делать?

– Я не знаю. Может, нам снова пойти на то место, где мы нашли бумажник?

– Вы думаете, там есть еще какие-нибудь улики?

Вдруг на заднем плане раздается другой голос, мужской:

– Улики? – повторяет он. – С кем это ты говоришь?

– Серенити, – обращается ко мне Дженна, – думаю, вам нужно кое с кем встретиться.

Может, я и утратила былую хватку, но с первого взгляда определяю, что Верджил Стэнхоуп будет полезен Дженне в этом деле, как москитная сетка на подводной лодке. Он рассеян и небрежен, как бывший звездный мальчик из школьной футбольной команды, который последние двадцать лет ничем путным не занимался.

– Познакомьтесь, Серенити, – говорит Дженна, – это Верджил. Он бывший полицейский, выезжал на место происшествия в тот день, когда исчезла моя мама.

Стэнхоуп смотрит на мою протянутую руку, небрежно ее пожимает ее и заявляет:

– Дженна, давай не будем заниматься ерундой. Мы лишь понапрасну тратим время…

– Я хочу использовать все возможности, – настаивает девочка. – Давайте еще раз съездим туда, вместе с Серенити.

Верджил скептически смотрит на меня. Надо сразу поставить его на место.

– Мистер Стэнхоуп, вообще-то, меня десятки раз приглашали на места преступлений. Иногда мне даже приходилось надевать специальные ботинки, потому что по полу было разбрызгано мозговое вещество. Я посещала дома, из которых похищали детей, а потом приводила полицейских в чащу леса, где находили их тела.

Он приподнимает бровь:

– А вы хоть раз официально давали показания в суде?

У меня розовеют щеки.

– Нет.

– Что и требовалось доказать.

Дженна делает шаг к нему.

– Если вы не можете играть в одной команде, объявляется тайм-аут, – говорит она и поворачивается ко мне. – Так какой у нас план?

План? Да нет у меня никакого плана. Я просто надеюсь, что если поброжу по этой пустоши достаточно долго, то на меня снизойдет озарение. Впервые за семь лет.

Вдруг мимо проходит мужчина с мобильным телефоном в руке.

– Вы его видели? – шепчу я.

Дженна и Верджил переглядываются, а потом смотрят на меня и одновременно кивают:

– Да.

– Ага. – Я смотрю, как парень садится в «хонду» и уезжает, продолжая разговаривать по телефону.

Осознав, что он живой, я немного сникаю.

Прежде, бывало, я видела в людном холле гостиницы человек пятьдесят, и половина из них оказывались духами. Они не громыхали цепями и не держали в руках свои отрубленные головы, а болтали по мобильникам, пытались вызвать такси или брали мятные конфеты из вазочки у входа в ресторан. Словом, вели себя совершенно обычно.

Верджил закатывает глаза, а Дженна пихает его локтем и спрашивает у меня:

– А что, здесь сейчас есть духи?

Я озираюсь, как будто и теперь могу их видеть.

– Вероятно. Они могут прицепляться к людям, местам, предметам. Но вполне способны также и перемещаться самостоятельно. На вольном выпасе, так сказать.

– Как куры, – хмыкает Верджил. – Вам не кажется странным, что в бытность свою копом я видел множество убитых людей, однако ни разу не встречал рыскающего вокруг трупа призрака?

– Вовсе нет, – парирую я. – Зачем призракам обнаруживать себя, когда вы так отчаянно стараетесь их не замечать? Это все равно что, не будучи геем, пойти в бар, где они собираются, и рассчитывать на удачный исход.

– Что? Я не гей.

– Никто вас в этом и не подозревает, я совсем другое хотела сказать… Ладно, проехали.

Несмотря на то что этот тип – настоящий неандерталец, Дженна, похоже, очарована им.

А сыщик продолжает расспросы:

– Допустим, ко мне прицепился дух. Он будет наблюдать за мной, когда я моюсь в душе?

– Сомневаюсь. Они ведь тоже прежде были живыми и понимают, что такое личное пространство.

– Тогда что за радость быть призраком? – бормочет себе под нос Верджил.

Мы переступаем цепочку, висящую на столбиках перед входом в бывший заповедник.

– А я ничего и не говорила про радость. Большинство призраков, с которыми я встречалась, не были особенно счастливы. Они беспокоились, если у них осталось какое-то незавершенное дело. Или сосредоточенно заглядывали в бездны прошлой жизни, чтобы подчистить за собой и двинуться дальше к тому, что ждет впереди.

– Вы утверждаете, что у вуайериста Тома, которого я арестовал в сортире на заправке, после смерти автоматически проснется совесть? Было бы здорово, конечно, да только верится с трудом.

Я оглядываюсь через плечо:

– Иногда возникает конфликт между телом и душой. Ваш Том, может быть, явился на землю вовсе не для того, чтобы подглядывать за людьми в туалете на заправочной станции, но как-то случилось, что «эго» взяло над ним верх, в нем расцвел нарциссизм или еще какая-нибудь дурь приключилась, пока он был здесь. Может быть, душа советовала ему не смотреть в эту дырку, а тело говорило: «Ничего не попишешь». – Я пробираюсь сквозь высокую траву, стебли цепляются за бахрому пончо. – То же самое происходит с наркоманами и алкоголиками.

Верджил резко разворачивается:

– Я лучше пойду вон туда.

– Вообще-то, – говорю я, указывая в противоположном направлении, – у меня есть ощущение, что нам нужно двигаться в ту сторону.

На самом деле никакого предчувствия у меня нет, просто Верджил ведет себя как настоящий осел, и, если он назовет что-то черным, мне непременно нужно наперекор ему заявить, что это белое. Этот тип, образно выражаясь, уже осудил и повесил меня, что наводит на мысль: вероятно, ему известна моя биография, включая и случай с сыном сенатора Маккоя. Честно говоря, не будь я абсолютно уверена в том, что должна помочь Дженне, я бы немедленно продралась обратно сквозь кусты, села в машину и уехала домой, к чертям собачьим.

– Серенити, – окликает меня Дженна, у которой хватает здравого смысла следовать за мной, – то, что вы сказали о душе и теле, верно для всех, кто совершал дурные поступки?

Я гляжу на нее:

– Что-то подсказывает мне: это не праздное любопытство, да?

– Верджил думает, мама сбежала, потому что убила смотрительницу в заповеднике.

– А мне казалось, что это был несчастный случай.

– Так решила полиция. Но, по-моему, оставались кое-какие вопросы, а моя мать, очнувшись, исчезла, прежде чем Верджил успел задать их. – Дженна качает головой. – В отчете судмедэксперта сказано, что причиной смерти стала травма от удара тупым предметом, полученная вследствие затаптывания слоном. Но что, если травму нанес человек? А слон затоптал уже мертвое тело? Можно установить, как было дело?

Откуда мне знать. Надо будет спросить у Верджила, если мы отыщем друг друга в этом лесу. Но меня бы не удивило, если бы один из слонов, за которыми присматривала мать Дженны, страстно любившая этих животных, попытался скрыть ее преступление. Не об этом ли вечно толкуют любители зверей, верящие, что их питомцы тоже попадают на небеса и что в загробном мире можно будет встретиться с ними, перейдя мост-радугу? Среди моих клиентов попадались люди, желавшие пообщаться с дорогими их сердцам почившими существами: кошками, собаками, лошадьми… А однажды меня даже попросили связаться с тарантулом.

Если принять версию, что смерть смотрительницы не была несчастным случаем, а во всем виновата Элис Меткалф, которая, вероятно, находится в бегах, это объясняет, почему ее дух не пытается войти в контакт с дочерью. Хотя для этого могут иметься и другие причины.

– Ты хочешь найти свою мать, даже если она окажется убийцей?

– Да. Потому что тогда я, по крайней мере, буду точно знать, что она жива. – Дженна садится в высокую траву, которая скрывает ее почти до макушки. – Вы обещали сказать мне, если вдруг почувствуете, что мама умерла. Но ведь до сих пор этого не произошло, да?

– Да, ее дух не входил со мной в контакт, – подтверждаю я, а про себя думаю: «Ох, девочка, это еще вовсе не значит, что Элис Меткалф жива. Возможно, я уже просто никуда не гожусь как экстрасенс».

Дженна обрывает с травинок метелочки и сыплет их на свои голые колени.

– Похоже, Верджил считает вас сумасшедшей. Вы не обижаетесь? – спрашивает она.

– А смысл? В любом случае мы узнаем, кто из нас прав, только когда умрем.

Девочка обдумывает мои слова:

– Наш школьный учитель математики, мистер Аллен, говорит: «Если ты сам точка, то и видишь только точку. Если ты линия, то видишь линию и точку. Ну и так далее. Если люди не могут увидеть четвертое измерение, то это еще не значит, что его не существует. Просто мы до него пока не добрались».

– Ты очень мудра для своих лет, милая, – говорю я.

Дженна хмурится и спрашивает:

– А призраки, которых вы встречали, долго не уходят из нашего мира?

– По-разному. Когда у них не остается здесь дел, они обычно двигаются дальше.

Я понимаю, о чем она спрашивает и почему. Есть один миф о посмертном существовании, который мне очень неприятно развенчивать. Люди думают, что после смерти навечно воссоединятся с теми, кто был им дорог. Позвольте разочаровать вас: все устроено не так. Потусторонняя жизнь вовсе не является продолжением земной. Вы не встретитесь со своим любимым супругом там, где расстались, не будете решать вместе кроссворды, сидя за кухонным столом, или спорить, кому достанется последняя порция молока. Вероятно, иногда такое возможно, но чаще случается, что ваш муж уже продвинулся дальше и перешел на следующий уровень инобытия; или, наоборот, вы более развиты духовно и обойдете супруга, пока он разбирается, как оставить эту жизнь позади.

Приходившие ко мне клиенты, как правило, хотели услышать от своих почивших любимых только одно: «Я буду ждать, когда ты тоже окажешься здесь». Однако в девяти случаях из десяти вместо этого им говорили: «Ты больше никогда меня не увидишь».

Дженна сидит в траве понурая и кажется совсем маленькой.

– Если бы твоя мать была мертва, я бы это сразу почувствовала, – лгу я.

Я боялась, что отправлюсь в ад за то, что морочила голову людям, став болотной ведьмой. Но сегодня, заставив этого ребенка поверить мне, хотя сама в себя давно уже не верю, я точно зарезервировала место в первом ряду в театре Люцифера, на спектакле одного актера.

– Эй, вы уже закончили пикник или я должен в одиночестве искать иголку в стоге сена? Хотя нет, сравнение некорректное, – вносит поправку Верджил. – Иголка – все-таки вещь полезная, а мы тут занимаемся полнейшей лабудой.